«Аквариум». Геометрия хаоса

Новые лётчики

Слегка опухший от тяжёлой жизни, Гребенщиков распустил «Аквариум» и собрался поэкспериментировать «в области формы». Отсутствие единомышленников его не смущало, поскольку он твёрдо решил начать другую жизнь — с новой семьёй и новыми музыкантами. Когда события внутри группы скрывать стало невозможно, Борис сделал ряд важных заявлений для прессы. В частности, в интервью журналу FUZZ он сообщал:

«У «Аквариума» за спиной, как выяснилось, сидела очень неприятная фигура. Я имею в виду не человека, а самого настоящего беса. На концертах это не всегда было ясно, но в записи виделось. Всё вроде бы хорошо, но энергия исчерпалась полностью. Чтобы с этим персонажем расправиться, мы группу и распустили».

В этот момент БГ вспомнил про Сакмарова, который в своё время был экстренно введён в состав. Тогда «Аквариум» выступал с двумя флейтистами, отношения между которыми, скажем прямо, оставляли желать лучшего. И примерно году в девяностом Гребенщиков из двух музыкантов оставил Дюшу — до случая в Северодвинске, после которого «история светлых времен» худо-бедно завершилась.

А Олег Адольфович тем временем продолжал заниматься прикладной метафизикой. Он писал искусствоведческие тексты «о природе интонационных основ современных песенных жанров», играл на флейте в группе «Выход», продюсировал альбом «Колибри» и колесил по стране в составе «Наутилуса Помпилиуса».

«Буквально через несколько дней после концерта в «Юбилейном» Боб позвал меня на студию в ДК Связи, — рассказывал мне Сакмаров. — У нас получился долгий и откровенный разговор, отчасти потому, что Гребенщиков был большим поклонником «Наутилуса». И в какой-то момент БГ грустно спрашивает: «Ты ведь теперь играешь в топ-группе? А у меня не осталось ни «Аквариума», ни музыкантов, вообще никого нет. Зато есть хорошие песни, хочешь послушать?» И сыграл под гитару половину будущего «Русского альбома». Я очень впечатлился и сказал, что готов в этом участвовать».

Для реализации новых идей Гребенщикову было достаточно камерного акустического состава. Кроме Сакмарова, он снова пригласил скрипача Решетина, аккордеониста Щуракова и басиста Березового. Борис увлёк музыкантов новыми песнями и философией раннего христианства, постоянно дискутируя с ними на соответствующие темы — от пассионарности русского народа до судьбы Пресвятой Богородицы.

«Это было время новых концепций, размышлений космогонического плана и рассуждений вселенского характера, — вспоминал Сергей Щураков. — Всё это сильно будоражило наше воображение».

Имея в библиотеке множество книг по священной истории, Борис перенёс основные тезисы нового мировоззрения на практику. Вдвоём с Сашей Липницким они разъезжали по городам Золотого кольца в поисках старинных артефактов. Со временем у Гребенщикова начала проявляться склонность к миссионерству: например, красивейшую икону «Явление Божией Матери Андрею Боголюбскому» он подарил мужскому монастырю на Соловках, а двухметровое распятие — храму в Листах.

«Без преувеличения скажу, что всё, что я знал тогда об иконах, мне было известно от Липницкого, — признавался Борис. — Настоящим собирателем я так и не стал, но чудо иконописи для меня раскрыл именно он. На вернисаж в Измайлово мы с ним ездили много-много раз, и экзотика этого места определила моё отношение к Москве. Каждый поход туда становился приключением, и все они оказывались яркими».

Новые увлечения бывшего либерала-западника не могли не сказаться на музыке. Песни «Государыня», «Никита Рязанский», «Бурлак», «Волки и вороны» получались невесёлыми — словно иконы, написанные 38-летним художником, которого искушают демоны. Но и в них, под стать эпохе, между цитатами из Евангелия ощущалось дыхание времени. Тем более что песни эти рождались у Гребенщикова при участии единоверцев из новой группы, которые вкладывали всю душу в их музыкальную составляющую.

«В девяностых годах я много читал Льва Гумилёва, и у меня была выстроена стройная евразийская концепция о том, что Русь и Орда — это, по сути, одно и то же, — говорил Сакмаров. — И я тщательно насаждал в нашей группе ордынские мотивы. Эти отблески евразийства отчётливо слышались и на концертах, и в записи... Я тогда научился играть на гобое, чтобы у нас звучал какой-нибудь диковатый инструмент. В свою очередь, Серёжка Щураков не отставал от меня и гениально освоил мандолину».

В апреле 1991 года Гребенщиков с «бородой, заросшей до глаз», решил обкатать неофолковый репертуар на концертах. Сакмаров предложил начать путешествие с родной Казани, в которой проживал его родственник — сказочный персонаж по имени Лёша Кайбиянен. Будучи мужем родной сестры Олега, он преподавал английский язык и имел некоторый опыт организации рок-концертов. Впечатлившись выступлением банды Гребенщикова, Алексей предложил странствующим вагантам «сконструировать небольшой magical mystery tour». В итоге домой новоиспечённый проект, названный просто и лаконично — «БГ-Бэнд», вернулся ровно через год.

«За это время мы объехали сорок пять городов России и дали сто пятнадцать концертов, — подвёл итог Борис. — Больше, чем «Аквариум» за десять лет работы».

Практически всюду их ожидал восторженный приём, так как многие российские города видели группу Гребенщикова впервые. Жители Поволжья встречали музыкантов на пристанях, в Волгограде их принимал «православный Вудсток» с хоругвями, а на Соловках монахи прокрадывались на концерты тайком.

«Нижний Новгород оказался просто восхитительным местом, — рассказывал БГ впоследствии. — Особенно его храмы, иконы и женщины. Дамы сразу же взяли нас в оборот и вели по Волге аж до самой Казани. Наша воля была полностью парализована их заботой и лаской. И даже капитан судна был сражён их обаянием и позволил нашему гарему оттянуться вовсю».

Говорят, что в Саратове музыканты устроили пресс-конференцию «для народа» прямо в зале, а в Самаре перфоманс закончился глубокой ночью в холодных водах святой реки Волги.

«Нас с Гребенщиковым тогда объединяла сильная тяга к романтической сексуальности, которая до моего появления в «Аквариуме», по-видимому, реализована не была, — откровенничал со мной Сакмаров. — А когда начались гастроли, случился невероятный духовный подъём, сопровождавшийся большим количеством «группиз», которые у нас назывались — «партизанский отряд». Особенно запомнилось несколько симпатичных девушек из Самары, которые ездили за нами по всей Волге. В Казани появился отряд изящных фотомоделей из агентства «Лариса», причём — весьма просветлённых. Любопытно, что их никто не звал, они сами пришли».

Однако радость обретённой свободы была омрачена на местности хмурыми реалиями, нехарактерными для эпохи «стабильных восьмидесятых» — разрухой, провинциальной нищетой, масштабными забастовками и демонстрациями.

«Время летело центробежно, — вспоминал БГ. — Магия и личные проблемы так густо висели в воздухе, что их можно было резать ножом. Это был так называемый «переходный период». Новые песни лились как из ведра — вероятно, до этого аура старого названия так тяготела над нами, что эффективно тормозила любые творческие импульсы».

В августе 1991 года, в самый разгар тура, в России грянул путч. Телеканал CNN круглосуточно транслировал, как на московских улицах грохочут танки, на Дворцовой площади строят баррикады, а на Невском народ расставляет лотки и продаёт водку. По телевизору транслировали «Лебединое озеро», и казалось, что страна находится в ожидании конца света.

На фоне всеобщего уныния бодрился только «БГ-Бэнд», который в тот момент болтался где-то между Новосибирском и Усть-Илимском.

«Я думал о том, как жить дальше, — размышлял тогда Борис. — Мы предполагали уйти в подполье и искать какие-то другие формы существования. Мы собирались вести партизанскую войну всеми доступными средствами».

В те дни Лёша Кайбиянен договорился с друзьями из местной филармонии о невероятном «трафике мечты»: по городам Сибири «БГ-Бэнд» перемещался, как группа Led Zeppelin — на спонсорском самолёте, прикреплённом юридически к одному из новосибирских заводов. Глядя, как музыканты переживают о судьбах многострадальной родины, пилоты предлагали сменить курс и забросать Кремль ящиками с портвейном, которыми воздушный корабль был набит под завязку.

Слава богу, через несколько дней силы демократии одержали победу — путч был подавлен, и весь мир вздохнул с облегчением. В честь этого события французская радиостанция NRJ решила организовать крупный международный рок-фестиваль «Памяти героев» — с участием Боба Гэлдофа, Дэйва Стюарта, Пола Янга, Дэвида Боуи и Боя Джорджа. Отдавая дань мужеству победителей, на акцию пригласили и русских артистов, а именно — Бориса Гребенщикова и Сергея Курёхина, которых подсунул организаторам вездесущий Артемий Троицкий.

Мне эта идея казалась тогда полной утопией, поскольку Боб с Капитаном не общались уже несколько лет. Последний раз их видели вместе ещё в 1986 году, и воды с тех пор утекло немало. Но в жизни всё оказалось иначе.

«Мы с Курёхиным случайно пересеклись в Доме кино, — рассказывал мне Борис. — После того, как мы жутко надрались, я обнаружил утром, что Сергей спит под столом у меня на кухне, прямо в плаще. Судя по всему, выпили мы тогда изрядно... И буквально со следующего дня стали придумывать, как наш творческий потенциал можно применить. И у нас начался настоящий приступ совместной деятельности».

В этот момент друзьям и подвернулся Троицкий, предложивший великолепную авантюру с французским фестивалем. Они узнали, что 21 сентября на парижской Place De La Nation соберётся триста тысяч зрителей, а само действо будет транслироваться на восемьдесят стран мира, напоминая легендарный Live Aid.

«Начало девяностых было временем полного отсутствия логики и потому — временем необъяснимых чудес, — замечал позднее БГ. — Ближайшей аналогией в мировой литературе является, пожалуй, «Алиса в стране чудес». Поэтому, когда Белый Кролик передал нам с Капитаном приглашение выступить во Франции, мы даже глазом не моргнули».

Едва приземлившись в Париже, неунывающие менестрели узнали, что им уготована роль хедлайнеров, а прямо перед ними будет выступать Дэвид Боуи. После чего, как истинные авангардисты, они решили составить программу из песен, которых до этого не исполняли. Это была рискованная авантюра, фактически — «петля Нестерова».

И вот крашеный и свежевыбритый Гребенщиков выходит на сцену, прикуривает сигарету и начинает толкать манифест на английском языке:

«У Франции с Россией много общего. Вы изобрели революцию и истребили королевскую семью. Потом мы сделали то же самое и расплатились за это жизнью миллионов людей. Поэтому я хочу сказать: Fuck the revolution!»

Революция ответила русскому анархисту мгновенно: мониторы на сцене зафонили, а гитара БГ начисто пропала из динамиков — остались только клавиши и вокал.

«Курёхин и Гребенщиков играли не под фонограмму, и звук был просто ужасным, — комментировал выступление присутствовавший на концерте Лёша Ипатовцев. — Кроме того, было очевидно, что Капитан не имел ни малейшего представления, что именно нужно играть. Или просто не слышал ничего. Гребенщиков, казалось, постоянно забывал слова и думал о чём-то совершенно ином. В общем, если закрыть глаза, с трудом можно было поверить, что ты находишься в Париже».

Позднее фрагмент этого «фри-джаза» был показан на всю Россию — в рамках музыкальной передачи «Программа А». Как это часто бывает, смонтированный сюжет впоследствии оказался утерян, и мне пришлось уговаривать редактора Сергея Антипова запустить меня в архив с Betacam-кассетами. Чудом отыскав нужную запись и перегнав съёмку в цифровой формат, я смог насладиться парижским перфомансом целиком.

Вошедший в образ БГ благостно запевал «Я ранен светлой стрелой», как вдруг совершенно диким образом — поперёк вокала — всё на свете перекрывали курёхинские клавиши. В тот момент Капитан, мягко говоря, совершенно не выглядел «аккомпаниатором Гребенщикова». Подозреваю, что подобных акций на высокобюджетных рок-фестивалях жители Европы никогда не видели. Это была лютая импровизация — но, как говорят в таких случаях, «пилот промазал мимо неба». В сильнейшем недоумении я позднее спросил у Бориса Борисовича: «Ну почему же вы исполняли неотрепетированные песни?» В ответ он лукаво и загадочно произнёс: «Ну, просто такое настроение было». И что тут скажешь?

«За три года жизни на Западе я утратил способность думать, — исповедовался БГ газете Liberation после концерта, поправляя серьгу в левом ухе. — Сейчас я функционирую инстинктивно, как животное... Русского рока не существует. Россия слишком отличается от всего, что происходит вокруг. Страной управляют чудеса, и наша музыка должна быть мистической и религиозной».

Возвращая в архив кассеты, я поинтересовался у идеолога «Программы А» — почему у Гребенщикова случилась такая лажа по звуку? И Антипов честно ответил: «Русские в тот день оказались единственными артистами, которые не явились на саундчек. Я видел, как Борис с Сергеем весело бродили по супермаркетам, а потом поехали общаться с друзьями. И бороться с этим мироощущением было бесполезно».

Судя по всему, Гребенщиков с Курёхиным решили, что им море по колено, и это соответствовало действительности. Сила тока в тот период превзошла все ожидания. С момента примирительной попойки и до середины 1992 года патриархи сделали немало. Они начали записывать совместный альбом, снялись в психоделическом кинофильме «Два капитана — 2» и пытались спасти от голода питомцев ленинградского зоопарка.

«На репетициях «БГ-Бэнда» Гребенщиков был очень искренним в своих гражданских и христианских исканиях, — вспоминал Сакмаров. — А Капитан со своей загадочной улыбкой эту красивую картинку постоянно обламывал. Было жутковато, когда приходил Курёхин и одним только взглядом уводил БГ от нас».

