«Аквариум». Геометрия хаоса

Сумерки богов

Так случилось, что вскоре волшебный дым вокруг «Аквариума» развеялся. В стране поднялась волна гонений на рок, и музыканты почувствовали это на собственной шкуре. Незадолго до концерта в столичном ДК им. Русакова Гребенщиков узнал от Троицкого, что группу собираются «винтить», причём — весьма конкретно. Играть в такой ситуации было безумием, и поэтому музыканты в Москву не поехали.

Но в тот декабрьский вечер 1983 года у организаторов подпольного сейшена возникла ещё одна проблема. Стянутые в район Сокольников отряды милиции, под командой трёх полковников в форме плотоядно дожидались зрителей. Разумеется, небескорыстно — на допросах можно было выбить из них свидетельские показания: кто, когда и при каких обстоятельствах продавал билеты. После чего органы правопорядка планировали уничтожить всю концертную мафию Москвы. Это было не очень сложно — оставалось только разыскать нескольких «свидетелей преступления». Ситуация становилась тревожной.

«Нам срочно требовалось найти замену «Аквариуму», — пояснял один из устроителей концерта, редактор журнала «Ухо» (экс-«Зеркало») Илья Смирнов. — Мы честно объяснили музыкантам, что и кто их ждёт в Сокольниках, и не нам винить тех, кто всё-таки отказался. Но Саша Градский согласился, без лишних разговоров... Его внезапное появление несколько спутало программу. В итоге Александр Борисович в полном одиночестве сидел на сцене и мрачно смотрел в зал, а люди в штатском боялись подойти к нему».

Перед началом мероприятия организаторы успели предупредить зрителей, чтобы те начисто забыли три слова: «Аквариум» и «Борис Гребенщиков» — во избежание беды. В огромный зал, построенный по неземным законам советским конструктивистом Мельниковым, народу набилось «по самое не балуй» — около тысячи человек. Среди них были замечены драматург Виктор Славкин, редакция журнала «Ухо» в полном составе, Умка, рок-менеджеры Тоня «Акула» Крылова, Артур Гильдебрандт, Саша Агеев и прочие известные персоны. Александр Градский в тот вечер был бесподобен, выдавая на-гора самые стрёмные композиции из своего репертуара. И всё равно в зале нашёлся мудак, который в разгар выступления завопил на всю Ивановскую:

«“Аквариум” давай!» Оцепившие партер «серые человечки» сразу приняли стойку, но, слава богу, пронесло.

«А ну заткнись, сука, пока я тебе башку не оторвал!» — прорычал со сцены будущий наставник «Голоса», и концерт всё же удалось довести до конца.

Несложно догадаться, что подобные мероприятия не добавляли Гребенщикову душевного оптимизма. Некоторое время он ещё бодрился, но во время одного из квартирников не сдержался и выдал пронзительный монолог.

«“Аквариум” — это название, от которого любые власти шарахаются, как кони, — говорил Борис притихшим слушателям, не догадываясь о том, что уже на следующий день эта запись будет лежать у следователей из Большого дома. — Пока нам на время разрешили играть. Не знаю, насколько долго продлится такой райский период... Думаю, что недолго. Будем играть, пока нас не запретят опять. В Москву обязательно поедем, но это — автоматический вариант самоубийства. Потому что там сразу же разразится скандал. Причём либо он устраивается сам собой, либо его устраивают специально. И тогда уже мы тонем надолго».

До Бориса постоянно доходили слухи о том, что творилось в столице в те тёмные времена, очень похожие на оруэлловский 1984 год. После отстранения Артемия Троицкого от журналистской работы и разгона фанзинов «Ухо» и «Попс» там стали происходить куда более серьёзные вещи. В феврале к власти пришёл новый генсек Черненко, который заявил: «Не всё удовлетворяет нас и в таком популярном искусстве, как эстрадное. Нельзя, например, не видеть, что на волне этой популярности подчас всплывают музыкальные ансамбли с программами сомнительного свойства, что наносит идейный и эстетический ущерб».

На языке партийного аппарата подобное заявление означало команду «фас!» — и тут же повсеместно началась атака на рок-музыку. По всей стране замелькали всевозможные «чёрные списки», в которых «Аквариум» стоял на первом месте — скорее всего, в алфавитном порядке, но смысл запретительного документа от этого не менялся. Он заключался в том, что магнитофонные записи андеграундных команд — начиная от «ДДТ» из Уфы и «Урфина Джюса» из Свердловска и заканчивая московскими «ДК» и «Гулливером» — теперь категорически не могли звучать на дискотеках. И уж тем более эти коллективы не имели права давать концерты.

Неудивительно, что за решёткой оказались лидер группы «Воскресение» Алексей Романов и вокалист «ДК» Евгений Морозов. А при попытке перехода границы был задержан музыкант христианской рок-группы «Трубный зов» Валерий Баринов. Вскоре пропал без вести Жора Ордановский из «Россиян», и судьба его осталась неизвестной.

«В начале 1984 года власти посадили московского импрессарио Володю Литовку, — вспоминал Илья Смирнов. — Затем прямо на сцене была арестована Жанна Агузарова, после чего концертная деятельность в Москве прекратилась. Пытаясь понять, насколько возможно её возобновление с помощью «импорта» из Питера, мы с художником «Уха» Юрием Непахаревым, соблюдая все меры конспирации, отправились в гости к Майку, в его знаменитую коммуналку, не знавшую ремонта со времён Николая II. Лидер «Зоопарка» честно объяснил нам, что происходит. К каждой серьёзной группе приставлен куратор, и теперь все обращения в рок-клуб поступают на два адреса. И наверное, самое лучшее для нас — на время забыть о существовании на северо-западе СССР города Ленинграда».

Майк как в воду глядел. С каждым месяцем обстановка становилась всё тревожнее, а прессинг — сильнее. В частности, в квартиру к Гребенщикову подселили соседа, который до этого несколько лет просидел в тюрьме. Наверное, в этом не было глобальной катастрофы, но, когда к Борису приходили друзья, он начинал усердно пылесосить на кухне — ровно до тех пор, пока беседа не заканчивалась. Все в доме были уверены, что их сосед подрабатывал «стукачом», скрупулёзно докладывая КГБ обо всех событиях, происходивших в этой нехорошей коммуналке.

«У подъезда школьной служебной жилплощади, где, формально говоря, людям и жить-то не положено, но мы тем не менее жили, вдруг начинает дежурить чёрная «Волга», — рассказывал БГ. — И сидят в ней мужчины в одинаковых серых плащах, скучают и делают вид, что тебя не видят. И ты думаешь: неужели вам, здоровым мужикам, нечем больше заниматься? Неужели мы зажили в таком раю, что нищие музыканты стали опасностью для нашего государства?»

Вскоре лидера «Аквариума» пригласили в кабинет замдиректора Дома народного творчества на улице Рубинштейна, в котором базировался ленинградский рок-клуб. Там сидел уставший немолодой человек, тусклый взгляд которого красноречиво говорил о его профессии. Разговор получился тяжёлым, о чём Борис признался писателю Александру Житинскому в интервью для книги «Путешествие рок-дилетанта».

«“Вы знаете, кто я? Я — оттуда... Вы знаете, что вы под запретом? — озвучивал Гребенщиков детали этого допроса. — Так вот, вы имеете влияние на молодёжь, и вас слушают. Надо думать о воспитательном значении вашего творчества!” Я ему отвечаю, что это было от желания попонтить, а он мне заявляет: “А почему у вас в новой песне съезд упоминается? Нехорошо! Зачем вы нам неправду говорите, мы же всё про вас знаем...” В итоге договорились, что они будут мне звонить. Вот звонят и спрашивают: “У нас есть точные сведения, что вы были в Москве и пели там песню про Седьмое ноября. Вы снова собираетесь в Москву? Ну что же вы, там уже афиши висят. Так вот, ехать вам туда не надо, вас там уже ждёт ОБХСС”. И так напугал, что меня до шести вечера дрожь била».

Слегка озверевший от такой жизни БГ попытался восстановить душевное равновесие и отправился в провинцию для смены «направления удара». В тот год руководство свердловского ТЮЗа решило поставить пьесу Александра Вампилова «Прощание в июне». Завлит Олег Лоевский посоветовал режиссёру Владимиру Рубанову, ленинградцу, недавно переехавшему на Урал, пригласить Гребенщикова в качестве автора музыки для спектакля.

Прилетев в аэропорт Кольцово, Борис, одетый в чужой полушубок и лётчицкий шлем Тимура Новикова, увидел в зале ожидания парня, который сидел на полу и негромко напевал «Сползает по крыше старик Козлодоев». Затем гостеприимные театралы поселили поэта в нелепый Дом крестьянина, где уже в первый вечер состоялось историческое знакомство андеграундного мэтра с местной рок-элитой. Позднее Гребенщиков признавался, что для него этот театральный проект оказался спасением — получив в руки магнитофон, плёнку и радиорубку, он с жаром принялся за работу.

Прямо на месте идеолог «Аквариума» презентовал Рубанову, Лоевскому и писателю Андрею Матвееву несколько новых песен. Актёры ТЮЗа с большим воодушевлением разучили их и в конце 1984 года представили на суд местной публики. Мои приятели из Екатеринбурга по многу раз ходили на «Прощание в июне», исключительно с целью послушать зонги Гребенщикова, среди которых выделялись настоящие поп-хиты «Девушка из приличной семьи» и «Бери, когда дают».

Любопытно, что, когда пришло «время расплаты», бухгалтерия потребовала предоставить им для отчёта... ноты песен, что для Бориса оказалось задачей неразрешимой. Пришлось звонить по междугородному телефону Курёхину и напевать мелодии в трубку. А потом ехать в аэропорт и встречать посылку с нотной тетрадкой, в которой Капитан на слух отобразил музыкальное творчество друга.

После того как все «производственные вопросы» были наконец-то улажены, новые уральские знакомые предложили Гребенщикову устроить небольшое акустическое выступление.

«Борис уже рассказывал мне, как несколько месяцев назад был в городе Жёлтые Воды, куда его пригласили с концертами, — писал Андрей Матвеев в книге «Сыновья молчаливых дней». — КГБ мгновенно село ему на хвост, и никаких выступлений, естественно, не случилось. И Гребенщикову только и оставалось, что у себя в гостиничном номере пить с устроителями водку. Сейчас трудно поверить, но тогда организация под названием КГБ мерещилась нам за каждым деревом. И не всегда мерещилась, на девяносто процентов она там и торчала. Поскольку на следующее утро БГ должен был улетать, мы решили собрать компанию, чтобы пообщаться. Дома у одной девочки, которая нажарила картошки и пообещала предоставить нам приют. Никто в городе не знал, что мы у неё, но внезапно зазвонил телефон. «Кто говорит?» — спросила она. А потом повернулась к нам и сказала: «Они нашли вас и здесь». И назвала фамилию комсомольского инструктора, который ассоциировался у рокеров исключительно с упомянутой организацией. И тут что-то случилось. Скорее всего, просто не выдержали нервы, и мы с Борисом ударились в бега».

Вернувшись в Ленинград, Гребенщиков исключил возможность проведения «электрических» концертов и сосредоточился на акустических квартирниках. Сейшены эти проходили в двух версиях — либо в паре с Севой Гаккелем, либо вместе с новобранцами: скрипачом Александром Куссулем и басистом Сашей Титовым.

«В этот период «Аквариум» был в очередной раз запрещён рок-клубом, — объяснял Борис. — На это мы, как один, откликнулись обязательством сыграть концертов больше и лучше. Будучи во главе «чёрного списка», мы постоянно играли на квартирах неизвестных нам людей».

Летом 1984 года — частично от отчаяния, частично в знак протеста — «дети бесцветных дней» посетили Москву, чтобы сыграть на дне рождения у Александра Липницкого. В дачном посёлке на Николиной Горе бесстрашный культуртрегер решил организовать дерзкий фестиваль с участием «Звуков Му», «Зоопарка», «Браво», «Последнего шанса», «Кино», «Центра» и «Аквариума». Так случилось, что команды Майка и Васи Шумова до именинника не доехали, как и отбывающая ссылку в Сибири Жанна Агузарова. Но рок-составы Гребенщикова и Цоя там выступили, несмотря на очевидный риск.

«Ленинградцы вели себя просто безупречно, — делился воспоминаниями Липницкий. — В какой-то момент стало ясно, что концерт не состоится, потому что из-за соседних домов выглядывали комитетчики, причём как минимум капитаны. День был жаркий, и они, чтобы не потеть в своих серых костюмчиках, разделись и стали играть в волейбол. Плюс фотограф, который как бы снимает волейболистов, а объектив норовит перевести на нашу тусовку. А Гребенщиков с Цоем, сидя там на ступеньках, смотрели на них взглядом Брюса Ли. Не знаю, может, они дома тренировались перед зеркалом, но ментов тогда явно пересилили. И вот в какой-то момент из-за дерева выходит майор и говорит: «Хватит валандаться! Приказываю вам отправить людей по домам, или начнём подвергать аресту. Убирайтесь куда хотите, у нас приказ!» И мы пошли ко мне и прямо на верандочке отвязались по полной программе. В ту ночь у меня на даче осталось ночевать около сотни человек, а соседи потом месяца полтора боялись со мной здороваться».

В это время Борис с Капитаном пытались найти хоть какой-нибудь выход из этого идеологического тупика. Как вариант они даже рассматривали теоретическую возможность поработать в «Ленконцерте». С этой целью музыканты встретились с джазовым критиком Владимиром Фейертагом, который присоветовал им компромиссный сценарий.

«Мы долго говорили, и я видел, что им не хочется идти в госорганизацию, — рассказывал Фейертаг. — С другой стороны, они хотели изучить возможные пути отступления. И я предложил им: «Соберите «Аквариум», сделайте для худсовета нейтральную программу, и вам за неё дадут ставку. Дальше вы можете ехать куда угодно и играть что угодно, потому что никто в этой стране ничего не понимает». Но при этом я подстраховался и спросил у своего начальства: «Вы бы «Аквариум» к себе взяли?» — «Наверное, взяли бы, если бы с Гребенщиковым можно было договариваться», — ответили они. А Боря не захотел договариваться. В итоге всё закончилось тем, что мы достали водки и напились».

Вскоре после этой «тайной вечери» Курёхин решил забить на запреты и провести презентацию своего нового проекта «Поп-механика» в самом логове идеологического врага. А именно — в стенах Ленинградского университета имени Жданова. Сама акция называлась предельно формально — «Вечера современного джаза», но уже изначально подразумевала скандал. Всё дело было в том, что со времён тбилисского рок-фестиваля Борис Гребенщиков был объявлен в родном институте персоной «нон грата».

«Почему-то университетские власти Серёжу терпели и даже позволили устроить концерт, — вспоминал лидер «Аквариума». — А меня ненавидели лютой ненавистью, как во времена царской охранки».

Итак, первое ленинградское выступление «Поп-механики» состоялось в ноябре 1984 года — в самый разгар давления на рок-музыку. На афише издевательски невинно было написано: «Лауреат всесоюзных джазовых фестивалей Сергей Курёхин и ансамбль ленинградских музыкантов». Сложно даже представить, каким образом Сергею удалось убедить университетскую администрацию дать добро на это мероприятие. Предполагаю, что он поклялся «делом Ленина, делом партии», что никакого Гребенщикова здесь и близко не будет. Не только на сцене, но даже в зале. И Курёхину в ректорате поверили.

Это была их чудовищная ошибка.

Концерт начался мрачно. Двадцать три музыканта из «Аквариума», «Кино», «Странных игр», «Звуков Му» и несколько джазменов-авангардистов хмуро вышли на сцену. Они молча подняли чёрный рояль и унесли его в неизвестном направлении. Курёхин словно отрезал себе путь к отступлению — играть ему было абсолютно не на чем. Всё, что ему оставалось, — это экспрессивно дирижировать сборной ленинградского рок-клуба — до тех пор, пока «незнакомый» гитарист не начал снимать пальто, шарф и пиджак. Затем он сорвал парик, тёмные очки, берет, усы и бороду. И зрители с удивлением обнаружили «запрещённого» Гребенщикова, сидевшего на стуле с электрогитарой в руках.

Сейчас уже не секрет, что за несколько часов до начала концерта лидера «Аквариума» гримировали долго и тщательно. Ему надели рыжую шевелюру, приклеили густую растительность на лицо, подняли воротник, а сверху водрузили берет. Внутрь здания его удалось провести под носом у местных спецслужб. Это был жест неповиновения всем деканатам и ректоратам, вместе взятым.

