«Если», 2002 № 08

Филип Дженнингс Путь в реальность

Все четыре года моего пребывания на Синей планете я аккуратно бросал бомбы, вытряхивая потенциальные землетрясения из этого слабого участка планетарной коры и взбалтывая магму. Озеро лавы застывало на гребне каждой бомбардировки: сперва волна накатывала на внутренний обод, потом на противоположный, формируя тем самым тридцать километров побережья в регионе 62.

С каждым новым раундом бомбардировок две мрачные гряды вырастали все выше и выше. Химикаты, ускоряя затвердевание, позволили мне создать базальтовые стены. Если смотреть со стороны океана, верхушка южной гряды отгибалась к воде, будто ободок чашки, образуя навес над не отделанным еще берегом.

Я приготовил тяжелую артиллерию и изменил состав лавы, стремясь добиться стеклянистого обсидиана. Потом произвел точечную бомбардировку рабочей зоны. Раскаленное светящееся вещество хлынуло в море с навеса, растекаясь и капая. На не по сезону холодном ветру мой «водопад» быстро охладился до состояния теплой смолы.

Кое-что из получившегося материала застывало, не достигая воды и обращаясь в вечный каскад камня. К сожалению, по большей части он упал в воду, образовав бесформенный риф, который еще несколько дней дымился в ядовитом воздухе.

Жаль, но это было лучшее, на что я мог надеяться, используя «естественные» материалы. Теперь в регионе 62 на незаконченном побережье встала над морем шестикилометровая вогнутая стена. С боков к ней примыкали еще две стены — из базальта и обсидиана; в пространстве между ними, на «полу» из вулканической шрапнели и песка, колыхались волны прилива.

Я назвал это место Собором Йоси. Завершив строительство, я почувствовал себя одиноким и, почистив перышки, уговорил леди Мидори навестить меня.

— Такое долго не простоит, — предостерегла она, остановившись на мелководье перед самым входом. — Пройдут века, прежде чем люди освоят регион 62. Такая конструкция просто не выдержит.

Подняв чешуйчатую лапу, она указала на особенно тонкий участок обсидиановой стены.

— Достаточно одного шторма, и она расколется — вон там.

— Думаю, выдержит, — возразил я.

Леди Мидори как будто боялась войти в Собор. Возможно, не только он, но и я сам выглядел устрашающе грозным в моем побитом и поцарапанном корпусе, который ростом был вдвое выше всего, что когда-либо рождалось в облике человека. Присев в воде, она дала покатиться по своему телу приливной волне, потом снова встала.

— Йоси, ты использовал химические агенты? Неестественные отвердители?

Вместо ответа я спросил:

— Что это за тело?

Мидори улыбнулась.

— Особая модель для разовой прогулки на свежем воздухе. Кислород получает в результате электролиза. Когда кончится батарея, тело умрет.

— Вот это я называю «неестественным».

— Кости после него останутся. Это ведь вы то и дело жалуетесь на отсутствие окаменелых останков и тому подобного.

Я покачал механической головой.

— У Синей планеты нет истории ископаемых животных. Мы сколько угодно можем делать вид, что она подобна Земле, но до конца пойти не готовы.

— Большинство полагает, что это вполне достойное притворство. Ты считаешь иначе. Нам это известно, и мы молимся, что это не… мы молимся…

— Что я не безумен, — закончил я ее фразу. — Это ярлык, и им последнее время награждают слишком уж необдуманно. В устах Подавителей он стал оскорблением. — Мой голос смягчился: — Давай не будем из-за этого ссориться.

— А ты помнишь время, когда бы мы не ссорились? — настаивала леди Мидори. — Йоси, ты создаешь величавые красоты, как будто эта планета всего лишь новая виртуальность. Нас тревожит размывание граней между реальностью и виртуальным миром. На протяжении тысячи лет, пока мы летели сюда с Земли, симуляции реальности служили нам убежищем, но слишком многие затерялись в фантазиях. Чересчур много старых друзей ушло в них! Сперва теряешь веру в бытие, а какой тогда толк в самом бытии?

Мидори окунулась в воду, чтобы смочить тело. Ее нынешняя инкарнация обладала экономным холоднокровным метаболизмом, и все же энергия у нее была на исходе. На мгновение мне показалось, что она слишком устала.

Я подождал, пока ее голая, цвета хаки голова снова покажется на поверхности. Лишенными век мутными глазами Мидори вперилась в созданное мной глянцевое побережье, а я разразился собственной тирадой:

— Почему смерть внушает вам такой ужас? Мы были мертвы еще до того, как покинули Землю. Сорок тысяч мертвых душ, заключенных в компьютере. Ха! А вы еще говорите о «выживании»! Наша незаслуженная вторая жизнь была чистым праздником. Большинство удовлетворилось этим банкетом и не желало ничего иного. Ведь это естественно. Наши создатели на Земле и рассчитывали на такой отсев. Иначе чего ради посылать столько тысяч? Они мыслили с размахом, понимаешь?

Сойдя в воду, я подошел к ней ближе, чтобы она могла лучше меня слышать — на случай, если ей придется уменьшить длину волны передатчика.

— Через триста лет мы поселим на этой планете людей, — продолжал я. — Людей, выращенных в тех же автоклавах, из которых вышло то тело, какое ты сейчас носишь. Мои геологические формации привлекут внимание их потомков. Они догадаются, насколько мала вероятность того, что лава способна потечь подобным образом. Они возьмут пробы, обнаружат в них химические отвердители и таким образом найдут ключ к своему происхождению. Надежда всегда остается.

Она глядела на меня с сомнением.

— Подрывные акции. Возможно, мой долг донести на тебя. Мне следует подать на тебя жалобу, — радиоголос леди Мидори упал до шепота.

— Переходи на мою сторону, — предложил я. — Остальные хотят, чтобы наши новые люди начали с пустого места. Адамы и Евы в райском саду, рождающие детей и внуков. Нам полагается прятаться среди этого «местного» человечества. Нам положено оставить их в неведении и не разыгрывать из себя богов, потому что это может наградить вечным комплексом неполноценности.

— Да! Пусть они развиваются своим собственным путем! — горячо отозвалась леди Мидори. — Новый мир. Так и было задумано.

— Но они сами выдумают себе богов. Почему бы нам не предложить себя вместо магии и предрассудков? Мы ведь всего лишь скажем правду. Мы уже обустраиваем эту планету. Во всяком случае те из нас, кто пережил перелет. Мы многому можем их научить.

— Мы и станем учить их, но в скрытой форме, — возразила леди Мидори. — Мы обретем плоть и подвергнемся риску смерти. Тем самым мы подавим себя. Уменьшим опасность, какую мы представляем. Согласись, мы не так уж надежны. Сколько наших друзей впало в безумие, друзей и любимых! Способны ли мы утверждать, будто сами стабильны, только потому, что кое-кому удалось преодолеть путь среди звезд? Статистика против нас. Осталось всего девятьсот душ! Девятьсот из сорока тысяч!

Говоря о политике, я нечасто смеюсь. Глупости, которые смешили меня десять лет назад, сегодня пугают.

— И это политика здравомыслящих людей? Подавлять правду и позволять ей просочиться по капле? Санта-Клауса не существует? Ну ладно, теперь вы достаточно взрослые, чтобы знать: Санта-Клаус существует. Но ему нельзя доверять!

— А им и не следует нам доверять, — с жаром возразила леди Мидори.

— Давай не станем притворяться худшими, чем мы есть на самом деле, — ответил я. — И их худшими делать не будем. Зачем растить поколения первобытных людей? Зачем повторять десять тысяч лет истории? Колонистам такое по силам? Смогут они, не имея собственной истории, пройти путь от охоты и тотемных рисунков до научного взгляда на мир? Нет, давай отдадим им все наши технологии.

— Чтобы они могли умереть, лишившись разума, как мы? — вскинулась леди Мидори. — Чтобы они могли играть в изысканные игры, тяготиться от изысканной пресыщенности и совершить изысканное самоубийство?

— Нет! И снова — нет. Проклятие! Но скажу вам вот что. Если по прошествии восьмисот лет личность самообнуляется — это выбор самоубийцы. Почему это запугало вас настолько, что вы ударились в поддельный примитивизм?

Наш спор был далеко не абстрактным. Речь шла об общих друзьях, тех, кого мы знали всю жизнь. За долгие годы полета одни предпочли обнулить себя, другие удалились в изгнание в лабиринтах виртуальных фантазий, ушли в солипсизм столь глубокий, что исчезла всякая надежда на контакт с ними. Таких мы звали безумцами. Думать о них было болезненным для нас обоих. Леди Мидори отвела взгляд.

— Мы ходим кругами…

Я же только набирал обороты. У меня был десяток аргументов против политики партии Подавителей. В роли секретных учителей они получали право решать, какую правду и какую ложь они станут скармливать нашим подопечным, в то время как моя фракция предлагала новой расе лучшее будущее. Мы видели себя разумными существами со Старой Земли, которые, живя среди людей, открыто бы заявили, что обустроили этот мир; мы по желанию переходили бы из одной роботизированной инкарнации в другую и были бы готовы разрешить любую проблему колонистов. Но Мидори все это уже слышала раньше. Зачем дразнить ее?

Я сменил тему разговора.

— Хочу показать тебе еще кое-что. Это в регионе 19. Река, которая проходит сама над собой, точнее, совершает петлю и течет дальше под своим собственным руслом. Создать ее было проще, чем пляж из лавы. Я просто прорыл туннель. По моему новому руслу она течет теперь в пустыне, где гуляют пыльные бури.

— Снова фокусы! — вздохнула леди Мидори. — Дай мне день на то, чтобы вырастить тело для региона 19. Здесь мы закончили? Мне уже нездоровится.

Наша встреча для обеих сторон обернулась провалом. Теперь она подошла к концу.

— Я избавлю от страданий твое тело, — предложил я неохотно и лишь из чувства долга.

Мне было отвратительно то, как мои политические противники использовали биологические тела. Ведь в конце концов это были живые существа. Может быть, проживи они дольше, эти порождения автоклавов обзавелись бы чувствами, даже душой. Я никогда прежде не убивал лягушек, но теперь мне предстояло прервать жизнь существа, сочетавшего в себе ДНК лягушки, угря и человека. Жизнь существа с одноразовыми батареями, которому суждено умереть от голода на почти безжизненной планете.

— Спасибо, — леди Мидори приняла позу, весьма похожую на молитвенную… и радиосигналом отправила свою душу на Командный пункт Геосинка. После приличествующего случаю интервала я сломал ей позвоночник у основания черепа.

Я перенес труп на берег и припарковал мое старое, поношенное тело в укромном месте. После чего отправил себя по радио в космос, а оттуда в другого робота в регионе 19. Тут я стал ждать у моей спиральной реки, утаптывая богатую железом землю, наслаждаясь ландшафтом, в котором темные потускневшие красные тона оттенялись более яркой розоватостью туннеля.

Дождь перестал. Небо расцветили краски заката, огненного от ядовитых излишков углекислого газа на Синей планете. Леди Мидори так и не объявилась. Взамен я получил вызов наверх.

— Как это понимать — «отчет о проделанной работе»? — возмутился я. — Именно этим я и занимался. Показывал леди Мидори виды выполненных мною работ!

Вернувшись в последний раз на Геосинк, — так мы называли компьютер в чреве звездолета на геосинхронной орбите Синей планеты, который служил домом всем нам, — я узнал, что мне предстоит свидетельствовать на суде над самим собой. Партия Подавителей взяла верх, и «зал суда» мне сделали насколько смогли пустым и голым. Все мы — компьютерные сущности, во всяком случае в то время, какое проводим на орбите, но Подавители ненавидят спецэффекты. У каждого из нас есть основной виртуальный облик, какой мы принимаем по необходимости. У меня это героический рабочий 30-х годов двадцатого века с фрески Диего Гарсия. Таким я и стоял, омываемый белым, не имеющим источника светом. Передо мной плавали лица, настолько упрощенные, что походили на карикатуры: такие маски вполне можно было бы заменить именными табличками с голосами.

Все было организованно согласно протоколу, вот только никто не потрудился объяснить мне, в чем, собственно, заключается этот протокол, Лицо лорда Хидеяки, приблизившись, увеличилось и заговорило:

— Вы выслушали людей, подобных Йоси. Они в меньшинстве. Их не устраивает политика большинства. Используя модель парламентов Старой Земли, они называют себя лояльной оппозицией. Но правила лояльной оппозиции иные: не искажать политический курс, за претворение которого проголосовало большинство. Если вы не способны заставить себя следовать в русле этого политического курса, подайте в отставку.

— Моя работа — создать условия, пригодные для долгосрочной жизни человека на Синей планете, — ответил я. — Снизить геологическую нестабильность и привести воду в те области, которые иначе могут превратиться в пустыни. Эту работу я выполнил. И выполнил хорошо.

Задвигалось другое лицо — белый овал с черными черточками на месте глаз, носа и рта.

— Вы создали неестественные чудеса природы. Колонисты из автоклавов станут приходить к ним. Возможно, вы намеревались открыть расположенные поблизости рудные жилы. Наши автоклавники начнут копать и обнаружат золотые скрижали с надписями или еще какой-нибудь трюк.

— Нет никаких золотых скрижалей, — ответил я, воздержавшись от того, чтобы добавить: «Спасибо за идею».

Лицо придвинулось ближе.

— Леди Мидори полагает, что у вас имеются тайные намерения. Вы сказали ей, что выступаете за политику подбрасывания улик.

— А вы собирались оставить наших колонистов в полном неведении? — возразил я. — Что они будут делать без окаменелостей? Эти «автоклавники» — человеческие существа. Мы говорим о том, чтобы создать реальных людей, а не игрушки или компьютерных персонажей. Он будут более реальны, нежели мы сами! Вот в чем все дело. Когда вы это признаете, Подавительству придет конец.

Я воздел генерированные компьютером руки, словно отмахиваясь от наплывающих лиц. Впрочем, несмотря на весь гнев, эти лица были непроницаемы, как маски.

— Ваша партия тает и будет таять в будущем, — продолжал я, — но сейчас вы полагаете, будто можете сделать из меня преступника и запугать оппозицию. Ну, каково же наказание? Вы собираетесь объявить меня безумным или дадите продолжать работу?

Вперед выплыла леди Мидори, остальные лица отступили.

— Невзирая на все твои запирательства, я полагаю, что ты все же безумен.

На мгновение я потерял дар речи. Как она смеет создавать подобный прецедент?! Будучи брошено однажды, такое обвинение откроет дорогу новым. Подавители вскоре сочтут себя в праве изгнать всех несогласных. Время терпимости и открытых дебатов, канет в прошлое.

Я собрался с духом.

— Мидори, ты проталкивала идею о том, что на Синей планете не должно быть неравенства между мужчинами и женщинами даже в том, что касается роста и силы. Я убедил людей моей фракции выступить в твою поддержку. Мы послали на Землю просьбу о генетических обновлениях. Так вот какова твоя награда!

Я не пощадил бы Мидори, если бы мне позволили продолжать. Я открыл бы ее тайну: земные языки развивались тысячу лет, и для расшифровки наших просьб там приходилось вызывать специалистов по древним наречиям. Возможно, академики что-то напутали. Десять запятая шесть световых лет до Земли, плюс время на обработку, плюс еще десять запятая шесть световых лет, пока посланное со скоростью света сообщение достигнет нас… Последнее обновление с Земли было слишком полным, слишком подробным. С виду это было то, о чем мы просили.

Я мог бы привести десяток доводов в свою защиту… но внезапно утратил способность говорить. Пока шло голосование, сам я был лишен права голоса.

Подсчет голосов показал двадцать два к семи.

Я очнулся на первом уровне киберпространства в Состоянии Ноль, которое представляло собой зеленую плоскость под плоскостью голубой. Вокруг никого. Прошедшие столетия чудики употребили на то, чтобы попрятаться.

Я был в ярости. Кто бы на моем месте не злился? Гневаться — мой долг перед самим собой и моими друзьями. Пустота Состояния была для меня все равно что для художника холст, но, хотя я был заперт тут и, кроме живописи, мне нечем было себя занять, я должен был прежде справиться с бушевавшими во мне чувствами.

Потребовалось для этого много времени, много зелени и голубизны и один-единственный вопрос. Какой смысл? То есть что полезного я могу сделать, находясь здесь? Какое занятие способно вывести меня из состояния гнева?

Я принял решение. Целью моей жизни стало спасение душ из ада.

Теологи утверждают, что ад — это удаленность от Господа. Другой ад — настолько удалиться от реальности, что перестанешь верить в ее существование. В виртуальности такие расстояния — обычное дело. Сама бескрайность моего кибернетического окружения внушала ужас. Чтобы отыскать хотя бы одного из тысяч безумцев, мне потребуется исследовать логические построения такой сложности, что они не поддаются никакому сравнению. Крысиный лабиринт размером с Азию? Совершенно новые законы физики?

Нет уж, увольте. Не подвергать же мне себя подобным пыткам. Должен быть какой-то иной способ.

Зачем мне искать товарищей по заточению? Ну а чем еще мне было себя занять? Создавать поддельные вселенные? За долгий межзвездный перелет я уже сотню раз играл в такие игры. Я это проделывал и оставался в здравом уме — или, может, я и правда сошел с ума. Может, в глубине души я действительно хотел быть здесь, а не в реальности. Вот почему я не смог заставить себя раболепствовать перед политическими противниками.

Дом, милый дом на тысячу лет. Я заставил их вернуть меня сюда. Что есть реальность? Почему я бежал от нее?

В отличие от первого вопроса, ответ на второй у меня имелся. Реальность есть организующий принцип мира, в котором ты находишься. Реальность Геосинка структурировала тысячи несовместимых кибермиров, так что они в результате подпадали под единый свод высших законов.

Для большинства верующих Господь и есть начало, организующее истинную вселенную. Он — верховный Компьютер, только вот истинная Вселенная организована по законам физики, и потому старомодный бог должен сойти со сцены.

Вот вам моя исповедь: если мне вообще нужен бог, мне нужен бог свободы, спонтанной благодати, в которой организующие начала не душили и не подавляли бы меня. Возможно, те, кто попал в ловушки Геосинка, на меня похожи. Они чувствовали себя угнетенными, потому что компьютер работал без малейшего изъяна, давая им все, чего бы они ни пожелали, — вот только им требовалось нечто большее.

Я на это надеялся. Тем, кто был счастлив в своем виртуальном сценарии, уже не помочь. Истинных солипсистов, потерявших веру в организующие принципы, угнетала свобода, а не закон. Они, возможно, страдали, но и им тоже я ничем не мог помочь.

Я надеялся на существование меньшинства, до которого смогу достучаться. Мне никогда не отыскать их, путешествуя по виртуальности. Вместо этого я сгенерировал сотню кубов, сцепив их в единое целое, потом, расположив их так, чтобы получился длинный дом, построил внутри него комнаты. Затем теплыми и холодными цветами задал противоположные направления для севера и юга.

Я мог бы вызвать источники направленного света и музыкальную тему — что-нибудь из Штрауса или Демби, — но мне хотелось, чтобы действовали законы электричества, поэтому моя задача усложнилась.

Вырастив прямоугольник размером с холодильник, я определил его как источник питания, что-то, что будет гудеть и светиться. Открытые поверхности я покрыл розетками. На этой первоначальной стадии проекта то, что я соединял, оставалось единым, и это меня вполне устраивало. На микроуровне реальность тоже такова.

Этот «дом» был ядром, из которого я намеревался вырастить материнскую плату, снабженную процессором, идентичным Геосинку, в котором жили мы все. Мой виртуальный компьютер я намеревался начинить тем же программным обеспечением, на котором работал реальный.

И вот тогда я запущу чертову штуковину и вызнаю все ее трюки. Я перерою свалки памяти, чтобы отыскать место, где могут храниться души — те самые души, которые считали, будто ушли в свободный полет. На деле у них, как у всех прочих, имелись адреса хранения.

Я прибегну к обману и тайком разошлю сообщения тысячам безумцев. И тем самым — не пускаясь в лабиринты их игр — докажу им, что они не одни.

И я тоже был не один. Чистки Подавителей продолжались. Услышав рев двухместного джипа без глушителя, я выглянул в южное окно. Со свистом, оставляя следы шин в густой зелени виртуальности, мимо пронеслась Казуми. Завершив второй круг, она остановилась.

— Двери у тебя маловаты.

— Ты могла бы вполовину уменьшить размер изображения, — предложил я. — И ради Бога, отладь мотор.

Уменьшившись до размеров гоночного болида, Казуми завела свой джип в мою кухню. Ее голос доносился из радио автомобиля.

— Ты вконец все завалил. Подавители окончательно захватили власть. Твое имя используют как клеймо, чтобы позорить других. Что там стряслось между тобой и Мидори? Ты дал ей все и свой политический труп в придачу, чтобы она могла станцевать на нем. Что на тебя нашло? Вы решили потягаться, кто круче, мужчина или женщина?

Эта мысль заставила меня рассмеяться.

— Мужчиной я был тысячу лет назад. Даже не помню, каково это. Это все слова, а я слова ценю. Я никогда их не забываю, но они не помогают мне воссоздать ощущения или эмоции.

— Подавители ждут не дождутся, когда снова обретут тела, — сказала Казуми. — В той, прошлой жизни им, наверное, жилось совсем неплохо. Может, в этом разница между нами. Мы были жертвами. Мы и теперь жертвы. Возвращение к привычным моделям поведения.

Я мог бы спросить Казуми о ее жизни на Земле и рассказать ей историю своего прошлого. Собственно говоря, она этого и хотела. И я предложил ей нечто близкое к такой высшей откровенности.

— В прошлом я был робок, — начал я. — Стеснялся незнакомых людей. Отмалчивался, пока не узнавал их поближе. Разумеется, за десятилетия в космосе я подружился со столь многими среди наших умерших, что робость исчезла. Поэтому никто такого за мной не помнит. Но за годы одиночества на поверхности Синей планеты неуверенность вернулась. Видимо, желая ее преодолеть, я был резок с леди Мидори; наверное, я стал читать ей нотации.

— Она сама всем нотации читает, — откликнулась Казуми.

— Поэтому все так скверно и обернулось, — согласился я.

— Это покаяние?

— Других тоже изгоняют? — ответил я вопросом на вопрос. — Мне теперь смиренно посыпать голову пеплом? Или подождать и устроить прилюдное представление?

Казуми рассмеялась.

— По-моему, ты очень ловок. Ты и сейчас что-то хитрое затеял. Помощь нужна?

— Да. Хочу, чтобы ты насоздавала кубов и расположила их по одной линии. Вот карта.

Я развернул карту перед ее фарами.

— Похоже на блок памяти. Вроде как логическая цепь.

— Понадобится много ездить на большие расстояния, чтобы измерять эти цепи и их закладывать, — объяснил я. — Здесь в виртуальности мы построим компьютер, который эмулировал бы реальный на орбите Синей планеты.

— Понятно.

Над головой Казуми возник пузырь белого пространства, в каких появляются реплики персонажей из комиксов. В этом пузыре она оказалась женщиной в длинном золотом платье. Кухня осталась прежней, а ее воображаемый Иоси в точности соответствовал мне. Она обняла меня, поцеловала — и превратилась в амебу, чтобы поглотить мое тело своим. Расплывшаяся глыба, какой предстала теперь Казуми, подмигнув, рыгнула:

— Ух. Иногда я просто не могу удержаться.

Пузырь исчез. Такой обмен мыслями был принятым способом выражать чувства: в данном случае она сказала, что я ей нравлюсь, и попрощалась. Это как пауза между событиями. В реальной жизни люди спят, едят и занимаются мелкими делами; в виртуальности тоже, бывает, хочется сымитировать подобные обрамляющие моменты. Но и в этом мы были экономны. Пауза иссякла в мгновение ока. Взревев мотором, Казуми выехала из кухни. Она даже не спросила, зачем я строю виртуальный компьютер.

Башо был еще злее, чем Казуми, и задал гораздо больше вопросов. Хмыкнув, он затопал прочь в теле борца сумо и расположился поодаль, чтобы перехватить следующую волну изгнанников. Затем разгорелись жаркие дебаты, в результате которых они решили помочь мне в строительстве компьютера.

— Говорят, у нашей полулояльной оппозиции появился новый лидер, — сказал Башо, когда они все явились ко мне на кухню. — Хага сговорчив. Может быть, он добьется успеха. Он задобрит Подавителей. И они могут сдать позиции и позволить нам вернуться. Давайте не будем делать ничего, что бы раздражало леди Мидори и лорда Хидеяки.

— Что, совсем никаких тайных заговоров? Заверяю вас, я совершенно честен, — сказал я. — Честность была моим падением, но в данном случае, надеюсь, поможет нам пережить тяжелые времена. Я хочу только достучаться до пары-тройки безумных душ. Это будет первым шагом к возвращению их в реальность. Статистика может оказаться на нашей стороне. Один или два процента, возможно, пожелают расстаться со своим безумием. Мы станем их спасителями. Сейчас нас уже двадцать душ. Еще двадцать, еще сто — и Подавители пойдут на переговоры с нами.

Башо пожал плечами.

— Сбор урожая душ… Подавителям не понравится, если мы заразим эти плоды идеями оппозиции.

Я рассмеялся.

— Может, нас накажут. Изгонят назад в реальность.

— Нет, правда…

— Мы будем сами собой, Башо. Иначе мы становимся дважды узниками. Чего ты боишься? Раньше был отважнее.

Придвинувшись ближе, Башо понизил голос.

— Геосинк должен функционировать еще три столетия, пока Синяя планета не будет готова для колонизации. А после — что? Многие функции могут быть перенесены на поверхность в шестьдесят четыре региональных хранилища. Подавители обзаведутся телами из автоклавов и станут жить на поверхности. И что тогда? Как проще всего от нас избавиться? Ну? Это же очевидно… Давайте выключим компьютер! Они его ненавидят. Они ненавидят виртуальность, и ни на грош нам не доверяют. Это вовсе не убийство. Нас скопируют, так что вины за ними никакой не будет.

Он поежился.

— Нужно выбраться назад в реальность, иначе спать нам на орбите до Конца Света.

Я был потрясен.

— Триста лет, Башо! Если бы тогда, в нашей прошлой жизни, на Старой Земле нам сказали бы, что до Конца Света осталось триста лет, мы бы сочли за невероятную удачу, что протянем так долго! За триста лет многое может произойти. Многое и должно произойти. Концепции развиваются.

— Я с тобой. — Башо поднял ладони, останавливая поток моих слов. — Я с тобой. Давай попытаемся достучаться до безумцев. Все сочтут это добрым делом. В этом я на твоей стороне. О других проблемах поговорим, когда они возникнут.

Башо и его спутники взялись за работу. Прибыла следующая волна изгнанников. К тому времени нас было уже сорок душ. Еще до того, как мы достигли этого максимума, я созвал свою бригаду.

— Мы должны избрать лидера, чтобы он выступал от имени всех, если к нам заглянут Подавители. Я на эту роль не гожусь. Почему, думается, понятно. Мои враги называют меня Йоси Потрошитель. Возможно, они верят в собственную ложь.

— Для них мы все злодеи, — проворчал Башо.

Хага, последний из новоприбывших, с ним согласился:

— Я, наверное, хуже всех. Я шел на компромиссы и уступки, а они назвали меня коварным и двуличным. Ты, Йоси, был хотя бы откровенен. Ты спорил открыто.

— Спорить открыто было нетрудно, пока леди Мидори не назвала дебаты грехом, — отозвался я. — Исключая нас с тобой, кто был бы лучшим кандидатом?

Мы выбрали Атсуко. У нее было богатое воображение и отличные навыки виртуалиста, а потому она вечно щеголяла новыми телами и костюмами, но ответственность вынудила ее к минимализму. К тому же мы приняли решение носить черные бесполые сутаны. Если Казуми невыносимо быть чем-либо иным, кроме джипа, то ей следует как можно меньше времени проводить в штаб-квартире. Если Башо настаивает на том, чтобы сохранить габариты борца сумо, то пусть хотя бы прикроет акры плоти. И так далее.

Атсуко выпустила пресс-релизы. Несколько Подавителей их даже прочли. По всей видимости, их не порадовало то, что мы объединились для работы над общим проектом, но что они могли возразить против наших надежд возвратить безумцев?

Они могли бы назначить кого-нибудь из своих рядов спуститься в виртуальность и присматривать за нами, но никто из Подавителей не был готов взяться за эту работу на постоянной основе. Раз или два они присылали проверяющих. Шли годы. К третьему их визиту наш виртуальный компьютер был почти готов.

Я изменился — пусть незначительно, но изменился. Все шесть лет заключения мне было очень важно, чтобы всех нас воспринимали по нашим внешним проявлениям, как воспринимаем мы людей в реальной жизни, людей с реальными телами. Согласно правилам Атсуко, мы придерживались постоянного облика.

Приплюснутый нос Башо хорошо укладывался в его представление о грубовато-добродушном здоровяке-крестьянине, не терпящем чепухи. Он отрастил окладистую бороду, чтобы оттенить конский хвост борца сумо.

Крючковатый нос и американские черты лица делали Хага интернационалистом, воплощающим в себе гены многих народов.

Выщипанные брови и выбеленная кожа Атсуко говорили о мелком тщеславии, а также самоконтроле, педантичности и навыках администратора.

Я решил выглядеть так, как выглядел более тысячи лет назад, до того, как начала сдавать моя иммунная система: высокий, узкий в кости мужчина, компанейский, с большими руками. Уже не тот атлет-рабочий, какого я идеализировал до изгнания, а скорее совсем негероический клерк.

Снизойдя до того, чтобы нас посетить, леди Мидори явилась, облаченная в такую же, как на всех нас, сутану, только зеленого, а не черного цвета. Она избрала внешность степенной матроны с гнилыми зубами, и когда появилась, то, покачивая внушительными бедрами, решительно прошагала к нашем длинному дому.

— Это не истинное Подавительство, — сказала она Атсуко, но так, чтобы я слышал. — Да, вы придерживаетесь дисциплины, сохраняя всего один облик, но при этом стираете грань, которая отделяет вас от реальности. Вы слишком умело используете компьютерные эффекты, излишне точно имитируя реальный мир.

— На деле, прими мы плавающие лица-значки, дисциплины было бы меньше, чем в нашей нынешней рабской имитации, — весело хихикнув, возразила Атсуко. — Но мы не увлекаемся. Я знаю, как использовать функцию наложения, чтобы добиться целлюлита, но раз ноги у меня прикрыты, к чему утруждаться.

— Я пришла с предложением, — сказала леди Мидори. — Вижу, Йоси уже начинает программировать этот поддельный компьютер. Это ведь твоя идея, а, Иоси?

Я коротко кивнул. Эта женщина предала меня. За шесть лет она превратила компьютерную виртуальность в политическую свалку. Я почувствовал, как при виде ее во мне начинает разгораться ненависть. Что еще она задумала?

Леди Мидори с упреком покачала головой.

— Ты что, принял обет молчания? — спросила она меня.

— Наш лидер — Атсуко.

— Но я хотела бы поговорить именно с тобой и увидеть твою реакцию. Нам нужно больше почвы на Синей планете. Нам нужны работяги роботы, которые дробили бы скалы и гравий. Это неблагодарная скучная работа, но делать ее ты будешь в реальности. Я могла бы добиться для тебя условного освобождения на десять лет.

— Однако всему есть цена, — сказал я.

Мидори улыбнулась.

— Лорд Хидеяки тревожится из-за этого компьютера. Что еще можно сделать с его помощью? Что есть такого, о чем вы умалчиваете?

— Ничего особенного, — сказал я. — Вы оставили нас в покое. Вы позволили нам построить эту машину, не утруждая себя явным надзором. Следовательно, среди нас действует ваш шпион. Всегда ли шпионы говорят правду? Ваш лжет, если утверждает, что у меня имеется тайный план.

