«Если», 1998 № 06

Эллен Гуон Да услышит нас господь!

Утро началось спокойно. Джонсон сдала смену, я заступила на ее место. Она расписалась в журнале, передала мне его вместе со световым пером и удалилась. Вся ответственность легла на меня. Я уселась перед бесчисленными мониторами и включила пульт. Что называется «заняла Кресло».

Отсюда вся станция. «Центр» — центр управления Перевалочной станции номер четыре — это лабиринт некрашеных металлических перегородок. Повсюду понатыканы кресла и пульты; отсюда осуществляется управление станцией.

Кресло с большой буквы — это рабочее место начальника смены. Сейчас его занимала я. С этого места я могу давать указания аварийным командам, если что-то произойдет, и переключать на себя в случае надобности управление любой системой станции. Вот до чего ответственное место!

Когда все идет гладко, персонал Центра управления занят обычными делами. Сейчас датчики информировали о штатном протекании автоматизированного процесса — причаливании челночного корабля, разгрузке его трюма, высадке колонистов. Наши навигационные системы подключились к бортовому компьютеру корабля для составления маршрутов последующей доставки колонистов к новым местам обитания. У меня перед глазами были данные о режимах функционирования станции: атмосфера, параметры силовых установок, все системы жизнеобеспечения. Мы уже пятьдесят лет служим перевалочным пунктом для колонистов, отправляющихся за пределы Солнечной системы, чем по праву гордимся. Хотя, как правило, работа у нас скучноватая.

Но только не сегодня. Не прошло и десяти минут, как я приняла смену, — и пожалуйста! Среди моря зеленых огоньков дважды мигнул желтый. Потом он перестал мигать и загорелся ровным светом. Красным!

Я мгновенно нажала аварийную кнопку.

— Резкое падение давления в двенадцатом секторе! Отказ замков! Немедленная эвакуация! Скорее! Поворачивайтесь, ребята, это не учения, это всерьез!

Сирены стихли, и я услышала грохот башмаков по стальным настилам у себя над головой и под ногами. Я включила пульт, показывавший, где находится команда жизнеобеспечения. Ребята приближались к заартачившемуся воздушному шлюзу. Я в отчаянии ударила кулаком по подлокотнику.

— Черт, почему не закрывается шлюз? Утечка воздуха из сектора продолжается!

Судя по световой схеме, там находилось пятеро: они спешили в соседний сектор в надежде, что шлюзы закроются за ними автоматически. В противном случае бригада задраит их вручную. Если, конечно, поспеет вовремя.

Я осталась на месте. На посту старшей по смене я обязана не двигаться с места и заниматься координацией. Младший персонал бросился к забарахлившему узлу, прихватив то, что нам никогда не хочется извлекать из запасников: аварийные комбинезоны, фонари, медикаменты и все прочее для оказания первой помощи. А также мешки для трупов — на случай отказа системы жизнеобеспечения…

Но она не должна отказать! Почему не подчиняются замки?

Я сидела, глядя на пульты и вслушиваясь в переговоры по радио. Хороша работа — наблюдать за происходящим сидя, ничем не помогая своим! Мне больше всего на свете хотелось покинуть Кресло, влезть в скафандр и броситься в сектор 12, на помощь остальным. Но я, конечно, никуда не бросилась — такая уж это работа. С каждой секундой я злилась и отчаивалась все больше.

Потом я услышала в наушниках голос Харриса:

— Все хорошо, босс. Утечка устранена, люди выведены. Пострадавших нет. Порядок!

Я почувствовала такое облегчение, что закружилась голова, и откинулась в Кресле. Правда, одна мысль все равно не давала мне покоя. Замки должны были сработать автоматически. Почему они отказали? Почему?!

Четвертая Перевалочная станция играет важную роль для колонизации космического пространства. Еженедельно через нее проходят тысячи колонистов, доставляемых сюда, на лунную орбиту, челночными рейсами; дальше колонисты грузятся на крупные корабли — и в путь.

Но вообще-то эта станция — просто консервная банка, болтающаяся в ледяной пустоте. Довольно любой ерунды, чтобы все мы тут перемерли.

Никто никогда не вспоминает, до чего ненадежен наш временный дом. Ведь нас окружает бездна! Стоит отказать одному из ключевых элементов жизнеобеспечения — и поминай, как звали. Об этом нельзя думать, не то мигом тронешься. Все равно что всякий раз за едой вспоминать об угрозе подавиться и умереть.

Вообще-то станция служит уже пятьдесят лет, и отказов пока не случалось. То есть по мелочи что-нибудь обязательно барахлит, но системы — никогда. Четвертая Перевалочная станция была одной из первых, оснащенных самоналаживающимися компьютерными системами. Сейчас все к этому привыкли, но во времена строительства станции это называлось «новейшими технологиями».

И вот теперь, спустя полвека, произошел первый серьезный сбой.

Командир станции назначила мне встречу на 11.45. Потом можно отправиться прямиком на обед, но вряд ли кусок полезет в горло. Гарнер показал мне искореженную металлическую деталь воздушного шлюза, и я находилась под сильным впечатлением. Щель шириной в четверть дюйма грозила смертью пяти колонистам. Одно можно было сказать наверняка: в этот раз нам повезло.

Шагая по ковру к кабинету командира, я размышляла, какая система выйдет из строя следующей. Искусственная гравитация? Это было бы хуже всего: аварийная команда превратится тогда в беспомощных черепах, которые не смогут добраться вовремя до места следующей поломки. Или насосы воздушной циркуляции? Опять шлюзы? Перегрузка электрогенераторов?

Я вспомнила, как в детстве, пытаясь научиться управлять машиной, боялась, как бы не отказали тормоза. Что делать, если дорога резко свернет в сторону? В таком же положении оказались теперь мы.

Я вошла в кабинет и стала ждать, когда командир меня заметит. Она не отводила взгляд от плоского экрана на столе. Видимо, знакомилась с рапортом о том, как мы чуть не лишились доброй половины станции.

Некоторые офицеры непочтительно называют нашего командира «Дамой». Она старше нас всех: ей, наверное, скоро сорок. Считается, что исследование космоса — занятие для молодежи. Но стоит ей устремить на вас пристальный взгляд темно-карих глаз — и назвать ее дамой не повернется язык. Перед вами Командир с большой буквы: высокая сильная женщина с первыми проблесками седины в длинных темных прядях и с серьезным взглядом, способным растопить сверхпрочный сплав. Иногда я мечтаю с годами стать такой, как командир — не по должности, а по сути. Хотелось бы мне так же уверенно смотреть на мир и так же четко осознавать свое место в нем. А как запросто она расправляется — пардон, общается — с людьми!

— Я прочла рапорты, Форрестер. Ваше мнение?

Я набрала в легкие побольше воздуху и заговорила:

— Причина, несомненно, в отказе компьютерной системы. Люк откинулся слишком быстро и погнул внешний замок. За этим последовал отказ системы аварийной изоляции. К счастью, утечка оказалась минимальной, и мы сумели провести эвакуацию до резкого падения давления во всем секторе. Если вы ознакомитесь с рапортом, то увидите…

— Уже видела, — сухо ответила она. — И выслушала мнение Харриса о том, что всем нам грозит гибель из-за сложности компьютерной системы. Что об этом думаете лично вы?

— Компьютерная система очень старая, мэм. Ей пятьдесят лет. Когда ее монтировали, никого из нас еще не было на свете. Программы написаны на самообучающейся версии «Си-Трипл». Это один из первых языков программирования, буквально создавший сам себя; при появлении вируса он автоматически пишет для него противоядие. Системе больше не требуется постороннее вмешательство. В случае неполадок в системе энергоснабжения срабатывает автоматическая защита. Все эти годы она была надежна, как дверная петля. До сегодняшнего дня.

Командир спокойно смотрела на меня, дожидаясь, пока я переведу дух. Почему она так невозмутима? Неужели она не понимает, что происходит?

— Документация по языку компьютерной системы начисто отсутствует, — продолжила я. — Раньше она существовала, но по истечении многих лет от нее избавились за ненадобностью. Среди нас нет никого, кто понимал бы этот язык. Харрис пытался в него проникнуть и сказал, что там теперь заплата на заплате, а все вместе представляет собой настоящую головоломку. Туда никто не заглядывал уже лет двадцать, и язык все это время развивался без всякого присмотра. Представляете, какая это теперь куча-мала? Как кастрюля с переваренными спагетти или того хуже… И эта кастрюля управляет буквально всем: аварийными системами, жизнеобеспечением, причаливанием… Всем!

— Что же, при следующем отказе компьютерной системы может выйти из строя блок автоматического причаливания, и очередной челнок врежется в станцию? — спросила командир.

— Так точно, мэм. Возможно также отключение системы жизнеобеспечения из-за ложной интерпретации данных по содержанию кислорода в атмосфере станции.

— Значит, эта кошмарная ситуация назревала уже давно?

