«Если», 2004 № 07

МАЙК КОННЕР
ВОСТОЧНЫЙ КРАЙ ЛУНЫ

Я честно пытался молиться, но для человека, который практически не верит, это оказалось довольно трудной задачей. Досада, чувство неловкости, тупое равнодушие попеременно охватывали меня. Так, наверное, чувствовал себя Джек из сказки, когда мать выбросила за окно его волшебное бобовое зернышко. Единственным слабым утешением было то, что идея читать молитвы принадлежала не мне. Заботу о моем обращении взяла на себя Одри Пеннебакер, которая стояла на коленях рядом со мной и, закрыв глаза, тоже пыталась молиться. Но сегодня ни у нее, ни у меня ничего не получалось. В конце концов мы одновременно открыли глаза. Ее глаза мне очень нравились. Они были бледно-зелеными, миндалевидными, и их не портили даже чуть коротковатые, жесткие, как щетина, ресницы.

— Ты так ничего и не почувствовал, СП, не так ли? — спросила Одри.

— Я старался, честное слово — старался! Она ласково улыбнулась.

— Пойдем, немного погуляем.

— Можно попробовать еще раз, — неуверенно предложил я. — Может быть, тогда…

— Давай попозже, — сказала она решительно. — А сейчас сделаем перерыв.

Одри хорошо ориентировалась во внутреннем пространстве «Стеллы». Это она показала мне длинную галерею-пассаж с бутиками и сувенирными лавками, ресторанами и кафе, цветочными магазинчиками, бильярдными, игровыми и тренажерными залами. Но сейчас мы отправились не туда. Миновав палубы D, E и F, мы спустились на прогулочную палубу, а оттуда перешли в центральную часть корабля, куда вели декоративные стеклянные двери, автоматически открывшиеся при нашем приближении.

Центральная часть корабля представляла собой огромное пространство, залитое мерцающим голубовато-зеленым светом, который, казалось, лился сразу отовсюду. Огромные деревья устремлялись ввысь, лишь немного не достигая кольцеобразных верхних палуб. Их кроны смешивались с зеленью плюща и лиан, высаженных на специальных балконах высоко наверху. В листве перепархивали и перекликались птицы. Небольшой водопад низвергался с высоты сразу за перилами ограждения; мельчайшие капли воды повисали в воздухе, и над водопадом играла настоящая радуга. В просветах между ветвями, над самыми вершинами утесов из искусственного гранита, виднелся матово-голубой стеклянный купол, создававший иллюзию неба.

— Какая же она все-таки огромная! — воскликнула Одри.

— «Стелла»? Да, действительно, — согласился я.

— Пожалуй, это самый лучший корабль из всех, на каких я когда-либо летала.

— Ты много путешествовала?

— А ты как думал! Я начала летать с папой с тех самых пор, как научилась держать в руках бубен.

За разговором мы приблизились к воротам, возле которых висел плакат, предупреждавший пассажиров, пользующихся электронными медицинскими устройствами, что участок впереди находится под воздействием стабилизирующего поля корабля. Одри прошла сквозь ворота, не замедлив шага, а я замешкался.

— Это не опасно? — спросил я, не решаясь последовать за ней.

— Опасно — что? — переспросила она.

— Поле.

Прежде чем ответить, Одри запрокинула голову и мечтательно закрыла глаза.

— М-м-м… Я бы сказала, это даже приятно…

Мне тоже было приятно глядеть на ее обнаженную, чуть подрагивающую шею, и, стиснув зубы, я шагнул вперед. Тотчас же я ощутил в затылке какое-то знакомое покалывание. Потом у меня в ушах раздался отчетливый гул. Это было то же самое гудение, которое я столько раз слышал на Древе. Сигнал Сети был чистым и мощным, как направленная передача. Я даже уловил едва заметный скачок частоты, который означал, что Сеть признала меня за своего и установила соединение. Все это было мне давно знакомо и привычно, и все же я испытал удивление. Но не успел я подумать, откуда взялась на «Стелле» Сеть, как контакт вдруг прервался, словно в пространстве захлопнулась какая-то дверь, способная практически мгновенно отсечь поток психической энергии.

— Что с тобой? — заботливо спросила Одри.

— Кажется, я поймал сигнал Сети.

— Сети?!

— Да, сигнал летателей.

— Но как это может быть? Ведь мы находимся в сотнях световых лет от Древа.

— А на борту есть летатели? Одри пожала плечами.

— Вряд ли.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что Тансис для них закрыт. Пока закрыт. Именно поэтому наша церковь Возрождения обосновалась в Хейвене. Папа помогал организовать встречу между летателями и послом Тансиса. Теперь посол возвращается домой с предложением о мирных переговорах.

В Академии я кое-что узнал о войне. Конфликт между Сетью и Тансисом вспыхнул лет тридцать назад. Со временем его интенсивность несколько снизилась, но мирный договор так и не был подписан, хотя из-за чего началась война, я забыл. Не мог я припомнить и никаких — кроме самых общих — подробностей боевых действий.

— Ты уверен, что это действительно Сеть, СП?

Ну и вопрос! Я прожил рядом с Древом всю жизнь и входил в контакт с Сетью бесчисленное количество раз. Сеть тоже знала меня, потому что я был СП — специалистом-проводником у Генри.

Иногда, впрочем, аббревиатуру СП расшифровывают как «собака-поводырь», но мне это не нравится. На мой взгляд, это звучит несколько уничижительно, хотя довольно точно передает сущность отношений между специалистом и его «клиентом». Однажды Генри отправился в полет без меня и погиб. Суд Древа признал меня виновным в преднамеренном убийстве, так что, какова Сеть на ощупь, я уж знал, будьте покойны!

— Что бы это ни было, — сказал я, — теперь все прошло. Идем. Гулять с Одри было очень приятно. Я любил смотреть, как плавно покачиваются при каждом шаге ее бедра, тогда как спина остается неподвижной и прямой. Иногда она забавно подпрыгивала на ходу, стараясь идти в ногу со мной; тогда ее серьги мелодично позвякивали, и это тоже мне очень нравилось.

Потом мы ненадолго остановились на веранде, заглядевшись на окна кафе на противоположной стороне центрального зала. Это было очень уютное место, освещенное только стоявшими на столиках синими и красными лампами. Почти все столики были заняты, в густом полумраке между ними бесшумно, как тени, сновали официанты.

Пока мы стояли, к нам приблизился корабельный стюард.

— Прошу прощения, мисс Пеннебакер, — сказал он, — у меня для вас послание.

И он протянул Одри поднос, на котором лежал тускло-серый пластиковый цилиндр.

— Спасибо, — кивнула Одри, беря футляр в руки.

— Что это? — спросил я.

— Ты не знаешь? — удивилась она. — Это же хронопочта; на больших кораблях она используется для передачи сообщений. Цилиндр помещается в стабилизирующее поле, так что к адресату он попадает раньше, чем отправитель его отошлет. Можно даже посылать сообщения самому себе, чтобы узнать, что ждет тебя в будущем. Забавно, правда?

Она отвинтила крышку футляра. Внутри лежала блестящая золотая кассета и свернутая записка, которую Одри тотчас развернула.

— Очень странно… — проговорила она. — Послушайте, стюард, у вас случайно нет при себе списка пассажиров?

— Прошу вас, мисс Пеннебакер. — Стюард подал ей небольшую книжечку в голубой пластиковой обложке. Одри протянула мне записку и футляр, а сама стала быстро листать список. Не удержавшись, я прочел.

Посылаю Вам экземпляр книги «Восточный край луны», — было написано в записке. — Надеюсь, Вам будет вдвойне приятно прочесть этот нашумевший роман, так как его автор находится вместе с Вами на борту «Стеллы».

— Вот он!.. — воскликнула Одри, слегка ударяя ладошкой по раскрытому списку.

— Кто?!

— Джордж Джонсон, вот кто!.. — Она ткнула пальцем в страницу и прочла: — «Джонсон Джордж, писатель и журналист». Господи, папа будет просто в ярости!

— Почему?

— Да потому что на кассете — экземпляр книги, против которой папа боролся всю свою жизнь! Куда бы мы ни направились, он всюду пытался убедить власти запретить ее! Да если он узнает, что я хотя бы держала в руках эту гадость, он посадит меня под замок, а ключ выбросит.

— Неужели такая плохая книга? — искренне удивился я.

— Отвратительная! Это вообще не книга, а самая настоящая грязь, и больше ничего. Интеллектуальное изнасилование — вот как говорит о ней папа. Идеи, которые там пропагандируются, способны сбить с толку любого нормального человека!

— Значит, ты ее читала? Одри в ужасе отшатнулась.

— Что ты, нет, конечно! Да мне это и не нужно: я и так знаю от папы. Тот, кто прочтет эту книгу, способен предать все, что он когда-то считал добрым и правильным. Роман учит только злу, хотя сначала, конечно, может показаться, будто все совсем наоборот. Ее герой… Это настоящее чудовище, хотя он притворяется достойным человеком, которого каждый был бы рад пригласить к себе домой.

— Так говорит твой отец? — уточнил я. Одри смерила меня презрительным взглядом.

— Ты настолько неразборчив, что одобряешь порнографию?

— Нет, но я предпочел бы знать, о чем говорится в книге, прежде чем судить о ней.

— Ну так возьми ее! — воскликнула Одри и сунула мне в руки золотую кассету. — Можешь прочесть ее всю, если хочешь, но не думаю, чтобы ты сумел это сделать. Тебя затошнит после первых же страниц!

— Эй, не злись, ладно?

Она на мгновение закрыла глаза, потом снова посмотрела на меня и коснулась моей руки.

— Извини. Я просто… Я потрясена до глубины души. Не представляю, кто мог послать мне эту дрянь и зачем?!

— Но ведь ты можешь спросить у стюарда, кто послал тебе эту книгу.

— Честно говоря, я даже не хочу об этом думать. Если папа узнает, что Джордж Джонсон тоже летит на корабле, трудно предугадать последствия.

— Может, они не встретятся, — предположил я.

— СП! — Одри вздохнула с выражением бесконечного терпения на лице. — Нам лететь еще несколько дней, а на борту всего пятьсот пассажиров. Кроме того, мой отец вряд ли станет отсиживаться в каюте. Он человек очень общительный, и, насколько я знаю, Джордж Джонсон тоже. О, Господи!.. — Она на мгновение закрыла лицо руками. — Я-то надеялась, что за время перелета папа немного отдохнет и развеется… Нет, они обязательно встретятся. Ведь скоро карнавал Марди-Гра и все остальное.

— Марди-Гра?

Одри таинственно улыбнулась.

— Мы нарочно ничего тебе не говорили — хотели сделать сюрприз. Скажи, что ты не занят сегодня вечером? Может быть, ты с кем-то ужинаешь?

— Ужинаю?… Я — нет, а ты?

— Конечно. Сегодня вечером капитан «Стеллы» устраивает прием для особо важных персон, и нас с папой тоже пригласили. А я приглашаю тебя. Приходи сегодня в восемь в столовую для пассажиров первого класса и спроси меня. У тебя есть парадный костюм? Ну, конечно, нет!.. Ладно, я сама обо всем позабочусь. Никуда не уходи из своей каюты, я пришлю к тебе стюарда… — Она быстро пошла прочь, потом вдруг остановилась и обернулась через плечо:

— СП!..

— Что?

— Послушайся моего совета и выброси эту книгу, хорошо?

Я пообещал подумать, но был слишком заинтригован. Кроме того, говорил я себе, что может сотворить со мной какая-то книга?

После ухода Одри я продолжал испытывать какое-то странное беспокойство. Надеясь справиться с ним, я отправился бродить по кораблю и в конце концов присоединился к экскурсионной группе, которая собралась на прогулочной палубе. Старший помощник Мур — добродушный гигант с темной, как вороненая сталь, кожей — повел нас по переходам и пандусам, время от времени останавливаясь, чтобы рассказать об особенностях конструкции корабля. Так я узнал, что «Стелла» способна принять на борт до семисот пассажиров (наш рейс не был заполнен) и что ее экипаж составляет сто человек. Собственно, корабль состоял из шести кольцеобразных палуб, располагавшихся одна над другой в срединном пространстве корпуса, имеющего форму тора. «Стелла», с гордостью сказал Мур, совершила семьсот семьдесят три прыжка без единой аварии и перевезла больше трехсот сорока тысяч пассажиров. В ближайшее время, фактически сразу после обратного рейса, ей предстояло отправиться в Портсмутский док на Земле для планового ремонта.