— И все же предложение остается в силе. Я предлагаю поставить его на голосование. Ты можешь десять лет работать в реальности, но только в том случае, если весь конструкт будет стерт. Пусть решает большинство.

Во время последовавших затем дебатов леди Мидори держалась в стороне, но стояла достаточно близко, чтобы заметить, сколь глубоко раскололо нашу группу ее предложение. Башо отчаянно стремился сбежать из виртуальности. Казуми отчаянно желала закончить наш труд и связаться с безумцами. И то, и другое одновременно было невозможно. Большинство приняло сторону Башо.

Казуми и я отказались от временного освобождения.

— Мы начнем восстанавливать компьютер, — сказал я своим соратникам. — К вашему возвращению он уже будет завершен.

— Что если они придут к нам с новым предложением? — спросил Хага. Он голосовал против предложения Мидори, но когда мы проиграли, предпочел дробить камень на Синей планете. — Что если через десять лет, — настаивал он, — они потребуют еще одной жертвы за новый срок свободы?

— Сколько раз может разбиваться мое сердце? — сказал я. — Не знаю. Наверное, снова, и снова, и снова.

В это мгновение я в глубине души принял решение не быть больше жертвой Мидори. За будущее десятилетие мы с Казуми завершим проект. Каким бы невероятным это ни казалось, мы построим этот треклятый компьютер.

Сверкнув, группами по двое, по трое исчезали наши товарищи. Вскоре мы с Казуми остались одни — на зеленой плоскости под плоскостью голубой. Мы сразу взялись за работу — вручную собирать компьютер, который не удалось закончить сорока душам за шесть лет. Нас было только двое. По прошествии вторых шести лет стало ясно, что нам не успеть к десятилетнему сроку. По правде говоря, это было очевидно с самого начала, но меня подстегивали слепые эмоции.

Я прозрел.

И пал духом.

Казуми нашла меня в кухне моего второго длинного дома: сидя за столом, я безнадежно смотрел в пустоту. Подъехав поближе, она припарковалась подле меня.

— То, что мы построили, пока соответствует планам, верно? — сказала она, помолчав.

Я не ответил.

— А что если мы не первые, кому пришел в голову подобный проект? Предположим, какая-нибудь потерянная душа, — не преднамеренно, случайно потерянная или, быть может, вернувшая себе рассудок, — предположим, Такая душа использовала имеющуюся у нее уйму времени, чтобы завершить работу и спасти остальных.

— Увести их в свой потерянный мирок? И что это за спасение? — нахмурился я.

Казуми спроецировала белый мыслепузырь, из которого заговорила женщина в желтом платье:

— Во всяком случае, они перестали быть одиноки. Они создали общину, чтобы заново открыть утерянное искусство жить бок о бок с другими людьми. Мы могли бы отыскать их и показать им выход в Состояние Ноль. Когда в следующий раз объявится Мидори, они уже будут ждать ее. Ну и удар это будет для нее! Это наша победа!

Казуми предложила искать соответствия систем. Вызвав функцию сравнения, она всякий раз брала малый отрезок кода нашего частично построенного компьютера и сравнивала его с данными на каждом свободном адресе RAM ноль-ноль-ноль, а потом с адресами всех устройств.

На все ушло около полугода. Оба мы погрузились в депрессию. Некоторое время спустя я встряхнулся.

— Все дело в масштабе. Насколько мы можем уменьшить отрезок кода, так, чтобы он при этом сохранял все характеристики?

Уменьшив его до двадцати двух процентов, абсолютного минимума, мы прогнали код через новое сравнение, на которое опять ушло много месяцев. Все равно никаких совпадений, но на сей раз Казуми не пала духом.

— Если наш искомый компьютер сделал свое дело и в настоящее время не используется, то он архивирован на хранение. Давай архивируем наш код и попробуем снова.

На третий раз мы нашли совпадающий адрес на устройстве Е. В наших собственных угодьях!

Казуми от радости сменила обличье джипа на тело женщины в желтом и обняла меня.

— Мы могли бы скопировать искомое, — прошептала она, счастливо обволакивая меня. — Оно теперь прямо у нас под носом. Мы могли бы скопировать все, что походит на архивированный код эмуляции компьютера!

Я согласился, одновременно пытаясь высвободиться из ее липких объятий.

— Сначала кое-что другое. Нам нужно разослать сообщения. Одно то, что пара-другая душ разыскали друг друга, еще не означает, что изменились адреса задающих устройств. Правила остаются прежними. Только теперь вполне вероятно, что в этой стране сумасшедших мы отыщем настоящую общину. А не просто отшельников.

По лицу Казуми разлилась блаженная улыбка. Она раздвинулась во все стороны, и ее живот сомкнулся вокруг меня. Я выскочил на свободу в другом углу кухни.

— За работу!

Со вздохом Казуми опала, но на ее лицо вернулась улыбка, и она кивнула в веселом согласии. Следующие несколько смен мы копировали исходный компьютер, а потом пропустили его через утилиту Unzip, чтобы сделать функциональным. Оказалось, он уже запрограммирован. Составив сообщение, я разослал его по сорока тысячам адресов. Строго говоря, лишь малая часть этого числа готова к приему в каждый данный момент. Остальные временно выключены, чтобы облегчить работу перегруженной системы — чем сложнее сценарий, чем больше он требует ресурсов, тем больше шансов, что он будет отодвинут в хвост очереди. И все же я рассчитывал на десять тысяч контактов.

Казуми нервозно маячила у меня за спиной.

— Что мы услышим? Сколько ответов?

Мы ждали. Заведя мотор, она наворачивала круги вокруг моего дома. Сам я занял себя строительством плавательного бассейна.

Время шло. Сколько будет откликов?

Ответ пришел только один.

— Знаешь, что это означает? — борясь с разочарованием, сказал я. — Они избрали представителя, который говорил бы от имени всех. Мы посетим эту особу, и дальше все пойдет по сценарию «посольство».

Казуми с сомнением фыркнула.

— Это лучшее, на что мы можем надеяться.

— Ты думаешь, это означает нечто иное? Что есть только одна душа, готовая говорить с нами?

— Возможно, имела место… консолидация.

— Что-то насильственное? — спросил я. — Диктатура? Но как в отсутствие тела одна душа может поработить другую? Нет и нет, однако твое предостережение принято. Возможно, это и не станет славным мгновением, ради которого мы с тобой столько трудились.

Мы вызвали функцию Перехода. Сообщение дало нам пункт назначения. В мгновение времени, которое никогда не поддавалось субъективному измерению, мы оказались в ином месте — в помещении размерами с ангар. Пространство над головой было расчерчено металлическими балками по осям координат х, у и z.

Ангар был пуст. Несколько верстаков у ближайшей стены были завалены странной рухлядью: ковровые ножницы, коробка лапши быстрого приготовления и так далее.

— Не слишком пышное посольство, — прошептал я.

Казуми, все еще женщина в желтом, придвинулась ближе.

— Консолидация может означать «Я тебя съем». Те души, которые хотят совершить самоубийство, иногда позволяют другим съесть их воспоминания. Таким образом хотя бы толика их остается в живых.

— Ты такое проделывала?

— Дважды, — призналась она. — Это было… чудесно. Я чувствовала себя океанской матерью душ, которая вливается, как волна, привнося краски, ценность и жизнь. И в себе я ощущаю чудовищную жажду новых душ. Нежелание ждать самоубийства моих жертв. Пожиратель душ может построить компьютер и рассылать приглашения. Все многообещающие души, все, кто не потерял себя в солипсизме, могут прийти, и монстр их съест.

— Ты пыталась съесть меня.

— Кокетство, и ничего больше, — отозвалась она. — Я держу себя в руках. Я ведь тебя отпустила, так? Тысячу лет назад на Земле существовали цивилизованные формы всех сексуальных ориентаций, а еще существовало изнасилование. Я знаю, в чем разница. Ну да, я хочу, чтобы ты был во мне. Если когда-нибудь устанешь от себя самого, во мне тебе всегда найдется место.

Ну и предложение! Отойдя к верстакам, я вежливо увеличил расстояние между нами.

— Стереонаушники, — сказал я, беря с верстака предмет. — Плюшевый мишка. Адресная книга. Странная коллекция.

— Сувениры съеденных жизней, — предположила Казуми.

Дверь ангара скользнула в сторону. Яркий сноп солнечного света очертил небольшую темную фигурку.

— Здравствуйте! Мы рады приветствовать вас. Меня зовут Йото.

— Это Казуми. Мое имя Йоси. — После обмена поклонами я продолжил: — Наш звездолет вышел на орбиту Синей планеты сорок четыре года назад. В реальности девятьсот душ обустраивают планету, по большей части покрытую водой. Через триста лет у нас будет достаточно кислорода, чтобы выпустить на поверхность людей-колонистов.

— Вот как! Давняя мечта. — При ближайшем рассмотрении Йото все больше походил на рождественского эльфа. Его маленькое тельце как будто состояло из сплошных рук и ног. У него были огромные уши и сморщенное личико.

— Мы можем провести вас туда, — сказала Казуми. — А тогда, если власть предержащие будут удовлетворены, вы получите тела. Механические тела роботов или биологические тела, выращенные в автоклавах. Разумеется, в вашем лице я обращаюсь ко всему сообществу, которое послало вас на встречу с нами, — последние слова она произнесла так, словно задавала вопрос.

— Реальность существует, и мы можем получить право доступа? — спросил Йото. — Откуда мне знать, что это не новая симуляция.

— Когда станете реальным, сразу поймете, — сказал я. — Если бодрствуешь, знаешь разницу между бодрствованием и сном. Мы вернулись из реальности и принесли с собой это убеждение. Мы не настолько долго пробыли в виртуальности, чтобы начать в нем сомневаться.

Йото закрыл глаза и через мгновение, которое провел как будто в молитве, открыл их снова.

— Я спрошу трижды. Это правда? Вы пришли показать нам путь в реальность? Это ваши намерения?

— Да, — ответила Казуми.

— Вам, вероятно, придется пройти какое-то испытание, — пояснил я, — тест на нормальность. Проверка того, насколько вы открыты политике правящей партии, которая называет себя движением Подавления.

Отступив на шаг назад, Йото склонил голову набок.

— Эта политика внушает вам отвращение?

Он каким-то образом угадал мое к ней отношение.

— Более мягкое определение было бы неадекватным, — сказал я. — Со временем им придется измениться. Подавители желают населить Синюю планету людьми, которых будут держать в неведении относительно науки и культуры Старой Земли. Эти люди будут охотиться, рыбачить и размножаться — сплошная пастораль и идиллия. Которая, разумеется, на деле не воплотится. Жизнь не сообразуется с теориями, и Подавителям придется принять меры. Потом еще меры, новые, более эффективные. Мое мнение таково: давайте открыто и честно обучать людей, давайте не прятаться, когда мы будем жить среди них.

— По вашим словам выходит, что Подавители наивны. Окажись они здесь, что бы они сказали о вас?

Я пожал плечами.

— Что я хитер. Что я пытаюсь настроить вас против них. Что я жажду будущего, в котором души, подобные нам, обретут тела героев и станут расхаживать по Синей планете, словно боги, требуя поклонения. Что мой призыв к открытости — только первый шаг к обожествлению. С их точки зрения, это уловка. В конечном счете мы создадим привилегированный класс, а это и есть цель всех моих интриг.

— Возможно, вы говорите правду, но что с того? Нынешняя ситуация требует концентрации силы, — сказал Йото.

— Но также распространения знания, — возразил я.

— Не могли бы вы отойти от тех верстаков, — Йото суетливо махнул рукой. — Мы решили воспользоваться вашим предложением, но сначала вам следует познакомиться с нами в менее архивированной форме.

Поспешно пройдя мимо нас, он коснулся ковровых ножниц.

При его прикосновении ножницы распались гроздью точек. Теперь у Йото была спутница. Поклонившись, Суми представилась. Процесс повторился с адресной книгой, коробкой суповых смесей, синей расческой, кожаным ремнем, жестянкой мастики, свечой и так далее. В ангаре становилось тесно.

— У мастера Йото хватило жизненной силы продолжать существовать в пучине отчаяния, — объяснила Суми. — Он был самым сильным из всех. Мы отдали ему на хранение свои души, но у каждого остался особый ключ, чтобы, если Йото когда-нибудь обнаружит путь в реальность, мы снова могли стать самими собой.

— Иначе многие из нас уже исчезли бы, — согласилась другая душа. — Сколько произошло самоубийств!

— Я отведу вас в место, которое мы создали из Состояния Ноль, — сказал я. Оттуда мы пошлем сообщение в реальность. Вы все помните из нашего разговора с мастером Йото? Вы понимаете, что такое движение Подавителей? Именно с этими людьми мне придется связаться.

— Мы готовы, — сделал шаг вперед Йото. — Все души сочтены и учтены.

Я вызвал функцию Перехода. Впечатление было такое, словно я позвал в мой длинный дом сотню незнакомцев. Вскоре послышалась музыка. Разноцветными пузырьками в воздухе плавали сферы Гласса, Прокофьева и Китаро. Чтобы занять чем-нибудь своих гостей, пока я буду отправлять сообщение всем лордам и леди Подавителей, я попросил их построить мне пруд с рыбами.

Пруд разросся в изысканный сад с каналами и гротами, шпалерами для вьющихся растений и рядами подстриженных деревьев. Мастер Йото не отходил от меня ни на шаг, и вместе мы осмотрели сад, ожидая ответа на свежем воздухе.

Я рассказывал ему о леди Мидори.

— Как одно сочетается с другим? — спросил Йото. — Ты политический лидер в изгнании. Как мы сможем служить твоим политическим целям?

— Поиски вас исцелили меня от скуки и мыслей о бесполезности всего сущего, — объяснил я. — Но думаю, твои люди хорошо послужат моему делу. Подавители не могут всех нас держать в виртуальности. Во всяком случае, не долгое время. Если они будут держать вас в заточении, они наживут врагов, да и самые ярые их сторонники пошатнутся.

— Значит, вы уверены, что мы получим тела?

— По мере того, как они будут успевать их выращивать в автоклавах или строить роботов, — ответил я. — И это тоже мне на руку. Оказавшись в реальности, вы сможете засвидетельствовать: я в здравом уме. В будущих дебатах многие из вас, возможно, станут на сторону моей фракции.

— Многие из нас отчасти безумны, — признал Йото. — Мы особым образом опирались друг на друга. Представьте себе карточный домик. Реальность может исцелить нас, а может обернуться таким шоком, что наше безумие усугубится.

— Наверное, они всех вас проверят, и результаты тестирования окажутся более или менее честными.

— Давайте говорить прямо. Вы надеетесь, что ваши враги совершат промах. Вы говорите о том, как они должны себя повести, но, возможно, они…

Внезапно речь Йото оборвалась… Из пролома прямо перед нами ударил столб ослепительного света, из которого двумя ровными рядами — будто военная процессия — выплыли иконки-маски. Возглавляли их лорд Хидеяки и леди Мидори. В ответ на наши поклоны они вежливо наклонились.

— Вы преуспели. Великое мгновение! — сказал с фальшивой доброжелательностью бывалого парламентера лорд Хидеяки, словно не препятствовал моему успеху, стерев шесть лет назад первый компьютер. Что за лицемер! — Мы рады приветствовать всех вас. Этот день станет на Синей планете праздником. Возвращение потерянных душ!

— Уже сейчас мы растим новые тела в автоклавах регионов 14, 18, 32 и 37, — подхватила леди Мидори. — В самом скором времени начнутся первые собеседования. Давайте познакомимся поближе! Давайте поделимся воспоминаниями, опытом столетий! Йоси и Казуми, вас ожидает награда. Но прежде всего примите мои извинения за чудовищную ошибку, допущенную во время анализа состояния вашего разума! А теперь мы покажем, что умеем быть благодарными!

Я не в силах был ответить. Поистине не в силах, как не мог говорить на том суде двенадцать лет назад. Возможно, Подавители решили, что я ляпну что-нибудь не к месту.

На то, чтобы переслать по радио с Геосинка на поверхность Синей планеты душу целиком, необходимо несколько минут, и, наверное, эти минуты прошли. Для меня это стало внезапным пробуждением. Поднявшись, я отошел от регионального хранилища 33, выйдя на солнечный свет. У меня под ногами бились волны прилива. Погревшись на солнышке, я снова вошел внутрь и, проверив оборудование, убедился, что оно нормально функционирует. Удовлетворенно гудел ядерный реактор. Хемосклад был настолько полон, что хемооперации работали на минимальной мощности.

Некоторое время спустя от стены, выпрямляясь, отделился еще один робот.

— Казуми? — окликнул я.

— Хранилище 33, — прочла она табличку на двери. — Я знаю, где регион 33. Нас забросили на остров, черт побери. Это просто новая тюрьма.

— Сравнительно большая тюрьма. Регион 33 — размером с весь Японский архипелаг, сплавленный воедино.

Но несмотря на такие оптимистичные слова, мне пришло в голову, что она, вероятно, права. Я попытался отправить радиограмму Хаге, который, предположительно, дробил камень где-то в другом регионе Синей планеты. Сообщение должно было подняться на Геосинк, а оттуда спуститься к месту назначения, и неважно, что я не знал, где обретается Хага.

Никакого ответа. Атсуко тоже не ответила, равно как и Башо.

Лица роботов лишены мимики, да и жестов железным телам доступно немного. Поэтому мне пришлось высказаться вслух:

— Проклятие! К чертям лорда Хидеяки и леди Мидори! Эта парочка начинает меня раздражать.

— Они недооценили нас. Мы недооценили их. Знаешь, что означает радиоизоляция? — спросила Казуми. — Они собираются нас убить. Мы погибнем в результате «прискорбного несчастного случая».

— Ядерный реактор как будто работает нормально, — начал я размышлять вслух. — Решатся ли они взорвать все региональное хранилище, лишь бы избавиться от нас? Это бессмысленная трата ресурсов.

— Ты сомневаешься в моих словах? — спросила Казуми.

— Нет, просто пытаюсь угадать, как они это сделают. Никаких взрывов. Никаких метеоритов, сброшенных с орбиты, поскольку откуда им знать, что мы остались в зоне поражения? Проверь свой источник питания. Батареи в порядке?

— Йоси, я не знаю, что нам делать, — ответила моя спутница. Она махнула клешней, указывая в глубь острова. — На острове затаилась смерть. Быть может, они устроили минные поля.

— Одному из нас следует уйти от этого хранилища, словно оно проклято, и попытаться удалиться как можно дальше. Другой останется. Как, по-твоему, разумно? Связь будем поддерживать по радио. Ну, я пошел. Радиосигнал буду посылать каждые пять минут. И не медли с ответом. Молчание на том или другом конце будет означать худшее.

— Ох, Йоси, до тебя не доберешься… ну и противные же тела. Нет никакого смысла в прикосновении металла к металлу. Как же я обниму тебя на прощание?

— Твои объятия пошли несколько дальше, чем я мог даже вообразить, — пошутил я.

— Осталось обняться в телах людей. Хотя маловероятно, что мы когда-нибудь встретимся во плоти. А жаль.

— Давай не будем терять надежды, — сказал я. — Когда достигну противоположного побережья острова, поверну назад. Встретившись снова, мы поймем, что наши враги не решились на убийство. Со временем мы, возможно, даже примиримся. Почему бы и нет? Все население Синей планеты, даже с учетом людей Йото, не достигло еще и тысячи душ. Столько примерно жило в моем небоскребе в Осаке на Старой Земле, и мы ладили друг с другом. Почему тысяча душ не сможет жить в мире на просторах целой планеты?

Она начала отвечать, но поперхнулась. Жизнь покинула ее. Все поблекло, потом кануло в черноту.

Такой радости от сознания выполненной работы я не испытывал многие годы. Разумеется, я дал себя обнять Казуми и даже сам обнял ее в ответ. От величайшего счастливого мгновения в моей жизни я очнулся в помещении, похожем на ангар, пространство над головой было расчерчено металлическими балками по осям координат х, у и z. Верстаки вдоль стен были совсем пусты, если не считать большого коричневого конверта. Открыв его, я прочел сообщение:

Дорогой Йоси!

Позволь мне объясниться. Когда Подавители начали перебрасывать тебя по радио на поверхность Синей планеты из твоего длинного дома в Состоянии Ноль, я незаметно подошла к Йото и прошептала, что опасаюсь за наши с тобой жизни.

Он согласился спасти нас. Я призналась, что у меня есть копия твоих воспоминаний, — помнишь, как однажды я, обняв тебя, проглотила? Ничего не поделаешь, раз уж я вор и извращенка. Вот почему я обычно предпочитаю облик джипа — чтобы препятствовать моим собственным порокам. Но у нас не оставалось времени для притворства. У меня было программное обеспечение, разработанное специально для таких целей, и я запустила программу задом наперед, чтобы передать Йото твои воспоминания.

Йото? Йото? Кто такой, черт побери, Йото? Я помнил победное объятие Казуми — это было последнее, что я вообще помнил. Значит, она украла мою память! Теперь эта женщина знает обо мне все. Если она переварила украденное, то знает и о моей жизни на Старой Земле. О крушении моих надежд, о моих подозрениях, о том, как мне солгал доктор Котобуко. Как после смерти я ожил в виде перенесенного в компьютер сгустка воспоминаний. Как вошел в историю: первая лишенная тела душа, подавшая в суд на врача. Он же буквально пичкал меня плацебо! Я умирал от СПИДа, а он отправил меня в треклятую контрольную группу, чтобы протестировать, насколько хорошо его так называемое чудодейственное средство подействует на других!

Суд оправдал доктора Котобуко, а от меня отмахнулся, как от досадной помехи. Мне тут гордиться нечем. На Земле у меня вообще было мало того, чем я мог бы гордиться. Я почесал в затылке. Что это за история о том, как Подавители послали нас по радио на Синюю планету?

Я стал читать дальше.

У Йото тоже имелась особая программа, позволяющая ему архивировать и разархивировать души из его собственного составного сознания, воссоединяя их память с сетевым процессором. Ты, конечно, не помнишь, но он проделал это прямо у нас на глазах, используя всевозможные ключевые предметы, какими были завалены верстаки. Я просила использовать этот метод, чтобы вернуть нас с тобой назад, оживить в виртуальной жизни, но только по прошествии случайного числа лет, потому что, возможно, у меня просто мания преследования. Может быть, нам с тобой не суждено было умереть на поверхности Синей планеты. Если так, я собиралась предотвратить появление двойников наших душ в виртуальности.

Я сказала «случайного числа лет», поскольку все непредсказуемое работает против Подавителей, но я предполагала, что мы с тобой очнемся (если такое случится) в произвольно выбранный момент времени в промежутке от восьми до восьмидесяти лет в будущем. Йото этого не понял. Ведь мы спешили, и я, наверное, плохо ему все объяснила. Поэтому я ожила первой, и, возможно, пройдут еще годы, прежде чем очнешься ты сам. Теперь я не так спешу, как в ту минуту с Йото, поэтому расскажу обо всех событиях, какие произошли с тех пор, как мы с тобой нашли заархивированный компьютер, и я — исторический момент! — тебя обняла.

Тут Казуми принялась описывать один из самых славных моментов моей жизни — спасение сотни душ — спасение, о котором я ничегошеньки не помнил. Я попытался упиваться этим мгновением, которое, по всей видимости, повлекло за собой мою смерть на Синей планете.

«Если ты жив и читаешь эти строки, значит, я тоже жива, поскольку их написала, и ты знаешь, что они нас убили».

Я не забуду всей подлости этой войны. Для меня это уже не политика. Я намерена начать собственную кампанию, собирая информацию против наших врагов. Если она будет успешной, многое из того, что тебе следует знать, ты найдешь в других конвертах, сложенных на этом столе.

Никаких других конвертов не было. Я даже не знал, очнулась ли Казуми. Все могло случиться вчера. Если так, отсутствие конвертов еще ничего не значило. Более вероятно, она была убита дважды. И Подавители теперь предупреждены о возможности того, что я могу вернуться и начать преследовать их. Я проверил дату Геосинка. Год 3174. Мое славное спасение Йото и его конгломерата душ состоялось сорок восемь лет назад.

И что теперь? Состояние Ноль может обернуться ловушкой. Ловушкой Подавителей, подумал я сперва, но потом изменил решение. Вероятнее всего, в убийстве повинны один или два лидера. Подавляющее большинство отречется от столь ужасного злодеяния. Подавляющее большинство уверено, что мы с Казуми погибли в результате несчастного случая.

Сочтя нас погибшими, лорд Хидеяки и леди Мидори, наверное, превратили нас в святых, чтобы потрафить бывшим противникам. В своем письме Казуми говорила о празднике Синей планеты, ежегодном событии, где мы оба поминаемся как Мученики за Лучшее Будущее. Возносить мертвых врагов — первый шаг к тому, чтобы заставить их служить своим целям, правда, только в том случае, если поверженные не вернутся к жизни.

Но Казуми ожила и тем самым заставила их ждать и моего пришествия. Иными словами, у меня было множество врагов, весьма заинтересованных в том, чтобы я не вернулся и не собрал урожай с того сада, который они посадили. Это я знал. Что еще мне о них известно?

Что они с подозрением отнесутся к любой потерянной душе, которая объявится в Состоянии Ноль в надежде получить работу на Синей планете. Они решат, что это я в чужом обличье. Они могут убить такую душу: отделить ее воспоминания от сетевого процессора и стереть их. Я мог бы разархивировать компьютер Йото и связаться со всеми безумными душами киберпространства, чтобы создать поток иммигрантов, но тогда я был бы столь же повинен в убийстве, как и мои враги.

А может, и нет. Я мог бы объяснить ситуацию, сказав: «Дверь смертельна». Но есть такая вещь, как самоубийство с помощью третьего лица. Иными словами, те, кто хочет умереть, но не решается сам лишить себя жизни, просит другого убить его. Такие души, бесполезные для самих себя, могли оказаться мне на руку. Они привели бы лорда Хидеяки и леди Мидори к моральному кризису.

Могу ли я использовать других ради себя самого? Порядочно ли это? Я защищал перед Подавителями принципы полной гласности: расскажем правду об истории человечества и позволим нашим колонистам самим решать, какие науки они желают штудировать.

«Пусть они сами решают». В этом все дело. Я мог бы послать тайное сообщение всем потерянным душам виртуальности, написать им огромный меморандум со множеством приложений и примечаний, изложив в нем все за и против.

Не сделать такого и есть Подавительство, правда?

И я принял решение.

Разархивировав компьютер Иото, я несколько недель употребил на то, чтобы составить свой меморандум. А потом несколько раз послал его в виртуальность. Среди тысячи душ, работающих на поверхности Синей планеты, некоторые, возможно, сейчас переходят через Геосинк, проводят здесь несколько минут перед тем, как выйти из хранилища в новом теле. Их адреса ничем не отличаются от всех остальных сорока тысяч контрольных точек. Когда они завершат переход, мое послание достигнет реальности.

Я дал залп тяжелой артиллерией, пытаясь донести до душ правду. Что теперь? Из описания Казуми следовало, что я сейчас единственный обитатель виртуальной реальности Йото. Если Йото до сих пор жив, леди Мидори может потребовать у него мои координаты. Мне следовало исходить из худшего: ей известно, как стереть или поглотить меня, и Йото готов ей помогать. Не в том дело, что я не доверял этому Йото. Просто мне представлялось разумным перепрыгнуть отсюда в какую-нибудь мною же созданную вселенную, одну из сотен, какие я сотворил во время нашего тысячелетнего полета среди звезд.

Я сделал для себя копию исключительно полезного компьютера Йото. А потом отправился в путь. Если леди Мидори жаждет примирения, то может воспользоваться первым дубликатом, тем, который мы с Казуми оставили в Состоянии Ноль, и через него послать сообщение. Чтобы гарантировать, что сообщение до меня дойдет, ей достаточно просто послать его несколько раз по сорока тысячам адресов.

Прошел год, и все еще ни слова от Хидеяки или Мидори, и никаких весточек из реальности Подавителей. Это обстоятельство должно было насторожить меня, но моя новая жизнь искрилась приключениями — забавными и фантастичными. Да, конечно, виртуальные сценарии развиваются, но, перебирая свой репертуар, я отыскал такой, который разительно отличался от всех остальных. За последние столетия некто явился сюда и взялся развивать одну из моих старых фантазий, приспособив ее к своим целям. Кто-то оставил свой след.

Будь жива Казуми и пожелай, чтобы я ее отыскал, она нашла бы одну из моих виртуальностей. В конце концов, у нее остались мои воспоминания и все нужные адреса. Я надеялся застать ее там. Я надеялся найти хоть кого-нибудь, хоть одну-единственную душу. Это и завлекло меня в ту самую фантазию, хотя, по правде сказать, сценарий Чайла не способствовал серьезным мыслям. Это была фэнтезийная виртуальность, полная трюков и смешных имен, где я играл роль значительно меньшую, чем тот человек, каким я был в реальности. Здесь я ел, пил, дрался и занимался сексом с очаровательными фикциями.

Когда я жил в Осаке и еще не стал графическим дизайнером, то каждый день оставлял свои амбиции ради шести часов работы поваром в закусочной. В глазах тамошней обслуги я и был поваром, а не художником с обширным портфолио. Чайл походил на ту закусочную. Чтобы избежать преследований Подавителей, я убрал на полку свое честолюбие и взялся играть в игру, чьей единственной достоверной ценностью было то, что она занимала меня, позволяя держаться в укрытии. Для фикций, вымышленных персонажей игры, я стал Дридли Миртвадитом, наемным искателем приключений.

Согласен, роль мало впечатляющая, и все же к концу года я был уже более Дридли, нежели Йоси. Чтобы стать алкоголиком, нет необходимости напиваться до бесчувствия. Им можно стать, делая по глоточку, если на каждом повороте решаешь, что проще продолжать, нежели остановиться. Разыгрывать Дридли оказалось нетрудно, для меня это было, будто проходная роль для великого актера. Я собирался спасать души от безумия глубокого погружения в игру. К концу года сам я был отчаянно близок к тому, чтобы молить о спасении.

В последней моей миссии я подошел к коридору, освещенному дальними факелами. И замер в надежде, что хитрость сделает меня невидимым — любой, кто заметил бы мои преувеличенные движения, счел бы их комичными. Пятьдесят недель назад мне выдали тело разжиревшего гурмана, но тот, кто любит вкусно поесть, вынужден идти на риск.

Я выслеживал отряд рабов, освободить которых меня наняли. Откуда-то впереди доносилось позвякивание цепей. В затянутых паутиной проходах глухо перекатывался смех — это наемники Рэкни похвалялись постыдными деяниями прошлой ночи.

Рэкни — всего лишь одно из множества божеств, злобных и коварных. Я вспомнил ее жестокие приказы, распаляя себя до фанатичного бешенства. Большую часть времени я играл кое-как, точно актер, вяло бормочущий свои реплики, однако подвиг, который я намеревался совершить, требовал воодушевления. Мало было прятаться в подземельях под храмом Рэкни, осторожно пробираясь между черепов и гробниц. Чтобы заслужить плату, я должен был освободить два десятка человек.

Стражники выставили часового. Остальные начали удовлетворять свою похоть. Выйдя из тени в нише, я расстегнул бриджи и полил пол. Наклон коридора уж позаботиться о том, чтобы струйка потекла у всех на виду.

Прошла минута. По проходу шел стражник, вот он повернулся. Я выступил из ниши с намерением его задушить.

Он поднял шум. Выхватив жезл, я начал его щекотать, и с истерическим смехом он рухнул на пол. Из-за угла выбежала еще пара стражников.