На этом неожиданности не закончились. Выпивая как-то ночью у кинорежиссёра Димы Месхиева, наши герои решили возродить старинную идею придворного карнавала и сделать её — традиционной.

«Это, конечно, была полная авантюра, — веселился Гребенщиков. — Курёхин внезапно заявил: «У меня есть люди, которые готовы дать деньги... И всё, что мы захотим, они сделают». Первоначально мы решили пригласить в гости западных звёзд и политиков — от Дэйва Стюарта и Энни Леннокс до Джорджа Харрисона и Рональда Рейгана... Но в итоге русские меценаты обломались и не смогли это оплатить».

Тогда ленинградские ковбои решили обойтись собственными силами. Они зафрахтовали Дом кино и разослали местной богеме пригласительные билеты на «Дружескую ассамблею», целью которой было указано «глобальное единение народов в преддверии надвигающейся катастрофы». А внизу стояла подпись: «Целуем. Боря, Серёжа».

Курёхину тогда удалось невероятное — убедить авиакомпанию Lufthansa стать одним из спонсоров этого предновогоднего безумия. Итак, вечером 29 декабря 1991 года в аэропорту Пулково высадился звёздный десант, прибывший специальным рейсом из Москвы — Сергей Соловьёв, Павел Лунгин, Гарик Сукачёв, Лия Ахеджакова, Игорь Костолевский, Любовь Полищук и Маргарита Терехова в кожаном лётном шлеме. В свою очередь, из Парижа Капитан доставил Алексея Хвостенко, а из Лондона — княжну Елену Голицыну. Непосредственно культурную столицу представляли мэр Анатолий Собчак, режиссёр Алексей Герман, астролог Павел Глоба, Вера Глаголева, Слава Бутусов, Олег Гаркуша, а также многочисленные митьки и «Новые художники».

В ту морозную ночь Дом кино превратился в настоящее «место силы». У входа гостей встречали стильные Гребенщиков и Курёхин, одетые в чёрные смокинги. Искрился фейерверк, скакали казаки с шашками наголо, а по фойе нежно растекалась лёгкая симфоническая музыка. Хлебосольные модераторы были бесподобны: БГ отжигал нечто неизъяснимое о «постижении святости через порок», а основоположник теории «Ленин — гриб» толкал сексуально-патриотические лозунги о восстановлении отечественного генофонда.

В финале объевшиеся икрой артисты дружно исполнили хвостенковский гимн «Хочу лежать с любимой рядом...». Доза алкогольного восторга оказалась настолько мощной, что во время ночной прогулки по историческому центру VIP-гостям начало казаться, что статуи на крыше Зимнего дворца вот-вот запоют ангельскими голосами. Форма была эквивалентна содержанию — над городом, недавно перекрещённом в Санкт-Петербург, плавно поднималась заря новой жизни.

Этнические опыты

В промежутке между путешествием в Париж и новогодней вакханалией в Питере у Гребенщикова продолжался never ending tour по необъятной родине.

«Репертуар приходилось изобретать на ходу, часто — прямо перед концертом, — рассказывал Борис. — К примеру, в Вятке «Русская симфония» исполнялась настолько впервые, что никто не мог предсказать, какие аккорды грянут в следующую секунду, однако телепатический контакт между музыкантами был налицо».

Часть новых композиций была написана под впечатлением от творчества Башлачёва, Янки, Летова, «Калинова моста», а также «ослепительного Чижа», с которым Гребенщиков поехал в тур, исполняя его новый хит «Хочу чаю». Нагруженный кислотой, Борис запел о полуденных фавнах и психоделических сиринах на Волге, и многим стало казаться, что лидер «БГ-Бэнда» вот-вот сольётся с абсолютом.

При этом самому Гребенщикову было важно держать зазор между текущим репертуаром и классическими боевиками «Аквариума». Метод был прост: теперь на концертах исполнялись только новые произведения. Никаких «Партизан полной луны» и «Поезда в огне» Борис принципиально не пел, несмотря на уговоры поклонников.

Любопытно, что новые «песни зеркальных Вселенных» создавались в разных уголках России. «Волки и вороны» были написаны после винных дегустаций на Пречистенке, «Государыня» — в Питере, «Никита Рязанский» — на Чегете, «Бурлак» — в Саратове, а «Ласточка» — недалеко от Ниловой Пустыни, где Борис оказался волею провидения.

Дело в том, что летом 1991 года неугомонный Курёхин пригласил приятеля съездить на новую дачу, расположенную под Осташковом. Пересекая районы сакрального значения, которые славились ведьминскими традициями, Капитан предложил сократить путь и проехать к дому напрямик. Этот маршрут ему подсказал местный цыган, но слушать его ни в коем случае не следовало. В два часа ночи на подъезде к деревне машина начала проваливаться в болото. Дальше всё было как в тумане. Питерских пилигримов спасли лишь молитвы, и с божьей помощью трагедии удалось избежать.

Чудом вернувшись с дальнего берега реки Стикс, Борис Борисович заперся в комнате и на одном дыхании написал «Ласточку» и две композиции, которые история не сохранила. Стресс был настолько силён, что на сочинение этих песен у Гребенщикова ушло меньше часа.

Спустя несколько месяцев «Ласточка», «Никита Рязанский», «Сирин», «Государыня», а также пара романсов Вертинского стали основой концертника «Песни капитана Воронина», записанного в Вятке осенью 1991 года. По сути, это был прообраз будущего «Русского альбома».

«Наш звукооператор, исследователь акустических пространств и лесной человек Слава Егоров уехал в Канаду, — вспоминал Гребенщиков. — Его место занял будущий индеец Олег Гончаров. На концерте он выполз на сцену и исполнил народные пляски типа «Танцев маленьких лебедей» наоборот. Незадолго до этого скрипач Рюша, уставший отважно прыгать ласточкой в ванны, полные роз, уехал на отдых в Германию — играть старинную музыку. Вызванный ему на смену Серёжа Рыженко в Вятку приехал, но не смог преодолеть психологический стресс, поэтому концерт был сыгран квартетом».

Надо отдать должное бойцам «БГ-Бэнда» — несмотря на тяготы и лишения гастрольной жизни, бодрости духа они не теряли, спасаясь от прелестей российского быта алкогольными джемами. По их воспоминаниям, «обильное употребление водки способствовало раскрытию русского духа внутри коллектива».

В тот период Гребенщиков пристрастился устраивать импровизированные пресс-конференции. Иногда они происходили до мероприятий, а иногда — после, прямо в концертных залах. На одном из таких брифингов журналисты поинтересовались у музыкантов: «Скажите, а что именно вы употребляете из наркотиков?» Тут же последовал прямодушный ответ от Сакмарова: «Что Всевышний пошлёт».

«Во время «Русского тура» у нас присутствовал необычный гибрид — соединение православия с лёгким налетом экстази и LSD, — признавался Щураков. — Это очень удивляло, но это было».

Очевидцы вспоминают, как в одном из населённых пунктов организаторы угостили «БГ-Бэнд» бесцветной «богословской жидкостью» — без вкуса и запаха. Тут же было решено провести фотосессию с девушками из модельного агентства — в ближайшем Гефсиманском саду.

«Пока искали необходимый ландшафт, я вдруг понял, что не иду босиком по шишкам, а, скорее всего, парю, — смеялся Гребенщиков. — А музыканты мне говорят: “Смотри, как всё вокруг красиво, какое всё зелёное”. — “Что зелёное?” — “Да всё зелёное: песок зелёный, небо зелёное, солнце зелёное”». Но лишь после того, как казанско-питерские варяги увидали мотоциклиста, который задним ходом въезжал в Волгу, набирал воду в коляску и, громко урча, выливал её в сотне метров от берега, они ощутили, насколько прав был классик, утверждавший, что «умом Россию не понять».

В те времена вокруг «БГ-Бэнда» происходили удивительные вещи. Удача пёрла в полный рост, залы были набиты и денег никто не считал.

«Мой родственник и по совместительству директор «БГ-Бэнда» оказался настоящим романтиком и разгильдяем, — рассказывал Сакмаров. — Особенно интересно он выдавал зарплату. Мол, вот тебе гонорар, который Алексей измерял на глазочек. Иногда кто-нибудь спрашивал: «А больше можно?» — «Ну, если тебе очень надо, возьми больше...» Как-то мы летели в небольшом самолёте «Як-40», и Кайбиянен споткнулся с мешком денег в руках. Мятые рубли полетели по всему салону. Мы их дружно собирали, и такой цирк продолжался каждый день».

После этого становится понятно, что именно имел в виду Гребенщиков, написавший внутри буклета новой пластинки: «Группа БГ благодарна А. Кайбиянену, без которого не было бы 1991 года».

Все в «БГ-Бэнде» отчётливо ощущали, что пришло время записывать альбом. Саша Липницкий предложил Дом радиовещания на улице Качалова, поскольку был знаком с администрацией со времён исторических сессий «Звуков Му» с Брайаном Ино.

«Мои приятели Дмитрий Ухов и Саша Миловидов пообщались с руководством на предмет записи новых песен в Доме радиовещания, — вспоминал Александр. — И когда я попытался узнать «цену вопроса», мне сказали, что это ничего не будет стоить. Был подписан какой-то символический договор, непонятно даже зачем».

В обмен на эту любезность Гребенщиков отдал альбом на «Радио России» — для премьерного прослушивания и эксклюзивного вещания в эфире. Напомним, что именно в те дни «союз нерушимый республик свободных» приказал долго жить, и никаких законов в природе не существовало.

«В отличие от «Равноденствия», где был выдуманный график, здесь музыкантам предоставили чудесные условия: работай хоть ночами, — говорил Липницкий. — Мне показалось, что из-за тёплого отношения к группе, из-за того, что самые русские песни Гребенщикова записывались в старой столице России, получился такой адекватный результат. В других студиях подобной распевности и лёгкости добиться было невозможно».

«Мы снова окунулись в атмосферу государственной студии, — рассказывал БГ. — Но в Москве, за что я и люблю её, в отличие от казённого Петербурга, люди давно научились сосуществовать с «государственностью» и относиться к ней по-человечески, как к плохой погоде. Мы сталкивались с государственностью при входе и на выходе, внутри же была наша империя».

В рамках этой империи «БГ-Бэнд» позволял себе всё, чего душа желала. Узрев в студийных коридорах блестящий дуэт Гайворонского с Волковым, Гребенщиков благословил появление трубы и контрабаса на треке «Сирин, Алконост, Гамаюн». А партию тромбона исполнил музыкант из оркестра, который репетировал в соседнем помещении. Также в этой сессии принял участие Алексей Зубарев, который встретился Борису в поезде «Санкт-Петербург — Москва». Бывший гитарист «Сезона дождей» был доставлен в студию и мгновенно записал свою партию в «Конях беспредела». После чего растворился в «прозрачной дымке берёз», умчавшись на запись телепередачи «Утренняя звезда», где он аккомпанировал дочери Эдиты Пьехи.

Важный момент — настоящей «королевой звука» на микшерном пульте стала начинающий звукорежиссёр Ольга Горбунова. Так случилось, что из всех сотрудников Дома радиовещания, которые считались мастерами крупных форм, Ольга была наименее опытным специалистом. Дочь главного дирижёра Театра оперетты, она окончила Гнесинку по специальности «хоровое дирижирование», а студийным инженером стала совсем недавно, пройдя углублённый курс профильного обучения. До «Русского альбома» она записывала радиопередачи, эстраду, детские песни и нескольких бардов. Коллаборация с «БГ-Бэндом» стала её первой серьёзной работой, и на сломе эпох жизнь бросила Горбунову в самую горячую точку. Немаловажную роль здесь сыграли женская интуиция и уральские гены Ольги — и в итоге всё получилось как нельзя лучше.

«Горбунова записала именно то, что мы играли, — вспоминал Липницкий. — Она была мила, очаровательна и абсолютно не дергалась — как человек, сидящий на фиксированной зарплате. Её размеренность и неторопливость создавали удивительную атмосферу спокойствия».

Впервые со времён студийных опытов у Тропилло Гребенщиков столкнулся с продуманным саундпродюсированием. У Ольги всегда был выстроен идеальный звуковой баланс — музыкантам оставалось надеть наушники и сыграть свои партии. Всё шло чётко, с настроением и по графику.

Ещё одним существенным фактором оказалась необычная локация, в которой были расквартированы музыканты.

«Мы жили в гостинице «Измайловская», респектабельном клоповнике с высокими потолками и широкими коридорами, — весело рассказывал звукорежиссёр «БГ-Бэнда» Олег Гончаров. — Когда утром музыканты шли к метро, то проходили сквозь местный рынок, куда крестьяне из Рязани, Суздаля и Ярославля привозили иконы и церковную утварь. Менты их не гоняли, и мы прибывали на сессию очищенными и просветлёнными».

В тот момент Олег Сакмаров оказался единственным музыкантом, который сильно напрягался по поводу происходящего, поскольку искренне считал, что в студийной версии эти песни звучат не так убедительно. Кроме того, он не понимал, почему композиция «Волки и вороны» вошла в альбом «обрезанной», без мощного апокалиптического финала:

Судя по всему, про «мироносных жён» Борис Борисович решил в студии не петь. По-человечески это понятно — то, что на концертах пробивало до мурашек, на плёнке воспринималось по-иному. Возможно, в этом был определённый смысл.

«Мне тогда казалось, что на записи царит анархия, — вспоминал виолончелист Пётр Акимов, приглашённый сыграть на нескольких треках. — Спонтанно появлялись музыканты вроде меня, Зубарева, Волкова с Гайворонским, а на паре треков сыграл барабанщик Петя Трощенков. Мне чудилось, что многое делается «на шару», но в результате получилось волшебное явление природы. Борис жил этим альбомом, и когда он исполнял вокальные партии, в них чувствовалась удивительная сила».