— Вы, вероятно, уже обратили внимание, — добавил старпом, — что размеры наружного корпуса «Стеллы» намного превосходят объем полезного пространства, занятого жилыми каютами, палубами и местами общего пользования. Дело в том, что все мы — и экипаж, и пассажиры — находимся в центральной зоне, в дырке гигантского бублика, если так вам будет понятнее. «Съедобная» часть бублика располагается вокруг нас. Именно внутри этой пустой тороидальной оболочки, в самой ее середине, подвешены генераторы стабилизирующего поля, которое поддерживает конструкцию корабля и приводит его в движение. Силовые линии поля пронизывают как центральное пространство «Стеллы», так и наружную обшивку, связывая их в единое целое. Межзвездный лайнер должен иметь максимально большую площадь наружной поверхности. Чем больше площадь, тем выше напряженность стабилизирующего поля и, соответственно, тем больше пассажиров и груза корабль может принять на борт. Разумеется, можно летать на кораблях, имеющих форму цилиндра, шара или куба, однако самой экономичной считается тороидальная форма. Это установлено инженерами путем сложных расчетов. А сейчас прошу следовать за мной.

Мур подвел нас к служебному люку под одним из трапов.

— Через эту дверь можно пройти к наружному корпусу. Во время прыжка эта дверь обычно заперта, так как находящееся за ней оборудование почти не требует присмотра. Но мы можем заглянуть туда — мне кажется, вам это будет интересно. Должен, однако, предупредить, что переход между корпусами довольно узкий, ведь он не приспособлен для прогулок. Кроме того, воздух за дверью может показаться вам затхлым — это тот самый воздух, который накачали в корпус еще семь лет назад, в Портсмуте, когда «Стеллу» выводили из ангара. За это время он, конечно, застоялся, к тому же с самого начала был не слишком хорош: подумайте сами, кто же станет наполнять корпус хорошим воздухом?

Старший помощник Мур прикоснулся к двери магнитной карточкой. Щелкнул замок, потом дверь с негромким шипением отворилась, и мы вышли на небольшую огороженную площадку. Вниз, в зазор между оболочкой жилого ядра и внутренней обшивкой наружного корпуса, опускалась длинная металлическая лестница, состоявшая из нескольких пролетов и площадок. Тусклые желтые лампы дежурного освещения, горевшие на каждой площадке, терялись во тьме где-то глубоко под нами. Узкий горизонтальный мостик, подсвеченный синим светом, начинался от площадки и вел еще к одному открытому люку в дальней от нас стене.

— Ну, кто хочет сходить на ту сторону? — спросил Мур и широко улыбнулся. Зубы у него тоже были не белыми, а темно-синими.

— Я хочу, — ответил я.

— Кто-нибудь еще?

Кроме меня вызвались еще трое пассажиров. Старпом вручил мне фонарик и сказал, что с его помощью я смогу в полной мере оценить, насколько огромен внешний корпус.

Перейти через мостик оказалось не так уж трудно. Правда, он действительно оказался очень узким, а перила чрезвычайно низкими, зато он был весьма прочным и совсем не качался.

Пройдя через второй люк, мы очутились на полукруглой решетчатой площадке. Мур был прав — застоявшийся воздух внутри «бублика» действительно отдавал скверным запахом. Включив фонарь, я направил его в темноту. Потребовалось довольно много времени, прежде чем мы сумели рассмотреть вдали расфокусированное бледное пятно, перечеркнутое расплывчатыми тенями многочисленных стрингеров, лонжеронов, распорок, а также стяжек судового набора, поддерживавшего корпус корабля, когда он находился на твердой почве. К кольцевым шпангоутам были подвешены на тросах металлические трапы-переходы, обеспечивавшие доступ к излучавшим мерно пульсирующее темно-багровое свечение генераторам, укрепленным строго по центру внутреннего корпуса вдоль всего периметра «бублика».

Направив луч фонаря вверх, я заметил на шпангоутах ряды каких-то продолговатых, похожих на стручки предметов. Я как раз пытался их рассмотреть, когда железная площадка у нас под ногами затряслась и загремела. Дрожь передалась и на стягивающие элементы конструкции — то, как они вибрируют, было хорошо заметно по их теням на стене.

— Хотел бы я знать, у них все в порядке? Так и должно быть? — нерешительно осведомился один из моих спутников.

— Наверное, что-то подобное происходит с кораблем постоянно, — ответил я. — Какие-то толчки и рывки неизбежны. Мы просто не чувствуем их, потому что внутренняя часть корабля, где находятся пассажирские каюты, хорошо амортизирована.

— Ну, не знаю… — проговорила отправившаяся с нами женщина.

— Мне кажется, нужно рассказать о том, что мы почувствовали, этому офицеру.

— Вы действительно хотите ему все рассказать? — спросил я. — Что же, Мур будет просто в восторге, если мы вернемся к остальным до смерти напуганными. Я уверен, именно на это он и рассчитывал, когда предложил нам побывать здесь.

— И все равно мне это не нравится! — не сдавалась женщина. Похоже, она действительно немного испугалась, да и остальные двое мужчин чувствовали себя не слишком уверенно.

— Возможно, вы правы, — согласился я. — Но если с кораблем действительно что-то не так, команда наверняка способна узнать об этом и без помощи пассажиров. Вы же слышали, что сказал Мур: «Стелла» совершила уже больше семисот переходов. Несомненно, капитан и экипаж хорошо знают свое дело.

— Эй, друзья, вы все еще там? — крикнул с первой площадки Мур.

— Вы сможете вернуться сами или вам помочь?

— Ну, вы все еще хотите рассказать ему о своих ощущениях? — спросил я у женщины.

— Нет. — Она вздохнула. — Пусть будет по-вашему.

Мы снова прошли через люк, на этот раз в обратную сторону. Когда мы присоединились к остальным, Мур повел всю группу на капитанский мостик.

— Капитана Признера сейчас нет, — объяснил он нам на ходу. — Обязанности капитана включают не только управление кораблем, но и общение с пассажирами. Насколько мне известно, сегодня у него запланировано несколько чаепитий, а вечером состоится большой прием. Но не стоит беспокоиться! В полете — особенно пока «Стелла» движется к средней точке — ею почти не приходится управлять. Корабль сам выполняет все необходимые манипуляции.

На капитанском мостике находились трое вахтенных, следивших за контрольными экранами. Никто из них не проявлял никаких признаков беспокойства, и я переглянулся с женщиной, которая побывала с нами во внешнем корпусе. — Мур объяснил нам назначение нескольких приборов и рукояток управления и описал процесс прыжка, сравнив его с ездой на велосипеде. «Если едешь в гору, — сказал он, — крутить педали приходится только до. тех пор, пока не окажешься на вершине. Мы называем это средней точкой. Дальше велосипед — как и наш корабль — движется сам». В конце экскурсии старпом ответил на несколько вопросов, раздал памятные значки с изображением «Стеллы», бесплатные талоны на порцию кофе (или «любого другого напитка той же стоимости»), которую можно было получить в одном из кафе на прогулочной палубе, а также купоны на пятнадцатипроцентную скидку при покупке карнавального костюма и аксессуаров в магазинчике «Шок» в торговой галерее.

— Желаю всем присоединиться к хорошей команде, — сказал Мур на прощание. — До встречи на большом карнавале в ночь перехода через среднюю точку.

Экскурсия утомила меня, и я вернулся в свою каюту, чтобы немного вздремнуть. Однако не успел я заснуть, как в дверь негромко постучали. Это оказался один из корабельных стюардов.

— Прошу извинить за беспокойство, сэр, — сказал он, — но ваше имя внесено в списки приглашенных на большой капитанский прием сегодня вечером. Капитан Признер просит оказать ему честь и принять от него этот костюм.

С этими словами стюард продемонстрировал мне плечики, на которых висел белый пиджак, рубашка из золотой парчи и широкие прямые брюки в полоску.

— Возможно, костюм придется слегка подогнать по вашей фигуре, — добавил стюард, — так что, если позволите, я сниму с вас мерку.

— Хорошо. Что я должен делать?

— Будьте добры, сэр, встаньте прямо и вытяните руки в стороны…

— Я сделал, как он сказал, и стюард, шагнув вперед, заставил меня слегка приподнять руки. — Вот так, не шевелитесь. Сейчас все будет готово.

Он сделал несколько снимков с помощью миниатюрной камеры. К каждому предмету одежды был привешен небольшой пластиковый ярлык. Стюард засунул их один за другим в приемную щель камеры и внимательно просмотрел появившиеся на миниатюрном экране данные.

— Очень хорошо, — проговорил он. — Совсем небольшая переделка. Я принесу вам костюм, как только все будет готово.

— Спасибо, — сказал я. — Скажите, на корабле действительно состоится большой карнавал?

— Марди-Гра? О, да, сэр.

— Не могли бы вы вкратце рассказать мне, что это за праздник? Чему он посвящен?

— Это очень давняя традиция, сэр. Дело в том, что во время этого рейса нам предстоит пересечь срединный галактический меридиан. Когда-то очень давно на Земле подобные празднества устраивались каждый раз, когда морское судно пересекало экватор.

— И все пассажиры обязательно должны надевать карнавальные костюмы? — уточнил я.

— Вовсе нет, сэр. Если вы не захотите участвовать в празднике, никто вас принуждать не будет. Должен, однако, предупредить, что вы можете получить приглашение присоединиться к одной из команд. В подобных случаях отказываться не принято, так как это большая честь, а я уверен, что вы обязательно получите приглашение от капитанов команд.

— А что представляют собой команды? Стюард загадочно улыбнулся.

— Никто не знает точно, сэр. Команды — это тайные общества, вроде масонских лож. Они действуют совершенно автономно и никак не связаны с экипажами конкретных кораблей или с маршрутами. Некоторые существуют уже больше трехсот лет.

— И как должен выглядеть карнавальный костюм?

— Никаких особых правил не существует, все зависит только от вашего желания и фантазии, хотя многие по традиции одеваются как морские или речные существа. Если вы получите приглашение от той или иной команды, я буду только счастлив помочь вам с выбором костюма.

— Хорошо, если это произойдет, я обязательно обращусь к вам. Заранее благодарю.

Стюард еще раз заверил меня, что костюм для приема у капитана будет готов к шести вечера, и ушел. Я снова остался один.

Ровно в восемь часов я поднялся в главную столовую на палубе А. Она оказалась очень просторной. Не меньше сотни столиков стояло вокруг матовой, слегка выпуклой поверхности, которая накрывала нижние палубы и имитировала небо, так что пассажиры, находящиеся в центральной зоне, гуляющие в Оранжерее или сидящие в столовой первого класса, автоматически превращались в небожителей (хотя, разумеется, снизу не было видно ничего, кроме молочно-голубого неба). Похожая на линзу выпуклость поднималась примерно на высоту стола и не загораживала противоположной стороны зала. Над нею парил прозрачный плоский диск, на который проецировалось все, что происходило за бортом корабля. По поверхности диска быстро, словно дождевые капли, скользили изображения звезд — вытянутые, словно размазанные пятна спектра, похожие на осколки разбившейся радуги.

Я назвал себя старшему официанту, и он, сверившись со списком, провел меня к столу, стоявшему у самого края центральной линзы. Одри уже была здесь.

— О, СП, ты выглядишь просто потрясающе! — воскликнула она, поднимаясь со своего места и делая мне навстречу несколько шагов. Но если кто-то в зале и выглядел по-настоящему потрясающе, так это она сама. На Одри было узкое платье цвета электрик, облегавшее ее тело плотно, словно вторая кожа, и я невольно смутился. Одри заметила это и встревожилась.

— Что-нибудь не так?

— Н-нет, все в порядке, — пробормотал я. — Просто я… Это твое платье… а еще мой костюм. Мне никогда не приходилось…

Одри звонко рассмеялась.

— Можешь не беспокоиться! Я уверена, абсолютное большинство мужчин в зале чувствуют себя точно так же. Эти парадные костюмы просто созданы для того, чтобы причинять всяческие неудобства. А мужчину, которого что-то отвлекает, гораздо легче застать врасплох.

«Застать мужчину врасплох»…

В ее устах эта фраза прозвучала настолько старомодно и вместе с тем агрессивно, что я растерялся еще больше. Одри поняла это и взяла меня за руку.

— Ну же, СП! Я пошутила…

— Да-да, конечно, — ответил я, чтобы не показаться полным идиотом, но в глубине души чувствовал, что застать врасплох меня ей и в самом деле будет легче легкого.

— Проходи скорее, садись! — Одри потянула меня к столу. — Здесь все ужасно хотят с тобой познакомиться.