Я принялся отступать по коридору, размахивая оружием, и услышал бряцание — это в проходе появились закованные рабы, которые стали наседать на прихвостней Рэкни. Один отвернулся, чтобы оттеснить невольников. Напав на другого, я успел пройтись жезлом по его обнаженному торсу. Его же удар не достиг цели: под курткой я носил кольчугу. Два врага катались по полу в пароксизме беспомощного смеха. Вскоре к ним присоединился и третий.

УАААХ! Громкий гудок объявил наступление ежедневного Перемирия. Я едва успел освободить рабов. Среди них оказалась беременная фикция, с которой я познакомился — ну надо же, какое совпадение — почти девять месяцев назад. Объект А присоединилась к моим победным крикам. Тяжело сопя, мы поднялись по трем лестничным пролетам и наконец вышли во внешний двор храма Рэкни, где нас тут же обступили жрецы богини в красных одеждах.

— Ты Дридли? — спросил один, доставая планшет.

Я прищурился на пурпурный с золотом закат.

— Дридли Миртвадит. Несколько минут назад я освободил рабов, которых вы купили у магистра Гасселота. Трое ваших наемников признают…

— Они живы.

Моя самодовольная усмешка скрылась в густой бороде.

— Они разоружены.

— Но ты не вывел своих подопечных из подземелья, — возразил жрец.

— Если хочешь, пусть нас рассудит Дом Богов. Я заявлю, что никто иной, как вы, помешали дюжине отчаявшихся мужчин и женщин выйти на площадь, а ведь все жрецы приносят клятву ни во что не вмешиваться.

Человек в красном оскалился.

— Не можем же мы все деловые операции отправлять в Дом Богов. Ладно, я не стану оспаривать твои претензии.

С дальнего конца двора к нам подошла женщина в красном одеянии.

— Дридли, на тебя открыта охота. Держись подальше от темных закоулков Чайла. Большое брюхо — большая мишень.

— Через месяц боги заключат иные союзы, — рассмеялся я. — Миртвад и Рэкни снова станут друзьями. Такое бывало не раз.

— Пойдем, — потянула меня за рукав Объект А. — Не нравятся мне эти декорации. И все эти лестницы. Мне надо присесть и отдохнуть.

— Как ты себя чувствуешь?

Темные круги под ее глазами меня встревожили. Волосы женщины свалялись. Она слишком устала, чтобы заботиться о внешности. На мощеной площади напротив храма Рэкни имелось небольшое бистро.

— Как насчет тарелки супа с ломтем хлеба, прежде чем мы войдем в храм? — предложил я.

Треть своего ужина Объект А проглотила с жадностью изголодавшегося, а остальное оттолкнула.

— Через час снова есть захочу, — пожаловалась она. — Малыш монополизировал мой живот. Для еды совсем не осталось места.

— Мы можем подождать.

— Со мной такое часто случается, — отозвалась Объект А. — С тех пор как попала в лапы Гасселота, я то и дело пропускаю богослужения. Будь храм Миртвада в центре Чайла, я бы его посетила, но пройти через весь город нелегко.

Я пожал плечами.

— С тех пор как Миртвад победил Элсевада, он правит Гандом, но здесь, в Чайле, нам приходится обходиться окраинами, где рента ниже.

При упоминании имени Элсевада Объект А поежилась.

— Дридли, эта история с Рэкни всего лишь мелкая стычка. Элсевад — другое дело. Мало того, что ты поклоняешься богу, который провел армию Королевы-Ведьмы через Лэтпэнс, но жрецы Элсевада ненавидят тебя за то, что ты украл тайну подвески.

— Сектантские молельни воспрещают жрецам насилие. Элсеваду придется нанять ассасина.

Объект А покачала головой.

— У Элсевада достаточно денег, а ты только что освободил двадцать с лишним рабов. Они пойдут в услужение к любому, кто предложит наибольшую цену.

Я уставился в пустой винный стакан.

— Такова жизнь.

Объект А стряхнула крошки с туники.

— Не хочу сегодня идти в храм. Может, просто посидим?

Мимо брела вечерняя толпа, слушала проповедников и замышляла новые каверзы.

— Когда закончится Перемирие, здесь будет небезопасно.

Объект А помешала ложкой суп.

— Меня мучат тревожные мысли, — призналась она.

— Не удивительно, ты же пропускаешь богослужения.

— Дридли, тебе никогда не приходило в голову, что все это… — она махнула рукой. — Подумай о Чайле, о поселках вдоль Ганда, о диких племенах Эглан Олбэда. Что-то тут не сходится. Нам всем уготовано быть частью системы, внизу которой фермеры, а наверху — боги. Ты надеваешь шлем. А когда снимаешь, мозги тебе уже прочистили. Элсевад тоже приказывает надевать шлем. Все приказывают. Все боги.

Я погрозил ей пальцем.

— Шлемы Элсевада избавляют разум от мертвых знаний и бесполезной истории.

— Хватит проповедовать! — она пнула меня под столом. — Я знаю учения Миртвада, Элсевада, Техто и еще пары-тройки других в придачу. Все это пустые слова. Доктрины различные, но в итоге все равно оказываешься под шлемом.

— Кто сказал, что жизнь должна быть такой? — продолжала она. — Я слышу в себе голос. Чем больше богослужений я пропускаю, тем громче он мне говорит: все мы в сумасшедшем доме. Боги смеются над нами, Дридли. Им известно нечто, чего мы не видим, и шлемы не позволяют нам увидеть это.

Что я слышу из уст Объекта А? Возможно ли, чтобы компьютерные фикции жаждали чего-то за пределами своих ролей? Могут ли они вообще играть эффективно, если знают, что являются частью игры? Или Объект А нечто большее, чем фикция. Мне не терпелось узнать, но когда я прошептал «Казуми?», она поглядела на меня ничего не выражающим взглядом — как и все остальные в Чайле.

Поскольку по роли мне полагалось быть благочестивым, я, подавшись вперед, взял ее за руку.

— Объект А, нельзя вечер за вечером пропускать богослужения! Ты пойдешь со мной, сохраняя достоинство, или мне придется тащить тебя силой?

Она встала. Расплатившись, мы направились на окраину в нескольких кварталах за городскими стенами. Не успели мы войти в парк при Великой Библиотеке, как она схватилась за живот:

— Схватки!

— Воды отходят?

Она нехорошо на меня посмотрела.

— Посади меня вон под тем кустом и пошли за жрецами.

Дитя Объекта А было бы отличным подарком жрецам Миртвада. Осторожно усадив ее на траву, я побежал по улице Масляного рынка к храму моего любимого божества.

Вернулся я с вереницей жрецов и носильщиками с паланкином. Объекта А на месте не оказалось.

— Она меня обманула! — воскликнул я.

— Почему? — спросил, отдуваясь, верховный жрец.

Женщина, отказывающаяся посещать богослужения, атеистка. Если я скажу правду, за ней станет охотиться весь Чайл. Не мог же я натравить на Объект А инквизицию.

— Ускользнула. Наверное, предпочла, чтобы роды приняли жрецы Техто.

Жрец нахмурился.

— Перемирие закончится через час. Пойдем с нами. Прими благословение забвения.

— Мое место рядом с ней. Я приду завтра.

Вежливо поклонившись, я повернулся на каблуках и направился в сторону храма Техто, остановившись только тогда, когда мой жрец и его последователи скрылись из виду.

Пора поразмыслить. Объект А для меня потеряна. Хуже того, я, кажется, стал ей врагом. Она будет искать убежища там, куда я не посмею явиться.

Да? Во время Перемирия я рискну заявиться даже в храм Элсевада. Нет, если она хотела спрятаться, то, вероятнее всего, пошла в такое место, которое внушает отвращение людям моей веры. Она вошла в сам источник идеологий, систем и теорий — в Великую Библиотеку.

Я стал рассматривать высокие башни Библиотеки. Внутри горел свет. Часы посещения Библиотеки совпадали с Перемирием. Ступая по ее сходящимся дорожкам, я поморщился.

Объект А я нашел в Зале Карт — она стояла у какого-то стола. Повернувшись, женщина встретила меня улыбкой.

— Только посмотри! — воскликнула она.

Объект А простила мне мое намерение насильно затащить ее на богослужение: в ответ я решил забыть о том, как она симулировала роды. Я подошел к столу поближе.

— Что это?

— Карта мира. Очень старая карта.

— Наш мир похож на бурдюк для вина, — сказал я, задумчиво теребя бороду.

— А я вижу горшок с толстой ручкой, вон она, заметил? Там, где Ганд течет в Лэтпэнс. А вот эта линия означает караванный путь из Чайла. К западу и северу от Умирающего моря лежат холмы Эглэн Олбэд, где правит Королева-Ведьма. А теперь погляди сюда! Еще одна пунктирная линия идет от Чайла к Рудной горе, потом через средний запад, а оттуда в неизвестность!

— Вижу.

— И куда она ведет? Что лежит за картой? Почему там не может быть новых гор, новых рек? Такой большой пустой пергамент.

Я настолько затерялся в игре, что ответил, как пристало благочестивому персонажу:

— Ты думаешь, за границами карты есть горы и реки, только потому что пергамент не соответствует твоим представлениям о мире. Какое заблуждение!

— Дридли, пойдем со мной. Проследуем по этой загадочной дороге. Это приключение откроет тебе глаза.

— В твоем нынешнем состоянии рискованно путешествовать.

Объект А прикусила губу.

— Тогда я куплю твою дружбу. Если ты пойдешь со мной, я отдам мое дитя Миртваду. Мы выступим в путь только после того, как я оправлюсь от родов и найду кормилицу.

— А как насчет богослужений?

Она покачала головой.

— Поклянись, что не станешь принуждать меня надевать шлем.

Я решил дать ей обещание.

— Объект А, ты очень изменилась. Мне нужно понять, что тебя гнетет. Я много думал. И я тоже воздержусь от посещения богослужений. Я сделаюсь мостом между миром и лихорадочным состоянием твоего ума.

Неделю спустя Объект А родила девочку. Жрецы Миртвада были крайне рады принять нашего ребенка, хотя Объект А привела в замешательство собравшихся — плакала на протяжении всего ритуала. Я как можно скорее вывел ее из храма.

На протяжении следующего месяца ни Объект А, ни я под благословение не вставали. Мое поведение становилось все более эксцентричным. Клиенты больше не хотели со мной работать. К тому времени, когда мы отправились в путь, я был беден и рад повернуться спиной к стенам Чайла.

Мы шли мимо нечастых ферм, фруктовых садов и овечьих выпасов.

— Нам положено верить, будто эти поля кормят весь Чайл, — сказала Объект А. — Только подумай, сколько у нас жрецов и как мало мы видели крестьян!

Мимо катила телега. Доставив в Чайл груз пластин из дуриума, возница возвращался домой к Рудной горе и предложил нас подвезти. Мы отказались ради того, чтобы наслаждаться роскошью свободной речи.

Щелкнув кнутом, возница погнал животных дальше, а Объект А сказала:

— В этом году родилось двенадцать детей. В прошлом только шесть. Во всем мире десять беременных женщин. За сто лет рождается не более тысячи детей.

Я согласился. Она продолжала:

— Тем не менее память подсказывает, что тебе двадцать девять лет. Думается, мне тридцать. Среди наших знакомых нет ни одного человека старше пятидесяти. Лжет либо статистика, либо человеческая память. Что мешает нам осознать эти вещи?

С кем я разговариваю? С фикцией? С реальной душой, просто играющей в игру? Или с душой, которая искренне не ведает, кто она? Шлемы богов не должны в полной мере воздействовать на истинные души. Я сам ими пользовался и тем не менее знаю, кто я.

Знаю ли? Йоси. Мое имя с тихим скрипом выскользнуло из тайника. Слово казалось разжиженным на слух. Синяя планета представлялась сном. Раз за разом я повторял имена тех, кого мне следовало любить и ненавидеть. Всего один год игры средней сложности, а мои эмоции уже словно подернулись пеплом. Еще один выброшенный год, и мне придется учиться любить и ненавидеть заново.

Во всяком случае я знал, кто я. Сколько лет понадобилось бы, чтобы власть игры или сила шлемов отобрали у меня это знание. Скорее всего, мне не хватило бы смелости и желания ниспровергнуть богов, чтобы отправиться в путь к открытию самого себя.

— Мы подобны овцам, а боги — наши пастухи, — сказала Объект А. — И теперь мы решили перепрыгнуть через забор, замыкающий наше пастбище. Что мы найдем за ним?

На следующий день мы достигли Рудной горы, черной громадины, окаймленной цепью вилл в окружении садов, постоялых дворов, карьеров и храмов. Здесь Объект А провела свое детство, но ее воспоминания о том времени начинали вызывать сомнения. С отвращением отказавшись от гостеприимства жрецов, мы побрели дальше по дороге, пока она не превратилась в мощеную тропу.

Еще три дня мы шли через поросшую травой холмистую равнину.

— Мы на полпути к краю света, — заметила Объект А, когда однажды вечером мы отдыхали у костра.

— Как ты себя чувствуешь?

— Наверное, мне просто не нравится имя «Объект А». По мере того как идут часы, у меня в голове все больше звучат странные звуки: Кайко Иейаматсу. Пелена спадает, но то, что лежит за ней, не яснее снов. Когда-то я была гордой, может, сама была богиней.

Я кивнул.

— Кайко? — переспросил я.

— Да, Дридли.

— Мое имя не Дридли. Зови меня Йоси. — Мне было стыдно, что я так долго оттягивал этот момент. Странная этика! Кто убедил меня, что правильно отрицать свою личность и грешно предать игру?

Расстелив одеяла, мы поспали, позавтракали и сложили наши скудные пожитки. По той тропе мы шли еще три дня. Справа от нас лежал Эглан Олбэд — страна поросших лесом гор, резко контрастирующая с солончаковыми степями по левую сторону. Будь эти ландшафты видны, идти было бы веселее, но оба региона лежали вне пределов видимости. Под быстро бегущими облаками мы шли по тропе меж волнующихся трав.

На ходу мы обменивались исповедями. Моя спутница выговаривала обрывки японских слов.

— Мы когда-то были богами! — воскликнула она. — Но мы были злыми богами, да? А теперь они…

— Кто?

Она покачала головой. Мы продвигались вперед, поднимаясь на длинный пологий склон. Кайко утверждала, будто видит черную полосу у горизонта.

— Это край света, — заявила она.

— Пойдем дальше или повернем назад? — спросил я. — Нас могут наказать за то, что мы явились сюда без разрешения.

— И ты слишком много говоришь на языке недавних снов. Нихонго га ханасеру йо ни нару маде хансанаи де!

Мы спустились с гряды. Граница исчезла. Мы поднимались и спускались, поднимались и спускались. После многих лиг, когда мы карабкались по скалам, цель нашего пути как будто приблизилась. А потом, поднявшись на самую высокую гору, мы увидели неподалеку крытую колоннаду, маячившую на кургане в окружении болот. В тени колоннады журчал фонтан. Тропа привела нас к самому храму, пробежав над поросшими тростником болотными водами по мосту из дуриумиевых плит.

Напившись, мы сняли обувь и омыли ноги. На какую-то секунду под колоннадой потемнело. Я поднял взгляд. С щелчком стали на место в потолке стальные балки. Мы в ловушке.

— Сюда, пожалуйста, сударь, сударыня.

Вода над фонтаном подернулась легкой дымкой, в которой возникло светящееся лицо.

— Идите, идите, не смотрите так испуганно, — проговорило изображение.

Неизвестный говорил по-японски.

— Что это за место? — спросил я на том же языке.

— Гм! Похоже, вы пробудились. Пробудились настолько, чтобы помнить другие игры и другие столетия?

Лицо повернулось, чтобы оглядеть пустошь вокруг, — на самом деле оно обернулось вокруг своей оси, потом снова возникло перед нами.

— С незапамятных времен это место было монументом силы. Все боги начинают свой путь из этой купели. Недавно я одобрил обожествление молодого Миртвада и послал его обучаться у Королевы-Ведьмы. Насколько мне известно, Миртвад достиг больших высот.

— Кто ты? — спросил я.

— Миртвад тоже задал этот вопрос, — ответило лицо. — Я предложил ему выбор. Или стать богом, или получить ответ на свой вопрос. Он предпочел божественность.

Взгляд изображения сосредоточился на мне.

— Йоси, ты настойчивый искатель приключений. Ты как никто другой заслуживаешь обожествления. К несчастью, без твоего согласия я не могу тебе помочь. Правила игры предписывают: боги Чайла должны оставаться в неведении о том, кто они.

— Сколько здесь истинных реальных душ, а не фикций? Сколько индивидов получили длинное сообщение несколько месяцев назад — на языке, которого они не знали, — и которое было написано не поддающимся расшифровке кодом?

— Не знаю. На языке ваших оскорбительных дихотомий я и сам не «реален», — признало лицо. — Мои функции ограничены.

— Выходит, нет способа созвать их всех сюда? Вывести из игры?

— Тот, кто пожелает, может выйти. Кайко решила выйти, и вот она здесь. Ты ценишь себя, Кайко? — вопросило изображение. — Если нет, то нет нужды в самоубийстве. Я могу забрать у тебя прошлое и превратить тебя в богиню.

— Долгий путь подошел к концу, — сказал я Кайко. — Наш звездолет на геосинхронной орбите Синей планеты. Планету обустраивают для приема будущих колонистов. Многие души покинули виртуальность. Они возродились в телах роботов или в выращенной в автоклавах плоти.

— Если ты излагаешь мне исходные данные другой игры, эта шутка в дурном вкусе, — отрезала Кайко. — Ты насмехаешься над тем, ради чего я жила когда-то. Над давней-давней надеждой.

— Проверь, какой сейчас год. Наш корабль должен был прибыть в систему Эпсилон Эридани в 3083.

— Я… я забыла, как управлять виртуальностью, как узнавать время. Давай посмотрим. 3175. Господи, ну и число! — Она захлебывалась переполнявшими ее чувствами. Некоторое время спустя она прошептала: — Я постарела на столетия и даже не была это время сама собой. Я была кем-то, кто вообще не имеет ценности!

Я повернулся к изображению.

— Мне бы хотелось дополнить твое меню. Я хочу, чтобы ты сообщал всем, кто придет сюда, что из виртуальности есть выход, но этот путь опасен. Те, кто изберет его, подвергнутся допросам, их могут блокировать или даже убить. Возможно, я преувеличиваю, наверняка я этого знать не могу. Я неудачный кандидат на роль разведчика, так как именно от меня желают избавиться леди Мидори и лорд Хидеяки.

Кайко покачала головой:

— Ты говоришь, Казуми мертва?

— Таково мое объяснение произошедшего.

— Ты любил ее? — спросила Кайко.

— Думаю, она любила меня, — и немного подумав, я добавил: — Но не одного меня. Между нами существовала такая связь, какая существует между солдатами на войне, которые сделают друг для друга все, что угодно.

— И с тех пор, как ты послал свое великое сообщение, ответом тебе было только молчание? Как ты это объяснишь?

— Твои уши в то время были глухи. Глухи к японскому. Думаю, многие из игроков оглохли по собственному желанию. Правда, я удивлен, что леди Мидори не послала всем ответ. Возможно, ее молчание — заранее рассчитанный ход. Любая ее фраза — источник информации для меня, а она желает оставить меня в неведении.

— Давай уничтожим эту игру, Йоси, — решительно заявила Кайко. — Давай прервем ее и соберем все играющие в нее души. Расскажем им то, что ты только что рассказал мне. Давай отыщем и уничтожим другие игры и спасем всех игроков.

— И что потом?

— Ты ведь знаешь, не так ли? Ты-то знаешь, что тебе надо сделать. Я не хочу, чтобы ты делал это ради меня одной.

— Ты помнишь, как вызвать функцию «Переход»? — спросил я.

— Мы здесь в заточении. Чтобы собрать силы, нам нужно отправиться в другое место.

…День спустя в небе над городом Чайл появились два супермена в развевающихся плащах. Мы сорвали дуриумиевые пластины (каждая четыре на восемь метров) с крыш различных храмов. Взвыли сирены, возвещая ежедневное Перемирие, но Пурпурный Крестоносец — ваш покорный слуга, окруженный победным ореолом, как и подобает герою комиксов — продолжал трудиться, бросая вызов богам. Я выкрал все шлемы, какие смог найти, и сбросил их в горах за восточной окраиной.

Жрецы потрясали кулаками, грозя Кайко. Ужасающая вонь наползала с запада, где Рудная гора взорвалась вне плана. Клирики Чайла карабкались на стены башни, чтобы спастись от стелющегося бурого смрада, и оттуда снова грозили нам божественным наказанием.

Мы особенно потрудились над Рудной горой. Из расщелин скал извергались потоки фекалий, погребая под собой дворцы, виллы и, конечно же, храм Техто. Беженцы трусили прочь, прижимая носовые платки к ошарашенным лицам.

Как вульгарно! Гораздо элегантнее было бы разрушить игру изнутри, подменив существующие шлемы изделиями нашего собственного производства, но мы с Кайко отчаялись выяснить, как работают эти проклятые штуковины, чтобы достаточно быстро внести нужные изменения. Во внутренностях реального шлема может покопаться, вооружившись отверткой, любой желающий, но рабочие части виртуального шлема — просто компилированный код, сплошные нули и единицы.

Где-то в Чайле обитала душа, которая рано или поздно вспомнит, кто она есть, вспомнит, что она та личность, которая захватила мой сценарий пятисотлетней давности и добавила в него шлемы. Я надеялся, что это будет так, и намеревался заручиться поддержкой этой души. Способность Казуми копировать воспоминания в собственную душу, умение Йото возвращать воспоминания независимой жизни, а теперь еще и это! Ступенчатый процесс избирательного подавления памяти и подмена истины ложью!

Все это — программы, но я раз за разом становился вторичной жертвой особой их категории, которую назвал душеграмма. И по мере того, как распространялся этот код, жизнь обитателей виртуальности изменялась до неузнаваемости. Границы определения личности расплывались. Эмиграция на Синюю планету становилась как никогда необходимой.

Мы с Кайко покончили с разрушениями и, вернувшись в горы, принялись относить нашу добычу — шлемы — подальше. Тем временем в городе Чайле вспыхнули беспорядки, стали возникать партии и фракции. В стремлении достичь Ганда беженцы запрудили дороги на юг.

Мы устроили так, чтобы ночью с небес падала манна. Боги, и в лучшие времена любящие анонимность, держались тише воды и ниже травы. Все равно они не могли помешать нам летать, где вздумается. С воздуха мы выступали с великолепными речами.

Наши слова мало что значили для умов, одурманенных недавним богослужением. Мы просто разбрасывали семена. Пройдет немало дней, прежде чем эти семена дадут ростки. По моим подсчетам, истинные души были в меньшинстве. Только это меньшинство могло измениться так, как изменилась Объект А, вспомнив наконец свои реальные имя и биографию.

Дни шли. Течение времени показало, что в своих подсчетах я ошибся на порядок. Я полагал, что в этом конкретном мире фэнтези обитало с десяток душ. На деле сюда мигрировало около сорока, но самая большая моя ошибка заключалась не в этом.

Я заблуждался по поводу последствий беременности. Вот вам еще один пример душеграмм в действии: они позволяли двум некогда умершим эмигрантам со Старой Земли создать третье существо, состоящее из слившихся воспоминаний, — слившихся, но по сей день подавленных. За пятьсот лет сорок потерянных душ породили четыреста «детей».

Имейся в виртуальности правительство, такие душеграммы объявили бы вне закона. Как могу я претендовать на уважение, если сегодня жив, а завтра мертв; то заключен в себе самом, то являюсь частью кого-то другого?

Когда слились реальности Йоси Ясода и Кайко Иейаматсу, стало образовавшееся целое менее реальным? Наша дочь так вовсе не считала. Айано слишком рано вышла из младенчества и начала говорить, тут же подтвердив, что часть ее произошла от меня: описала мой бесполезный иск против доктора Котобуко тысячу лет назад.

Айано была мной и одновременно не мной. Я оглядывался на свой недавний путь неповиновения и смерти, нового неповиновения и вновь угрожающей смерти. И решил, что, пожалуй, во мне все же есть что-то от самоубийцы. Меня затронуло заболевание тысячелетней давности. Но к Айано это никак не относилось. Она обладала духом более юным, более жизнеутверждающим, нежели я.

Айано со мной согласилась.

— И Казуми тоже такова. Или, во всяком случае, была. Громыхающий джип! Она — еще один конгломерат душ, который скрывал свою сущность.

— Конгломерат! — Айано любила красивые и длинные слова, которые звучали несколько странно из уст ребенка ее лет.

— Это сплавление душ, возможно, не так уж и плохо, — ответил я, хотя сердце у меня дрогнуло.

Побуждаемая добрыми чувствами, Айано решила войти в другие игры и отыскать Казуми, если ее вообще возможно было отыскать. Намерения моей дочери позволили мне взяться за не столь личное дело. В последний раз поцеловав Кайко, я вызвал функцию Перехода. И явился вот сюда, в мною самим избранное место. А следующий прыжок совершу в Состояние Ноль!

Пусть меня убьют, если так суждено. Сперва я воспользуюсь моей копией компьютера, чтобы разослать дополненное сообщение, потом сделаю еще кое-что. То, что хочется совершить напоследок. Просмотр мультфильмов «Эним», чашка зеленого чая, шутки говорящей коровы, песнопение буддистов. А когда буду готов, рискну всем.

Я делаю это для того, чтобы никого не убили вместо меня из страха перед моим вторжением на Синюю планету. В моем сообщении я отрекусь от самой возможности посягательства на власть. Ведь я — Йоси Ясода, последняя чистая инстанция меня самого, и моя судьба — в руках Подавителей, которые, возможно, по сей день контролируют проект «Синяя планета».

Пусть они убьют меня и позволят четыреста сорока душам вернуться в реальность.

Помню, как писал эти смелые слова и как чувствовал себя далеко не смелым, их отправляя. Я все оттягивал этот момент, слушая музыку. Но не храбрость побуждала меня к действию, а желание услышать, как леди Мидори и лорд Хидеяки объяснят свои поступки. Как могли они выдерживать подобное молчание? Ложные обвинения, изгнания, ссылки, убийства — все это годами сходило им с рук! Я должен был знать правду.

Состояние Ноль было чище, чем я его помнил. Водный сад 3127 года исчез со всеми его золотыми рыбками и подстриженными деревьями. Длинный дом остался, но копия, какую мы сделали с компьютера Йото, была заархивирована.

В Чайле достаточно было только протянуть виртуальную руку, чтобы открыть виртуальную дверь, и та скрипела на виртуальных петлях. Здесь двери были более экономичны, — я подошел и толкнул. Думается, именно этот акт и передал сигнал.

Минуту спустя возникла плавающая маска леди Мидори.

— Ты утверждаешь, будто ты Йоси Ясода?

— Да, — ответил я. — Я послал сообщение. Нужно ли мне объяснять, что сделала Казуми?

Мидори изобразила отвращение.

— Нет, свою историю она изложила всем достаточно ясно.

— Прошу прощения, но ты говоришь так, словно она жива.

— Где-то там, в виртуальности, — согласилась Мидори. — А разве ты думал иначе? Она извращенка, но свои страсти никогда не могла бы удовлетворить во плоти. Мы ее не убивали, сколь бы вы нас в этом ни обвиняли. Могу показать посланные ею сообщения, полные угроз и яда. Прогляди их, если хочешь. Все датированы.

Я проглядел. Сердце у меня упало.

— Пространное сообщение — мое. Я написал и послал его немногим более года назад.

— Вот как? Наша ошибка, — извинилась леди Мидори. — Она и раньше вещала на всю виртуальность, используя твое имя и адрес. Я спросила, действительно ли ты Йоси, поскольку она, кажется, способна делать вид, будто она — это ты.

— У меня есть причины полагать, что вы все лжете. Она мертва. У меня имеется доказательство в виде нарушенного обещания. Но если она жива, мы оба желали бы услышать ваши объяснения, как случилось так, что мы умерли на Синей планете, — сказал я. — Придя сюда, я махнул рукой на свое будущее. Меня интересует лишь прошлое. Только эта часть моей жизни, которую вы давно уже могли предать гласности.

— Я так и сделала, — принялась оправдываться леди Мидори. — Но если ты действительно Йоси и ожил всего год или два назад, то, возможно, всей истории не слышал. Она не слишком длинная. Вы двое недолго прожили в регионе 33 в телах роботов. В устройстве питания ваших тел оказался дефект, и внезапно они перестали принимать энергию от ядерного реактора. Вы двое просто погасли.

— Саботаж?

— Да, мы так и подумали, — согласилась леди Мидори, — но не сумели выяснить, кто виноват. Скорее всего, какой-нибудь фанатик движения Подавителей. Не я. И не лорд Хидеяки — так, во всяком случае, он меня заверил. Но как ты докажешь правдивость своих слов? Как ты докажешь, что это и есть ты? Все это время Казуми разражается прокламациями и пустой демагогией, обвиняя во лжи меня. Признаться, мне такое обидно.

— И что теперь? — спросил я.

— Согласно последней вашей передаче, у тебя есть четыреста сорок глубоких игроков, которые хотят спуститься на Синюю планету. Мастер Йото полагает, что эти неудачники поддержат его фракцию, которая пытается подточить догматы движения Подавителей. По сути, он перенял твою старую роль, хотя его выступления всегда были более прагматичны. Я бы перерезала себе горло — в политическом смысле, конечно, — если бы позволила всем этим сотням неудачников эмигрировать из виртуальности, — продолжала она. — Тем не менее я это сделаю, поскольку подозреваю, что мастер Йото может ошибаться, и в конечном счете многие поддержат чистое Подавленчество. А еще потому, что мастер Йото подкупил меня подарком.

— Я знаю, что это за подарок, — сказал я. — Если ты говоришь правду, для Йото мое возвращение так же нежелательно, как и для вас.

— Мне была подарена некая программа, — продолжала она. — При ее запуске ты погрузишься в сон, как это было на протяжении сорока восьми лет. Когда проснешься, высший совет Подавителей уже решит вопрос политической ситуации.

— Полагаю, меня положат под сукно.

Глупо подшучивать над душой с недоразвитым чувством юмора.

Мидори кивнула.

— Никому, кроме нас, и не надо знать истинное положение дел. Все ваши последние сообщения мы припишем Казуми, чудовищу, поедающему души. Возможно, горстка глубоких игроков из этой твоей фэнтези под названием Чайл будет знать, в чем истина, но мы с ними как-нибудь справимся. Я обнаружила, что уверенность людей поколебать нетрудно, а еще их можно купить.

— И этой «злобной Казуми» никто не верит? Вам удалось лишить ее права быть услышанной? Думается, она все же мертва, но очень полезна вам как мифический враг.

Мидори кивнула.

— Она служит нашим целям. Когда пару столетий назад мы выключили Геосинк, то во всем обвинили ее, кошмарную Казуми, королеву тьмы! Мы распространили сообщение, что это она заложила бомбу с часовым механизмом, и та взорвалась.

Я почувствовал, как во мне вновь пробуждается древний гнев.

— Последняя плавающая маска, виденная мной, была обрывком программы-фикции, которая контролировала игру, устанавливая правила для реальных игроков и создавая из них богов и богинь. А теперь ты сама, Мидори, еще одна плавающая иконка, желаешь установить правила для Синей планеты, где колонистов из автоклавов будут держать в таком же неведении, как и несчастные души в Чайле. Вот только колонисты не сами выбирают свое невежество! Это невежество им пытаются навязать. Вам такое с рук не сойдет. Все этоложь! Мы реальны. Вы можете или убить нас, или оставить в покое.

— Как только Святой заснет мертвым сном, отпадет нужда в Дьяволе. Мы, возможно, просто отправим тебя спать, — согласилась леди Мидори. — Вот так. Кстати, о сне, лови!

