Лабиринт для Слепого

Глава 16

Глеб лежал на жестких досках, прижав руки к груди.

Затем он медленно разжал затекшие пальцы и, приложив ладони к лицу, принялся ощупывать его Правый глаз опух. Правый висок был рассечен, губы разбиты.

Глеб тщательно изучил все ссадины и ушибы.

«Неплохо поработали, – отметил он, – давненько меня так не били, причем столь зверски и нагло. Ну что ж, если удача меня не покинет, то я поквитаюсь со своим обидчиком, обязательно поквитаюсь, и он будет наказан. Но это лишь в том случае, если мне повезет. Хотя сейчас рассчитывать на везение не приходится».

В подвале стоял нестерпимый холод.

«Черт бы их подрал! – подумал Глеб. – Хотя если было бы жарко, то наверное, раны болели бы невыносимо. Впрочем, человек может притерпеться к любой боли, главное, чтобы с психикой было вес в порядке. А с психикой у меня все в порядке, и голова соображает довольно ясно».

Глеб прикрыл глаза и погрузился в тяжелое забытье.

Очнулся он не через несколько минут, как рассчитывал, а через несколько часов.

Холод пробирал до костей. Глеб зябко поежился, подтянул ноги к животу, осторожно повернулся на другой бок.

«Будь они неладны! – подумал он о своих тюремщиках. – Сунули в этот чертов склеп! Здесь только огурцы да квашеную капусту держать, а не живого человека. Хотя им на мое здоровье, наверное, глубоко плевать. Впрочем, Савельев говорил, что он меня оставит в живых, чтобы я использовал информацию, которую он мне выдал, в его интересах».

И Глеб принялся прокручивать в уме фамилии, даты, суммы, названные Савельевым. Этот процесс был для Сиверова довольно утомителен, но Глеб пунктуально и скрупулезно, как заправский бухгалтер, пытался восстановить и закрепить в памяти все то, что услышал от отставного полковника КГБ.

Когда с этим делом было покончено, Глеб встал на ноги и переключился на борьбу с холодом. Он приседал, ходил от стены к стене, отжимался от дощатого топчана.

"Если бы не наручники… – с горечью подумал Глеб. – Хотя что это может изменить? Дверь, скорее всего, так крепка, что ее можно высадить лишь танком.

Сделана на совесть".

Он подошел к железной двери, ощупал массивные петли и прижался лбом к холодному металлу, пытаясь услышать, что творится снаружи. За дверью, в огромном подвале, стояла гробовая тишина, ни звука не долетало до Глеба.

«Черт бы их подрал! Может быть, они обо мне забыли?»

Глеб начал колотить кулаками в дверь и громко кричать:

– Эй, есть кто-нибудь живой?!

Это продолжалось довольно долго, Глебу даже стало жарко. Он чувствовал, что силы вернулись к нему, а вместе с силами вернулась и уверенность в том, что он и на сей раз сможет выбраться, главное – нужно сделать это как можно скорее.

Поняв, что на его призывы никто не придет, Глеб Сиверов вновь принялся расхаживать от стены к стене, меряя тесную камеру шагами.

«А если еще и лампочка погаснет… Тогда мне не поможет даже то, что я могу видеть в темноте. Ведь тьма будет кромешной, в ней невозможно будет различить что-либо, и придется полагаться только на свой слух».

Уже подходили к концу третьи сутки, как Глеб Сиверов находился в заточении в маленькой подвальной камере. Время от времени ему давали пищу, как-то просунули через окошко в двери старую телогрейку.

– Эй, не пора ли меня выпустить? – задавал неизменный вопрос Глеб, обращаясь к охраннику, возившемуся за дверью.

– Когда будет надо, тогда и выпустим. А пока сиди, – следовал неизменный ответ.

На втором этаже зазвонил телефон. Один из помощников бывшего полковника Савельева взял трубку, и выражение его лица изменилось.

– Это тебя, – обратился он к начальнику охраны.

Тот быстро вскочил с кресла и схватил телефонную трубку.

– Это Савельев, – послышалось из трубки.

– Да, я слушаю, Владимир Владиславович.

– Беркутов, будь внимателен, – отчетливо, словно находился в соседней комнате, приказал Савельев.