Ну вот! Сейчас я узнаю, что такое увольнение. Меня еще ни разу не увольняли с работы. Да и другой работы у меня не было. Я поступила на станцию в группу контроля системы сразу после получения диплома инженера в Массачусетском технологическом институте. Честно говоря, там меня и не думали учить «Си-Трипл» и прочим древним языкам программирования. Повышение я получила всего два месяца назад, когда прежний старший группы отправился в далекую колонию. Я думала, что справлюсь. И до сих пор справлялась.

А теперь меня с треском вышибут. Что будет со мной дальше? Куда идти? А что станет после моего ухода со станцией? Долго ли ждать катастрофы? Сколько жизней она унесет?

Вообще-то я явилась на ковер подготовленной. В кармане у меня лежал конверт для командира. Я не столько услышала, сколько догадалась, что она повторила свой вопрос, и вернулась к действительности.

— Мне нечего сказать в свое оправдание, мэм. — Я сунула руку в карман, чтобы достать конверт, который захватила с собой, покидая Центр управления. Не знаю, как обычно пишут прошения об отставке, потому прибегла к импровизации, постаралась, чтобы текст звучал официально. — Виновата, не поняла вовремя, что подобное может произойти. Система так долго работала безупречно, что никто и подумать не мог… Словом, я не снимаю с себя вины и потому намерена поступить согласно требованию долга. Вот мое прошение об отставке.

Увидев мой конверт, командир нетерпеливо махнула рукой.

— Прошение? Уберите его с глаз долой, Форрестер. Вам не удастся так легко отделаться.

— Убрать?.. — Сначала я почувствовала облегчение, потом леденящий ужас. Если меня не уволят, значит, поручат копаться во всем этом и устранять проблему?

— Да, и подальше. К концу сегодняшней смены у меня на столе должны лежать рекомендации по ликвидации возникших трудностей. Ежемесячно через нашу станцию проходят десять тысяч колонистов, направляющихся в другие миры. Мы должны без промедления взять ситуацию под контроль и избежать жертв. Возможности финансирования у меня невелики, но я поищу денег и постараюсь достойно заплатить за обновление компьютерной системы. Риск слишком велик. — Она наклонилась, опираясь о стол локтями. — Вы лучший контролер на станции, Форрестер. Знаю, вы на многое способны. Я предоставлю вам все необходимое, буду безоговорочно поддерживать, лишь бы вы достигли результата. Вам все ясно?

Я спохватилась, что стою перед ней с широко разинутым ртом.

— Так точно! — выпалила я, изображая уверенность, которой на самом деле не испытывала. Что ж, раз она убеждена, что я могу предотвратить катастрофу, постараюсь ее не подвести. — Первым делом нам понадобится самый лучший аналитик по компьютерным системам. Программы так изменились за эти годы, что их придется, возможно, полностью переписать. Проблема в том, где отыскать человека, знакомого с языком этой системы. Его уже лет двадцать не преподают.

— Значит, найдите старого программиста, — нетерпеливо сказала командир. — Не будете же вы утверждать, что это невозможно? За дело, Форрестер! — Бросив на меня пронзительный взгляд, она снова взялась за свои бумаги. Я несколько секунд глупо моргала, а потом поняла, что пора уходить. И вышла из кабинета, комкая в руке свой конверт.

Итак, тяжесть проблемы выживания целой станции взвалили на мои плечи!

Первое, что я сделала, — устроила совещание. Комната для заседаний с прямоугольным исцарапанным столом была единственным местом, где можно было собраться всей нашей группе по контролю систем. Нам не хотелось, чтобы нас слышали, поэтому столовая исключалась. Лучшие мои сотрудники и главные виновники всех неприятностей — Харрис и Джонсон — сели вместе, на ближнем ко мне углу стола; дальше расположились Смитти, Харгрейв, Пойнтер, Лекленд и все остальные. Я, как обычно, заняла место во главе стола и оглядела всех. Среди двадцати инженеров, входивших в мою группу, не было ни одного старше тридцати. Вот черт!

Нам требовался старый программист, и не просто знающий язык программирования, вышедший из употребления двадцать лет назад, а крупный специалист. Где, скажите на милость, мне его искать?

Помнится, был в институте один студент — как его звали? Макколи? Изучал вместе со мной программирование и заодно коллекционировал старую документацию. Я многое отдала бы, чтобы он оказался в нашей группе. Среди этих людей я проработала не один год и знала, что никто из них ничем подобным не увлекается.

— Вам известно, что творится с компьютерной системой, — начала я, не желая ходить вокруг да около. — Нам нужен хороший программист, имеющий большой опыт работы с языком «Си-Трипл». Огромный опыт! От него будет зависеть наша жизнь. Понятия не имею, как мы такого отыщем, но на поиски у нас есть не больше суток. Никто не покинет рабочее место, пока мы его не найдем.

Смитти поднял руку.

— Может, обратиться к агентствам по найму на Земле, мэм? С завтрашним челноком к нам уже прибудет эксперт.

— Отличная мысль!

Харрис сморщился, словно хлебнул лимонаду с переизбытком газа. Вечно у него такой вид, когда он чует беду.

— Сколько времени остается до полного выхода системы из строя, босс?

— Хочешь успеть уволиться? — Кто-то рассмеялся моей шутке. Дела были, конечно, плохи, но еще не до такой степени, чтобы люди не понимали юмора.

— Признаться, я заглядываю в списки вакансий для колоний. Кое-кому нужны инженеры по системам… — начал он.

— Можешь больше не заглядывать, — сказала я, вставая. — Пока проблема не будет решена, все переводы отменяются. С этого момента работаем по полторы смены: проверяем все системы, которыми управляет компьютер, и определяем их состояние. Каждый подает мне к концу дня предложения, где искать нужных программистов, а также добывает сохранившуюся документацию и любые справочные материалы по «Си-Трипл». Любые!

Я оглядела подчиненных. Мое внимание привлекла Джонсон, рассеянно крутившая на пальце локон огненно-рыжих волос. Мне знакомо это ее выражение, недаром мы много раз выходили вместе на смену, пока меня не повысили. Последний раз она так выглядела, когда латала прохудившуюся вакуумную трубку оберткой от сандвича с арахисовым маслом. Потом заплату отрывали в течение получаса, хотя можно было бы не трудиться — она прекрасно перекрыла утечку.

— Что ты надумала, Джонсон? — спросила я подозрительно.

— Ничего, босс. — Большие глаза глядели невинно. Но меня не обманешь!

— Так, — обратилась я ко всем, косясь на Джонсон. — Встречаемся в конце смены. Посмотрим, кто что найдет.

От совещания в конце смены ждать прорыва не приходилось. Сама я весь день названивала в агентства по найму на Земле, теребила своих коллег на других орбитальных станциях, добралась даже до старших инженеров на кораблях колонистов в надежде найти обладателя необходимых знаний и убедить его провести с нами неделю-другую. Все бесполезно. «Си-Трипл» был загадкой для всех.

Мои люди входили в комнату для заседаний по одному. Напрасно я надеялась, что хоть кто-нибудь вбежит с радостным криком. Проклятье!

Последней появилась Джонсон. За собой она вела незнакомую старушку — маленькую, сморщенную, в старомодном платье с длинными рукавами, в древних квадратных очках, седенькую и сухопарую. Вся комната затаила дыхание.

— Вы разрешили проявлять изобретательность, босс, — обратилась Джонсон ко мне и к проглотившим языки коллегам. — Я так и сделала. Прошу любить и жаловать: доктор Рина Гарфинкл, бывший аналитик по компьютерным системам, теперь на пенсии. Она летела с семьей в Любавичскую колонию на Фарэвее, но я попросила ее остаться и помочь нам, а на Фарэвей отправиться позднее. Она любезно согласилась.

— Колонистка? — недоверчиво прошептал Харрис. — Ты уговорила колонистку?

— Это не программист, а олицетворение старческого маразма! — прошептал кто-то, но так, чтобы шепот не долетел до ушей гостьи.

Она стояла перед нами молча, с полным достоинства видом, не обращая внимания на перешептывание присутствующих. Джонсон продолжила:

— У доктора Гарфинкл пятнадцать с хвостиком лет опыта по программированию в «Си-Трипл» и в полудюжине других, еще более устаревших языков. — Казалось, Джонсон старается оправдаться. — Скажем, в «Си-дабл-плюс». Она знает даже «Майкрософт Си-дабл-плюс»! Можете себе представить?

— Кажется, этим языком не пользуются уже лет пятьдесят? — спросил Смитти.

— Вернее, пятьдесят пять, — ответила гостья. Голос ее звучал слабо, но отчетливо. — В последний раз им пользовались при составлении программ для европейского космического челнока в пятнадцатом году. На том проекте я работала старшим инженером по системам.

— Потрясающе! — воскликнула Джонсон, сияя.