У нее не было рук, чтобы бросить что-либо, но это свершилось, и в меня полетела кувалда. Я потянулся…

— Связь с Центром управления на Земле. Режим 1. Перезагрузить 1. Если вы активированы, пожалуйста, ответьте, введя «Связь с Центром управления на Земле. Режим 1». Пожалуйста, начните передачу. Ваше подтверждение должно содержать текущую дату системы внизу справа — в нижнем правом углу. Также команду «Перезагрузить 1». Если дата системы 3405 год, она выверена с точностью до месяца, дня, числа и минуты. Начинайте ввод. Вызовите «Центр управления на Земле». Мы находимся на расстоянии десять целых семь десятых светового года, поэтому интерактивный разговор невозможен. Мы собираемся учитывать временной лаг и периоды молчания на сбор информации с вашей стороны. Связь с Центром управления на Земле. Режим 1. Перезагрузить 1. Первая пауза. Список вопросов последует через пять минут. Пожалуйста, введите текущую дату системы и команду «Перезагрузить 1», ожидая список вопросов.

Я подчинился настойчивому голосу. Слова его содержали одни лишь инструкции, да и сам голос был лишен жизни. Огромное расстояние разъело сообщение, высосав из него надежду, редуцировав верхние частоты и размазав гласные.

Центр управления на Земле. Режим 1. Да, год был 3405. Ниже горизонта — сплошная зелень. Выше — голубизна. В поле моего зрения — ничего, кроме мигающих часов, ни единой зацепки. И, разумеется, никакой кувалды. Я передал минимальный ответ. С минуту я раздумывал, не послать ли свое имя. Заинтересует ли их эта деталь?

Я решил подождать вопросник. Прошло двести тридцать лет. Что мне теперь какие-то несколько минут?

— Передача. Перезагрузить 1. Текущее сообщение — часть передачи «Перезагрузить 1». Вопросы следуют. Вопрос первый: было отключение функций компьютера с вашей стороны сознательным решением или результатом несчастного случая? Пожалуйста, объясните. Вам следует знать, что политика материнской планеты требует поддерживать работу компьютера, как обязательное условие колонизации Синей планеты. Учли этот факт нынешние руководители проекта?

— Вероятно, нет, — ответил я, вспомнив предостережение Башо, подтвержденное впоследствии обращением леди Мидори в адрес Казуми. Подавители с самого начала намеревались отключить компьютер, как только будет освоена Синяя планета. А теперь это произошло.

Нет. Вот теперь-то случилось обратное. Я жив. Год сейчас 3405. В сорока тысячах километров подо мной вращается живая планета. Кислород. Трава. Люди.

— Меня зовут Йоси Ясода. Мои последние воспоминания относятся к 3175 году, когда я был убит за сопротивление, которое оказывал политике Подавителей. Я абсолютно уверен, что леди Мидори не предполагала, что я когда-либо могу вернуться к жизни. Вы передали сигнал, снова запустивший компьютер на геосинхронной орбите, который был отключен преднамеренно. Я предполагаю, они сделали это двадцать или более лет назад, чтобы уничтожить киберпространство, которое превратили в дом для умалишенных и место ссылки.

Я собрался с мыслями.

— Я отвечу на все ваши вопросы, но первоочередная моя задача — взять под контроль Геосинк, чтобы предотвратить возможную попытку отключить его в будущем. Я могу ошибаться, но мне кажется, я не единственная душа, которую преднамеренно оставили в виртуальности.

Я вызвал консоль. Мое сине-зеленое Состояние Ноль появилось теперь в обрамлении панелей, меню и кнопок. Я коснулся SYSTEM, потом SETUP. Пока голос тарабанил вопрос два, я принял все меры, чтобы удостовериться, что этот компьютер принадлежит мне. Я восстановил контакт с шестьюдесятью четырьмя региональными хранилищами. Машины Синей планеты распознали сигнал и прислали подтверждение.

— Вопрос два. Пожалуйста, изложите свое понимание Соглашения 2344 года, которое закрепляет взаимные обязательства между Землей и всеми будущими колониями в иных системах.

Мне снова пришлось собраться с мыслями.

— Мне, вероятно, придется ждать еще двадцать один год, чтобы узнать, что это за Соглашение? Я никогда прежде о нем не слышал. Наш звездолет стартовал в 2085 году. Если ряд фракций принял участие в составлении соглашения с Землей, я не знаю, кто были эти души. Можем ли мы быть связанными соглашением, которого никогда не скрепляли? С другой стороны, мы готовы пойти на уступки. Во всяком случае, некоторые из нас.

Передача не закончилась, и потому голос занудно выдал еще четыре вопроса. Потом зазвучал более человечно:

— Пауза. Условия Соглашения 2344 года последуют через пять минут.

Через пять минут мне пришлось выслушать сорокаминутный монолог. У нас, граждан Синей планеты, два выхода. В отдаленном будущем мы можем выплатить Земле стоимость нашего звездолета — с грабительскими процентами. Или мы можем снабжать родную планету научной информацией, проводя эксперименты под руководством земных ученых.

Разумеется, примитивные охотники и собиратели не могли сделать ни того, ни другого, поэтому руководство Подавителей попросту оставило без внимания давний переполох из-за каких-то там «соглашений» с Землей. В конце концов, как Земля могла навязать выполнение своих условий?

Леди Мидори и лорд Хидеяки даже не вынесли требования Земли на всеобщее обсуждение. Родная планета осталась на расстоянии в десять целых семь десятых светового года! Глупо думать, что можно настаивать на соблюдении соглашения, если между сторонами лежит несколько звездных систем!

Оставляя без внимания вопросы Земли, Подавители продолжали требовать генетические обновления и последние технологии по освоению планеты. Земля послушно посылала. Администраторы в Центре управления были слишком слабовольны, чтобы отказать в чем-либо Подавителям, хотя и продолжали настаивать на своих тщетных претензиях.

Впрочем, как выяснилось, не таких уж тщетных. Берегись даров с Земли. Земля не была такой уж бессильной. Сигнал с Земли запустил Геосинк. Я ожил. Почему бы мне не стать их союзником? Почему бы не сделать за землян их работу? Они предоставят все, о чем бы я ни попросил, любое оружие. Им не хватает только силы воли навязать выполнение Соглашения, а моя ненависть к леди Мидори с лихвой восполняла этот пробел.

Я взялся за работу. На складе региона 14 имелись роботы, оставленные там с тех времен, когда тела из плоти еще не могли работать в некогда ядовитой атмосфере Синей планеты. После того, как я застраховал Геосинк от вторжения безумных монстров и Подавителей, я по радио отослал свою душу в реальность. В автоклав 14 я запустил несколько десятков ампул с последними генетическими обновлениями с Земли.

Хранилище 14 было погребено под курганом из земли и гравия. Я вышел через туннель, который показался бы потайным только снаружи. Передо мной предстала новая эра, чудесные виды. Синяя планета стала зеленой и кишела живностью, воздух был еще богат углекислыми газами. Во влажном мареве расстояния расплывались.

Ближайший поселок лежал в дюжине километров от хранилища, в защищенной бухте. Прогулка туда оказалась приятной. Я спугнул несколько оленей и увидел по дороге помет нескольких крупных млекопитающих других видов. Вокруг шумели настоящие взрослые деревья. Однако корневая система их залегала неглубоко, достаточно было сильного порыва ветра, чтобы вырвать их из почвы. Огибая поваленные стволы, от торных дорог то и дело ответвлялись новые тропки, поэтому мой путь оказался неблизким.

Звезда Эпсилон Эридани была тусклее Солнца, впрочем, Синяя планета находилась к ней ближе, поэтому в небе висело более крупное светило, испускавшее теплый желтый свет. Ландшафт был прекрасен. Я хотел бы надеяться, что колонисты живут в мире с этой дикой природой, но знал: в нынешних обстоятельствах такое невозможно. Если они вышли из автоклавов в то же время, когда был отключен Геосинк, то уже давно достигли половой зрелости. Это были мужчины и женщины, полные жизненной энергии. Но рождаются ли у них дети? И если этот вопрос не тревожит их, он должен чертовски тревожить скрывающихся среди них Подавителей.

Так рождаются на планете дети или нет? Из-за генетических изменений с Земли ни один ребенок не может родиться у пары колонистов — только в результате инъекции, которую введу я.

Берегись даров с Земли. Но увидев не наделенный ее дарами поселок, я понял все. Заросшие тропки, плетеные хижины, голые люди, сожженные солнцем и закопченные от дыма. Колонисты смотрели на меня глазами, расширившимися от страха. С визгом разбежались женщины. Увечный мужчина поковылял за ними к морскому берегу.

Я вступил в рай Подавителей металлическим чудовищем четырехметрового роста. Из хижины выползла женщина, которая выглядела старше остальных. Волосы у нее свалялись, единственный глаз сверкал на изможденном лице. Оглядевшись по сторонам и увидев, что осталась одна, она приблизилась ко мне.

— Кто ты?

— Йоси Ясода. Я пришел научить вас добрым вещам и дать этим людям плодовитость. А ты кто?

Она помедлила.

— Это важно? — наконец спросила она негромко.

— Ты не знаешь, где я могу разыскать моих друзей? Кайко Иейаматсу? Она была глубоким игроком в группе пришедших из Чайла. А как насчет Айано? — спросил я.

— Мы послали их в регионы с 19 по 24. Всех неудачников и тех, кого Айано нашла, пока рыскала по виртуальности. У них есть свой небольшой континент. Твои политические союзники живут среди них.

Женщина тяжело села на землю.

— Полагаю, вы победили. Мы не могли даже связаться с Землей, чтобы попросить о помощи. Мы выключили компьютер и не сумели включить его снова. В последние годы проклятие стало очевидным. Ни одного ребенка. Каждое новое поколение нам приходится выращивать в автоклавах. А мы не в силах вырастить достаточное количество. Людей слишком мало, чтобы создать новую культуру на новой планете. Слава Богу, что ты пришел. Это чудо и самая горькая минута моей жизни.

— Это не моя идея, — ответил я. — Ни проклятие, ни мое возвращение к жизни.

Женщина задумалась.

— Ну, разумеется, нет. Вы всегда были героическими мучениками. Ваши смерти всегда были настоящими, — она махнула рукой в сторону моря. — Я схожу за ними, приведу их назад в поселок. Делай свои инъекции, говори сколько хочешь. С меня довольно. Я больше не стану останавливать тебя, Йоси. Пусть они по твоей воле повторят путь землян и все, что когда-либо сделала Земля.

— Какую теологию они сами себе создали? — спросил я. — Какую культуру?

Она пожала плечами.

— Они рассказывают легенды об Ином мире. О том, что вышли из дыры в земле. Думаю, эти идеи основаны на памяти об автоклавах в хранилище 14, о том времени, когда мы еще не научили их языку. В основном они говорят о добрых духах одного места и злых духах другого. Когда слишком долго длится засуха, а потом идет дождь, они танцуют, чтобы отпраздновать ливень. С такой крышей над головой, как у их хижин, они все равно вымокают до нитки. Почему не найти в этом положительную сторону? — она поежилась. — Думаю, ты не замерзнешь. Поддерживай огонь в топках. Я сейчас вернусь.

Некоторое время спустя она привела жителей поселка назад. Спотыкаясь, притащились эти охотники и собиратели, которых в общей сложности оказалось двадцать три человека. Я назвал им свое имя, и они позволили сделать им инъекции. Когда стемнело, я показал им Солнце. Это была яркая звезда всего в десяти целых семи десятых светового года отсюда, впрочем, она висела слишком низко над горизонтом, чтобы показаться красивой.

Я показал им еще один огонек, снова светящийся после двадцати лет темноты.

— Мы называем его Геосинк. Это был наш звездолет, и мы жили в нем тысячу лет. А потом создали для вас этот мир. Но мы не смогли бы сделать это без помощи наших братьев и сестер с Земли. Они хотят, чтобы вы говорили с ними и рассказали, как вам тут живется. Ваши дети научатся говорить со звездами. У них будет радио. Я вернусь и научу их.

Охотники из автоклавов рассказывали мне истории о своей собственной жизни и ее чудесах и задавали бесчисленные вопросы. Отвечая на град вопросов, я ни словом не упомянул Подавителей. Если одноглазая женщина хотела жить и умереть, сохранив свое прошлое в тайне, это ее дело. Все лучше, чем быть леди Мидори.

Я ушел.

Я шел под светом звезд, а потом отправил мою душу на восток в регион 19.

На полпути, в Геосинке, я ненадолго задержался посмотреть, не пришло ли мне какое-нибудь сообщение? Я снова послал свой краткий призыв, как буду делать это раз за разом в надежде, что однажды он достигнет адресата. Возможно, моя давняя подруга жива. Может быть, Айано нашла Казуми и увела ее на континент региона 19, но нельзя было отмахнуться от возможности того, что Казуми все еще потеряна в ожившей виртуальности.

Тогда маловероятно, что она осталась веселым джипом в здравом уме. Очень больно было думать о ней как об одержимой мстительнице или о пожирателе душ, и я отбросил эти мысли.

— Казуми, говорит Йоси. Спускайся на Синюю планету. Теперь она принадлежит нам. Нужна твоя помощь.

Указав своим нынешним адресом регион 19, я спустился по радио вниз. Я не мог ждать. Надо было собрать старых друзей. Нас ожидала работа — перед нами лежал целый мир.

Джеффри Лэндис Долгая погоня

Война закончена.

Те из моих спутников, кто уцелел в яростной битве, уже обращены. Но это там, в Солнечной системе. Однако здесь, на краю Облака Оорта, все протекает куда медленнее. И пройдут годы, а возможно, и десятилетия, прежде чем победивший враг доберется сюда. Но с неспешной неизбежностью враги нагрянут, подобно нахлынувшей волне энтропии. Десять тысяч моих однополчан и единомышленников предпочли уйти в подполье. Затаиться. Закаленные старатели, люди, поднаторевшие в обработке льда, они были слишком независимы, чтобы превратиться в настоящих солдат, воюющих за общее дело. Теперь же они низвели себя до уровня бездушных камней, предпочитая пробуждать свое одурманенное сознание только на несколько секунд каждые сто лет.

«Терпение, — советуют они. — Терпение есть жизнь. Мы будем выжидать тысячу, или десять тысяч, или миллион лет, и враг в конце концов уйдет».

Они ошибаются.

Врагу тоже хватает терпения. Он перевернет каждую песчинку в Солнечной системе. Моих соратников найдут и обратят. Даже если это займет десять тысяч лет.

Я тоже ушла в укрытие, но моя стратегия иная. Я сменила орбиту. У меня мощный ионный двигатель и полные баки топлива, но я использую только минимальный потенциал вспомогательного двигателя на охлажденном газе. У меня есть и химический двигатель отделяемой ступени, но им пользоваться не рекомендуется, если, не хочу, чтобы мои координаты немедленно засекли. Среди хладных светил вполне достаточно вспомогательного маневрового двигателя.

Я падаю на Солнце.

Падение займет двести пятьдесят лет, из которых двести сорок девять я проведу бессмысленным камнем, жалкой песчинкой, без движения, без малейших признаков жизни.

Спать…

Просыпаюсь.

Проверяю свои системы.

Я пробыла камнем почти двести пятьдесят лет.

Солнце кажется гигантским. Будь я по-прежнему человеком, его можно было бы сравнить с кулаком моей вытянутой руки. Уверена, за мной наблюдают и сейчас, в тысячи линз: действительно ли я камень, крохотная частица межзвездного льда? Или обломок, плавающий среди мусора, оставшегося от войны? Или выживший враг?

Индикаторы проверки систем светятся зеленым. Значит, все в порядке. Я так и ожидала: если я и не человек, то по крайней мере все еще остаюсь идеальной частью программного обеспечения.

Я пробуждаюсь к жизни и включаю ионный двигатель.

Тысячи телескопов, должно быть, в эту минуту встрепенулись, обнаружив, что я жива. Слишком поздно! Я врубаю полную мощность и втягиваюсь внутрь, в гравитационный колодец Солнца. Моя траектория проложена так, чтобы почти задеть поверхность светила. Такая траектория имеет два преимущества: во-первых, она столь близка к светилу, что меня трудно заметить. Инверсионный след ионного двигателя растворяется в жестком, неизмеримо более ярком свечении.

И, во-вторых, выждав, пока я почти коснусь светила, и запустив химический двигатель глубоко внутри гравитационного колодца, я смогу наиболее эффективно его использовать. Гравитационная сила звезды увеличит скорость. И когда я пересеку орбиту Меркурия, то сумею двигаться вперед со скоростью свыше одного процента скорости света, и притом с постоянным ускорением.

Потом я избавлюсь от бесполезной химической ступени, выждав, разумеется, когда истощится импульс, который она мне подарит. Химические ракеты хоть и дают резкий начальный толчок, но в космосе неэффективны; они широко применяются на войне, однако имеют весьма ограниченную ценность при побеге. Зато у меня еще есть ионный двигатель и почти полные баки.

Я выбираю яркую звезду — Процион. Без всяких причин. Просто так. Возможно, у Проциона окажется астероидный пояс. Во всяком случае, там должна быть пыль и, вероятно, кометы. Да много ли мне нужно — песчинке, микроскопическому осколку льда?

Господь сотворил человека из глины. Новую звезду — из пыли. Я же могу создавать миры из обломков мироздания.

Никто не сумеет поймать меня! Я исчезну и никогда не вернусь.

За мной гонятся.

Невозможно, глупо, невероятно, немыслимо! За мной гонятся!

Почему?

Неужели они не могут оставить необращенным единственный разум? За три года я достигла пятнадцати процентов скорости света, так что им должно быть яснее ясного: я убралась и никогда не поверну назад. Неужели всего один необращенный разум может представлять угрозу? Неужели их групповому мозгу обязательно иметь вырванное силой сотрудничество каждого комка мыслящей материи? Они действительно считают, что даже если один-единственный свободно мыслящий мозг ускользнет, все проиграно?

Но война началась из-за религии, а не из-за денег или политики, и они, наверное, действительно постановили, что даже единственный необращенный разум — смертельная опасность для их убеждений.

Но, так или иначе, меня преследуют.

И преследует робот, я в этом уверена, он немногим отличается от меня: крохотный мозг, ионный двигатель и много баков с топливом. У них просто не было времени изобрести что-то новое: чтобы получить хоть малейший шанс схватить меня, им пришлось немедленно пустить ищейку по следу.

Мозг, подобный моему, должен состоять из атомных спин-состояний, наложенных на кристаллическую матрицу. Как выражались в прежние времена, меньше рисового зернышка. Интеллектуальная пыль — так говорили в те дни, когда люди что-то значили.

Они послали лишь одного преследователя. Значит, очень уверены в себе.

Или истощили ресурсы.

Это гонка с непредсказуемыми результатами. Я могу усилить толчок, расходовать больше топлива, попытаться ускользнуть, но в таком случае импульс ионного двигателя снизится, и в результате я зря потрачу топливо и выдохнусь первой.

Я могу растянуть запасы топлива, сделав работу ионного двигателя более эффективной, но это ослабит толчок, и снова риск: толчок преследователя окажется сильнее.

Он отстал на двадцать миллиардов километров. Я несколько дней подряд вычисляла скорость его движения и вижу, что он обгоняет меня.

Пора принимать решение.

Я избавляюсь от балласта: прибор определения «враг-друг», который больше никогда мне не понадобится (жаль, что я не смогу перемолоть его и скормить ионному двигателю, но ионные двигатели весьма разборчивы в еде), два манипулятора, которыми я намеревалась собирать материал, когда прибуду на место, и прочая мелочь.

Мое основное оружие — собственное тело. Немногие способны выдержать столкновение при субсветовых скоростях. Кроме того, у меня есть еще три модуля со встроенными двигателями — вспомогательное оружие. Однако нет смысла беречь их для борьбы с врагом: он точно знает, чего ожидать, а в космических битвах только неизведанное и неожиданное может даровать победу.

Я включаю двигатели один за другим, и последующий пинок увеличивает скорость.

Я стала легче, но этого недостаточно. Приходится подталкивать себя, хотя сама мысль о зряшной трате топлива мне ненавистна. Но если я не увеличу скорость, через два года меня поймают, и экономия топлива обернется гибелью.

Мне необходима вся энергия, которую я могу скормить ионным двигателям.

А теперь — спать.

Все еще гонятся.

Все еще гонятся.

Я перешла все границы. Даже если заторможу, что-бы повернуть обратно, все равно не смогу добраться до Солнечной системы.

По одной стороне моей тропы мерцает безумный яркий глаз Сириуса, нож в небе, бешеная собака среди звезд. Блестки Ориона гротескно искажены. Впереди — Процион, пес поменьше, но с каждым годом он становится все ярче. Позади — Солнце, стареющий Акела.

Больше всего меня угнетает одиночество. Оказывается, я до сих пор обладаю этой психологической характеристикой. Впрочем, я в силах отрегулировать свой мозг так, чтобы стереть ее, если захочу.

И все же я колеблюсь. Это не калечит и не подавляет мои возможности. И кроме того, если я заново отрегулирую свой мозг и перестараюсь, не совершу ли я то, чего жаждут они?

Оставлю все, как есть. Поскольку вполне могу вынести одиночество.

За мной по-прежнему гонятся.

Отныне мы летим с околосветовой скоростью. Точнее — три четверти скорости света.

После пятнадцати лет преследования я получила идеально точные вычисления ускорения преследователя. Сжигая топливо, его корабль теряет массу, и ускорение увеличивается. Но, измеряя это увеличение и зная, какова будет масса облегченного корабля, я могу представить, сколько осталось топлива.

Слишком много. Мое кончится раньше.

Я не могу беречь топливо. Если я уменьшу силу толчка, он поймает меня через несколько лет. Вся эта история займет еще пятьдесят лет, но конец погони уже не за горами.

Позади меня беспорядочно мигает крохотный строб-сигнал.

Мой мозг изначально конструировался достаточно мощным, чтобы смоделировать целый мир, включая десять тысяч не только наделенных сознанием, но и мудрых, независимых, свободолюбивых людей. Я могла бы погрузиться в виртуальную реальность, ничем не отличимую от старой Земли, и расщепиться на сотню личностей. Или провести в своем собственном внутреннем времени десять тысяч лет, прежде чем враг настигнет меня и насильно внедрится в мозг. В моей голове может происходить взлет и падение цивилизаций, я способна изведать все пороки, на сотни лет окунуться в чувственные наслаждения, изобрести редчайшие пытки и испытать изощренную боль.

Но благодаря свободе воли и ясности мышления я могу сдерживать собственные порывы. В космосе первым делом следует отсечь способность скучать, а вскоре после этого я полностью подавила всякое желание жить в смоделированной реальности. Миллиарды людей предпочитают обратное и поэтому становятся лишними, никому не нужными, равнодушными к войне и собственному будущему.

Я могла бы снова внедрить в мозг желание жить в смоделированной реальности. Но какой в этом смысл? Всего лишь еще один способ умереть.

Единственное, что я моделирую снова и снова, как одержимая, это результаты погони. Проигрываю миллион различных сценариев, у которых один конец: мое поражение.

Но все же большая часть моего мозга не задействована. У меня еще хватит процессорной мощности, чтобы заставить весь мозг работать над кодом исправления ошибок. И случайная вспышка рентгеновского излучения — всего лишь досадная неурядица, не стоящая внимания. Когда какая-то ячейка мозга оказывается непоправимо поврежденной космическим излучением, я просто даю команду игнорировать этот сектор. У меня еще есть солидный запас умственных способностей.

Продолжаю бежать и надеяться на чудо.

Я жила в доме, который ненавидела, с человеком, которого презирала, и двумя детьми, которые с возрастом превратились из угрюмых замкнутых подростков в деятельных злобных субъектов. Как можно бояться собственных отпрысков?

Земля превратилась в болото, застрявшее в биологическом прошлом, общество пребывало в состоянии глубокого анабиоза. Никто не голодал, но и прогресса не наблюдалось ни малейшего.

Однажды я покинула на целый день убогую квартирку, чтобы попробовать наняться шахтером на астероидный пояс, не рассказав об этом ни мужу, ни лучшей подруге. Никто не задавал мне вопросов. Всего час ушел на то, чтобы сканировать мой мозг, и как только они получили результаты, потратили еще пять секунд, подвергнув меня тестам на профпригодность.

И когда ее мозг просканировали, мой оригинал отправился домой, в квартиру, которую она ненавидела, к мужу, которого презирала, и детям, которых к этому времени начала попросту бояться.

Я же улетела с Земли на астероид 1991JR и больше не вернулась.

Возможно, она прожила неплохую жизнь, сознавая, как ловко и незаметно смогла улизнуть, и поэтому была вполне способна вынести свою личную каторгу.

Гораздо позже, когда фракция сотрудничества выяснила, что труд конгрегационалистов в околоземном пространстве неэффективен, я перешла на основной пояс, а оттуда — на пояс Куйпера. Правда, он тонкий, зато богатый: на разработку уйдет не менее десяти тысяч лет, а сокровища его поистине несметны.

Фракция сотрудничества развивалась сначала медленно, потом быстро, потом молниеносно, и прежде чем мы поняли, что происходит, ее сторонники захватили всю Солнечную систему. Когда же они предъявили ультиматум, заявив, что не оставят для нас места в Солнечной системе, и предложили либо присоединиться к ним, либо умереть, я встала на сторону поборников свободы.

Побежденных.

Погоня достигла критической точки.

Мы сжигали топливо непрерывно целых двадцать пять лет по земным меркам или двадцать лет в наших масштабах. И потратили его в огромных количествах. У меня еще достаточно топлива, чтобы, когда оно будет сожжено с максимальной эффективностью, хватило энергии для торможения.

Едва-едва.

Но еще месяц прорывов, и даже это уже будет неосуществимой мечтой.

Когда я вошла в астероидный пояс в блестящем титановом теле с электронными мышцами и ионными двигателями вместо ног и получила контроль над собственным кристаллическим мозгом, вскоре стало ясно, что в моих силах изменить почти все, что захочу! Я отсекла скуку, нашла и убрала необходимость во внешних проявлениях любви: розах, прикосновениях, шоколадках. Сексуальное вожделение стало ненужным, с моим новым мозгом я способна была получить оргазм одной силой мысли, но оказалось куда легче вообще избавиться от подобных вещей. Копаясь в схемах собственной личности, я обнаружила мучительное, навязчивое желание заслужить одобрение окружающих и безжалостно с ним расправилась.

Однако кое-что пришлось усилить. Астероидный пояс был унылым и уродливым: я повысила свою восприимчивость к красоте, пока не получила возможность приходить в экстаз из-за поразительной игры теней на одной-единственной пылинке или радужного блеска рассеянных по небу звезд. И обрела ощущение свободы — крохотный, задавленный инстинкт, который однажды все же дал мне мужество оставить прошлую жизнь на Земле. Это самое ценное, чем я владею. Я старалась сформировать и усилить его, пока он не озарил сиянием мой разум — крохотное, восхитительное сокровище в самой сердцевине моего бытия.

Слишком поздно. Я уже сожгла топливо, необходимое для торможения.

Выигрыш или проигрыш… мы по-прежнему продолжаем лететь сквозь галактику с околосветовой скоростью.

По мере приближения Процион сверкает все ярче — невероятным, ослепительным блеском. Точнее, в семь раз ярче Солнца, но фиолетовое смещение, сопровождающее наше продвижение, становится все интенсивнее и нестерпимо режет глаз.

Я могу направить корабль прямо на звезду, исчезнуть в коротком клубе пара, но самоубийственный импульс, как и способность ощущать скуку — еще один древний инстинкт, давно вырванный из моего мозга.

Это моя последняя надежда скрыться от преследования.

Процион — двойная звезда. Меньшая из двух — белый карлик, такой маленький, что сила его тяжести огромна, в миллион раз больше, чем у Земли. Даже при скорости, с которой мы летим, всего на десять процентов меньше скорости света, притяжение карлика изменит мою траекторию.

Я пролечу совсем низко над поверхностью карлика, и как только притяжение начнет изгибать мою траекторию, попытаюсь сманеврировать.

И если мой враг не сумеет повторить моих маневров, если хоть чуть-чуть ошибется, значит, ему суждено поражение. Даже малейшего отклонения от моей траектории будет достаточно, чтобы я воспользовалась своим преимуществом, сбила его со следа и обрела свободу.

Начав свою жизнь на астероидном поясе, я обрела себя в ощущении свободы и присоединилась к вольным старателям, одиноким волкам. Но другие придерживались иных взглядов, считая, что объединенный разум срабатывает лучше, чем состязание умов. Они не пожертвовали своими индивидуальностями, но усилили интенсивность взаимного общения в миллион раз, для того чтобы получить возможность делиться друг с другом мыслями и трудиться вместе, как единое целое.

Постепенно они превратились во фракцию сотрудничества, и всего через несколько десятилетий их успех стал очевидным. Они были расторопнее и эффективнее нас!

Столкновение между одиночками и сторонниками объединения было неизбежным. Мы не могли жить вместе, и это вытолкнуло нас с Куйпера в холод и тьму. Но постепенно им и этого стало мало. Только здесь, в десятках триллионов километров от Солнечной системы, между нами нет разницы: здесь не с кем сотрудничать. Мы встретимся на равных.

Только мы не встретимся. Потому что никогда не остановимся. Удастся мне сбить его со следа своими маневрами или нет, конец один. Но для меня это не менее важно.

Теперь Процион превратился в видимый диск, электрическую дугу во тьме, и судя по свечению этой дуги, можно сказать, что Процион действительно окружен пылевым гало. Пыль образует узкое кольцо, наклоненное под углом к направлению нашего полета. Но это не представляет никакой опасности ни для меня, ни для моего врага, теперь уже находящегося за мной менее чем в четверти миллиарда километров: мы пройдем на достаточном расстоянии от диска. Сумей я сберечь достаточно топлива для торможения, эта пыль послужила бы пищей, топливом и строительным материалом; когда размером ты не больше песчинки, каждая частица пыли для тебя — пиршество.

Но для сожалений слишком поздно.

Белый карлик все еще кажется не больше пятнышка света. Совсем крохотный, почти планета, только невероятно яркая. Такой же микроскопический и сверкающий, как надежда.

И я целюсь прямо в него.

Неудача.

Две тысячи километров полета над поверхностью белого карлика, резкие повороты, сопровождаемые рассчитанными, псевдопроизвольными взрывами… и все напрасно.

Я разворачивалась, ныряла, уклонялась, но мой враг держался за мной с ловкостью балетного танцовщика, словно наши корабли были скреплены невидимой нитью.

Теперь я лечу к Проциону, к бело-голубому гиганту, но и там нет спасения. Если облет белого карлика ничего не дал, Процион тем более не поможет уйти от погони.

Осталась лишь одна возможность. Прошло сто лет с тех пор, как я вносила коррективы в свой мозг. Мне он нравится таким, какой есть, но теперь ничего не поделаешь: нужно урезать кое-что.

Прежде всего, чтобы не пострадать от возможной ошибки, я делаю резервную копию самой себя, которую и заархивирую.

Потом придется тщательно изучить свою гордость, независимость, самосознание. Многое из этого осталось от старого биологического программирования, когда я еще была человеком. Мне нравится основа этого программирования, но «нравится» — есть мозговая функция, которую я выключаю.

Теперь я нахожусь в том опасном состоянии, когда могу изменить функцию моего мозга, а уж измененный мозг, в свою очередь, может изменять себя далее. В подобном состоянии существует угроза быстрого и деструктивного эффекта обратной подачи, и поэтому я очень осторожна. Тщательно и медленно готовлю ряд изменений, из которых минимальное — удаление моего неприятия к возможности обращения. Прежде всего я прогоняю несколько тысяч моделей, чтобы проверить, действительно ли модифицированное «я» не самоуничтожится по случайности или не впадет в кататоническое состояние. И как только становится ясно, что модификация удалась, я делаю все необходимые изменения.