Необходимо отметить, что, несмотря на медитативный строй, русское полуфольклорное звучание «БГ-Бэнда» стало ещё более рок-н-ролльным. С чётким барабанным ритмом в стиле The Traveling Wilburys была сделана композиция «Бурлак», попавшая на первое место хит-парада новой радиостанции SNC. Окаймляли «Русский альбом» инструментальные зарисовки Сакмарова, которые БГ выбрал в качестве intro и финала.

«Эти пьесы, сыгранные на гобое и волынке, стали реализацией моей мечты совместить архаичные пласты народных попевок с авангардными достижениями минимализма, — комментировал запись Сакмаров. — Их не стыдно было поставить рядом ни с опусами Мартынова, ни с фольклорными хорами Архангельской губернии».

К окончанию зимы 1992 года «Русский альбом» был записан. Затем он ещё довольно долго дорабатывался, но это выглядело по-своему логично.

«Мы наконец-то закончили микшировать маленький инструментал, который там должен быть, — отчитывался Гребенщиков в интервью «Комсомольской правде». — Практически шесть месяцев мы возились, чтобы найти органичный порядок песен и сделать правильную обложку... Для меня очень важно, чтобы альбом был точно сделан, чтобы печать была хорошей и всё остальное. Мне хочется потратить время и выпустить его по-настоящему».

В итоге тираж оказался напечатан лишь в конце осени — на курёхинском лейбле «Курицца Рекордс». В Москве пластинка стала продаваться только в январе 1993 года.

Примечательно, что пока альбом так долго редактировался и издавался, через студию «Колокол» начал активно распространяться демо-вариант, который Липницкий неосмотрительно дал послушать Саше Агееву. На этой версии, стихийно названной «Кони беспредела», не было инструментальных фрагментов Сакмарова, зато присутствовали композиции «Сувлехим Такац» и «Нью-Йоркские страдания», которые исполнялись на концертах, но в пластинку не вошли.

Результат тем не менее превзошёл все ожидания — независимо от того, слушал ли меломан кассетный бутлег или роскошный винил с кокетливым плакатом внутри. Напряжённость и монохромная чёрно-белая графика «БГ-Бэнда» напоминали дарк-фолк в духе акустических Current 93. Гребенщиков, случайно или гениально, попал в нерв своего времени — в данном случае раздрая и расхриста. И никогда дрожь его голоса так не соответствовала дрожи горизонта, дрожи рук и неуверенности — ни в будущем, ни в прошлом.

«Красота во все периоды истории являлась единственным абсолютом, который мне известен, — рассуждал Борис во время поездки «БГ-Бэнда» на Соловки. — Бога абсолютным считать трудно, ибо он выше понятий. Остаётся красота — как единственное, что реально. Когда начинаешь вспоминать, а что же в моей жизни было реальным, то получается, что не это, не это и даже не это. Остаётся смысл, для меня по крайней мере, только в красоте. Но если это красота, то она абсолют — как окно к Богу».

Кусок жизни

Вскоре после московской сессии гитарист Лёша Зубарев получил от БГ кассету — с просьбой разучить композиции для грядущих концертов «Русского тура».

«У меня тогда от «БГ-Бэнда» шли по коже мурашки — как здорово это всё работало, — вспоминал Алексей. — Я понимал, что Борис собирал новую группу интуитивно, и лишний раз в этом убедился, когда внимательно прослушал плёнку. Как я и предполагал, все композиции звучали очень органично, и гитара там была не нужна. Но к заданию я подошёл творчески и за несколько дней подготовился к туру».

Летом 1992 года Гребенщиков получил приглашение выступить в Израиле, где экспериментальное трио Зубарев — БГ — Сакмаров впервые исполнило новые композиции «Лётчик» и «Царь сна». Интересно, что подобный состав случился не от хорошей жизни, просто организаторы могли оплатить только троих музыкантов.

«Нам стало любопытно, а что мы можем сделать без аккордеона? — вспоминал Гребенщиков. — Мы пытались сыграть «прямо с разбега» новые песни, и получилось не очень убедительно. Но впервые они были исполнены именно в Израиле. Это был прообраз будущей группы».

Звук получался непривычным — на первый план стали выходить галлюциногенные духовые Сакмарова и длинные гитарные проигрыши, до которых Зубарев был охоч ещё в «Сезоне дождей». Тайный поклонник Роберта Фриппа, этот мастер вкрадчивых звуков начал придавать песням Гребенщикова другой объём и неожиданные оттенки.

«В Израиле у нас возникло новое групповое ощущение, — утверждал Зубарев. — Мы понимали, что идём к какому-то принципиально другому этапу».

Так случилось, что к этому времени отношения внутри «БГ-Бэнда» вплотную приблизились к стадии «расцвета упадка». Одной из причин стала череда финансовых катастроф, когда обещанный гонорар (в виде автомобиля «Жигули» или стиральных машин «Вятка») музыкантам попросту не предоставлялся.

«Непринуждённая творческая обстановка давала необходимый заряд энергии и бодрости в моей работе, — грустно шутил Кайбиянен. — Но для высоких результатов этого было мало, и я не считаю, что сделал всё от меня зависящее».

В самый разгар экономических катаклизмов родственник Сакмарова арендовал для съёмок клипа речной катер, и жизнь «бродячего оркестра» превратилась в бурный фейерверк — с ящиками итальянской граппы и очередным «партизанским отрядом» весёлых девиц. Но вернуть кредиты Кайбиянену не удалось, и он был вынужден исчезнуть с горизонта. Так Гребенщиков лишился ещё одного директора-добровольца.

Кроме того, сразу же после выступления на рок-фестивале в Сочи музыканты «БГ-Бэнда» устроили на адлерском пляже ночное побоище, после которого группа прекратила существование. Мне удалось выяснить, что Березовой не смог поделить с Зубаревым гитарные партии, а Решетин с Сакмаровым — насущные гонорары. Как признавался позднее один из участников этого карнавала, «мы тогда лаялись как псы — преимущественно из-за денег».

«После мероприятия я ушёл спать, а ребята ещё долго выясняли отношения, — признавался Гребенщиков. — Утром несколько музыкантов пришли ко мне и сказали, что играть в этом составе они больше не могут. Я и не удивился — это витало в воздухе. Березовой пил невыносимо, Петя Трощенков интересовался только собой, а Сакмаров что-то не поделил со Щураковым и уговорил меня больше не играть с ним».

Последним звеном в цепочке неприятностей стал подвиг новой барышни-директора, которая забыла взять билеты из Адлера для Зубарева и его родственников. Уволена она была прямо в самолёте.

«Мы тогда жили на абхазской земле, в пансионате под названием «Гребешок», — вспоминал Сакмаров. — Через день после нашего отъезда там высадился боевой грузинский десант и не оставил от пансионата камня на камне. От войны нас спасло только чудо, а о том, как оттуда выбиралась группа «Наутилус Помпилиус», я слышал от Бутусова и Кормильцева множество «весёлых историй». Как бы там ни было, в судьбе «БГ-Бэнда» была поставлена жирная точка».

Вскоре к Гребенщикову, Сакмарову и Зубареву примкнул профессиональный анархист Саша Титов, исколесивший к тому времени половину Европы в составе «Поп-механики».

«Сакмаров — всегдашний дипломат и любитель выступлений стадионного масштаба — сказал, что Тит снова хочет играть со мной, — рассказывал мне Борис. — Мы встретились в клубе ТаMtAм, и Саша подтвердил, что готов играть вместе. Поскольку «БГ-Бэнд» закончился, мои руки оказались свободны. И я с радостью принял предложение восстановить «Аквариум» с новыми людьми».

Осенью 1992 года Титов привёл барабанщика Лёшу Рацена из «Телевизора», что ознаменовало появление за спиной у Гребенщикова прочной ритм-секции. Дополнив состав перкуссионистом Андреем Вихаревым, Борис в союзе с Титовым и Сакмаровым не смогли окрестить новый проект иначе как — «Аквариум». О чём они торжественно заявили в одном из эфиров Саши Липницкого на «Радио России».

«Новый «Аквариум» занимается исследованием музыкальных глубин, разработкой каких-то пластов, — рассуждал тогда БГ. — В то время как прежний «Аквариум» в большей степени ехал на энергии того, что уже было сделано».

После концерта в театре петербургского Дома пионеров и затем во время гастролей в Рязани и Смоленске Гребенщиков объявил в микрофон, что выступает группа «Аквариум». А в январе 1993 года в холодном зале ДК Горбунова обновлённый состав организовал встречу со столичной рок-прессой. Информационным поводом для брифинга стало воскрешение легендарного бренда и запоздалая презентация «Русского альбома».

Самые кайфовые представители «поколения дворников и сторожей» с грохотом расселись на стульях, стоявших перед сценой. Гребенщиков расположился между двух Алексеев — по-видимому, чтобы лучше исполнялись желания. Слева от него восседал гламурный Лёша Рацен, справа — эфемерный Зубарев, кудрявый ангел в круглых очках. За ним окопался Сакмаров, на чёрной футболке которого красовался ультрарадикальный слоган «No Sex». Периодически Олег Адольфович закатывал глаза к небу, контактируя с гостями сугубо в эзотерическом ключе. После дежурных приветствий Борис пододвинул стул поближе к народу, и... рок-н-ролл стартовал.

«“Аквариум” — не образ жизни, а знамение, — Борис Борисович достал из запасников весь арсенал заготовок, отточенных им за годы общения с Курёхиным. — Мы — бурлаки, и это серьёзно. Из Небесного Иерусалима вытекает Небесная Ганга. Вдоль её берегов мы и бурлачим. Кроме того, в каком-то измерении Небесная Ганга пересекается с Волгой».

Ближе к финалу из-за кулис нарисовался Саша Титов — с бутылочкой воды в руках. Он всё банально проспал, но выглядело это символично — «я, мол, снова с «Аквариумом», но пока ещё не на все сто». Я что-то спросил у него про «Колибри», дебютный альбом которых Тит продюсировал. Басист «Аквариума» что-то ответил. Гребенщиков не без интереса наблюдал за нашей беседой, а затем торжественно изрёк: «Когда восстанет король Артур, это будет для нас сигналом». Пресс-конференция завершилась на жизнеутверждающей ноте — словно лучшие песни композитора Соловьёва-Седого.

После акции мне удалось перекинуться с музыкантами парой слов. Помню, что Сакмаров даже обиделся — мол, почему Титову задали вопрос про «Колибри», а ему — не задали. «Большой грех такой образ портить», — выкрутился я, убирая в сумку сигнальный экземпляр «Русского альбома». В это время Борис Борисович сидел в углу гримёрки, тихо бормоча под нос какие-то мантры. У меня накопилось немало вопросов, но врываться в этот оазис вселенской гармонии мне показалось грешно. И я решил не рушить ауру.

Возможно, в тот момент БГ размышлял о побочном эффекте «Русского альбома». И хотя на обложке диска не значилось слово «Аквариум», концертные афиши с легендарным названием уже облепили зимой 1993 года многие русские города. Вполне естественно, что этот факт вызвал бурную реакцию у Дюши, Фана, Ляпина, Губермана и Фагота. Но больше других неожиданным ребрендингом был возмущён, как несложно догадаться, Всеволод Яковлевич Гаккель.

«Я узнал, что Титов снова играет с Гребенщиковым, — негодовал ветеран «Аквариума». — Руководствуясь какими-то соображениями, Боб решил переименовать свой оркестр в «Аквариум». Но он не обратил внимания на то, что эта группа стала ещё и нашей. Каждый ансамбль имеет срок жизни, и когда музыканты расходятся, вместе с ними умирает и имя. Когда Боб назвал новый состав этим именем, в этом был элемент пьесы абсурда. В тот момент БГ лишил нас прошлого, и оно просто перестало существовать».

Весной 1993 года реанимированный «Аквариум» отправился в новый тур по Волге — именно в поволжских городах было решено обкатать сыроватый репертуар. В пресс-центре МИДа прошла конференция, где в расслабленной форме банда похмельных бурлаков заявила о старте «дружественного визита древнеегипетской делегации к берегам великой русской реки».

«Мы тогда искали некий пафос», — сдержанно улыбался выходец из театральной среды и новый директор группы Михаил Гольд.

Тур с фееричным названием «По Волге гуляет Рамзес молодой» по традиции оказался весёлым. Он сопровождался дикими саундчеками, на которых исполнялась вся рок-н-ролльная классика — от The Who до Grateful Dead.

«Мы эту музыку слышали совсем другими ушами, — уверял меня БГ. — Получалось так, что всё важное, что было сказано в шестидесятые в Англии и Америке, в России до сих пор не прозвучало. И мы решили воссоздать ту часть культуры, которой здесь не хватало».

Музыка доносится из вечности и запечатлевает время. Абсурдистский менуэт «Науки юношей питают» мог украсить как легендарный «Треугольник», так и записанный спустя почти два десятка лет альбом «Пятиугольный грех». Написанное ещё в Лондоне «Королевское утро» было аранжировано в необычной барочной манере. Эпический «Царь сна» являл собой попытку создать своеобразную версию Iron Butterfly. Из мини-поэмы «Назад к девственности» музыканты сделали фривольную пьеску, звучащую так, словно её исполнял оркестр под управлением Джорджа Мартина.

Самой свежей оказалась придуманная в Алма-Ате «новая вокально-фортепианная психоделика» «Отец яблок» — первая композиция, созданная этим составом от начала и до конца. Её даже не успели обкатать на концертах, а мелодию додумывали в студии, в процессе записи нового альбома.

Судя по реакции зрителей, маршрут археологической экспедиции был выбран правильно. Чтобы завершить раскопки, питерским аргонавтам оставалось нарыть никому не ведомый культурный слой. Всё дело в том, что ещё в начале девяностых Гребенщиков серьёзно подсел на историю египетских фараонов, с огромным энтузиазмом изучая «убедительную библиотеку», приобретённую им в Лондоне. Лидер «Аквариума» читал запоем историко-мистические труды, параллельно соотнося египетские божества с современной русской действительностью. Вскоре в голове у БГ родилась эпохальная строчка «Рамзес IV был прав», а также яркий слоган: «Три самые выдающиеся личности в истории мирового рок-н-ролла — это Будда, Рамзес IV и то существо, которое вдохновляло The Beatles».