«Несмотря на то что Борис надел очки и пальто, всё равно за версту было видно, что это Гребенщиков, — рассказывал Сева Гаккель. — Но университетская администрация оказалась настолько тупой, что этого не заметила, и поэтому у нас присутствовал дополнительный кайф от всей интриги».

По залу забегали сексоты, а Капитан продолжал нагнетать напряжение — в смутной надежде на то, что знакомый электрик догадается выключить рубильник. Но свет гаснуть категорически не хотел, и после первого отделения администрация объявила, что концерт продолжаться не может. Тогда Гребенщиков с Курёхиным незаметно испарились через пожарный выход, а всем участникам вакханалии также удалось в тот вечер выйти сухими из воды.

Стоит заметить, что «эффект обнажившегося БГ» оказался настолько силён, что восторженных разговоров вокруг этого действа хватило ещё на полгода. Присутствовавшие на концерте Артемий Троицкий и Саша Липницкий позднее признавались, что провести подобный перфоманс в черненковской Москве было тогда совершенно невозможно.

Область тьмы

Появись читатель в штаб-квартире Гаккеля на улице Восстания осенью 1984 года, он оказался бы невольным свидетелем глубокого кризиса внутри «Аквариума». Причём коррозия человеческих отношений происходила одновременно в нескольких направлениях. Во-первых, с появлением Саши Титова фактически ушёл из группы Фан, не выдержав психологического напряжения.

«Спустя полгода после записи альбома «Радио Африка» Боб предложил Титову играть в «Аквариуме», — комментирует события тех лет Гаккель. — Мне всё это было странно и непонятно. В этой группе уже двенадцать лет на бас-гитаре играл Файнштейн. Наверное, он в чём-то уступал Титовичу, но не настолько, чтобы требовалась замена. Тит был чрезвычайно милым человеком и нравился мне как басист, но вся ситуация вызывала у меня внутренний протест».

Так случилось, что басист «Зоопарка» Илья Куликов попал в тюрьму, и музыканты группы срочно искали нового музыканта на его место. В итоге зимой 1984 года Фан начал выступать вместе с Науменко — не в последнюю очередь из-за симпатии к Майку и его барабанщику Данилову, с которым они вместе служили в армии. Естественно, это не смогло укрыться от рок-журналистов, и вскоре Фан начал раздавать интервью.

«“Аквариум” всегда находился в поиске различных форм, а “Зоопарк” чётче придерживается какого-то одного стиля, — заявлял Михаил на страницах “Рокси”. — Нюансы здесь тоньше, и мне это очень интересно».

Что на самом деле происходило на душе у Фана, можно только догадываться. Наверняка кошки скребли... По инерции он занимался административными делами и продолжал осваивать перкуссию. Спустя несколько лет я поинтересовался у Михаила причинами перехода с бас-гитары на барабанчики и всевозможные шуршалки.

«Гребенщикову постоянно казалось, что я делаю что-то не то, — пояснил ветеран «Аквариума». — Потому что он слышал только крупные доли, это даже Петя Трощенков может подтвердить. А мне нравилось раскручивать мозг на разные негритянские дела, ведь в них можно найти немало интересного. И я начал применять пивные баночки с горохом, чтобы в белую музыку засунуть чёрные ритмы. Как это у меня получилось — наверное, не мне судить».

Беда, к сожалению, не приходит одна. Вскоре врачи обнаружили у Дюши рак лимфатических узлов. Ему требовалась срочная операция, и ни о каких занятиях музыкой не могло быть и речи. Он начал лечение в онкологической клинике, надолго исчезнув с горизонта.

Третьим музыкантом, ушедшим из «Аквариума», стал Курёхин, который полностью переключился на «Поп-механику». Это решение имело веские причины — Капитан сильно увлекся собственным «оркестром», при этом оказавшись единственным из участников «Радио Африка», который остался недоволен этой работой.

«Во время прослушивания альбома в баре на Васильевском острове, в котором Майкл Кордюков работал диджеем, Курёхин высказал недовольство композициями типа «Рок-н-ролл мёртв», — удивлённо замечал Гребенщиков. — Сергей был разочарован тем, что этот проект так многообещающе начинался, а затем наши идеи переместились в иную плоскость. На «Радио Африка» Капитана покоробили прямолинейные места, и он отошёл в сторону».

В этот период бас-гитарист Саша Титов разрывался между «Аквариумом» и группой «Кино», которая записывала альбом «Начальник Камчатки». В итоге ситуация в каком-то смысле напоминала сессии «Табу», когда из «золотого состава» рядом с БГ остался лишь Гаккель. При этом все последние события его, мягко говоря, не радовали.

«Сева тогда бросил пить, что сделало его жизнь значительно труднее, поскольку он оставался единственным трезвым в компании, — вспоминала Наоми Маркус. — Затем Гаккель бросил курить и есть мясо. Он начал слышать голоса в состоянии наивысшей чистоты и чувствовал, что может реально исцелять людей. К немалому беспокойству друзей, Сева стал говорить, что скоро бросит музыку».

Этот период охарактеризовался максимальной вовлечённостью Гаккеля во всевозможные эзотерические практики — начиная с изучения трудов Кастанеды и оккультной деятельности и заканчивая воздействием на организм низких температур. Говорят, что по ночам в квартиру на улице Восстания зачастили персонажи из других эпох, и вскоре это стало доброй традицией. А однажды Сева с Борисом были атакованы духом императора Петра III, напавшего на незадачливых странников в развалинах старинного дворца.

Но особенное впечатление на виолончелиста «Аквариума» произвела встреча с летающей тарелкой, которая произошла после концерта американского флейтиста Пола Хорна в «Юбилейном». Борис с улыбкой вспоминал, как они с Гаккелем обсуждали важные дела, сидя на какой-то крыше, когда вдалеке внезапно нарисовалась странная конфигурация из ярких огней. Она хаотично перемещалась вдоль линии горизонта, пренебрегая правилами гражданской авиации. И это были не галлюцинации, а явная реальность.

Несмотря на многочисленные научные эксперименты, БГ с Севой по-прежнему пытались заниматься «чистым искусством». В частности, реанимировали полузабытые находки 1975 года, которые долгое время казались утерянными. Это были музыкальные открытия той эпохи, когда Сева учился сочинять причудливые гармонии, ставшие вскоре фирменным знаком «Аквариума». Определённый намёк на эту эстетику прослеживался на инструментальной композиции «Радамаэрл». Но во время электрических выступлений импровизации Гаккеля выстраивались совершенно по другим принципам.

«Когда дело доходило до концертов, звук моего плохонького фанерного инструмента с доморощенными звукоснимателями, усиленный во сто крат, создавал некоторый дискомфорт, — пояснял Всеволод Яковлевич. — Я играл в стиле, как его определил Боб, «ножом по сковородке». Этот скрежет невозможно описать. А тебе нужно было делать вид, что это вовсе не погрешности, и эти утробные звуки ты издаёшь осознанно».

Стоит отметить, что природа изысканий Гаккеля в области саунда имела глубокие исторические корни. Испокон веков его род дарил миру изобретателей. Дедушка Яков Модестович был известным авиаконструктором — его именем названы две модели самолётов: «Гаккель-7» и «Гаккель-9». Отец — Яков Яковлевич — знаменитый океанолог, предсказавший существование подводного хребта, который после его смерти был обнаружен в Северном Ледовитом океане.

Как бы там ни было, Сева Гаккель нашёл для «Аквариума» новый звук. В его основе лежали необычные сочетания виолончели со скрипкой Саши Куссуля. Говорят, что этого талантливого студента консерватории Гаккель встретил в «Сайгоне», обратив внимание на притягательно потрёпанный кофр для скрипки, и пригласил домой «попить чайку». Оказалось, что это была супернаходка.

«Куссуль пришёл к нам на первую репетицию мрачный, одетый во всё чёрное, не очень дружелюбный и смотрящий на всё исподлобья, — рассказывал Гребенщиков. — Но, когда Сашка начал играть, выяснилось, что это просто фантастический музыкант. Он никогда не записывал нот, все аранжировки держал в голове и с полуслова выполнял наши пожелания».

Между БГ и Куссулем, что называется, «пошёл ток». После репетиций в оркестре Театра музкомедии у 21-летнего скрипача хватало энергии выступать в «Поп-механике» или играть для гуляк на набережной Невы. А ближе к ночи он появлялся дома у Гребенщикова с неизменной пластинкой Deep Purple в сумке.

«Мы пили водку и молча слушали Soldier of Fortune, — вспоминал Борис. — Сашка был очень естественный, без всякого понта: выпить — так выпить, пойти подраться — так пойти подраться, человек был настоящий. После Курёхина это был, наверное, первый музыкант, с которым я советовался по поводу музыки».

Ещё одним виновником мелодических новшеств неожиданно оказался кинорежиссёр Александр Сокуров, предложивший музыкантам исполнить в новом фильме несколько инструментальных тем из романсов М. И. Глинки. Поражённый столь неординарным взглядом на «Аквариум», Борис после этой новости не пил две недели. Вместо этого он принялся разыскивать архивные пластинки с записями великого композитора и обнаружил там немало интересного.

«Разбираясь в том, что наворотил Глинка, я понял, что в музыке он позволяет себе гораздо больше, чем я, — признался Гребенщиков в одной из наших бесед. — Наверное, мне не всегда хватало убеждённости, чтобы производить такую глобальную работу с мелодиями, когда Михаил Иванович легко переходил из одной гармонии в другую, меняя всё на полном ходу. И я подумал: “А почему композиторы-классики могут себе это позволить, а я нет?”»

Под влиянием Глинки Борис написал две эпохальные композиции: «Дело мастера Бо» и «Сны», где в области гармонии ему удалось совершить небольшую революцию и значительно продвинуться на новые, ранее неведомые территории.

«“Аквариум” всегда был для меня чем-то большим, чем просто четыре аккорда, — отмечал БГ. — Почему-то тогда мы решили развернуться и сочинить именно то, что хотели сделать давно, не жалея на это ни времени, ни сил. Мы дали себе free hand, не обращая внимания ни на что другое. Композиции “Сны” и “Дело мастера Бо” показывали, чем именно, помимо концертов и сочинения повседневных песен, мы должны в идеале заниматься».

Выпустив весной 1984 года акустический концертник «Ихтиология», «Аквариум» отправился записывать цикл новых песен, получивший метафизическое название «День серебра». В студии музыкантов ожидал сюрприз: Тропилло удалось изъять у «Мелодии» на неделю восьмиканальный магнитофон Ampex, на котором звукорежиссёр Юрий Морозов фиксировал свои религиозные опусы. Таким образом, «День серебра» стал первым альбомом «Аквариума», от начала и до конца созданным на профессиональной аппаратуре.

«На этой сессии мы оказались исследователями не только музыкальной стороны процесса, — философствовал Дюша, который сумел ненадолго выбраться из больницы и сыграть в нескольких композициях. — Увеличение количества каналов послужило для нас поводом для расширения сознания посредством технического прогресса».

Ещё один важный момент состоял в том, что ставшие впоследствии каноническими аранжировки были заблаговременно продуманы у Гаккеля дома, а не слеплены бардачным методом непосредственно в студии. Печально лишь одно — в финале, как обычно, не обошлось без конфликтов. Наиболее болезненно воспринимал новые студийные реальности сам Всеволод Яковлевич, который вложил в этот альбом немало сил и любви. В своей книге «Аквариум как способ ухода за теннисным кортом» он пишет так:

«Боб превзошёл тогда все мои ожидания... Они пришли в студию с Титовым и Трощенковым и записали болванки всего альбома, не учитывая, что в этих песнях уже кто-то что-то играет и они давно живут своей жизнью. И получилось так, что записанные ритм-секцией треки лишили эти песни жизни. Когда мы с Куссулем пришли в студию играть свои партии, они не ложились на эти болванки... Когда я попытался привести Бобу какие-то доводы, они совершенно не действовали. Времени на перезапись не было, и я потерял интерес ко всей сессии как таковой».

Но мозг БГ в тот момент был забит совершенно другими вещами. В частности, его занимали написание необычных мелодических структур и поиск новых поэтических форм. В композициях 1983–1984 годов различные проявления мировой культуры выплеснулись в тексты с неведомой ранее силой. Это оказалось настоящим бенефисом символизма.

«Моя работа проста, я смотрю на свет», — пел Гребенщиков. В его песнях были замаскированы цитаты из Толкина, Аполлинера, древнеиндийских и китайских трактатов, рассыпанные между строк, словно зерно в щелях амбаров. Концепция альбома «День серебра» и его оформление — двойная спираль как символ бесконечности — возникли у Бориса под влиянием мифологического трактата «Белая богиня», где кельтской культуре и, в частности, её символике, уделялось особое внимание. Британский поэт и культуролог Роберт Грейвс предложил своеобразное исследование-размышление об общности древних религий и мифологий, и эта теория оказала немалое воздействие на Гребенщикова.

Окончательное сведение происходило осенью 1984 года, сразу после того, как Тропилло завершил работу над «Начальником Камчатки» и «Белой полосой». Теперь он мог спокойно отдавать «Аквариуму» всё время, и в студии остались только два импрессиониста: БГ и Тропилло.

Позднее Андрей Владимирович любил рассказывать мне историю записи соло, сыгранного на трубе консерваторским музыкантом Александром Беренсоном. Так случилось, что его инструмент должен был звучать только на композиции «Выстрелы с той стороны». Но после того, как в «День серебра» включили написанную в последний момент песню «Иван Бодхидхарма», в неё также решили вставить «немного труб».

Гребенщиков настаивал, чтобы партия духовых инструментов была сделана в духе мелодии Исаака Дунаевского из фильма «Дети капитана Гранта». Музыкант выслушал пожелания Бориса и всех членов «Аквариума», аккуратно записывая версии в нотную тетрадь.

«Беренсон разложил свою партию на три трубы, и я прописал их по трём каналам, — вспоминал Тропилло. — Такой скрупулёзный подход меня сильно впечатлил».

В октябре 1984 года альбом ринулся в народ. Надо отметить, что, в отличие от Ленинграда, в Москве никакого фурора он не произвёл, был назван скучным и подвергся критике. Изысканные тексты и символизм называли «метафизическими ананасами в шампанском», причём подобная терминология рождалась в кругу рок-журналистов, воспитанных на песнях «Мой друг музыкант», «Прекрасный дилетант» и «Немое кино».

«В Москве постоянно ждут агрессии, мата и наездов, — сетовал Гребенщиков в беседе с автором. — В той ситуации меня поддержали Макаревич с Кутиковым, которые оценили «День серебра» как феноменальный шаг вперед. У меня самого случилось ощущение полной победы, и мне было лишь не вполне понятно, как именно эту победу воспримут остальные».

С тех пор прошло немало времени, и надо заметить, что восприятие альбома критиками изменилось радикально.

«“День серебра” стал вершиной “Аквариума”, потому что именно в нём оказался установлен и побеждён Враг, — утверждал в “Истории светлых времён” Василий Соловьёв-Спасский. — Этот Враг побеждается музыкой, басы с виолончелью создают укачивающее пространство, а Гаккель всё-таки заставил свой инструмент звучать психоделически».

«Цитаты прорывали грубый холщовый мешок, в котором БГ хранил свой культурный багаж, и с глухим стуком падали на питерскую мостовую, — писала литературный критик Ксения Рождественская. — Вода продолжала течь под аполлинеровским мостом Мирабо, драконы вовсю приземлялись на поле И Цзин, а Кольцо Всевластия было отдано Гребенщикову и Севе Гаккелю на сохранение... Светлый, яркий, яростный — гребенщиковская «заумь» и склонность к цитированию здесь удивительно вписались в гениальные аранжировки... Неудивительно, что именно сюда вошла песня о том, «как страшно двигаться дальше». А иногда даже кажется, что дальше двигаться вовсе и не следовало».

Смена пейзажа

Очередным приключением в жизни наших менестрелей стало непредвиденное знакомство с двадцатитрёхлетней американкой по имени Джоанна Стингрей. Падчерица успешного галерейщика из Лос-Анджелеса и приятельница переехавшего в Калифорнию Андрея Фалалеева, она приехала весной 1984 года в Ленинград и спонтанно созвонилась с Севой Гаккелем. Разговор был коротким, сразу же договорились встретиться у гостиницы «Москва» в пять часов вечера.