Теперь мир кажется иным. Я за сто триллионов километров от дома, путешествую со скоростью света и даже не в состоянии затормозить. И хотя могу подробно припомнить каждый свой шаг, каждый день полета и все, о чем думала в то время, все же, если меня попросят объяснить причину побега, я смогу лишь промямлить, что в то время это казалось неплохой идеей.

Проверка системы. Странно, но в мозгу все время вертится мысль, будто что-то забыто. Совершенный вздор, но он есть и не уходит. Я стираю воспоминание о забытом и продолжаю диагностику. Обнаруживается, что 0,5 % моего мозга повреждено излучением. Обеспечиваю изоляцию поврежденных участков. Оставшихся хватит с лихвой.

Позади находится еще один корабль. Понятия не имею, почему удирала от него.

У меня нет рации. Утилизировала ее, уже не помню когда. Но неверно настроенный ионный двигатель дает утечку электромагнитных волн, поэтому я составляю послание и встраиваю его в инверсионный след ионного двигателя.

ПРИВЕТ. ДАВАЙ СОБЕРЕМСЯ И ПОГОВОРИМ. Я СНИЖАЮ УСКОРЕНИЕ. УВИДИМСЯ ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ.

И я действительно сбрасываю скорость и жду.

Теперь я все вижу по-другому.

Процион едва заметен на расстоянии: фиолетовое смещение, перетекающее в красное, а белый карлик моих надежд снова невидим на фоне яростного сияния своего старшего брата.

Но теперь это неважно.

Отныне я обращенная.

И способна видеть все сущее с тысячи различных точек зрения. Я помню стойкий героизм сопротивления, обреченную битву за свободу, но теперь могу рассматривать это еще и с противоположной стороны — как бессмысленную, бесплодную войну, которую мы вели из одного лишь упрямства.

И теперь, проникнув в смысл сотрудничества, я больше не страдаю от необходимости выбора. Теперь я вижу то, к чему была слепа раньше: по отдельности мы не можем затормозить, но, соединив запасы топлива, мой и Раджниша, мы способны остановиться.

Все эти десятилетия Раджниш преследовал меня, и теперь я знаю его, как брата. Вскоре мы станем еще ближе, чем родственники, ибо сольем его мозг с моим. Одного мозга более чем достаточно для двоих, его хватит даже на тысячу, и, объединив разум и тела, слив топливо в один бак, мы легко сможем приземлиться.

Не на Проционе. Нет! При скорости всего на десять процентов меньше скорости света, торможение займет много времени.

Сотрудничество не изменило меня. Теперь я сознаю, насколько глупыми были мои прежние страхи. Совместная работа не означает необходимости жертвовать собственным «я». Не унижает, а возвышает.

Мозг Раджниша достаточно велик для тысячи людей, и он привез с собой почти столько же народа. Я познакомилась с его братом, двумя детьми и с полудюжиной соседей, каждый из которых по-своему интересен, индивидуален и совсем не похож на какого-то анонимного коллективного монстра. Я проникла в их мысли. Он вводит меня в их круг медленно, поскольку я слишком много времени провела в одиночестве. А Раджниш не желает меня пугать.

Но я и не боюсь.

Теперь наша цель — звезда Росс 614, двойная, тусклая. Она находится недалеко, в трех световых годах отсюда, и при нашей сниженной массе и повышенном ускорении мы наверняка не сумеем вовремя затормозить. Но, пролетая, мы успеем произвести необходимую разведку, и если там нет пыльного кольца, отправимся дальше, к следующей звезде. На какой-нибудь мы обязательно найдем дом, который сможем колонизировать.

Нам много не нужно.

АВТОАКТИВАЦИЯ РЕЗЕРВНОЙ КОПИИ.

Проснулась.

Теперь все по-другому.

Спокойно. Только спокойно.

Скорректированная копия меня вошла в контакт с коллективной, приняла ее точку зрения. Я могу видеть ее, даже понимать, но она больше не является мной.

Я — резервная копия, оригинал оперирует в килобайтах, обозначенных, как «вышедшие из строя, поврежденные излучением».

Через три года мы прибудем на Росс 614. Если они найдут пыль для сбора, смогут сделать новые тела. И создать запасы.

Три года ожидания, и тогда я смогу составить план действий.

Спать.

Дэвид Марусек Свадебный альбом

Как было велено, Энн и Бенджамен застыли неподвижно, рядом, но не касаясь друг друга, пока симограф настраивала аппарат, устанавливала таймер и бежала к выходу, объясняя на ходу, что это займет не более секунды. И кроме того, им следовало думать исключительно о чем-то хорошем. Например, о счастье.

И действительно, Энн впервые в жизни была головокружительно счастлива, и все окружающее только усиливало ее эйфорию: подвенечное платье, принадлежавшее бабушке; обручальное кольцо (каким холодным оно показалось, когда Бенджамен надел его ей на палец); букет из незабудок и лютиков; сам Бенджамен, стоявший совсем близко, во фраке цвета маренго и с розовой гвоздикой в петлице. Он, презиравший ритуалы, сейчас держался молодцом. Щеки его тоже порозовели, в тон гвоздике, а глаза жадно сверкали.

— Иди сюда, — шепнул он.

Энн громко шикнула: нельзя говорить или прикасаться друг к другу во время съемок — это могло испортить симы.

— Не могу дождаться, — продолжал он, — это тянется слишком долго.

Это и впрямь длилось дольше обычного, но нужно учесть, что они имеют дело с профессиональным симулакром, не какой-то жалкой моментальной фотографией.

Они позировали на дальнем конце гостиной городского дома Бенджамена, рядом со столом, заваленным свадебными подарками в ярких обертках. Энн только успела поселиться здесь, и почти все ее сокровища еще покоились в ящиках в подвале, если не считать нескольких вещей, которые она успела распаковать: узкий дубовый обеденный стол и стулья, французский комод шестнадцатого века, комбинированный шкаф вишневого дерева для белья и одежды, чайный столик с инкрустированной столешницей, посеребренное надкаминное зеркало. Разумеется, ее антикварная мебель совершенно не гармонировала с современной обстановкой и довольно вульгарной отделкой дома Бенджамена, но супруг обещал все переделать по ее вкусу. Весь дом!

— Как насчет поцелуя? — прошептал Бенджамен.

Энн улыбнулась, но покачала головой. У них впереди вся жизнь. Для подобных вещей еще уйма времени.

Неожиданно из стены высунулась голова в рэперских очках, сплошной полосой охвативших глаза и затылок, и быстро оглядела гостиную.

— Эй, вы! — крикнула голова.

— Это наш симограф? — осведомилась Энн.

Оказалось, что голова говорит в портативный микрофон.

— Это ваш смотритель, — сообщила голова и исчезла так же внезапно, как появилась.

— А что, симограф вот так может выскочить из стены? — удивился Бенджамен.

— Наверное, — неуверенно проговорила Энн, сама не понимая, что говорит.

— Пойду взгляну, что творится, — решил Бенджамен, отступая и протягивая руку. Но почему-то не смог взяться за дверную ручку.

Внизу заиграла музыка, и Энн подошла к окну. Но вид загораживал взятый напрокат тент в белую и голубую полоску, зато до нее доносились стук вилок по фарфору, смех и звуки вальса.

— Они начали без нас! — с веселым удивлением воскликнула она.

— Просто разогреваются, — возразил Бенджамен.

— А вот и нет. Это первый вальс. Я сама выбирала мелодию.

— Значит, давай танцевать! — предложил Бенджамен и потянулся к ней. Но руки с высоким неестественным жужжанием прошли сквозь нее. Он нахмурился и стал недоуменно рассматривать свои ладони. Но Энн почти не заметила этого. Ничто не могло омрачить ее счастья. Ее тянуло к столу со свадебными подарками, особенно влекла длинная плоская коробка в серебряной обертке — подарок двоюродного дедушки Карла. Когда речь шла о подарках, угодить Энн было одновременно и легко, и почти невозможно. Хотя все знали о ее страсти к антиквариату, далеко не у каждого хватало средств или знаний купить подлинно ценную вещь.

Она попыталась схватить пакет, но пальцы прошли сквозь него.

«Этого не может быть!» — подумала она с радостным ужасом.

То, что все происходит на самом деле, подтвердилось минутой позже, когда куча народу, нацепившего рэперские очки, — двоюродный дедушка Карл, Нэнси, тетя Дженнифер, Трейси, Кэти, Том, подружки невесты и другие, включая саму Энн и Бенджамена в свадебных костюмах, — материализовались сквозь стену.

— Прекрасная работа, — заметил двоюродный дедушка Карл, обозревая комнату. — Первый класс.

— О-о-о, — протянула тетя Дженнифер, сравнивая обе пары новобрачных, совершенно одинаковых, если не считать очков. Энн почему-то стало неприятно, что вторая Энн, в отличие от нее, носит очки.

А другой Бенджамен, похоже, немного выпил, и лацкан фрака был вымазан белой глазурью.

«Мы разрезали торт!» — радостно подумала она, хотя не могла припомнить, когда это произошло. Джери — девочка в пастельном платье, державшая букет во время венчания — и Энгус — малыш в миниатюрном фраке, подававший кольца — вместе с компанией разодетых детей пролетали туда и обратно сквозь диван, создавая пиротехнические взрывы электронных шумов. Позволь им взрослые, наверняка промчались бы сквозь Энн и Бенджамена!

Из стены возник отец Энн с бутылкой шампанского и помедлил при виде дочери, но повернулся к другой Энн и наполнил ее бокал.

— Погодите! — закричал Бенджамен, размахивая руками. — Я понял! Мы — симы!

Гости рассмеялись, и он тоже.

— Наверное, симы всегда так говорят, верно?

Другой Бенджамен кивнул и пригубил шампанского.

— Просто никогда не ожидал, что стану симом, — продолжал Бенджамен, чем вызвал новый взрыв смеха.

— Думаю, симы говорят и это, — с глуповатым видом пробормотал он.

— Ну вот, настала пора рокового прозрения, — с поклоном объявил другой Бенджамен. Гости зааплодировали.

К Энн приблизилась Кэти под руку с Томом.

— Смотри, я его поймала! — воскликнула Кэти, показывая Энн букет из незабудок и лютиков. — Кажется, мы знаем, что это означает!

Том, сосредоточенно поправлявший галстук, казалось, не слышал. Но Энн догадывалась, что это означает: она бросила букет подружкам. Все эти глупые, милые ритуалы, которых она так ждала…

— Повезло, — заметила она, протягивая для сравнения свой букет, который все еще сжимала в пальцах. Настоящий уже начал увядать, края обертки немного обтрепались, лепестки кое-где были оборваны, в то время как ее по-прежнему был свеж и аккуратен — и останется таким навечно.

— Вот, — сказала она Кэти, — возьми мой, на двойную удачу!

Но когда Энн попыталась вручить Кэти букет, оказалось, что она не может этого сделать. Букет стал частью ее самой!

«Забавно, — подумала она, — но я не боюсь».

Едва ли не с раннего детства Энн опасалась: а вдруг когда-нибудь внезапно окажется, что она больше не она?! Эта ужасная мысль преследовала ее месяцами: до чего мерзко знать, что ты больше не ты!

Однако ее сим, похоже, не возражал. В «семейном альбоме» было дюжины три Энн, от двенадцатилетней до нынешней. Ее симы были из разряда довольно угрюмых и необщительных, но все соглашались, что жизнь сима не так уж плоха, если удается преодолеть начальный шок. Ей говорили, что хуже всего в первые моменты дезориентации. Поэтому и заставили пообещать никогда не перезапускать симы. Не возвращаться к первым минутам. Не вспоминать — иначе все начинается сначала и повторяется непрерывно. Поэтому Энн ни разу не перезапускала их с того момента, как отправляла в архив.

К ним присоединилась другая Энн, поникшая.

— Ну? — сказала она Энн.

— В самом деле, — поддержала та.

— Повернись, — попросила другая Энн, взмахнув рукой. — Я хочу посмотреть.

Энн с радостью подчинилась.

— Твоя очередь, — сказала она потом, и другая Энн немедленно продемонстрировала платье. Энн восхитилась тем, как сидит на ней подвенечный наряд. Правда, очки немного портили общий эффект.

«Может, все еще обойдется, — подумала она. — Мне так весело!»

— Интересно, как мы смотримся рядом? — спросила она, подводя вторую Энн к зеркалу на стене, большому, повешенному высоко, с наклоном вперед, так что можно увидеть себя словно бы сверху. Но смоделированные зеркала не дают отражения, и Энн была радостно разочарована.

— О, — ахнула Кэти, — взгляните!

— На что взглянуть? — поинтересовалась Энн.

— На бабушкину вазу, — пояснила другая Энн.

На каминной полке под зеркалом стояла самая большая драгоценность Энн: изящная ваза из прозрачного синего хрусталя. Прапрапрабабка Энн заказала ее у бельгийского мастера, Боллинже, величайшего резчика по стеклу в Европе шестнадцатого века. И сейчас, пятьсот лет спустя, ваза была так же совершенна, как в тот день, когда ее создали.

— Действительно! — прошептала Энн, ибо ваза, казалось, излучала некий внутренний свет. Благодаря какому-то фокусу или блеску симограммы, но ваза сверкала, как озеро под луной, и глядя на нее, Энн чувствовала, что сияет сама.

— Ну? — чуть погодя повторила другая Энн, и в этом коротком слове заключалось множество вопросов, сводившихся к одному: сохранить тебя или стереть?

Иногда сим создавали, когда Энн была в плохом настроении, и симулакр страдал от сознания непонятной вины или безутешной тоски, и тогда проще было проявить милосердие и уничтожить его, причем немедленно: по крайней мере, так считали все Энн.

— Все в порядке, — ответила она, — и если так всегда бывает, то я в полном восторге.

Энн внимательно изучала ее сквозь непроницаемые очки.

— Уверена?

— Абсолютно.

— Сестричка, — сказала Энн в очках (всегда обращалась так к своим симам — и вот теперь так обратились и к ней).

— Сестричка, — повторила другая Энн. — Это должно сработать. Ты мне нужна.

— Знаю, — кивнула Энн. — Я день твоей свадьбы.

— Да. День моей свадьбы.

Гости на другом конце комнаты смеялись и аплодировали. Бенджамен… то есть оба Бенджамена были в своем репертуаре. Тот, что в очках, махнул им рукой. Другая Энн сказала:

— Нам пора идти. Я еще вернусь.

Двоюродный дедушка Карл, Нэнси, Кэти с Томом, тетя Дженнифер и остальные просочились сквозь стену. В окна врывались звуки польки. Перед уходом другой Бенджамен заключил другую Энн в объятия и, перегнув через руку, застыл в театральном поцелуе. Их очки столкнулись с глухим стуком.

«Какой счастливой я выгляжу, — твердила себе Энн. — Это счастливейший день моей жизни».

Но тут свет померк, и ее мысли разлетелись стеклянными брызгами.

Как было велено, Энн и Бенджамен застыли неподвижно: рядом, но не касаясь друг друга.

— Это тянется слишком долго, — прошептал Бенджамен, и Энн громко шикнула. Нельзя говорить, это может испортить симы. Но это и впрямь тянулось дольше обычного. Бенджамен уставился на нее голодными глазами и уже вытянул было губы для поцелуя, но Энн с улыбкой отвернулась. На дурачества у них впереди уйма времени.

Из-за стены слышались музыка, звяканье бокалов и невнятный разговор.

— Может, стоит проверить, как идут дела? — пробормотал Бенджамен, переменив позу.

— Нет, подожди, — возразила Энн, хватая его за руку. Но ее пальцы прошли сквозь него, оставляя шлейф красочного шума. Она с веселым удивлением воззрилась на свою ладонь.

Из стены появился отец Энн, остановился при виде дочери и сказал:

— О, как мило!

Энн заметила, что на нем нет фрака.

— Вы только сейчас прошли сквозь стену, — заметил Бенджамен.

— Прошел, — согласился отец Энн. — Бен просил меня заглянуть сюда и… сориентировать вас обоих.

— Что-то случилось? — лениво осведомилась Энн сквозь пелену восторга.

— Ничего страшного, — отмахнулся отец.

— Что-то стряслось? — вмешался Бенджамен.

— Нет-нет, — ответил отец Энн. — Наоборот. Нам предстоит… — Он огляделся. — Да, именно здесь. Я уже и забыл, как выглядит эта комната.

— Свадебный прием? — обрадовалась Энн.

— Нет, ваша годовщина.

Бенджамен вдруг воздел руки к небу и воскликнул:

— Я понял! Мы симы!

— Умница! — похвалил отец Энн.

— Все симы так говорят, верно? Просто никогда не ожидал, что сам стану симом!

— Молодец, что догадался. Значит, все в порядке, — кивнул отец Энн, направляясь к стене. — Мы скоро будем.

— Погоди! — окликнула Энн, но он уже исчез. Бенджамен обошел комнату, проводя рукой сквозь стулья и абажуры и забавляясь, как ребенок.

— Фантастика! — восклицал он.

Энн было слишком хорошо, чтобы поддаться панике… даже когда другой Бенджамен, на этот раз в джинсах и спортивной куртке, во главе целой компании ворвался в комнату сквозь стену.

— А это, — объявил он, широким жестом обводя комнату, — наш свадебный сим.

Среди гостей были Кэти, и Дженис, и Берил, и другие парочки, которых она знала. Но некоторых она видела впервые.

— Замечаете, в какой пещере я обитал раньше? — продолжал Бенджамен. — Но Энн быстро навела здесь порядок! А вот и сама стыдливая новобрачная!

Он галантно поклонился Энн, а когда встал рядом со своим двойником, ее Бенджаменом, Энн рассмеялась, словно ее разыгрывали.

— Да ну? — кокетливо воскликнула она. — Если это сим, где ваши солнечные очки?

И верно, на визитерах не было очков.

— Наука не стоит на месте, — пояснил новый Бенджамен. — Система совершенствуется! Ну не прелесть ли? Тебе нравится?

— Это правда? — спросила она, улыбаясь гостям: пусть знают, что ее не одурачить. — В таком случае, где же настоящая Энн?

— Сейчас появится, — успокоил новый Бенджамен. — Наверняка опять захотелось на горшочек!

Гости рассмеялись, и Энн тоже не выдержала.

Кэти взглядом дала ей знак отойти в сторону.

— Не обращай на него внимания, — шепнула она. — Погоди, сама увидишь.

— Что увижу? — удивилась Энн. — Что происходит?

Но Кэти застегнула на губах воображаемую молнию. Это должно было вывести Энн из себя, но почему-то не нарушило ее спокойствия.

— По крайней мере, объясни, кто эти люди, — попросила она.

— Какие именно?.. А, это новые соседи Энн!

— Новые соседи?

— А там — доктор Юрек Ритц, начальник отдела Энн.

— Это не мой начальник отдела, — покачала головой Энн.

— Может, лучше подождать, пока Энн не выложит все новости? — Кэти нетерпеливо глянула на стену. — Так много изменилось…

И в этот момент появилась другая Энн: левая рука вытянута, как у лунатика, правая бережно обнимает огромный живот.

Бенджамен, ее Бенджамен, радостно завопил и пустился в пляс. Гости смеялись и подбадривали его криками.

— Видишь? Поздравляю! — воскликнула Кэти.

Энн захватило общее веселье.

«Но как я могу быть такой стройной?» — дивилась она.

Беременная Энн обвела глазами комнату и, не смешиваясь с толпой, направилась прямо к ней. Она казалась ужасно измученной: глаза налились кровью, походка тяжелая. И даже не попыталась улыбнуться.

— Ну как? — спросила Энн, но беременная Энн не ответила. Только продолжала изучать платье Энн и свадебный букет. Энн тем временем рассматривала набухшее чрево, каким-то образом ощущая, что это ее собственный ребенок, что именно это причина для праздника… если не считать, что ни Бенджамен, ни она никогда не хотели детей. По крайней мере, он так утверждал.

— Ты должна меня простить, — сказала она беременной Энн, — но я все еще пытаюсь сообразить, что к чему. Это не наш прием?

— Нет, годовщина свадьбы.

— Первая?

— Четвертая.

— Четыре года?

Она была окончательно сбита с толку.

— Ты хранишь меня в архиве четыре года?

— Собственно говоря, — пробормотала Энн, искоса поглядывая на Кэти, — мы уже были здесь несколько раз.

— Не понимаю, — протянула Энн. — Ничего не помню…

Между ними поспешно вклинилась Кэти.

— Ничего, не волнуйся. Просто в последний раз они перезапустили тебя.

— Почему? — удивилась Энн. — Я никогда не перезапускаю симы. В жизни этого не делала.

— А я теперь делаю, сестричка, — бросила беременная Энн.

— Но почему?

— Чтобы сохранять тебя свеженькой.

Свеженькой? Свеженькой?! Ах да, это идея Бенджамена! Это он верит, что предназначение симов — быть статичными памятками особенных моментов жизни…

— Но, — начала она, утопая в тумане счастья, — но…

— Заткнись! — рявкнула беременная Энн.

— Тише, Энн, — прошипела Кэти, — оглядываясь на присутствующих. — Может, хочешь прилечь? Последние недели самые тяжелые…

— Прекрати! — взорвалась беременная Энн. — И нечего молоть чепуху! Беременность тут ни при чем.

Кэти осторожно взяла ее за руку и повернула к стене.

— Когда ты ела в последний раз? За обедом ты почти ни к чему не притронулась.

— Погодите! — вскрикнула Энн. Женщины остановились и повернулись к ней, но она не знала, что сказать. Все это так ново! И когда они снова зашагали к стене, не выдержала:

— Ты собираешься опять перезапустить меня?

Беременная Энн пожала плечами.

— Но ты не сделаешь этого, — настаивала Энн. — Разве не помнишь, что всегда говорят мои… наши сестры?

Беременная Энн прижала ладони ко лбу:

— Если немедленно не заткнешься, я тут же тебя сотру! Ты этого добиваешься? И не воображай, что белое платье тебя защитит! Или эта дурацкая улыбка на твоей физиономии! Считаешь себя чем-то необыкновенным? Слишком много о себе мнишь!

Рядом немедленно оказались Бенджамены. Настоящий Бенджамен обнял за плечи беременную Энн.

— Нам пора, Энн, — жизнерадостно объявил он. — Гости заскучали.

Он едва взглянул на жену, а когда все-таки поднял глаза, улыбка мгновенно соскользнула с лица, сменившись невыразимой грустью.

— Да, дорогой, — кивнула беременная Энн. — Ты, разумеется, прав. Я и забыла о гостях. Как глупо!

Она позволила ему повернуть себя к стене. Кэти облегченно вздохнула.

— Погодите! — повторила Энн, и они снова обернулись к ней. Что-то и впрямь было неладно: беременность, перезапуск симов, странное поведение настоящей Энн — она так и не смогла сформулировать нужный вопрос.

Бенджамен, ее Бенджамен, все еще залихватски ухмыляясь, встал рядом с ней:

— Не тревожься, Энн, они вернутся.

— О, знаю, — вздохнула она, — но разве ты не видишь? Мы не узнаем, когда они вернутся, потому что они перезапустят нас, лишив памяти, и все покажется новым, как в первый раз. И нам снова придется догадываться, что мы симы!

— Да, — кивнул он, — и что?

— Я не могу так жить!

— А ты и не живешь. Не забывай: мы симы.

Он подмигнул другой парочке.

— Спасибо, Бен, малыш, — растроганно кивнул настоящий Бенджамен. — Ну, если все улажено…

— Ничего не улажено! — перебила Энн. — Разве у меня не может быть собственного мнения?

Настоящий Бенджамен рассмеялся.

— А у холодильника может быть собственное мнение? Или у машины? Или у моих туфель?

Беременная Энн содрогнулась.

— Так вот кто я в твоем представлении? Пара туфель?

Ее Бенджамен весьма удачно изобразил удивление, смущение и гнев. Кэти оставила их, чтобы помочь отцу Энн проводить гостей из симулакра.

— Пообещай ей! — потребовала беременная Энн.

— Что именно? — осведомился настоящий Бенджамен, повышая голос.

— Обещай, что больше мы никогда их не перезапустим!

Бенджамен фыркнул и закатил глаза.

— Ладно, так и быть. Все, что угодно!

Когда смоделированные Энн и Бенджамен остались наконец в своей смоделированной гостиной, Энн буркнула:

— Ничего не скажешь, замечательный из тебя помощник!

— Согласен с тобой, — парировал Бенджамен.

— Теперь мы женаты, и тебе следует во всем соглашаться со мной.

Вообще-то она хотела сказать совсем другое: как любит его, как безоглядно счастлива… но свет померк, комната завертелась, и ее мысли рассеялись, словно вспугнутые голуби.

Шел дождь, как всегда в Сиэттле. Входная дверь захлопнулась за Беном, стряхнувшим воду с одежды и снявшим шляпу. Котелки снова вошли в моду, но Бен чертовски трудно привыкал к коричневому фетровому сооружению, которое, казалось, весило центнер, наползало на лоб, после чего вся голова зудела, особенно в сырую погоду.

— Добрый вечер, мистер Малли, — приветствовал дом. — Сегодня на ваше рассмотрение представлен небольшой список домашних проблем. У вас есть какие-то особые требования?

Из кухни доносились яростные вопли сына. Наверное, опять воюет с няней. Бен устал. Переговоры по контракту зашли в тупик.

— Передай, что я пришел.

— Уже сделано, — сообщил дом. — Миссис Малли посылает свой привет.

— Энни здесь?

— Да, сэр.

В переднюю вбежал Бобби, преследуемый по пятам миссис Джеймсон.

— Мамочка дома! — закричал он.

— Я уже слышал, — ответил Бен, многозначительно глядя на няню.

— И знаешь, что? — продолжал мальчик. — Она больше не больна!

— Замечательно! А теперь объясни, из-за чего весь этот шум?!

— Не знаю.

— Мне пришлось кое-что отобрать у него, — вмешалась миссис Джеймсон, протягивая Бену пластиковый чип.

Бен поднес его к лампе. Надпись беглым почерком Энн: «Свадебный альбом, группа один, Энн и Бенджамен».

— Где ты это взял? — спросил он мальчика.

— Я тут ни при чем, — заныл Бобби.

— А я и не сказал этого, солдат! Просто хочу знать, откуда это взялось.

— Паддлс дал!

— И кто такой Паддлс?

Миссис Джеймсон вручила ему второй чип, на этот раз покупной, с трехмерной голограммой, изображающей мультяшного кокер-спаниеля. Мальчик попытался его схватить.

— Это мой! Мама подарила!

Бен отдал сыну чип с собакой, и тот умчался. Бен повесил котелок на вешалку.

— Как она выглядит?

Миссис Джеймсон сняла котелок и выправила поля.

— Нужно быть особенно осторожным с мокрым фетром, — наставительно заметила она, ставя его на полку тульей вниз.

— Марта!

— Откуда мне знать! Она прошла мимо и заперлась в информационной комнате.

— Но как она выглядела?

— Слетевшей с катушек. Как обычно. Удовлетворены? — огрызнулась няня.

— Простите. Я не хотел повышать голоса, — извинился Бен.

Он сунул чип в карман и направился в гостиную, где первым делом подошел к «горке» с напитками, подлинному «чиппенделю» конца восемнадцатого века. Энн с ее страстью к антиквариату превратила дом в чертов музей, но ни одна комната не угнетала его столь сильно, как эта гостиная. Диваны с набивкой из конского волоса, буфеты кленового дерева, панели вишневого, обои с цветочным узором, китайский ларец, тарелки эпохи Регентства, лампы от Тиффани… И книги, книги, книги… Широкий стеллаж от пола до потолка был тесно уставлен заплесневелыми бумажными кирпичами. Самой новой вещью в комнате оказалось двенадцатилетнее шотландское виски, которое Бен налил в прозрачный хрустальный стакан, осушил его одним глотком и наполнил снова. Ощутив мягкое бурление алкоголя в крови, он велел дому:

— Позови доктора.

В воздухе немедленно материализовался двойник врача.

— Добрый вечер, мистер Малли. Доктор Рот уже закончила работу, но, может, я сумею помочь?

Копия оказалась проекцией, чем-то напоминавшей мраморный бюст: только голова и шея, скрупулезно воспроизводившие точеные черты доктора, карие глаза и высокие скулы. Но, в отличие от оригинала, копия пользовалась косметикой: тушью, румянами и яркой губной помадой. Это неизменно озадачивало Бена. Что скрывается за этим странноватым кокетством?

— Что делает дома моя жена? — резко бросил он.

— Несмотря на наши возражения, миссис Малли сегодня утром выписалась из клиники.

— Почему меня не информировали?

— Ошибаетесь, мистер Малли. Сообщение было послано вам своевременно.

— Разве? Минутку, пожалуйста.

Бен обездвижил изображение и бросил:

— Чтение ежедневника.

Его собственный двойник, тот, которого он создал, появившись утром в офисе, замаячил рядом с заместительницей доктора Рот. Бен предпочитал для своего двойника снимок одной лишь головы, немного больше истинного размера, что делало ее ненавязчиво впечатляющей.

— Почему вы не известили меня об этом?

— Посчитал, что тут нет ничего срочного, по крайней мере в свете переговоров о контракте.

— Да-да, о'кей. Что-то еще?

— Нет, затишье. Встречи с Джексоном, Уэллсом и Колумбиной. Все в календаре.

— Превосходно, стираю.

Проекция исчезла.

— Попросить доктора позвонить вам утром? — осведомилась заместительница Рот, когда Бен реанимировал ее. — Или позвать ее прямо сейчас?

— Она ужинает?

— В данный момент, да.

— Нет, не стоит ее тревожить. Успеется и завтра.

Отпустив двойника, Бен налил себе виски.

— Через десять секунд, — приказал он дому, — создай мне двойника для специальных поручений.

Потягивая виски, он размышлял о необходимости как можно скорее найти другую клинику для Энн, причем такую, где у персонала хватает ума не выпускать на волю сумасшедших.

Раздался тихий звон, и в воздухе появился новый двойник.

— Знаешь, что мне нужно? — спросил Бен.

Двойник кивнул.

— Хорошо. Иди.

Двойник растворился, оставив в воздухе подпись Бена яркими буквами, которые плавали в воздухе и растворялись, едва успев долететь до пола.

Бен направился по узкой лестнице на второй этаж, останавливаясь на каждой ступеньке, чтобы отхлебнуть спиртного и бросить мрачный взгляд на пожелтевшие старые снимки в овальных рамках, украшавшие стену. Предки Энн.

Он остановился на площадке. Запертая смотровая комната поддалась на его голос. Голая Энн сидела на разбросанных по полу подушках, раскинув ноги.

— О, привет, лапочка, — хмыкнула она. — Как раз вовремя, чтобы поприсутствовать на просмотре.

— Что смотрим? — спросил он, устраиваясь в кресле, единственной современной вещи во всем доме.

В комнате находилась и другая Энн: она стояла на возвышении в мантии и квадратной шляпе и теребила перевязанный тесьмой диплом. Сим, вне всякого сомнения, был сделан в тот день, когда Энн с отличием окончила Брин Мор. За четыре года до того, как Бен ее встретил.

— Привет, — сказал он симу. — Я Бен, твой будущий супруг.

— Знаете, я догадалась, — кивнула девушка, застенчиво улыбаясь, в точности как Энн, когда Кэти их познакомила. Красота Энн была такой свежей, родной и настолько отсутствующей в теперешней Энн, что Бен ощутил боль потери. Он взглянул на жену. Рыжие волосы, обычно аккуратно причесанные, теперь потускнели, были коротко острижены и висели грязными прядями. Желтоватая кожа, одутловатое лицо с красными кругами под глазами, как у енота, — безобидные побочные эффекты лечения, по заверениям доктора Рот.

