«Если», 1999 № 09

Роберт Шекли Забавы чужаков

В один прекрасный день в мою дверь позвонил человек. Вообще-то он выглядел не вполне человеком, хотя передвигался на двух ногах. С лицом у него было что-та не так: казалось, его уже начали плавить в духовке на медленном огне, но вдруг спохватились и поспешно заморозили. Позднее я узнал, что такой облик довольно обычен среди инопланетян, называемых синестерийцами, и на тамошних конкурсах красоты почитается признаком особого очарования… Тающая прелесть, вот как они говорят.

— Мне сообщили, что вы писатель, — заявил визитер.

Я вынужден был признать этот факт. Какой, в самом деле, смысл скрывать подобные вещи?

— Удачно, не правда ли, — заметил он. — Ведь я покупаю рассказы.

— Надеюсь, вы не шутите?

— У вас есть что-нибудь, что вы хотели бы продать?

Он с ходу взял быка за рога, и я решил ответить ему в том же духе.

— Да, есть.

— Очень хорошо, — сказал он. — Я рад, что мы поняли друг друга. Знаете ли вы, как трудно делать бизнес в совершенно незнакомом городе? Собственно, на чужой планете, если уж быть точным, но в городах труднее всего, вы сами понимаете, разные традиции, правила поведения и все такое. Как только я попал сюда, так сразу сказал себе: путешествия, разумеется, дело полезное, но где же искать того, кто продаст мне рассказы?..

— Да, проблема, — согласился я.

— Что ж, — сказал он, — давайте разрешим ее к обоюдному удовольствию. Я хотел бы начать с повести на десять тысяч слов.

— Считайте, что она у вас уже в кармане. Когда желаете получить?

— Скажем, в конце недели.

— А каковы условия?

— Я плачу тысячу долларов за десять тысяч слов. Стандартный гонорар для данного региона Земли, как мне сказали. Ведь это Земля, не так ли?

— Это Земля, и ваша тысяча меня устраивает. А теперь скажите, о чем я должен написать.

— Это ваше дело. Ведь вы писатель, разве не так?

— Будь я проклят, так оно и есть!

Мне подумалось, что не стоит далее углубляться в щекотливую тему. Не один, так другой — кто-нибудь все равно прочтет. Именно это обычно и происходит с повестями.

— А какие права вы покупаете? — предусмотрительно осведомился я.

— Первое и второе синестерийское издание. И разумеется, я оставляю себе право на синестерийскую экранизацию, однако выплачу вам пятьдесят процентов от общей суммы в том случае, если оно будет перекуплено.

— А что, и такое может случиться?

— Трудно сказать. Видите ли, ваша Земля — совершенно новая литературная территория.

— Учитывая данное обстоятельство, я требую шестьдесят.

— Не стану спорить, — сказал он. — Во всяком случае, не в этот раз. В дальнейшем вы можете обнаружить, что я вовсе не так сговорчив. Кто может предсказать, как все получится? Разве узнаешь вкус собаки, покуда не съешь ее горячей?

Я не стал его поправлять.

Я написал свою историю за неделю и принес ее в контору синестерийцев, которая помещалась в старом здании МГМ на Бродвее. Вручив заказчику произведение, я присел на стул, а чужак незамедлительно приступил к чтению.

— Неплохо, совсем неплохо, — проронил он через некоторое время.

— Да-да. Это мне нравится.

— Что ж, прекрасно, — сказал я.

— Но я хочу, чтобы вы кое-что изменили.

— О, — промолвил я. — Что вы конкретно имеете в виду?

— Конкретно, — сказал синестериец. — Этот ваш персонаж по имени Эльза…

— Ну так что, Эльза, — послушно откликнулся я, не в силах припомнить никакой Эльзы, которую мог бы вписать в эту историю. Но решил не переспрашивать. Какой смысл выставлять себя идиотом, не помнящим собственной повести?

— Итак, Эльза… Она ведь размером с небольшую страну, не правда ли?

Ага, понятно: он имел в виду французскую провинцию Эльзас. Однако момент, когда я мог исправить ошибку, был безвозвратно упущен.

— Ну да, — вынужден был признать я. — Действительно, размером с небольшую страну.

— Чудесно, — сказал он. — Тогда почему бы не заставить вашу Эльзу влюбиться в большую страну в форме претцеля?

— В форме… чего?

— Претцеля, — терпеливо повторил он. — Претцель — весьма популярный художественный образ нашей популярной литературы. Синестерийцы обожают читать такие вещи.

— Гм… В самом деле?

— О да! Синестерийцам нравится представлять себе людей в форме претцелей, что делает их более визуальными.