«Не говоря ни слова по-русски, мы с моей сестрой Джуди кое-как добрались до метро, — сообщала певица в книге “Стингрей в стране чудес”. — И когда мы пересеклись с Борисом и Севой, Гаккель сказал: “С иностранцами нам встречаться нельзя. Никогда не знаешь, кто действительно может работать на КГБ... Я говорю совершенно серьёзно”».

В Ленинграде Стингрей неожиданно обнаружила роскошную подпольную рок-сцену. Она побывала на концертах «Аквариума» и «Странных игр», подружилась с Курёхиным, Цоем и новым гитаристом «Кино» Юрой Каспаряном. Периодически Джоанну забирали в милицию — в частности, так случилось после её первого посещения рок-клуба. «I’m an American tourist», — всегда невозмутимо заявляла она. И её отпускали на свободу.

«С тех пор, куда бы я ни шла, меня всегда сопровождали — то мужчина с газетой, то машина с тёмными стеклами, — замечала позднее Джоанна. — Это выглядело очень глупо, как в некоторых дурацких американских боевиках».

Будучи человеком романтичным, Стингрей решила, что перед ней открылся настоящий Клондайк рок-звёзд европейского уровня. Она воспринимала Гребенщикова как русского Дэвида Боуи, группу «Кино» — как Duran Duran или The Cure, а скажем, «Странные игры» — как «питерский ответ» Madness. И Джоанна всерьёз задумалась о том, как вытащить местный рок-н-ролл из болота культурной изоляции.

«Стингрей сразу же внесла элемент коммерциализации и начала нам говорить: «Вы же все звёзды, вы должны зарабатывать миллионы!» — рассказывал мне Курёхин. — Это был безумный период, какой-то абсурд, поскольку она забивала всех своей энергией. Джоанна привозила кучу невероятных подарков: футболки, какие-то примочки, журналы и инструменты. Смешнейшее создание, чисто прагматичное, американское, с такой же философией. Но всё равно с ней была связана масса хорошего».

Несколько лет Стингрей не смущали ни тысячи километров между СССР и Америкой, ни абсолютно неконвертируемый рубль, ни отголоски «холодной войны». Она задумала нереальные вещи и начала готовить знакомство западного шоу-бизнеса с музыкантами ленинградского рок-клуба.

«Начиная где-то с 78-го года мы постоянно общались с огромным количеством иностранцев, — вспоминал Сева Гаккель. — Каждый год в Ленинград на стажировку приезжали группы студентов из Беркли, Стэнфорда, Гарварда, Йельского университета — это была элита. Они привозили пластинки, джинсы, и интенсивно шёл натуральный обмен. И только Джоанна поняла, что музыканты нуждаются именно в инструментах. И она стала привозить нам гитары. Честь ей за это и хвала».

А в это время очередная модификация «Аквариума» попыталась записать в студии наброски новой программы. На этот раз работали без Гаккеля, у которого в баталиях с мистикой победу всё чаще одерживали оккультные силы. Официальная версия гласила, что Сева взял технический перерыв и занимается «повышением профессионального мастерства» в игре на виолончели. На самом деле причина отсутствия Гаккеля была совершенно в другом. Дело в том, что он испытывал явный дискомфорт от ситуации внутри группы.

«Тогда начались первые признаки усталости от постоянного нахождения вместе, — утверждал виолончелист «Аквариума». — Ведь группа — это живой организм, система взаимоотношений, схожих с теми, что возникают в семье. Когда рождаются песни, не имеют значения внешние обстоятельства. Тогда все участники с нуля приобретают совместный опыт и группа начинает жить коллективным разумом. Потом, по мере взросления, возникают противоречия и появляется раздражение. И как только группа входит в эту фазу, больше нет никакого смысла продолжать дальше».

Что же касается настроений Гребенщикова, то здесь всё было сложнее. Когда кто-то из редакции «Рокси» спросил у Бориса о распаде группы, БГ ушёл от прямого ответа и принялся философствовать.

«“Аквариум” — это идея, а идею распустить нельзя, — с невозмутимым выражением лица заявил он. — Участие каждого человека зависит только от уровня энергии, которую он готов вложить, и существенно в основном для него самого. И вообще это организм, который ведёт себя сам, и предсказывать его поведение я не берусь».

Нет сомнений, что БГ кожей ощущал, какие изменения происходят вокруг. Он слышал от Липницкого, как в Москве набирали обороты «Звуки Му», «Николай Коперник» и «Вежливый отказ», в Свердловске — «Наутилус Помпилиус» и «ЧайФ», а в ленинградском рок-клубе давала впечатляющие концерты «Алиса» — с новым солистом Костей Кинчевым. Вот-вот должны были «выстрелить» Борзыкин с «Телевизором» и приехавший в Ленинград Юрий Шевчук. Даже у консервативного Андрея Тропилло появились новые фавориты — архангельский «Облачный край» и школьники из группы «Ноль». При этом Борис понимал, что у многих артистов его поколения наступила стагнация — в частности, у «Машины времени», «Мифов», «Пикника» и даже у друзей из «Зоопарка».

«Майк — из людей, которых время выбирает на какой-то срок, — говорил позднее Гребенщиков. — Ну вот как Донован, например. Был период в середине шестидесятых, когда он делал именно то, что надо. Но вскоре его время прошло — и всё. И Майк, который начал писать стерильные песни, — вот такой. Может быть, и я такой, не знаю».

В самый разгар подобных раздумий Борис устроился работать руководителем ансамбля художественной самодеятельности, куда лениво наведывался пару раз в неделю. Кроме того, у него нежданно-негаданно возобновилось сотрудничество с Курёхиным. Капитан тогда вполне официально молотил по клавишам рояля, выполняя обязанности концертмейстера — на тренировках по художественной гимнастике. В результате этих тапёрских перегрузок его и без того безупречная фортепианная техника превратилась просто в фантастическую.

В этот период обновлённый «Аквариум» в составе Борис Гребенщиков — Сергей Курёхин — Александр Титов — Пётр Трощенков начал репетировать с новым гитаристом Андреем Отряскиным. В приватных беседах Борис признавался, что вместе с Капитаном они пытались запеленговать в городе ярких исполнителей — мол, тяжело работать со старыми друзьями, один из которых пьёт, второй лежит в больнице, а третий утверждает, что он — Иисус Христос. Поэтому очередной идеей вождя «Аквариума» стал поиск музыканта-виртуоза, который совпадал бы по духу с обновлённой группой. Андрей Отряскин уже давно потрясал воображение БГ — причём не столько скоростью игры на двухгрифовой гитаре, сколько актуальным мышлением, продемонстрированным им в составе арт-роковых «Джунглей».

К сожалению, первые же сессии развеяли все иллюзии. Блестящий импровизатор, Андрей чувствовал себя скованно в студийных условиях. Он начинал нервничать, допускать интонационные промахи, и вскоре стало понятно, что проект обречён на неудачу.

К августу 1985 года в студии у Тропилло наконец-то завершился безумный ремонт и «Аквариум» смог приступить к записи очередного подпольного альбома. Его рок-н-ролльный каркас составляли блюз «Змея», темповая композиция «Она может двигать собой» и уже известный по концертным выступлениям боевик «Жажда». Этот энергичный номер выдавал изрядную порцию авансов: синтезаторные атаки Курёхина, индустриальные шумы, игра Гребенщикова на расстроенной гитаре со спущенными струнами и хор Полянского, фонограмма которого была случайно обнаружена на одном из каналов плёнки.

Притчей во языцех оказалась новая ска-композиция «2-12-85-06», дерзко сыгранная на III ленинградском рок-фестивале. Краткая история её создания заключалась в том, что Курёхин с Гребенщиковым, заразившись приёмами «тропиллизации», решили впихнуть в этот провокационный номер максимальное количество информации. Тут присутствуют псевдоямайский вокал БГ, саксофон Михаила Чернова, частушки в исполнении Тропилло, ускоренные голоса, сдвоенный и обратный вокал, фонограммы шумов и ещё огромное количество студийных эффектов.

Но главными прорывами на новом альбоме стали не эти народные забавы, а акустические «Деревня» и «Дети декабря». Примечательно, что вторая композиция была написана в конце 1984 года — в честь рождения сына Глеба (а вовсе не одноимённого альбома The Rolling Stones). Волшебная скрипка Куссуля и бархатная виолончель вернувшегося в родные пенаты Гаккеля создавали нежное обрамление для вкрадчивого вокала Гребенщикова.

«Когда мы придумали в “Деревне” этот скрипично-виолончельный ход и начали его репетировать, у меня возникло ощущение, что мы попали туда, куда надо, — отмечал идеолог “Аквариума”. — Когда попадаешь в точную музыку, ты всегда ощущаешь это место — без привязки к тому, что происходит за окном. Это настоящее. Впоследствии нам удавалось добиться такого лишь дважды — в “Партизанах полной луны” и “Великой железнодорожной симфонии”».

Для знатоков отметим, что из сессий того периода в архивах Дома юного техника сохранился 15-минутный вариант «Мы никогда не станем старше», а также электрические версии песен «Трамвай», «Яблочные дни» и удлинённый «Дикий мёд». Последнюю композицию не очень любил Тропилло, считая её текст «пустым бахвальством»: «Я знаю нас на вкус, мы как дикий мёд / Вначале будет странно, но это пройдёт».

В тёплый июльский день 1985 года перед концертом Рави Шанкара Андрей «Дюша» Романов встретился у филармонии с Гаккелем, Куссулем, Титовым и сказал: «Я, пожалуй, снова начну музыкой заниматься». Наивно употребляя литрами водку и портвейн, он неожиданно победил рак и вскоре оказался в студии у Тропилло. Там же материализовался и Саша Ляпин, сыгравший на композициях «2-12-85-06» и «Она может двигать собой». К слову, его эффектное гитарное соло в «Змее» настолько потрясло присутствовавшую на концерте Аллу Пугачёву, что она пригласила Ляпина на постоянную работу в ансамбль «Рецитал». Отдадим должное её стилистической гибкости, но по-хорошему хард-роковый Ляпин ответил поп-звезде отказом.

Тем не менее большинство гитарных ходов были сыграны самим Борисом — при непосредственном продюсировании Курёхина. Особенно убедительно его партии прозвучали в «Снах о чём-то большем», а когда Тропилло не понравилось соло Гребенщикова в «Змее», Капитан отправил Андрея Владимировича подкрепиться в ближайшую пельменную и в его отсутствие самостоятельно прописал этот трек.

«Я, в принципе, мог бы быть хорошим гитаристом, — оправдывался БГ, который играл на новеньком Fender’e, привезённом ему Джоанной в подарок от Дэвида Боуи. — Но мне вечно не хватало времени для повышения мастерства».

Ближе к концу сессии музыканты начали осознавать, что обновлённая группа сложилась в единое целое. Всем тогда казалось, что родилась ещё одна мифологическая грань «Аквариума», где наиболее значимое происходило не на концертах, а именно в студии. Дело дошло до того, что Курёхин согласился записаться в песне «Дети декабря», хотя считалось, что лирические композиции ему противопоказаны по определению.

Именно в тот момент, когда к власти пришёл Горбачёв и вся страна замерла на пороге перестроечной истерии, Борису захотелось умных и мягких мелодий. На альбоме «Дети декабря» музыкантам вновь удалось совместить таинственную герметичность «Аквариума» с профессиональным флёром многоканальной звукозаписи. Чудесным образом был достигнут баланс авангардизма в аранжировках и горного хрусталя в текстах. Курёхинский сарказм клавишных, жёсткая гитара БГ, беззащитная скрипка Куссуля и ненавязчивая флейта Дюши создавали ощущение надежды на будущие подвиги.

Сведение и наложение шумов происходило в приподнятой атмосфере в январские дни 1986 года. Принесённые Борисом с «Ленфильма» фонограммы с кваканьем лягушек и звуками деревенской природы придавали альбому несколько буколическую окраску. Похоже, бэнд наконец-то приблизился к тому, чем именно ему и предназначалось быть.

«На этом работа «Аквариума» в восьмидесятых годах была закончена: такой музыки никто не делал ни до, ни после», — подвёл итог Борис спустя несколько лет.

Однако «последней отрыжки социализма» предвидеть не смог никто — на исходе 1985 года муниципальные власти сменили куратора Дома юного техника, и вскоре над колыбелью ленинградской звукозаписи нависла серьёзная угроза. Новая охтинская метла замела всё живое, и к деятельности студии возникло множество вопросов со стороны городской администрации. Почувствовав усиление прессинга, Тропилло отступил с насиженных позиций по всем правилам военной стратегии. Опасаясь возможных репрессий, он уничтожил все следы «преступной деятельности»: сжёг обложки записанных ранее альбомов, спрятал в надёжное место оригиналы и тайком вывез из здания бывшей гимназии всю студийную аппаратуру. На этом золотой век местной подпольной звукозаписи закончился, а «Аквариум» на долгие годы остался без собственной студии, где мог бы адекватно записывать новые альбомы.

А теперь — «минутка смеха», посвящённая пытливому тинейджеру Лёше Казакову, который умудрился посетить... фейковый концерт любимой группы. Этот удивительный квест случился зимой 1985 года в городе Павловске. Сперва ничто не предвещало беды. Перед началом мероприятия Казаков, настроившись на духовное откровение, доверчиво вручил организаторам три рубля за билет. Затем он в течение часа слушал «Электрического пса», «Молодую шпану» и прочие greatest hits, которые проникновенно исполнял со сцены хмурый рокер с гитарой. По воспоминаниям очевидцев, лица его не было видно из-за длинных волос и темноты. В паузах между песнями он сдержанно благодарил публику, а зрители в ответ восторженно аплодировали.

Значительно позднее, когда повзрослевший Казаков обнаружил себя в должности начальника ленинградского отделения по борьбе с организованной преступностью, он наконец-то увидел по телевизору живого Гребенщикова и... понял, что на концерте в Павловске пел совершенно другой человек.

Науке неизвестно, сколько таких концертов было сыграно в окрестностях Ленинграда. Но за год до начала перестройки, когда «Аквариум» ещё находился в глубоком подполье, представить такую ситуацию было вполне возможно.

Время колокольчиков

С конца семидесятых годов «Аквариум» выпускал концертные записи по необходимости — когда у музыкантов не было возможности зафиксировать материал в студии. Поэтому неудивительно, что необработанные концовки песен на «Ихтиологии» или «кастрюльный» звук альбома «Live in Гори» особого воодушевления у Гребенщикова не вызывали. Немалые претензии существовали у Бориса и к качеству бутлегов «Арокс и Штёр», «Рыбный день», «Сроки и цены» и «Электрошок». Эти самопальные альбомы не были для «Аквариума» чем-то значимым — в отличие, скажем, от «народных концертников» Grateful Dead, Нила Янга или рок-группы «Россияне». Причём происходило это не из-за грязного звука, отсутствия оформления или гула из зала. Дело было совершенно в ином.

«Я не люблю концертные альбомы, — признавался автору Гребенщиков. — Никакие и ничьи, поскольку меня интересует не столько энергетика, сколько чистота восприятия. И когда ты пишешь альбом в студии, между тобой и слушателем ничего не стоит. А то, что мы играем «живьем», — это как будто бы я наблюдаю со стороны, как группа целуется с залом. Такое ощущение, что я там никак не появляюсь. Когда я стою на сцене, у меня в ушах звук гораздо полнее, чем то, что я слышу. А то, что я слышу, — это Хендрикс или Rolling Stones. Но то, что мы играем, не дотягивает до этого. Поэтому меня всегда интересовала только прямая звукозапись».

После того как Тропилло был вынужден закрыть студию, ситуация вокруг «Аквариума» оказалась патовой. Новые композиции сыпались из Бориса одна за другой, но записывать их было негде. И из-за отсутствия условий эти песни становились беспризорными, словно брошенные на произвол судьбы дети. Об экспериментах с «симфонизмом» и струнной секцией можно было забыть до лучших времён. И тогда Гребенщиков сконцентрировался на концертах, проходивших в сквотах, общежитиях, на квартирах или в мастерских у знакомых художников.