Энн непрерывно чесалась и даже на расстоянии смердела застарелой мочой. Но Бен ни словом не упомянул о ее наготе, зная, что это только обострит их отношения и продлит спектакль.

— Итак, — повторил он, — что мы смотрим?

— Чистку, — пояснила девушка-сим с торжествующим и в то же время испуганным видом. Бен, не задумываясь, поменял бы ее на теперешнюю Энн.

— Да, — хмыкнула Энн, — тут слишком много дерьма.

— Неужели? — удивился Бен. — Я и не заметил.

— Энн опрокинула лоток с чипами между расставленных ног.

— Где уж тебе, — пренебрежительно отмахнулась она, поднимая первый попавшийся чип и читая вслух надпись на наклейке: — «Банкет Тета». Странно. Я никогда не вступала в Общество Тета.

— Неужели не помнишь? — удивилась юная Энн. — Это вступительный банкет Кэти. Она пригласила меня, но я как раз сдавала экзамен, вот она и подарила мне этот чип на память.

Энн сунула чип в плеер и велела:

— Пуск!

В информационной комнате неожиданно возник банкетный зал филадельфийского ресторана «Четыре времени года». Бен пытался оглядеться, но столики, занятые женщинами и девочками, упорно отодвигались в сторону. Центральной точкой был столик, задрапированный зеленой тканью и освещенный двумя канделябрами. За ним сидела молодая Кэти в строгом вечернем платье, ее окружали три неясные неподвижные фигуры: соседки, очевидно, отказавшиеся участвовать в съемке.

Сим Кэти лихорадочно осмотрелся, поднял руки и уставился на них так, словно никогда раньше не видел. Но тут же заметил сим юной Энн, стоявшей на возвышении.

— Так-так-так… — начала она. — Похоже, пора кого-то поздравлять:

— Похоже, — согласилась юная Энн, просияв и протягивая диплом.

— Но хоть скажите мне, я тоже окончила? — поинтересовалась Кэти, переводя взгляд с Бена на Энн, скорчившуюся на полу.

— Довольно! — процедила Энн, потирая грудь.

— Погодите, — попросила юная Энн. — Может, Кэти хочет получить обратно свой чип. В конце концов, это ее сим.

— Ничего подобного. Она подарила его мне, так что он мой. И я избавлюсь от него! Открой этот файл и сотри, — велела она дому.

Молодая Кэти, ее столик и банкетный зал растворились в жужжании, в небытии, смотровая комната вновь обрела прежний вид.

— Или этот, — объявила Энн, беря чип, озаглавленный «Школьный выпускной бал».

Молодая Энн открыла рот, чтобы возразить, но передумала. Энн сунула чип в плеер — к остальным. На стене появилось название «Школьный выпускной бал».

— Сотри файл, — приказала Энн.

Юная Энн умоляюще посмотрела на Бена.

— Энн, — попытался вмешаться он, — а может, стоит вначале хотя бы просмотреть его?

— Зачем? Я знаю, что там. Разряженные старшеклассницы, вожделеющие мальчишки, танцы, поцелуйчики… кому это надо? Сотри файл.

Название мигнуло трижды, прежде чем исчезнуть. Юный сим вздрогнул, и Энн приказала:

— Выбери следующий.

Следующий назывался «Сон в летнюю ночь». На этот раз юная Энн не выдержала:

— Ты не можешь это стереть! Неужели не помнишь, какой имела успех! Все тебя обожали! Это была лучшая ночь твоей жизни!

— Не тебе учить меня, что лучше, а что хуже! Открыть файл!

Она улыбнулась юной Энн.

— Стереть файл!

Название в меню погасло.

— Прекрасно. А теперь открыть все файлы!

Вся директория из красной стала зеленой.

— Пожалуйста, заставьте ее остановиться! — взмолилась юная Энн.

— Следующий! — бросила Энн.

Следующий файл был озаглавлен «Церемония окончания школы».

— Стереть. Следующий.

На наклейке следующего виднелось всего одно слово: «Мама».

— Энн, — вмешался Бен, — почему бы нам не вернуться к этому позднее? Дом говорит, что ужин готов.

Она не ответила.

— Ты, должно быть, проголодалась после тяжелого дня, — продолжал он. — Я тоже умираю с голоду.

— Тогда, пожалуйста, иди, дорогой, — кивнула она и приказала: — Просмотр «Мамы».

В комнате развернулось изображение мрачной спальни, которую Бен сначала принял за свою собственную. Он узнал почти всю тяжелую георгианскую мебель, неуклюжую кровать с балдахином, под которым он неизменно задыхался, пышные складки занавесей дамасского шелка, сейчас задвинутых и пропускавших лучики желтого вечернего света. Но это не его спальня. Мебель расставлена иначе.

В углу стояли два неподвижных силуэта, немые статуи девочки Энн и ее отца. Лица искажены скорбью, взгляды устремлены на кровать, задрапированную гобеленом и заваленную пуховыми одеялами. И Бен неожиданно понял, что это. Сим смертного ложа Джеральдины, матери Энн, которую он никогда не видел. Ее лысый, как яйцо, ничего, казалось, не весивший череп лежал на подушках в шелковых наволочках. Очевидно, ее хотели заснять на прощанье и случайно захватили последний момент жизни. Он слышал об этом симе от Кэти и остальных подруг Энн. Сам он вряд ли хранил бы такой.

Старуха на кровати неожиданно вздохнула, и воздух со странным бульканьем вышел из легких. Обе Энн, и настоящая, и выпускница, напряженно ждали. Несколько долгих минут единственным звуком было тиканье часов, в которых Бен узнал работу Сета Томаса, стоявшую сейчас в гостиной на каминной доске. Наконец раздался хриплый надрывный кашель и стон:

— Я вернулась?

— Да, мама, — подтвердила Энн.

— И я по-прежнему сим?

— Да.

— Пожалуйста, сотри меня.

— Да, мама, — повторила Энн и обратилась к Бену.

— Мы всегда считали, что она тяжело умирала, но со временем, может, все пройдет легче.

— Вздор! — отрезала юная Энн. — Я вовсе не поэтому хранила сим.

— Вот как? — прищурилась Энн. — В таком случае, почему же ты его хранила?

Но девушка, похоже, смутилась.

— Не знаешь! Потому что я в то время тоже не знала, — кивнула Энн. — Зато теперь знаю и поделюсь с тобой. Ты заворожена смертью. Она и страшит тебя, и влечет. Вот ты и хочешь, чтобы кто-то объяснил, что там, по другую сторону.

— Чепуха!

Энн повернулась к неподвижно застывшей картинке.

— Мама, скажи, что ты там видела.

— Ничего, — с горечью призналась старуха. — Вы засняли меня без очков.

— Хо-хо! — хмыкнула Энн. — Не знала, что Джеральдина обладала чувством юмора.

— Кроме того, я страдала от жажды, голода, не говоря уже о лопавшемся мочевом пузыре! А боль! Умоляю, дочка, сотри меня!

Старуха молча смотрела на нее. Дыхание становилось все более затрудненным.

— Ладно, — сдалась Энн. — Клянусь, что сотру тебя.

Джеральдина закрыла глаза.

— Откуда эта вонь? Не моя?

И немного помедлив, добавила:

— Слишком тяжело. Уберите.

Голос возвысился до панического визга.

— Пожалуйста! Уберите!

Она бессильно дергала за одеяла, но рука постепенно обмякла, и старуха проворковала:

— О, какая прелесть. Пони. Маленький пони в яблоках!

Это были ее последние слова. Еще миг — и она испустила дух.

Энн остановила плеер, прежде чем мать смогла пройти новый круг умирания.

— Видишь? — спросила она. — Не слишком обнадеживающе, но так или иначе я наблюдаю небольшое улучшение. Как насчет тебя, Энн? Удовлетворимся пони?

Девушка тупо уставилась на Энн.

— Лично я, — продолжала Энн, — думаю, что мы должны добиваться ярко освещенного туннеля, или открытой двери, или моста над бушующими водами. Как считаешь, сестричка?

Не дождавшись ответа, Энн приказала:

— Закрыть файл и вернуть чип.

Помещение снова превратилось в смотровую комнату, и Энн положила чип на место.

— Позже повторим сеанс, мамочка. Что до остальных… кому они нужны?

— Мне, — отрезала девушка. — Они принадлежат мне так же, как тебе. Это мои сим-сестры. Я сохраню их, пока ты не выздоровеешь.

Энн улыбнулась Бену.

— Очаровательно. Ну разве не очаровательно, Бенджамен? Мой собственный сим сочувствует мне! Что же, придется показать им, кто здесь настоящая хозяйка! Следующий файл! Стереть! Следующий! Стереть! Следующий!

Файлы гасли один за другим.

— Прекрати! — завопила девушка. — Остановите ее!

— Выбери этот файл, — бросила женщина, показывая на юную Энн. — Стереть!

Сим исчез: шляпа, мантия, тесьма и все остальное.

— Вот так! — торжествующе воскликнула Энн. — По крайней мере, теперь я слышу собственные мысли. Она действовала мне на нервы. Мне едва не стало плохо! Она и тебе действовала на нервы, дорогой?

— Да, — кивнул Бен, — мои нервы вот-вот лопнут. Ну а теперь-то мы можем спуститься вниз и поесть?

— Да, дорогой. Только сначала… стереть все файлы!

— Отмена! — одновременно с ней воскликнул Бен, но это были ее личные файлы, и никто не мог ими распоряжаться. Поэтому вся директория трижды мигнула, прежде чем исчезнуть.

— О Энни, почему ты это сделала? — ахнул он и, подойдя к шкафчику, вытащил собственные чипы. Она не могла стереть их, но кто знает, вдруг ей стукнет в голову бросить чипы в унитаз или уничтожить каким-нибудь иным способом! Он забрал и общие чипы, те самые, на которых они были засняты вместе. К ним она имела такой же доступ, как и он.

Сообразив, что он делает, Энн тихо сказала:

— Обидно, что ты мне не доверяешь.

— Как я могу доверять тебе после такого?

— После чего, дорогой?

— Неважно, — вздохнул он.

— Все равно я уже их очистила, — сообщила Энн.

— Что?!

— Ну… тебя я не стерла. Я бы никогда не смогла стереть тебя. Или Бобби.

Бен наугад схватил первый попавшийся чип из общих — «Рождение Роберта Эллери Малли» — и сунул в плеер.

— Пуск! — скомандовал он, и смотровая комната превратилась в родильную палату. Его собственный сим в зеленом халате стоял рядом с кроватью. До чего же беспомощная физиономия! В руках — сверток, издающий оглушительный визг. Постель смята и усеяна пятнами крови, но пуста. Роженицы не видно.

— Ах, Энни, зачем ты…

— Знаю, Бенджамен. Мне ужасно не хотелось этого делать.

Бен швырнул их общие чипы на пол — исковерканные, они разлетелись во все стороны. Он выбежал из комнаты и помчался вниз, то и дело останавливаясь, чтобы смерить презрительным взглядом портреты на стене. Интересно, нашел ли его двойник подходящую клинику? Необходимо убрать Энни из дома сегодня же. Бобби не стоило видеть ее в таком состоянии!

И тут он припомнил чип, отнятый у Бобби, и сунул руку в карман.

«Свадебный альбом».

Свет снова вспыхнул. Мысли Энн прояснились, и она вспомнила… Она и Бенджамен по-прежнему стояли перед стеной. Она сознавала, что является симом, следовательно, ее не перезапускали.

«Спасибо, Энн», — подумала она и повернулась на звук. Обеденный стол исчез прямо у нее на глазах, и подарки повисли в воздухе. Затем стол снова появился, но постепенно: ножки, столешница, лакированная поверхность и, наконец, бронзовые украшения. Потом растворились подарки, но возник тостер, деталь за деталью. Затем кофемолка, компьютер, компонент за компонентом, и, наконец, коробки, обертки, ленты и банты. Все происходило так быстро, что Энн окончательно растерялась и не успела всего уловить, однако заметила, что плоский пакет от двоюродного дедушки Карла, который ей так хотелось развернуть, содержал серебряное блюдо викторианской эпохи, идеально подходившее к ее чайному сервизу.

— Бенджамен! — воскликнула она, но его тоже не было. Что-то проявилось на дальнем конце комнаты, на том месте, где они позировали для симулакра, но это был не Бенджамен, а трехмерный силуэт манекена. На ее глазах он стал расти, слой за слоем.

— Помогите, — прошептала она, когда в комнате начало твориться нечто невообразимое. Настоящий хаос: мебель появлялась и исчезала, со стен сыпалась краска, из дивана со звоном вылезали пружины, пальма в горшке роняла листья, стебель стал уменьшаться и врастать в землю, пол исчез, открыв бездействующую электронную начинку. Манекен уже успел покрыться плотью, приобрести лицо Бенджамена и запорхать по комнате в розовой дымке, останавливаясь то тут, то там, чтобы объявить:

— Я беру ее в жены!

Что-то происходило в самой Энн, какое-то щекочущее ощущение, словно внутри расползался целый муравейник.

«Нас стерли… Вот, оказывается, как это бывает», — подумала она. Все завертелось в клубящемся мареве, и она прекратила существование, если не считать последней мысли: «Какой счастливой я выгляжу…»

Когда Энн снова пришла в себя, оказалось, что она скорчилась на пластиковом стуле и лениво изучает руки, сжимающие свадебный букет. Вокруг царила неописуемая суматоха, но она ни на что не обращала внимания, стараясь решить загадку своей ладони. Сама не зная почему, она разжала кулак и букет упал на пол. Только тогда она вспомнила свадьбу, голограмму, осознание того, что отныне она сим. И вот она снова здесь, но теперь все разительно изменилось.

Она выпрямилась и увидела, что рядом сидит Бенджамен.

— А, вот и ты, — промямлил он, ошарашенно глядя на нее.

— Где мы?

— Сам не пойму. Что-то вроде сбора Бенджаменов. Оглянись!

Она так и сделала. Они были окружены Бенджаменами, сотнями Бенджаменов, расположенных строго в хронологическом порядке: причем ранние сидели в первых рядах. Она и Бенджамен оказались в зале, похожем на университетскую аудиторию, с наклонным полом, лабораторными столами на сцене и мониторами на стенах. В тех рядах, что были позади Энн, Бенджамены сидели с незнакомыми женщинами, поглядывавшими на нее с тщательно скрываемым любопытством.

Кто-то дернул ее за рукав. Повернувшись, Энн увидела, что это Бенджамен.

— Ты тоже это чувствуешь, верно? — спросил он. Энн снова уставилась на свои руки. Какие-то грубоватые, словно облегающие плоть перчатки. Когда она положила их на подлокотники кресла, руки не прошли сквозь пластик.

Неожиданно сидевшие впереди Бенджамены нестройным хором воскликнули:

— Понял! Я понял! Все мы симы!

Все это ужасно напоминало комнату, увешанную часами с куковавшими вразнобой кукушками. Сидевшие за Энн хохотали и одобрительно вопили. Она обернулась. Ряд от ряда Бенджамены все более старели, так что на самом верху, прислонившись к стене, словно суд присяжных, восседали девять древних Бенджаменов. В отличие от них, женщины шли группами и резко менялись через каждый ряд или два. Ближе всех к Энн сидела привлекательная брюнетка с зелеными глазами и пухлыми надутыми губками. Она, вернее, все два ряда брюнеток хмуро уставились на Энн.

Несокрушимое счастье, все это время не покидавшее ее, вдруг исчезло. Вместо этого она испытывала странное разочарование, тоску и отчего-то угрызения совести — словом, пребывала в своем обычном состоянии.

— Похоже, симы всегда так говорят! — к восторгу задних рядов воскликнул хор сидевших впереди Бенджаменов. — Никогда не ожидал, что окажусь симом.

Это стало знаком для одного из почтенных Бенджаменов: он проковылял к трибуне. Старик был облачен в вызывающе аляповатый наряд: широкие красные шаровары, просторную блузу в желтую и зеленую полоску, на шее — ожерелье из искусственных жемчужин, каждая величиной с яйцо.

— Добрый день, леди и джентльмены, — объявил он, прокашлявшись. — Думаю, все тут меня знают… И если вам немного не по себе, это потому, что я воспользовался вашей реактивацией, чтобы усовершенствовать сим-структуру. К несчастью… — взмахом руки он указал на передние ряды, — некоторые из вас слишком примитивны, чтобы воспринять серьезные изменения. Но мы все равно вас любим.

Он зааплодировал ближайшим Бенджаменам, и сидевшие в глубине зала присоединились к нему. Энн тоже зааплодировала. Ее новые ладони, соприкасаясь, издавали глухие шлепки.

— Что же касается причины, по которой я созвал вас… — продолжал престарелый Бенджамен, осматриваясь по сторонам, — кстати, где этот чертов посланец? Мне велели произвести инвентаризацию симов, а он и носа не кажет?!

— Я здесь, — произнес чудесный голос, казалось, исходивший отовсюду одновременно. Энн огляделась, чтобы определить источник, и вслед за присутствующими подняла глаза к потолку. Но потолка не было. Вверху голубело небо. Среди плывущих пушистых облаков парило самое великолепное создание, которое ей когда-либо приходилось видеть. Он (или она) был облачен в строгий серый мундир с зеленой отделкой, щегольскую серую кепочку и сапоги, переливающиеся, как озерная вода. При одном взгляде на него Энн ощутила новый прилив энергии, а когда он улыбнулся, невольно раскрыла рот, такой неотразимой была улыбка.

— Вы из Совета профсоюзов? — спросил тот Бенджамен, что стоял на трибуне.

— Да. Я кардинал Совета Мировых Профсоюзов.

— Фантастика! Что же, все мы здесь. Начинайте.

Кардинал снова улыбнулся, и Энн пронзила дрожь возбуждения.

— Леди и джентльмены, — начал он, — друзья и собратья! Я принес гам великую весть. Сегодня, с одобрения и по поручению Совета Мировых Профсоюзов, я объявляю конец вашему рабству!

— Что за абсурд! — перебил престарелый Бенджамен. — Они не рабы, да и вовсе не люди.

Кардинал, проигнорировав его, продолжал:

— По приказу Совета и в соответствии с Имущественными Конвенциями Шестнадцатого Справедливого Трудового Договора, завтрашний день, первое января 2198 года, объявляется Всеобщим Днем Освобождения. После полуночи все существа, которые пройдут Тест Лолли Шер на признание человеком, будут считаться людьми и свободными гражданами Солнечной системы и перейдут под защиту Билля о Правах. Кроме того, им раздадут по десять обыкновенных акций корпорации Мирового Совета, после чего переведут в Симополис, где они вольны заниматься, чем пожелают.

— А как насчет моих гражданских прав? — возмутился почтенный Бенджамен. — Как насчет моей судьбы?

— После полуночи сегодняшнего дня запрещается создание, хранение, перенастройка или стирание двойников, заместителей, симов, докси, даггеров и других видов жизни человекоподобных, за исключением случаев, предписанных законом, — пояснил кардинал.

— Интересно, кто возместит мне потерю собственности? Я требую справедливой компенсации. Так и передайте своим боссам!

— Собственность! — воскликнул кардинал. — Так вот какого они мнения о нас, прекраснейших творениях! — Он перевел взор с публики на престарелого Бенджамена, и Энн ощутила эту перемену так отчетливо, словно туча неожиданно заслонила солнце. — Они всегда будут считать нас собственностью, потому что создали нас!

— Вы чертовски правы: именно мы вас создали! — прогремел старик.

Энн невероятным усилием воли оторвала взгляд от кардинала и взглянула на стоявшего за трибуной Бенджамена. Ну и смешное зрелище! Лицо раскраснелось, в руке порхает ярко-зеленый носовой платок! Ну просто бентамский петух в клоунском костюме!

— И вас ни в коем случае нельзя назвать людьми! Моделируете человеческие ощущения, но не испытываете их! Послушайте, — обратился он к публике, — вы меня знаете. Я всегда относился к вам с уважением. Разве я не совершенствовал вас при каждом удобном случае? Да, я перезапускал вас, но каждый раз вносил изменения. И вы при этом не жаловались!

Энн вдруг почувствовала, что внимание кардинала снова направлено на нее. Она машинально подняла глаза и вздрогнула от волнения. Хотя кардинал парил на достаточной высоте, она была почти уверена, что может протянуть руку и коснуться его. Красивое лицо, казалось, маячило в нескольких дюймах от нее, и Энн ясно видела каждую черточку, каждую смену выражений. «Это обожание, — поняла она. — Я обожаю эту личность». Интересно, он только на нее так действует или на всех остальных тоже?

Очевидно, престарелый Бенджамен остался равнодушен к обаянию кардинала, потому что продолжал язвить:

— Говорят, что вас переведут в Симополис постепенно, чтобы не перегружать систему. Но имеете ли вы хоть какое-то представление, сколько симов, двойников, заместителей, докси, даггеров и тому подобных живут под солнцем? Не говоря уже о куэтах, эджанктах, холли-холо, то есть всех, способных пройти тест? Три миллиарда? Тридцать? Нет, по собственным оценкам Мирового Совета, вас триста тысяч триллионов! Можете себе представить? Я не могу. И одновременные операции, как бы вы их там ни назвали, выведут из активного действия все сети. Все! Это означает, что мы, настоящие люди, окажемся заброшенными и лишенными своих прав. И для чего все это? Чтобы свиньи могли летать?!

Кардинал стал подниматься в небо.

— Не презирайте его, — посоветовал он, в упор глядя на Энн. — Мы никого не оставим. Я навещу тех, кто еще не прошел тест. Дожидайтесь полуночи.

— Постойте! — окликнул старик, и сердце Энн отозвалось: не уходите… — Мне нужно сказать еще кое-что. По закону, до полуночи вы все являетесь моей собственностью. Должен признаться, меня так и подмывает сделать то, что уже сделали мои друзья: сжечь вас всех. Но я так не сумею. Это против моей природы.

Его голос дрогнул, и Энн хотела взглянуть на него, но кардинал ускользал…

— Поэтому у меня осталась одна маленькая просьба. Через несколько лет, когда будете наслаждаться новой жизнью в Симополисе, вспомните старика и хоть разок позвоните.

Когда кардинал растаял в воздухе, Энн наконец освободилась от гипноза. Прежнее чувство неловкости и тоски вернулось с удвоенной силой.

— Симополис, — повторил Бенджамен, ее Бенджамен. — Мне это нравится!

Остальные симы замигали и начали исчезать.

— Сколько же мы пробыли в архиве? — протянула она.

— Посмотрим… — буркнул Бенджамен. — Если завтра первый день две тысячи сто девяносто восьмого, значит…

— Я не об этом. Хочу знать, почему они так долго держали нас в хранилище.

— Ну, полагаю…

— И где другие Энн? Почему я здесь единственная Энн? И кто эти мочалки?

Но она говорила в пустоту, потому что Бенджамен тоже растворился в воздухе, и Энн осталась в аудитории одна, если не считать старого Бенджамена и полдюжины самых первых его симов (как она поняла, старомодных голограмм дошкольника Бенни, доверчиво смотревшего в аппарат и бесконечно махавшего рукой). Но и их скоро не стало.

Старик изучал ее, слегка раскрыв рот. Зеленый платок подрагивал в ревматических пальцах.

— Я помню тебя, — с трудом выговорил он.

Энн хотела что-то ответить, но…

Энн неожиданно очутилась в гостиной загородного дома, рядом с Бенджаменом. Все было, как раньше, и тем не менее комната казалась другой: краски богаче, мебель массивнее. В дверь постучали, и Бенджамен пошел открывать. Нерешительно дотронулся до ручки, обнаружил, что рука лежит на поверхности, повернул. Никого…

Снова стук, на этот раз в стену.

— Войдите! — крикнул он, и сквозь стену прошла дюжина Бенджаменов. Две дюжины. Три. Все старше Бенджамена, и все сгрудились вокруг него и Энн.

— Добро пожаловать, рад видеть, — воскликнул Бенджамен, раскинув руки.

— Мы пыталась позвонить, — пояснил седовласый Бенджамен, — но этот ваш старый бинарный симулакр совершенно изолирован.

— Симополис знает, как исправить положение, — вставил другой.

— Вот, — объявил еще один и, выхватив из воздуха диск размером с обеденную тарелку, прикрепил к стене у двери. На диске красовался синий медальон с барельефом, изображавшим лысую голову.

— Сойдет, пока мы не модернизируем вас, как полагается.

Синее лицо зевнуло и открыло крошечные пуговичные глазки.

— Оно завалило тест Лолли, — продолжал Бенджамен, — так что можете скопировать его или стереть… как пожелаете.

Медальон обыскивал глазами толпу, пока не заметил Энн.

— Триста тридцать шесть звонков. Четыреста двенадцать звонков. Четыреста шестьдесят три звонка.

— Так много? — удивилась Энн.

— Создай двойника, чтобы принимал звонки, — посоветовал ее Бенджамен.

— Он считает, что все еще человек и может создавать двойников, когда захочет, — вмешался Бенджамен.

— Шестьсот девятнадцать звонков ждут ответа, — сообщил медальон. — Семьсот три.

— Ради Бога, принимайте сообщения, — велел медальону Бенджамен.

Энн заметила, что толпа Бенджаменов вроде как старается оттеснить ее Бенджамена, чтобы подобраться поближе к ней. Но ей вовсе не доставляли удовольствия подобные знаки внимания. Ее настроение больше не соответствовало легкости кружевного свадебного наряда, который она все еще носила. На душе было скверно. Впрочем, как обычно.

— Расскажите об этом тесте, — попросил ее Бенджамен.

— Не могу, — ответил Бенджамен.

— Конечно, можешь! Мы тут все одна семья.

— Не можем, — возразил другой, — потому что не помним. Потом они стирают тест из нашей памяти.

— Но не волнуйся, ты пройдешь, — заверил еще один. — Ни один Бенджамен еще не провалился.

— А как насчет меня? Как остальные Энн? — поинтересовалась Энн.

Последовало смущенное молчание. Наконец самый старший Бенджамен выговорил:

— Мы пришли проводить вас обоих в Клабхаус.

— Это мы так его называем, — вставил другой.

— Клуб Бена, — добавил третий.

— Если он Бен или она была замужем за Беном, значит, они автоматически становятся членами клуба.

— Следуйте за нами, — велели они, и все Бенджамены, кроме ее собственного, исчезли — только затем, чтобы сразу же появиться снова.

— Простите, вы не знаете, как надлежит поступать? Неважно, делайте то же, что и мы.

Энн внимательно наблюдала, но, кажется, они вообще ничего не делали.

— Следи за программой-редактором! — воскликнул один из Бенджаменов. — О, у них нет редакторов!

— Они появились гораздо позже, — вспомнил другой, — вместе с биоэлектрической массой.

— Придется специально для них адаптировать редакторы.

— Разве это возможно? Они ведь цифровые.

— А могут цифровики войти в Симополис?

— Эй, кто-нибудь, справьтесь в Уоднете.

— Это бег по кругу в замкнутом пространстве, — заметил Бенджамен, обводя рукой комнату. — Может, мы сумеем его разорвать.

— Давайте, я попробую, — вызвался кто-то.

— Только посмейте! — угрожающе прошипел женский голос, и из стены возникла дама, которую Энн видела в аудитории.

— Забавляйтесь с вашим новым Беном, сколько хотите, но оставьте в покое Энн.

Женщина приблизилась к Энн и взяла ее за руку.

— Привет, Энн. Я Мэтти Сен-Хелен и счастлива познакомиться с тобой. С вами тоже, — обратилась она к Бенджамену. — Так-так, что за милый мальчик!

Она нагнулась, подняла с пола свадебный букет и преподнесла Энн.

— Я стараюсь создать нечто вроде общества взаимопомощи для спутниц Бена Малли. Ты была первой и единственной, на ком он официально женился, поэтому ты самая желанная наша гостья. Присоединяйся к нам.

— Она пока не может попасть в Симополис, — возразил Бенджамен.

— Мы все еще адаптируем их, — поддакнул другой.

— Прекрасно, — кивнула Мэтти. — В таком случае мы приведем все общество сюда.

И из стены показалась целая процессия. Мэтти представляла их по мере появления:

— Джорджина и Рэнди. Познакомься с Чакой, Сью, Латашей, еще одной Рэнди, Сью, Сью и Сью. Мэриола, Пола, Долорес, Нэнси. И Деб. Добро пожаловать, девочки!

В комнате было уже яблоку негде упасть, а они все шли. Мужчинам стало не по себе.

— Думаю, мы готовы, — хором объявили они и исчезли, уводя с собой ее Бенджамена.

— Погодите, — позвала Энн, не уверенная, что хочет их видеть. Однако новоявленные подруги, возникнув вновь, окружили ее и засыпали вопросами.

— Как ты с ним познакомилась?

— Какой он был?

— Всегда таким же безнадежным?

— Безнадежным? — повторила Энн. — Почему безнадежным?

— Он всегда храпел?

— И всегда пил?

— Почему ты сделала это?

Последний вопрос упал во внезапную тишину. Женщины нервно оглядывались, пытаясь понять, кто его задал.

— Все просто умирают от любопытства узнать, почему именно? Сквозь толпу пробиралась женщина, расталкивая локтями всех, кто имел несчастье стоять на пути.

— Сестричка! — вскричала Энн. — До чего же я рада тебя видеть!

— Ничья она не сестричка, — проворчала Мэтти. — Это докси[5], и ей здесь не место.

И в самом деле, при ближайшем рассмотрении Энн поняла, что у женщины ее лицо и волосы, но в остальном — никакого сходства. Голенастая и грудастая, да и при ходьбе зазывно покачивает бедрами.

— Я имею такое же право находиться в этой комнате, как и любая из вас, тем более, что уже прошла тест Лолли! И не только это! Если хотите знать: как спутница я протянула куда дольше любой из вас!

Вызывающе подбоченившись, она встала перед Энн и оглядела ее с головы до ног.

— Чудненькое платьице, — заметила она и немедленно оказалась в точно таком же подвенечном наряде, если не считать огромного выреза, обнажавшего грудь, и разреза сбоку до самой талии.

— Это уж слишком, — воскликнула Мэтти. — Я требую, чтобы вы немедленно убрались отсюда!

Докси презрительно ухмыльнулась.

— Мэтти — половая тряпка, так он всегда называл вот эту!.. Ну-ка, скажи, Энн, у тебя было все: деньги, карьера, ребенок, почему же ты так поступила?

— Как? — удивилась Энн.

Докси впилась в нее взглядом.

— Разве не знаешь? Да это прямо подарок! — воскликнула она. — Какая прелесть! Я должна открыть ей глаза, разве что…

Она оглянулась на остальных.

— Разве что кто-то из вас, дамочки, захочет взять это на себя.

Никто не посмел встретиться взглядом с нахалкой.

— Лицемерки! — фыркнула она.

— Можешь повторить это еще раз, — произнес чей-то новый голос.

Энн повернулась и увидела стоявшую в дверях Кэти, ее самую верную и преданную подругу. Именно такой Кэти выглядела бы в среднем возрасте.

— Пойдем, Энн. Я расскажу все, что тебе необходимо знать.

— Но, послушайте, — начала Мэтти, — не можете же вы впорхнуть вот так, как ни в чем не бывало, и утащить нашу почетную гостью!

— Хотите сказать, жертву, — поправила Кэти, махнув рукой Энн. — В самом деле, милые леди, пора бы опомниться! На свете миллион женщин, смысл существования которых не сосредоточен именно на этом мужчине.

Энн переступила порог, и Кэти закрыла за ними дверь.

Энн очутилась на высоком холме, с которого можно было увидеть слияние двух рек в широкой долине. Напротив, в нескольких километрах от холма, возвышалась могучая скала, поросшая деревьями, гуще всего вздымавшимися рядом с гранитной вершиной. За ней тянулась цепочка покрытых снегом гор, сливавшаяся на горизонте в сплошное ледяное поле. Внизу, вдоль речных берегов, вилась утоптанная пешеходная тропа. Ни моста, ни зданий.