– Да-да, я слушаю.

– Положи телефонную трубку на стол, затем подойди к маленькому шкафу в углу у окна, открой его. Там увидишь рубильник. Опустишь ручку вниз. Ты меня понял?

– Да, понял, Владимир Владиславович.

– Тогда положи трубку и действуй.

– А что это? Зачем?

– Не рассуждай! Скорее!

– Откуда вы звоните?

– Потом, когда опустишь рубильник, я тебе все объясню.

Начальник охраны, тридцативосьмилетний Виктор Беркутов по кличке Ломовик, двинулся в угол, опустился на корточки, открыл дверку шкафа и действительно увидел рубильник. Он положил ладонь на эбонитовую ручку, пожал плечами, повернулся к двум своим приятелям, сидевшим на диване с сигаретами в руках, и, боясь, что Савельев сможет услышать его голос, прошептал:

– По-моему, наш шеф… У него поехала крыша.

И резко опустил рубильник.

Ровно через три секунды раздался страшный грохот, и двухэтажный особняк взлетел на воздух. Еще долго поднимались клубы пыли и дыма, еще долго горела мебель.

Владимир Владиславович Савельев услышал в трубке грохот и довольно улыбнулся. Все получилось именно так, как он рассчитывал. И значит, не зря в свое время были истрачены большие деньги, не зря нанимали профессиональных взрывников.

«Сейчас ночь, наверняка все мои люди находились в доме, и вряд ли кто-нибудь уцелел. Шутка ли – почти тонну взрывчатки заложили под дом».

Глеб Сиверов услышал взрыв и мгновенно среагировал. Он упал на пол, подкатился под топчан и закрыл голову руками в наручниках. Он действовал автоматически, сработала выучка – еще та, военная.

Ведь только со стороны могло показаться, что прогремел один взрыв, а на самом деле их было четыре. Под каждым углом здания был свой заряд взрывчатки, и взорвались они не одновременно, а с небольшими, почти незаметными интервалами. И Глеба Сиверова спасло то, что после первых трех взрывов он уже лежал на холодном цементном полу, укрывшись под топчаном. Обвалилась кирпичная кладка, рухнули балки и плиты.

«Вот теперь мне смерть. Пришел мой последний час», – успел подумать Глеб, прикрывая голову руками.

Глеб потерял сознание, когда захрустели доски топчана под тяжестью обрушившихся стен и перекрытий.

От страшного взрыва проснулись на соседних дачах.

Пожарные, «скорая помощь» и милиция появились на руинах через час. Пожарные суетливо взялись за свою работу, принялись разбирать завалы, гасить очаги пламени. Врачи все это время были без дела, им оставалось лишь констатировать летальный исход всех, тех, кого извлекали из-под обломков.

Если бы не расторопный прапорщик, которого подчиненные уважительно называли Петровичем, Глеб Сиверов так и остался бы погребенным под руинами особняка. Прапорщик Петрович пробирался по завалам, цепляясь за раскаленную арматуру, глянул вниз и увидел торчащие из-под плиты ноги. Старый пожарник чертыхнулся.

– Еще один труп, – сказал он сам себе и попытался пробраться к Сиверову.

Но сходу это ему не удалось. Еще около двух часов ушло на то, чтобы извлечь Глеба Сиверова из-под битого кирпича, кусков бетона и обгоревших досок. Взяв его запястья в браслетах наручников, прапорщик громко закричал:

– Мужики, да этот вроде живой! Пульс, хоть и слабый, но слышен!

Петрович специальными ножницами перекусил цепочку наручников.

Тут уж пришлось посуетиться врачам «скорой помощи».

– Скорее носилки! И давайте все подальше отсюда!

Наверное, он задохнулся, – говорил молодой врач. – Да тише, осторожнее, у него, наверное, все поломано.

Посветите сюда, посветите.

Милицейский «уазик» развернулся, и свет фар упал на распростертое на носилках тело Глеба Сиверова.

Глеб с трудом поднял веки и вздрогнул. Над ним нависло добродушное и чуть испуганное лицо прапорщика пожарной охраны Петровича. Прапорщик улыбнулся:

– Ну, парень, ты в рубашке родился. Не вздумай умирать! Тебе повезло, единственный уцелел. Может, скажешь, что у вас здесь случилось?