«Карликовую прихожую двухкомнатной квартирки на опушке гольяновского леса завалило дублёнками, — писал об одном из таких сейшенов поэт Александр Бараш. — Напряжённый молодой человек из пришедших вместе с Андреем Макаревичем настойчиво интересовался: «А нельзя ли найти место для Макаревича?» Пришлось развести руками: места на досках, положенных на стулья и табуретки, не были регламентированы по статусу... Гребенщиков сел на большой с зелёным сукном стол у окна, его басист поместился сбоку, у двери на балкон. Акустический концерт был посвящён медитативным рефлексиям: «Каждый из нас знал, что у нас / Есть время опоздать и опоздать ещё, / Но выйти к победе в срок. / И каждый знал, что пора занять место...», «Небо становится ближе», «Сидя на красивом холме», «Десять стрел» etc. Это было, наверное, время наиболее качественной славы Гребенщикова, звёздный час русской рок-музыки — казалось, что в ней поселилось самое живое и точное чувство стиля и эпохи».

В Москве Борис периодически играл один, а в Ленинграде выступал то с Дюшей, Гаккелем и Фаном, то в экспериментальном составе — с Куссулем и Титовым. А если помещение было крохотным, БГ исполнял песни в паре с Титовым, который привозил на тележке комбик, сделанный из колонки VEF и ящика от киноустановки «Украина».

«Акустика привлекала меня своей свободой и обнажённостью, — говорил басист «Аквариума». — А Боб частенько любил вытаскивать меня из комфортной зоны на публичный эксперимент. В этом был его способ подхлестнуть поток энергообмена с публикой и завестись самому. Однажды мы отыграли концерт из двадцати пяти песен в стиле регги. Некоторые такого не понимают, я же с удовольствием поддерживал подобные авантюры».

В какой-то момент обе версии «Аквариума» объединились, сыграв вшестером — как гласит история, в честь приезда в Ленинград старинных американских друзей. На этих идиллических концертах музыканты садились полукругом, и было слышно, как Борис улыбается. На бис — редкий случай — исполнялась классика американского рока шестидесятых — от Buffalo Springfield до Grateful Dead.

Сейчас становится понятно, что по саунду это был прообраз будущего «БГ-Бэнда», звучание которого определяли то квазидоверительный вокал Гребенщикова, то акустическая гитара, то флейта, то необузданная скрипка. Вокал Бориса поддерживали «музыканты от Бога» Саша Куссуль и Саша Титов плюс старинные дружбаны — с харизмой до колен, всегда имевшие минимальное отношение к академическому музицированию.

«Порой мне кажется, что именно Гребенщиков изобрёл формат квартирных концертов, — замечал рок-журналист Влад Бачуров. — В какой-то момент я даже прекратил ходить на выступления «Россиян», которые каждый раз играли одинаковую программу. А у «Аквариума» всегда можно ожидать чего-нибудь непредсказуемого».

Здесь уместно вспомнить, что в этот период Борис впервые познакомился с творчеством Александра Башлачёва. Лидер «Аквариума» пригласил череповецкого барда выступить у себя дома, причём видеосъёмку этого концерта, сделанную Джоанной Стингрей, удалось сохранить для истории.

«Если нам не отлили колокол, значит здесь время колокольчиков», — разбивая пальцы в кровь, надрывно чеканил СашБаш, выплёвывая слова сквозь расшатанные зубы. Именно эта варварская энергетика вместе с привязанными к руке колокольчиками вытеснила из головы Гребенщикова остальных кумиров — от Харрисона до Дилана.

«Моё первое впечатление от Башлачёва оказалось очень сильным, — рассказывал позднее Борис. — Это было столкновение с человеком, в котором от природы есть дар и который умеет им пользоваться — и производит впечатление, будто ты заглянул в горящую печку. Этот внутренний жар, захлёбывающийся поток всегда действует сильно на кого бы то ни было... Этот Божий дар есть у всех, просто один из ста тысяч доводит его до ума».

Ещё одна хорошая новость — у «Аквариума» появился толковый звукорежиссёр. До этого на сейшенах за микшерным пультом сидели друзья, а то и просто все кому не лень. Возможно, отчасти поэтому БГ и не любил концертные альбомы. Но у всякой халявы, как известно, есть свой финал. Так случилось, что в районе 1984 года молодой музыкант Слава Егоров познакомился с Севой Гаккелем. По выходным они развлекали гопников из посёлка Васкелово неким подобием дискотек, проходивших в местном доме культуры. Всё остальное время Егоров слушал фолк-рок, курил траву и писал красивые песни, которые вошли в магнитоальбом «Инородное тело», зафиксированный на магнитофон Лёшей Вишней.

«Мне нравились рассуждения Егорова о звуке, — вспоминал Сева. — И я как-то привёл его в гости к Бобу, поскольку мне захотелось их познакомить и порекомендовать Славу как звукорежиссёра».

Яркая и неординарная личность, Егоров оказался терпеливым человеком, которому удалось запечатлеть на плёнке шедевры Александра Башлачёва. Запись цикла песен «Вечный пост» происходила на подмосковной даче у Липницкого и далась его участникам немалой ценой. Но в итоге альбом получился, скажем так, медитативно-психоделическим, а Гребенщиков смог оценить интуитивные навыки Егорова. Теперь он доверял ему звук не только на камерных выступлениях, но и на последующих крупных концертах.

Любопытно, что в этот период Борис начал вновь исполнять пресловутую балладу Вавилова — Волохонского про «город золотой», которую не пел до этого несколько лет. А Егорову, восхищённому красотой этой песни, удалось договориться с администрацией Дома радио и увековечить её в студийной версии.

Ещё одно важное достоинство заключалось в том, что на многочисленных концертах Егоров не имел холуйской привычки выводить вперёд вокал Гребенщикова, «убирая» подпевки Дюши и Гаккеля. И при этом — о счастье! — не страдали ни гармошка БГ, ни перкуссия Фана, ни партии скрипки, флейты и виолончели. Теперь это акустическое совершенство оставалось только по-человечески записать.

Человека, сумевшего решить эту непростую задачу, звали Лёша Ипатовцев. В тот момент ему едва исполнилось девятнадцать лет, но его источники вдохновения были на редкость правильными. Он учился в Кораблестроительном институте, а детство провёл в Алжире, где трудились его родители. Буквально за год до описываемых событий Лёша приобрёл за немыслимые деньги кассетную деку Pioneer CT-3000 с сендастовой головкой. На остатки бюджета он купил в валютном магазине «Берёзка» несколько «хромовых» кассет TDК SA-X, позволявших осуществлять запись с максимально возможным качеством.

«Как-то зимой я шёл домой после одного из выступлений “Аквариума”, — рассказывал Ипатовцев. — Это был зенит акустических концертов втроём, когда, к примеру, “Звезда Аделаида” игралась так, что просто брало за душу. Поэтому в моей голове маячила всем знакомая мысль: “Это же надо писать!” Настолько всё было правильно, настолько цельно... Кроме того, меня всегда приводило в ужас, как был записан альбом “Ихтиология” — на ненастроенную деку, на обычные кассеты, с резким обрывом аплодисментов. Поэтому в ноябре и декабре 1985 года на каждый из концертов я приходил с магнитофоном. Поначалу никаких разговоров об альбоме не велось. Так, иногда после концерта дашь Гребенщикову запись, он послушает, подивится, откуда я кассету TDK достал, и между прочим заметит: “Может, что-нибудь и получится”».

Получилось. На каждом выступлении Лёша подключал к пульту завёрнутую в целлофан деку и «снимал» отлаженный Егоровым звук. В результате будущий альбом оказался выстроен на основе нескольких акустических выступлений, когда после прослушивания разных версий музыкантами выбирался наиболее яркий вариант. В итоге большая часть песен была записана на концерте в ДК «Невский» 19 декабря 1985 года. «Там был переполненный зал и царила самая настоящая истерия, — говорил Лёша. — Девочки кричат, аплодисменты, очень живой концерт!»

Композиции «Дорога 21» и «Лёд» были зафиксированы в общежитии корабельного института. В тот ноябрьский вечер музыканты выступали без Куссуля, а организатором акции оказался сам Ипатовцев.

«Часто Борис с друзьями играли при свечах, чтобы успокоить толпу, сидящую на полу, — вспоминала Наоми Маркус. — Кто-то пускал по кругу шапку, кто-то давал ему бутылку, кто-то заботился о том, чтобы успокоить соседей. На такие концерты Гребенщиков часто надевал кольца: с гранатом, лунным камнем и бирюзой. Его голос казался усталым, он с музыкантами мог играть часами... Все с напряжением слушали, тяжело вздыхали на лирических местах, бесконечно прося исполнить понравившуюся песню “Сталь”».

Очень любопытный сейшен состоялся после дня рождения Бориса в намоленных стенах Военно-медицинской академии. Здесь русский дух, здесь дурью пахнет! Ни одна из песен, прозвучавших в академии, не попала ни на какие записи — последствия празднеств дали о себе знать: лидер «Аквариума» был охрипшим и «слегка офигевшим».

«К Новому году я решил сделать сюрприз и говорю Борису: “Вот альбом концертный готов”, — рассказывал позднее Ипатовцев. — А Гребенщиков не удивился и отвечает: “А название придумал?” После изнурительных новогодних торжеств я отдал Борис Борисычу исходники, а сам уехал на десять дней в лес. Вернулся только к старому Новому году. В тот день у Тропилло дописывали последние шумы к “Детям декабря”. Гребенщиков нервничал, торопясь закончить всё к вечеру. Заодно сказал мне, что крыша у него совсем едет и он не может скомпилировать то, что в голове у него уже носило название “Десять стрел”».

В феврале 1986 года альбом пошёл в народ. Примерно через месяц, осознав стихийность ситуации, Гребенщиков этот бутлег авторизовал, убрав оттуда «Лёд», «Уйдёшь своим путём» и «Дорогу 21», а взамен добавив «Она может двигать (собой)». К весне оба варианта получили широкое распространение, но официальной версией стала вторая. Любопытно, что одним из дистрибьюторов этого «концертника» стал Саша Титов, который обзавёлся ещё одним магнитофоном «Маяк-203» и таким причудливым образом зарабатывал на жизнь.

Итак, до появления первых признаков гласности внешняя модель поведения «Аквариума» была проста и предсказуема. Но буквально за несколько месяцев ситуация изменилась, причём кардинальным образом.

После переговоров между Рейганом и Горбачёвым на стол Михаила Сергеевича лёг выпущенный в Америке виниловый «двойник» с ярким названием Red Wave: 4 Underground Bands from the USSR. Джоанна Стингрей, выступившая идеологом и продюсером этого диска, выслала несколько экземпляров лидерам обеих стран. Пластинки сопровождались письменным заявлением — мол, то, чего не могут достичь политические деятели на дипломатическом уровне, успешно получается у рок-музыкантов.

«Почему в Америке такие диски выходят, а у нас — нет?» — поинтересовался генеральный секретарь и приказал активизировать работу с молодыми рок-группами. И вскоре произошло невероятное: Министерство культуры дало официальное распоряжение фирме «Мелодия» выпустить пластинку «Аквариума». Звонкая цитата из незалитованной песни «все рокеры в жопе, а джазмены в пизде» к осени 1986 года оказалась анахронизмом.

«Когда вышла пластинка Red Wave, на нас наконец-то обратила внимание «Мелодия», — рассказывал Гребенщиков. — Во-первых, из-за популярности диска на Западе, а во-вторых, из-за перестройки, вдобавок они захотели заработать денег. Я ездил в Москву и просил разрешения соединить два магнитоальбома. «Нет», — ответили мне. «Могу ли я вставить в альбом что-то новое?» «Нет денег на студийное время», — был ответ. На первом худсовете я знал, что «2-12-85-06» не войдёт в пластинку из-за упоминания Брюса Ли, «Жажда» — из-за православного хора, а «Змея» — потому что вызывает отрицательные эмоции. Но на второй худсовет пришли Вознесенский и Пугачёва, и вопрос был решён в три минуты. Что именно они сказали, я не знаю, потому что находился в тот момент за дверью, по традиции «Мелодии»... Но то, что в итоге получилось, имеет свою концепцию — цельный и радостный эффект весеннего солнца. Именно то, что я люблю в The Beatles».

Вряд ли кто-то догадывался, что выпущенная «Мелодией» коллекция песен станет последней студийной работой «Аквариума» с участием Сергея Курёхина. Дело в том, что эстетический конфликт двух заклятых друзей имел долгую предысторию. Кто-то утверждает, что холодок между ними пробежал ещё весной 1985 года, когда Курёхин, как казалось многим, сильно заигрался. Тогда он сумел убедить Бориса вывести на сцену рок-клуба экспериментальную модификацию, где из «золотого состава» присутствовал... только Гребенщиков. Все special guests — от Сергея Летова до Владимира Чекасина — были бескомпромиссными авангардистами и активно вносили в музыку «Аквариума» новые краски. Заархивированное на плёнку выступление на III ленинградском рок-фестивале ярко продемонстрировало, что никогда ещё группа не выглядела так интригующе с точки зрения свежих идей.

«Курёхин внёс в музыку Гребенщикова массу такого, чего в ней никогда не было, — рассуждал позднее Артемий Троицкий. — Кому-то это наверняка не нравилось и даже раздражало... Но представить себе «Табу» и «Радио Африка» без Курёхина было невозможно. Фактически он определял музыку этих альбомов, эти остинатные фразы. Его бешеная энергетика, которой «Аквариуму» всегда не хватало. Очевидно, что Капитан вписал в историю этого коллектива самую авантюрную в музыкальном отношении главу. Сергей был главным и абсолютно уверенным в себе. Он мог делать всё что угодно — ему достаточно было щёлкнуть пальцем, и на концертах выстраивалась целая колонна из деятелей питерского андеграунда».

В итоге расслабленный «Аквариум» не смог выдержать такого мощного демона-авангардиста, как Курёхин. В каком-то смысле этот ядерный реактор взрывал своими безумными идеями любой проект. Когда-то в идеологическом арсенале у Гребенщикова была расхожая фраза о том, что «Аквариум» — это не группа, а образ жизни. На практике выяснилось, что этот полусонный «образ жизни» оказался слишком мелким для такого безжалостного экспериментатора, как Курёхин. Когда журналисты из Wire поинтересовались у Капитана, что в России изменилось на волне перестройки, Сергей жёстко ответил: «Те, кто раньше сидели в подполье, начали выступать на стадионах. И зрители сразу услышали, как же плохо эти музыканты играют».

Всем было ясно, кого именно Курёхин имел в виду. Мудрый Боб понял, что в контексте его основного проекта Боливар не выдержит двоих, и принял решение вернуться к «каноническому» составу начала восьмидесятых. Но уже без Капитана. Говорят, что ещё одной из причин разрыва их отношений стал приезд в Ленинград западных рок-экспертов, заинтригованных выпуском Red Wave. После очередной репетиции БГ начал знакомить корреспондентов Rolling Stone с музыкантами «Аквариума». Подойдя к Капитану, он представил его не иначе как «Сергей, мой клавишник».

Эта фраза стала последней каплей в переполненной чаше курёхинского терпения. Целый месяц Сергей ходил по друзьям, пересказывал эту сакральную мизансцену и не стесняясь обзывал БГ самыми последними, самыми грязными словами. Не особенно тщательно подбирал Капитан и выражения для прессы. К примеру, в «Ленинградской правде» он жёстко раскритиковал исполнительский уровень группы и порекомендовал комсомольским организациям над этим вопросом крепко задуматься.

«Я совсем не злился на «Аквариум», — объяснял Сергей в одном из интервью. — Но были определённые причины, по которым мне необходим был скандал. Одна из них — задетое чувство собственного достоинства. Я ненавидел людей, называвших меня «клавишником “Аквариума”». Это звучало почти как «аккомпаниатор Гребенщикова»!»

Миротворец Гаккель попытался сгладить конфликт, пригласив Сергея на концерт «Аквариума» в Театр на Таганке. «Те, кто рисуют нас, рисуют красным на сером», — пел Гребенщиков, глядя в глаза Капитану, сидевшему в первом ряду. В ответ Курёхин сдержанно улыбался. Со стороны это выглядело как своеобразное перемирие, но, как выяснилось позже, — весьма кратковременное.

Золото на голубом

Парадоксы времени... С одной стороны, ленинградская газета «Смена» признаёт «Аквариум» лучшей рок-группой 1986 года, c другой — столичные власти винтят квартирник на Кропоткинской и запрещают выступать с концертами в ЦДХ, а также на рок-фестивале в Измайлове — с участием Карлоса Сантаны, Бонни Рэйтт, Джеймса Тейлора, The Doobie Brothers и группы «Автограф».