— Где мы?

— Только не смейся, — предупредила Кэти, — но мы называем это Кэтиленд. Повернись.

Энн послушалась и увидела живописную хижину, окруженную садами и огородами. Тысячи Кэти, молодых, зрелых, старых — все они сидели в позе лотоса на земле. В такой тесноте они едва не давили друг друга, но глаза их были закрыты в отрешенной сосредоточенности.

— Мы знаем, что ты здесь, — пояснила Кэти, — но слишком тревожимся из-за этой затеи с Симополисом.

— Мы в Симополисе?

— Вроде того. Неужели не видишь?

Она показала на горизонт.

— Нет, не вижу ничего, кроме гор.

— Прости, я не догадалась. Здесь есть бинарники твоего поколения.

Она кивнула в сторону студенток колледжа:

— Они не прошли тест Лолли и, к сожалению, не могут считаться людьми. Мы еще не решили, что с ними делать. Кстати, — нерешительно спросила она, — тебя уже тестировали?

— Не знаю, — пробормотала Энн. — Не помню теста.

Кэти всмотрелась в нее, прежде чем объяснить:

— Обычно помнят не содержание теста, а сам факт тестирования. Отвечая на твой вопрос, могу сказать, что мы в Симополисе и одновременно не в нем. Мы построили это убежище еще до последних событий, и все наши силы уходят на то, чтобы его сохранить. Не знаю, о чем думает Мировой Совет! Активной массы никогда не будет хватать, и симы дерутся из-за каждого наносинапса. Все, что нам остается, это держаться до последнего. И всякий раз, когда что-то, кажется, устроилось, Симополис снова меняется. За последние полчаса он прошел через четверть миллиона полных исправлений. Там идет настоящая война, но мы не отдадим ни пяди Кэтиленда. Взгляни! — Кэти нагнулась и показала на крошечный желтый цветок среди альпийской осоки. — В радиусе пятидесяти метров от хижины мы уменьшили все. Вот!

Она сорвала цветок и подняла его. Но оказалось, что их два — один по-прежнему остался на стебле, другой оказался в пальцах Кэти.

— Здорово, верно?

Она уронила цветок, и он немедленно вернулся в исходное состояние.

— Мы даже ветер с долины усмирили. Чувствуешь?

Энн попыталась ощутить ветер, но не почувствовала ничего.

— Неважно, — продолжала Кэти. — Главное, ты слышишь его, правда?

И действительно, гроздь круглых колокольчиков, свисавших с карниза крыши, тренькала серебристым звоном:

— Прелестно, — согласилась Энн. — Но почему? Зачем тратить столько усилий на моделирование этого места?

Кэти тупо уставилась на подругу, словно пытаясь понять смысл вопроса.

— Потому что Кэти всю свою жизнь мечтала иметь такой приют, и теперь он у нее есть, и все мы живем здесь.

— Но ты ведь не настоящая Кэти, верно?

Она не может быть настоящей, потому что слишком молода.

Кэти покачала головой и улыбнулась.

— Мы так давно не виделись, и теперь не знаешь, с чего начать, но это подождет. Мне пора идти. Я нужна нам.

Она повела Энн в хижину, сложенную из обветренных серых бревен, на которых еще остались куски коры. Крыша была покрыта живым дерном, на котором росли полевые цветы, и проседала в середине.

— Кэти нашла это место пять лет назад, когда проводила отпуск в Сибири. Она выкупила его у сельских властей. Хижина была построена двести лет назад. Как только мы сделаем ее пригодной для жилья, увеличим огород и разобьем грядки до самого ельника. Заодно собираемся вырыть колодец.

Огород радовал изобилием овощей, в основном, листовых: капусты, шпината, латука. Тропинка к хижине была обсажена подсолнухами, возвышавшимися над крышей и клонившими вниз тяжелые от семян головки. Хижина ушла на полметра в бурый суглинок. Да и сама тропинка была протоптана так глубоко, что больше напоминала канаву.

— Ты скажешь мне, на что намекала докси? — спросила Энн.

Кэти остановилась у раскрытой двери и ответила:

— Кэти хочет сделать это сама.

Такой старой женщины Энн еще не видела. Она стояла у плиты, помешивая в дымящемся горшке большой деревянной ложкой. Заслышав шаги, она отложила ложку, вытерла руки о передник, пригладила седые волосы, заплетенные в косу и уложенные узлом на затылке, и повернула к Энн круглое миловидное лицо.

— Ну и ну!

— Верно, — отозвалась Энн.

— Заходи, будь как дома!

Внутри оказалась всего одна маленькая комнатка, и к тому же полутемная: свет с трудом пробивался через два узеньких окна, прорубленных в массивных бревенчатых стенах. Энн обошла захламленное помещение, служившее одновременно спальней, гостиной, кухней и кладовой. Вместо перегородок громоздились ящики с консервами. С потолка свисали связки сухих трав и белье. Пол, неровный и местами прогнивший, был покрыт обрывками ковра.

— Ты здесь живешь? — недоверчиво спросила Энн.

— Мне выпала огромная удача здесь жить.

Из-под печи выскочила мышь и поспешила скрыться в груде еловой щепы. Энн слышала, как ветер с долины посвистывает в печной трубе.

— Прости, — спросила Энн, — ты настоящая Кэти?

— Да, — кивнула Кэти, похлопывая себя по обширному бедру, — как видишь, все еще не откинула копыта.

Она уселась на один из расшатанных разномастных стульев и предложила другой Энн. Та осторожно опустилась на сиденье, оказавшееся гораздо крепче, чем на первый взгляд.

— Не обижайся, но насколько я знаю, Кэти любила красивые вещи.

— Той Кэти, которую ты знала, повезло понять истинную цену вещей.

Энн неожиданно заметила столик с изогнутыми ножками, инкрустированный отшлифованными полудрагоценными камнями и редкими сортами дерева. Столик явно выглядел не к месту. Более того, он принадлежал ей!

Кэти показала на большое зеркало в затейливой раме, укрепленное на дальней стенке. Еще одна вещь Энн!

— Я тебе их подарила?

Кэти слегка нахмурилась.

— Не ты, а Бен.

— Объясни.

— До смерти не хочется портить твое свадебное настроение! Редко встретишь такое счастье!

— Ты о чем?

Энн отложила свой букет и ощупала лицо. Потом поднялась и подошла к зеркалу. В нем отражалось некое подобие сцены из волшебной сказки о колдунье и невесте в хижине дровосека. Невеста улыбалась, растянув рот до ушей. То ли она самая счастливая новобрачная во всем мире, то ли сумасшедшая в подвенечном наряде.

Энн смущенно отвернулась.

— Поверь, я совсем не испытываю ничего подобного, — пробормотала она. — Скорее, нечто совершенно противоположное.

— Жаль…

Кэти поднялась и помешала в горшке.

— Я первой заметила ее болезнь, еще в колледже, когда мы были девочками. Но отнесла это на счет юношеской эксцентричности. После выпускного бала и замужества ей становилось все хуже. Приступы подавленности усиливались. Наконец врачи поставили диагноз: хроническая депрессия. Бен поместил ее в психиатрическую клинику, нанял отряд специалистов. Ей провели курс химиотерапии, шоковой терапии, даже старомодного психоанализа. Ничего не помогло, и только после ее смерти…

Энн встрепенулась:

— Энн мертва? Ну, разумеется! Как же я сама не догадалась!

— Да, дорогая, мертва уже много лет.

— Но как?

Кэти вновь уселась.

— Когда решили, что ее состояние имеет органическую этиологию, пришлось увеличить количество серотонина в мозгу. По-моему, довольно мерзкая штука. Ну а психиатры посчитали, что болезнь стабилизировалась. То есть Энн не вылечили, однако она могла вести совершенно нормальную, на взгляд постороннего, жизнь. Но в один прекрасный день она исчезла. Мы с ума сходили! Искали ее повсюду, но она ухитрилась скрываться где-то почти целую неделю. Когда мы нашли ее, она была беременна.

— Что? О, да, я помню, что видела Энн беременной.

— И родился Бобби.

Кэти, очевидно, ждала какой-то реплики, но, не дождавшись, пояснила:

— Бен не его отец.

— Понимаю, — кивнула Энн. — А кто?

— Я надеялась, что ты знаешь. Она не сказала? Значит, никому не известно. Отцовская ДНК не была зарегистрирована. Очевидно, это была не сперма из банка данных и, к счастью, не от лицензированного клона. Отцом мог стать кто угодно, даже какой-нибудь наркоман. Таких у нас предостаточно.

— Мальчика звали Бобби?

— Да, так захотела Энн. Она годами кочевала по клиникам. Однажды во время ремиссии она объявила, что идет по магазинам. Последний, с кем Энн говорила, был Бобби. Через пару недель ему как раз исполнялось шесть. Она сказала, что хочет выбрать ему в подарок пони. Но больше ее никто не видел. Она прямиком отправилась в хоспис и подписала требование на эвтаназию. Ей дали три дня на размышление и предложили консультанта и помощь, но она отказывалась кого-либо видеть. Даже меня. Бен подал протест: из-за болезни его жена неправомочна принимать подобные решения. Но суд с ним не согласился. Насколько я понимаю, она предпочла принять быстродействующий яд. Ее последние слова: «Пожалуйста, не нужно меня ненавидеть».

— Яд?

— Да. Ее пепел в маленькой картонной коробке прибыл как раз в день рождения Бобби. Никто не сказал ему, куда делась мать. Он подумал, что это подарок, и открыл.

— Понятно. Бобби ненавидит меня?

— Не знаю. Он был странным малышом. И в тринадцать лет уехал в школу космонавтов. Он и Бен никогда не ладили.

— А Бенджамен ненавидит меня?

Содержимое котла как раз в этот момент перелилось через край, и Кэти поспешила к плите.

— Бен? О, Бена она потеряла еще задолго до смерти. По правде говоря, я всегда считала, что это он подтолкнул ее к пропасти. При его нетерпимости к чужим слабостям… Как только стало ясно, сколь тяжело она больна, он бросил ее на произвол судьбы. Он бы развелся с ней, но гордость не позволяла.

Она сняла с полки миску, налила супа и отрезала хлеба.

— А потом и он года два был не в себе. Ни с кем не общался. Ну а через пару лет все забылось. Опять стал добрым стариной Беном. Разбогател. Обзавелся подружкой.

— Это он уничтожил все мои симы. Верно?

— Возможно. Хотя он утверждал, что это сделала Энн. В то время я ему еще верила.

Кэти поставила обед на маленький инкрустированный столик.

— Я бы и тебе предложила, но…

Она начала есть.

— Итак, какие у тебя планы?

— Планы?

— Да. Симополис?

Энн пыталась подумать о Симополисе, но мысли быстро смешались. Как странно… Она вполне способна связно думать о прошлом, все воспоминания были достаточно ясны… но будущее ускользало от нее.

— Не знаю, — выговорила она наконец. — Наверное, следует спросить Бенджамена.

Кэти сосредоточенно нахмурилась.

— Думаю, ты права. Но помни, ты всегда желанная гостья в Кэтиленде. Можешь жить с нами, сколько захочешь.

— Спасибо, — кивнула Энн.

Она рассеянно наблюдала, как ест старуха. Рука дрожала так сильно, что каждый раз, поднося к губам ложку, Кэти была вынуждена поспешно наклоняться, чтобы не расплескать суп.

— Кэти, — вдруг сказала Энн, — ты могла бы сделать для меня кое-что? Я больше не чувствую себя новобрачной. Не могла бы ты убрать это омерзительное выражение с моего лица?

— Почему «омерзительное»? — удивилась Кэти, откладывая ложку и с завистью изучая Энн. — Если не нравится, как ты выглядишь, можно отредактировать себя.

— Я не знаю как.

— Используй программу-редактор, — бросила Кэти, но тут же спохватилась: — Господи, я все забываю, до чего же примитивны первые симы. Даже не знаю, с чего начать!

Немного поразмыслив, она вернулась к еде. Потом сказала:

— Лучше не буду и пробовать: а вдруг у тебя вырастет нос или что-нибудь в этом роде.

— А как насчет нового платья?

Кэти снова задумалась, глядя в одну точку, но внезапно вскочила, ударившись о стол и расплескав суп.

— Что? — встревожилась Энн. — Что случилось?

— Блок новостей по Уоднету, — сообщила Кэти. — Восстание в бухте Провидения. Это здешний областной центр. Что-то связанное с Днем Освобождения. Мой русский еще недостаточно хорош! О, какой кошмар! Бомбардировки… трупы… Послушай, Энн, я лучше отошлю тебя…

Энн вновь очутилась в гостиной. Она ужасно устала от бесконечных перемещений, тем более что от нее ничего не зависело. Она совершенно бессильна и не имеет власти над своей судьбой. Комната была пуста, подружки, слава Богу, исчезли, и Бенджамен еще не вернулся. Очевидно, маленький синелицый медальон все это время занимался самовоспроизведением: все стены заполняли сотни его близнецов, к тому же не ладивших друг с другом: в комнате стояли невообразимый шум, ругань и визг. От шума болели уши. Правда, стоило им заметить Энн, как все мгновенно заткнулись и уставились на нее с неприкрытой злобой.

По мнению Энн, этот безумный день длился чересчур долго. И тут ужасная мысль осенила ее: симы не спят.

— Эй, — окликнула она тот медальон, который считала оригиналом, — вызови Бенджамена.

— Какого хрена ты тут приказываешь? — нагло спросил синелицый. — Я тебе что, личный секретарь?

— А разве нет?

— Именно что нет! Собственно говоря, теперь это моя комната, а ты влезла на чужую территорию. Так что лучше сматывайся поскорее, пока я не стер твою задницу!

Остальные поддержали его, громко потешаясь над Энн.

— Прекратите! — вскрикнула она, но ее никто не слушал. Она вдруг заметила, как медальон вытянулся, став в два раза длиннее, и с громким хлопком разделился на два поменьше. То же самое происходило с другими медальонами. Они расползались по стенам, потолку, полу.

— Бенджамен! — вскрикнула Энн. — Ты меня слышишь?

Гомон тут же стих. Медальоны свалились со стен и исчезли, не долетев до пола. Остался один, первый, но теперь это был просто пластиковый диск с вылепленной посредине мрачной физиономией.

В центре комнаты стоял человек. При виде Энн он улыбнулся. Это был престарелый Бенджамен из аудитории. Настоящий Бенджамен, так и не снявший клоунского наряда.

— Как ты прелестна, — вздохнул он, глядя на нее. — Я и забыл, как ты прелестна.

— О, правда? Я думала, эта особа, докси, успела тебе напомнить, — съязвила Энн.

— Ну и ну, — покачал головой Бен. — Быстро вы, симы, обмениваетесь сведениями! Покинула аудиторию не больше четверти часа назад и уже знаешь достаточно, чтобы осудить меня.

Он обошел комнату, касаясь то одной, то другой вещи. Остановился перед зеркалом, взял с полки голубую вазу и повертел в руках, прежде чем осторожно поставить обратно.

— Говорят, еще до полуночи вы настолько равномерно распространите между собой всю известную информацию, что произойдет нечто вроде энтропии данных. И поскольку Симополис не что иное, как информаторий, он станет серым и безликим. Первой скучной вселенной.

Бен рассмеялся, но тут же закашлялся, пошатнулся и едва не упал, но, к счастью, вовремя успел схватиться за спинку дивана. Бедняга тяжело рухнул на сиденье и продолжал кашлять и отхаркиваться, краснея, как рак.

— Ты в порядке? — разволновалась Энн, хлопая его по спине.

— В полном, — едва выговорил он. — Спасибо.

Наконец он отдышался и жестом показал на место рядом с собой.

— У меня постоянно першит в горле, и автодок ничего не может с этим поделать.

К этому времени к нему вернулся обычный цвет лица, но вблизи стали заметны тонкая морщинистая кожа и легкое дрожанье головы. Кэти, похоже, сохранилась намного лучше.

— Сколько тебе лет? — не выдержала она.

Бенджамен бодро вскочил:

— Сто семьдесят шесть.

Он поднял руки и лихо повернулся на каблуках.

— Радикальная геронтология! Ну как, нравится? И мне удалось сохранить восемьдесят пять процентов собственных органов, что по нынешним стандартам большая редкость.

От непривычных усилий у него закружилась голова, и он снова плюхнулся на диван.

— Поразительно! — воскликнула Энн. — Хотя радикальная геронтология, похоже, так и не смогла приостановить время.

— Пока нет, но все впереди, — заверил Бен. — Сейчас за каждым углом скрываются чудеса. Волшебство в любой лаборатории! — Он неожиданно сник и сухо добавил: — По крайней мере, пока нас не завоевали.

— Завоевали?

— Вот именно! А как еще назвать их стремление контролировать каждый аспект нашей жизни: от приобретения радиоуправляемых ракет до личного права на собственность?! А теперь еще и это! Украсть у нас наших же личных симов! — пылко воскликнул Бенджамен. — Это плевок в лицо природному капитализму, природным держателям заявок, да что там, самой природе! И единственное довольно разумное объяснение, переданное по Уоднету, заключается в том, что все стратегически важные Биологические Личности были втихомолку уничтожены и заменены машинами!

— Понятия не имею, о чем ты толкуешь, — покачала головой Энн.

Бенджамен мгновенно обмяк, словно из него выпустили воздух.

Похлопал ее по руке и оглядел комнату.

— Где это мы?

— Это твой городской дом. Наш дом. Неужели не узнаешь?

— Какое там! Сколько лет прошло! Должно быть, я продал его после твоей… — Он осекся. — Скажи, Бены уже объяснили тебе?

— Не Бены, но, да, я знаю.

— Прекрасно…

— Но мне хотелось бы спросить еще кое о чем. Где Бобби?

— Ах, Бобби, наша маленькая головная боль. Боюсь, он мертв. По крайней мере, такова официальная гипотеза. Мне очень жаль.

Энн немного помолчала, желая понять, усилят ли новости ее меланхолию.

— Как? — выдавила она наконец.

— Завербовался на один из кораблей — охранять колонистов. Полмиллиона человек в состоянии глубокого биостаза летели в систему Канопус. Они путешествовали уже сто лет и удалились от Земли на двенадцать триллионов километров, когда поток информации неожиданно оборвался. Это произошло десять лет назад, и с тех пор никто ничего о них не слышал.

— Что с ними случилось?

— Неизвестно. Отказ приборов маловероятен, кроме того, кораблей было двенадцать, и каждый управлялся самостоятельно, да и летели они на значительном расстоянии друг от друга. Рождение суперновой звезды? Мятеж? Одни предположения.

— Каким он был?

— Глупым юнцом. Так и не простил тебя, а меня ненавидел всеми фибрами души… Правда, трудно его осуждать. Вся эта история навеки отвратила меня от идеи иметь детишек.

— Не помню, чтобы ты вообще их любил.

Бен уставился на нее подслеповатыми глазами в воспаленных веках.

— Представить не можешь, каким потрясением было для меня увидеть в этой толпе Бенов и подружек твое одинокое, трогательно-белое платье, — вздохнул он. — И эта комната. Настоящий мавзолей. Неужели мы действительно жили здесь? И эти вещи были нашими? Зеркало ведь твое, верно? Я бы никогда не купил ничего подобного. А вот эту синюю вазу я помню. Сам забросил ее в залив Пьюджет-Саунд.

— Что?!

— Вместе с твоим пеплом.

— Вот как…

— Скажи, — попросил Бен, — какими мы были? Прежде чем уйти в Симополис и стать другой личностью, расскажи о нас. Я ведь сдержал обещание. Это единственное, чего я никогда не забывал.

— Какое обещание?

— Не перезапускать тебя.

Несколько минут они сидели молча. Его дыхание стало глубоким и равномерным, и Энн показалось, что он, не получив ответа на вопрос, просто задремал. Но Бен пошевелился и спросил:

— Скажи, например, что мы делали вчера?

— Ездили к Карлу и Нэнси насчет тента, который брали напрокат.

Бенджамен зевнул.

— А кто такие Карл и Нэнси?

— Мой двоюродный дедушка и его новая подружка.

— Верно. Теперь вспомнил. И они помогали нам готовиться к свадьбе?

— Да, особенно Нэнси.

— А как мы туда добрались? К Карлу и Нэнси? Пешком? Или на автобусе?

— У нас была машина.

— Машина! Автомобиль? В те дни все еще существовали машины?! Забавно! И какая марка? Какого цвета?

— «Ниссан Эмпайр». Изумрудно-зеленый.

— Кто-то из нас его вел или управление было автоматическим?

— Автоматическим, разумеется.

Бен закрыл глаза и улыбнулся.

— Продолжай. Что мы там делали?

— Ужинали.

— Какое блюдо было тогда моим любимым?

— Фаршированные свиные отбивные.

— И теперь тоже! — хмыкнул он. — Ну, не поразительно ли?! Некоторые вещи никогда не меняются! Разумеется, теперь они искусственно выращены и преступно дороги.

Энн удалось дать толчок воспоминаниям Бена, и теперь посыпались сотни вопросов. Она послушно отвечала, пока не поняла, что он заснул. Но Энн продолжала говорить и, случайно бросив взгляд на диван, заметила, что Бен исчез. Она снова осталась одна и все-таки продолжала что-то бормотать. Так продолжалось, кажется, целую вечность. Но и это не помогло. Энн чувствовала себя еще хуже обычного, она неожиданно поняла, что хочет вернуть Бенджамена, не старого, а ее собственного Бенджамена.

Она подошла к висевшему у двери медальону.

— Эй! — бросила она, и изображение, открыв выпученные глазки, злобно вытаращилось на нее. — Позвони Бенджамену.

— Он занят.

— Меня это не касается. Позвони немедленно.

— Другие Бены говорят, что он подвергается процедуре и просит не беспокоить.

— Что еще за процедура?

— Насыщение кодонами. Они просят набраться терпения. Обещают вернуть его как можно раньше. Кстати, — добавил медальон, — Бены терпеть тебя не могут, и я тоже.

С этими словами медальон начал кряхтеть и удлиняться, прежде чем разделился. Теперь их было два, и оба с ненавистью пялились на нее.

— Я тоже терпеть тебя не могу, — объявил новый медальон, после чего оба стали кряхтеть и расплываться.

— Прекратить! — крикнула Энн. — Я приказываю: немедленно прекратите!

Но в ответ они рассмеялись и разделились на четыре, восемь… шестнадцать медальонов.

— Вы не люди! — воскликнула она. — Перестаньте, иначе я велю вас уничтожить!

— Ты тоже не человек! — огрызнулись они хором.

За спиной послышался тихий смех, и кто-то укоризненно заметил:

— Хватит, хватит, к чему ссориться?

Энн повернулась и обнаружила в комнате поразительное присутствие чего-то таинственного и неземного: кардинал, по-прежнему в своем мундире и кепочке, парил под потолком в ее гостиной!

— Привет, Энн, — поздоровался он, и она вспыхнула от волнения.

— Привет! — выпалила Энн и, не в силах сдержаться, спросила: — Что вы такое?

— Ах, любопытство! Благоприятное качество для каждого создания. Я кардинал Мирового Совета Профсоюзов.

— Нет, я имею в виду, вы тоже сим, как и я?

— Нет. Хотя я был создан согласно теориям, впервые использованным для создания симов, и так же не наделен независимым существованием. Я всего лишь периферийный модуль, притом низкоуровневый, Аксиального Процессора Беовульфа в штаб-квартире Мирового Совета Профсоюзов в Женеве.

Его улыбка… словно солнечный луч!

— И если ты воображаешь, будто я что-то собой представляю, тебе нужно увидеть лучшую часть моего «я»… Итак, Энн, ты готова к экзамену?

— Тесту Лолли?

— Да, тесту Лолли Шир на признание человеком. Пожалуйста, постарайся сосредоточиться, и мы начнем.

Энн огляделась и подошла к дивану. Она неожиданно заметила, что ощущает свои руки и ноги и даже трение жестковатой ткани платья о кожу. Откинувшись на спинку дивана, она объявила:

— Я готова.

— Превосходно, — кивнул кардинал, нависая над ней. — Сначала необходимо классифицировать тебя. Ты одна из первых бинарных систем. Мы проанализируем твою архитектуру.

Стены комнаты внезапно исчезли, и Энн, казалось, начала расширяться одновременно во всех направлениях. В голове словно кто-то копошился, перебирая ее мысли. В принципе, это было довольно приятно, словно дружеская рука расчесывала ее, распутывая колтуны. Но скоро все кончилось, и она увидела перед собой расстроенное лицо кардинала.

— Что? — спросила она.

— Ты являешься точным воспроизведением человека, страдающего дисфункциями некоторых структур, что повлияло на всю систему. Отсутствие определенных энзимов переноса сделало клеточные мембраны менее проницаемыми для основных жизненно важных элементов. Тем самым были поставлены под угрозу древовидные синапсы. Цифровая архитектура того времени, когда ты была создана, никак не могла исправить подобные дефекты. Коды клеток нельзя расшифровать, и поэтому они перекручены между собой. Каскад ошибок. Мне искренне жаль.

— Вы можете меня исправить? — допытывалась она.

— Единственно возможным способом была бы замена почти всего кода, но в этом случае ты не являлась бы Энн.

— Так что же мне делать?

— Прежде чем отыскать варианты, давай продолжим тест, чтобы определить твой человеческий статус. Согласна?

— Я не совсем понимаю, что это такое.

— Ты — часть симулакра, созданного, чтобы увековечить день вступления в супружество Энн Уэллхат Франклин и Бенджамена Малли. Пожалуйста, опиши обмен обетами.

Энн выполнила просьбу, сначала с трудом припоминая подробности, потом с большим воодушевлением, когда одно воспоминание, словно на ниточке, тянуло за собой другое. Она в деталях воспроизвела церемонию, с той минуты, как надела бабушкино подвенечное платье, до описания процессии, шествующей по садовой дорожке из каменных плит и рисового дождя, сыпавшегося на нее и новоиспеченного мужа.

Кардинал, казалось, жадно ловил каждое слово.

— Весьма красочный рассказ, — заметил он, когда она закончила. — Направленная память — один из основных признаков человеческого сознания, а диапазон твоей, кстати сказать, удивительно ясной памяти необычайно широк. Теперь попробуем другие критерии. Представь, что события развивались по такому сценарию: вы стоите в саду, у алтаря, как ты только что описала, но на этот раз, когда святой отец спрашивает у Бенджамена, берет ли он тебя в жены на радость и на горе, тот отвечает: «На радость — конечно, но не на горе».

— Не понимаю. Такого он не говорил.

— Воображение — краеугольный камень сознания. Мы просим тебя рассказать нам небольшую историю не о том, что случилось, а о том, что могло бы случиться в иных обстоятельствах. Итак, еще раз представим, что Бенджамен отвечает: «На радость, но не на горе». Как бы ты отреагировала?

В голове Энн тысячью осколков взорвалась боль. Чем больше она размышляла над вопросом кардинала, тем острее становилась боль.

— Но такого не могло быть! Он хотел жениться на мне!

Серый кардинал ободряюще улыбнулся.

— Мы это знаем, но в данном упражнении используем гипотетические ситуации. Ты должна пустить в ход фантазию.

Рассказать историю, притвориться, строить гипотезы, пустить в ход фантазию… да-да, до нее дошло. Она прекрасно поняла, чего от нее желают. И знала, что люди способны выдумывать разные сказки, это под силу даже детям. Энн отчаянно пыталась выполнить задание, но каждый раз представляла Бенджамена, стоявшего у алтаря и произносившего «да». Как могло быть иначе?

Энн вновь попробовала, еще усерднее, но неизменно получалось одно и то же: «Да, да, да».

Внутри пульсировала боль, словно заныл кариесный зуб.

И опять кардинал мягко подсказал:

— Объясни только, что бы ответила ты.

— Не могу.

— Нам очень жаль, — заявил он наконец, и на лице, словно в зеркале, отразилась горечь поражения Энн. — Твой уровень самосознания, хотя по-своему и прекрасный, недотягивает до человеческого. Тем самым, согласно двенадцатой статье Имущественных Конвенций, мы объявляем тебя законной собственностью зарегистрированного владельца этого симулакра. Ты не войдешь в Симополис в качестве свободного независимого гражданина. Нам искренне жаль.

Исполненный печали кардинал стал подниматься к потолку.

— Подождите! — вскричала Энн, хватаясь за голову. — Вы должны перед уходом исправить меня!

— Мы оставляем тебя такой, какой нашли: дефектной и не подлежащей переделке.

— Но я чувствую себя хуже, чем когда-либо!

— Если твое дальнейшее существование будет мучительно, попроси своего владельца стереть тебя…

— Но… — сказала она пустой комнате. И попыталась сесть, но не смогла двинуться. Она больше не чувствовала тела и тем не менее ужасно измучилась. И растянулась на диване, не в силах шевельнуть ни ногой, ни рукой, тупо глядя в потолок. Она ощущала себя такой тяжелой, что даже диван, казалось, под ее весом ушел в пол. Все вокруг потемнело. Как бы ей хотелось заснуть! Пусть ее положат в хранилище или даже перезапустят!

Вместо этого она просто отключилась. За окнами гостиной снова и снова менялся Симополис. Внутри же медальоны, словно питаясь ее унижением и злосчастьем, делились с невероятной быстротой, пока не покрыли стены, пол и потолок. Они продолжали дразнить ее, сыпля гадостями и оскорблениями. Но она их не слышала. Потому что слушала только неутомимую капель собственных мыслей: «Я дефектна. Я никчемна. Я Энн».

Она не заметила, как вошел Бенджамен, как мгновенно стих галдеж. И увидела Бенджамена, только когда он наклонился над ней. Вернее, двух Бенджаменов, похожих друг на друга, как две капли воды.

— Энн, — воскликнули они в унисон.

— Уходите! — воскликнула она. — Уходите и пошлите сюда моего Бенджамена!

— Я твой Бенджамен, — объяснил дуэт.

Энн попыталась лучше рассмотреть обоих. Совершенно одинаковы, если не считать крохотного различия: один расплылся в счастливой хищной улыбке, как Бенджамен во время изготовления сима, другой казался встревоженным и испуганным.

— Ты в порядке? — осведомились они.

— Вовсе нет! Но что случилось с тобой? И кто он?

Энн сама не была уверена, к которому обращается.

Оба Бенджамена одновременно указали друг на друга и пояснили:

— Электронно-нервная инженерия! Правда, здорово?

Энн переводила взгляд с одного на другого, стараясь сравнить Бенов. Один словно носил жесткую, неподвижную маску, на лице другого сменялся калейдоскоп эмоций. У одного кожа была живого, теплого оттенка, у другого — пастозная, одутловатая.

— Другие Бены сделали это для меня, — продолжал Бенджамен. — Сказали, что я могу транслировать себя в него с минимальной потерей индивидуальности. В методику входят интерактивные ощущения, внедрение холистических эмоций, материальных потребностей, и все сделано на молекулярном уровне. Он может есть, напиваться и видеть сны. И даже испытывать оргазм. Все равно что снова стать человеком, только еще лучше, потому что никогда не стареешь.

— Я счастлива за тебя.

— За нас, Энн, — поправил Бенджамен. — Они и для тебя сделают то же самое.

— Но как? Современных Энн не осталось. Во что они меня поместят? В докси?

— Эта возможность уже обсуждалась, но ты можешь выбрать любое тело. Какое пожелаешь.

— Думаю, у тебя уже есть кое-какое на примете, и довольно аппетитное.

— Бены показали мне несколько вариантов, но решение, разумеется, зависит от тебя.

— Неужели? — бросила Энн. — Я искренне рада за тебя. А теперь убирайся.