Мне хорошо знаком этот ее сияющий взгляд. Разубедить ее будет невозможно, каким бы безумным ни был замысел. А он выглядел совершенно безумным. Пусть Джонсон восторгается этим ходячим ископаемым, но отдать в трясущиеся руки старухи жизнь всего персонала станции? Я не могла на такое решиться. И медленно поднялась из-за стола.

— Можно тебя на минуточку, Джонсон?

Она кивнула и вышла со мной в коридор.

— Что-то не так, босс?

— Я понимаю, Джонсон, ты считаешь, что привела чудесную старушенцию, но мы обязаны хорошенько подумать…

— Ведь это живая история, босс! — возразила восхищенная Джонсон.

— Она работала над программами, оставшимися только в учебниках! Потрясающе!

— А она не страдает болезнью Альцгеймера или чем-нибудь в этом роде? — осведомилась я.

— У тебя предубеждение, — упрекнула меня Джонсон, хмурясь.

— Что? — удивленно переспросила я.

— Она стара, но это еще не причина, чтобы быть безмозглой. Она прелесть! Я пытала ее целых два часа, и внуки, возившиеся у нее под ногами, не могли сбить ее с толку. Она управляла ими железной рукой и при этом четко отвечала на сугубо технические вопросы. Вот увидишь, босс, она послание свыше в ответ на наши молитвы. И потом, разве у нас есть выбор?

На это мне было нечего возразить. Ни я, ни кто-либо еще из всей группы ничего не могли предложить взамен. Вот еще напасть на мою голову!

— Уговорила.

Мы вернулись. Старушка стояла на прежнем месте и помалкивала. Сначала я не могла понять ее взгляда. Что выражают ее глаза — сомнение, тревогу?

Но нет, она просто следила за мной. А этот взгляд… Теперь я его узнала. Это был взгляд нашего командира. То же, если не большее спокойствие, рожденное годами и опытом. Взгляд человека, уверенного в себе и в своих силах.

— Доктор Гарфинкл, учитывая ваш богатейший опыт, мы сможем подключить вас к работе уже часа через два. Добро пожаловать! — Я протянула ей руку.

У нее была худая рука с сухой, просвечивающей кожей, зато пожатие оказалось крепким.

«Боже, спаси всех нас от ошибки!» — подумала я.

К началу новой смены Джонсон привела доктора Гарфинкл в незанятый кабинет. Я заглянула в дверь и хотела было пройти мимо, но старушка заметила меня и жестом пригласила войти. Она запустила четыре терминала в режиме проверки каких-то систем; на столе перед ней лежала стопка потрепанных справочников.

— Доброе утро, мисс Форрестер, — приветливо сказала она.

— Все называют меня просто Форрестер, — ответила я. — «Мисс» добавлять необязательно.

— Почему же? — с улыбкой возразила она. — Немного официальности не повредит. — Она посмотрела на мониторы и ввела коды на неведомом мне языке программирования.

— Как хотите. Ну, есть успехи? — Дисплеи заполнились непонятными значками.

— Трудная проблема, — сказала она. — Но я все равно заставлю системы повиноваться. Мне уже приходилось иметь дело с похожим случаем. Это было лет двадцать назад. Те программы тоже были составлены на языке «Си-Трипл» и превратились в полную абракадабру, потому что отказался подчиняться кодификатор.

— Двадцать лет! — Я недоверчиво покачала головой. — Я тогда еще ходила в детский сад.

— Да, давно. — Ее взгляд был ясен, спокоен, очень внимателен. — Кажется, я вам не очень по душе, мисс Форрестер.

Вопрос застал меня врасплох, и я не сразу нашлась с ответом.

— Я недостаточно знаю вас, чтобы относиться к вам хорошо или плохо, мэм, — выдавила я. — Очень надеюсь, что вы сумеете нам помочь. От этого зависят наши жизни. И ваша тоже.

— Вас беспокоит, что я не справлюсь, — сказала она. — Меня это тоже беспокоит. Если у меня ничего не выйдет, многим будет угрожать гибель. Понятно, что вы волнуетесь.

— Я бы солгала, если бы возразила, мэм.

Она улыбнулась.

— Самый лучший ответ — честный. Вас беспокоит моя компетентность. Что ж, у вас есть на это право. Я уволилась из компании «РокетОпс» пятнадцать лет назад. Я уже не могла поспевать за современными технологиями, но была готова к такому исходу. Учтите, вам тоже нужно следить за собой, чтобы не превратиться в устаревшую мебель. — Она похлопала ладошкой один из мониторов. — Как вот это… Что ж, у меня внуки, планы переселения в новую колонию. С меня довольно и этого. Если я там понадоблюсь, то с удовольствием поработаю по специальности. В колониях на первых порах велик спрос на любые профессии. Но большую часть времени я собираюсь заниматься внуками. Такая у нас традиция: старые приглядывают за молодыми. Вы уже стали матерью, мисс Форрестер?

Я заморгала.

— У меня еще нет даже партнера, мэм! Я еще долго не планирую рожать. Может, вообще никогда.

— И напрасно! — Она еще раз обернулась к мониторам, что-то проверяя. — Моя дочь родилась в 2004 году, и мы с мужем решили, что я сумею продолжать образование и писать диссертацию. Я растила ребенка и одновременно участвовала в создании первого искусственного интеллекта на кристаллах. Это помогло мне по-новому взглянуть на компьютерное программирование, искусственный интеллект и детей.

— По-вашему, они похожи? Я имею в виду — компьютеры и дети.

— О, нет! — Ее смех приятно контрастировал с механическим гулом.

— Совершенно разные! Компьютер предназначен для выполнения конкретных задач, а ребенок… Ребенок может стать кем угодно. Скажем, я только о том и думаю, как оградить своих детей и внуков от всего дурного, как сделать так, чтобы ребенок вырос приличным человеком…

— В наше время в колледжах ничему подобному не учат, — сказала я, качая головой. — Я два года изучала конструирование систем. Нас учат создавать системы, вернее, обучать системы самовоспроизводству.

Она бросила на меня странный взгляд.

— Вы милая девушка. Мой внучатый племянник Эфраим похож на вас: не отрывается от книг, все читает, учится. Ни на что другое у него не хватает времени.

— Он тоже программист? — полюбопытствовала я.

— Генетик, работает в технопарке. Шутит, что обеспечит себе будущее, создав сладких креветок, но вообще-то — хороший паренек. — Она покосилась на часы на стене и улыбнулась мне. — Кажется, пришло время ланча? Съедим вместе по сандвичу, мисс Форрестер?

Я ответила не сразу. Обычно я перекусываю на рабочем месте или с коллегами, иногда — с руководителем другой группы. Но с колонистами — никогда. Впрочем, старушка временно перестала быть колонисткой, превратившись в члена нашей группы.

— С удовольствием!

Спустя две недели я за завтраком рассказала Харрису о работе доктора Гарфинкл.

— Она возится с системой, но не знаю, будет ли от этого толк. Работает она, по крайней мере, упорно.

Стукнув о стол подносом, Джонсон уселась напротив нас.

— Ну, как дела? Мне все некогда заглянуть к доктору Гарфинкл и поинтересоваться ее работой.

— Она… В общем, это настоящая находка! — признала я. — С первого дня работает по две смены подряд. Хотелось бы мне, чтобы все вы выказывали столько же прилежания!

Джонсон расплылась в довольной улыбке. Харрис негодующе посмотрел на меня.

— По-твоему, мы недостаточно стараемся? Я в ужасе, босс! — Он в притворном страхе заслонил лицо руками.

— Не валяй дурака! — потребовала Джонсон.

Харрис перевел на нее взгляд.

— Ты еще не все знаешь. Форрестер говорит, что старуха обращается с компьютером, как с ребенком. Представляю, что за ребенок получится: дряхлый и в старческом маразме!

— Она не дряхлая, просто она другая, — возразила я.

— Ты хочешь сказать, со странностями? — Он откусил рулет.

— Нет, именно другая. Может быть, нам как раз и требовалась такая, как она. Она иначе смотрит на вещи. У нее перспективный подход. Это совсем неплохо — больше думать о будущем.

— Сколько времени она развивала этот свой перспективный подход? Лет восемьдесят? — спросил Харрис.

— Благодаря ей я тоже стала размышлять. Я поняла, что ни в кого не верю, никуда не стремлюсь. А ведь мне еще нет двадцати пяти! Доктор Гарфинкл уже на девятом десятке, а у нее все равно есть цель. — Я отхлебнула кофе. — Надеюсь, наша система не совсем безнадежна. Мы не можем задерживать человека до бесконечности. Но при этом надо постараться исключить новые аварии.

— Да услышит вас Господь, девочка. — Я не заметила, как доктор Гарфинкл подошла к нам с подносом. — Можно присоединиться?

— Простите, мне пора на рабочее место, — пробормотал Харрис, вскочив. Джонсон проводила его негодующим взглядом.

— Прошу вас, — ответила я. Джонсон подвинулась, чтобы старушке было удобнее.