По «Голосу Америки» в это время звучат фрагменты интервью, данного Гребенщиковым писателю Андрею Матвееву, — и это, пожалуй, один из самых пронзительных монологов, записанных лидером «Аквариума» в те годы. Сидя на кухне, Борис и Андрей активно говорили на философские темы, связанные с функцией времени. Несколько дней они взахлёб рассуждали о том, что «жизнь — это нечто среднее между университетом и кино», анализировали творчество Дилана и Джаггера, а заодно обсуждали «День серебра», «Радио Африка» и «Табу».

В паузах Гребенщиков по-прежнему горевал о том, что записываться группе совершенно негде. В это сложно было поверить, и вот почему. Осенью 1986 года «Аквариум» дал восемь концертов во Дворце спорта «Юбилейный». Выступая после гастролей в Новосибирске с высокой температурой, Гребенщиков мужественно отрабатывал программу «Движение в сторону весны», хотя крыша у него ехала в другом направлении. В глухой ярости от чудовищной акустики и неадекватного оборудования (за одной частью микшерного пульта сидел Слава Егоров, за второй — Лёша Ипатовцев), Боб на одном из концертов исполнил новую песню «Козлы»:

Со стороны это напоминало не то провокацию, не то революцию. По крайней мере — в умах музыкантов, журналистов, зрителей и охранников.

«Эпизодически репетируя дома, мы внезапно оказались на огромной сцене с аппаратурой, собранной со всего города, — говорил позднее Гаккель. — Никто из нас не имел понятия, как надо звучать и как мы должны слышать друг друга. Никто не догадывался о существовании слова «райдер» и не знал, что такое «мониторный инженер». Поэтому концерты в «Юбилейном» стали для нас изнурительным опытом, после которого остались только стресс и разочарование».

Буквально через несколько месяцев на «Мелодии» выйдет первый винил «Аквариума», одна сторона которого представит композиции из «Дня серебра», а вторая — из «Детей декабря». Говорят, что в те шумные дни было продано более миллиона дисков, стихийно названных в народе «Белым альбомом». Во многом этому прорыву способствовал эфир «Музыкального ринга» с «Аквариумом», состоявшийся на Центральном телевидении в январе 1987 года. Это историческое событие произошло за несколько дней до появления пластинки в магазинах. В каком-то смысле Борису с друзьями повезло — это была, возможно, одна из самых крупных рекламных кампаний в мировой рок-музыке, бюджет которой равнялся нулю. Любопытно, что авторские копии в данной ситуации не предусматривались, и музыканты стояли в общей очереди, чтобы приобрести несколько экземпляров этого винилового чуда. По одной из версий, первичный гонорар Гребенщикова составил около трёхсот рублей — ровно столько стоили старенькие барабаны, купленные Джорджем Гуницким в далёком 1972 году.

При этом условий для записи у группы по-прежнему не было. И реальный максимум, на который музыканты могли рассчитывать, — поработать в Доме радио над записью новой песни «Сестра». К сожалению, на этот незамысловатый процесс у «партизан подпольной луны» бесхозяйственно ушло пять полных смен. Что неудивительно — в отсутствие Тропилло студийная работа шла через пень-колоду.

Но порой случались и хорошие новости. Зимой 1987 года, после триумфальных концертов с симфоническим оркестром, в гримёрку к «Аквариуму» заглянул один из руководителей городского управления культуры. Впечатлённый высоким искусством, чиновник по фамилии Тупикин от всей души поблагодарил музыкантов, но с удивлением узнал, что группе негде записывать новый альбом.

«Нам тут же вручили телефон начальника «Мелодии», который в приказном порядке должен был обеспечить звукозаписывающий процесс, — вспоминал БГ. — Буквально на следующий день мы уже находились в студии. Её директор оказался не на шутку напуган тем, что ему предстояло сделать. Он был весь бледный и трясся».

Как выяснилось позднее, бесплатная студия досталась «Аквариуму» дорогой ценой. Гребенщикову пришлось подписать документы, в которых музыканты отказывались от авторских гонораров. Время записи нового альбома «Равноденствие» было строго ограничено — двадцать сессий по четыре часа. Никакого графика не существовало — сессиями «Аквариума» тупо затыкали дырки. Кроме того, им предоставили не основной зал, где работали симфонические коллективы, а две крохотные комнатки, одну из которых занимали барабанная установка и микшерный пульт.

Но самой болезненной проблемой для Гребенщикова оказался выбор саундпродюсера. О крутых нравах звукорежиссёров ленинградской «Мелодии» уже давно ходили легенды. «Я, бля, сделаю так, что вы больше никогда не будете заниматься музыкой» — такие угрозы условным «Землянам» или группе «Август» неоднократно приходилось выслушивать от местных «волшебников звука». Другими словами, здешняя атмосфера никак не напоминала уютный Дом юного техника. Как пелось у Высоцкого, «здесь вам не равнина, здесь климат иной».

Штатный сотрудник «Мелодии» Виктор Динов, который ещё в 1980 году помогал «Аквариуму» записывать цикл песен под названием «14», находился в творческом отпуске. Динозавр отечественной звукозаписи Юрий Морозов участвовать в процессе категорически отказался. «А мне неинтересно с ними работать», — объявил начальству будущий звукооператор группы «Чиж & Co». В этот период Тропилло активно вынашивал планы по наводнению страны кассетами польского производства и находился в совершенно другой галактике.

В итоге группе достался убелённый сединами Феликс Гурджи — милый и интеллигентный человек, всю жизнь работавший с академическими музыкантами. Ждать от тёзки Дзержинского адекватного звука, сходного по энергетике с прозрачно-холодными «Детьми декабря», естественно, не приходилось. Это был тот случай, когда результат можно было спрогнозировать заранее.

Кроме того, собрать на сессию оптимальный состав Гребенщикову не удалось. В августе 1986 года утонул в Волге Саша Куссуль. Поехав с театром на гастроли в город Горький, он вызвался на спор с приятелями переплыть реку. На другой берег он добрался без приключений, но, когда плыл обратно, его отнесло в сторону сильным течением. По воспоминаниям родителей скрипача, невдалеке на лодке рыбачил местный житель, и когда с берега стали просить о помощи, он лишь огрызнулся: «Да у нас тут таких каждый день тонет».

В итоге так случилось, что Куссулю никто не помог. Сердце у скрипача оказалось слабое, давление низкое, и вскоре он ушёл под воду. Спасти Сашу не удалось. Ему было 23 года.

В те трагические дни идеолог «Аквариума» с семьёй отдыхал в посёлке Дюрсо под Новороссийском.

«В доме, в котором мы жили, не было электричества, и еду приходилось готовить на костре, — рассказывал Борис. — Прямо во дворе росло дерево, и я целыми днями сидел под ним и писал песни: «Лебединая сталь», «Золото на голубом», «Партизаны полной луны», «Серебро Господа моего», «Камни в холодной воде»... Там было непривычно много времени, чтобы песню «качать» — до тех пор, пока она не встанет на ноги».

Ненадолго выпавший из реальности БГ не знал о смерти Куссуля. В этот период он планировал сочинить мелодии с нетипичными гармоническими ходами и активным применением скрипки. Его бездонное ощущение творческой свободы теоретически грозило вырасти в новый музыкальный манифест «Аквариума».

«Я тогда размечтался создать цикл песен, которые ещё никто не писал, — признавался позднее БГ. — Мне хотелось продолжить линию, которую мы начинали с Гаккелем на “Дне серебра”».

Ещё одним важным импульсом для создания альбома стали композиции, написанные Гребенщиковым «на злобу дня»: остросоциальные «Партизаны полной луны» и «Поколение дворников и сторожей».

«Эти вещи возникали сами по себе, совершенно не спрашивая меня, — утверждал БГ. — Например, «Поколение дворников» я написал после скандала, связанного с постройкой дамбы через Финский залив. В эту «стройку века» были вложены огромные деньги — с целью защитить город от наводнения, но в результате сгнил весь залив... Меня это очень достало, и некоторые песни оказались написанными в состоянии глухой ярости».

Само собой, это раздёрганное настроение повлияло на атмосферу альбома. Многие эксперименты увязли в тине нелепого звука — вялого и рыхлого. Неудачно записанные «Молодые львы» и «Серебро Господа моего» в альбом решили не включать. Не удалось сыграть и несколько изящных мелодий, которые, по словам Гребенщикова, «после смерти Саши Куссуля практически перестали существовать».

Положение спасали как могли. Вместо погибшего Александра на запись пригласили его приятелей из консерватории — альтиста Ваню Воропаева, скрипача Андрея «Рюшу» Решетина и аккордеониста Сергея Щуракова. Однако кардинально изменить ситуацию в этой «цитадели звукозаписи» они, естественно, не смогли.

«Помню, что на этой сессии я был немножко зажат, — переживал Щураков. — На «Мелодии» у меня присутствовало ощущение подлинного средневековья».

«Мне до сих пор кажется, что композиция «Поколение дворников» полностью загубила «Равноденствие», — досадовал позднее Гребенщиков. — Песня была вставлена в альбом в последний момент, когда сроки поджимали, и мы не успевали разработать студийную версию композиции, которая должна была находиться в финале. Я пошёл на поводу у времени и подрубил пластинку на корню, так как этот гимн из совершенно другого контекста, и поколение дворников уже давно выросло. Ему не место на мифологическом диске, поэтому в итоге у нас получился колосс на глиняных ногах».

«Мне казалось, что на «Мелодии» всё создано для того, чтобы работать было неудобно, — жаловался Титов. — У Тропилло было просто, а здесь ты оказываешься в чужом помещении, с чужой энергетикой и в чужой власти... Я помню ужасный дискомфорт от некомпетентности обслуги, неудобства звука и ограниченности по времени. Всё происходило в спешке, и нервы у всех были на пределе. Поэтому альбом получился смятым».

Как стало понятно позднее, концепции и чёткой драматургии у «Равноденствия» не было. Сильные композиции не получили правильного студийного прочтения, а песня-загадка «Наблюдатель» вообще выглядела инородной и сыроватой. Кроме того, группа оказалась не сыграна, а вокалу Гребенщикова не хватало чуткого продюсерского уха.

«До этого мне казалось, что у нас появилась возможность играть полусимфоническим звуком, с применением скрипок, виолончели, флейты и аккордеона, — объяснял Борис в одной из бесед. — От примитивизма «Синего альбома» мы пошли вперёд, до идеи «Равноденствия», предполагая завоевание новых гармонических территорий. Теоретически этот альбом мог стать нашим венцом, но нам не хватало студийного директора, своего Тони Висконти. Человека, который мог бы подсказать технические нюансы или контролировать моё пение.

В итоге запись превратилась в кошмар, поскольку никто не мог сыграть ровно, а те, кто записывал, не могли записать то, что игралось».

Обстановка в студии становилась нервной, как и на концертах в «Юбилейном». У здания Академической капеллы, где проходила запись, вечно толпились поклонники. Входные двери не закрывались, вахтёр отлучался попить пивка, а в здании не было ни охраны, ни списка гостей. Романтичные русалки вились вокруг барабанщика Пети и путались под ногами. Аппаратура регулярно ломалась, Борис частенько вспыхивал, Сева напрягался, да и остальные музыканты часто раздражались.

Это не афишировалось, но сессия прошла в полувоенном положении. По одну сторону от линии фронта находился Всеволод Гаккель, по другую — остальные ветераны «Аквариума».

«Возможно, у меня тогда был синдром, который соответствовал какому-то психическому отклонению, — признавался Гаккель. — И насмехаться надо мной начинали все. Это не была реакция какого-то одного человека. Я обострённо реагировал, когда реагировали на меня. Это была моя защитная реакция, моё собственное замыкание, которое напоминало шизофрению. Наверное, есть медицинское определение, и какой-то конкретный синдром соответствует такому состоянию».

«Было очень тяжело — Гаккель то приходил, то уходил, — рассказывал Борис. — Я периодически заманивал его обратно, потому что было жалко: группа-то хорошая. «Ну давай ещё раз попробуем!»... Суть конфликтов на «Равноденствии» состояла в том, что Дюша и Сева не очень чисто пели. На ровном месте они начинали орать друг на друга, и дело доходило чуть ли не до драки — вместо того, чтобы заранее выучить свои партии».

Пик конфронтации пришёлся на композицию «Партизаны полной луны». Записывались сразу после обеда, но по факту ничего не получалось. В итоге Всеволод Яковлевич не выдержал и выпалил в лицо Гребенщикову: «Как ты можешь предполагать, что мы это сделаем, не имея времени на репетиции?»

По версии виолончелиста, после его вокального дубля Дюша, Титов и БГ начали вповалку хохотать. Смеялись долго, без тормозов и без пауз. Тогда взбешённый музыкант сунул виолончель в брезентовый чехол и выбежал из студии — прямо на мостик через канал Грибоедова. Фактически этот поступок означал уход Гаккеля из группы.

«Я находился в идеальном расположении духа и безошибочно знал, что именно я делаю, — объяснял мне Гаккель. — Я не связываюсь с идиотизмом... К сожалению, после восемнадцати лет опыта я всё дальше ухожу от этого детектора. Но в то время я абсолютно точно знал, что это — единственный правильный путь, по которому мне следует пройти».

Любопытно, что, когда альбом готовился к переизданию, Жене Гапееву всё-таки удалось найти в архивах «Мелодии» заповедные исходники — широкие километровые плёнки. И после их прослушивания кое-что стало понятно. До этого автору казалось, что звукорежиссёр «Равноденствия» — случайно или специально — отрицал все земные законы звукозаписи. Но, как выяснилось, это было жестоким заблуждением. Гапеев утверждает, что в конечном результате виноваты не музыканты или звукорежиссёры, а устаревшие советские ГОСТы и особенности финальной обработки звука. Не скрою, меня его монолог впечатлил — местами он тянул на научное открытие.

«В студии стояла допотопная аппаратура, в которой не применялись системы шумопонижения, — терпеливо разъяснял ситуацию звукореставратор «Отделения ВЫХОД». — На этой сессии использовалось много струнных инструментов, и если просто записывать ансамбль, то на плёнке постоянно будет что-то шипеть. На самом деле Гурджи нормально всё зафиксировал, но на записи в геометрической прогрессии росли шумы. Я думаю, что в конце их решили «пригасить» и срезали все верха. Или включили фильтры плюс аналоговые шумодавы — и звук резко просел».

Несмотря на то что Гребенщиков охарактеризовал работу на «Мелодии» как «полный кошмар», многие поклонники восприняли пластинку восторженно. Согласиться с ними непросто. До этого почти все альбомы, даже сравнительно неудачные, были едины, как будто высеченные из куска мрамора. Но камень, использованный для создания «Равноденствия», оказался пористым. В этих песнях присутствуют моменты нереальной красоты, и порой кажется несправедливым, что на этом диске «Аквариум» чаще терпит неудачу, чем побеждает.

Изгибы эпохи

Ранним декабрьским утром Гребенщиков обнаружил себя в кресле серебристого лайнера «Аэрофлота», вылетавшего в Нью-Йорк. В кармане лидера «Аквариума» лежал новенький загранпаспорт, в котором красовалась виза на трёхнедельное пребывание в Соединённых Штатах Америки. Ситуация в тот момент выглядела не очень правдоподобной и смахивала на шпионский детектив. Но обо всём по порядку...

За год до этого Джоанна Стингрей презентовала двойной диск Red Wave своим американским приятелям Кенни Шафферу и Марине Алби. Будущая супруга гитариста «Кино» и представить не могла, что эффект от этого скромного подарка окажется гораздо большим, чем, например, от курения на бензоколонке.

«Вся эта история началась с того, что в рамках крупного телепроекта мне нужно было привезти в Ленинград картину известного авангардиста Роберта Раушенберга, — рассказывала мне Марина Алби, сидя в одном из питерских кафе. — За кулисами «Музыкального ринга» я познакомилась с Курёхиным, Африкой и чуть позднее — с Гребенщиковым. Я была ими просто очарована, таких красивых, образованных и талантливых людей ещё не встречала».

Марина уже несколько лет помогала Кенни Шафферу в работе его международной компании Belka International. Будучи симпатичной и обаятельной женщиной, она всё делала быстро и легко. Это был стиль её жизни. Легко общалась с политиками, договаривалась с таможенниками и продавала образовательные программы спутникового телевидения из СССР американским университетам. Побывав на концерте «Аквариума» и впечатлившись увиденным, Алби поняла, что карты в колоде складываются удачным образом.