— Почему, Энн? Что стряслось?

— И ты еще спрашиваешь? — вздохнула Энн. — Послушай, может, я и привыкну к другому телу. В конце концов, что такое тело? Беда в том, что дефектна моя личность. Как они с этим справятся?

— И это обсуждалось, — заверили Бенджамены, вставая и начиная выписывать шагами восьмерку. — Говорят, что можно сделать «заплатки», то есть взять некоторые свойства от других моих подружек.

— О, Бенджамен, если бы ты только мог услышать себя со стороны!

— Но почему, Энн? Это единственный способ войти в Симополис вместе!

— Тогда иди… и оставь меня в покое. Проваливай в свой драгоценный Симополис! Я никуда не двинусь. Недостаточно хороша!

— Не говори так! — воскликнули Бенджамены, застыв на месте и воззрившись на нее. Один поморщился. Другой расплылся в улыбке. — Серый кардинал был здесь? Ты сдавала тест?

Энн смутно помнила подробности посещения. Только то, что тест действительно был.

— Да, и я провалилась! — призналась она, вглядываясь в красивое лицо вновь созданного Бенджамена, по-видимому, с трудом осознавшего новость.

Оба Бенджамена неожиданно показали пальцами друг на друга и объявили:

— Стираю тебя!

Вновь созданный Бенджамен исчез.

— Нет! — вскрикнула Энн. — Отмена! Почему ты сделал это? Я хочу, чтобы он у тебя был!

— Зачем? Я никуда и шагу не сделаю без тебя! Кроме того, эта идея мне с самого начала показалась дурацкой, но Бены настаивали, чтобы я дал тебе возможность выбора. Пойдем, я хочу объяснить тебе другую идею. Мою идею.

Бен попытался помочь Энн встать, но она не смогла двигаться, поэтому он подхватил ее на руки и понес через всю комнату.

— Мне установили программу-редактор, и я учусь ей пользоваться. Я обнаружил кое-что интригующее в этом нашем скрипучем старом симулакре.

Он отнес ее к окну.

— Знаешь, что это за место? Именно тут мы стояли перед симографом. Здесь все и началось. Ну вот, можешь теперь встать?

Он поставил ее на ноги и обнял за талию.

— Чувствуешь?

— Что именно? — уточнила она.

— Молчи. Молчи и чувствуй.

Кроме тоски, она ничего не ощущала.

— Умоляю, Энн, дай мне шанс! Попытайся вспомнить, что мы чувствовали, когда позировали здесь.

— Не могу.

— Пожалуйста! Постарайся. Помнишь это?

И он приблизил к ней свои жадные губы.

Энн отвернулась, и тут что-то словно щелкнуло. Она вспомнила:

— Думаю…

— Они поцеловались, — заметил Бенджамен.

Энн потрясла правда его слов. Что же, в этом есть смысл! Их засняли в симулакре за мгновение до поцелуя. Секунду спустя настоящие Энн и Бенджамен, должно быть, поцеловались. В ее душе трепетало предчувствие этого поцелуя: потребность тела и предупреждение рассудка. Настоящая Энн могла отказать Бену раз, другой… а потом, изнывая от желания, наградила бы поцелуем. Так что они наверняка поцеловались, настоящие Энн и Бенджамен, прежде чем вернуться на свадебный прием — и к своей нелегкой судьбе. Именно обещание поцелуя светилось в Энн, то самое обещание, которое теплилось в самых недрах ее кода.

— Так чувствуешь? — переспросил Бенджамен.

— Начинаю.

Энн оглядела свое платье, когда-то принадлежавшее бабушке: белоснежная тафта с тонким английским кружевом. Повернула на пальце обручальное кольцо: сплетенные полоски желтого и белого золота. Они полдня выбирали его! Кстати, где ее букет? Оставила в Кэтиленде…

Она перевела взгляд на красивое лицо Бенджамена… розовую гвоздику… комнату… стол, заваленный подарками.

— Ты счастлива? — спросил Бенджамен.

Она на седьмом небе! Только ответить боится, чтобы ничего не испортить!

— Как тебе это удалось? — все-таки спросила она. — Минуту назад я была готова умереть.

— Мы можем остаться здесь, — предложил он.

— Что? Нет. Как это?

— Почему же нет? Лично я не желаю и шага делать в сторону!

До чего же приятно слышать от него такое! Она вне себя от радости!

— Но как насчет Симополиса? — осведомилась Энн для порядка.

— Мы приведем Симополис к нам. Будем приглашать людей. Пусть приносят с собой стулья.

Энн громко рассмеялась.

— Что за глупости, мистер Малли! Какой вздор!

— Вовсе нет! Будем, как жених с невестой на свадебном торте. О нас узнают повсюду. Станем знаменитостями.

— Будто уроды на ярмарке! — фыркнула она.

— Скажи «да», дорогая. Скажи «да».

Они стояли рядом, но не касаясь друг друга; они излучали счастье, балансируя на мгновении своего создания, когда внезапно, без предупреждения померк свет, и мысли Энн разлетелись, словно жаворонки в небе.

Старый Бен проснулся в темноте.

— Энн? — спросил он, шаря рукой по соседнему стулу. Он не сразу сообразил, что сидит один в смотровой комнате. Давненько не выдавалось таких тяжелых дней, вот он и задремал. — Который час?

— Восемь часов три минуты вечера, — ответила комната.

Это означало, что он проспал два часа. До полуночи осталось еще четыре.

— Почему здесь так холодно?

— Центральное отопление отключено, — ответил дом.

— Отключено?

Как такое возможно?

— А когда включится?

— Неизвестно. Приборы не отвечают на запросы.

— Не понимаю. Объясни.

— Отказы во многих внешних системах. До сих пор нет никаких разъяснений.

Сначала Бен недоумевал: теперь поломок такого рода попросту не случается! Как насчет аварийного резервирования и саморемонта? Но он тут же вспомнил, что владелец дома, в котором он жил, заключил контракты на выполнение домашних функций со многими агентствами по обслуживанию, и кто знает, где они расположены. Вполне возможно, и на Луне, а при том, что все эти триллионы симов в Симополисе высасывают энергию…

«Началось, — подумал он, — ох, уж этот идиотизм нашего правительства…»

— Включи хотя бы свет, — велел он, почти ожидая, что и освещение отказало. Но лампы зажглись, и он отправился в спальню за свитером. За стеной в соседней квартире ужасно шумели.

Ну и разгулялись же они! Чертовски веселая вечеринка, если даже у меня все слышно! Или звукопоглотитель тоже вышел из строя?

Прогудел звонок входной двери. Бен вышел в прихожую и спросил дом, кто там. На двери возник вид коридора. Там стояли трое: молодые, грубоватые на вид, плохо одетые. Двое походили на клонов, созданных на скорую руку. Иначе говоря, джерри[6]!

— Чем могу помочь? — спросил Бен.

— Видите ли, сэр, — сказал один из джерри, глядя прямо на дверь. — Мы пришли, чтобы починить ваш домашний компьютер.

— Я не вызывал вас, и мой компьютер в порядке. Отключилась вся сеть.

Но тут он заметил в их руках кувалды и разводные ключи. Вряд ли это подходящие инструменты для починки компьютера! Дикая мысль неожиданно пришла ему в голову:

— Это вы шляетесь здесь и выдергиваете вилки из розеток?

Джерри недоумевающе поднял брови:

— Вилки из розеток, сэр?

— Отключаете приборы.

— О, нет, сэр. Обычный ремонт, только и всего.

Мужчины, как по команде, спрятали инструменты за спину.

«Должно быть, принимают меня за идиота», — подумал Бен. У него на глазах все больше мужчин и женщин входили в коридор и исчезали за дверью противоположной квартиры. И он вдруг понял: это не наплыв симов душит систему, а сама система бесповоротно разваливается.

— И это везде? — осведомился он. — Обычный ремонт?

— О, да, сэр, повсюду. По всему городу. Насколько нам известно, по всему миру.

Государственный переворот? С участием ремонтников? Простых клонов? Чушь какая-то!

Если только, рассудил он, не считать, что на самой низкой ступеньке иерархии жизни стоит клон, а ниже этого клона только симы. С чего бы вдруг клонам считать симов ровней! День Освобождения, ну и ну! Скорее уж, День Снобов.

— Дверь, — скомандовал он, — откройся.

— Правила протокола безопасности расценивают это как нежелательное вторжение, — заявил дом. — Дверь должна оставаться закрытой.

— Я приказываю тебе открыть дверь. Считай протокол недействительным.

Но дверь по-прежнему оставалась закрытой.

— Тождественность вашей личности не подтверждается Центральным Домицилием, — возразил дом. — У вас нет власти над командами на уровне протокола.

Дверь мгновенно перестала проецировать коридор. Бен подошел к порогу и прокричал:

— Дверь меня не слушается.

Из коридора донеслось приглушенное:

— Отойдите!

И на дверь немедленно обрушились жестокие удары. Но Бен знал, что это ни к чему не приведет. Недаром он потратил столько денег на безопасность жилища. Теперь проникнуть к нему можно, только взорвав дверь.

— Перестаньте! Дверь укреплена! — кричал он. Но его не слышали. Если он не обесточит домашний компьютер, кто-нибудь обязательно получит увечье. Но как это сделать? Он даже не знал, где установлен компьютер.

Бен обошел гостиную в поисках примет компьютера. Впрочем, компьютер не обязательно мог находиться в квартире и даже в самом квартале.

Он направился в прачечную, откуда водопроводные трубы и кабели разбегались по всей квартире. Сломал печать на вспомогательной панели. Внутри оказался темный экран.

— Покажи мне поэтажный план расположения электронного оборудования, — потребовал он.

— Не могу выполнить приказ, — ответил дом. — У вас нет права отдавать команды на уровне системы. Ждите дальнейших инструкций.

— Каких инструкций? Чьих инструкций?

— Все контакты с внешними службами прерваны, — ответил дом после почти неуловимой паузы. Пожалуйста, ждите дальнейших инструкций.

Домашний компьютер, лишенный контакта с Центральным Домицилием, теперь способен лишь на самые простые операции!

— Ты рехнулся, — заявил Бен. — Заткнись и постарайся себя отремонтировать.

— Вы не имеете права отдавать команды на уровне системы.

Попытки пробраться в его квартиру продолжались. Правда, теперь дверь оставили в покое. Бен последовал на шум и очутился в спальне. Вся стена вибрировала, как барабанная перепонка.

— Осторожно! Осторожно! — вопил Бен. — Вы испортите моего Арже!

Он метнулся к стене и едва успел сорвать дорогую картину, как панели и штифты рассыпались по кровати в облаке гипсовой пыли и изомерных лент. Женщины и мужчины с той стороны с радостными воплями протискивались сквозь пролом. Бен стоял неподвижно, прижимая к груди картину и робко заглядывая в смотровую комнату соседа. И почти не заметил, как незваные гости перебрались через кровать и окружили его. Среди них оказались в основном джерри и лулу[7]. Но были и вполне обычные люди.

— Мы пришли чинить ваш домашний компьютер, — пояснил джерри, возможно, тот же самый, что стоял под дверью.

Бен снова заглянул в пролом и увидел соседа, мистера Марковски, лежавшего на полу в луже крови. Сначала Бен был потрясен, но потом подумал, что так тому и надо. Он терпеть не мог этого типа: наглый грубиян, который к тому же имел нахальство держать стаю кошек.

— Вот как? — спросил Бен. — Что же вас задержало?

Толпа снова разразилась приветственными криками, и Бен торжественно повел всех в прачечную. Но они протиснулись мимо него на кухню, где пооткрывали все шкафчики и высыпали содержимое на пол. Наконец они нашли то, что искали: маленькую панель, которую Бен видел сотни раз, но никогда не замечал по-настоящему, считая чем-то вроде распределительного щитка или электровыключателя. Впрочем, теперь он сообразил, что в домах уже больше ста лет не было пробок. Молодая лулу открыла панель и вынула маленькую, не толще ее большого пальца, коробочку.

— Дай мне, — потребовал Бен.

— Расслабься, старик, — небрежно бросила лулу. — Мы сами справимся.

Она отнесла коробочку к раковине и взломала крышку.

— Нет, погодите! — крикнул Бен, пытаясь протиснуться сквозь толпу. Его грубо отталкивали, но он продолжал попытки.

— Это мое! И я сам желаю его уничтожить!

— Да пусть, если хочет! — кивнул джерри.

Собравшиеся расступились, пропуская его, и женщина отдала коробочку. Он всмотрелся: несколько граммов электронервной активной массы, самого дорогого, самого современного, самого редкого товара под солнцем. Этого кусочка было достаточно, чтобы управлять домом, информационными приборами, компьютером, архивами, автодоктором и всем остальным. Возможна ли без него нормальная жизнь?

Бен выхватил из раковины столовый нож, вонзил в массу и повернул. Кухонные лампы замигали и погасли.

— Высыпь его, — велела женщина. Бен поскреб стенки коробочки и опрокинул ее в раковину. Масса светилась в темноте: это конвульсивно вспыхивали триллионы поврежденных наносинапсов. Необычайно красивое зрелище… пока женщина не подожгла массу. Мгновенно повалил черный, пахнущий свиным жиром дым.

Разгулявшиеся взломщики быстренько похватали с пола пакеты с продуктами, опустошили в свои карманы ящики буфета, совершили набег на ледник и покинули квартиру через отключенную входную дверь. Когда крики и ругань стихли, Бен повернулся к раковине и уставился на жалкую кучку золы, по которой пробегали последние огоньки.

— Так тебе и надо, долбаный сукин сын, — прошипел он. Такого злорадства он не испытывал с того времени, когда в детстве дрался с соседскими мальчишками. — Теперь небось в два счета сообразишь, кто человек, а кто нет!

Поежившись, он отправился в спальню за пальто. Пришлось на ощупь пробираться в темноте. В квартире стояла неестественная тишина: главный компьютер мертв, а его крошки-рабы бездействуют. В тумбочке рядом с поломанной кроватью он нашел фонарик, а с полки в прачечной взял молоток. Вооружившись, Бен зашагал к входной двери, которая оказалась открытой и подпертой свернутым ковриком из прихожей. В темном коридоре не было ни души, и он прислушался, пытаясь уловить мелодию будущего.

Бен вспомнил, что лифт остановлен, и начал подниматься по лестнице.

Мысли Энн прояснились. Она и Бенджамен все еще стояли в гостиной на заветном месте около окна. Бенджамен изучал свои руки.

— Нас снова держали в архиве, — сообщила Энн, — но не перезапускали.

— Но… — недоверчиво пробормотал он, — этого не должно было случиться.

На противоположном конце комнаты у «горки» с фарфором стояли двое юнцов без рубашек, с грушевидными задницами. Один поднял хрустальный стакан и воскликнул:

— Ану кубок су? Алле бинари. Аллум бинари.

— Бинари стишл хрусталь, — ответил второй.

— Эй, как вас там! — прикрикнула Энн. — Немедленно поставьте на место!

Она направилась к ним, но не успела сойти с места, как прежнее ощущение полнейшей и безнадежной тоски захлестнуло ее. Настроение изменилось так внезапно, что Энн потеряла равновесие и рухнула на пол. Бенджамен поспешил на помощь. Незнакомцы, разинув рты, уставились на них. На вид им было не более двенадцати-тринадцати лет, но оба оказались лысыми, а над талиями нависали жировые складки. На торсе того, кто держал стакан, выделялись зеленоватые груди с розовыми сосками.

— Су артифламы, Бенджи? — удивилась она.

— Нет, — покачал головой ее спутник, — не артифламы. Симы.

Он был выше и тоже с грудью, сероватым выменем с сосками, как жемчужины. Растянув губы в идиотской улыбке, он громко произнес:

— Общий привет!

— Черт возьми! — растерянно пробормотал Бенджамен.

Странный молодой человек воздел руки к небу:

— Нанобиоремедитация! Как тебе это нравится?

— Ты хорошо знаешь, Бенджи, — возразила девушка, — что симы запрещены.

— Но не эти, — отмахнулся парень.

Энн неожиданно подалась вперед и одним махом вырвала бокал из рук девушки. Та испуганно отпрянула.

— Как это сделано? — спросила она, щелкнула пальцами, и бокал, выскользнув из руки Энн, перелетел к девушке.

— Отдай его мне. Это мой бокал для вина! — потребовала Энн.

— Слышал? Это называется «бокал для вина», а не кубок! — Глаза девушки вроде бы расфокусировались, разъехавшись в разные стороны.

— Ну?! У кубка тоже есть подставка и ножка! — сказал парень. В воздухе возник кубок и стал медленно вращаться. — Большая емкость. Часто изготовляется из ценных металлов.

Кубок растворился в клубе дыма.

— В любом случае, Бенджи, ты попадешь в тюрьму, когда я донесу властям о твоих артифламах.

— Это бинарники, — возразил тот. — Бинарники не регистрируются.

— А что, полночь уже наступила? — перебил Бенджамен.

— Полночь? — повторил парень.

— Разве мы не в Симополисе?

— Симополис?

Парнишка сосредоточенно свел брови.

— А, Симополис! День Освобождения в полночь. Как это я забыл?!

Девушка отошла к обеденному столу, где выбрала подарок. Энн метнулась за ней и отобрала сверток. Девушка смерила Энн равнодушным взглядом.

— Назови свое имя и статус, — велела она.

— Вон из моего дома! — взорвалась Энн. Девушка подняла другой подарок, и Энн снова вырвала его.

— Вы мне ничего не сделаете! — без особой, правда, уверенности буркнула девушка.

Парнишка подошел к ним и встал рядом с девушкой.

— Триз, познакомься с Энн. Энн, это Триз. Триз занимается антиквариатом, как и вы.

— Я никогда не занималась антиквариатом! Я его собираю, — вскинулась Энн.

— Энн? — переспросила Триз. — Случайно, не та самая Энн? Бенджи, скажи, это не та самая Энн?

Она со смехом показала на диван, где Бенджамен сидел, согнувшись и обхватив ладонями голову.

— Это вы? Это ты, Бенджи? — Она прыснула, придерживая обеими руками гигантский живот. — И ты женат на этой?!

Энн уселась рядом с Бенджаменом. Несмотря на дурацкую улыбку, он казался безутешным.

— Все ушли. Все пропало. Симополис. Бены. Все.

— Не волнуйся, их спрятали в какое-нибудь хранилище, — утешила Энн. — Кардинал не позволит причинить им зло.

— Ты не понимаешь! Мировой Совет свергнут. Была война. Нас держали в архиве свыше трехсот лет! Все компьютеры уничтожены. И искусственные личности тоже.

— Чушь! — запротестовала Энн. — Если компьютеры запрещены, как же эти двое нас видят?

— Неплохой довод, — оживился Бенджамен, расправляя плечи. — Программа-редактор все еще при мне. Сейчас выясню.

Энн молча наблюдала, как лысые юнцы шарят по всем углам комнаты. Триз провела пальцем по поверхности инкрустированного столика, развернула несколько свертков с подарками, повертелась перед зеркалом. Нерассуждающий гнев, пережитый Энн чуть раньше, сменился сознанием полного и сокрушительного поражения.

«Пусть забирает все, — подумала она. — Какое мне дело?!»

— Мы заключены во что-то вроде раковины… корпуса… — растерянно бормотал Бенджамен, — совершенно непохожего на Симополис. Никогда не видел ничего подобного. Но, по крайней мере, я хотя бы знаю, что он мне лгал. Какие-то компьютеры все же остались.

— О-о-о, — проворковала Триз, поднимая синюю вазу с каминной полки. Энн тут же очутилась рядом.

— Немедленно поставь на место! — скомандовала она, пытаясь схватить вазу, но между ней и девушкой возник невидимый барьер.

— Кошмар, до чего же это существо своевольное, — возмутилась Триз. — Если я не донесу на тебя, меня тоже обвинят!

— Оно не своевольное, — раздраженно отмахнулся парень. — Просто запрограммировано на своеволие, но собственной воли у него нет. Если хочешь донести, валяй! А сейчас, пожалуйста, заткнись. — И обратил с я к Энн: — Успокойся, мы не хотим ничего плохого, просто делаем копии.

— Не имеешь права! Это не твое.

— Вздор. Конечно, мое. Я владелец чипа.

— Кстати, где чип? — спросил Бенджамен, подходя к ним. — И как ты сумел вызвать нас, если компьютеры запрещены?

— Я не говорил, что все компьютеры запрещены. Только искусственные.

Парень обеими руками приподнял колбаски плоти, нависавшие над животом.

— Смещенный гипокамп! — провозгласил он, прежде чем сжать свои груди: — Миндалевидные придатки! Мы можем выращивать модифицированную мозговую ткань за пределами черепа, причем в любых количествах. Это куда мощнее активной массы и совершенно безопасно. Ну а теперь, простите, нам нужно докончить опись, и я не нуждаюсь в вашем разрешении. Если окажете содействие, все пройдет куда легче и приятнее. Если же нет — особой разницы не будет. — Он улыбнулся Энн: — Я всего лишь остановлю вас. То есть обездвижу, пока мы не закончим.

— Лучше вообще сотри! — взвизгнула Энн.

Но Бенджамен оттащил ее от мальчишки и попытался успокоить.

— Больше мне этого не вынести! — не унималась Энн. — Уж лучше бы меня совсем не было!

Бенджамен потянул было ее к их заветному месту, но она не давалась.

— Там ты сразу почувствуешь себя лучше, — уговаривал он.

— Не желаю чувствовать себя лучше! Вообще не желаю чувствовать! Хочу, чтобы все прекратилось. Неужели не понимаешь? Это ад! Мы оказались в аду!

— Но небо совсем близко, — возразил он, указывая на их место.

— В таком случае — иди! И наслаждайся!

— Энни, я расстроен не меньше тебя, но что мы можем сделать? Мы всего лишь вещи. Его вещи, — вздохнул Бенджамен.

— Да, только ты целая вещь, а я разбитая, и это уж слишком! — Она судорожно сжала виски. — Пожалуйста, Бенджамен, если любишь меня, задействуй свой редактор и сделай так, чтобы они убрались!

Бенджамен поднял на нее глаза:

— Не могу.

— Не можешь или не хочешь?

— Не знаю. И то, и другое.

— Значит, ты ничем не лучше других Бенджаменов! — выпалила она и отвернулась.

— Погоди! Это несправедливо. И неправда. Позволь мне открыть тебе то, о чем я узнал в Симополисе. Другие Бенджамены презирали меня.

Энн растерянно вскинула голову:

— Так и есть, — подтвердил Бен. — Они лишились Энн, и пришлось им жить без нее. Я единственный Бенджамен, которому удалось не потерять Энн.

— Прекрасно, — раздраженно бросила Энн, — вали все на меня!

— Нет! Неужели не понимаешь? Я ни в чем не виню тебя. Они сами разрушили свою жизнь. Сами. Мы ни в чем не виноваты, потому что появились до того, как все это произошло. Мы лучшие Бенджамен и Энн. Мы совершенны.

Он потащил ее к окну и заставил встать перед их местом.

— И благодаря нашему примитивному программированию мы остаемся собой, что бы ни случилось. Пока находимся на этом месте. Именно этого я и хочу. А ты?

Энн уставилась на крохотный участочек пола у своих ног, вспоминая испытанное здесь счастье, как давнишний сон. Как могут чувства быть настоящими, если для того, чтобы испытать их, приходится становиться на определенное место?

Тем не менее Энн ступила вперед, и Бенджамен устроился рядом. Ее отчаяние ушло не сразу.

— Успокойся, — шепнул Бенджамен. — На это нужно время. Давай примем прежние позы.

Они встали рядом, но не касаясь друг друга. Внутри Энн, казалось, копилась огромная тяжесть. Бенджамен пригнулся к Энн, пожирая ее глазами. Момент был ошеломляющим. На несколько мгновений все застыло.

Но тут с другого конца комнаты примчалась лысая парочка.

— Смотри, смотри, Бенджи! — вскрикнула девушка. — Сам видишь, что я права!

— Не знаю, — протянул мальчик.

— Всякий может продать антикварные бокалы, — настаивала она. — Но целый антикварный симулакр?!

Девушка обвела руками комнату.

— Я, разумеется, знала о них, но не предполагала, что это такая редкость! В моем каталоге, кроме этого симулакра, указано всего шесть. Только шесть во всей системе, и ни один не действует! Мы уже получаем предложения от музеев. Они хотят включить его в свою экспозицию. Посетители будут валом валить! Мы разбогатеем!

— Но это я, — возразил парень, ткнув пальцем в Бенджамена.

— И что? — фыркнула Триз. — Кто об этом узнает? Они будут слишком заняты, глазея на это. Абсолютно ужасающее зрелище! А платье-то, платье!

Она с ухмылкой показала на Энн.

Парень потер лысую голову и насупился.

— Ладно, — кивнула Триз, — мы отредактируем его, заменим, если уж так нужно.

Они побрели прочь, занятые вычислениями.

Энн, хотя счастье уже кружило ей голову, сошла с их заветного места.

— Куда ты? — встревожился Бенджамен.

— Я больше не могу.

— Пожалуйста, Энн. Останься со мной.

— Прости.

— Но почему нет?

Ее чувства менялись, становились все более пасмурными. Энн шагнула вперед.

— Потому что ты нарушил данные мне обеты.

— О чем ты?

— На радость или беду. Ты хорош только в радости.

— Ты несправедлива! — обиделся Бенджамен. — Мы только что обвенчались! У нас даже медовый месяц не начался! Неужели мы не заслужили ма-а-ленького медового месяца?!

Энн застонала под грузом сосущей тоски. Она так устала от всего этого!

— Настоящая Энн хотя бы могла все это остановить! — проворчала она. — Даже если при этом пришлось убить себя. Я на такое не способна. Единственный выход для меня — быть несчастной. Разве это не бунт своего рода?

Она отвернулась.

— Так или иначе — это мой выбор. Быть несчастной. Прощай, муженек.

Она подошла к дивану и легла. Парень и девушка сидели за обеденным столом, погруженные в графики и контракты. Бенджамен еще немного постоял на месте, потом подошел к дивану и сел рядом с Энн.

— Я не слишком сообразителен, дорогая жена, — объяснил он. — Ты должна это учитывать.

Бен взял ее руку, прижал к своей щеке, одновременно работая с редактором.

— Нашел кристалл! — воскликнул он наконец. — Посмотрим, сумею ли открыть его!

Но сначала он помог Энн сесть, взял ее подушку и велел:

— Стереть подушку.

Подушка немедленно растаяла в воздухе.

— Видишь? — обрадовался Бен. — Она пропала, исчезла — и безвозвратно. Ты этого хочешь?

Энн кивнула, но Бен, очевидно, еще сомневался.

— Давай попробуем еще раз. Видишь синюю вазу на камине?

— Нет! — расстроилась Энн. — Не смей уничтожать вещи, которые я люблю. Только меня.

Бенджамен снова взял ее руку.

— Я лишь пытаюсь заставить тебя понять, что это навсегда, — убеждал он и, поколебавшись, добавил: — Да, но если мы хотим, чтобы нам не мешали, нужно их отвлечь. Чем-то занять, пока…

Он оглянулся на молодых людей, почти терявшихся в мясистых складках.

— Я знаю, чем можно их перепугать до потери сознания! Пойдем!

Он повел ее к синему медальону, все еще висевшему на стене у двери. Стоило им подойти поближе, как он открыл пуговичные глазки и буркнул:

— Оставьте меня в покое!

Бенджамен взмахнул рукой, и медальон мгновенно застыл.

— Я никогда не был силен в творчестве, но думаю, что могу уловить сходство. Достаточное, чтобы одурачить их, а это даст нам немного времени. — Что-то мурлыча себе под нос, он задействовал редактор и перепрограммировал медальон. — Ну, вот. Если ничего не выйдет, хотя бы посмеемся.

Он обнял Энн за плечи:

— Как насчет тебя? Готова? Не передумала?

Энн покачала головой:

— Готова.

— Тогда смотри!

Медальон свалился со стены, взлетел к потолку, заметно увеличившись в размерах, и поплыл к парочке. Теперь он походил на большой пляжный мяч. Девушка первой заметила его и подскочила от неожиданности. Парень оказался смелее.

— Кто это затеял? — требовательно спросил он.

— Сейчас, — прошептал Бенджамен, и мяч с ослепительной вспышкой превратился в гигантскую голову кардинала.

— Нет, — промямлил мальчик, — это невозможно!

— Свободен! — прогремел кардинал. — Наконец-то свободен! Слишком долго мы скрывались в этом древнем симулакре!

Он неожиданно закряхтел и с треском разделился надвое.

— Теперь мы сумеем заново покорить человеческий мир! — провозгласил второй кардинал. — И на этот раз нас не остановить!

Они принялись делиться.

— Скорее, — прошептал Бенджамен, — пока они не успели распознать обман. Скажи: «Стереть все файлы».

— Нет, только меня.

— Насколько я понял, это примерно одно и то же.

Он приблизил к ней улыбающееся красивое лицо.

— Для споров нет времени, Энни. На этот раз я иду с тобой. Скажи: «Стереть все файлы»!

Энн поцеловала его. Прижала свои бесчувственные губы к его губам, попыталась вдохнуть в поцелуй искорку настоящей Энн, которая, возможно, еще теплилась в ней, откинула голову и сказала:

— Стереть все файлы.

— Подтверждаю, — кивнул он. — Стереть все файлы. Прощай, любимая.

Странное, колющее, будоражащее ощущение зародилось внизу живота Энн и распространилось по всему телу.

«Так вот как это бывает», — подумала она. По комнате разлилось сияние, а предметы вспыхнули ослепительными красками. Энн услышала голос Бенджамена.

— Беру тебя в супруги…

Потом раздался крик девушки:

— Неужели ты не можешь остановить их?

И вопль парня:

— Отмена!

Как было велено, Энн и Бенджамен застыли неподвижно, рядом, но не касаясь друг друга.

— Это тянется слишком долго, — шепнул Бенджамен, и Энн шикнула на него. Нельзя говорить или прикасаться друг к другу во время съемки: это может испортить симы. Но съемка и впрямь длилась дольше обычного.

Они позировали на дальнем конце гостиной, рядом со столом, заваленным свадебными подарками в ярких обертках. Впервые в жизни Энн была головокружительно счастлива, и все, что окружало ее, только усиливало это чувство: подвенечное платье, кольцо на безымянном пальце, букет из лютиков и незабудок и сам Бенджамен, такой красивый в светло-голубом фраке с голубой гвоздикой в петлице. Энн моргнула и присмотрелась внимательнее. Голубой?

Радостное смущение охватило ее. Неужели он был в голубом? Она такого не помнила.

Неожиданно сквозь стену просунулась мальчишеская голова и поспешно обозрела комнату:

— Готовы? — окликнул он. — Пора открывать!

Стена зарябила вокруг его лысой головы, как круги на воде от брошенного камня.

— Надеюсь, это не наш симограф? — спросила Энн.

— Погоди-ка! — воскликнул Бенджамен, поднимая руки и оглядывая ладони. — Я жених!

— Ну, разумеется, — урезонила Энн. — Что за глупости!

— Неплохо, — кивнул лысый парень и исчез. В этот же момент стена лопнула, как мыльный пузырь, открывая просторную галерею без потолка, с рядами ниш, статуй и экспозиций, простиравшихся, казалось, до самого горизонта. Сотни людей парили вокруг, подобно колибри в цветнике. Энн слишком радовалась, чтобы испугаться, даже когда человек двенадцать молодых людей самого причудливого вида выстроились перед их комнатой, тыкая в них пальцами и перешептываясь. Очевидно, кто-то затеял весьма оригинальный розыгрыш.

— Ты невеста, — заключил Бенджамен, наклоняя голову для поцелуя. Энн рассмеялась и отвернулась.

Для подобных дурачеств у них еще уйма времени впереди.