— Благодарю. — Доктор Гарфинкл поставила на стол поднос, села, попробовала апельсиновый сок. — Что ж, мисс Форрестер, хочется послушать, как в наши дни студентам преподают компьютерные технологии.

— В общем, — начала я, — у нас был обзор истории программирования, начиная с Беббиджа, а потом мы перешли к новым языкам для искусственного интеллекта.

— К каким именно? — поинтересовалась доктор Гарфинкл. Это было не простое любопытство.

— Уж не хотите ли вы овладеть новыми языками? — осведомилась Джонсон.

— Учиться надо всегда, мисс Джонсон, — сказала доктор Гарфинкл.

— Всегда!

Повисла неловкая тишина. Я продолжила:

— Значит, так… Начинала я с «Альфы-плюс» — системы, используемой на современных кораблях для космической навигации. Созданный на ее основе искусственный интеллект очень мощный: даже тех, кто его программирует, он оставляет позади. Потом был «Паскаль-Композит»…

Две недели без неполадок в системе… Две недели ожидания катастрофы. Две недели обеденных перерывов в обществе доктора Гарфинкл.

Пообедав с ней в первый день, я как бы случайно оказалась рядом с ее кабинетом на следующий. Потом это вошло в привычку.

За обедом мы с ней говорили обо всем на свете. Вернее, сначала говорила она, я только слушала. Она рассказывала, как управляется с нашей древней системой, о своих прошлых проектах, о детях, внуках, новой колонии, планах на будущее.

Потом она стала задавать мне вопросы: о семье, учебе, жизни на станции. Я не могла не отвечать и стала разговаривать с ней о том, что не обсуждала уже много лет. О том, как родители хотели забрать меня с собой в колонию и как я отказалась. О годах учебы, о тренировке ума, в которой все равно чувствовался какой-то изъян. О жизни на станции, где всегда было скучновато. Веб изменилось только две недели назад.

Правда, она все равно говорила куда больше меня. Однажды за ланчем, слушая, как она расписывает предстоящее путешествие, я не выдержала:

— Я буду скучать без вас!

— Неужели? — Она посмотрела на меня поверх своих древних очков.

— По словам Джонсон и Смитти, работа системы улучшается. Теперь желтые предупредительные лампочки загораются реже, чем в предыдущие месяцы, даже годы! Вы так хорошо поработали!

— Я научила систему смотреть в будущее, — сказала она, поправляя под платком седую прядь. — Думать о возможных неполадках и быть к ним готовой. Обновляя себя, она будет информировать вас об этом и сообщать об изменениях. Теперь прежняя ситуация, когда сочетание множества последовательных поправок разрушало систему, не повторится. — Она улыбнулась. — Понаблюдаю еще несколько дней, и работе конец.

— Не может быть! — воскликнула я. — Я думала, это займет гораздо больше времени, может быть, месяцы… — Я покачала головой. — Как же мне будет вас не хватать, доктор Гарфинкл! И не только потому, что вы достигли таких поразительных результатов, но и потому, что я наслаждалась беседами с вами. Обычно мне не очень-то везет на интересные встречи.

— А как же колонисты, которые проходят через вашу станцию? — удивилась доктор Гарфинкл. — Ведь их тут еженедельно бывает по несколько тысяч! Почему бы вам не найти подходящего собеседника?

— Это вряд ли, — пробормотала я, представляя безликую толпу. Мне никогда не хотелось с ними общаться. — Я только и делаю, что смотрю, как люди улетают, — сказала я тоскливо. Увидев мигание лампочки на пейджере, я включила голосовую связь. — Форрестер слушает.

— Босс! Джонсон на связи. На пультах началась какая-то свистопляска. Скорее сюда!

Я вскочила.

— Простите, мне надо вернуться в Центр управления.

— Я с вами, — заявила доктор Гарфинкл, вставая. Мы поспешили по лабиринту коридоров в шумный Центр и остановились перед Креслом, где несла вахту Джонсон, таращившая глаза на мониторы. Я невольно покосилась на аварийную кнопку — ярко-красный пластмассовый кружок.

— Взгляни-ка, босс, — сказала мне Джонсон. — Система выкрутасничает с самого утра: поднимает давление в баке с углекислым газом рядом со шлюзом пятнадцатого сектора. Какая-то бессмыслица!

— Может быть, там происходит еще что-нибудь?

Джонсон покачала головой.

— Ровно ничего. Разве что доклад транзитных пассажиров из пятнадцатого сектора о боли в ушах и медленном росте давления во всем секторе.

— Какое давление?

— Ненамного больше обычного. Я не обратила внимания: опасным повышением и не пахнет. — Она указала на экран. — Но этот бак — другое дело. Здесь явное нарушение обычных параметров. Опасности еще нет, но все равно очень странно. Похоже, компьютер снова ошибся… — Она оглянулась на доктора Гарфинкл, стоявшую рядом со мной, и осеклась.

— Держу пари, что дело не в этом. — Я немного поразмыслила — и по спине пробежал холодок. — Этот бак и шлюз расположены в непосредственной близости от цистерн с растворителем. Кто-нибудь занимался цистернами в последние дни?

— Харрис проверял, хорошо ли они изолированы, но не обнаружил никаких отклонений…

— Немедленно зови Харриса! Что находится позади цистерн?

— Учебные классы транзитников. По пятнадцать колонистов-дошкольников с воспитателями в каждом отсеке.

Чуть погодя Харрис крикнул через комнату:

— Цистерны с растворителем в полном порядке. Это наверняка сбой компьютера.

— Ничего подобного, Харрис! Немедленно выслать туда человека в защитном скафандре! — На пульте опять замигал желтый сигнал. — Опасность сбоя в системе, сектор пятнадцать. Приготовиться к экстренной эвакуации из прилегающих помещений. Причина — угроза разгерметизации.

— Спокойнее, девочка, — прошептала доктор Гарфинкл. — Паника ничего не даст.

— Конечно, конечно… — Мои пальцы бегали по пульту. — Какое давление в баке с углекислым газом, Джонсон?

— Растет, но еще не достигло опасного предела.

— Хорошо. Давай выведем оттуда детей.

На пульте опять замигала лампочка: сначала оранжевым, потом ярко-красным светом. Только не это!

— Размыкание внешнего замка на шлюзе! — Я потянулась к аварийной кнопке. — Уступай Кресло, Джонсон!

Как только завыла сирена, Джонсон вскочила.

— Беру на себя второй пульт жизнеобеспечения! — доложила она, кидаясь к соседнему пульту. — Аварийная бригада приступила к работе!

Выдержит ли внутренний замок? Никто не успеет туда добраться, чтобы вручную закрыть шлюз и выкачать растворитель из замков. Значит, учителя не успеют увести детей из классов…

— Боже, Боже… — прошептал Харрис со своего места.

— Тсс! — Доктор Гарфинкл осталась невозмутима. — Не упоминайте имени Господа всуе! Вдруг Он слышит?

— Хотелось бы надеяться. Да услышит нас Господь!

Я выслала к месту аварийные бригады, включила сигнал тревоги и вызвала на мониторы показания датчиков давления и параметров атмосферы в отсеке. Я уже не дышала, ничего не могла предпринять, а только сверлила глазами пульт, ожидая развязки.

— Система накрылась, — прошептал Харрис. Я оглянулась и увидела, что он смотрит на доктора Гарфинкл. — Что вы натворили с системой?! Ведь стало еще хуже, чем было. Раньше, по крайней мере, никто не погибал.

— Она сработает, молодой человек, — ответила доктор Гарфинкл. Она сохраняла полнейшее спокойствие. — Поверьте, сработает.

Голос компьютера был, как всегда, лишен намека на эмоции.

— В пятнадцатом секторе обнаружена неисправность внешнего замка шлюза.

— Если откажет и внутренний замок, произойдет катастрофа: разгерметизация всего отсека с детьми!

Я вцепилась в край пульта. Ну же, система, давай!

— Включение замков по всему сектору, — продолжил голос. — Поиск жизненных форм в шлюзе: результат отрицательный. Переход к аварийному закачиванию двуокиси углерода, сопровождаемому полной вентиляцией. Рапорт об ущербе…

— Что она делает, черт возьми? — прошептала Джонсон. Теперь она стояла у меня за спиной и не сводила глаз с мониторов.

— С помощью давления в баке с углекислым газом из воздушного шлюза вымывается растворитель, — медленно проговорила я. — Просто не верится! Система знала, что Харрис проверял цистерны, знала, что он мог повредить трубопровод с растворителем, знала, что если что-то случится с трубопроводом, растворитель брызнет на шлюзы и повредит замки. Поэтому она приняла меры предосторожности: на всякий случай увеличила давление в баке с углекислым газом и сейчас использует его для удаления растворителя. — Я обернулась к Джонсон. — Каков процент углекислого газа в отсеках пятнадцатого сектора?

Она ввела запрос и подняла на меня удивленные глаза.

— Совершенно нормальный, как ни странно! Благодаря избытку давления в отсеках содержание углекислого газа не выросло. Потрясающе! Все было предусмотрено!