Дело в том, что её босс давно искал яркого артиста для нового советско-американского проекта. Но не слишком удачно, поскольку во время вояжей Шаффера в Москву чиновники Госконцерта подсовывали ему эстрадный шлак не первой свежести. Эти представители музыкальной мафии являлись, по меткому выражению Троицкого, «настоящим кладбищем международных контактов, причём большинство надгробий принадлежало именно рок-проектам». Именно фавориты данной госструктуры представляли страну на вышеупомянутом рок-фестивале в Измайлове — том самом, куда не пустили «Аквариум» и «Машину времени».

Будь я циником, то наверняка вспомнил бы пословицу о том, что настоящий талант пробьёт себе дорогу сам. И всё же факт мистического знакомства Шаффера с Гребенщиковым оказался для обеих сторон подлинным «даром небес». Судите сами. Американский бизнесмен сочетал в себе качества романтика и авантюриста международного класса. Свою карьеру он начинал в Калифорнии — в роли пиарщика ЛСД-гуру Тимоти Лири. Потом переехал в Нью-Йорк и работал пресс-агентом у звёзд первого эшелона: Элиса Купера, Стива Тайлера и Джими Хендрикса. В наследство от последнего ему досталось полторы тысячи часов записанного материала, издавая который можно было безбедно жить долгие годы. Так, как, скажем, сделал его коллега — продюсер Алан Дуглас, специализировавшийся на выпуске нескончаемых «посмертных альбомов» Хендрикса. Но для Шаффера, называвшего себя «бродягой рок-н-ролла», это явно был не «путь воина».

Неожиданно увлёкшись техническими разработками, Кенни изобрёл беспроводной микрофон, который успешно использовался музыкантами Kiss, AC/DC и The Rolling Stones. Кроме того, он изготовил уникальную электрогитару, на которой Джон Леннон играл на альбоме Double Fantasy. Легко догадаться, что в музыкальной индустрии он знал многих «вершителей судеб» — по крайней мере, в пределах Нью-Йорка.

Скажем прямо: для Гребенщикова это был идеальный посредник, способный на волне зарождавшейся перестройки помочь прорваться сквозь «железный занавес». Любопытно, но в начале знакомства Борис категорически отказывался верить в реальность происходящего.

«Этот вопрос решается в астрономических верхах, — комментировал необычную ситуацию Гребенщиков в интервью «Рокси». — Я познакомился с людьми, которые мне сказали: «Парень! Ты — крутой рок-н-ролльщик! Давай мы тебя вывезем в Америку, и это будет всем интересно». Я, ни секунды не веря, говорю: «Давайте!» Для меня речь идёт не о музыке, хотя по идее мы должны там записать пластинку. В Нью-Йорке я, скорее всего, никакой музыки не напишу — могу её писать только здесь, сидя в этом дерьме. Скорее всего, речь идёт о том, чтобы купить в США магнитофон и затем хвастаться тем, что я пил с рок-звёздами. Для меня всё это — оттяжка».

Но рулевой «Аквариума» ошибался. Он недооценил пробивные способности Шаффера. Очарованный идеей прорыва советской рок-звезды и общением с Борисом, Кенни разработал безошибочный план действий. Во-первых, в обход Госконцерта он закорешился с «Международной книгой», в лице которой получил надёжную поддержку. Затем Кенни решил выдернуть Гребенщикова в США, чтобы найти лейбл для записи и выпуска альбома, стилистически близкого БГ.

В свою очередь, Марина Алби, воспользовавшись гастролями Билли Джоэла в СССР, уговорила американское MTV снять репортаж о советской рок-сцене. И осенью 1987 года фильм под названием «Расскажи Чайковскому новости. Рок в России» был показан в Америке. Уделив особое внимание Борису Гребенщикову и Петру Мамонову, главный музыкальный телеканал начал настраивать местных зрителей на новый тренд: Russians Are Coming!

«Борис Гребенщиков, чья подпольная музыка была признана благодаря политике Горбачёва, вскоре поедет в Соединённые Штаты, чтобы записывать песни с западными музыкантами, — сообщала газета The New York Times. — Со слов продюсера Кенни Шаффера следует, что новый альбом выйдет на Западе и в странах восточного блока, а Гребенщиков станет первым рокером из СССР, который запишется с западными музыкантами».

Итак, информационная почва для атаки была готова. Теперь, с точки зрения сотрудников Belka International, оставались сущие мелочи — получить визу, купить билеты на самолёт и найти американского партнёра для работы в студии.

«На моих глазах происходил мучительный выбор продюсера, — вспоминал музыкальный критик Алик Кан. — Я помню, как в квартиру на Софьи Перовской пришёл Фил Рамон, человек старой школы, который работал с артистами типа Элтона Джона, Билли Джоэла и Пола Саймона. Это была, скажем так, «мягкая продюсерская линия»... Через Джоанну велись разговоры с Дэвидом Боуи, который говорил о мрачном андеграундном звучании, что Бориса немного пугало. В тот период Боуи сильно торчал и звонил Гребенщикову в три часа ночи, толкая в наркотическом угаре лютые телеги. До этого Борис был знаком с этими людьми исключительно как слушатель, а тут нужно было разобраться в структуре бизнеса, причём — прямо по ходу пьесы».

Все последующие движения, по словам Гребенщикова, выглядели как «грандиозное приключение». Тогда всем казалось, что шансов победить в этом марафоне советскую бюрократию у него немного. Неприятные сюрпризы начались с того, что в горкоме ему наотрез отказались выдать характеристику, обязательную для поездки за рубеж. И это было только началом тяжелейших «гонок по вертикали», где, как казалось, главным призом должна стать абсолютная свобода.

Во время работы над книгой мне подарили редкую кассету, где Борис вспоминает некоторые перипетии своего выезда из СССР. Эти нервные факты реально впечатляют — путь Гребенщикова в Америку был сродни настоящему триллеру.

«Было оговорено, что осенью 1987 года я приму участие в благотворительном концерте вместе со Стингом, — рассказывал БГ. — Это мероприятие планировалось в защиту индейцев, живущих в лесах Амазонки. Все согласились, что идея очень хорошая, поскольку такого никогда не делалось. Но оформление бумаг заняло порядка десяти месяцев, поскольку никто не мог понять, как это осуществить. И когда документы были наконец-то оформлены, министерство культуры заявило, что они их потеряли. Потом они признались, что документы у них, но их не отдадут, поскольку мне ехать в США совершенно незачем. Затем они заявили, что бумаги потерялись по пути в следующее министерство. И только на четвёртый раз нам их отдали по-настоящему. После этой многомесячной нервотрёпки было упущено очень много времени, потому что я должен был оказаться в Нью-Йорке ещё в середине сентября».

В справочном пособии Павла Северова информация о событиях тех дней подаётся крайне сухо: «Гребенщиков должен был вылететь в США для поиска звукозаписывающей компании ещё 12 декабря. Но... 11 декабря он не получил заграничный паспорт. По словам Кенни Шаффера, за этим отказом стоял сам министр культуры СССР Василий Захаров. За один день, через знакомого Шаффера, Гребенщикову всё-таки выдали необходимый документ с выездной визой из СССР, в обход Минкульта».

Некоторый свет на события пролила Людмила Харитоновна в биографической книге «Мой сын БГ».

«Борис полетел в Шереметьево, имея на руках билеты в США, — объясняла мама Гребенщикова. — Но в одиннадцать вечера он позвонил из Москвы и сказал, что разрешения на выезд ему не дали и он летит домой. Мне ничего не оставалось, как обратиться к Богу и попросить, чтобы Борю из страны всё-таки выпустили. В два часа ночи мне позвонили из министерства культуры и сказали, чтобы Гребенщиков немедленно летел обратно в Москву. Боря как раз в это время прилетел назад в Пулково и позвонил из аэропорта. Я передала ему радостную новость, и он вновь улетел в Москву, чтобы в семь часов утра сесть на самолёт и отправиться в Соединённые Штаты. Мне очень понравилась эта быстрая связь Всевышнего, услышавшего мои молитвы, и членов Центрального комитета партии».

Наконец-то чудо свершилось. Буквально через шестнадцать часов в аэропорту имени Кеннеди Бориса встречали взволнованные Марина Алби и Кенни Шаффер, а на парковке стоял, поблёскивая хромом, новенький лимузин. После тяжёлого перелёта Гребенщикову нужно было поспать, поскольку на следующий день в одном из кафе на Таймс-сквер его ждал музыкант и продюсер по имени Дэвид Боуи.

«Меня привезли в Нью-Йорк в середине декабря 1987 года, — вспоминал лидер «Аквариума». — Мы въехали в город вечером, а деревья возле домов светились всеми лампочками. И я подумал: «Господи, вот это жизнь!» Потом я открыл для себя, что в ресторанах можно вкусно покушать и еда, оказывается, бывает самой разной. Что есть, например, суши. А больше никакого шока у меня не было».

За три недели Гребенщикову удалось пообщаться с большим количеством рок-звёзд, которые до этого казались ему небожителями. Он отслушал двухчасовую репетицию Фрэнка Заппы, долго беседовал с Игги Попом, Джулианом Ленноном и музыкантами Blondie, но наиболее сильное впечатление на Бориса произвела встреча с Боуи.

«Дэвид — безумно обаятельный человек, — восторженно говорил БГ. — Его настоящий медиум — это общение, вот так, в узком кругу, с кайфом. Он встретил меня как старого друга, которого не видел лет пять. Сразу стал показывать новый фотоаппарат, который может делать удвоения, наложения и другие фокусы. Потом мы стали говорить про изобретённую Берроузом коллажную технику работы с текстом. Затем Дэвид предложил поменяться сапогами, и мы поменялись. За всю ночь он сказал две серьёзные фразы. Первая: «Если я буду тебе нужен — можешь на меня рассчитывать». И вторая, в шесть часов утра, на прощание: «Не дай им сделать из этого очередной американский альбом». То есть Дэвид всё время имел в виду, что предстоит что-то сделать».

Спустя неделю Гребенщиков уже ощущал себя «первым свободным русским человеком с 1917 года». Он жил на квартире у Шаффера, слушал много музыки, а по ночам посещал культовые клубы в Гринвич Виллидж.

«В Америку Борис прилетел в плохонькой белой дублёнке, которую бабушка купила ему на барахолке, — писала Людмила Харитоновна в своих мемуарах. — Мы ведь бедные были. В таких дублёнках в Ленинграде ходили милиционеры. И Кенни, встретив Борю в аэропорту, сразу же снял с него эту позорную вещь и сказал: “Для начала мы купим тебе пальто”». Вскоре Гребенщиков полностью акклиматизировался и перестал различать, где именно он находится — в Лондоне, Нью-Йорке или Лос-Анджелесе. Он чувствовал, что попал в настоящую сказку. Наверное, потому что с детства ему интереснее было не читать сказки, а жить в них. Он всегда мечтал стать персонажем из мифа, и на тридцать четвёртом году жизни его фантазии наконец-то обрели реальное воплощение.

«Мы представили Бориса сразу нескольким рекорд-компаниям и чуть было не подписали контракт с А&М, где в одном лобби рядом оказались Гребенщиков и Майкл Джексон, — откровенничал Шаффер в документальном фильме Long Way Home. — В итоге мы остановились на CBS Records, босс которого Уолтер Йетникофф сказал: “Это очень рискованная идея, но этим стоит заняться!”»

Любопытно, что Шафферу финансовые условия на лейблах PolyGram и A&M казались более привлекательными. Но с другой стороны, внук выходцев из России предоставлял своему далёкому земляку больше творческой свободы. Позднее Йетникофф признался, что не успевал ознакомиться с музыкой «Аквариума» и всё решилось на уровне глаз. Кроме того, будущим партнёрам нравился один и тот же сорт шотландского виски. В это пикантное обстоятельство можно не верить, но именно данный факт определил судьбу контракта. И жёсткий продюсер, выпускавший миллионными тиражами диски Пола Маккартни, Брюса Спрингстина и Майкла Джексона, дал уникальный шанс русскому музыканту.

«Вооружённый акустической гитарой и старыми записями «Аквариума», Борис произвёл необычайно сильное впечатление на президента CBS Records, — писал в 1989 году журнал Rolling Stone. — В итоге компания Йетникоффа оказалась единственным лейблом, по-настоящему заинтригованным музыкой Гребенщикова. Или, может быть, им понравилась подоспевшая ко времени идея про «русского Боба Дилана». Как бы там ни было, Борис подписал свой семидесятистраничный контракт с CBS Records, не прочитав ни единого пункта».

Таким образом, половина дела осталась позади — финансовый тыл был найден. Теперь партнёрам оставалось определиться с выбором продюсера. Это был важнейший стратегический момент. Кенни настаивал на кандидатуре Майкла Стайпа, а его коллеги советовали Боба Джонсона или Тони Висконти, которые сотрудничали, в частности, с Бобом Диланом и Марком Боланом.

«Когда мы продумывали будущую пластинку, я хотела, чтобы Борис записал акустический глэм-рок, — признавалась Марина Алби. — Я прямо-таки видела его в этом камерном минимализме, и мне казалось, что у Гребенщикова с его тонким голосом это получится лучше всего».

У Бориса, который первоначально настраивался исключительно на ознакомительную поездку, теперь разбегались глаза. И его, безусловно, можно было понять. Совсем недавно он убедительно заявлял во время квартирников, что не верит в существование Америки, а теперь его словно «выдернули из раковины». Попав в водоворот событий, он и сам до конца не понимал, что именно хотел получить в местном контексте. И по-прежнему в его голове крутилась фатальная фраза Боуи про «очередной американский альбом». В каком-то смысле Гребенщикову было весело и страшно, но всё расставил по местам Его Величество Случай.

«В Лос-Анджелесе я нечаянно встретился с Дэйвом Стюартом, и это событие определило музыкальное направление альбома, — рассказывал Борис в одном из интервью. — Отчасти потому, что группа Eurythmics по определенным причинам занимала в моём мире особое место. Искра проскочила, и работа началась. Дэйв жил неподалёку от студии и наложил соло-гитару на экспериментальный трек «Пепел» — на русском, но совсем другой вариант. Он записал такую крутую гитару, что я был сдут в пять минут... Потом он прислал письмо, что ему было бы интересно поработать. Это оказался второй реальный человек, с которым я хотел сотрудничать».

Со стороны казалось, что это — идеальный выбор. Несмотря на протесты Шаффера, Гребенщиков выглядел счастливым человеком. Ему нравился последний альбом Мика Джаггера, который спродюсировал Стюарт, он обожал пластинки Eurythmics, в которых его привлекало буквально всё: свежесть идей, аранжировки и даже пресловутый саунд восьмидесятых...

Как выяснилось позднее, для Дэйва Стюарта это тоже был вызов, и он буквально рвался в бой.

«Я был просто ошеломлен, ознакомившись с песнями Бориса, — уверял журналистов лидер Eurythmics. — Поскольку неожиданно услышал в них интонации старой английской музыки, о которых уже лет двадцать как забыл. С подачи Гребенщикова я стал ходить в фольклорные клубы и обнаружил там массу интересного. Фактически Борис вернул мне мои собственные корни».

Перед возвращением в Ленинград БГ всё-таки успел выступить в Нью-Йорке. Этот акустический концерт состоялся в советском посольстве, и критики считают его одним из лучших в международной карьере Гребенщикова. Вдохновлённый событиями последних дней, Борис исполнял под гитару свои песни и бойко отвечал на записки из зала. В партере в тот вечер восседали матёрые дипломаты, журналисты-международники, чиновники из ТАСС, сотрудники КГБ, а также члены их семей. В воздухе пахло дорогими духами, барственным пафосом и явным недоверием. Скажем прямо — контингент подобрался не самый простой...

Итак — чуть томный вокал, акустическая гитара и губная гармошка против ощетинившихся зубров советской номенклатуры. Гребенщиков осторожно начал выступление с «Золота на голубом», затем спел «Аделаиду», «Моей звезде» и «Трамвай». Ближе к финалу атмосферу смягчили несколько композиций Вертинского и «Чудесный вальс» Окуджавы. И когда сердца политической элиты растаяли окончательно, Борис с безупречной дикцией выдал «Сползает по крыше старик Козлодоев». Спел — как вбил гвоздь в крышку гроба советской власти.

За окнами незаметно наступал 1988 год.