Старший лейтенант в серой милицейской форме, приехавший на пожар, склонился над Глебом:

– Ну, говори, говори…

Глеб попытался пошевелить пальцами рук, затем дважды моргнул и прошептал:

– Старлей.., старлей.., слушай меня внимательно.

Ты должен немедленно позвонить полковнику Поливанову. Запомни, полковнику Поливанову.

– Как? Как ты говоришь? – лейтенант наклонился к самым губам Глеба, почти касаясь их ухом.

– Полковник Поливанов, старлей, По-ли-ва-нов, – по слогам выдавил из себя Глеб, почти теряя сознание.

– И что я ему должен сказать? Что? – тяжело дыша и заглядывая в гаснущие глаза Глеба, зашептал старший лейтенант.

– Скажи ему, что Слепой жив…

– Слепой жив? – недоуменно повторил старший лейтенант.

– Да, Слепой жив…. Запомни телефон…

И Глеб дважды, превозмогая нестерпимую боль, повторил телефонный номер.

– Позвони ему немедленно… Поливанов Станислав Петрович.., полковник ФСК.. Ты меня понял, старлей?

– Так точно, – почему-то по-военному произнес старший лейтенант.

Глеб вновь потерял сознание Яркие круги – синие, красные, малиновые, темно-фиолетовые, побежали перед глазами, И Глебу показалось, что он куда-то падает, что он летит в бесконечно глубокую пропасть, цепляясь за какие-то острые углы, выступы, раня свое тело, ломая руки и ноги. Он пытается кричать, звать на помощь. Его голос уносится эхом вверх, а он все летит и летит, падает и падает И этому падению нет конца.

Глеб не осознавал, сколько времени он летит в бездонную черную пропасть, он не слышал разговоров врачей, не слышал воя сирен, мчащихся к городу «скорой помощи» и милицейского «уазика».

Когда он уже был в больнице Склифосовского, старший лейтенант наконец-то смог связаться с полковником ФСК Поливановым.

Тот выслушал доклад старшего лейтенанта Петра Вениаминовича Евинтова, поблагодарил его и только после того, как положил телефонную трубку, грязно, как портовый грузчик, выругался, проклиная Санчуковского и иже с ним.

А еще через час полковник Поливанов уже был в больнице. Глеб находился в коме. Хирург, только что отошедший от операционного стола, вышел в коридор к Поливанову и пригласил того в свой кабинет. Жадно закурил.

Поливанов молча ждал, что скажет хирург.

– Это ваш друг? – врач спокойно посмотрел на полковника ФСК.

– Да, это мой друг, – ответил полковник и тоже закурил.

– Знаете, мой прогноз неутешительный. Если ваш приятель продержится часа два-три и после этого придет в себя, то он будет жить. Но шансов очень мало, очень.

– Сколько, доктор?

– Что сколько? – не понял медик, давя сигарету в хрустальной пепельнице.

– Сколько шансов у моего друга?

– Думаю, пять или восемь процентов из ста, – каким-то холодным, леденящим душу голосом сказал хирург и закурил следующую сигарету. – Мы перелили ему почти полтора литра крови. Я сделал все, что было в моих силах, сделал все, что мог. И если Всевышнему будет угодно, чтобы ваш друг остался в живых, то он будет жить. А если он сильно нагрешил, то, значит, мои усилия были напрасны.

– Послушайте, Павел Николаевич, – Поливанов посмотрел прямо в глаза хирургу, – как быстро он сможет встать на ноги?

– Ну, вы даете! Ему для начала еще надо прийти в сознание, выйти из комы и только потом можно будет поговорить на этот счет. Однако вы, полковник, очень оптимистичный человек.

– Я знаю своего друга. Он обязательно выкарабкается, обязательно.

– Хотелось бы разделять вашу убежденность, хотелось бы, чтобы она помогла ему. А кстати, полковник, как имя и фамилия вашего друга? Как его записать в документах?

– Запишите его Федором Молчановым.

– Как вам будет угодно.