Все потоки времени непостижимым образом слились в одну реку. Так рождалась идея пластинки «Любимые песни Рамзеса IV», которая на половину корпуса опередила написанные вскоре Ильёй Кормильцевым тексты про Тутанхамона и «Титаник».

«Мы поставили перед собой сверхзадачу создания acid-альбома, который помог бы каждой песне стать дверью в определённую вселенную, — заявил Гребенщиков накануне сессии. — Это уже «Аквариум» девяностых — музыка без занудности. В идеале я хочу создать русскую психоделику, которая будет на высоте 1968 года».

Записываться решили на рекомендованной Серёжей Курёхиным студии «Ленфильма», где Капитан фиксировал «Воробьиную ораторию». По словам композитора, это было единственное место в Санкт-Петербурге, где можно было внятно «уложить на плёнку» симфонический оркестр. Оставалось найти необходимую сумму, чтобы оплатить эту сессию. В тот момент музыкантов выручил Гольд — он «под честное слово» взял кредит, даже не предполагая, какой кошмар ждёт его впереди.

«Гонорар группы весной 1992 года колебался от трёхсот до пятисот долларов, и бюджета для записи не было совсем, — сокрушался Михаил. — В то время я совмещал деятельность в «Аквариуме» с обязанностями замдиректора в коммерческой фирме. И хозяин этой конторы Игорь Быстров дал мне «за красивые глаза» денег на запись».

Несмотря на то, что у Гребенщикова оставался тяжёлый осадок от сессии «Равноденствия», он дал согласие на эту авантюру — фиксировать новые песни в государственной студии.

«Первоначально нам хотелось отыграть весь материал «живьём», — рассказывал Зубарев. — Но тут началась мощнейшая психопатия. Технические условия никакие, провода длиной сорок восемь метров, ни один сигнал до пульта не доходит... Какой микрофон ни ставь, от звука гитары и скрипок там не остаётся ничего. Криминал полный».

Вести дискуссию о саунде альбома «Любимые песни Рамзеса IV» достаточно сложно, особенно прослушав в самом начале пластинки запись детского хора.

«Мы едва с ума не сошли, пытаясь зафиксировать на плёнку песню «Лётчик», — вздыхал Сакмаров. — Мы не справлялись ни с аппаратурой, ни с мальчиками, которые носились по студии, как молекулы. И решили, что пусть они быстрее запишутся и пулей валят домой».

Выбор тон-ателье «Ленфильма», представлявшего собой огромный холодный зал, оказался ошибочным. Саша Титов утверждал, что с отрицательной аурой социалистического предприятия музыканты боролись как могли. Задымили студию индийскими благовониями, но от этих изнасилованных стен веяло скорее тяжёлыми опусами Вагнера или симфониями Шостаковича, чем психоделическими мотивами Махавишну.

«Альбом «Любимые песни Рамзеса IV» мы записывали только что сформированным составом, — вспоминал звукорежиссёр Саша Мартисов. — Музыканты, стиснув зубы, работали без комбиков и с какими-то очень странными барабанами. Это было тяжёлое испытание для всех — рок-группа и техперсонал «Ленфильма» друг друга просто не понимали».

«Во всём была виновата не студия, а конкретный урод по имени Миша, который этим богатством заведовал, — жаловался мне впоследствии Гольд. — Он перепился настолько, что не знал, как у него работает многоканальный пульт Mozart. В результате Мартисов должен был осваивать технику прямо по ходу записи. Было очень мало внутренней организации, и все понимали, что «Ленфильм» — это плохо, но оставалась надежда, что это стечение обстоятельств можно побороть».

Когда инструменты и вокал оказались прописаны, неожиданно выяснилось, что микшировать это богатство на «Ленфильме» просто невозможно. Пришлось перетаскивать болванки в студию «Мелодии» — к звукорежиссёру Юрию Морозову, который в свое время отказывался работать над «Равноденствием». В тот момент хиппи-мистик отмечал двадцатилетие выхода своего культового магнитоальбома «Вишнёвый сад Джими Хендрикса». Тряхнув длинными волосами и сбросив сигаретный пепел на пол, Морозов прослушал исходники и негромко молвил: «Большая часть сигналов у вас запорота, но я сделаю всё, что смогу».

Увы, даже после его ювелирной работы звук на «Любимых песнях Рамзеса IV» оставался сухим и невыпуклым. Несмотря на присутствие индийской тампуры и обратного рояля, аквариумовская психоделия напоминала не концептуальный альбом, а репетиционную запись, сделанную в полевых условиях.

«Абсолютно гениальная по замыслу и аранжировкам пластинка была убита по звуку, — с болью в голосе отмечал Сакмаров. — Она должна была получиться на уровне тяжёлых психоделических номеров в духе The Beatles и Хендрикса... В итоге как гашишный диск он звучал идеально, а как кислотный — не дотягивал».

«На «Рамзесе» мы развернулись вовсю, так в России никто не делал, — утверждал БГ. — Мы пошли на чудовищные расходы, чтобы сделать всё по-настоящему. У нас было желание сотворить что-то принципиально новое и нужное для этой культуры. Мы вышли одни в этот мир и попытались его преобразовать. Я не хочу хвалить «Аквариум», но тогда мы шли абсолютно против шерсти. В кошмарных антисанитарных условиях мы всё-таки пытались жить по-человечески».

Открытие алмазного пути

В первой половине девяностых родной город Гребенщикова представлял собой унылое и небезопасное зрелище. Устоявшийся термин «бандитский Петербург» обозначал, что по вечерам всем лучше сидеть дома. Местную интеллигенцию в общественных местах не покидало ощущение правоты мудрого Джеймса Брауна — что вот-вот начнётся беспредел и надо будет резко сматывать удочки. В одну из тех мрачных зим Курёхин всерьёз задумался о переезде в Германию, а Гребенщикова даже посетило видение о том, как Россия погружается под воду.

«В Питере жить нельзя», — любил говаривать БГ в те хмурые времена. «А что же тогда с ним делать?» — вопрошали у него приятели. «Только уничтожить», — изящно парировал «городской Робин Гуд».

А пока сверкающий золотом шпиль Петропавловской крепости был виден не только водолазам, город на Неве наполнился множеством подпольных лабораторий, в которых производилось сырьё для расширения сознания. Для обладателей малиновых пиджаков наступил настоящий калифорнийский рай: запретные плоды рекой текли в культурную столицу отовсюду — из Амстердама и Лондона, Душанбе и Алма-Аты. В Москве картина была примерно такой же, но только масштабы оказались другими — механическая нагрузка на кладбища и морги увеличивалась не в арифметической, а в геометрической прогрессии.

«Перестроечный оптимизм успешно рассеялся, и на смену ему пришли настроения полнейшей эсхатологической безысходности, — писал критик Сергей Гурьев. — Затем рок-тусовка насытилась мраком и медленно потянулась в ночные клубы — ломать суставы в ритмах рейва».

В то голодное время играть концерты было негде, да порой — и не на чем. Многие реально сломались: кто-то бросил занятия музыкой, а кто-то навсегда остался «в небесах с бриллиантами». И только ваганты Гребенщикова упрямо продолжали свой поволжский тур.

«Во время гастролей русские иконы особенно ярко воспринимались под Revolver и кислоту, — признавался мне Борис. — Нам удалось найти фантастического немца-сталиниста, который в обмен на бюстики Ленина и Сталина выдавал нам мешки кислоты. И «Аквариум» этой кислотой был несколько раз сплочён».

«Это был период интенсивного напряжения в вопросах глубины познания мира, — интеллигентно комментировал эти духовные поиски Сакмаров. — Мы шли по стопам Тимоти Лири, Кена Кизи и Джона Леннона. При нашем суровом климате мы умудрялись выдерживать глубину подобных переживаний».

Удивительно, но именно в эту непростую эпоху судьба несколько раз улыбнулась «Аквариуму». Сначала Титову и Рацену неожиданно досталась двухэтажная пристройка в районе Фонтанки, где можно было круглосуточно записываться. За хроническую неуплату там были отключены телефон и ряд коммунальных услуг, но эти мелочи никого не пугали. Здесь собирались люди, которых интересовали исключительно приключения звуков, борьба и единство тембров. Вскоре к штатному аквариумовскому звукооператору Саше Мартисову добавился лохматый инженер Вадик, который курил огромные косяки, но обладал идеальным слухом и замечал неточности у Pink Floyd.

Часть аппаратуры на Фонтанке осталась от группы «Телевизор», а многоканальная студия TASCAM была подарком «Аквариуму» от музыкантов Crosby, Stills & Nash после концерта в Монреале.

Показательно, что эта техника, собранная «с миру по нитке», внезапно проявила человеческие качества. Она дышала и хотела работать. В итоге в этом сказочном пространстве были записаны альбом «Пески Петербурга» и несколько старых композиций, а также демо-запись «Наутилуса» «Титаник на Фонтанке», где Гребенщиков исполнил кормильцевский гимн «Я хочу быть с тобой».

«Впервые в жизни у нас была неограниченная по времени собственная студия, где мы могли делать всё, что угодно, — вспоминал лидер «Аквариума». — Естественно, я набросился на это, как голодный пёс».

Затем Гребенщикову крупно повезло, и он запеленговал репетиционную базу, расположенную на последнем этаже знаменитого сквота на Пушкинской, 10. Любопытно, что соседи там оказались просто идеальные — музыканты «ДДТ», «Пикника» и «Двух самолётов». Осваивать новое акустическое пространство направили недавно разведённого Сакмарова, которого вскоре ожидали острые ощущения. Дело в том, что по ночам в огромной квартире бродили духи из разных эпох, а медведи с репродукций Шишкина сползали со стен и вели себя негостеприимно. Ещё был реальный местный кот, со снайперской точностью заявлявший свое право собственности на музыкальные инструменты.

«Когда духи отбивались от рук, нам приходилось идти на крайние меры, — уверял меня БГ. — Тогда из Пятигорска приезжал наш давний друг — ясновидец и духогон Григорий и задавал им жару. Духи на время успокаивались, но вскоре из картин опять начинали вылезать звери».

Стоит заметить, что жизнь в подобном режиме мало способствовала психическому здоровью Гребенщикова. Нужно было искать эффективное противоядие, и вскоре Борис его нашёл. Так случилось, что в районе 1993 года идеолог «Аквариума» плотно подсел на буддизм.

«По дороге в Берлин я прочитал книгу «Открытие алмазного пути», — рассказывал Борис Борисович. — В самолёт я сел обычным человеком, а вышел из него законченным тибетским буддистом».

Последствия подобных метаморфоз не заставили себя долго ждать. Уже через пару месяцев БГ посетил Крым, где автор «Алмазного пути» и странствующий философ Оле Нидал проводил открытый сеанс перемещения сознания. В целом ничего сложного — у медитирующих пациентов в районе макушки открывалось небольшое отверстие, в которое при удачном стечении обстоятельств выталкивалось сознание — словно в момент смерти. На Гребенщикова подобное разъединение тела и духа произвело сильное впечатление. Пообщавшись с гуру-датчанином, который до превращения в буддиста был удачливым контрабандистом, Борис отправился на собственное сорокалетие «подводить итоги» в Непал.

Ехал он, что называется, на деревню к дедушке. «Всё очень просто, — напутствовал неофита скандинавский миссионер. — В Катманду есть ступа Боднатх, приходишь туда и спрашиваешь ламу».

Как известно, до Непала Гребенщиков добрался и ламу нашёл.

«Мы с женой не знали, куда едем, — вспоминал БГ. — Знакомая переводчица с большой задумчивостью сказала нам: «Объяснять бессмысленно. Увидите сами и всё поймёте». Так мы и ехали из аэропорта в никуда — по улице, на которой грязь, какой в России мы ещё не видели. Толпы велосипедистов, под ногами — дети, коровы и собаки. И ни одного фонаря: вечером в Катманду на час отключали электричество, зато везде горели свечи. Но когда мы дошли до великой ступы Боднатх и поднялись на неё, всё стало ясно и понятно — мы приехали в правильное место».

Мир вокруг начал приобретать фактуру сна. Находясь между явью и грёзами, восхищённый паломник устроил в центре Непала «тибетское танго», а именно — неформальную презентацию нового хита «Не пей вина, Гертруда».

«Я пел ночью в пьянющем виде на главной улице Катманду, — радостно сообщил друзьям Гребенщиков. — И там для меня открылась другая вселенная».

После возвращения из рая БГ попытался расширить горизонты сознания музыкантов. Стены на Пушкинской, 10 были немедленно перекрашены в тибетский тёмно-красный цвет. На этом фоне Борис вдохновенно проповедовал основы буддизма, и вскоре знаковые слова «карма» и «чакра» прочно укрепились в лексиконе банды похмельных сиринов. Правда, сам процесс просветления происходил не без сопротивления материала. И если фраза «я сяду в лотос поутру посереди Кремля» воспринималась как стёб в духе Майка, то новейшая теория о «Волге-матушке — буддийской реке» сразу же натолкнулась на неприятие со стороны наиболее подготовленной части аквариумовского населения.

«Как человек, рождённый на Волге, я не мог согласиться с рядом тезисов из песни «Русская Нирвана», — возмущался бывший житель Казани Олег Сакмаров. — Ни одного буддиста у нас отродясь не было. Сейчас они появились, но, скорее, экзотические. Я, конечно, на концертах любил поорать вторым голосом «Сай Рам, отец наш батюшка, Кармапа — свет души», но орал я абсолютно по-русски, традиционно. По сути, для меня это была противоестественная песня».