Заложник рок-н-ролла

В Ленинград Гребенщиков вернулся в ковбойских сапогах, пробковом шлеме и с перевесом багажа на четыреста пятьдесят долларов. Несколько суток он рассказывал друзьям о своих приключениях, и эти истории казались настоящей фантастикой. Но, к сожалению, родина не дала своему пилигриму необходимого времени для релаксации. В феврале 1988 года всех накрыла страшная новость — с восьмого этажа выбросился Александр Башлачёв. Ему было двадцать семь лет.

Борис догадывался, что в последние годы череповецкий поэт остро ощущал депрессию, одиночество и давление вселенной. Жил как перекати-поле, в условиях тотальной неустроенности — денег, квартиры и собственной группы у него не было, а песни в 1986–1987 годах совершенно не писались. Сделанные наспех магнитофонные записи он зачастую уничтожал — ни одна из них Башлачёву не нравилась.

За несколько дней до смерти СашБаш решил прогуляться вдоль Финского залива — в компании с Лёшей Ипатовцевым, обитавшим по соседству в посёлке Комарово. В ту морозную ночь природа словно сошла с ума: громадные льдины со скрежетом яростно наслаивались друг на друга. Рискуя жизнью, поэт и звукорежиссёр попытались влезть на одну из них. И Башлачёв, глядя с тоской в ночное небо, задумчиво сказал Ипатовцеву: «Смотри, а звёзды, оказывается, совсем близко». И вскоре уехал в Ленинград, где прыгнул вниз из окна квартиры на проспекте Кузнецова.

Позднее Гребенщиков неоднократно говорил в интервью, что Башлачёв реально надорвался. Мол, «московская интеллигенция подняла его на щит», а поэт не успел переварить материал, который находился внутри него. Через некоторое время идеолог «Аквариума» повесил у себя на стену чёрно-белую фотографию рок-барда, но слушать его записи не мог ещё несколько лет — было невыносимо тяжело.

«На концерте памяти СашБаша в ленинградском рок-клубе выступали все, кто мог — Гребенщиков с Титовым, Шевчук, Кинчев, Цой, — вспоминает Сергей Гурьев в книге «Над пропастью весны». — Также там была Ира Литяева[1], и ей запомнилось, как Борис в коридоре, ни к кому не обращаясь и смотря в никуда, словно разговаривал с Башлачёвым: «Что же ты так? Всем тяжело, а ты...» И это можно было понять так, словно он говорил: что ж ты, мол, всем дорожку-то протаптываешь? — поясняла Литяева».

На мемориальном концерте Борис несколько неожиданно исполнил романс «Чёрный ворон» — не догадываясь, что фрагменты текста унтер-офицера Николая Верёвкина станут пророческими для его американской карьеры, которая начинала раскручиваться с сумасшедшей скоростью.

В марте 1988 года Кенни Шаффер подписал контракт с CBS Records на выпуск восьми альбомов, и в этом факте таилась серьёзная опасность. Из документов следовало, что это будут сольные релизы БГ, в которых не менее семидесяти процентов материала должно исполняться на английском языке. При этом никакой «Аквариум» в контракте не упоминался, и это был переломный момент для взаимоотношений Гребенщикова и музыкантов.

«Практичных американцев можно было легко понять, — размышлял впоследствии Артемий Троицкий. — Зачем им связываться с большой и плохо организованной командой русских хиппи, большинство из которых на самом деле являлись не очень хорошими музыкантами? И почему они должны были держать в уме тот факт, что «Аквариум» считался культовой единицей в «нерыночной» России?»

Вскоре выяснилось, что отъезд Гребенщикова разделил его поклонников на два лагеря. Одни осуждали Бориса за то, что он бросил своих друзей. Другие оставляли за ним право на творческий эксперимент. Объединяло их только одно — все с нетерпением ждали результатов. Ведь у идеолога «Аквариума» впервые появилась возможность поработать с исполнителями мирового уровня, набраться студийного опыта и ознакомиться с новейшими музыкальными идеями. В итоге, триумфально отыграв на презентации кинофильма «Асса», Гребенщиков в мае вылетел на запись альбома, который в его голове уже получил название Radio Silence. Теперь судьба пластинки во многом зависела от идей Дэйва Стюарта и маркетингового отдела CBS Records.

Понимая, что будущее выглядит туманным, Дюша организовал собственный проект «Трилистник», который его друзья называли «“Аквариум” без Гребенщикова». Сева Гаккель в эту историю не вписался — он оставался «носителем духа», ездил по городу на велосипеде и лишь изредка выступал в составе «Поп-механики».

«С появлением «Трилистника» Боб перестал чувствовать ответственность за остальных, — рассказывал Миша Файнштейн. — Наверное, он считал, что у нас и так есть своё дело. Это никак не показывалось, вслух не говорилось, но чувствовалось. Как многое чувствуется при длительных отношениях между людьми».

Как это нередко бывает, жизнь всё расставила по местам. Незадолго до этих событий «Аквариум» получил приглашение выступить в Монреале на всемирном конгрессе врачей-психиатров.

«Представьте себе играющих регги музыкантов — с виолончелью, флейтой и скрипкой, — так анонсировала их выступление Montreal Gazette. — Или английскую фолк-роковую группу, затерявшуюся в русских степях, и вы получите представление об оригинальном стиле «Аквариума». В их лидере Борисе Гребенщикове вы увидите настоящую рок-звезду».

Сыграв летом 1988 года на одной площадке с легендарными Crosby, Stills & Nash, БГ вместе с братушками отправились в близлежащую студию — попробовать записать несколько треков. С подробностями этой безумной сессии можно ознакомиться в фильме Long Way Home, в котором американские операторы бесстрастно фиксировали очередной суперхаос в рядах рок-группы из Ленинграда.

«Боб решил записать Death of King Arthur, которую они с Дюшей написали ещё в 1978 году, — вспоминал Гаккель. — Эта красивая композиция на три аккорда давно сложилась как номер, который они играли вдвоём. И вдруг Боб говорит нам с Решетиным, чтобы мы сыграли что-нибудь на скрипке и на виолончели. Меня бросило в пот, поскольку я никогда не играл в этой песне и был совершенно к этому не готов... Все начали давать советы, крутясь перед камерами и явно переигрывая в этой ситуации. В жизни такого никогда не было. Я не выдержал и всех послал».

После этой неудачной попытки Борис, связанный по рукам и ногам контрактом, мог рассчитывать только на американских музыкантов, но уже никак — на своих друзей.

«За последние годы мы с «Аквариумом» многого достигли, но сейчас эта фаза закончилась, — рассуждал Гребенщиков в Long Way Home. — По крайней мере, в Монреале стало очевидно, что мы делаем не то. Потому что мы стали повторяться... Так что нам надо распустить «Аквариум» и начать всё с самого начала, с пустого места».

Это было довольно дерзкое заявление. Оказавшись лицом к лицу с мировым шоу-бизнесом, БГ в полной мере ощутил размеры надвигавшейся опасности. По большому счёту, никого не интересовали «поиски нового звука» или «работа для вечности». Представители лейбла ждали от русского музыканта ярких радиохитов и соблюдения дедлайнов. Теперь Борис на собственной шкуре ощутил, что значила классическая фраза Pink Floyd «welcome to the machine».

Очутившись в тупиковой ситуации, Гребенщиков нашёл единственный выход. Он потребовал выписать в Америку Сашу Титова — мол, так работа пойдёт быстрее. На самом деле ему была необходима моральная поддержка и «плечо друга». Кенни Шаффер немного посопротивлялся, но пошёл Борису навстречу.

Приезд Титова в Лос-Анджелес добавил БГ уверенности, но в корне изменить ситуацию не смог.

«Radio Silence оказался проектом, задуманным с размахом, но осуществлённым неграмотно, — вспоминал басист «Аквариума» в интервью писателю Андрею Матвееву. — Притом что милейшие люди раскрутили CBS на огромные деньги и полномасштабную кампанию с интервью, турами и Дэйвом Стюартом, они совершенно не подумали о вопиющем несовпадении этой машины с антисистемной сутью «Аквариума». Борис находился под колоссальным прессингом, поскольку на карту было поставлено очень многое. На него наседали со всех сторон».

Летом 1988 года лидер «Аквариума» неожиданно засветился на сцене переполненного стадиона Уэмбли. На историческом концерте в честь Нельсона Манделы Гребенщиков выступил в качестве «приглашённого музыканта» в составе Eurythmics, и тот факт, что его гитара не была подключена к усилителю, не имел никакого значения.

Работа над альбомом медленно, но нервно подходила к концу. Уже были готовы девять композиций на английском, песня Вертинского «Китай» и вышеупомянутая Death of King Arthur. Саша Титов играл почти на всех треках, а Сева Гаккель и другие музыканты «Аквариума» — на одной композиции.

Надо признаться, что Гребенщикову не нравились запись вокала и финальное микширование, и он сумел убедить руководство лейбла перенести сроки выхода альбома на 1989 год. В качестве иллюстрации нечеловеческого напряжения приведём фрагмент малоизвестного интервью, данного Кенни Шаффером американской журналистке Дайане Мелцер.

«В августе 1988 года Дэйв и Борис смонтировали запись, — рассказывал босс «Белки». — И только спустя несколько недель БГ осознал: то, что получилось, совсем не было похоже на его собственные песни. Они стали отредактированными и слишком гладкими... Я как идиот кричал ему во всё горло, что запись — дерьмо! Борис, напротив, не особенно распространялся на эту тему, хотя я прекрасно чувствовал, насколько сильно он разочарован».

В этой ситуации Марина Алби оказалась куда менее политкорректной. Когда спустя много лет я попросил её подвести итоги этой истории, она высказалась крайне бескомпромиссно:

«Борис явно мечтал о коммерческом успехе. Он падал на колени перед Стюартом и всё, что говорил Дэйв, выполнял беспрекословно. И в результате у них получился over produced record. Там самые лучшие песни — те, которые наиболее простые. Но у Гребенщикова были совсем другие амбиции. Мне кажется, что в тот момент он действительно хотел стать поп-звездой на Западе».

А в это время музыканты «Аквариума», которые были вынуждены остаться в Ленинграде, находились в глубоком кризисе. Стадионный тур по стране был прерван, не успев даже толком начаться. Казалось, что всё идёт прахом — денег не было, жёны отчаянно бухали, и в целом настроение было крайне упадническим.

«То, что Борис делает сейчас, не очень мне нравится... И как он относится к музыкантам, мне не нравится патологически, — сетовал Дюша в интервью писателю Александру Житинскому. — У Гребенщикова сложная проблема: он получил контракт и будет с ним копаться ещё очень долго. Он, к несчастью, потерял себя начисто».

Незадолго до завершения работы над книгой я побеседовал с Гаккелем о событиях того времени.

«У нас тогда постоянно менялись директора, — признавался виолончелист «Аквариума». — К примеру, некто Виталий Калманов мог встать за пульт и считал своим долгом участвовать во всех фотосессиях и съёмках видео, так же как и подсидевший его позднее Андрей Белле. Такое ощущение, что Бобу это было безразлично, а я сходил с ума от всеобщего безумия. Оказывается, эта заноза так глубоко сидит, что спустя тридцать пять лет даёт о себе знать. Я до сих пор всех ненавижу».

Как известно, беда не приходит одна. За время отсутствия Гребенщикова его квартиру несколько раз грабили, пролезая внутрь через крышу. Воры вынесли всё что смогли, включая деньги, книги и коллекцию пластинок. После этого Борис заявил юристам CBS Records: «Я должен поехать домой. Мои ребята бедствуют. Я возвращаюсь, чтобы мы могли сыграть несколько концертов и заработать немного денег».

Представители лейбла нехотя согласились, но в ответ придумали провести в Ленинграде концерт «Аквариума» вместе с участниками Eurythmics. Мероприятие состоялось в Спортивно-концертном комплексе и было анонсировано как презентация ещё не вышедшей пластинки. Под прицелом телекамер музыканты исполняли старые хиты и материал из Radio Silence, но во всём происходящем ощущался некий привкус сахарина.

«Публика дважды аплодировала артистам стоя, но старые поклонники были разочарованы, — отмечал еженедельник The Village Voice. — Им казалось, что «Аквариум» стал мягче и эпоха закончилась».

Эти стадионные выступления дались БГ дорогой ценой. На сцене он выкладывался по полной, а в гримёрке долго и надрывно кашлял, поскольку пел простуженным. Он улыбался съёмочной группе, вёл себя сдержанно перед журналистами, но реально рисковал потерять здоровье.

«После этих концертов Борис пришёл ко мне и сказал: «У меня отнялась рука», — вспоминала Людмила Харитоновна. — Я вызвала «скорую помощь», и они констатировали у сына нервное истощение. Жена Люда просто доводила его своими скандалами. Она регулярно закатывала истерики и несколько раз пыталась выброситься из окна».

Через несколько недель лидер «Аквариума» вылетел в Лондон, где на студии Дэйва Стюарта дописал песню «Молодые львы» — последний трек в этой нереально тяжёлой сессии. В итоге альбом оказался компромиссом между саундом Eurythmics, иллюзиями Гребенщикова и стратегической линией CBS Records. По-русски этот синдром исчерпывающе описан в басне «Лебедь, рак и щука».

В мае 1989 года пластинка с глазами БГ на обложке была выпущена world wide — «по всему миру». Она попала в топ-200 журнала Billboard, обойдя на две позиции свежий релиз группы R.E.M. Диск имел определённый успех в Японии, а две композиции из Radio Silence вошли в локальные хит-парады Америки.

«Когда я зашёл в нью-йоркский магазин Tower Records, то просто налетел на две гигантские бронзовые буквы BG, — сообщал Гаккель в книге «Аквариум как способ ухода за теннисным кортом». — Но что-то я не заметил, чтобы кто-нибудь эти пластинки покупал, наверное я просто попал не вовремя. Было немного обидно за державу».

Релиз альбома, в который было вложено более двух миллионов долларов, сопровождался туром по восточному побережью США и гастролями в Западной Европе. На концертах Гребенщикову подыгрывали Саша Титов и американские музыканты, выступавшие ранее со Стингом и Дэвидом Бирном. Помню, что спустя несколько лет мы с Борисом смотрели видеозапись одного из концертов Talking Heads, и Гребенщиков, глядя на экран, мимоходом заметил: «О, старые знакомые... Этот перкуссионист отъездил со мной весь тур Radio Silence».

Что там говорить, я был впечатлён этой фразой. Говоря откровенно, концертный тур в поддержку альбома напоминал выход в космос, причём без какой-либо страховки. Поэтому неудивительно, что в ноябре 1989 года на пресс-конференции в МИДе Борис не смог (или не захотел) сдержать раздражения.

«Я не хочу никого ругать, но, когда мы ездили по городам, рекламы не было вообще, — заявил лидер «Аквариума» журналистам. — Приехав в город, мы подолгу не могли узнать, в каком клубе выступаем. В магазинах я не мог купить свою пластинку: её либо не завезли, либо она уже была распродана. Или на выступление в клуб не привезут тираж пластинок для продажи. Или привезут, но не мои».

Во время паузы Гребенщиков встретился с Троицким и признался, что не представляет, каким именно будет его возвращение домой. Он дал откровенное интервью и потом ещё раз поговорил с Артёмом в Ленинграде — для ориентированной на западный рынок книги Tusovka.

«В сентябре 1989 года БГ вернулся с Запада разочарованным, — писал впоследствии Троицкий. — Продажи его иностранных пластинок оказались ничтожными, и турне не стало триумфом, на который Борис надеялся. “Я так устал играть с сессионными музыкантами”, — сказал он при первой нашей встрече после возвращения, тем самым опровергнув мою остроумную реплику о нём в американском интервью: “Мы послали вам поэта, а взамен получили профессионала”».

К слову, на эпохальном концерте памяти Башлачёва в Лужниках Гребенщиков так и не выступил.

Битва деревьев

После полутора лет приключений Родина-мать встречала своего блудного сына настороженно, до конца не понимая, чего от него можно ожидать. Такой же была реакция и на пластинку Radio Silence, которую все лениво поругивали и так же лениво покупали. Борис, в свою очередь, смутно догадывался, что прилетел в совершенно другую страну. Можно предположить, что в его душе царили горечь и опустошение, которые он тщательно скрывал. Казалось, что лидер «Аквариума» вернулся из Америки «человеком мира» — с лицом странника, в изящных очках, модных твидовых брюках и с новыми зубами.