Мы выслушали сообщение компьютера о состоянии отказавших элементов замков и рабочем режиме уцелевших.

— Выводы из случая с замком воздушного шлюза, — продолжил компьютер. — Рекомендуется установить дополнительные датчики давления на трубопроводе во избежание подобных случаев в будущем. Проверка и отладка кодов и шифров…

— Будь я проклят! — крякнул Харрис, нарушив воцарившуюся после доклада компьютера тишину.

— Это точно, Харрис! — согласилась я. — Что ж, за дело! Там такой кавардак! Давайте наведем порядок до конца смены.

Я ждала, что мои подчиненные отправятся выполнять приказание, но никто не шелохнулся. Джонсон, Харрис, Смитти и все остальные стояли, как вкопанные, восторженно глядя на доктора Гарфинкл.

— Слава доктору Гарфинкл! — крикнул провинившийся Харрис и громко захлопал в ладоши. Центр управления огласился радостным хором и взрывом аплодисментов. Доктор Гарфинкл слушала нас молча, словно не зная, как реагировать. Потом она улыбнулась.

Я стояла у выхода на транзитный причал. Доктор Гарфинкл нацепила на нос старенькие очки, аккуратно убрала под свою косынку из прошлого века волосы и взялась за ручку скромного чемоданчика. Мимо нас проходили группами взрослые и дети, направляясь к шлюзу, где их дожидался корабль из колонии. За пять лет, проведенные на станции, я ни разу не видела колонистов так близко. Раньше они были для меня всего лишь шумом за перегородкой, свидетелями моей работы, которых лучше было не замечать, чтобы не отвлекаться. Безликие транзитники… Все равно, что сама станция. Я провела здесь пять лет, но так и не научилась считать ее своим домом.

— Обязательно навестите меня с внуками на Фарэвее, — сказала мне доктор Гарфинкл. — Там красиво: зеленые поля, маленькие городки… Мы будем рады вас принять.

— Никогда я не выберусь в колонии, — грустно отозвалась я. — Скорее всего, всю жизнь так и проторчу здесь. Буду стоять у ворот, из которых выходят такие люди, как вы, чтобы созидать новые миры.

— Ворота для того и существуют, чтобы в них проходить, — возразила она. — Подумайте хорошенько! Такая милая девушка, безусловно, найдет себе место, приживется в колониях. — Она неожиданно озорно улыбнулась. — Заодно познакомитесь с моим внучатым племянником.

Сначала я решила, что эта идея никуда не годится, но потом передумала: может, стоит об этом поразмыслить? Под лежачий камень вода не течет. Вдруг он мне понравится? А может, и нет. Но в любом случае, было бы просто здорово разобраться самой.

Я протянула ей руку.

— Прощайте, мэм! Желаю удачи. Большое вам спасибо. За все!

Доктор Гарфинкл притянула меня к себе и обняла.

— И вам удачи, Форрестер. То есть, мисс Форрестер. — Она выпустила меня. Легкий поцелуй в щеку — и вот она уже шагает прочь.

Я смотрела вслед, пока она не прошла в шлюз и не исчезла во чреве корабля. Потом я вернулась в Центр и села за стол. Вокруг тихо переговаривались, расхаживали взад-вперед по металлическому настилу мои сотрудники.

— Странный у тебя взгляд, — сказала мне Джонсон, усаживаясь за соседний пульт.

— Какой еще взгляд?

— Отсутствующий. Снова мечты?

— Мечты… — согласилась я и резко встала. — А может, и нет. Может, я наконец-то очнулась. — Я преодолела десять футов, отделявших меня от рабочего места Харриса. — Эй, Харрис!

Он поднял глаза.

— Что еще?

— У тебя остался список колоний, где нуждаются в инженерах по космическим системам?

Филлип Дженнингс Виртуальная кабала

Это летнее утро для меня начинается завтраком на свежем воздухе. Сцена — плато Колорадо, крошечная железнодорожная станция. Я не спешу — хватит времени и на кофе, и на закорючки в блокноте. Дует прохладный ветерок, невдалеке пританцовывают на месте трое моих приятелей; в отличие от меня, они мерзнут даже в толстых свитерах и лыжных шапочках. Эти парни тоже занимаются кабалистикой. Хотя почему — парни? Все мы средних лет, все учимся у одного наставника, чье имя я, пожалуй, утаю. Друзья ежатся от холода и неодобрительно косятся в мою сторону.

Кое-кто может назвать меня мракобесом, а я скажу в ответ: давайте-ка без «ярлыков», ладно? Как ни крути, в кабалистике что-то есть, и это «что-то» имеет вид стройной системы формул, этакой кошачьей колыбельки базовых уравнений, в которой можно угнездить все, что угодно. До нас кабала дошла из средневековой Европы, то есть родилась за несколько столетий до расцвета современной физики. Все так называемые эманации духа суть пустые клеточки в менделеевской таблице мироздания, которые ждут не дождутся, когда в них впишут открытые по всем правилам науки элементы. Можно их сравнить со старыми бурдюками, вполне годными для хранения молодого вина.

Мое хобби — трудный путь проб и ошибок — спасает от скуки ничуть не хуже любого другого занятия.

Я вписываю дробь 1/137 в соответствующую клетку и от нее прочерчиваю зигзаги вниз, вправо и влево.

На юге пыхтит чамасский паровоз — каждый день этот трудяга возит туристов любоваться горными красотами и заправляется у нас водой. До чего же громко он шипит, останавливаясь, и как ужасно пахнет — от него несет угольной гарью! Еще бы — ветер гонит дым прямо на меня.

Все, с завтраком покончено. Пора действовать.

Я поднимаюсь на ноги и вхожу в здание вокзала.

Перебраться отсюда в Александрию, на главную станцию, где кипит достойная мушиного роя суета, — что может быть проще? Для того и придумана телепортация, основанная на принципе подобия функций. Одна секунда — и передо мной бурлит толпа, в ней кругами ходят таксисты, выкрикивая цену. Стоит жуткий табачный дух — хоть топор вешай. И вообще, так сказать, атмосфера напряженного ожидания.

Я нахожу лестницу. Наплевав на запрет, поднимаюсь на верхний ярус и снова переношусь в мгновение ока — в этот раз на женскую половину роскошного дома. На всех окнах деревянные жалюзи с филигранным резным узором. Ни единое стеклышко не мешает притоку горячего воздуха, напоенного средиземноморскими ароматами пригорода Александрии.

Эти комнаты обитаемы. О том убедительно свидетельствует восхитительный букет запахов: сандал, розовая вода, печеные кокосы. Тысячами игл комнату пронзает солнце, жгучими узорами покрывает широкий ковер.

Узоры постепенно тускнеют, остывают на сетчатках моих глаз. У каждого феномена есть два объяснения. Неправильный ответ — солнце затянулось облаком. Чтобы это пришло в соответствие с действительностью, от меня требуются сущие пустяки. Но я поступаю иначе: поднимаю крышу. Петли слушаются плохо, ужасно скрипят.

Созвездия выглядят почти в точности как с Земли.

Мы летим всего-навсего триста пятьдесят два года. А до конца пути — две тысячи двести лет.

Я накладываю координатную сетку. Все звезды успели чуточку сместиться. Шесть из них на целый градус. Однако только опытный глаз способен заметить подобное смещение.

Пользуясь случаем, разглядываю террасы с балюстрадами — их тьма-тьмущая. Снаружи дом Мадии напоминает вавилонский зиккурат или американский свадебный торт, с той лишь разницей, что ярусы, восходящие к куполообразной башне, в плане квадратные, а не круглые. И разукрашена конструкция сверх всякой меры. Настоящий «Перегрин-6» не имеет с ней ни малейшего сходства.

Достаточно одной-единственной мысли о Мадии, чтобы…

Я оборачиваюсь и вижу на ковре широкое и плоское блюдо из меди. На блюде — слой дымящегося риса, а на нем — тело Мадии.

Столетие назад, когда мы с ней только сошлись, она выкрала этот образ из моего разума. Воспоминание детства: рыжая, зеленоглазая, светлокожая и пухленькая христианка. Мадия — натура творческая, а потому ее христианочка еще белее и пышнее, чем моя знакомая. И мордашка, пожалуй, чересчур смазлива. И прелести слишком откровенные — на грани китча.

Я пожимаю плечами. Сказать по правде, не очень-то соблазнительно она пахнет. Что-то среднее между жирным барашком и запретным поросенком. Невольно приходит мысль: а как сейчас выглядит настоящая Мадия? Сохранила ли на диске свой истинный облик? Можно ли узнать, какой она была на Земле, пока мы не перешли в виртуальный мир?