И она провела меня к креслу рядом с собой. Только тут я понял, что означает выражение «быть приглашенным за капитанский стол». Сам капитан Признер — высокий, худощавый мужчина с задорной мальчишеской улыбкой, знакомой мне по рекламным буклетам «Стеллы», во множестве имевшимся в моей каюте — поднялся для приветствия со своего места во главе стола.

— Счастлив познакомиться с вами, СП, — сказал он. — Мисс Одри и ее отец как раз повествовали о вашем замечательном подвиге.

— Ничего замечательного я не совершил, сэр, — возразил я, отвечая на рукопожатие капитана.

— Ты ведь помнишь СП, папа? — Одри торопилась представить меня своему отцу.

— Рад видеть тебя снова, сын мой…

Преподобный Пеннебакер был еще выше капитана. Его бледное лицо венчала шапка ярко-рыжих волос, уложенных таким образом, что издали они напоминали пламя свечи. Устремив на меня пристальный взор, он тоже поднялся и протянул руку. Взгляд его не был откровенно враждебным, но и дружеским я бы его тоже не назвал.

— Позволь представить тебе графа Лэттри, — вновь выступила Одри. — Граф — посол Тансиса в Сети.

Посол оказался крошечным человечком, который мрачно курил ароматическую сигарету. Вздохнув, он разгладил на груди тунику, положил сигарету в пепельницу и встал, двигаясь так же плавно и быстро, как и поднимавшийся вверх странный сизо-коричневый дымок. Руку он не предложил, только церемонно поклонился. Я поклонился в ответ. Так и не вымолвив ни слова, граф сел и снова поднес сигарету к губам.

— Помнишь, я рассказывала тебе о переговорах, СП? — спросила Одри. — Похоже, война между Древом и Тансисом наконец закончилась.

— Не хотелозь бы противоречить вам, мэм, — проговорил граф с характерным скрипучим акцентом, — но мы договорилизь только о попытке провезьти мирную конферендзыю.

— И все равно это большой шаг вперед, — убежденно сказала Одри. — Садись, СП. Ты есть хочешь?

— Конечно, хочу, — ответил я, хотя голода не чувствовал. Трудно было думать о еде, когда Одри сидела так близко и выглядела столь обворожительной.

— Позвольте предложить вам вина, СП, — проговорил капитан приятным баритоном. — Насколько мне известно, это французское. Вам приходилось бывать во Франции?

— Только слышать, а бывать — нет, не приходилось.

— Значит, вы никогда не были на родине?

— Нет.

— И никогда не покидали Древо?

— Генри — так звали моего клиента — собирался посетить Землю. Он планировал взять меня с собой, но из этой затеи так ничего и не вышло.

— Значит, для ваз это первый прыжок? — уточнил граф Лэттри.

— Да, — подтвердил я, чувствуя себя все более и более неловко.

— Тогда позвольте приглазить ваз в команду Протея, ЗП. — В его устах мое имя прозвучало именно так.

— Простите, граф, но СП уже включен в команду Царя Нептуна, — возразила Одри, сжав под столом мою руку.

— Ага! — воскликнул капитан Признер, поднимая свой бокал. — Первое предложение!..

Похоже, это было что-то вроде тоста, потому что все сидевшие за столом поднесли бокалы к губам.

— Ох, капитан! — рассмеялась Одри. — Вы его совсем смутили!

— У нас, на межзвездных лайнерах, свои традиции, — объяснил мне Признер. — Когда кто-то принимает предложение команды, все присутствующие обязаны выпить за него.

— Ведь ты принимаешь предложение, сын мой? — вмешался преподобный Пеннебакер.

— Ну, я… А что я должен делать? Я имею в виду — если я соглашусь?…

— Просто скажи «да», и все узнаешь сам, — сказала Одри. Гости рассмеялись, а я почувствовал, что краснею.

— А если я присоединюсь к ордену Нептуна вместо него? — сказал вдруг какой-то мужчина, незаметно подошедший к капитанскому столу.

На мгновение за столом воцарилась тишина. Мужчина, задавший этот странный вопрос, стоял за спиной Одри. Он был одет в белую рубашку с короткими рукавами и открытым воротом. Совершенно белая густая борода падала ему на грудь; длинные седые редеющие волосы были зачесаны назад. Глаза у него были светло-голубые, водянистые, лицо — красное, обветренное, а сильные, мускулистые руки были покрыты старческими пигментными пятнами, похожими на следы раздавленных ягод.

— Привет, Джордж! — сказал капитан Признер. — Я думал, ты давно не играешь в эти игры.

Я почувствовал, как кто-то пнул меня в лодыжку, и покосился на Одри.

— Это Джордж Джонсон, — прошептала она, едва шевеля губами, но глаза у нее широко раскрылись от изумления и любопытства.

— Я случайно проходил мимо, капитан, — невозмутимо ответил Джонсон, — и услышал, о чем вы тут говорите. Вот мне и подумалось, почему бы не тряхнуть стариной и не присоединиться к ордену Нептуна? Если, разумеется, их преподобие не возражают…

И он пристально посмотрел на преподобного Пеннебакера.

— Нет-нет, мистер Джонсон, — ответил тот и холодно улыбнулся.

— Боюсь, ничего не выйдет. Вы же отлично знаете, что команда Нептуна — христианская организация.

— Вы хотите сказать, что я — хреновый христианин?

Лицо Пеннебакера стало таким же красным, как и его волосы. Вскочив на ноги, он швырнул салфетку.

— В моем присутствии можете сквернословить сколько угодно, Джонсон, — отчеканил он. — Для меня в этом нет ничего нового — я давно знаю, что вы за фрукт, — но я не потерплю, чтобы вы выражались подобным образом в присутствии моей дочери.

— Все в порядке, папа, не волнуйся… Он не хотел… Все в порядке, — пролепетала Одри.

— Нет, не в порядке! — отрезал Пеннебакер.

— О'кей, я готов извиниться, — сказал Джонсон. — Но только перед вашей дочерью.

Одри пыталась исправить положение, но ее усилия ни к чему не привели. Я ясно видел, каких трудов стоило ее отцу сдержать себя. К счастью, он все же сумел взять себя в руки. Когда Пеннебакер заговорил, в его голосе звучал убийственный холод.

— Капитан, господин посол… — промолвил он и слегка поклонился. — Боюсь, что не смогу преломить с вами хлеб. Этот стол осквернен. Идем, Одри!

— Но папа!..

— Я сказал — идем!

— Да, сэр, — негромко ответила Одри, опустив глаза. — Я позвоню тебе позже, — шепнула она мне.

Одри и ее отец вышли из зала.

— Ну и черт с ними! Хорошо, что избавились, — заявил Джордж Джонсон и, не тратя времени даром, опустился на стул, который только что освободил отец Одри. — Мир еще не видел другого такого двуличного типа, как его преподобие. Этот его культ Возрождения — самый настоящий рэкет.

— Мизтер Пеннебакер был очень полезен нам при организации переговоров з Зетью, — заметил граф.

— Всем давно известно, что старик Пеннебакер — любитель таракашек, но меня это не трогает. — Джонсон отломил кусок хлеба и отправил в рот. Некоторое время он задумчиво жевал, потом вдруг повернулся ко мне.

— Что ты так на меня уставился, приятель? — спросил он.

— Познакомься, Джордж, это СП, — представил меня капитан Признер. — СП, это Джордж Джонсон, знаменитый писатель.

— Как поживаешь, малыш? — Джонсон слегка осклабился, обнажив стертые, пожелтевшие зубы.

— СП работал проводником у жителей Древа.

— Это правда? — Джонсон слегка приподнял брови. — Значит, ты тоже тараканий прихвостень?

— Боюсь, в настоящее время летатели не питают ко мне особенной любви, — осторожно сказал я.

— Ну и черт с ними, нужны они очень!.. — рявкнул Джонсон. — Пошли бы они знаешь куда!..

— Полегче, Джордж, — предупредил капитан Признер. — Кстати, вот и официант. Закажи лучше себе что-нибудь. И вы, СП, тоже…

— Я хотел бы сначала посмотреть меню, — сказал я.

— Никакое меню тебе не нужно, — перебил Джонсон. — Я знаю, у них есть устрицы. Любишь устрицы, малыш?

Не дожидаясь моего ответа, он властным жестом подозвал официанта.

— Принесите нам для начала по порции «камамото». На второе мы возьмем омаров с салатом из шпината, только чеснока положите побольше. И принесите нам пару бутылок этого вашего тавельнского вина.

— Насколько я знаю, Джордж, молодой человек не пьет крепкого вина, — вмешался капитан Признер.

— Если он столько времени прожил с таракашками, значит, пьет, — отрезал Джонсон. — Эти твари выделяют сладкое молочко, которое можно сбраживать и перегонять. На этой планете пуритан нет — они там просто не выживают.

— Езли бы они там были, его преподобие озталзя бы без работы, — вставил граф Лэттри.

— Джим Пеннебакер без работы не останется — он слишком любит учить всех, как надо жить, — неприязненно ответил Джордж Джонсон. — И он, и эти долбаные таракашки… — Он снова повернулся ко мне и прищурился. — Послушай-ка, малыш, а это не ты работал с тем художником, который?…

— Да, я.

— Таракан — и рисует! Это ж охренеть можно!

— Отчего же? — вежливо спросил я. — Я хотел сказать — почему бы им не рисовать?

— И замечу, это у них получается очень неплохо, — сказал капитан.

— У меня в кабинете — конечно, не здесь, а дома — висит очень неплохая копия одной из его картин.

— Какой именно? — спросил я, невольно заинтересовавшись.

— «Крыльцо 7», — ответил Признер. — Это очень красивый туманно-голубой пейзаж, который… Вы его знаете? — Он беспомощно пошевелил пальцами, но я его понял. Трудно передать словами настроение, которое вызвано зрительным образом. Особенно, если речь идет о картине, написанной Генри.

Я покачал головой.

— Нет. Впрочем, Генри написал очень много хороших картин.

— И еще больше посредственных, — вставил Джонсон. Он хотел добавить что-то еще, но тут вернулся официант с вином и устрицами. Раньше я видел их только на картинках, так как в океанах планеты летателей не водилось ничего подобного. Серовато-белые блестящие моллюски лежали на створках перламутровых раковин и, казалось, чуть заметно шевелились. Джонсон выжал на свою порцию половинку лимона, потом посыпал каждую устрицу мелко нарезанным зеленым луком. Взяв раковину, он запрокинул голову назад, и моллюск соскользнул прямо ему в рот. Я проделал то же самое. Устрицы оказались довольно вкусными, особенно если не слишком задумываться о том, что ты ешь.

Когда с устрицами было покончено, подали омаров. Капитан Признер показал мне, как вскрывать панцирь и извлекать мясо с помощью специальной вилки. Вкус омаров тоже оказался приятным, хотя есть их мне было нелегко — уж больно напоминали они своим строением летателей. После омаров я заказал еще порцию устриц.

Между тем еда и выпивка, казалось, немного смягчили Джонсона. Он даже извинился перед сидящими за столом за свое поведение.

— Это все межзвездный перелет, — оправдывался он. — Каждый человек, которому предстоит прыжок, испытывает вполне понятное волнение.

— Да будет тебе, Джордж, — возразил капитан. — Ты-то летишь не в первый раз.

— Скажешь, я не прав? — Джонсон ухмыльнулся. — А ну-ка, малыш, — обратился он ко мне, — посмотри повнимательнее на нашего капитана. Сколько, ты думаешь, ему лет?

Я пожал плечами.

— Я не умею определять возраст людей, — признался я. — Для этого я слишком мало с ними общался.

— Все-таки попробуй, — не отступал Джонсон. — Ну-ка, Майк, повернись, покажи парню седину на висках.

Я немного подумал.

— Лет сорок, сорок пять?

— Ему двадцать шесть! — выпалил Джонсон, не скрывая своего торжества.

— Пока только двадцать пять, — поправил капитан. — Двадцать шесть мне исполнится лишь в следующем месяце.

Я невольно вспыхнул.

— Прошу прощения, сэр! — воскликнул я. — Я не хотел…

— Ничего страшного, малыш, — перебил Джонсон. — Капитан не барышня. К тому же ты его еще пожалел: по всем стандартам наш мистер Признер выглядит гораздо старше. Скажи-ка ему, Майк, сколько лет самому старому из капитанов на этой галактической трассе?

— Все капитаны межзвездных линий уходят на пенсию в тридцать два года, — ответил Признер. — Так записано в контракте, и это правило никогда не нарушалось.