— Более визуальными, — тупо повторил я.

— К тому Же, — сказал он, — мы обязаны принять во внимание возможность экранизации.

— Ну разумеется, — тут же согласился я, вспомнив о своих шестидесяти процентах.

— И если мы думаем о кинематографической версии, то я рекомендовал бы передвинуть события на другое время дня.

Я попытался припомнить, в какое время дня поместил свои события. Кажется, я вообще не обозначил никакого конкретного часа, о чем и объявил заказчику.

— Да, это так, — признал он. — Точного времени вы не указали, но явно имели в виду сумерки, в чем меня убедило шелестящее звучание ваших слов.

— Да, конечно, — согласился я. — Сумеречное настроение, так сказать.

— Послушайте, вот и прекрасное название!

— О да, — сказал я с глубоким отвращением.

— СУМЕРЕЧНОЕ НАСТРОЕНИЕ, — раскатисто произнес он, словно пробуя слова на вкус. — Да, думаю, вы можете так назвать свою вещь. Однако написать ее надо при ярком солнечном свете, если вы понимаете, о чем я… И в этом будет состоять вся ирония!

Когда я вернулся домой, Римб мыла посуду и выглядела довольно подавленной. Думаю, здесь надо пояснить, что Римб — светловолосая личность среднего роста и чрезвычайно истощенного вида, весьма характерного для инопланетян, придерживающихся гхоттических убеждений. Услышав непонятные звуки, доносящиеся из гостиной, я бросил на нее озадаченный взгляд, но Римб лишь мученически закатила глаза и молча пожала плечами. Я вошел в гостиную, увидел там двоих, и, не сказав ни слова, вернулся на кухню.

— Кто это?

— Они назвались Байерсонами, — сказала Римб.

— Чужаки?

Она кивнула.

В первый раз до меня по-настоящему дошло, что чужаки, оказывается, могут быть чужими друг другу.

— Что им здесь надо? — спросил я.

— Не знаю.

Я вернулся в гостиную. Мистер Байерсон сидел в моем любимом кресле и читал газету. Росточком он был в три фута и имел роскошную оранжевую шевелюру. Миссис Байерсон, столь же миниатюрная и апельсиноволосая, трудолюбиво вязала на спицах нечто оранжевое с зеленым. Увидев меня, мистер Байерсон поспешно выкарабкался из кресла, а я тут же уселся в него и спросил:

— Откуда?

— С Капеллы, — объяснил Байерсон.

— И что вы делаете в моей квартире?

— Они сказали, что все будет о'кей.

— Кто сказал?

Байерсон пожал плечами и быстро отвел глаза. Мне предстояло привыкнуть к этому зрелищу.

— Мой дом — моя крепость, — справедливо указал я.

— Конечно, — согласился Байерсон. — Никто и не отрицает. Но разве нельзя выделить для нас крошечный уголок? Мы же совсем маленькие.

— Почему это должен сделать я, а не кто-нибудь другой?

— Нам тут понравилось, — объяснил Байерсон. — Мы чувствуем себя как дома.

— Полагаю, в любом другом месте вы тоже почувствуете себя как дома.

— Возможно. А может быть, и нет. Зачем рисковать?

Я задумался: а действительно, зачем?

— Почему бы вам не представить, — заметил визитер, — что мы просто ракушки на днище вашей лодки? Мы просто прилипнем к вашему жилищу, вот и все.

Ни Римб, ни я отнюдь не горели желанием оставить этих Байерсонов у себя, но не нашли достаточно уважительной причины, чтобы выставить их за дверь. В конце концов, они здесь уже прижились. И, по правде говоря, действительно никому не мешали. Во многих отношениях эта пара, вероятно, была гораздо лучше большинства инопланетных квартирантов.

Сказать по чести, мы с Римб вскоре начали думать, что Байерсоны могли бы стать немного более заметными и хоть изредка помогать по хозяйству. Или, по крайней мере, приглядывать за вещами, особенно в тот день, когда заявились грабители.

Насколько я понял, Байерсоны даже пальцем не пошевелили, чтобы их остановить. Могли бы позвонить в полицию или позвать соседей. Но нет, ничего подобного. Они просто сидели и глядели, как эти мерзавцы, пыхтя и отдуваясь от кошмарного избытка веса, медленно бродят по квартире в поисках добычи. Жирное инопланетное ворье со звезды Барнарда! Они забрали все столовое серебро, подаренное Анной. Это были барнардианские воры-серебрянщики, чьи традиции уходят корнями в незапамятную глубь веков. По крайней мере, так они сказали Байерсонам, когда грабили нас, в то время как мистер Байерсон уводил глаза, искусно делая вид, что ничего такого не происходит.