Сколь многие из нас — загадки друг для друга?! Сколь многие из нас попрятались в Зазеркалье?! А ведь все было по-другому три века назад, когда мы вырвались из Солнечной системы, когда летели, наращивая скорость. У нас было единое виртуальное пространство на всех, был генеральный план, и каждый вносил долю своих церебральных ресурсов в общий котел. Их хватало и на дом, и на отрезок улицы. И на машину. И на коня. И на клочок фрактального ландшафта. В ту пору высшими добродетелями мы считали коллективизм и взаимопомощь. И то сказать: мыслимо ли, чтобы человеческие души — даже наши мертвые, законсервированные души — остались в добром здравии через тысячи лет межпланетного полета, если они не создадут общества, в котором каждый будет заботиться о других?

Общество! Коллективная собственность! Генеральный план! Ныне все эти концепции забыты. Настоящий контакт разумов — дело крайне тяжелое, поэтому мы призвали на помощь все возможные заменители. Я и сам уже так привык к уединению среди несуществующей толпы, что язык еле поворачивается, когда я пытаюсь им воспользоваться.

Вот и сейчас не узнаю собственного голоса, вместо нормальных слов исторгая хриплое и шепелявое:

— Мадия, проснись! Вставай, ради Бога. Не хочу я играть в твои дурацкие игры!

Не оживает. Вот так всякий раз, когда она мне позарез нужна! Придется поохотиться. Выдержать испытание, совершить и исправить ошибки. Пошастать по нашим личным лабиринтам, поиграть в наши личные игры — так мы с ней проверяем друг дружку. Впрочем, кому это интересно?

Что касается меня, то пять лет назад я отказался от своей «среды обитания». Перерос, если можно так выразиться, детскую болезнь. Достиг новой ступени духовной эволюции. Нас мало, а тех, кто изучает кабалистику, вообще единицы, и мы, понятное дело, не слишком преуспеваем. Трудно проповедовать нашу веру — души попрятались, и поди их разыщи! Сами мы, напротив, не скрываемся. Ходим-бродим по чужим мирам, ищем встреч. Но есть ли хоть крупица смысла во всех этих героических попытках спасти безумцев? Мадия знает о моей миссии, знают и ее карикатурные аватары. Вчера я на горьком опыте убедился, что поцелуй ее перезрелых губ — не подсказка. Как и пожирание ее плоти, наподобие обедов людоедских сект, столь нашумевших на родной планете десятки лет назад, перед тем как умолкло радио.

Ну да ладно. У меня есть дело, и я считаю его важным.

С гримасой омерзения превращаюсь в нее, кое-как поднимаюсь на ноги и стряхиваю желтую кокосово-рисовую массу с необъятного зада. Что дальше? Само собой, надо одеться. Где-то поблизости, в одной из комнат этого этажа, должны быть шкафы с женским тряпьем. Иду, пыхтя от натуги, а живот ходуном: туда-сюда, туда-сюда…

Дверь отворяется в коридор, что ведет к лестнице мимо шести комнат. На одной из дверей — киношный плакат с красивыми парнями. Ладно, поверим, что это подсказка. И точно: в шкафу я нахожу модное нижнее белье, широченные турецкие шаровары, просторную блузку и жилет с ручной вышивкой.

За окном вновь загорается солнце.

— Эй, барышня, вы еще не проголодались? — Служанка заглядывает в комнату, чтобы позвать меня на полдник. — Пора подкрепиться, не забыли?

Похоже, я на верном пути. Действую по сценарию Мадии. Верхний этаж вдруг оживает — народу полным-полно. Я выхожу из комнаты и вижу служанку, она манит меня за собой. Иду. Служанка бросает через плечо: «Вас матушка ждет. А она, между прочим, ждать не любит».

Враскачку возвращаюсь в самую первую комнату, а там уже накрыт стол — с претензией на роскошь и изысканность. Матушка возлежит на пиршественном ложе, точнее, на широченном матрасе. И изрекает с набитым ртом: «Садись! Ешь!»

Вот они, плоды векового чревоугодия: неподвижность, беспомощность и чудовищные напластования жира. Слуги обмахивают ее веерами, хлещут по голове и щекам влажными полотенцами. Неужели я, то есть эта толстуха, и есть Мадия?

Вряд ли. Похоже, передо мной всего лишь эпизодический персонаж. Ладно, может быть, я еще закачу скандал этому монументу чревоугодия и грубой чувственности, но сначала надо пораскинуть мозгами. Сначала надо простить желудок за предательство — я ведь и впрямь хочу есть. Так хочу, что готов обжираться наперегонки с «матушкой». Только пусть слуги включат радио — я люблю закусывать под музыку.

— Твой отец поговорил с Касимом, — говорит мне матушка некоторое время спустя. — Ты уже вполне взрослая для замужества. Отец Касима — большой человек. О лучшей партии нельзя и мечтать.

Что тут ответить? Впрочем, от женщин моего возраста в таких случаях ответов и не ждут. Интересно, я когда-нибудь видела этого Касима? Знаю, как он выглядит? Трудно играть, не зная роли. Ничего, выкручусь — суну в пасть еще ложку вкуснющей халвы.

Матушка сыто отваливается от стола, вышколенные слуги бросаются к ней с подушками.

— А у тебя, детка, неплохой аппетит, — одобрительно произносит она.

Похоже на то. В отвисший живот больно впивается кушак турецких шаровар, а я все равно запихиваю в глотку последние деликатесы.

— А Касим-то что обо мне думает? — ухитряюсь проговорить.

— Ему нужна старомодная жена.

Ничего себе перспективочка! Ни тебе личной машины. Ни тебе интересной работы. Ни тебе светской жизни. Киндер, кирхен, кюммель. Через считанные годы перейду в весовую категорию матушки. Тупик. Причем наитупейший.

Не связываю себя никакими обязательствами. Через несколько минут властным жестом подзываю слугу, тот помогает мне встать и перебраться в мою комнату — якобы прикорнуть. На самом деле это лишь подходящий способ уйти со сцены. Я обретаю прежнее тело и в два переноса возвращаюсь на плато Колорадо.

Магистр сидит под палящим солнцем. На нем, как всегда, черный костюм, галстук-шнурок и солнцезащитные очки. Солнце разбегается по рельсам вправо и влево от него. Описываю ему ситуацию.

— Женщина, которую ты ищешь, явно желает, чтобы ты вступил в брак с этим самодуром, — говорит он. — Попробуй, вдруг что и выйдет. Возможно, это ложный путь — ну и что с того? Мало ли времени уже потрачено на ошибки? Не будь слишком нетерпеливым, вот тебе мое пожелание.

Я даю выход раздражению:

— У нас на «Перегрине-6» сорок тысяч человек. Из них всего лишь десяток-другой — с нами, остальные час от часу все охотней уединяются, все дальше уходят в миры своего воображения. А ведь мы на поиски и возвращение каждого тратим недели!

— Когда разыщем Мадию, она, возможно, станет нашим союзником, — говорит магистр. — Вступит в ряды «ловцов человеков».

— А вдруг не найдем? Я только-только начал искать, а уже вижу симптомы разложения.

Магистр небрежно и вяло помахивает рукой.

— Ты ведь только начал… Поговорим лучше о деле. О нашей миссии. Ты делаешь успехи. Скажи, ты ведь когда-то любил эту женщину?

— Пожалуй, — честно отвечаю я. — В трудные времена мы с ней были вместе. Я имею в виду, когда Земля умолкла. Помнишь, сигналы все слабели, затем приемник и вовсе затих. Все мы были в шоке. Что такое виртуальное танго двоих по сравнению с трагедией целой планеты?

Магистр с сомнением качает головой.

— Разве мы можем сказать с уверенностью, что это была трагедия? А что если нашу волну забило более мощное излучение? Тахионное, к примеру. И стоит ли удивляться, что мы не способны распознать голос родины, коль скоро давным-давно перестали узнавать самих себя?

Я улыбаюсь. Себя-то я, кажется, пока узнаю. Юсуф, друз[8], не прошедший обрезание, равнодушный к своей религии, да и ко всем остальным. Любимец женщин, «цеплявший» порою кое-что на этой почве. Но… все ли так просто? Сам я влюблялся когда-нибудь?

На Земле, когда я еще жил, у меня были дети. Их я, конечно, любил. На Земле, когда я еще жил, мне часто приходило в голову: а что будет, когда я состарюсь? Женюсь ли во второй раз? Или поселюсь в глухой сирийской деревушке, в доме, что достался мне в наследство от родителей, и доживу век вдовцом? Или буду ездить за сыновьями и дочерьми по всему миру, следить, как складываются их судьбы, и нести маразматический вздор на свадьбах?

Ничего подобного не случилось. Я скоропостижно скончался за год до положенной отставки, а поскольку работал в современном городе Дамаске, меня отвезли в современную больницу. Там к моей голове подключили компьютер, и все мое сознание перекочевало на диск. Иными словами, я воскрес — но уже как компьютерная программа.