К моменту написания «Русской Нирваны» и «Не пей вина, Гертруда» (в припеве которой затаилась строчка из «Гамлета» в переводе Пастернака) у «Аквариума» образовался целый блок «странных», по определению Гребенщикова, песен. Практически все они сочинялись в дорогах и разъездах. Уже рухнул «железный занавес», и, как следствие, часть концертов игралась в клубах Швеции, Германии и Израиля. На перепутье зарубежных приключений и поволжско-сибирских туров и была создана программа нового альбома «Кострома Mon Amour».

Географическая карта новых песен выглядела следующим образом: композиция про Гертруду была зачата в Новомосковске и отшлифована в Катманду, родиной «Кострома Mon Amour» стал Тель-Авив, а «Русская Нирвана» писалась в аэропорту Копенгагена. «Из сияющей пустоты» была задумана в Саратове, «Звёздочка» — в Питере и доработана в Стокгольме, а «Московская Октябрьская» нарисовалась ещё во время записи «Русского альбома». Композиции «Ты нужна мне» и «Сувлехим Такац» репетировались в ДК Связи в конце восьмидесятых годов, где вместе с БГ и Славой Егоровым их пытались записывать Дюша, Гаккель и Щураков.

«Мы решили использовать архивные боевики, чтобы вывести альбом из состояния тотального вальса, — рассказывал БГ. — Это был естественный ход, ибо все эти песни активно игрались на концертах «Костромы-тура», давая возможность выйти в полный овердрайв и сказать человечеству всё напрямую».

Как-то под вечер, когда Гребенщиков в очередной раз «вылетел в овердрайв», ему пришло видение. Он внезапно осознал, что для насыщения российского нечернозёма тибетским буддизмом его музыке требуется меньше гитарного секса, а больше задумчивости и многозначительности. Борис почувствовал, что здесь будет уместен аккордеон Щуракова, наполненный тоскливым восприятием жизни слепого музыканта, который уже не мог передвигаться без посторонней помощи. И через два года после развала «БГ-Бэнда» лидер «Аквариума» вновь обратился к Сергею.

«Боб пригласил меня летом 1994 года, — вспоминал Щураков. — Он был очень благостным, подарил массу буддистских книг и начал врубать меня в тибетский буддизм. Перебирая чётки из сандалового дерева, он с воодушевлением рассказывал про обряд пховы и про дырку в голове, через которую сознание может входить и выходить туда-сюда».

Несмотря на идеологическую устойчивость православного Щуракова, между ним и новоявленным буддистом пошёл сильный ток. В блаженном состоянии обоюдного гипноза они аранжировали «Кострому», «Звёздочку» и «Сувлехим Такац».

«Я пришёл к Гребенщикову в квартиру на Невском проспекте, возле «Стереокино», — рассказывал позже Сергей Михайлович. — Боб закрыл глаза и пел «Звёздочку». И я начал негромко подыгрывать ему на аккордеоне. Сначала я не очень много говорил — просто наигрывал, а потом спросил: «Ну как? Хорошо?» Он говорит: «Да» — с закрытыми глазами».

В середине 1994 года «Аквариум» засел в студии записывать «Кострому». Работали на «Мелодии», в здании протестантской церкви Святой Екатерины на Васильевском острове. У Гольда начали выстраиваться контрактные отношения с крупной звукозаписывающей компанией «Триарий», и «Аквариум» наконец получил долгожданную финансовую свободу — время было не слишком ограничено и оставляло пространство для экспериментов.

На этот раз с причудами местной акустики сражался один из опытнейших питерских звукорежиссёров Саша Докшин, в активе которого числились победные сессии многих местных групп. Не подкачал Александр и с «Аквариумом» — внятно прописал барабаны Рацена, сделал убыстрённый звук на «Пой, пой, лира» и плейбэки на «Костроме», а также с настроением записал скрипку на «Звёздочке» и томный вокал сестёр Капуро в «Гертруде» и «Русской Нирване».

«Докшин очень правильно выставил звук, — делился подробностями Сакмаров. — Не суетясь, он создал отличный аналоговый саунд, на мой взгляд вполне сопоставимый с «Навигатором», который впоследствии писалcя на другом бюджетном уровне».

Сам Сакмаров уверенно вошёл в роль координатора-аранжировщика и вовсю «давал Шостаковича». В «Московской Октябрьской» он придумал симфоническую фактуру, а в композиции «Из сияющей пустоты» реализовал утопическую идею БГ обрамить буддистское понятие «пустоты» десятками труб — прошу заметить, живых, а не сымитированных на синтезаторе.

«Борис сказал: «Найдите где-нибудь духовой оркестр» и ушёл куда-то, как обычно, — с улыбкой рассказывал Олег Адольфович. — От безысходности я вспомнил, что служил когда-то в военном оркестре. Дирижёр постоянно измывался надо мной, но я позвонил ему и сказал: «Кто старое помянет — тому глаз вон. Давай сотрудничать!» В итоге он привёл на «Мелодию» толпу лабухов в военной форме, которые сыграли «Из сияющей пустоты». Она оказалась почвенной по энергетике, но не в архаичном смысле, как «Русский альбом», а в контексте конца XIX — начала ХХ века: садовые площадки, вальс, белые шляпы и кринолин. Такая чеховская атмосфера у нас получилась, и это был настоящий апофеоз садово-паркового искусства».

Подобная атмосфера вполне соответствовала русско-буддистскому характеру «Костромы», где египетская герметичность переходила в тибетское просветление, а английский сплин мутировал в русскую кручину — предвестницу грядущей древнерусской тоски.

«Музыканты были в очень хорошей форме, — утверждал Гребенщиков. — Мы писались на «Мелодии», посреди комнаты стоял огромный пульт, а я всё ходил кругами и читал мантры. Сто мантр, тысяча мантр... Горели благовония — цирк был полный».

После выхода пластинки многих заинтриговал восточный фрагмент в «Московской Октябрьской», дающий подсказки ко всему альбому. Этот инструментальный кусочек был сыгран «в монгольском ключе» — как дань неожиданному сотрудничеству «Аквариума» с народным трио «Темуджин». Как гласит история, гордые потомки Чингисхана приехали в Санкт-Петербург по приглашению местного буддистского дацана, чтобы играть музыку и собрать деньги на ремонт здания. Многие приятели-журналисты рассказывали мне, что монголы произвели на них сильнейшее впечатление.

«Это было наше первое столкновение с представителями другой культуры, — пояснял БГ. — Не книжное, а настоящее. Вот сидит перед тобой человек и играет на флейте. И им интересно, и нам интересно. Вместе с монголами мы выезжали для концертов в Театре эстрады и участия в съёмках «Программы А», а затем их национальная мелодия вошла в финал «Московской Октябрьской». Причём Сакмаров сыграл её на монгольской флейте, подаренной ему собратом по цеху, асом степей».

Финал у этой истории получился непредсказуемым. Жёсткое соприкосновение двух культур привело к тому, что один из кочевников начал играть на репетициях The Beatles, за что был немедленно отозван в Монголию — с суровой формулировкой «за европейское развращение». Вскоре Питер покинули и остальные участники «Темуджина», не выдержавшие интеграции в суровую рок-н-ролльную действительность. Но произошло это не бесследно — их шаманские пляски были запечатлены в виде демо-версии композиции «Кострома Mon Amour», записанной (вместе с песней «Пой, пой лира») на Фонтанке в конце 1993 года.

Истории светлых времён

Весной 1995 года Гребенщиков вместе с Зубаревым и Щураковым выступал в Лондоне с небольшой акустической программой. Причём в тот вечер невезучий Сергей Михайлович играл на аккордеоне... одной рукой. Как выяснилось, вторую руку он сломал накануне поездки, упав в темноте с лестницы на Пушкинской, 10. Как ни странно, этот камерный концерт произвёл сильнейшее впечатление на знакомых англичан, которым захотелось стать «крёстными отцами» будущей записи. И уже летом легендарный продюсер Джо Бойд забронировал Livingston Studio и помог Борису с приглашением звукорежиссёров и друзей-музыкантов, при участии которых лондонско-питерским составом и был запечатлён новый альбом «Навигатор».

А ещё через пару недель наши с Борисом пути пересеклись в Москве. Мы встретились с целью поговорить о магнитофонной культуре для моей будущей книги — начиная с записей Майка и «Машины времени» и заканчивая опусами Егора Летова и группы «Стук бамбука в одиннадцать часов».

Идеолог «Аквариума» прибыл на встречу в сопровождении Миши Гольда и неизменного Липницкого. На Гребенщикове была белая футболка, из уха торчала медная серьга, а на груди болталась какая-то шамбала-мандала. Мне показалось, что от него шёл свет и глаза лучились простым человеческим счастьем. В тот день в офисе рекламно-полиграфической компании Public Totem, расположенной в самом сердце Солянки, происходили нереальные вещи. А именно комплексная разработка визуального имиджа грядущей пластинки, оформление плакатов, афиш, билетов и, естественно, обложки «Навигатора», над которыми работал мой приятель и концептуальный дизайнер книги «Золотое подполье» Александр Волков.

Дым вокруг стоял коромыслом — бегали курьеры, суетилась секретарша, кипел чайник, и каждую минуту звонил телефон. Надо сказать, что я добросовестно подготовился к беседе. «Интересно, что ждёт меня сегодня: интервью или исповедь?» — волновался я накануне. Угадать это, глядя на Гребенщикова, который изучал список рок-групп для книги «100 магнитоальбомов советского рока», было просто невозможно. Вплоть до того момента, когда, увидев на 94-й позиции культовую подмосковную группу «Хуй забей», Борис Борисович обрадовался как ребёнок. Как ребёнок обрадовался и я.

«Кстати, а как вы «Хуй забей» будете писать? — полюбопытствовал вождь «Аквариума». — Через многоточие или как аббревиатуру?» «Пока не знаю, — беззаботно ответил я. — Да хер с ним, меня сегодня больше волнуют «Треугольник», «Табу», «День серебра» и «Дети декабря». Давай попытаемся вспомнить эмоциональные особенности того времени?»

Как раз в те дни друзья из Public Totem подарили мне кассетный диктофон, на который БГ наговорил чуть ли не вторую часть «Правдивой автобиографии Аквариума». Ответы опережали вопросы, и у меня возникло сладкое ощущение, что мы находимся на одной волне. «Можно ещё кофеёчку?» — периодически тревожил покой хорошенькой секретарши Борис Борисович. Время летело незаметно.

Обсудив боевое прошлое «Аквариума», мы переключились на вторую тему — о роли пиар-кампаний и рекламы в музыкальной индустрии. Дело в том, что знакомые редакторы попросили меня сделать интервью с БГ для нового глянцевого издания «Рекламный мир». В разговоре присутствовала явная интрига — никто из журналистов этой темы с Гребенщиковым прежде не касался. Дальнейшие события подтвердили правильность моих предположений.

«Реклама выходящего в свет произведения искусства нормальна и необходима, — рассуждал Борис. — Это украшает жизнь. Меня с детства устраивала система, при которой в тот день, когда выходит новый альбом любимой группы, все бегут в лавку и его покупают. Если бы я вырос на музыке «Аквариума», то тоже, естественно, хотел бы знать, когда у группы появится новый диск. И точно так же побежал бы его покупать... Это делает интересной мою жизнь как покупателя».

Мне казалось, что со стороны эта беседа выглядела немного сюрреалистично, в духе классических полотен Ивана Генералича. В респектабельном офисе сидят несколько космонавтов и рассуждают о второй реальности: о прямой и косвенной рекламе альбомов, о public relations, об особенностях дистрибуции. О том, чего в России ещё толком не существовало. Ближе к концу разговора к нам подключился Миша Гольд, который поведал о поддержке «Навигатора» Комитетом по культуре Санкт-Петербурга, а также о финансовой помощи банковских структур и, в частности, «Тверьуниверсалбанка». Представить себе участие таких мощных ресурсов в жизни «Аквариума» несколько лет назад было совершенно невозможно.

«К этому проекту мы готовились давно и постоянно искали приемлемые формы сотрудничества, — объяснял Гольд. — Ведь «Аквариум» — существо самостоятельное, никогда не жившее ни с кем вместе и никогда не бывшее кому-то что-то должным. Группа умеет делать музыку, умеет продвигать её на рынке, но пока ещё мы не умеем правильно работать с деньгами».

Выслушав этот поток откровений, я неожиданно для себя предложил Михаилу пойти выпить пива, а заодно научить его «работать с деньгами». «Yes!» — с энтузиазмом отозвался коммуникабельный Гольд.

Буквально через полчаса Гребенщиков оказался на каком-то телеэфире, а мы с Мишей уничтожали холодное пиво у меня дома на Шаболовке. В ярких красках я расписывал ему пресс-конференции по книге «Золотое подполье», а также упомянул тиражи журналов и газет, в которых вышли материалы о ней. Меня послушать, так это было пиздец как круто — просто Дмитрий Дибров какой-то. Или Леонид Парфёнов. В результате директор «Аквариума», которому было не чуждо всё яркое и театральное, неслабо впечатлился. Разрушение сознания питерского гостя довершил авторский экземпляр книги, подаренный ему прямо на кухне. О пафосе дарственной надписи стыдливо умолчу.

«Слушай, а ведь у нас в Москве сейчас столько дел, а с прессой работать некому», — задумчиво произнёс Миша. Судя по всему, его мысли витали в каких-то неведомых фудзиямах, что в данной ситуации было неплохо. Неторопливо дожевав курицу и подумав ещё несколько минут, Гольд вздохнул и наконец-то решился.

«А давай-ка ты поработаешь с нами по «Навигатору», — сказал он, почесывая макушку. — Пресса, радио, газеты, журналы — ну, ты всё знаешь».