Все началось с того, что я познакомился с Римб в баре Франко на улице Макдугала в Нью-Йорке. (Конечно, я и до этого не раз видел чужаков, делающих покупки в шикарных магазинах Пятой авеню или наблюдающих за фигуристами на открытом катке Рокфеллер-Центра, но заговорил впервые.) Я спросил, какого он пола, и узнал, что Римб гхоттических убеждений. Самое потрясающее определение сексуальной ориентации, которое я когда-либо слышал…

Я подумал, что было бы совсем недурно вступить в сожительство с персоной гхоттических убеждений, в особенности после того, как мы с Римб выяснили, что в базисном смысле она все-таки ОНА. Немного позже я пошел в Большую Красную Церковь посоветоваться с отцом Хэмлином, и тот сказал мне, что Господь и Церковь не видят в том греха, хотя у него лично взгляды несколько старомодные. Мы с Римб были в числе первых инопланетно-земных пар, сочетавшихся законным браком.

Затем мы свили гнездышко в моих апартаментах в Вест-Виллидж. Поначалу в округе редко можно было увидеть чужака, но вскоре на улицах замелькали инопланетяне, причем несколько из них поселились у нас по соседству.

Вне зависимости от происхождения, всем иммигрантам вменялось в обязанность зарегистрироваться в полиции и у местных властей. Почти никто из них, разумеется, не делал этого, притом без всяких последствий. У полиции и муниципалитета было более чем достаточно хлопот со своим собственным народом.

Я писал рассказы для синестерийского литературного рынка, и мы с Римб мирно уживались с нашими постояльцами. Байерсоны были спокойной, благодушной парой, вносили свою малую лепту в арендную плату и никогда не волновались по пустякам, в отличие от Римб, которая пребывала в постоянном беспокойстве.

Поначалу они мне нравились, я считал их довольно милыми и деликатными чужаками, но изменил свое мнение в тот день, когда грабители украли их младшее дитя, крошку Клода Байерсона.

Совсем забыл сказать, что после того, как Байерсоны обосновались в нашем жилище, у них обнаружился младенец. А может быть, они прежде оставили его с кем-нибудь и принесли сюда, когда заняли нашу свободную спальню.

Если верить тому, что они рассказали, похищение Клода произошло в легкой и непринужденной манере, в сопровождении трогательных слов «Прощай, Клод» и «Прощай, папочка». Мы спросили их, как они могли допустить такое, и получили ответ: «О, не надо беспокоиться, все в порядке, мы всегда надеялись на это. Именно так мы, Байерсоны, распространяемся по Вселенной. Кто-нибудь непременно крадет наших детей».

Ладно, я оставил эту тему. У некоторых совсем нет расовой гордости.

Говорить больше было не о чем, и поэтому мы все вместе сели смотреть телевизор, желая увидеть шоу Саванны Рид. Главным гостем Саванны в этот вечер был человек, который первым съел мунгулу. Он был весьма откровенен на сей счет и даже немного агрессивен.

— Если подумать как следует, — заявил он, — совершенно неясно, почему этичным считается употребление в пищу только глупых тварей. Да-да, лишь слепое предубеждение удерживает нас от поедания разумных существ! Эта мысль пришла мне в голову, когда я беседовал с несколькими глотчами мунгулу, которые разлеглись на моей тарелке.

— А сколько мунгулу входит в глотч? — спросила умница Саванна.

— Как правило, от пятнадцати до двадцати, но бывают исключения.

— И что же они делали на вашей тарелке?

— Как обычно, слонялись… То есть я хотел сказать, аккумулировались. Тарелка — их экологическая ниша.

— А как они попадают туда? — спросила Саванна.

— Однажды вечером они просто возникли на моей тарелке, сперва только один или два глотча. Эти глотчи, знаете ли, с виду похожи на устриц. Потом появились еще несколько, а когда набралось с полдюжины, появилась возможность поддерживать довольно приличную беседу.

— Они сказали вам, откуда взялись?

— С планеты Эспадрилья. Я толком не понял, где это, совсем запутался в квадрантах.

— Они рассказали что-нибудь о способе передвижения?

— Да, серфинг на световых волнах.

— А что натолкнуло вас на идею поедания мунгулу?