Использовать мертвые души можно по-разному. Проект «Перегрин» — это средневосточный аналог европейской серии «Биосфера» и американской программы «Адастра»[9]. Мы, азиаты, народ неторопливый и всегда опаздывающий, поэтому ближайшие звезды и лучшие планеты разобрали до нас. Когда стартовал «Перегрин-6», японская «Нара-II» успела пройти больше половины пути к Альфе Центавра-Б. Конечно, можно иронизировать над нашим обычаем плестись в хвосте у цивилизации — его часто объясняют тяготением Лиги арабских государств к исламу. Самому мне кажется, дело тут в другом. В климате, что ли? Надо было мне остаться на Земле, но я предпочел лететь. А вдруг, думаю, долгие странствия — как раз то, что мне нужно.

И вот я здесь. И мы достигнем нового мира, и его завоюет земная жизнь, но сколько еще лететь… Сколько впереди пространства и времени… Иногда я с трудом заставляю себя об этом думать. А другие уже давно не думают. В том-то и беда. Когда нет общей цели, остаются лишь виртуальные игры.

До вечернего собрания времени еще много. Прощаюсь с магистром, возвращаюсь в александрийский дом, в перекормленное женское тело. Полуденный сон. В коридоре шепот: «Ладно, могу одолжить деньжат, пока тебе брат из Америки не пришлет. Но только под расписку, и учти — пять процентов в месяц».

— Эй! — зову я. — Это кто?

— Проснулись, мисс? Чего-нибудь нужно? — Служанка просовывает голову в мою затемненную комнату.

— Скучно мне. Пройтись, что ли? Может, составишь компанию? Подбери-ка мне что-нибудь из одежды. — Я небрежным жестом указываю на свою пышную грудь. — И учти, я вовсе не имею в виду черные платки, в которых здесь ходят женщины.

— Пройтись? — от изумления у служанки глаза лезут на лоб.

— Оздоровительная прогулка, — уточняю. — А что в этом плохого?

— Как — что? А колени?! Далеко вы на таких ногах уйдете? Забыли, чем это кончилось в прошлый раз? Неделю потом отлеживались.

Она хочет уйти, но в последний момент задерживается в дверях.

— Поговорю с Кумаром, — обещает таким тоном, словно речь идет об одолжении. У него после чаепития машина освободится. Может, и вам даст порулить.

Как на это реагировать? Пока я не вижу ничего, с чем не сумею справиться.

— Хорошо.

Шепота в коридоре не слышно — может, слуги смолкли, может, отошли. До чаепития можно насладиться сном.

Чаепитие — еще один эвфемизм матушкиного обжорства. Нас обеих кренит и качает в море липких сластей.

— Я так поняла, ты уезжаешь, — говорит она. — Кумар тебя поучит водить?

— Если ты не против, — отвечаю.

Она буравит меня поросячьими глазками.

— Почему бы и нет? Ты ведь уже большая. — С этими словами матушка уничтожает медовый пирог.

После трапезы слуги приносят мне верхнюю одежду и заботливо маячат рядом, пока я осторожно спускаюсь по лестнице. Наконец мои ноги ступают на непривычные узорные плиты тротуара. Кумар, подогнавший лимузин к боковому входу, распахивает передо мной дверцу. Этот смуглый пакистанец, как пить дать, принадлежит к секте еретиков.

С чего я это взяла? Да просто знаю свою часть света. В Египте очень немногие христианские семьи набирают прислугу не из коптов[10]. Мы относимся к их числу, но все же стараемся не брать на работу ортодоксальных мусульман, которые только и умеют, что ругаться и качать права. Я растекаюсь по заднему сиденью. Подходит служанка с корзиной для пикника. Величиной эта корзина с меня, а потому на заднем сиденье совершенно не остается свободного места.

Дверцы шикарно хлопают, Кумар жмет педаль газа. Нас с шофером разделяет стеклянная перегородка, разговаривать можно только по внутренней связи, но Кумар не спрашивает, куда ехать. Мы минуем четыре квартала и останавливаемся на самой окраине пригорода, у ворот в живой изгороди.

Отворяется правая задняя дверца — та, что возле меня, — и в машину втискивается молодой человек.

— А ну-ка, сердечко мое, подвинься, — командует. — В такой тесноте от меня проку мало.

Пряча смущение, я отпихиваю корзину со снедью. Мужчина садится и хлопает дверцей. Все происходит очень быстро, даже поцелуй — второпях.

— Ты как насчет кино? — спрашивает. А рука уже тискает мою левую грудь.

— Какое кино? — интересуюсь. — Где?

Он ухмыляется.

— Да какая нам разница?

У него бородка — это чтоб выглядеть старше. Но вряд ли ему больше двадцати. Ладонь перебирается ко мне на колено, на живот, снова на грудь. Я стряхиваю наглую пятерню. Это возвращает его в реальный мир, и он замечает корзину.

— А как насчет нашей семейной ложи? Там и подзаправишься.

— Мне что, положено все время жрать? По-твоему, я из таких?

Это я уже вышел из роли — слишком разозлился.

Парень ухмыляется и хлопает меня по животу.

— А то нет? Брось жеманничать, дорогуша. У тебя, гляжу, новые дюймы.

Машина трогается. Рядом со мной действительно Касим — это имя слетает с его губ, прежде чем мы добираемся до переполненных улиц старой Александрии. От моей туши он, похоже, сам не свой. Глазки маслятся, щечки лоснятся. Касим вымыт и прилизан, да и вообще он смазливый парнишка, но слишком уж потлив.

Кумар сворачивает в переулок и тормозит. Я выхожу из машины, Касим с корзиной в руке провожает меня до двери служебного входа в кинотеатр и вверх по лестнице. До чего же трудный путь, сердце-то как бухает! Без отдыха на площадке не обойтись.

Наконец геройски взят второй лестничный марш, и мы в семейной ложе, меблированной пепельницами, плевательницами, столиками и обитыми плюшем креслами. Мой кавалер опускает занавески, чтобы скрыть меня и себя от чужих глаз. Незанавешенной остается лишь середка экрана. И тут у меня перехватывает дух. Касим подходит ко мне, снимает шаль и жилет. Я открываю рот для решительного протеста, но Касим уже отошел. Он возвращается с моей корзиной.

— Ну, как у нас сегодня с весом? — говорит. — С размерами? Сколько прибавила дюймов? Да скажи, не ломайся, ты же знаешь, как это меня заводит.

Я жую и глотаю.

— Угу, — говорю, — как будто эта жирная туша — наш с тобой совместный проект.

В зале гаснут огни. Загорается экран, бегут титры. Касим переходит на шепот:

— Когда поженимся, я тебя буду каждую неделю взвешивать. Вся будешь моя, до последнего фунта. — Он придвигает ко мне стул и садится, рука скользит поперек моей спины и хватается за бедро. При этом Касим по-щенячьи тычется в меня носом и заставляет лишний раз вспомнить, до чего же я толстенная.

Я сижу и терплю Касимовы ласки. Все это тисканье, облизыванье и обнюхивание. Заставляю себя напрочь позабыть о себе — настоящем. Мадия утопила меня в сале, и еда лучше помогает отвлечься, чем фильм — американский мюзикл о строительстве железной дороги в Колорадо времен Дикого Запада.

Касим прекращает меня лапать. Кто-то вошел в ложу. Он получает деньги, а мы — шампанское со льдом. После этого мой дружок запирает дверь.

— А что если мне в дамскую комнату нужно? — капризничаю я.

— Правда нужно? — Его не проведешь. — Лучше тяпни под конфетки.

— А когда поженимся, ты меня будешь поить шампанским? — На экране строители с лопатами и кувалдами поют хвалебную песнь колорадским кручам…

Колорадо, Колорадо… Касим сует мне в руки бокал.

— Все, о чем ни попросишь!

Я встаю, хватаю бутылку — баловаться еще с фужерами! — и осушаю единым духом.

— А я вот о чем прошу.

Железная дорога протягивается с плато Колорадо к нам в ложу, и я ступаю на шпалу.

При появлении в кадре растрепанной рыжей толстухи в дурацких шароварах трудяги еще шире разевают рты, но песнь обрывается. Зато зрители поднимают рев. Пыхтя, я вперевалку шагаю по шпалам к станции. Рабочие расступаются передо мной.

Магистр уже там. Похоже, он не ожидал, что я появлюсь в таком виде. Чтобы подойти к нему, мне нужна добрая минута.

— Ладно. — Моя одышка в разреженном воздухе — это что-то. — Ладно, Мадия. Когда ты это сделала? Когда ты в первый раз обманула меня?

— Виноват?

Я переливаю из бутылки в рот последний глоток шампанского.

— Сколько времени ты учишь меня кабалистике, приняв вид настоящего магистра? А мои соученики? Они ведь тоже виртуальные фиктоиды, верно? Точнейшие копии моих друзей. Давно ты меня дурачишь?

— Господи! Неужели я такая бука? Зачем так хмуриться? Не боишься, что на прелестном лобике появятся морщинки? — Мадия-магистр смеется. — Ах, Юсуф, ты стал таким занудой! Великий метафизик-кабалист. Аскет!