Модернистский имидж БГ я наблюдал осенью 1989 года на фестивале журнала «Аврора», куда съехалось около сотни рок-групп. По замыслу Житинского, это действо было приурочено к двадцатилетию Вудстока, а за микшерным пультом восседал великий Тропилло. Внезапно на деревянной сцене парка имени Кирова возник неанонсированный Гребенщиков, который, по слухам, должен был находиться где-то в Европе. Насладившись эффектом неожиданности, он спел в акустике несколько песен, толкнул речь про «массовую промывку мозгов» и быстро исчез.

Никого из его музыкантов мне идентифицировать не удалось, за исключением флейтиста Олега Сакмарова, которого я помнил ещё со времён какой-то уральской конференции. Там бородатый музыковед обратил на себя внимание роскошным докладом «Рок-н-ролл как зеркало русской революции», который венчала убийственная фраза в стиле «нечего на зеркало пенять, коли рожа крива».

«Моё первое свидание с Борисом организовала Людмила Харитоновна, с которой мы трудились в одной из консерваторских структур, — рассказывал мне Сакмаров. — Я явился на квартиру к БГ и первое, что услышал, была фраза: «Олег, я не смогу тебя принять, потому что у меня рушится жизнь». За его спиной стоял страшный грохот, видимо, у них с супругой шли очередные разборки. Через несколько дней он приехал ко мне в гости и оказался поразительным человеком. Мы обсуждали «Книгу Перемен» и вели беседу о семейных ценностях, которые до сих пор мне кажутся актуальными. Например, Гребенщиков комментировал песню «Сладкая N» и говорил, что это исключительно парадоксальный взгляд Майка, потому что женщинам, наверное, можно простить всё».

Надо признаться, что на практике это получалось не всегда. Вскоре Борис развёлся с Людмилой и начал встречаться... с женой своего басиста. В этом контексте мне симпатична позиция Гаккеля, который всегда утверждал, что женщины в истории «Аквариума» — это табу и на данную тему говорить нельзя. Другое дело, что для Сакмарова с Липницким границ в этом вопросе никогда не существовало, поэтому их мнения автоматически попадали в категорию «аутентичного фольклора».

«Жена Людмила могла вывести из себя каждого, и Бориса в том числе, — уверял Липницкий. — Она могла вывести из себя даже святого. И, находясь у меня в гостях, Люда настолько достала своего мужа, что тот взялся за ремень. В итоге ночью ко мне явилась делегация бабушек-балерин, которые стали упрекать меня в том, что в квартире мучают какое-то животное... Мол, такие из комнаты доносились звуки».

«Я дружил с семьёй Титовых и поэтому присутствовал при семейных разборках Бори, Саши и Ирины, — нехотя признавался Олег Адольфович. — Тогда у них много историй случалось, и со стороны это выглядело совершенно нелепо. Для Тита это была настоящая драма, поскольку он не понимал, что именно вокруг творится».

Неудивительно, что вскоре после окончания данной эпопеи басист «Аквариума» начал новую жизнь. Он выступал с группой «Турецкий чай», «Поп-механикой», а также продюсировал дебютный альбом «Колибри». Кроме того, общаясь с журналистами, Титов стал целенаправленно критиковать бывшего друга.

«Музыку, как и ребёнка, обмануть нельзя, — откровенничал Александр в беседе с Житинским. — Последнее время в каждой песне, которую Боб приносил нам как новую, прослеживался набор гребенщиковских штампов... И в гармониях появились клише, которые он в предыдущие годы использовал. Как гитарист он ритмически очень слаб и знает только три-четыре способа игры на гитаре. И на этих приёмах стали строиться все новые композиции. Раньше он давал музыкантам больше воздуха и был меньшим авторитетом. И не так сильно, как в последние два года, затыкал людей на репетициях».

В тот период БГ всячески старался отмежеваться от «бытовых проблем». Он поселил Людмилу с сыном Глебом в новую квартиру на улице Белинского, но сам при этом оставался без жилья. В квартире на Софьи Перовской жить уже было невыносимо. Вместе с новой супругой Борис снимал комнату, о чём и написал песню «Королевское утро», которую я впервые услышал в парке имени Кирова: «Им не нужен свой дом — день здесь, а потом прочь, / Им достаточно быть вдвоём, вдвоём всю ночь».

«Знаете, у меня очень странная семейная ситуация, но при всей её странности эти люди сохраняют нормальные отношения, — говорил БГ в одном из интервью. — И каким бы безнадёжным ни казалось положение человека, если он сохраняет силу духа, то обязательно выстоит».

Теперь вернёмся к Сакмарову, которому предстояло сыграть немалую роль в новейшей истории «Аквариума». В своё время выпускник теоретико-композиторского факультета написал по просьбе Гребенщикова партитуры для альбома «Равноденствие». Несложно догадаться, что эта затея успехом не увенчалась — оказалось, что не все музыканты умели играть по нотам, да и учиться, кажется, не собирались.

Но Олег не отчаивался. На журналистском поприще дела у него шли куда веселее — «Ленинградская правда» опубликовала его развёрнутый анализ музыкальных структур «Равноденствия», от которого у Бориса, впервые столкнувшегося с выражением «гимническая природа альбома», прямо-таки опух мозг. Штудируя массу искусствоведческой литературы, Сакмаров вдохновлялся подвигами деятелей русского авангарда. Судите сами.

«Ночью после одного из рок-фестивалей я собрал грандиозную тусовку у своего друга Бориса Периля, — смеялся Олег Адольфович. — Там был суперсостав: Цой, Башлачёв, Кинчев, Задерий, Липницкий и весь «Аквариум». Также туда приехал шведский консул с ящиком виски, а я пригласил красавиц-актрис из театра Комиссаржевской. Ещё там были музыкантские жёны, которые постоянно запирались в ванной с разными людьми. Меня всё это поразило своей невероятной свободой, поскольку я толком не знал, что такое рок-н-ролл, и затем целый день убирал за всеми блевотину».

Прошли месяцы. Во время американской эпопеи Гребенщикова Сакмаров с удивлением наблюдал, как стремительно вокруг меняется мир. Он даже успел посетить концерт группы «Аквариум», которая умудрилась сыграть в ДК Связи... без своего вокалиста. Затем Олег послушал несколько выступлений «Трилистника», а также концерт «Турецкого чая», где музицировали Ляпин, Гаккель и Титов. Ещё ему запомнилось, как БГ уныло сидел в пустом коридоре, терпеливо ожидая окончания репетиций вышеупомянутых коллективов.

«У меня нет будущего, — заявил тогда Борис в интервью журналу «Огонёк». — По неизвестной причине у меня пропало будущее. А в прошлом году вообще исчезла способность к предвидению».

Созерцая со стороны этот дурдом, Сакмаров не сильно удивился приглашению Гребенщикова выступить на фестивале журнала «Аврора» в компании Серёжи Щуракова, Андрея Решетина и басиста Сергея Березового.

«В парке Кирова мы, почти не репетируя, исполнили четыре новые песни, — бодро вещал новый флейтист «Аквариума» в интервью для книги. — В тот вечер восторг заключался в том, что впервые БГ оказался совершенно свободен. Он не зависел ни от старого аквариумного «обоза», ни от империалистического давления CBS Records. А мы смотрели на него, широко открыв рот, и при этом неплохо играли. Светило солнце, и со стороны это напоминало если не Вудсток, то Гайд-парк конца шестидесятых».

Вскоре Олег принял участие в эфире актуальной телепрограммы «Взгляд» и в московской презентации фильма Сергея Соловьёва «Чёрная роза — эмблема печали...», музыка к которому записывалась тогда на «Мосфильме».

«У нас были гастроли по Украине и Белоруссии, фантастически оплачиваемые, — радовался жизни Сакмаров. — Тогда существовал громадный зазор между кооперативной свободой и фиксированными госценами. За несколько концертов я получил гонорар в четырнадцать тысяч рублей и был сильно потрясён этой суммой, поскольку в консерватории неплохо зарабатывал по 180 рублей в месяц. А здесь мне по-быстрому оплатили стоимость нескольких «Жигулей»... Когда я эти деньги получал, стоя за занавеской на репетиционной базе, то сдуру спросил у Файнштейна, который тогда был директором: «А мне с этих денег надо платить партвзносы?» Миша на меня внимательно посмотрел и сказал: «Олег, настоящий коммунист должен платить партвзносы даже со взяток». Это была гениальная фраза, после которой у меня снялись абсолютно все вопросы».

В июле 1990 года Гребенщиков вылетел в Лондон, чтобы приступить к записи второго альбома для CBS. Поначалу ничто не предвещало беды — Борис работал в студии у бас-гитариста Eurythmics, где подготовил демо-версии десяти песен на английском языке.

В какой-то момент лидер «Аквариума» решил «выписать» в Англию Гаккеля, который был готов помогать старинному другу, несмотря на сильнейшие идейные разногласия. Но суровая реальность, открывшаяся его глазам, превзошла все ожидания.

«Время от времени Борису звонили из местного отделения CBS и, судя по интонации его голоса, подгоняли, — писал Сева в своих мемуарах. — По этому же поводу звонили из Америки Марина Алби и Кенни Шаффер... В итоге песни просто вымучивались, поскольку этого требовал контракт. Так я впервые соприкоснулся с дыханием капитализма. Уж больно идиллической была картинка, которую Гребенщикову нарисовали в Нью-Йорке: всего восемь альбомов за двенадцать лет — в обмен на реальные деньги. Но на этот раз Боба подвела интуиция».

Позднее в многочисленных интервью Гребенщиков озвучивал другую версию событий, к слову — достаточно убедительную.

«Вся американская халява закончилась тем, что фирма CBS перестала существовать и была продана компании Sony, — подвёл черту БГ в одной из бесед. — Японцы вежливо пытались объяснить, чего именно от меня хотят. А я вёл себя нагло и говорил, что хочу продюсером Рэя Купера, с которым меня познакомил Джордж Харрисон. И никак по-другому. Они подумали и сказали: «Если вы такой специфический, то давайте с вами разведёмся». И я уехал в Россию, оставив в Лондоне все вещи, поскольку думал, что скоро вернусь».

Быстро вернуться, к сожалению, не получилось. В августе 1990 года погиб в автокатастрофе Виктор Цой, и вскоре «Аквариум» выступил в Лужниках на крупном мемориальном концерте. По иронии судьбы музыканты играли в том месте, где в 1988 году группа «Кино» выступала на мероприятии памяти Башлачёва, а «Аквариум», как уже упоминалось, не выступал. Честно говоря, лучше бы он не выступал и на этот раз. Хотя первоначально состав группы особой тревоги не вызывал, а БГ, одетый в странный халат и тюбетейку, нашёл нужные слова, которые задели многотысячную аудиторию:

«Надеюсь, что это не мемориальные пляски над гробом... Всё понятно, что смерть — это переход. Витя сделал всё, что надо, и перешёл. Он сам лучше знает куда».

Но затем в дело вмешалась злодейка-судьба. То ли идеи «Аквариума» начали тихо умирать, то ли в группе исчез внутренний драйв, но энергия со сцены перестала идти совсем.

«Все, подчёркиваю, все группы до «Аквариума» отыграли на прекрасном звуке, — писал в «Рокси-экспресс» Александр Старцев. — Но как только на сцену вылезла славная компания под руководством Боба, началась какая-то каша, в которой слов было не разобрать. Плюс ко всему у группы появился новый, совершенно монотонный саунд, при котором выделить какую-то конкретную вещь было невозможно. Даже старые композиции типа «Молодых львов» получались нивелированными».

Вполне логично, что после концерта в Лужниках у Гребенщикова опустились руки. Это было то редкое выступление, после которого музыкантам было неловко смотреть в глаза поклонникам и журналистам. Наверное, их настроение можно понять — вокруг царили интриги, равнодушие и нежелание репетировать. Долго так продолжаться не могло, и вскоре грянул кризис.

«Девяностые годы начались с того, что я сидел в Лондоне и писал песни, — рассказывал мне Гребенщиков. — Мы приезжали сюда и играли, такой уже поблекший вариант «Аквариума», вместе с Дюшей. Из музыки исчезла всякая актуальность, и в какой-то момент мы потеряли любые творческие импульсы. С моей точки зрения, люди в группе были, а музыки — не было. С восемьдесят седьмого по девяностый мы, конечно, пытались записываться, но, кроме музыки для фильмов Соловьёва, у нас ничего не получилось. Так случилось, что весь рок-н-ролл из музыки ушёл».

Событие, которое окончательно похоронило «Аквариум», случилось в феврале 1991 года. После удачных концертов в ДК МЭЛЗ группа выступала в городе Северодвинске, невдалеке от Архангельска. Эти концерты организовал старинный друг Коля Харитонов, который устраивал им гастроли ещё в далёком 1982 году. Но то, что произошло на этот раз, БГ комментировать отказался, назвав последующие события «тяжёлой историей». Ночью после мероприятия Борису случайно озвучили сумму, выплаченную директору «Аквариума». Она оказалась в два раза больше, чем гонорар, который музыканты получили на руки. Другими словами, выяснилось, что стародавний друг-директор его обманывает.

«Борька просто взбесился, когда узнал, что до него доходят не все деньги, — утверждал Олег Сакмаров. — Тогда в шоу-бизнесе это было обычной историей, но Гребенщиков не привык к таким поступкам и уволил Фана. А потом ещё много лет на него обижался».

В момент написания книги у меня не было возможности выслушать версии Файнштейна или Коли Харитонова, поскольку они к этому времени умерли. Гаккель комментировать эту историю отказался, так как его в Северодвинске не было. В свою очередь, я могу предположить, что часть денег Фан откладывал, к примеру, на издательскую деятельность — в частности на выпуск газеты «Арокс и Штёр» и сборника текстов «Аквариума».

К сожалению, раскрывать правду никто не торопится, да и пресса на эту тему уверенно помалкивает. В 1998 году мне удалось пообщаться с Серёжей Щураковым, и наша беседа сохранилась на кассете. Вот что он рассказал:

«Боб окончательно разошёлся с Фаном и Дюшей, и это произошло именно в Северодвинске. Это было очень болезненно, это был полный крах. После концерта в гостинице у нас состоялся тяжёлый разговор, но без наездов. Всё было трезво, и все согласились, что сейчас нужно прерваться. Я очень переживал, и когда мы всё-таки возобновили репетиции, я пришёл в ДК Связи и сразу же оттуда ушёл».

«Даже крепкие семьи не живут двадцать лет — столько к тому времени существовал «Аквариум», — комментировал ситуацию Дюша Романов. — Нечто похожее было и у нас. Пришло время открывать форточку и проветривать помещение».

Однако Борису удалось убедить бывших друзей выступить на десятилетии рок-клуба. В марте 1991 года «золотой состав» сыграл заключительный концерт в «Юбилейном», где нашлось место и «Пригородному блюзу», спетому вместе с Майком. По сути, это было последнее выступление Науменко перед ленинградской публикой.

Объявляя «Пригородный блюз», он посвятил эту песню «потерянному поколению восьмидесятых годов». «Потерянному? Как же...» — поддел его БГ и начал играть. А во время исполнения композиции The Troggs потерявший контроль над реальностью Гребенщиков принялся крушить динамики, гитару и большой барабан.

«А теперь... Мы уходим туда, откуда пришли», — сказал как отрезал в финале идеолог «Аквариума». Глаза его пылали, и это видно на записи. Весь этот апокалипсис снимал на несколько камер режиссёр Алексей Учитель — по-видимому, для очередного фильма о закате русского рока. Вероятно, поэтому ключевая фраза БГ, процитированная в конце, выглядела немного постановочной. Но, возможно, я и ошибаюсь.

Буквально на следующий день «Аквариум» в данной ипостаси прекратил существование. Finita la commedia — после концерта в «Юбилейном» Гребенщиков, Дюша, Фан и Гаккель вместе больше не выступали, за исключением юбилейных мероприятий 1997 года.

Общих тем у музыкантов не осталось, и каждый занялся собственными проектами. А через несколько месяцев, в августе 1991 года, при загадочных обстоятельствах умер Майк Науменко. Возможно, время наступило такое — едкое и болотистое, когда из-под ног уходила почва и уходила страна.

«По просьбе моего старинного друга я попытался написать вторую часть «Правдивой автобиографии Аквариума», но не смог, — признавался Борис в интервью журналу «Урлайт». — Все участвовавшие в этой истории люди могут писать свои версии, но я своей писать не буду. Для меня это реальное включение в мифологическую жизнь, происходящее по религиозным законам, где уже никакие факты не работают. А то, что происходило реально, уже не описать, поскольку это было за гранью всего».