Я, мягко говоря, не сильно сопротивлялся. «Аквариум» мне нравился, «Навигатор» нравился. И ушлый Гольд, несмотря на всю комичность ситуации, тоже нравился. Вручая предоплату, он заявил: «Предлагаю договориться прямо на берегу. Пусть Гребенщиков о нашей сделке ничего не знает. Всё равно он в этих делах не слишком понимает, ему бы только песни писать. Ты будешь спокойно делать публикации, а Боря пусть думает, что это происходит само собой».

Я настолько охренел от услышанного, что согласился без лишних слов. После чего Гольд мгновенно растаял в пространстве, а по радио «Божья коровка» продолжала петь про гранитный камушек в груди.

К середине девяностых музыкальный рынок в России сильно оживился. Во-первых, появилось множество лейблов, которые с небывалым энтузиазмом принялись тиражировать компакт-диски и кассеты с архивными композициями «Аквариума», в том числе — записанными в студии на Фонтанке. Самой крупной из таких компаний оказалась фирма «Триарий», которая подготовила официальное переиздание классических альбомов — от «Треугольника» до «Равноденствия». А это значило, что, как пел когда-то Гребенщиков, — «время любви пришло».

Во-вторых, летом и осенью 1995 года страну накрыло целой волной новых глянцевых журналов — от «ОМа» и «Амадея» до «Матадора» и «Птюча». Издания старой школы — «Огонёк», «Эхо планеты», «Московский комсомолец», «Известия» и «Комсомольская правда» — начали регулярно писать о современной музыке. К ним добавились новые журналы про аппаратуру и звук, а также англоязычная пресса, ориентированная на переехавших в Россию иностранцев. Кроме того, в эфире появились первые FM-радиостанции, и резко активизировалось музыкальное телевидение. В воздухе носились флюиды новой эпохи, и прозевать их я не имел морального права.

Работа закипела. Эксклюзивную фотосессию с Гребенщиковым делал мой приятель — фотохудожник Серёжа Бабенко, прямо во время интервью. Снимки были репортажные, но с настроением. С ними мы и работали дальше — в частности, с изданиями, анонсирующими презентацию «Навигатора» в ДК Горбунова. В тот момент мне казалось, что работа по новому альбому будет лёгкой прогулкой. Я наивно полагал, что если мне нравится «Аквариум», то его автоматически полюбят и мои приятели из профильной прессы.

Но не тут-то было. Как говорят в народе, поспешишь — людей насмешишь. Глубокое погружение в архивы «Аквариума» ввело меня в состояние ступора. Во-первых, в течение последних месяцев о группе никто не писал — словно её не существовало на свете. Худо-бедно команда Гребенщикова упоминалась в течение предыдущего, 1994 года. Но мнения о её творчестве носили, мягко говоря, полемичный характер.

«Последние альбомы «Аквариума» вызывают неадекватную реакцию — как у публики, так и у музыкальных критиков, — писал «Московский комсомолец». — Эту группу сейчас любят не за новые песни, а просто за то, что она есть. От музыкантов по большому счёту никто не ждёт неожиданных откровений. Публике за глаза хватает того, что было написано несколько лет назад».

Но это были ещё ягодки. Цветочки, выросшие после совместных выступлений «Аквариума» с Дэвидом Бирном, смотрелись гораздо пессимистичнее.

«Результат получился ужасным, — огласил в «Московской правде» свой приговор Липницкий. — Я никогда не обнаруживал в раздевалке ленинградцев столь подавленной атмосферы, как после концерта 11 октября 1994 года... Русские в двадцатом веке так растратили себя, что на исходе столетия быстро утомляются и рано стареют. БГ, будучи на год моложе Дэвида Бирна, на концерте выглядел пенсионером на фоне поджарого и ожесточённого ритмом американца. БГ вещает о новых (с его точки зрения) для России истинах с Востока на удручающе старомодном музыкальном языке. Удел «Аквариума» сегодня: марши и романсы. Но, как вы понимаете, с ленинградским качеством».

Так получилось, что я присутствовал на обоих выступлениях в ДК Горбунова, и разница между уровнем артистов была колоссальной. Бывший лидер Talking Heads, не сильно напрягаясь, высокохудожественно втоптал в паркет все идеалы юности. Мне говорили, что после одного из концертов Борис беспощадно напился, и мудрый Липницкий в своей статье талантливо объяснил почему.

Дальше было ещё хуже. После выступлений с Бирном «Аквариум» сильно лихорадило и часть концертов была отменена. Об этом я узнал случайно, прочитав откровенное интервью Бориса в одной из архангельских газет. Материал датировался декабрём 1994 года, и, похоже, группа переживала тогда сильнейший раздрай.

«Мы искренне пытались что-то сделать, но попали в тупик, — комментировал Гребенщиков последние годы жизни «Аквариума». — В какой-то момент я из этого тупика свалил в Америку. Потом, пожив два года вне «несжатых нив России», я вернулся, и у меня пошли песни, которые нельзя было играть с этой группой. Поэтому «Аквариум» кончился и начался «БГ-Бэнд».

И сейчас мы опять попали в ситуацию, когда группа возродилась, записала три альбома и выяснилось, что мы опять стали историческими монстрами. Вследствие чего вчерашний концерт в Архангельске был последним выступлением «Аквариума» как группы. Здесь мы начали, здесь и закончили. Нельзя больше в этом составе, с этим подходом что-то говорить. Я скорее буду молчать».

Конец цитаты. В этой ситуации Гребенщиков уже начал задумываться о сольном альбоме, но тут вокруг него стали происходить чудеса. Нелепый концерт в Лондоне, после которого восхищённый Бойд нашёл студию, а Гольд — инвесторов, превратил неземные фантазии в реальность. В конце туннеля неожиданно забрезжил свет — в особенности после того, как Бориса посетили залётные строчки про «шумят-горят бадаевские склады». Потом были придуманы «Кладбище» и «Настасьино», а за неделю жизни в Париже оказались написаны и остальные песни. Ещё через пару месяцев на Livingston Studio всё было доведено до логического совершенства. «Ответственно говорю вам — такого не бывает», — признавался БГ в финале сессии.

У «Навигатора» была масса достоинств и мощная мифология. Всех интриговало то, что пластинка писалась с кучей английских саундпродюсеров и музыкантов — в частности с барабанщиком Fairport Convention и Пола Маккартни Дэйвом Мэттэксом и экс-гитаристом The Rolling Stones Миком Тейлором.

«На Тейлора мы вышли через общих лондонских знакомых, — воодушевлённо рассказывал БГ. — Позвонили. Тейлор приехал в студию в драном макинтоше с дешёвой японской гитарой за двадцать долларов. Взял в руки чужой Gibson, все ручки повернул «вправо на 10», спросил: «О чём песня?», и сыграл резкие блюзовые партии буквально с первого раза. Это была школа The Rolling Stones».

Во всей британской эпопее «Аквариума» присутствовали какая-то нетипичная для русских рок-групп удаль и ощущение праздника. Недавнее фиаско с Бирном растаяло на улицах Лондона, как страшный сон.

«Из околоземного пространства мы наконец-то вышли на орбиту, — говорил тогда Гребенщиков. — Мир стал единым местом, не разделённым на страны и политические округа. Вообще русский становится истинно русским, только перестав зависеть от своего околоточного».

Как выяснилось в процессе беседы, в сессии активное участие принимала лондонская красавица Кейт Сент-Джон, игравшая на гобое со многими рок-звёздами, включая Ван Моррисона. В течение нескольких месяцев они с Борисом обменивались факсами, уточняя нюансы аранжировок и приглашённых музыкантов. А за микшерным пультом колдовал легендарный Джерри Бойз, и его тандем с БГ можно было проанализировать в журналах для специалистов по звуку. Порассуждать «про саунд» Борис любил с незапамятных времён — я и глазом не успел моргнуть, как разговор переключился на «английский стандарт» Дэйва Стюарта, «стену звука» Фила Спектора и студийные находки Джорджа Мартина. Подобный объём информации давал понять, что «Аквариум» уверенно перешёл на мировое время, а все вышеупомянутые персоналии имеют к «Навигатору» самое прямое отношение. По крайней мере на метафизическом уровне.

«Продюсерами альбома — в западном смысле этого слова — были я и Кейт Сент-Джон, — подвёл БГ итоги лондонских приключений на пресс-конференции в одном из московских клубов. — Мы сошлись с Кейт в понимании звука, и она помогла нам сделать то, что мы сделали — к слову, по фантастически низким расценкам... Я хотел работать в Англии с самого начала, и для меня вполне естественно записывать альбомы именно там. Я не хочу сказать ничего плохого про местные студии звукозаписи и русских звукоинженеров, но всё, что я слышал за тридцать лет существования нашей музыки, никогда не выходило за рамки любительской звукозаписи».

После этих слов я задумался о порядке действий. Для начала надо было внимательно переслушать демо «Навигатора». Вместе с «Костромой» это был уже третий диск, сфокусированный вокруг эстетики «Русского альбома». Опять у Бориса наблюдались переизбыток вальсов и минимум драйвовых номеров. Оставалось лишь уповать на то, что «акулы пера» не заметят пересечений между «Таможенным блюзом» и концертным боевиком «Козлы», исполнявшимся в 1986 году.

«Я боюсь, что у меня все блюзы похожи на “Козлов”», — как-то в порыве откровения признался Гребенщиков.

Вскоре идеолог «Аквариума» привёз из Лондона полностью отмастеренный альбом. Мои надежды на качественное студийное сведение оказались небеспочвенными.

«Несмотря на некоторую нервозность, конечный результат оказался в пользу концепции Гребенщикова, — соглашался со мной Сакмаров. — Начались радиоротации, посыпались приглашения на концерты в России и Европе. Удивительное сочетание английской сдержанности и русской «разорви рубаху на груди» впервые вывели «Аквариум» на мейнстримовый уровень в массовом сознании».

Последствия не заставили себя ждать. Билеты на три московские презентации «Навигатора» были раскуплены задолго до события: организаторам пришлось в пожарном порядке делать дополнительное выступление. При поддержке «Европы Плюс» песни «Голубой огонёк» и «Три сестры» стали ротироваться на радио, вот-вот должен был появиться видеоклип «Гарсон № 2».

В итоге всего за несколько дней в России было продано десять тысяч экземпляров «Навигатора», а ещё через неделю на оптовых складах не осталось ни одного компакт-диска из двадцатитысячного тиража. Кассет разошлось в несколько раз больше, и для 1995 года это были неплохие показатели.

Ровно через месяц, обедая в клубе «Московский», Гребенщиков не без удивления листал составленную мной толстую папку с материалами про альбом «Навигатор». Это был, наверное, первый пресс-клипинг в истории «Аквариума», который Борис держал в руках. Понимая торжественность момента, мы оба молчали. Помню, что расположенная в хронологическом порядке подборка делилась на пять типов: анонсы концертов в Горбушке, развернутые интервью, аналитические материалы, англоязычная пресса и, наконец, рецензии на «Навигатор».

«Спасибо за пять звёздочек», — улыбнулся Борис Борисович, разглядывая сквозь стильные очки от Armani мою рецензию в газете «Известия».

«Не за что, — недовольно проворчал я. — Там изначально было четыре звезды, а пятую дорисовали прямо на вёрстке. По-видимому, это сделали твои фанаты-дизайнеры».

Сюжеты

Спустя несколько месяцев «Аквариум» опять ринулся в Лондон — записывать альбом «Снежный лев». Студия была той же, и местные волшебники не изменились: Кейт Сент-Джон, Дэйв Мэттэкс и Джерри Бойз. Запись прошла легко и быстро — все в Livingston Studio друг друга прекрасно понимали. Но из Англии группа вернулась с потерями — там с мутными бытовыми перспективами остался жить Саша Титов. О своём решении он сообщил в последний день сессии.

Для всех этот факт оказался полной неожиданностью. Через несколько дней мы с Гребенщиковым и Липницким встретились в Москве и попытались составить «заявление для прессы». Но дальше предварительных набросков дело не пошло. Всю ночь мы просидели в клубе «Сохо», пили сухое вино, а потом по-дзенски решили: пусть всё плывет по течению. Никаких заявлений, никаких интервью. И под утро разъехались по домам.

Видимо, этот мозговой штурм и какие-то мои идеи произвели определённое впечатление на Липницкого. Он организовал ещё одну встречу с БГ, где от лица «Аквариума» предложил поработать с прессой по «Снежному льву», который должен был выйти на компакт-дисках и кассетах. «Сколько это будет стоить?» — доброжелательно спросил Борис, чем сильно меня смутил. Я не представлял, как буду принимать купюры из рук Гребенщикова. И после паузы я предложил несложную схему: «Давайте сделаем так... Я буду по мере сил вам помогать, а дальше посмотрим». Глядя на просветлённые лица небожителей, я понял, что угадал. Похоже, что это был единственно правильный ответ.

В процессе дальнейшей беседы я узнал несколько новостей. Из группы ушли Вихарев и Рацен, зато закрепился скрипач Андрей Суротдинов, которого порекомендовал Решетин. Кроме того, в «Аквариуме» поменялся директор — место Гольда занял Стас Гагаринов, который увлекался модной электронной музыкой: Трики, Massive Attack, Chemical Brothers. Какие подводные камни таились в этих переменах, я старался не вникать. Других забот хватало.

Но на этом сюрпризы не закончились. Параллельно выяснилось, что новый альбом записывался «Аквариумом» «за свой счёт». И приглашённые на сессию английские музыканты работали в долг. Знали, что БГ не подведёт — когда будет возможность, обязательно рассчитается.

«Со спонсорами «Навигатора» мы получили такую головную боль, что больше возвращаться к этому вопросу мне бы не хотелось, — признавался Гребенщиков. — Это было одноразовое сотрудничество, и сегодня группа никому ничего не должна. Самое смешное, что мы до сих пор не получили ни копейки».

«Об этом лучше не говорить, — перебил его Липницкий. — Это не укрепляет имидж группы».

«А как ты видишь концертную деятельность «Аквариума» после ухода Тита?» — чтобы разрядить обстановку, я задал невинный, как мне казалось, вопрос. Абсолютно не предполагая, какой взрыв эмоций за ним последует.