Хирург взял ручку и каким-то ломаным почерком записал на маленьком листке бумаги фамилию и имя своего пациента.

– И еще, доктор. Я оставлю своих людей, чтобы они охраняли Федора Молчанова.

– Вы что, с ума сошли, полковник?

– Так надо, Павел Николаевич, в целях безопасности.

– Наверное, вы им очень дорожите. Пусть будет по-вашему.

– С главврачом уже согласовано, – сообщил полковник Поливанов.

– Что ж, согласовано так согласовано. А не хотите ли рюмку коньяка, полковник?

– Не откажусь, – сказал Станислав Петрович и с благодарностью взглянул на хирурга.

– Думаю, и у вас была нелегкая ночь.

– Да, – признался Поливанов.

На столе появились бутылка армянского коньяка и две рюмки. Хозяин кабинета налил в рюмки коньяк, а затем покачал головой.

– Знаете, ваш приятель, наверное, родился под счастливой звездой.

– Давайте выпьем за его здоровье, – предложил полковник ФСК.

– Давайте, давайте, с удовольствием.

Мужчины чокнулись и выпили, а затем выжидательно посмотрели друг на друга.

– Что, еще по одной?

– Можно, – кивнул Станислав Петрович.

На этот раз выпили не чокаясь.

– И еще по одной, по последней?

– Давайте. Теперь выпьем за все хорошее, – предложил Поливанов.

В этот момент, когда рюмки с коньяком уже были поднесены к губам, в дверь постучали.

– Войдите! – крикнул хирург.

На пороге появилась медсестра из операционной.

– Павел Николаевич, он пришел в сознание!

На утомленном лице хирурга мелькнула улыбка.

– Пульс?

– Уже лучше, – ответила женщина в синем халате.

– Действительно, ваш друг родился под счастливой звездой.

– Я в этом не сомневался.

Полковник Поливанов одним глотком выпил коньяк и вскочил с кресла.

– Куда вы? Куда вы? – уже недовольно посмотрел на своего ночного гостя хирург.

– К нему.

– К нему нельзя. Я категорически возражаю, категорически!

– Мне очень нужно с ним поговорить, просто необходимо – Я возражаю! Может, часа через три-четыре.

– Нет, сейчас. Я срочно должен с ним поговорить, незамедлительно.

– Боюсь, это невозможно, полковник. Здесь я приказываю.

Сестра, услышав спор двух мужчин, сочла за лучшее покинуть кабинет. Она тихо затворила за собой дверь, пожала плечами и заспешила в палату реанимации, где находился Глеб Сиверов – Поливанова.

Поливанова… – шептал Глеб, – позовите Поливанова…

Сестра вновь вернулась в кабинет хирурга.

– Ну что тебе еще, Рая? Что? – морщась, словно от зубной боли, прошипел хирург, наполняя рюмки коньяком.

– Он просит какого-то Поливанова.

– Это меня, доктор Я должен к нему пойти!

– А, черт с вами! – хирург одним глотком выпил коньяк, затем встал, открыл шкаф и вытащил белый халат. – Наденьте вот это и пойдемте со мной.

Полковник быстро накинул халат и торопливо двинулся за хирургом Он вошел в полутемную палату реанимации, освещаемую только экранами приборов, на экранах пульсировали извилистые линии, показывая работу сердца и поврежденных легких.

Поливанов наклонился к Глебу.

– Ты меня слышишь? – негромко спросил полковник ФСК.

У Глеба дрогнули ресницы.

– Ты будешь жить, обязательно будешь жить!

У Глеба опять дрогнули ресницы.

– Слушай меня… – прошептал Сиверов, прикрывая глаза.

Полковник наклонился к потрескавшимся губам Глеба.

– Лаборатория расположена в четырех километрах отдачи, на другой стороне озера. Документы находятся в сейфе в квартире Савельева на Кутузовском проспекте. Сам Савельев сбежал. За ним стоят Санчуковский Матвей Фролович и Зубов Федор Иванович. Ты меня слышишь, Поливанов?

– Да, слышу.

– Тогда действуй.., действуй скорее, пока они не взорвали лабораторию, как взорвали дом.

– Мы три дня тебя искали, три дня!