— Ну, поначалу я вовсе не думал об этом. Когда какое-то создание заговаривает с вами, вам же не приходит в голову немедленно слопать его. Или ее. Если вы цивилизованный человек, конечно. Однако эти мунгулу взяли себе в привычку навещать мою тарелку каждый вечер, и все как бы между прочим. Усядутся по ободку моего прекрасного костяного фарфора на дальней стороне тарелки и давай болтать между собой. Ведут себя так, словно бы в доме никого нет. Потом один из них вдруг делает вид, что случайно меня заметил — ах, ну как же, это тот самый земной парень! Мы начинаем беседовать, и так каждый вечер. В конце концов мне стало казаться, что в их поведении есть нечто вызывающее. Как будто эти мунгулу изо всех сил намекают мне на что-то.

— Вы думаете, они хотели быть съеденными?

— Ну, прямо они мне об этом не сказали, во всяком случае, не такими словами, нет. Но заронили в мою голову мысль. Я подумал, если они не желают, чтобы их проглотили, то какого же черта делают на моей тарелке?!

— А что случилось потом?

— Если коротко, то мне до смерти надоели их экивоки, и чтобы покончить наконец с этой тягомотиной, я наколол одного на вилку и отправил в рот.

— И как же отреагировали на ваш поступок остальные?

— О, они притворились, что ничего не заметили. Продолжали беседовать как ни в чем не бывало, разве что реплики стали чуток поглупее. Этим парням, знаете ли, требуется объединить достаточно большое количество мозгов, чтобы вести пристойный разговор.

— Вернемся к тому мунгулу, что вы проглотили. Он пытался протестовать?

— Да нет, даже глазом не моргнул. Похоже было, что он этого ожидал. У меня такое чувство, что для мунгулу быть проглоченным и переваренным вовсе не означает жестокое и бесчеловечное наказание.

— Вы не скажете, каковы они на вкус?

— Вроде как устрица под горячим соусом. Но не вполне. Инопланетяне, что с них взять.

Когда шоу закончилось, я вдруг заметил колыбель в углу гостиной. В ней оказался очень милый младенец, немного похожий на меня. Сперва я подумал, что это крошка Клод Байерсон, чудесным образом возвращенный, но Римб просветила меня.

— Это малыш Челли, — объявила она с гордостью. — Наш общий ребенок.

— О, — сказал я. — Что-то не припомню, когда ты успела его родить.

— В техническом смысле я этого не делала, — объяснила Римб. — Мне подумалось, что лучше отложить настоящие роды на более удобное время.

— Разве такое возможно?

Она кивнула:

— Конечно. Но только для тех, кто придерживается гхоттических убеждений.

— И как, ты говоришь, его зовут?

— Челли.

— Это что, типичное имя на твоей планете?

— Вовсе нет, — сказала Римб. — Я назвала его в честь твоего вида.

— Моего вида? Что ты, собственно, имеешь в виду?

— По-моему, это очевидно. Челли означает «маленький человечек».

— О, — сказал я. — Однако у нас на Земле такие вопросы решаются по-другому.

Но Римб меня не поняла, когда я попытался ей объяснить. Как и я не понял ее объяснений касательно процесса, благодаря которому малыш Челли явился на свет; в конце концов, ОР (отложенные роды) отнюдь не популярны среди жителей Земли. Насколько я уловил суть, Римб еще придется когда-нибудь, в более удобное время, осуществить фактические роды.

Челли лежал в колыбельке, пуская слюни, акая и гукая, словом, вел себя точно так же, как, подозреваю, должен вести себя человеческий младенец. Я гордился сыном изо всех сил. Мы с Римб были одной из первых смешанных пар, чей брак принес успешные плоды.

Многие из наших соседей пришли посмотреть на ребенка. Байерсоны вылезли из своей новой комнаты, которую прилепили с внешней стороны здания после того, как у них закончилась линька. Весь материал, что пошел на пристройку, миссис Байерсон извлекла из собственных уст и явно этим гордилась. Супруги осмотрели Челли со всех сторон и вынесли вердикт: «Малыш выглядит доброкачественным».

Они любезно предложили посидеть с младенцем. Но нам с Римб совсем не хотелось доверять им Челли, поскольку мы все еще не имели достоверной информации касательно пищевых привычек Байерсонов. Хотя федеральное правительство вынесло решение рассекретить все данные по проживающим на Земле чужепланетным видам, добыть какие-либо достоверные факты необычайно трудно, не говоря уж о невероятном количестве затраченного на подобный поиск времени.

Засилье чужаков сподвигло человечество сделать очередной шаг в своем развитии, возбудив в нем жгучий интерес к композитной жизни. Старый добрый индивидуализм, конечно, не так уж и плох, но рано или поздно начинает надоедать. Так что нам с Римб показалось довольно забавным сделаться частью какого-нибудь существа наподобие медузы или португальского галеона. Но мы вовсе не были уверены, что из этакой эскапады может выйти что-то хорошее.