— И сколько тебе было лет, когда ты начал готовиться к этой профессии?

— Двенадцать.

— А в каком возрасте ты совершил свой первый переход?

— Тогда мне исполнилось девятнадцать лет и три месяца.

— Видишь, малыш? Восемь лет подготовки и двенадцать лет службы! Не слишком долгая карьера, верно?

— Ну, учитывая количество приемов и банкетов, на которых мне приходится присутствовать, капитанская карьера может показаться даже чересчур долгой! — пошутил Признер.

Мы рассмеялись, потом капитан серьезно добавил:

— Прыжок действительно влияет на некоторых людей, но мы этого и не скрываем. Поле, которое заставляет корабль двигаться, обладает большой мощностью и способно воздействовать на живой организм, однако это вовсе не означает, что межзвездный прыжок как таковой вреден для человека. Столь низкий пенсионный возраст является лишь необходимой предосторожностью, на которую компания идет ради безопасности пассажиров.

— Но согласись, Майк, прыжки все-таки сказываются…

— О'кей, они действительно сказываются. Но все дело, скорее, в колоссальной ответственности, чем в реальном физическом вреде.

— Но ведь прыжки влияют не только на капитанов, но и на пассажиров, Майк, — не отступал Джонсон. — Иногда стабилизирующее поле начинает действовать на них, и тогда люди впадают в панику. Подобное происходит, к примеру, во время космического шторма, когда напряженность поля неизбежно возрастает.

Капитан отставил бокал.

— Послушай, Джордж, мне кажется, ты выбрал не самое подходящее время и место, чтобы говорить о таких вещах.

— А я хочу о них говорить, Майк. И не увиливай, пожалуйста… Как насчет «Утренней звезды»?

— Нет никаких доказательств, что в ее гибели виноват шторм, — сухо заключил капитан.

— Черта с два — нет доказательств! Я сам видел обломки, которые подобрали на месте крушения! — Джонсон повернулся ко мне. — У меня был приятель, Харви Дент, он занимался на Тансисе страховым бизнесом. Харви показывал мне кое-что со «Звезды».

— Лучше помолчи, Джордж! — предупредил капитан, но Джонсон не обратил на него никакого внимания.

— У Харви были неприятности с женой. Проще говоря, она его вышвырнула, и он несколько месяцев жил в своей конторе. Я столкнулся с ним в кафе на первом этаже нашего офисного здания, и Харви пригласил меня с ним выпить. Сам он сидел в кафе уже давно и успел изрядно набраться.

«Джордж, — спросил меня Харви, — хотел бы ты иметь кошку?»

А надо сказать, что на Тансисе кошки считаются предметом роскоши. Местные жители буквально с ума по ним сходят и готовы платить бешеные деньги за каждую хвостатую тварь. Когда дела Харви были в порядке, он купил своей жене кошку в рассрочку и с тех пор регулярно делал причитающиеся платежи.

«Я терпеть не могу кошек, — добавил он, — так на хрена мне за нее платить?»

Я ответил, что кошка мне ни к чему. Большую часть времени я проводил в разъездах и бывал дома редко. Кто станет ее кормить, спросил я. К тому же ее, наверное, надо выгуливать.

«Кошек не надо выгуливать, — ответил Харви. — Они гадят в ящик с песком».

Но я все равно не хотел брать у него кошку, и Харви принялся меня уговаривать. В конце концов он сказал, что если я просто взгляну на нее, он за это покажет мне нечто весьма и весьма интересное. Честно говоря, я не думал, что у Харви может быть что-то эдакое, но так устал от его нытья, что пошел с ним.

Мы вместе поднялись в его офис, который напоминал зону стихийного бедствия. Повсюду валялась одежда, стояли ящики и коробки с посудой, бельем и прочим барахлом. Его было столько, что Харви никак не мог найти свою кошку. В конце концов мы ее все же отыскали — она спала в нижнем ящике письменного стола. Это была пушистая рыжая зверюга с короткими ушами и круглой, как у совы, мордой. Мне она совершенно не понравилась. По правде говоря, выглядела она просто кошмарно.

«Я не хочу брать эту тварь, Харви, — сказал я. — Она слишком уродлива».

Но Харви ответил, что если я возьму кошку, он даст мне материал для сенсационной статьи. Я спросил, для какой, и тогда он показал мне обломки, подобранные на месте крушения. Они лежали в железном сундучке, который Харви выдвинул из-под стола. Включив лампу, он предложил мне рассмотреть вещи как следует.

В сундучке лежали наручные часы, детский ботиночек, несколько скрученных кусков металла и фирменная тарелка с названием корабля. Это была тарелка с «Утренней звезды». И еще там лежал дневник. Рукописный дневник девочки-подростка, которая летела на Тансис, чтобы провести летние каникулы у своей старшей сестры. Заметив мой интерес, Харви дал мне блокнот и сказал, что я могу сделать необходимые записи. Я так и поступил. Дневник подробно излагал события, произошедшие на борту «Утренней звезды»: все пассажиры вдруг словно взбесились, нарушили стабилизирующее поле и погубили корабль и самих себя. — Джонсон усмехнулся. — Разумеется, наш капитан будет и дальше настаивать, что никаких обломков на месте гибели «Утренней звезды» не обнаружили, однако он знает правду. Знает! Все, что сообщалось о крушении этого межзвездного лайнера в средствах массовой информации — это официальная версия, которая была выдвинута с одной-единственной целью: скрыть истину!

— Ты тогда был журналистом, — сказал капитан Признер. — Почему же ты так и не опубликовал свои сенсационные разоблачения?

— Я подготовил материал, Майк, но интернет его не пропустил.

— Да будет тебе, Джордж! Пошутил, и ладно… — Капитан покачал головой. — Нас не проведешь. То, что ты нам только что рассказал, всего лишь эпизод из твоей книги, не так ли?

— Ты, кажется, назвал меня лжецом? — холодно обронил Джонсон.

— Не лжецом, а мистификатором, Джордж. И довольно безответственным к тому же…

— Что ты имеешь в виду?

— Рассказывать подобные истории здесь не рекомендуется, как и кричать «Пожар!» в театре. Может получиться не очень смешно.

Джордж Джонсон хотел что-то возразить, но не успел. Граф Лэттри, который все это время спокойно курил, брезгливо поморщился, обнажив потемневшие от никотина зубы.

— Возможно, мизтер Джонзон не виноват, — сказал он. — Мне кажетзя, он прозто не может удержатьзя.

Джонсон повернулся к графу.

— Что ты сказал?! Лэттри отложил сигарету.

— Я злышал, что идея книги «Возточный край луны» не принадлежит ее автору.

Казалось, вся кровь отхлынула от лица Джонсона. Медленно поднявшись со своего места, он обогнул стол и остановился перед креслом графа.

— Ах ты гнида!.. — процедил он сквозь стиснутые зубы. — И как только у тебя хватает наглости говорить мне подобные вещи?!..

— Я только повторяю то, что и так взе знают, — спокойно ответил Лэттри. — Ваш роман — обычная пропаганда, напизанная под влиянием Зети.

Джонсон мрачно ухмыльнулся.

— Знаешь, давно хотелось, чтобы какая-нибудь тансисская сволочь сказала мне это в лицо. Ну-ка, вставай!

— К вашим узлугам…

Граф поднялся, но даже стоя он едва доставал Джонсону до груди. Могучим телосложением он тоже не отличался. Сухой, тонкокостный Лэттри выглядел чрезвычайно хрупким. Казалось, достаточно одного не очень сильного удара, чтобы он разбился на тысячу кусков, словно терракотовая статуэтка.

— Откажись от своих слов! — прорычал ему в лицо Джонсон.

— Почему я должен отказыватьзя от правды? — пожал плечами Лэттри.

Джонсон скрипнул зубами и, сделав шаг вперед, занес кулак. Но прежде чем он успел нанести удар, я вскочил на ноги и втиснулся между ними.

— Прекратите, прошу вас!

— С дороги, сопляк!

— Нет. Я не позволю вам ударить пожилого человека.

Джонсон не стал тратить времени и препираться со мной. Кроме того, он, очевидно, совершенно искренне полагал, что одного предупреждения вполне достаточно. Опустив плечо, он имитировал удар левой. Я машинально отпрянул, уклоняясь от удара, который Джонсон и не думал наносить, и наткнулся на кулак его правой руки.

Странное чувство охватило меня. Боли я не испытывал. В эти секунды мне больше всего хотелось лечь на пол и немного отдохнуть. Так я и поступил. Движение отдалось у меня в затылке и шее неприятным сотрясением, но я не обратил на него внимания. Словно сквозь сон я слышал, как капитан, привстав со своего места, говорил Джонсону, что если тот немедленно не покинет зал, его прикажут посадить на корабельную гауптвахту. Все еще взбешенный Джонсон удалился, а граф Лэттри преспокойно опустился на свое место и закурил очередную желтовато-коричневую сигарету. Потом я почувствовал, что мне помогают встать, и услышал собственный голос, уверявший кого-то, что со мной все в порядке. В конце концов я вернулся на свое место и даже доел устриц, однако окружающее еще долго представлялось мне словно в тумане.

Потом меня отвели в мою каюту.

Вернувшись к себе, я обнаружил, что кровать уже разобрана. На ночном столике возле кровати стояло ведерко со льдом, герметичный пластиковый пакет, графин с минеральной водой, стакан, несколько шоколадно-мятных конфет в фольге и аппарат для чтения. Насколько я понял, все это было предоставлено мне командованием «Стеллы». Я долго разглядывал эти предметы, потом сбросил неудобный костюм, выдвинул из стены ванну и наполнил ее горячей водой.

Лежа в ванне, я думал об Одри. Я вспоминал, как восхитительно она выглядела в своем облегающем платье, и мне казалось, что если бы Одри осталась с нами за столом, ситуация не вышла бы из-под контроля. Безусловно, я предпочел бы, чтобы события развивались именно таким образом, но вовсе не потому, что в этом последнем случае я бы не получил от Джонсона столь сокрушительный удар.

Когда вода остыла, я выбрался из ванны и тщательно вытерся. Взяв кассету, которую дала мне Одри, я раскрыл аппарат для чтения. Под крышкой аппарата в специальных кармашках уже лежало несколько дисков-кассет. Я вынул одну из них и слегка сжал между пальцами. В ту же секунду в воздухе передо мной возникло изображение бескрайней песчаной пустыни. В темно-синем вечернем небе поблескивала над горизонтом яркая звезда. Над ней вспыхнули золотым светом слова: «Новый Завет. Авторизованная версия». Вздохнув, я убрал эту кассету обратно в кармашек, наполнил пластиковый пакет льдом из ведерка, вставил в приемник читального аппарата диск с «Восточным краем луны», положил пузырь со льдом себе на лоб и откинулся на подушки.

ОБ АВТОРЕ

Джордж Леонард Джонсон родился в 21… г. в Сент-Энтони, Миннесота. Когда ему было шесть лет, его родители утонули во время несчастного случая на воде. По решению суда опекуном Джорджа Джонсона и его сестры была назначена их родная тетка Клодетт Джонсон-Моррис — широко известная на Среднем Западе поэтесса и критик. Дети должны были жить с ней до достижения совершеннолетия, однако Джорджу Джонсону — как он сам писал впоследствии — «претила фальшивая атмосфера псевдостарины». В двенадцать лет Джордж Джонсон убежал из дома и некоторое время путешествовал «зайцем», сначала на океанских лихтеровозах на Земле, затем на космических грузовых судах. Этот период его жизни описан в дневниковых заметках Джорджа Джонсона, опубликованных медиа-синдикатом «Скриппс» под названием «Письма изгнанника». Книга принесла автору известность благодаря своему глубокому романтизму, правдивости и стремлению «выстоять во что бы то ни стало». Несмотря на успех своей книги, Джордж Джонсон еще некоторое время работал грузчиком на космических трассах и даже выступал на полупрофессиональном боксерском ринге. Лишь несколько лет спустя он по настоянию синдиката «Скриппс» отправился на Тансис в качестве специального корреспондента, чтобы освещать разразившийся там военный конфликт. Опыт, приобретенный Джонсоном в послевоенные годы на Тансисе, лег в основу его единственного романа «Восточный край луны».