– Я знаю, – уже почти полностью обессилев, прошептал Глеб. – Знаю.., иди…

– Все, хватит, – положив тяжелую руку на плечо полковника Поливанова, негромко произнес хирург. – Пойдемте, пойдемте, видите, ему становится хуже, – хирург кивнул на экран, где изгибалась зеленая дрожащая линия.

– Да-да, – сказал Поливанов, и отошел от кровати Глеба.

– Ну что, он сказал вам что-то важное? – осведомился в коридоре врач.

– Да, чрезвычайно важное. Спасибо вам, Павел Николаевич, большое спасибо.

– Ладно, ладно, потом будете благодарить, когда он встанет на ноги.

– Он обязательно встанет, обязательно. Я в этом уверен, не сомневаюсь нисколько.

– А вот я не делал бы таких скоропалительных прогнозов. Это всегда опасно. Лучше готовиться к худшему, тогда хорошее будет еще более приятно.

– Я вас понимаю, – сказал Поливанов и взглянул на двух своих людей, стоящих у двери палаты:

– Никого из посторонних к больному не пускать. Никого, ясно?

– Так точно, – в один голос ответили подчиненные Поливанова.

– Строго у вас, – удовлетворенно хмыкнув, прокомментировал хирург.

– Да. Иначе нельзя. К сожалению, нельзя, – немного помедлив, сказал Станислав Петрович Поливанов и, крепко пожав широкую ладонь хирурга, направился к выходу.

В полдень того же дня лаборатория по производству наркотиков с романтическим названием «снег» была взята без единого выстрела.

Правда, для операции понадобилось три автобуса омоновцев и взвод сотрудников из управления по борьбе с организованной преступностью. Операция была проведена безукоризненно, ею руководил сам Поливанов. Никто не смог скрыться, и сопротивление тоже никто не оказал, хотя лабораторию, замаскированную под склад готовых товаров, охраняли восемь человек. Все они были схвачены, обысканы и переправлены в Москву. Туда же увезли и ученых.

А вот обыск на квартире бывшего полковника КГБ Савельева ничего не дал. Сейф, в котором должны были быть документы, оказался вскрыт раньше. Документы бесследно исчезли.

На полковника Поливанова и генерала Потапчука обрушилась куча мала забот. Требовалось как можно скорее всех допросить, составить ясную картину. Надо было попытаться найти и схватить Владимира Савельева.

Поиски Савельева были поручены Поливанову.

Уже через два дня он докладывал генералу Потапчуку то, что ему удалось узнать. Информация, правда, фактами не изобиловала.

Владимир Владиславович Савельев покинул город не на поезде, не на самолете, не на «мерседесе», а на подержанных «жигулях» с тульскими номерами. На этой машине Савельев проехал через Смоленск, затем его автомобиль видели в Минске и только после этого его нашли в Бресте.

Автомобиль был брошен на площади у вокзала, а его хозяин, или, вернее, человек, приехавший на нем, приобрел билет на Польшу и, с портфелем в руках, сев на автобус, полный «челночниками», благополучно переправился через границу.

Позже Владимира Савельева видели в Варшаве, где и терялся его след.

По версии полковника Поливанова, из Варшавы Савельев направился в Венгрию или Швейцарию и его теперь следует искать там. Вот этим полковник сейчас и занимался.

Генерал Потапчук был явно не удовлетворен полученной информацией. Но и упрекнуть в чем-либо своего подчиненного он не мог.

– Неважный у тебя вид, Станислав Петрович, – сказал генерал Потапчук, принимаясь массировать виски, – очень неважный вид. Только не говори, что ты не спал, это и так видно. Я думаю, что Савельева больше искать не стоит.

– Почему?

– А потому, что мы его не найдем. Савельев слишком хитрая лиса и, скорее всего, он уже получил свои деньги в одном из банков, а может, даже в нескольких, и вместе с деньгами по фальшивым документам, а может быть, даже по настоящим, уже оказался где-нибудь в Латинской Америке или на Кипре, или на Ближнем Востоке. Ты со мной не согласен, Станислав Петрович?

– Согласен. Но я считаю, что надо продолжать поиски.