«После тяжёлого концерта в Челябинске, когда я слёг, скажем так, с нервным истощением, а нашему роуд-менеджеру вырезали половину желудка... — начал свой монолог БГ. — Почему? От переутомления. Сейчас в России резко изменился климат. Для меня 18 декабря 1995 года, когда выбрали коммунистов, в небе что-то изменилось. То, что называется Небесная Россия. И то, в какую сторону это изменилось, вызывает у меня физическое отвращение. И я, честно говоря, в такой России играть не хочу и не буду. До тех пор, пока не определится моё отношение к этой ситуации.

А пока то, что я вижу — когда алкаш-президент в состоянии клинического запоя отдаёт приказы убивать собственных граждан, хладнокровно не замечая этого — полностью подтверждает, что в Челябинске я был прав. Это случилось на следующий день после выборов, и у меня на сцене был сердечный приступ. После концерта меня унесли, хотя я постарался доиграть. Знаешь, Тит свалил вовремя. Вместе с нами он создавал новую главу — и вот она закончена. У нас был замечательный период — четыре года полного бардака. Сегодня этот этап для меня закончился. Поэтому я не спешу с поисками музыкантов, поскольку хочу определиться со своим отношением к происходящему. А отношение будет — не мира, но войны... Сейчас наступает время окопной войны».

На следующее утро мы направились на переговоры в «Триарий». В итоге вместе с лейблом решили, что «Снежный лев» выйдет в апреле, а его презентация состоится в концертном зале «Россия».

«Как бы это цинично ни звучало, у нас вчера происходила мини-репетиция пресс-конференции», — грустно сказал я, возвращаясь к монологу БГ о ситуации в стране. «Да, да, — задумчиво пробормотал Борис. — Но пресс-конференция будет не раньше чем в апреле. Через месяц-полтора, и я надеюсь, уже многое выяснится. И тогда я буду полностью готов».

На следующий день Гребенщиков улетел в Катманду — приводить в порядок душевное равновесие. А у меня появилось время подумать и осмыслить происходящее. Надо признаться, что исчезновение Тита оказалось ударом, поскольку за неделю до записи «Снежного льва» он сидел у меня на Шаболовке и давал интервью для «100 магнитоальбомов советского рока». При этом философски рассуждал о том, что «нужно жить одним днём», и непрерывно пил водичку, утверждая, что минералка очищает организм от шлаков.

В течение нескольких часов Саша вспоминал нюансы работы в «Аквариуме», «Кино», «Зоопарке» и «Колибри». Как стало понятно позже, он не просто копался в памяти, а подводил черту под определённым периодом в жизни. Рассказывал о деталях записи «Начальника Камчатки», «Дня серебра», «Детей декабря», «Белой полосы» и «Равноденствия», о которых я даже не догадывался. Когда в конце беседы я вежливо поинтересовался про свежие новости из Питера, басист «Аквариума» внезапно разоткровенничался.

«Некоторое время назад меня с женой арестовали в клубе TaMtAm и пригрозили, что найдут повод посадить, — поведал мне Титов. — Это был обычный рейд пьяных оперативников с автоматами, которые пришли в клуб поиздеваться над музыкантами... Нам пытались подсунуть наркотики, но, к счастью для меня, не разобрались, где мой рюкзак, и подсунули кому-то другому».

Параллельно эмиграции Тита в «Аквариуме» произошла смена барабанщика, что в последние годы стало чуть ли не фирменным знаком. Уже четверть века ударники социалистического труда менялись в группе со скоростью изношенных кроссовок. Другими словами, за месяц до презентации «Снежного льва» ансамбль оказался без ритм-секции. В учебниках по менеджменту такую ситуацию принято называть кризисной. Но обошлось. С лёгкой руки Сакмарова в коллектив влились новый барабанщик и басист, которые вскоре уверенно играли свои партии. Конечно, назвать их «носителями аквариумного духа» было непросто (один играл в ресторанах на Невском, второй — у Марины Капуро и в «Поп-механике»), однако как профессионалы они были выше всяких похвал.

«После презентации «Снежного льва» в «России» я, наверное, стал мистиком, — признавался мне спустя несколько месяцев Сакмаров. — Я не мог поверить, что «Аквариум» может так быстро ожить. По моим ощущениям, наши лучшие концерты напоминали Grateful Dead. Я прекрасно понимал, что этого не может быть... Но это именно так и было».

Реакция прессы на очередную инкарнацию «Аквариума» была на удивление позитивной. Хочется верить, что не последнюю роль в этом сыграл медийный прорыв «Навигатора». В интернете начали плодиться фанатские сайты, Гребенщиков становился желанной персоной на страницах глянцевых журналов и принял участие в телепередаче «Акулы пера». Мне понравилась его реплика в эфире о том, что «вышел новый сборник текстов, который лежит в соседней комнате, потом покажу». Это было скромно и красиво.

Порой в материалах о БГ мелькали меткие наблюдения типа «ему до смерти надоели вопросы недалёких, но восторженных журналистов», но это скорее были исключения из правил. Типичное издание того времени писало об идеологе «Аквариума» примерно так:

«БГ записал новый альбом «Снежный лев». Записал в Лондоне, но живёт в Катманду. Все знакомые представляются менеджерами Гребенщикова и говорят: «Этот альбом — особенный». Невероятно: двадцать лет публика разочарованно фыркает, но продолжает ждать откровений».

Вспоминаю очередной пресс-день в московской квартире на Пречистенке. В то утро Гребенщиков был необычайно бодр и оптимистичен. В девять часов он уже давал первое интервью. Минувшей ночью Борис Борисович спал каких-нибудь сорок минут — почти до самого утра «Аквариум» выступал в одном из столичных клубов. Через несколько часов группа должна была улетать в многодневный тур, и поэтому в апартаментах царила предотъездная суета.

Представители масс-медиа сидели в гостиной, поглядывая друг на друга. Идёт такой бесконечный конвейер — одни люди в комнату входят, другие выходят, прямо живая очередь к Далай-ламе. Как написал впоследствии один из корреспондентов, «правильность и банальность ответов БГ обезоруживает: нет места для сумасшествия, ошибок и прозрений... Он благожелателен, но недоступен».

В тот момент я пытался издавать русскую версию знаменитого английского журнала «Q». Естественно, без всяких лицензионных прав. Программную статью про позиционирование музыкантов я попросил написать Владислава Бачурова — одного из любимых питерских авторов. Вот её фрагмент:

«БГ понимает, что делает вещи во многом уникальные, но при этом не всегда может позволить себе быть собой. Его закрепили на месте Гребенщикова, и он любит эту роль... Сейчас идеолог «Аквариума» сидит в кресле, близоруко щурится и медленно говорит, слегка растягивая слова. Он явно заботится о своём имидже и придаёт значение разным, казалось бы, несущественным деталям. Он разумен, но иногда иррационален. Зачем ему по перстню на каждом пальце? Конечно, он — позёр. И заявленная попытка жить так, как будто его нет, оказывается не более чем позой: он внимательно следит за прессой о себе и болезненно реагирует на критику. И всегда есть и будет дистанция между БГ и публикой, БГ и музыкантами, БГ и прессой. «Когда это было? Вскоре после того, как я сбрил бороду», — отвечает он на какой-то вопрос, и это для него важно: процесс отращивания бороды, процесс её сбривания. Всё это основательно афишируется и превращается в некий спектакль: «Это было время, когда Борис ходил с хвостом», «Помнишь, после Америки он отрастил русскую бороду лопатой?» — поклонники вовлечены в эту игру. Можно сказать, что во внешнем виде БГ значительна каждая деталь: многочисленные перстни, одежда, причёска. И значительность любых изменений породила в своё время анекдот про любовь БГ к Дэвиду Боуи: «Борис, а почему вы всегда такой разный: то акустику играете, то электричество, то с длинными волосами, то с короткими?» «Cha-cha-cha-changes», — якобы пропел в ответ БГ».

Конец цитаты. Курируемый мной русский журнал «Q» в итоге так и не вышел (кинул инвестор), а материал Бачурова остался в истории, не потеряв актуальности спустя много лет. Порой мне кажется, что так легко сейчас никто не пишет. Как говорится в голливудских фильмах, «старая гвардия». Спасибо, Влад.

Помню, как на следующий день после презентации «Снежного льва» мы с Липницким решили мотнуться на концерт «Аквариума» в город Дубну. На дворе стояла солнечная погода, ехать по пустой трассе около двух часов — почему бы и не развеяться? Тем более что мне надо было сделать интервью по альбому «Радио Африка».

Итак, выступление в Дубне делала прекрасная Наташа Янчук, дебютировавшая в 18 лет в роли музыкального промоутера. С учётом рискованности эксперимента БГ согласился выступить по льготной цене — для поднятия культурологического уровня жителей Подмосковья. Что же касается Липницкого, то он оказался искусным водителем и чудесным рассказчиком. Мы ехали следом за концертным автобусом, и всю дорогу он веселил меня байками о тайной жизни столичного рок-андеграунда. В частности, о том, как Петя Мамонов хитроумно бухал элитные напитки прямо под носом у Брайана Ино в лондонской студии, а также о сексуальном беспределе музыкантов в «рок-салоне» на Каретном Ряду.

Когда мы подъезжали к местному Дому культуры, бывший басист «Звуков Му» достал из загашника главный хит. Это была шикарная история про депрессию у Гребенщикова, когда тот услышал песни Розенбаума — барда-медика, с которым Джордж учился в одном институте. И чем больше идеолог «Аквариума» эти композиции слушал, тем сильнее ему не нравилось собственное творчество. И тем сильнее он расстраивался, прямо на глазах у своего московского друга. Липа мастерски сгущал краски, и я просто катался по салону от смеха. Хотя, надо признаться, весь его фольклор был, что называется, «с двойным дном». Ну всё, приехали.

Вечером «Аквариум», вместо предполагаемых полутора часов, отыграл почти три. Не считая выходов «на бис» и, кажется, незапланированного исполнения песни «Китай». Было неподдельное ощущение, что после неровной (и нервной) презентации «Снежного льва» я увидел подлинный «Аквариум» — раскованный, нелогичный и в чём-то действительно мистический. После такого концерта можно было смело оторваться, что мы с чистым сердцем и сделали.

Всех подробностей этой бурной ночи я не помню. Какие-то полуподпольные сауны без вывесок, которые мы с Липницким искали с громким московским матом. Массовое курение травы. Восторженные девушки, которые самозабвенно входили в астральный контакт с живыми культуртрегерами. Водка. Интеллектуальные беседы. Бассейн. Опять беседы. Опять водка. В пьяных паузах я сдуру попытался идентифицировать личность Сладкой N в одноименной песне Майка. «Ну что ты говоришь? — удивился идеолог «Аквариума». — Это же исключительно собирательный образ... Знаешь, сколько таких муз было?»

Я не знал, но догадывался. Но ответ Боба подкупил меня своей честностью. Затем Гребенщиков поведал в деталях авантюрную повесть о том, как записывался альбом «Радио Африка». Это был не просто блестящий монолог, а многосерийный детектив. С подвигами Тропилло, с ворованным электричеством из филармонии и взятками коньяком начальнику звукозаписывающего фургона. В итоге у меня возник законный вопрос: почему об этом никто не писал раньше? Почему БГ об этом никому не говорил? У меня создалось ощущение, что я держу в руках заповедную жар-птицу.

Уезжая на рассвете из гостеприимной Дубны, я увидел в дымке одинокий силуэт Бориса, который сидел на берегу Волги, сжимая в руках недопитую бутылку водки. По-моему, он находился в состоянии полного душевного равновесия с окружающим миром. Поэтому я решил не отвлекать поэта, чтобы не нарушать ауру одиночества и абсолютную идиллию...

Между пространством и временем

Несмотря на сверхзанятость и множество разных проектов, Гребенщикова и Курёхина по-прежнему тянуло друг к другу. И в этом состоянии они в начале девяностых засели за экспериментальную запись, получившую впоследствии название «Детский альбом». Друзья уверяли всех вокруг, что их совместная работа, которую они решили выпустить на лейбле «Курицца Рекордс», «будет мощным взрывом». В тот момент от них шёл такой заряд энергии, что не поверить им было просто невозможно.

Первоначально патриархи решили записать несколько песен с английской «рыбой» вместо текстов. А там, мол, видно будет. Они заперлись в студии фирмы «Мелодия» и, казалось, пропали для внешнего мира. Найти их не могли ни родственники, ни приятели, ни музыканты. Никто и предположить не мог, что эта сессия продлится так долго — с затяжными паузами на поездки «Аквариума» в Лондон, на съёмки Курёхина в кино и на его увлечение запрещённой впоследствии Национал-большевистской партией.

Ещё во времена «Русского тура» студийные отшельники попытались работать втроём: Капитан, Гребенщиков и Юра Каспарян из «Кино», который мастерски умел пользоваться ритм-боксом. Правда, на долгое время этого иллюзорного состава не хватило.

«Третьим участником сессии планировался Каспарян, но он вскоре исчез, — рассказывал мне Борис. — Потому что пришёл на запись вместе со своим учителем, который был неприятен и просто непристоен. И вёл себя непристойно — как человек, которого нужно вышибать из любого дома. И Курёхин вышиб его без секунды колебаний. Каспарян сильно обиделся и на следующий день в лучших традициях Брюса Ли заявил: «Вы оскорбили моего учителя, поэтому я не могу с вами работать». Всё это было абсолютно серьёзно... Так мы остались без ритма, что было сложно. Поэтому первый приступ не прошёл, а второй мы дорабатывали отдельными кусками. Но между кусками были огромные паузы».

В студии написание композиций происходило с большим трудом. Дорогущее время транжирилось почём зря. Две суперзвезды являлись на запись неподготовленными, совершенно не представляя, что именно они сегодня будут делать. Если ничего путного им в голову не приходило, они не расстраивались, а отправлялись в курилку к режиссёрам с «Ленфильма» и обсуждали очередной фантасмагорический проект.