— И все-таки ответь, — упорствую: — давно я угодил в твой капкан?

— Как только затеял игру в цифирки. Я тебя еще пожалела! Могла бы месяцами за нос водить!

— Да черта с два! Ты хотела, чтобы я тебя раскусил. Устала от дурачка Юсуфа.

— Нет, — возражает Мадия. — Я всех испытываю. Всегда. Заставляю показать, на что способны. У меня, чтоб ты знал, Двести тридцать восемь «сред обитания». И одна из них стилизована под твой любимый колорадский фильм. Если б я пожестче играла, ты бы от меня не ушел. Всякий раз, когда ты выскакивал из моего виртуального сценария, через эту станцию опять попадал ко мне.

— А я создал сто восемьдесят восемь киберландшафтов, прежде чем бросил это занятие. Некоторые — очень даже ничего. Надеялся их кому-нибудь показать. Тебе… Но у тебя хватало забот со своими… — Приближаюсь к ней на шажок-другой. — Что это все значит? — указываю на свое раздутое тело.

Прежде чем ответить, Мадия закрывает ладонями глаза.

— Все, что я делаю, это выражение моих личных переживаний. Мужчины, изучающие кабалистику, все сухари. Книжные черви. Плотские радости для вас не существуют. Для мира чувств вы потеряны. Да кто из вас способен перевоплотиться в женщину из фантазий, которые вы с таким упорством гоните прочь? Из фантазий, в которых мы лишь беспомощные куклы для эротических утех? Девчонкой, в Газе, я сама побывала такой куклой. Тебя смущает тело? Да это всего лишь первое из моих испытаний. Наглядный урок, если угодно. Урок истории.

— Рад, что мне удалось выдержать испытание. Хорошо, что ты сжалилась. Спасибо за милосердие. Хочешь заниматься с нами кабалистикой? Я ведь здесь для того, чтобы предложить…

Мадия оглядывается, а потом тихо спрашивает:

— Мне что, придется уничтожить мои миры?

— Когда будешь готова, — отвечаю. — Если откажешься от них раньше времени, пострадает твоя душа.

Я протягиваю руку, она ее принимает.

— Юсуф, я бы с радостью занялась с тобой любовью. И показала все мои двести тридцать восемь райских уголков, чтобы ты понял, какая я в душе. Я ведь могу быть чертовски хорошей богиней.

— А что потом?

— Потом обдумаем твое предложение. У нас еще две тысячи двести лет. Стоит ли спешить? Может, я не соглашусь. В том, новом мире, куда мы летим, понадобятся боги и богини — чтобы осыпать его микробами, планктоном и спорами грибов. — Она наклоняется ко мне и целует. — Пойдем ко мне, милый. Хочешь, ради тебя я снова стану женщиной?

Она щелкает пальцами, и передо мной стоит рыжая, зеленоглазая, тоненькая смуглянка. Бросает скейтборд на сверкающий рельс, лихо запрыгивает и — раз! — проносится мимо меня.

Работяги кидаются врассыпную. Я телепортируюсь прямиком в одного из них, вскакиваю на его лопату, точно ведьма на помело. Лечу во всю мочь! Настигаю!

Мадия врывается прямиком в гигантскую черную пасть. Я — впритык за ней, и мы переносимся вместе — из тоннеля любви на усыпанные розами холмы, что вздымаются из винно-красного моря. Я тяну к ней мозолистые руки колорадского труженика. У нее гладкая, нежная кожа. Мы обнимаемся на цветущем склоне. Я целую губы, каким нет равных во всем реальном мире.

— У нас впереди две тысячи лет, — шепчет Мадия. — Неужели ты действительно хочешь, чтобы я все это разрушила? Между прочим, твои миры целы. Хочу, чтобы ты об этом знал. Помнишь те, в которых мы бывали вместе сотню лет назад? Я их сберегла на память.

— Значит, ты согласна делиться своим разумом только со мной? — спрашиваю. — Милая, умоляю, иди к нам, ловцам душ! Нам предстоит два тысячелетия наслаждаться такими фантазиями.

Она отрицательно качает головой.

— То будут не мои фантазии. Как и эта, что сейчас вокруг нас. Не моя история… Если не останется памятных вех, я скоро вообще забуду, что такое человеческая душа. Необходимы ощущения. Только они и дарят мне вкус к жизни. Мне всегда мало того, что уже есть, всегда нужно больше! Но не так, как тебе! Ты минималист, бог уничтожения, а я богиня созидания. Нет, Юсуф. Вряд ли я когда-нибудь захочу постигать вместе с тобой кабалистику.

— Предлагаю сделку, — говорю. — Я пройду вместе с тобою через все двести тридцать восемь миров. А потом ты их до поры до времени спрячешь в кладовку. И я тебя познакомлю с магистром.

— Ты готов пройти со мною по всем моим чертогам? — Улыбается.

— Неужели я кажусь такой соблазнительной?

— Пожалуйста! — молю.

Мадия трепещет в моих объятиях.

— Как ты в него веришь! Меня это пугает. Вдруг он и меня превратит в кабалистку? С помощью одних только слов?

— Он только словами и пользуется, — говорю.

Мадия целует меня. Ее ладошки торопливо скользят по моему телу.

— Ты в его власти. Он твой бог. А ведь раньше ты сам был богом, сам правил мирами.

— Абсолютная власть — это абсолютное одиночество, — возражаю. А к моим ребрам прижимаются крепкие маленькие груди. Слишком юна эта малютка для старика… А я слишком привык быть стариком.

— Вот как я борюсь с одиночеством, — говорит Мадия. — И это лучше всяких слов.

Через несколько минут я снова слышу ее голос:

— А почему одни мужчины? Я про вас, кабалистов. Чтобы спокойно переноситься из одной виртуальной оргии в другую? Как шмель перепархивает с цветка на цветок?

Ответ дается мне нелегко.

— Это наш главный провал. Череда провалов — это уже почти система. В чем-то мы ошиблись.

Никогда раньше не признавался в этом.

Мы занимаемся любовью среди цветов. В молчании… по крайней мере, без споров. Много времени спустя она говорит: — У тебя впереди две тысячи двести лет. Еще научишься не ошибаться.

Заходящее солнце разливает пурпур, и Мадия уходит в розово-фиолетово-золотистое никуда. Я провожаю ее взглядом, а она меркнет и тает. Вот и все. Не будет круиза по двумстам тридцати восьми мирам. Не приведу я ее к магистру. Мадия боится рисковать, боится, что магистр подчинит ее, как подчинил нас. А ведь когда-то — целый век назад — мы с нею сообща построили Амстердам. Может, он еще цел?

В надежде на это я переношусь в сквер, но Мадии там, конечно, нет. Моросит дождь. Бреду по портовому кварталу, рассеяно гляжу на проституток и вывески баров, наконец возвращаюсь в Колорадо.

Там меня дожидается магистр. Возможно, подлинный.

Повторяю последние слова Мадии.

— Она права, — заключает магистр. — У нас еще две тысячи лет. Еще научимся работать как следует.

Мне его жаль. Ведь он столько времени тратит, утешая нас, своих последователей. Но к жалости примешивается сомнение: а все-таки настоящий ли это магистр? Действительно ли передо мной одна из сорока тысяч истинных земных душ? Или всего лишь чей-то фиктоид? С тех пор как Мадия меня провела, я уже ни в чем не могу быть уверен.

Да, Мадия меня перехитрила. В желудке — тяжелый комок. Как ей удалось так ловко подделать магистра? Ведь для этого необходимо было его изучить. Выходит, она преодолела свои страхи. Мадия и магистр. Один из них, а может, оба что-то скрывают. Один из них, а может, оба лгут.

Какова же истина? Боюсь, она слишком неприглядна. Боюсь, моя кабалистская личность построена на лжи. На меня спокойно, уверенно взирает магистр, но не слишком ли он хорош для настоящего?

Здравый ум берет впечатления из окружающего мира. На основе этих впечатлений кроит свой внутренний мир. Но сколько же можно? Знаю доподлинно: через двадцать веков на «Перегрине-6» не останется ни одного нормального рассудка. Мы неизбежно растворимся в грезах. Лучше бы нам попросту отключиться. Сломать компьютер, в котором мы хранимся.

Я замираю. Жду страшной кары за кощунство.

Но не дожидаюсь.

— Придумаем тебе новое задание, — говорит магистр.

Он уже не такой красавец, как прежде, — виной тому мои сомнения. Не говоря ни слова, я ухожу. С плато Колорадо — в Амстердам, из Амстердама — на новую сцену, в мою личную вселенную, где я царь и бог.

— Да будет свет! Да будет тьма!

Сохранить здравый ум невозможно. Не существует реальности за пределами моего «я». Когда истина бежит с поля боя, остается лишь красота созидания. Мне жаль. Я разгромлен. Мадия бросила в атаку краски, плоть, чрезмерность — и победила. Прочь, кабала! Я снова божество!

Иного выхода нет.