Поэтому мы не знали, радоваться нам или огорчаться, когда получили по почте уведомление о том, что избраны в составные части инопланетной композитной жизненной формы. В те дни композитная жизнь была скорее экзотикой, чем обычным явлением, и мы с Римб проспорили всю ночь, пока не пришли к соглашению. Так и быть, мы отправимся на первое собрание, которое нас ни к чему не обязывает, и посмотрим, на что все это будет похоже.

Встреча была назначена в нашей местной Унитарной Церкви, и мы с Римб обнаружили там более двух сотен людей и чужаков. В большинстве своем народ был неестественно оживлен и отпускал пикантные шуточки насчет того, чем нам здесь придется заниматься. Все присутствующие были новичками в этом деле и никак не могли поверить, что нам удастся сформировать двухсоткомпонентный композит без всякой предварительной подготовки.

Наконец перед толпой появился некто в красном блейзере, с толстой папкой в руках, и объяснил, что сперва все мы будем строить пятиэлементные композиты. И лишь тогда, когда сумеем сформировать несколько дюжин этих базисных соединений, а заодно приобретем элементарные навыки метаморфирования, наступит время перейти ко второму уровню нашего композитного существования.

По счастливому стечению обстоятельств в цоколе Унитарной Церкви обнаружилось обширное пустое помещение, где люди, гуманоиды и их более химерические партнеры в некотором замешательстве начали приспосабливаться друг к другу. Подавляющее большинство из нас, не имея никакого опыта соединения с чужеродными существами, весьма слабо ориентировалось в анатомии, да и сам я, к примеру, не знал, что энглен — специфический орган псевдонтоиков — идеально подходит к левому человеческому уху.

Тем не менее с помощью эксперта в красном блейзере, который добровольно принял на себя роль ассистента, мы с Римб и три наших партнера сформировали первый композит. И хотя далеко не все было сделано идеально, вся наша пятерка ощутила приятное потрясение, коллективно обратившись в совершенно иное существо, обладающее собственной индивидуальностью и самосознанием.

В честь первой годовщины нашего композитного сообщества мы устроили загородный пикник на руинах Харфорда, где когда-то функционировала старая атомная станция. Это был высший пик моей ассоциации с композитом! Местность отличалась бурной растительностью довольно странных форм и оттенков, а лагерь мы разбили неподалеку от мирно журчащего ручья, отравленного радиацией. Поскольку нас было более двухсот, мы решили приступить к единению не до, a после ланча.

Дамская вспомогательная команда проворно раздавала еду, а рядом стояла картонная коробка для пожертвований, куда каждый бросал кто сколько может. Я пожертвовал синестерийскую купюру, полученную за последнюю повесть. Многие специально подошли поглядеть на купюру, и было много восторженных ахов, поскольку синестерийские дензнаки действительно очень красивые, хотя, к сожалению, такие толстые, что их невозможно попросту сложить и сунуть в карман.

Один представитель Большого Красного Композита никак не мог оторваться от моей купюры. В конце концов он поднял ее и покрутил под лучом солнца, восхищаясь переливами графических форм и красок.

— Она великолепна! Вам не приходило в голову окантовать ее и повесить в гостиной?

— Как раз собирался это сделать, — сказал я.

Тогда он решил, что эта синестерийская купюра ему просто необходима, и спросил, сколько я за нее хочу. Я назвал цену примерно втрое большую, чем ее реальная стоимость, но он был доволен и без промедления заплатил. Потом взял купюру за уголок, поднес к носу и деликатно понюхал.

— Какой аромат!

Когда он сказал это, я сообразил, что синестерийская валюта на самом деле очень приятно пахнет.

— Свеженькая, — заверил я его.

Он еще раз принюхался.

— Вы когда-нибудь пробовали съесть одну из них?

Я покачал головой. Такая мысль ни разу меня не озаряла.

Он откусил кусочек от уголка.

— Какая прелесть!

Его явное удовольствие повергло меня в глубокое раздумье. Я тоже хотел попробовать купюру на вкус, однако теперь она принадлежала ему. Я продал ее и взамен получил всего-навсего скучные американские доллары.

Лихорадочно обшарив карманы, я убедился, что она была последней. У меня не осталось ни одной синестерийской купюры, чтобы повесить в гостиной, не говоря уж о том, чтобы съесть.

И тут я заметил, что Римб в полном одиночестве потихоньку метаморфирует в уголочке, и выглядела она при этом так прелестно, что я немедленно присоединился к ней.