«Я фиксировал запись «Детского альбома» на видеокамеру, — вспоминал Липницкий. — Но всё, что было связано с этой сессией, постоянно шло через пень-колоду. Так случилось и с моей видеокассетой, которая потом исчезла. А вообще со стороны всё это выглядело довольно странно. Было очевидно, как с какого-то момента Капитана и БГ начали буквально разрывать на части некие центробежные силы».

Всё это оказалось вполне объяснимо. Люди они были разные, и к сорока годам их взгляды на жизнь и на искусство тоже оказались разными. В Курёхине было больше дикости и беспредела, но и хаоса в его голове было больше. Математически структурированный мозг Бориса не уставал поражаться бесхозяйственности Капитана, который выбрасывал из треков поистине гениальные фрагменты.

«Я помню, как в композиции Living in the Real World Сергей сыграл на нескольких синтезаторных примочках соло неземной красоты, — восхищённо говорил БГ. — Такие вещи он делал крайне редко, и я очень виню себя за то, что вовремя не растормошил его сделать гораздо больше».

В свою очередь, Курёхин рассказывал друзьям, что в процессе записи Борис не соблюдал внутренние договорённости. Мол, Капитан пишет для альбома музыку, а Гребенщиков — поэзию.

«Я уже два года сижу и жду этих текстов, — жаловался Курёхин своему приятелю Сергею Фирсову. — И в итоге теперь мы пишемся по отдельности. Либо я, либо — он. И лишь изредка вместе. Я приезжаю в студию, записываю клавиши. Он приезжает, всё сотрёт... Наложит десять гитар. Вот так мы и пишемся».

Это была горькая правда. Нагруженный «воспоминаниями о будущем» БГ физически разрывался между «Аквариумом» и сессиями с Курёхиным.

«Они работали долго и помногу и в какой-то момент так устали, что, по-моему, вообще не могли друг друга переносить, — утверждал администратор «Курицца Рекордс» Сергей «Пит» Селиванов. — В итоге полноценного альбома у них не получилось. Осталась целая кипа материалов, на которые была потрачена уйма денег. И никуда эти треки нельзя было деть».

«Где-то году в девяносто пятом мы предприняли ещё один штурм этой высоты, и я перепел две песни по-русски, — вспоминал Гребенщиков. — Но и эта попытка сдвинуть всё с места ничем не увенчалась».

Наблюдая, как на волне увлечения буддизмом БГ вот-вот сольётся с вечностью, Курёхин убедился, насколько прав был Гераклит — нельзя дважды войти в одну реку. Понял он и другое: то, что пути к вершинам у них с Борисом Борисовичем разные. Да и вершины тоже разные.

«В процессе работы с Гребенщиковым мы начисто разошлись по творческим вопросам, — признавался мне Курёхин. — Главное расхождение было в том, что я не хотел, чтобы тексты были на английском. В результате мы не переругались, но расстались очень прохладно. Отчасти потому, что продюсер альбома Лёша Ершов хотел заработать на нём денег, а Боб, видимо, хотел резонанса на Западе и предложил английские тексты. Я сказал, что английские тексты не люблю. Это бессмысленно и глупо, петь нужно только по-русски. В результате всё закончилось тем, что я сочинил тексты сам, а мелодию напел в студии у Олега Скибы».

Впервые в жизни Капитан написал поистине смелые стихи, представлявшие собой жёсткий стёб на лирику корифеев ленинградской рок-сцены. Неопытному уху было непросто слушать, скажем, такой демонический текст, созданный за гранью фола: «Но чаек крик стоит в ушах, и Слон ебётся зря, / Я стану мягче, ближе и теплей, чем трель Соловья...»

Эти слова Сергей Анатольевич сочинил для песни, которая вошла в альбом под названием «Слон и Соловей». Поначалу она невинно называлась «Отблеск тебя», и Гребенщиков возвышенно пел в ней про «алмазный дождь» и «хрусталь сна». Капитан принципиально пренебрёг этим текстом, а взамен написал свой — нарочито издевательский. Это был явный вызов.

К большому сожалению, цивилизованного общения между героями не получилось. Рассказывая мне об этом проекте, Гребенщиков с трудом припоминал подробности, признавшись, что своего экземпляра пластинки у него нет. Да никогда и не было.

«А как ты отнёсся к тому, что Курёхин на этом альбоме вдруг запел?» — спросил я у Бориса Борисовича. «Честно говоря, я охренел, — без паузы ответил он. — Для меня это был шок».

Во время интервью с Курёхиным зимой 1996 года я поинтересовался судьбой этой тяжелейшей сессии, которая длилась более четырёх лет. Капитан спокойно заявил, что пойдёт в своих экспериментах «до победного конца».

«Я буду выпускать этот альбом специальным способом, — поделился планами Сергей. — Создам компанию «Анубис Рекордс» и буду изготавливать на ней штучные экземпляры. Просто нарезать... За десять долларов покупаю матрицу, иду к друзьям и перегоняю один экземпляр. От руки расписываю конвертики — пятьдесят экземпляров именных и сто экземпляров — тираж. Я же не собираюсь на этом зарабатывать. Мне главное, чтобы работа не пропала».

«То есть это будет чисто культурологическая акция?» — слегка опешив, переспросил я. «Чисто...» — подтвердил Капитан.

Это было последнее слово, которое я услышал от Курёхина. Через три месяца его забрали в больницу, где врачи диагностировали саркому сердца. Выпустить этот альбом Сергей так и не успел.

Сейчас мне кажется, что после записи «Детей декабря», в которой Курёхин принимал участие, его дух ещё долгие десять лет продолжал витать над «Аквариумом». И служил своеобразным индикатором — мол, а что сказал бы о новых песнях Капитан? После внезапной смерти Сергея и создания Гребенщиковым эпитафии «Капитан Белый Снег» эта незримая нить куда-то пропала. Наверное, просто улетела в небеса...

После прорывных альбомов «Навигатор» и «Снежный лев» Гребенщикова потянуло на экспериментальную музыку. Подходящий материал присутствовал — это были опыты раннего «Аквариума», о которых БГ вспомнил, находясь в Англии на отдыхе. Ему была необходима перезагрузка, и он арендовал для семьи домик на побережье, где в течение полугода занимался творческой медитацией. Из пучин подсознания лидер «Аквариума» вынырнул вместе с полузабытыми мелодиями семидесятых, из которых можно было лепить всё что угодно — с учётом того, что на дворе стоял 1996 год, самый расцвет трип-хопа, брейк-бита и культуры сэмплов.

Соблазн смешать музыку разных эпох оказался велик, и в голове у Бориса сложился замысел «Гипербореи» — одного из самых спорных альбомов «Аквариума».

«У нас был старый долг длиной в двадцать пять лет, и долг этот нужно было вернуть, — комментировал идею сессии Гребенщиков. — Просто оказалось, что вокруг нас ничего не изменилось, и мы решили записать альбом, состоящий из песен, которые всё это время лежали непонятно где, и с ними можно было как-то поиграть».

Матерый авангардизм БГ способствовал типично аквариумовской концептуальности в деле обновления реликвий. Название «Гиперборея» возникло из воздуха в процессе работы над этой «лавкой древностей». Оно будоражило воображение и перекликалось с героическими сагами в духе Роберта Грейвса и Майкла Муркока.

Фундамент нового альбома покоился на шести архивных композициях, а на второй стороне развернулось монументальное пятнадцатиминутное полотно «Магистраль», выстроенное не то как современная мантра, не то как рок-опера — с увертюрой, бурным развитием и продуманным финалом. Мощные рок-н-роллы «Люди, пришедшие из можжевельника» и «Духовный паровоз» выглядели как колонны классического здания, подчёркивающие эклектичность этого опуса. И наконец, в качестве виньеток Борис решил использовать ретро-романс «Ария казанского зверя» и неземной красоты песню «Ангел дождя»: «Ежели в доме расцвёл камыш — значит, в доме разлом, / А ежели череп прогрызла мышь — время забыть о былом».

Изначально предполагалось, что альбом будет записываться в Лондоне, но потом представители «Триария» заявили, что «денег нет и не будет». Подробности мне неизвестны — знаю только, что лейбл обанкротился, а его идеолог, переиздавший бэк-каталог «Аквариума», уже много лет не живёт в России.

Это значило, что об английских сессиях можно надолго забыть. В итоге «Гиперборею» решили делать на питерской студии «Добролёт» — на средства, взятые в кредит главой фирмы Solyd Records Андреем Гавриловым. Но по ряду причин работа там не сложилась, и вскоре музыканты перекочевали на «Мелодию». Звукоинженером в этом акустическом пространстве служил Александр Докшин, с которым группа уже сотрудничала на альбоме «Кострома Mon Amour». Незадолго до этого он закончил запись дебютного альбома Deadушек и полностью растворился в атмосфере индастриала, электропанка и глобальной работы с компьютерами. Это было именно то, что искал Гребенщиков.

«По своей сути это был почти инструментальный альбом, — уверял меня Докшин. — И никого особенно не смущало, что к жизни эти композиции никакого отношения не имели. Мы сделали огромное количество наложений духовых, струнных инструментов, массу реверсированных звуков, использовали шумы из «Библиотеки ВВС»... Насколько я помню, такого ни у кого в стране ещё не было».

Свобода аранжировок и композиционных структур разрослась до неприличия. К примеру, «Магистраль» представляла собой восьмичастную сюиту, в которой использовались как радиосэмплы, так и хористы, исполнявшие безумные тексты — с музыкой в духе произведений Рахманинова. О том, чтобы воспроизвести это психоделическое раздолье на концертах, не могло быть и речи.

«Мы попали в ситуацию битловской пластинки Revolver — записывали альбом, который на сцене сыграть было невозможно, — заметил тогда Гребенщиков. — Зато в результате получилась очень красивая игрушка-фэнтези».

Так случилось, что ещё в Англии Бориса Борисовича крепко зацепила модная эстетика, которую проповедовали электронщики из Future Sound of London.

«Нам хотелось добиться совмещения оркестрового рока с мощными компьютерными импульсами, — пояснял Сакмаров. — И выяснилась странная вещь: все в группе понимают, что это, но никто не знает, как именно это делать».

А дальше началась старинная игра в качели, когда в тупиковой ситуации все начинают перекладывать вину друг на друга. Ещё вчера музыкантам казалось, что после двух сессий в Лондоне они знают о студийной работе практически всё, но на практике выяснилось, что это не так.

Докшин с недоумением вспоминал, как в студию приходил Гребенщиков и говорил одновременно про звучание Future Sound of London и Джими Хендрикса. Идея, с которой носился тогда БГ, выглядела прямо-таки неуправляемой стихией. В итоге на пике разногласий Борис взял паузу и мотнулся «почистить голову» в Катманду, а музыкантам было предложено закончить проект самостоятельно. Вернувшись и прослушав полученные варианты, Гребенщиков пришёл в тихую ярость.

«Ребята, мы делаем совсем не то» — и эта сказанная сквозь зубы фраза означала не только экспертную оценку. К примеру, гитара Лёши Зубарева получалась слишком лёгкой, а барабаны Юры Николаева, наоборот, казались слишком тяжёлыми. К концу сессии они заметно полегчали, а местами — исчезли совсем. Их попросту решили стереть...

«“Гиперборея” — очень странный альбом, который уничтожил группу окончательно, — признавался позднее Сакмаров. — Во-первых, сама мотивация выглядела неубедительной, и зачем он нужен был Борьке, мне непонятно. Во-вторых, все песни были старыми, а когда Гребенщиков не очень трепетно относится к реализации материала, он пускается в разнообразные аранжировочные эксперименты. В итоге процесс записи оказался изнурительным и иррациональным».

Так получилось, что альбом писался очень много месяцев, но при этом у всех сохранилось ощущение какого-то недоделанного домашнего задания.

«Меня повергали в уныние моменты взаимного нежелания идти навстречу друг другу, — вспоминал скрипач Андрей Суротдинов. — Причём с обеих сторон была, что называется, коса на камень. И никакие попытки договориться ни к чему не приводили».

Возможно, причина заключалась в том, что БГ хотелось одного, Зубарев мечтал о другом, а Сакмаров — о третьем. В итоге все человеческие ресурсы оказались израсходованы, а цель так и не была достигнута.

«Все трения возникали из-за отсутствия продюсера, — был уверен Зубарев. — Гребенщиков как продюсер не дотягивал до себя как поэта, и, как следствие, в области звука у нас творился полный бардак».

Неудивительно, что результат получился компромиссным и неоднозначным. В текстах не было ни отчаяния, ни рефлексии, ни «особенного» настроения. Я не знаю, сколько именно пластинок удалось продать фирме Solyd Records, но идеальный слушатель «Гипербореи» представлялся мне глубоко вымышленным персонажем. Словно герой любимой Борисом рок-оперы Jesus Christ Superstar.

Когда самая мучительная сессия была наконец-то завершена, на внутренней обложке альбома появилась благодарность Квентину Тарантино, по поводу которой БГ мрачно шутил: «В фильме “От заката до рассвета” есть замечательная фраза: Now let’s kill this fucking band (“А теперь давайте-ка прикончим весь этот долбаный ансамбль”). Она звучит, когда на сцене играет группа-зомби и положительные герои вдруг замечают, что не все зомби ещё убиты. Поэтому мы включили голос Тарантино в композицию “Магистраль”».

В каком-то смысле история повторилась. Как альбом «Равноденствие» оказался послесловием к «Аквариуму» восьмидесятых, так и «Гиперборея» стала эпилогом к «Аквариуму» девяностых. С той лишь разницей, что ни одна из композиций на концертах группой не исполнялась. По факту этот растерянный постскриптум стал чем-то вроде бонус-трека, с годами затерявшегося на полках аквариумовских архивов.