Передо мной в воздухе возникло лицо Джонсона. Он улыбался, и волосы его были еще не белыми, а просто с проседью. Потом изображение стало сворачиваться по краям — сначала медленно, потом все быстрее, что всегда вызывало у меня ощущение падения. Еще несколько мгновений спустя у меня в ушах раздался шум, лязг и рев моторов, и я вдруг понял, что стою на какой-то улице с оживленным движением. Иллюзия была полной: никакого сомнения в реальности происходящего у меня не возникло. Тогда я закрыл аппарат для чтения, и улица исчезла. Открыл — и улица появилась вновь. Передо мной окутанные клубами густой красноватой пыли проносились легковые машины и грузовики. Все они были непривычно узкими, угловатыми и казались неустойчивыми из-за слишком массивной верхней части.

Потом изображение улицы как бы отодвинулось, одновременно окружая меня со всех сторон. Шум движения немного стих, превратившись в часть звукового фона. Повернувшись на каблуках, я поднялся на открытую веранду небольшого кафе, где за столиком сидел какой-то молодой человек, отдаленно напоминавший Джонсона.

Он был в черной куртке, черной рубашке с воротником-стойкой и темных брюках. На губах у него играла спокойная улыбка.

— Добро пожаловать на Тансис, — приветствовал он меня. — Мы находимся на бульваре Пеланк. Наступил конец лета — последние недели долгой ежегодной засухи, во время которой пересохшая земля превращается в тончайшую красную пыль. Эта пыль сыплется и сыплется на город, оседает на крышах и камнях и придает зданиям, мостовым и деревьям красивый красноватый оттенок. Мое имя Мэттью Брэди, я работаю специальным корреспондентом в местном отделении синдиката «Скриппс».

Мои обязанности заключаются в том, чтобы следить за всем, что здесь происходит. На Тансисе много иммигрантов и туристов, и работы у меня хватает. Я наблюдаю за ними или разговариваю с теми, кто постоянно с ними общается, а потом записываю все, что мне удается узнать: политические события, спортивные новости, слухи, светские сплетни — во всяком случае те из них, которые можно повторять безнаказанно. Таков уж наш журналистский хлеб. Те, кто остался на Земле, очень интересуются, чем живут и что замышляют их бывшие соотечественники. Так, во всяком случае, говорят мне редакторы новостей, которым я поставляю свежие новости и громкие сенсации.

Брэди сделал глоток вина из бокала.

— Я живу здесь практически постоянно с самого конца войны. За это время я многое узнал, многое повидал, но об этом мы говорить не будем. Слушай, может быть, ты присядешь? Я закажу тебе что-нибудь тонизирующее, а то у тебя какой-то кислый вид… Ты здесь впервые?

— Да, но… — Я заколебался.

— Что-нибудь не так?

— Послушайте, Брэди… Разве я должен так вот… разговаривать с вами?

— Почему бы нет? Я ведь с тобой говорю!

— Разумеется, и все же…

— Позволь дать тебе один совет, дружище. Коль скоро ты все равно сюда попал, самым разумным будет смириться и не рыпаться. Не пробуй бороться с Тансисом, потому что он все равно победит. Это место не зря называется Городом Потерянных Душ.

— Что значит — «потерянных»?

— Я могу, конечно, попытаться объяснить, в чем дело, — сказал Брэди. — Но будет гораздо лучше, если ты попробуешь взглянуть на вещи с моей точки зрения. Так ты скорее разберешься, что к чему.

— С вашей точки зрения?

— Да. Это очень просто — достаточно некоторое время побыть мной. Иди сюда, я покажу, в чем дело.

При этих словах Брэди я почувствовал, как меня словно что-то толкает к нему, а уже в следующее мгновение я стал им. Это я сидел за столиком на открытой веранде кафе, и рядом никого не было. Глядя на стоящий передо мной бокал крепкого вина, я подумал, что сегодня оно составит мне компанию. Доброе вино иногда может составить очень хорошую компанию, и сегодня я предпочел бы общество бутылки. Тягучее, густо-зеленого цвета вино слегка отдавало анисом. Тонкой струйкой стекая мне в горло, оно будило очень необычные, но приятные ощущения. Странное вино, странная компания… Чувствуя приятное опьянение, я бросил взгляд на противоположный тротуар и заметил какого-то человека, который весьма решительно направлялся в мою сторону. Это был высокий молодой парень с очень серьезным, почти мрачным лицом и длинными рыжими волосами. На носу у него поблескивали очки. Насколько я знал, на всем Тансисе очками уже давно никто не пользовался. Один только Джекоб Кахейн носил очки, во-первых, чтобы показать людям свою независимость, а во-вторых, чтобы все видели, как он испортил зрение напряженной работой.

— Хэлло, Мэтт! — окликнул он меня. — Ты хорошо устроился, как я погляжу.

— В этом кафе очень удобные стулья, — ответил я. — Люди специально приходят сюда, чтобы посидеть на них хоть немного. — Пинком ноги я придвинул к нему одно из полумягких кресел. — Давай, бросай кости!..

— Просто не знаю, что со мной творится, Мэтт, в последнее время я не могу усидеть на месте и минуты! — возразил он, но все-таки сел и тотчас принялся нервно обгрызать зубами заусенцы на пальцах.

Я стукнул ему по руке.

— Перестань глодать!

— Ничего не могу с собой поделать, — пожаловался он. — Это у меня привычка такая…

— Все же постарайся. Меня от твоих привычек мороз пробирает. Расскажи лучше, как продвигается работа над книгой.

— Скверно, Мэтт. Я никак не могу составить даже приблизительный план. Так, какие-то фрагменты… — Он замолчал.

— Все придет. Со временем, — подбодрил я его.

— Да, конечно, — согласился Кахейн без особого воодушевления. Внезапно он сказал: — Слушай, Мэтт, что ты знаешь о Баррене?

— Ничего. То есть я хочу сказать, что никогда там не был.

— Я собираюсь отправиться туда. Хочешь поехать со мной?

— Зачем?

— В тех краях дьявольски жарко. Настолько жарко, что я просто не представляю, как тамошним жителям удается что-то производить, но они делают… Хотел бы я знать, как они вообще умудрились построить этот город!

— Быть может, они строили в те периоды, когда жара была не такой сильной, — предположил я.

Кахейн поднес к глазам обрамленный заусенцами ноготь, критически осмотрел, потом, спохватившись, убрал руки под стол.

— Я хочу убедиться в этом сам, хочу увидеть все собственными глазами. И я больше не могу ждать. Я намерен нанять вертолет и отправиться на юг. Если ты согласишься лететь со мной, я оплачу тебе все расходы.

— Нет, — отказался я. — Я не хочу пропустить свое любимое время года.

— Баррен окружен непроходимыми джунглями, — продолжал Кахейн, словно не слыша моих слов. — И человек должен в полной мере отдавать себе отчет в том, что ему противостоит. Каждый день он обязан делать вполне определенные вещи, твердо зная, для чего они и что с ним наверняка случится, если он их не сделает. Именно наверняка, а не возможно. Никто над ним не стоит и не принуждает делать их, если он не хочет. И если человек ничего не предпринимает, никто не поднимает шум по этому поводу.

— Это верно, — согласился я. — Когда древесный шакал прыгает человеку на загривок, никакого шума не бывает. Он просто напрочь отгрызает ему голову! И надо сказать, что эти дьяволы умеют делать свою работу очень быстро и совершенно бесшумно.

— Лучше остаться без головы, чем каждую ночь испытывать то, что я испытываю сейчас, — мрачно заметил Кахейн. — Я совсем не могу спать, Мэтт. Я не могу спать и не могу сидеть спокойно. Мне…

Звонок у входной двери каюты заставил меня вздрогнуть. Аппарат для чтения выпал у меня из рук и выключился. В первые мгновения я никак не мог поверить, что лежу на своей койке в каюте «Стеллы», но это было именно так, хотя тяжелый гул грузовиков, проносившихся по бульвару Пеланк, еще звучал у меня в ушах. Свет не горел, и я видел только чей-то силуэт, появившийся на пороге на фоне освещенного коридора. Человек стоял, широко расставив ноги, словно моряк, сражающийся с сильной качкой, и все же его заметно покачивало. Сделав шаг вперед, он едва не упал, но удержался, схватившись за косяк.

— Ну, наконец-то! — воскликнул человек. — Этот долбаный придурок-стюард сказал, что твоя каюта где-то на палубе D…

Я узнал Джорджа Джонсона и поспешно сел на кровати. Пластиковый пакет с растаявшим льдом соскользнул у меня со лба и упал на колени. Джонсон тяжело рухнул в кресло рядом с моей кроватью, и я включил лампу на ночном столике. У Джонсона было какое-то загадочное выражение лица, словно он знал некую тайну и хотел поделиться ею. Я ждал, что он скажет, но вместо этого Джонсон наклонился вперед и взял аппарат для чтения.

— Что ты читаешь?

— Посмотрите сами, — предложил я.

Он приподнял верхнюю крышку. Даже в полутьме я разглядел, как побелело его лицо. Поморщившись, Джонсон отложил аппарат.

— О, Господи!.. — прошипел он. — Как это все гнусно!

— Что именно? — попытался уточнить я.

— Читать свои собственные вещи. Гнусно и больно — это скажет тебе любой профессиональный писатель. Редко кому нравятся собственные вещи, малыш… Чаще всего бывает совсем наоборот: собственная книга кажется тебе невероятной дрянью. — Он снова скривился. — Кстати, где ты ее взял?

— Кто-то прислал Одри Пеннебакер кассету с записью. Но она не захотела читать вашу книгу и отдала мне.

— Она даст тебе еще кое-что, — заметил Джонсон, небрежно бросая аппарат на пол.

— Мне кажется, — сказал я, — за такие слова я должен хотя бы попытаться вас ударить. Я бы так и поступил, но я еще не совсем оправился после прошлого раза.

— Извини меня, малыш. Ты совершенно прав. — Джонсон с трудом поднялся на ноги. — Я твой должник. Давай… Врежь мне. Врежь как следует.

Я испытал острое желание выполнить его просьбу. Джордж Джонсон не сделал ничего, чтобы завоевать мою симпатию. Но, с другой стороны, я никогда не был кулачным бойцом. Этот вид спорта — если можно его так назвать — был мне глубоко противен.

— Ну давай же, ублюдок, вмажь мне!..

— Я не стану бить вас, Джордж, — сказал я. — Давайте лучше поговорим.

Он растерянно заморгал, и лицо у него неожиданно сделалось мягким и почти кротким.

— О чем ты хочешь со мной поговорить?

— Почему вы так разозлились на графа? Джонсон застонал.

— Ох, лучше б ты мне вмазал!

— И все-таки скажите, если только это не секрет… Джордж Джонсон задумчиво пожевал бороду.

— О'кей, ладно, — в конце концов согласился он. — Не знаю, правда, зачем тебе все это, но… Понимаешь, этот роман — единственная стоящая вещь, которую я написал. Она принесла мне славу и богатство. Это был хит — самый настоящий долбаный бестселлер. Было время, когда ею зачитывались буквально все. Юноши одевались в черное, как Мэттью Брэди, а девушки зачесывали волосы набок и красились под платину, чтобы походить на Чейз Кендалл. Ты уже дошел до этого места?

— Нет.

— Ну, ты еще увидишь, что я имею в виду… Словом, книга была дьявольски популярна, но она очень не понравилась властям Тансиса. Дело дошло до того, что они аннулировали мою визу, и мне пришлось вернуться на Землю. Поначалу, впрочем, меня это не особенно беспокоило. Подумаешь, рассуждал я, поживу у себя в Миннесоте и напишу еще несколько романов. Да только ничего не вышло, однако даже тогда я не заподозрил подвоха. Не получается здесь, подумал я, получится в другом месте. И я действительно перебрался на новое место и попробовал начать все с начала. И снова — ноль. Я не сумел выдавить из себя буквально ни строчки! Тогда-то я и начал задумываться, но сделать я все равно ничего не мог. Сколько бы я ни переезжал из страны в страну, с планеты на планету, как бы ни напрягался, ничего путного не выходило. Мне не удавалось даже начать новую книгу.

Лишь после нескольких лет таких бесплодных метаний до меня дошло, что все дело, вероятно, в Тансисе. Он стал моим настоящим домом, и только там я мог достаточно раскрепоститься, чтобы свободно работать, творить. Но сколько бы я ни обращался за разрешением на въезд, мне отказывали. Официальные лица объявили мою книгу вражеской пропагандой, а меня самого — пособником врага.