– Нет, не надо продолжать. Ты только потратишь время. Савельев хитер и осторожен. Мы им займемся позже. Думаю, он где-нибудь в ближайший месяц или два засветится. Деньги при нем, по всей видимости, немалые. И если он не заляжет на дно, то обязательно где-нибудь объявится. Вот тогда, договорившись с Интерполом или с тем, с кем будет необходимо, мы его возьмем.

Я поручу это дело тебе. А сейчас я тебе хочу кое-что еще сказать, Станислав Петрович, – и генерал поманил пальцем полковника к себе, а когда тот наклонился зашептал:

– На меня так наезжают, ты даже не можешь себе представить…

– Могу, – кивнул Поливанов.

– Скорее всего, мне придется отстранить тебя от этого дела.

– Как?! – вскинув голову и уже понимая, что происходит, спросил полковник Поливанов.

– Вот так, друг любезный. На Савельеве все замыкается. Никаких документов, никакой информации на тех, кто за Савельевым, у нас пока нет.

– Как это нет?!

– Показания Слепого не в счет, – протестующе поднял ладонь генерал Потапчук. – Не в счет. Думаю, ты сам это прекрасно понимаешь. С ними никуда ни пойдешь, их никому не предъявишь. Все документы исчезли. Кто-то побывал в квартире Савельева до нас.

Ты же прекрасно знаешь, сейф был вскрыт, и вскрыт очень профессионально. Есть у меня одна слабая надежда… – генерал сделал паузу, полковник выжидающе молчал. – Думаю, Савельев сам начнет сдавать своих покровителей. Ведь он считает, что это они его подставили, что это они навели нас на него, и он захочет им отомстить. А может быть, – криво улыбнулся Потапчук, – Савельева уже нет в живых.

– Вот этого не может быть! Я в это не верю.

– Не имеет значения, верим мы или нет, нам пытаются внушить такую версию.

– Кто пытается? – задал неосмотрительный вопрос полковник.

Потапчук скрипнул зубами и указал большим пальцем в потолок своего кабинета.

– Все ясно, – кивнул Поливанов.

– Пока занимайся этим делом. Официально я тебя не отстранял, но если что, готовься. Кстати, как там Слепой? – вновь перейдя на шепот, осведомился генерал.

– Уже лучше. Я звонил утром. Можно сказать, вернулся с того света.

– Да, везучий мужик, очень везучий. Настоящий профессионал. Но в этом деле и он сплоховал.

– Почему сплоховал, товарищ генерал? Ведь это Слепой вывел нас на лабораторию. Если бы не его информация, лаборатория продолжала бы работать.

– Ну и что толку? – как-то грустно глянул на полковника генерал. – Савельева-то нет.

– Полагаю, хозяин найдется. Ведь слишком это прибыльное дело – наркотики.

– Конечно, прибыльное. Вы охраняете Слепого?

– Да, охраняем.

– Берегите его, полковник, не исключено, что он нам еще понадобится.

Глеб Сиверов лежал в своей палате на втором этаже больницы и смотрел в окно. За стеклом медленно кружились и падали крупные снежные хлопья. Он почему-то, глядя на падающий снег, вспоминал свое детство, вспоминал Ленинград, вспоминал Неву и гранитные парапеты набережных, усыпанные белым снегом, словно укутанные ватой. Глеб всегда любил снег, потому что вместе со снегом приходил Новый год. А этот праздник всегда был у Глеба самым любимым.

«Наверное, скоро Новый год», – следя за медленно падающими снежинками, подумал Глеб.

И он вспомнил четверостишие, которое ему всегда нравилось:

Идут белые снеги,

Как по нитке скользя

Жить да жить бы на свете,

Да, наверно, нельзя…

Дальше стихи были неинтересны. И только эти четыре строки будили какие-то мысли, тревожные и глубокие, заставляли сильнее биться сердце, пробуждали желание жить и заставляли по-философски относиться ко всему происходящему в этом мире.

– Идут белые снеги.., идут белые снеги… – шептал Глеб, глядя в окно на заснеженные деревья, на белые крыши и серое московское небо.

В палату вошел Павел Николаевич Шилин. Его лицо было румяным, глаза сверкали.