И пожалуй, кое-какие основания для подобного решения у них имелись. Когда таракашки напали на Тансис, сами они не сражались с оружием в руках, о нет! Вместо этого они захватывали людей и заставляли их воевать вместо себя. Таким образом, для Сети не имело значения, кто выиграл ту или иную конкретную битву — и какой ценой, — потому что в обоих случаях погибали жители Тансиса. Именно поэтому кое-кто начал поговаривать, что я, мол, тоже был захвачен и что свой роман я написал для Сети, под ее диктовку. На Тансисе в те годы шла самая настоящая охота на ведьм, которая захватила и меня. Шум поднялся изрядный, но дело было не только в книге. Власти использовали меня, чтобы отвлечь внимание от того, как гнусно правительство Тансиса поступало со своими собственными гражданами, которые действительно были захвачены. Это было именно гнусно, малыш, омерзительно и подло, и продолжалось это много, много лет. Впрочем, со временем я привык к обвинениям, но когда сегодня этот ничтожный граф снова заговорил о том же самом, я не стерпел. И если бы не ты, я бы уж врезал ему как следует… — Джонсон мрачно ухмыльнулся.

— Но ведь вы теперь направляетесь на Тансис. Значит, вам разрешили приехать… Почему?

— Кто знает, малыш, кто знает? Быть может, власти считают, что теперь я не опасен, а может, рассчитывают заработать на мне. — Он снова ухмыльнулся. — Например, если выставить меня в музее Порядка, сборы наверняка подскочат до небес!

— И что вы собираетесь делать, когда вернетесь? — спросил я. — Попытаетесь писать?

Джордж Джонсон медленно поднялся.

— В настоящее время я собираюсь пойти спать, — сказал он, глядя с высоты своего роста на меня и на читальный аппарат на полу. — Кстати, тебе понравилась моя книга?

— Скорее да, чем нет.

— Но ведь ты… Ладно, хрен с тобой. — Язык у него начал заплетаться. Открыв дверь каюты, Джонсон буквально вывалился в коридор.

Прошло еще довольно много времени, прежде чем я наконец заснул.

Рано утром стюард подал мне записку от графа Лэттри. Не соглашусь ли я, писал граф, встретиться с ним через час в бильярдной в пассаже? Я нацарапал ответ, вручил стюарду и попросил передать его графу, а сам отправился в тренажерный зал. Начал я с бегущей дорожки, потом сделал несколько упражнений на кольцах и перекладине, но шея и левая сторона головы все еще болели после удара Джонсона, поэтому я не стал насиловать себя и отправился в душ. Побрившись, я переоделся и отправился на свидание к графу.

Когда я вошел, граф уже ждал меня. Он сидел возле обшитой деревянными панелями стены, зацепившись каблуками за верхнюю перекладину высокого барного стула. Заметив меня, Лэттри переместился на пол и, сделав мне навстречу несколько шагов, торжественно пожал мне руку.

— Зпазибо, что пришли, — сказал он.

— Не стоит благодарности, граф, — ответил я.

— Я боялзя, что позле вчерашнего, гм-м… инцидента вы не захотите никого видеть. Вы, кажетзя, позтрадали?

— Ничего серьезного, граф. Лэттри кивнул.

— Я навел зправки, разумеетзя… И взе равно, приятно видеть ваз в добром здравии. — Он шагнул к столику, где стояла во льду бутылка вина. Ее горлышко было обмотано салфеткой.

— Я взял на зебя змелость заказать вино. Вы любите шампанзкое?

— Боюсь, граф, я его не пробовал.

— Думаю, оно вам понравитзя, — промолвил граф, наливая вино в высокий узкий бокал и протягивая мне. Шампанское было красивого, бледно-желтого цвета; со дна бокала к поверхности поднимались цепочки янтарно-золотых пузырьков.

— Я люблю иногда выпить за игрой бокал-другой, — признался Лэттри.

Я пригубил шампанское. Граф оказался прав — вино действительно было приятным. Пока я наслаждался незнакомым вкусом, граф подошел к бильярдному столу и уложил шары в ромбическую оправку.

— Вы знаете игру в «девять шаров»? — спросил он.

— В последний раз я играл довольно давно, — сказал я, — но правила, кажется, помню.

— Хорошо, — кивнул граф. — Раз вы давно не практиковализь, я дам вам фору, зкажем, шаров пятнадцать. Вы не против?

— Безусловно, граф.

Мы бросили монетку, кому начинать. Выпало мне. Я разбил центральную пирамидку, но не загнал в лузу ни одного шара. Потом за дело взялся граф. Неторопливо расхаживая вокруг стола, он отправлял в цель шары один за другим. Наконец Лэттри остановился, чтобы сделать глоток вина.

— Наше путешествие… — проговорил он. — Как вам нравитзя на борту «Зтеллы»?

— Пока все в порядке, — сказал я, потом вспомнил вчерашнее происшествие и добавил: — По большей части…

Лэттри с пониманием кивнул, обнажив в улыбке прокуренные зубы. Делая очередной удар, он промахнулся по довольно простому шару, как мне показалось — намеренно. Тщательно прицелившись, я нанес удар и ловко отправил шар в лузу.

— Прекразный удар, — похвалил граф. — Примите мои поздравления. А зкажите, ЗП, вы здрадали, покидая родину?

— Честно говоря, у меня не было другого выхода. — На этот раз я промахнулся, и Лэттри снова шагнул к столу.

— 3 формальной точки зрения, — сказал он, — вы дейзтвительно приговоренный преступник. Однако в данных обзтоятельзтвах я уверен, что вам будет нетрудно получить на Танзизе политичезкое убежище. Если хотите, я мог бы зделать взе, что только будет в моих зилах, чтобы узкорить прохождение ваших бумаг по различным инзтанциям.

Я не ответил, глядя, как Лэттри бьет от борта и отправляет в сетку сразу три шара.

— Что-нибудь не так, ЗП?

— Спасибо за любезность, граф, но… Скажите, почему вы сделали мне подобное предложение?

— Потому что я верю: взе, кто зтал жертвами Зети, должны помогать друг другу.

— Что заставляет вас думать, будто я считаю себя жертвой Сети? Лэттри только улыбнулся в ответ. Шары раскатывались по сукну с сухим стуком, пока на столе не осталось девять штук. Граф уже был годов нанести победный удар, как вдруг палуба у нас под ногами накренилась, и два шара, скатившись по столу, остановились у бортика. Граф ждал. Несколько секунд спустя «Стелла» выровнялась.

— Что это было? — спросил я, не на шутку встревожившись.

— В процеззе перехода корабль иногда может изпытывать небольшую болтанку. Это езтезтвенно. — Лэттри посмотрел на оставшиеся шары. — Придется начать взе значала.

— Вы выиграли эту партию.

— Это не имеет значения. — Он снова уложил шары в рамку, закурил сигарету и, выпустив клуб желтовато-сизого дыма, посмотрел на меня.

— Вы зчитаете зебя противником Зети?

— Я плохо разбираюсь в политике, граф, но мне кажется, что Сети не стоило бы вторгаться в другие миры.

— Вы не так меня поняли. Я говорю не о войне. Меня интерезует ваше отношение к Зети как таковой. И к летателям.

— Ну, летателей я, скорее, уважаю. Они высокоразумные, могущественные, разносторонние… такие, какими мы обычно считаем себя.

— А как вам кажетзя, платят ли они нам той же монетой?

— Не уверен. Скорее всего, вряд ли.

— Но ведь вы долго жили з ними…

— Да, я долго жил у них и даже близко сошелся с некоторыми, но так и не понял, уважает меня кто-нибудь или нет. Летатели слишком… высокомерны. Порой мне кажется, они едва замечают всех остальных, но дело здесь не столько в презрении к «низшим расам», сколько в их собственной самодостаточности. Понимаете, все летатели настолько тесно связаны между собой, что никто посторонний им просто не нужен. К тому же чужаку трудно, практически невозможно проникнуть в эту замкнутую систему.

— Я знаю, вы были другом одного художника, — проговорил Лэттри, опираясь на свой кий. — Чувзтвовали ли вы зебя чазтью Зети — хотя бы через него?

— Иногда, — коротко ответил я. От вопросов Лэттри мне почему-то стало не по себе.

— А приходилозь ли вам когда-нибудь выходить на звязь з Зетью замозтоятельно? Например, в позледнее время, когда вы уже не были звязаны з вашим бывшим клиентом?

— Да, — ответил я. — Не далее как вчера я пережил нечто вроде попытки контакта.

— Очень любопытно… — протянул граф, глубоко затягиваясь сигаретой. — Не могли бы вы поподробнее опизать ваши ощущения?

— Да описывать-то, собственно говоря, нечего… То, что я почувствовал, продолжалось всего секунду или две. Мы с мисс Пеннебакер как раз входили в парковую зону, где растут пальмы. Насколько мне известно, в этом месте влияние корабельного поля ощущается особенно сильно. Не исключено, что я как-то отреагировал именно на него, и все же я уверен, что не ошибся. Сеть узнала меня. Ощущение было такое же, как когда-то на Древе. Ты входишь в соединение и говоришь: привет, это я. А тебе отвечают: да, мы знаем, что это ты… и соединяют с тем, с кем нужно.

— Ваше ощущение было зильным или злабым?

— Достаточно сильным, граф, но, повторяю — это продолжалось всего несколько секунд и внезапно прервалось. Так что нельзя исключить, что это корабельное поле вызвало у меня какую-то реакцию, которую я по ассоциации связал с тем, что было мне хорошо знакомо.

— А вы уверены, что на борту «Зтеллы» нет летателей?

— Послушайте, граф, к чему весь этот… все эти вопросы?

— Прозтите меня, ЗП, — пробормотал Лэттри и снова обнажил в гримасе желто-коричневые прокуренные зубы. — Но мы немного озабочены вашим призутзтвием на этом корабле.

— Вот как? Интересно узнать, почему?

— Как вы зами только что признали, вы были везьма близки з некоторыми из летателей, поэтому мы не можем изключать, что вы по-прежнему находитезь под их влиянием. Кроме того, вчера вечером мизтер Джонзон, который также является извезтным зторонником Зети, навезтил ваз в вашей каюте.

— Вы что, следите за мной?! — воскликнул я, пораженный. Лэттри покачал головой.

— Прозто я зтараюзь замечать взе, что произходит на борту этого корабля.

— В таком случае вы должны знать, что Джонсон приходил извиняться, — не удержался я от сарказма. — И никакой он не сторонник Сети. Джонсон терпеть не может летателей — это общеизвестно!

— У наз на Танзизе езть поговорка: чем толще злой кразки, тем зильнее прогнила зтупенька.

— Но ведь это очевидно, граф! Стоит только прочесть его книгу. Теперь уже лицо Лэттри выразило крайнюю степень изумления.

— Вы читали его роман?

— Я читаю его сейчас.

Лэттри смерил меня неожиданно холодным взглядом.

— Могу я спросить, где вы взяли эту книгу?

— Нет, не можете.

Некоторое время Лэттри сосредоточенно укладывал шары в оправку, потом натер мелом кий и начал мастерски отправлять шары в лузу один за другим, пока стол не опустел. Покончив с игрой, он налил себе еще шампанского, медленно выпил и снова наполнил бокал.

— Вы зовершенно правы, ЗП, и я прошу у ваз прощения за звою безтактнозть, — сказал он наконец. — Но позвольте все же дать вам один зовет. Не пытайтезь пронезти эту книгу через нашу таможню. Ваз непременно арезтуют, и даже я не змогу вам помочь. На Танзизе этот роман запрещен.

— Но мы пока не на Тансисе, — заметил я.

— И тем не менее…

— Почему эта книга запрещена, граф?

— Автор зделал звоим героем человека, который захвачен Зетью и выполняет ее приказы. Его зазтавляют зражатьзя против законной влазти, против правительзтва. Так дейзтвительно было когда-то: подразделения правительзтвенных войзк зражализь друг з другом под влиянием Зети, тогда как зами летатели учазтвовали в боях крайне редко. Предзтавьте же зебе гнев, возмущение и боль тех, кто, зам того не ведая, поднял оружие против зобственных братьев и зезтер, против зобзтвенных матерей и отцов! Но хуже взего было то, что никому, решительно никому нельзя было доверять.

Хотя война, и закончилазь, но мир так и не назтупил. В этих узловиях у правительзтва озтавался только один выход: объявить амнизтию каждому, кто добровольно зоглазитзя подвергнутьзя зпециальному лечению…

— Какому именно?

— Мозг добровольцев подвергался озобой религиозно-этической зтимуляции, которая имела очищающий эффект и пзихологически давала ощущение изкупления вины.

— Своего рода промывка мозгов с элементами экзорсизма, — вставил я.

— Назовите как хотите, но человек, подвергшийзя лечению, уже не мог быть изпользован Зетью. Никогда. Однако в романе мизтера Джонзона герой не доводит лечение до конца и продолжает изпытывать влияние Зети, но зкрывает это и от окружающих, и от зебя. Хуже того, он гордитзя зобой, и читатель невольно разделяет з ним эти везьма опазные идеи. На мой взгляд, этого вполне дозтаточно, чтобы запретить книгу.

— Из того, что я успел прочитать, — медленно сказал я, — следует только, что герой пытается узнать правду о крушении космического лайнера.

— Давайте называть вещи звоими именами, — холодно сказал Лэттри. — Этот роман был напизан Зетью, которая контролировала мизтера Джонзона в течение взей войны. Подвергнутьзя лечению он отказалзя, и мы не изключаем возможнозти, что мизтер Джонзон может попытатьзя уничтожить этот корабль, чтобы торпедировать мирные переговоры. Ему нельзя доверять ни при каких обзтоятельзтвах!

— Если ему нельзя доверять, тогда почему ваше правительство разрешило ему вернуться на Тансис?

— Это было зделано вопреки моим рекомендациям, — чопорно заявил Лэттри. — Возможно, правительзтво допузтило ошибку. Вы человек, хорошо знакомый з могущезтвом и возможнозтями летателей, и зами должны быть зпозобны оценить, что произходит з читателем, который попадает в опизанный Джонзоном мир. Тот, кто читает эту книгу, полагает, будто приятно проводит время, тогда как на замом деле именно в эти минуты Зеть назаждает в его душе первые земена зомнений и зтраха, для которых живые и талантливые опизания мизтера Джонзона зоздают везьма благоприятную почву. Даже могучее романтичезкое чувзтво, которое герой питает к девушке, взего лишь прикрытие, ширма, и мы в этом не зомневаемзя. Эта книга — назтоящая бомба, так что я зоветую вам уничтожить ее.

Мне роман Джонсона вовсе не казался бомбой, но, с другой стороны, я не был жителем Тансиса. Возможно, Лэттри был прав, и книга несла в себе страшную опасность, однако я всегда считал, что запрет — далеко не самый лучший способ борьбы даже с действительно порочными идеями и доктринами.

— У меня к вам предложение, граф, — сказал я. — Давайте отложим в сторону политику и литературу и поговорим о чем-нибудь другом.

В ответ Лэттри поклонился.

— Я уже зказал взе, что хотел, — проговорил он. — Вы — коло-низт, ЗП. Наше иммиграционное законодательзтво требует, чтобы каждый, кто прибывает на Танзйз, был изгнанником у зебя на родине. Говоря вызоким штилем, изгнание — цена звободы. Разумеетзя, далеко не каждый изгнанник зпозобен зтать подлинно звободным, но это уже зовзем другой вопроз. Вам лучше задать его мизтеру Джонзону.

Он снова поклонился и вылил в свой бокал все, что оставалось в бутылке. Мне он вина не предложил. Впрочем, Лэттри наверняка видел, что я сделал из своего бокала всего несколько глотков. Потом он спросил, не хочу ли я сыграть еще партию, но «Стелла» продолжала крениться то на один, то на другой борт, так что практически после каждого удара шары самопроизвольно меняли свое положение на столе. В конце концов мы прервали игру и разошлись. На прощание мы все же пожали друг другу руки, и я обещал, что подумаю над словами Лэттри. К счастью, граф оказался достаточно хорошо воспитан и больше не спрашивал, где я взял книгу.

Я не хотел признаться в этом даже самому себе, но, выходя из бильярдной, я был очень встревожен. Предположение Лэттри, что Сеть способна контролировать поступки человека таким образом, чтобы он об этом даже не догадывался, вдруг показалось мне не таким уж абсурдным. Самому мне никогда не нравилось, как Генри понуждал меня делать то, что ему хотелось. Как правило, мне достаточно было обычной награды — наплыва приятных чувств и эмоций, которыми я дорожил и которых так жаждал. Но это лежало на поверхности, и никто никогда этого не скрывал. Теперь же я задумался, на что в действительности способны летатели? А вдруг они умеют подсоединиться к какой-то части мозга, которой человек никогда не пользуется, и оттуда контролировать его поведение? А может, они способны управлять только жителями Тансиса? Насколько я знал, все летатели были прирожденными эмпатами. Не исключено, что они на самом деле наделены гораздо большей чувствительностью, чем люди.

Но ведь и Джонсона беспокоила та же проблема, иначе бы он не разозлился на Лэттри. Быть может, подумалось мне, в его романе есть то, что поможет мне лучше разобраться в ситуации? Решив еще раз заглянуть в книгу, я вернулся к себе в каюту и снова взял в руки читальный аппарат со вставленной в него кассетой. Стоило мне открыть крышку, как вокруг меня снова ожил пыльный тансисский город на исходе лета. Я снова был с Брэди на веранде его любимого кафе на бульваре Пеланк.

— А-а, вот и ты… — сказал Брэди. — Я-то гадал, когда ты наконец появишься!

— Джордж Джонсон сказал, что я должен как можно скорее дочитать до того места, где появляется девушка. Он обещал, что тогда мне многое станет понятно, — ответил я.

Брэди нахмурился.

— Мальчишка! Здесь нельзя говорить о Джонсоне!

— Почему? — удивился я.

— Потому что я не желаю ничего о нем слышать. Если хочешь поскорее увидеться с девушкой, скажи мне, но не приплетай сюда Джонсона. Он не имеет никакого отношения к этой истории, capisce[6]?

— Ну, извини, — сказал я с искренним раскаянием. Брэди улыбнулся.

— Так-то лучше. Впрочем, не думай об этом. Итак, на чем мы остановились?

— На девушке.

— О'кей, девушка… — Он затушил в пепельнице сигарету и откинулся на спинку стула. — Я встретился с ней после того, как украл из офиса Харви Дента дневник девочки, которая летела на «Утренней звезде» и погибла. Я вынужден был так поступить — Харви стремительно катился по наклонной плоскости, и доверять ему было уже нельзя. Однажды, пока он наливался виски в баре, я вломился к нему в контору, взял дневник, изготовил точную копию и на следующий день положил ее обратно в железный сундучок. Оригинал остался у меня. Харви, по-моему, так ничего и не заметил.

После этого я предпринял небольшое расследование. В списке пассажиров «Утренней звезды» действительно была одна тринадцатилетняя девочка. Ее звали Бет Кендалл. Я обратился в информационную службу и выяснил, что ее сестра, к которой она летела, жила на окраине города на горе Монт. Звали ее Чейз Кендалл. Записав адрес, я взял дневник и отправился к ней с визитом.

Когда я вышел из дома, уже начинало темнеть, и по обеим сторонам улицы зажглись в листве пыльных деревьев цепочки фонарей. Я шагал… Послушай, — сказал вдруг Брэди, — зачем я буду все это пересказывать? Может, лучше ты все узнаешь сам?

Я согласился, и город вокруг меня тотчас растаял. Я стоял в сгущаюшихся сумерках у подножья могучей горы. Это и был утес Монт, возвышавшийся над городом с восточной стороны. Он был сложен главным образом из песчаника, в котором в незапамятные времена были вырублены мрачные пещеры и запутанные ходы, до сих пор служившие прибежищем для нищих, попрошаек, воров и прочих маргиналов — по крайней мере для тех из них, кто был достаточно силен и ловок, чтобы каждый день подниматься и спускаться по лязгающим лестницам из цепей и перекладин, устроенным городскими службами в конце прошлого века, когда власть захватила Партия Прогрессистов. С тех пор цепи успели заржаветь, и лестницы время от времени обрывались. Нынешнее правительство, пришедшее к власти под лозунгом «Свобода, семья, рабочие места», ремонтировать их не собиралось. В этом не было ничего парадоксального: как свидетельствует история, любое правительство, провозгласившее своей целью свободу, семью и рабочие места, обычно стремится вовсе лишить своих избирателей свободы, не обеспечивает им никаких рабочих мест, а единственными семьями, которые что-то выигрывают от перемен, бывают исключительно кланы представителей правящей элиты.

Мне, впрочем, не нужно было подниматься по цепям. У подножья горы я сел в вагончик фуникулера и вскоре уже шагал по узкой извилистой улочке, карабкавшейся на склон почти у самой вершины. Нужный адрес я нашел довольно быстро. Чейз Кендалл занимала двухуровневую мансарду на крыше шестиэтажного дома без лифта, однако подъем в гору настолько утомил меня, что на площадке третьего этажа я остановился, чтобы перевести дух. Я даже просунул голову в высокое стрельчатое окно, надеясь, что порыв ветра хоть немного остудит мое пылающее лицо, но не ощутил ни малейшего движения воздуха. Снаружи было, пожалуй, еще жарче, так как нагревшиеся за день металлические крыши, поблескивавшие в сумерках далеко внизу, теперь отдавали тепло окружающему воздуху, поэтому я вытер испарину носовым платком и, поднявшись на самый верх, потянул за ручку дверного звонка.

— Кто там? — спросил из-за двери женский голос.

— Мисс Кендалл? Последовала короткая пауза.

— Да. А вы кто?

— У вас была сестра по имени Бет? Нет ответа.

— Моя фамилия Брэди, мисс Кендалл. Я журналист. Мне в руки попала одна вещь, которая могла принадлежать вашей сестре. Это ее дневник… Я надеялся — вы сможете сказать, действительно ли это так или я ошибаюсь.

Долгое время ничего не происходило, потом дверь медленно отворилась. За ней никого не было — очевидно, ее приводило в действие какое-то дистанционное устройство. В квартире, которую занимала Чейз Кендалл, было прохладно и темно. Впрочем, через несколько секунд мои глаза привыкли к отсутствию света, и я рассмотрел плотные портьеры на окнах, черное жерло камина со стоящими перед ним креслами и удобным шезлонгом и крутую лестницу, которая вела наверх, в мансарду.

— Проходите наверх, пожалуйста, — услышал я тихий голос, показавшийся мне таким же прохладным и мрачным, как и сама комната.

Я шагнул вперед и поднялся по ступеньками. В мансарде наверху горело несколько свечей. На стропиле крыши была укреплена лампочка; ее луч падал на пустой мольберт в центре студии. Рядом стояла Чейз Кендалл. Она была одета в халат из серого шелка с воротником «шалькой» и синими металлическими пуговицами; прямые светлые волосы были зачесаны на одну сторону и подстрижены по косой линии от затылка к подбородку. Я обратил внимание, что, несмотря на домашний вид, прическа у Чейз была в полном порядке — волосы лежали аккуратно и блестели, как начищенный мельхиор.

— Пожалуйста, повернитесь к свету, мистер Брэди.

Я отступил немного назад, давая ей возможность рассмотреть меня как следует. Сам я, в свою очередь, тоже разглядывал ее. В правой руке у нее что-то было. Присмотревшись, я увидел крупнокалиберный однозарядный пистолет. Это был капсюльный дерринджер — весьма популярное на Тансисе оружие самообороны. Его курок был взведен, а ствол направлен на меня.

Несколько мгновений Чейз пристально разглядывала меня, потом сняла курок с боевого взвода и опустила оружие в карман халата.

— Я живу одна, — сказала она. — Как вы знаете, это небезопасно.

— Да, конечно, — согласился я. — Я сам на всякий случай держу собаку.

Она улыбнулась.

— Хотите чаю?

— Спасибо, с удовольствием.

Она предложила мне кресло. Я сел и некоторое время с удовольствием наблюдал, как она кладет в высокий стакан лед и наливает чай из стеклянного кувшина. Протянув мне стакан, Чейз села на табурет напротив.

— Вы были близки с Бет? — пустил я пробный шар. Она пожала плечами.

— Она была моей младшей сестрой. Наши родители посылали ее ко мне каждое лето.

— Зачем?

— Они говорили, это необходимо для расширения ее кругозора.

— И что вы делали, чтобы расширить кругозор вашей сестры? Она закурила коричневую тансисскую сигарету.

— Я художница. По вечерам, когда было не так жарко, я показывала Бет город. Иногда мы выезжали на южное побережье. У меня есть небольшой летний домик в Нулли, там мы обычно останавливались.

— У вас нет ее фотографии?

Она ненадолго задумалась, потом легко поднялась и включила еще одну лампу под потолком. Луч света упал на портрет девочки на стене. У нее были темно-русые волосы и более круглое лицо, но выражение глаз — спокойное, чуть холодноватое — было таким же, как у сестры.

— У вас была очень красивая сестра, мисс Кендалл. Вздохнув, она погасила свет и снова села.

— Почему бы вам не показать, что вы нашли, мистер Брэди?