– Ну, как здесь мой подопечный? – потирая озябшие руки, поинтересовался хирург.

– Лучше, лучше, доктор, – сказал Глеб и усмехнулся.

– Вижу, что лучше. А давайте-ка посмотрим, чего я вам тут наделал?

Глеб морщился, скрежетал зубами, но не издал ни единого стона, когда хирург рассматривал швы, то там то здесь нажимал большими пальцами, постукивал по грудной клетке, по животу, а затем, сгибал и разгибал ноги Глеба.

– Лучше, лучше… Наверное, вы точно, Федор, родились под счастливой звездой. Чтобы пот так, после таких увечий и остаться в живых – просто невероятно!

Наверное, вам Бог соломку подстелил.

– Да нет, доктор, – улыбнулся Глеб, морщась от боли. – Просто старая привычка. А привычка – вторая натура Услышав взрыв, я забрался под топчан. Вот это меня и спасло.

– Ну, до этого надо еще додуматься, успеть сообразить.

– Я не думал и не соображал. Пока бы я размышлял, что мне делать, наверняка меня двадцать раз раздавило бы в лепешку. Я действовал автоматически, как робот.

– В общем-то, у вас все в порядке. Но полежать еще недельки две придется.

– Скажите, Павел Николаевич, на улице холодно?

– Да, настоящая зима. Градусов девять. Морозец, снежок идет. – .

– Я люблю, когда идет снег.

– Я тоже люблю, – признался хирург. – Хотя Новый год я не люблю с детства.

– Почему, доктор? – удивился Глеб.

– Я не люблю запах хвои. Он вызывает у меня очень неприятные ассоциации.

– Понимаю вас, – сказал Глеб, сжимая и разжимая пальцы рук.

– Я смотрю, вы уже гимнастикой занялись?

– Надо, доктор, надо.

– Ну что ж, продолжайте в том же духе. Но смотрите, не переусердствуйте, будьте осторожны. У вас слишком много повреждений, так что поаккуратнее.

– Да-да, доктор, я понял.

– Ну, если вам все понятно, то до встречи. Вечером обязательно зайду.

– Буду рад вас видеть.

– Да, кстати, совсем забыл. Полковник Поливанов передал вам магнитолу и диски. Я сейчас попрошу, чтобы принесли.

– Магнитолу и диски? – изумленно посмотрел на хирурга Глеб.

– Да, какие-то диски. Я глянул, там сплошная классика – Верди, Моцарт, Россини, Пуччини. Наверное, вам нравится?

– Да, я люблю классическую музыку.

– А вот я к ней абсолютно равнодушен. Она меня почему-то не трогает.

– Кому что, доктор.

– В общем, я сейчас скажу, чтобы принесли.

Глеб прикрыл глаза в предвкушении удовольствия.

Он даже забыл о боли, которая буквально наполняла его тело, разрывая на части. От морфия Глеб отказался, он решил привыкать к боли, решил научиться ее переносить, вернее, приучить себя к ней. Ведь доктор сказал, что ему еще как минимум месяца четыре или пять придется жить с болевыми ощущениями.

«Ну, скорее же несите магнитолу!»

Глеб открыл глаза и принялся следить за плавным кружением снежинок, за их обязательным падением.

– Идут белые снеги, – шептал Глеб, – как по ниткам скользя. Жить да жить бы на свете, да, наверно, нельзя…

«А Поливанов молодец. И самое главное – что я не просил его об этом, он сам догадался. С музыкой я скорее встану на ноги, в пять раз скорее. И не буду лежать две-три недели, уже через семь-восемь дней я начну ходить. Ходить! – четко повторил себе Глеб. – Ты должен ходить! А если должен, то встанешь».

Когда молоденькая медсестра покинула палату, оставив на тумбочке рядом с кроватью японскую магнитолу и стопку компакт-дисков, двое мужчин, дежуривших у дверей, переглянулись. А еще через минуту из-за двери послышалась музыка.

Глеб смотрел на падающий снег и слушал Верди.

И ему казалось, что он видит голубое небо, по которому быстро-быстро мчатся легкие, белые, похожие на хлопья пены, облака.

«Мне становится лучше», – говорил себе Глеб Сиверов.