Я достал из кармана дневник и протянул ей. Чейз бережно погладила кончиками пальцев обложку из тисненой медной фольги, потом раскрыла тетрадь и бегло просмотрела несколько выбранных наугад страниц. Я внимательно наблюдал за ней, но не заметил никакой реакции. Вместе с тем я довольно отчетливо ощущал, как что-то переворачивается и растет во мне. Можно ли точно определить мгновение, когда приходит любовь? Этого я не знаю. Возможно, со мной это произошло, когда Чейз подняла глаза и посмотрела на меня поверх раскрытых страниц.

— Почерк как будто ее, — сказала она. — Во всяком случае, очень похож, но…

— Что?

— Письменная речь всегда отличается от устной. Мне кажется, я не узнаю некоторые выражения, хотя Бет вполне могла их употребить. Вот если бы вы прочли вслух несколько абзацев, я бы услышала, как это звучит, и, возможно, сумела бы сказать точно…

И она протянула мне тетрадь.

— Хорошо. — Я нашел начало абзаца и прочел: — «Сегодня убили капитана Плейди».

Я остановился, чтобы посмотреть на ее реакцию.

— Продолжайте, пожалуйста, — спокойно сказала Чейз.

— «Всю ночь корабль сильно трясло, и никто не мог уснуть. Пассажиры слонялись по коридору, некоторые были пьяны или накачались наркотиками, но большинство просто ошалело от страха. Многие из них все еще одеты в карнавальные костюмы; иногда члены одной команды собираются в группы. Поли, помощник стюарда, говорит, что все магазины в пассаже разгромлены и разграблены. Он велел мне оставаться в каюте, пока в коридорах не станет немного спокойнее, но как раз сегодня утром что-то случилось с системой подачи воздуха. Я испугалась, что сейчас задохнусь, и вышла в коридор.

Там раздавался какой-то шум. Наш корабль скрипел, потрескивал, что-то в нем хрустело и лопалось, и мне показалось — еще немного, и он развалится на куски. Все пассажиры, которых я видела, куда-то спешили, я отправилась за ними и дошла до главного конференц-зала на прогулочной палубе. Толпа здесь была еще больше. Я спросила, в чем дело, и кто-то ответил мне: судят капитана Плейди за то, что она отказалась развернуть корабль и выйти из штормовой зоны.

Я вошла в зал. Он был полон, но мне удалось протиснуться в угол и вскарабкаться на стоящий у стены стол. Капитан Плейди сидела на стуле в самом центре, вокруг нее оставалось немного свободного пространства. У нее было бледное, очень больное лицо, и мне стало ее очень жалко, но другие совсем ее не жалели. Почему шторм набрал такую силу? Почему она не отправила сама себе по хронопочте послание с предупреждением о том, что случится? Люди со злобой выкрикивали эти вопросы, и хотя мисс Плейди пыталась отвечать, ее никто не слушал. Это было ужасно!

Потом корабль вдруг с силой дернулся и накренился. Многие не удержались на ногах и попадали друг на друга. Лишь несколько секунд спустя, когда корабль выправился, пассажиры сумели подняться, но я видела: многие из них потрясены и напуганы. Именно тогда капитан Плейди медленно поднялась со своего стула. Выражение лица у нее было дикое. Фуражку у мисс Плейди отобрали, ее прическа почти развалилась, из волос торчали заколки.

— Вы!.. — сказала она. — Это вы — причина шторма. Возвращайтесь к себе в каюты, все! Это ваш страх нарушает стабильность поля и губит корабль. Если бы все вы отправились к себе, приняли снотворное и легли, то уже через несколько часов шторм бы закончился!

Не успела она договорить, как я заметила что-то белое, брошенное из угла зала и летевшее прямо в лицо мисс Плейди. Это была фарфоровая чашка. Она попала капитану в висок и разбилась. Удар был так силен, что мисс Плейди упала. Надеюсь, она потеряла сознание, потому что вся толпа с воплями качнулась вперед и сомкнулась над тем местом, где только что стояла наш капитан. К счастью, я не видела под-робностей того, что там происходило — только какую-то яростную возню. Я хотела уйти, но кто-то столкнул меня со стола, и общим движением меня тоже потащило туда, к центру комнаты. Я ничего не могла поделать — меня сжало со всех сторон и понесло вперед!.. Несколько секунд спустя я наступила на что-то мягкое, и хотя мне было очень страшно, я опустила глаза и посмотрела. Это оказалась всего-навсего фуражка мисс Плейди. За ленту фуражки была заткнута заколка для волос, и я…»

Я перестал читать и поднял глаза.

— Эта заколка приклеена к странице липкой лентой, — сказал я, поворачивая тетрадь так, чтобы Чейз тоже ее увидела.

Именно в этот момент налетел первый шквал. Стекла в окнах затряслись, огоньки свечей затанцевали, и по стенам заметались тени; несколько свечей погасло. Тяжелые портьеры в нижней комнате заколыхались, потом что-то упало и со стуком покатилось по полу.

— Погода начинает меняться, — сказала Чейз, и я почувствовал, как по спине у меня побежали мурашки. Перед грозой мне всегда становилось немного не по себе. Шум ветра и запах пыли в воздухе как будто напоминали мне что-то, но что — этого я никак не мог вспомнить. В моей памяти был своего рода провал, однако сколько бы я ни пытался исследовать его, вместо воспоминаний натыкался лишь на пустоту. Должно быть, когда-то после грозы и урагана со мной случилось что-то важное, но это была лишь смутная догадка — никаких подробностей я не помнил.

— Да, это дневник Бет, — сказала Чейз и добавила после секундной паузы: — Можно мне пока оставить его у себя?

— Конечно. — Я протянул ей тетрадь и поднялся.

— Вы можете остаться, если хотите…

Но я не остался. Я слишком боялся этой зловещей дыры в своих воспоминаниях. Я боялся, что точно так же, как она поглотила какую-то важную часть моей жизни, дыра может поглотить и чувства, которые я начинал испытывать к этой молодой женщине. А я не хотел этого, поэтому соврал, будто мне нужно еще отправить несколько репортажей, и откланялся.

Выйдя от Чейз, я спустился к остановке фуникулера. Машинист ушел домой, но подъемник можно было привести в движение, опуская монеты. Однако мелочи у меня не оказалось, а разменный автомат был сломан, и мне пришлось спускаться к реке по старой дороге мимо пещер. В пещерах горели костры, и раз или два я чувствовал на себе алчные, голодные взгляды обитателей этих мрачных келий. Они оглядывали, оценивали меня, видя перед собой потенциальную жертву, но мне было все равно. Я не обращал внимания ни на что и мечтал об одном: пусть они преодолеют страх и выползут из своих нор, чтобы я мог научить их ни о чем не думать. Возможно, они чувствовали, что я на это способен. Никто из них так и не осмелился напасть на меня.

Когда я спустился к реке, где воздух все еще был плотным и горячим, вернулся Брэди. Он шагал рядом, а я снова стал собой.

— Ну что, дружище, теперь ты понял, какая у меня проблема?

— Да, понял. Кажется. — Я чувствовал себя очень усталым, и у меня подгибались колени.

— Ну и?… — спросил он.

— Она очень, очень красива, — начал я. — И ты хотел бы любить ее, но не можешь… Не можешь, потому что внутри у тебя пустота. Ты почти мертв!

— Верно. — Брэди кивнул. — Я действительно мертв не до конца, к сожалению. Та часть меня, которой все это не нравится, еще жива.

— Мне очень жаль, Мэттью…

— Не надо меня жалеть, приятель. Я только предупреждаю тебя, что если ты зайдешь слишком далеко, то же самое может случиться и с тобой.

— Нет, — ответил я. — Ведь в конце концов это только книга. Это не действительность.

— Не взаправду? Ты считаешь, это не по-настоящему?

Земля подо мной внезапно закачалась, да так сильно, что я принужден был схватиться за какой-то торчащий из земли корень, чтобы не свалиться в воду. Взглядом я попытался найти Брэди, но он исчез. Исчезла и река. Я стоял в коридоре корабля. Воздух был синим от дыма, откуда-то доносились глухие, сотрясавшие палубу взрывы, мимо меня бежали люди в черных и красных костюмах. Страх овладел мною. Я боялся, что умру, и мне отчаянно хотелось вернуться домой, к матери.

Я был на борту «Утренней звезды»!

— Ладно! — крикнул я. — Прекрати это!

Дымный коридор тут же исчез. Обливаясь потом, я стоял на берегу реки, мертвой хваткой вцепившись в древесный корень.

— Ну, как тебе настоящее? — спросил Брэди.

С этими словами он повернулся и пошел прочь.

— Эй, постой!

Но Брэди уже исчез в вихре красноватой пыли, который несся над зеленой рекой с белыми барашками пены. Еще несколько мгновений — и река вместе с темной громадой горы надо мной растаяли, я понял, что лежу на кровати в своей каюте, крепко сжимая скользкими от пота руками аппарат для чтения.

«Стеллу» швыряло и подбрасывало, точно автобус на ухабистой дороге.

Я сел. От пола и переборок исходил грозный глухой гул. Потом раздался нежный перезвон бортового телекоммуникатора, и над изножьем моей кровати возникло увеличенное лицо капитана Признера.

— Вниманию всех пассажиров корабля! — объявил капитан. — Приношу свои извенения. Вы, вероятно, уже обратили внимание на небольшую вибрацию. Это объясняется тем, что в настоящий момент мы преодолеваем неоднородный участок Пространства. Подобные вещи иногда случаются во время перехода и обычно продолжаются час или два. Я, однако, счел своим долгом довести до сведения каждого, что поле корабля остается стабильным. В ближайшее время внутренняя демпфирующая система корабля погасит неприятную вибрацию. Командование приносит вам извинения за возможные неудобства и желает приятного полета. Все развлекательные и спортивные центры корабля работают по обычному расписанию, а также продолжается подготовка к карнавалу Марди-Гра, который непременно состоится, как и планировалось.

Те из вас, кто испытывает беспокойство и тревогу, вызванную вибрацией, могут обратиться к дежурному стюарду, который предложит вам успокаивающие средства. Они совершенно безвредны и весьма эффективны. — Тут капитан улыбнулся и, подняв руку, показал на свое запястье. — Я опираюсь на собственный опыт. Именно по этой причине я ношу автоматический браслет, который регулирует мое кровяное давление. Еще раз повторяю: никакой опасности нет, полет проходит по плану. Спасибо за внимание.

Снова раздался мелодичный перезвон сигнала, и лицо капитана исчезло. «Стелла» продолжала вздрагивать и раскачиваться из стороны в сторону.

Я решил прогуляться и вышел из каюты. Члены экипажа «Стеллы» натягивали в коридорах и вдоль проходов в кафе и салонах специальные тросы, пропуская их сквозь отверстия в переборках, чтобы пассажирам было легче устоять на ногах во время качки. Матросы работали сноровисто и уверенно, выбирая паузы между толчками. Никто из них, по-видимому, не испытывал никакого беспокойства. Пассажиры, уцепившись за уже натянутые тросы, передвигались далеко не так ловко и с видимой опаской. Можно было подумать, они ходят не по широкой, пусть и слегка раскачивающейся палубе, а по краю утеса. Двигаясь мимо одного из ресторанов, я обратил внимание, что посетители за столиками пьют и едят из чашек и тарелок с широкими, массивными донышками. Значит, подумал я, на «Стелле» имеются не только канаты, но и запас специальной посуды; следовательно, капитан не лгал, когда говорил, что во время перехода возможна болтанка. Слово «шторм» я не хотел произносить даже про себя. Просто неоднородный участок Вселенной, как и сказал капитан Признер. Несомненно, они встречаются в Пространстве достаточно часто.

По пути к лифтам я наткнулся на пожилую женщину, которая тяжело повисла на натянутом вдоль коридора тросе. Казалось, ей не хватает воздуха, и она остановилась, чтобы отдышаться. На меня она смотрела со смущением и каким-то непонятным беспокойством. Я хотел было пройти мимо, чтобы не смущать ее еще больше, но колени женщины внезапно подогнулись, и она тяжело осела на палубу. Бросившись к ней, я подхватил ее под руку и помог подняться.

— Благодарю вас, молодой человек, — проговорила она, отдуваясь. — Не знаю, право, что со мной такое…

— Если хотите, я могу проводить вас до вашей каюты, — предложил я.

Я ожидал благодарной улыбки, но вместо этого женщина подозрительно сощурилась и пристально посмотрела на меня.

— Зачем вы хотите пойти со мной в каюту? — резко спросила она.

— Мне кажется, вам следует прилечь, — вежливо ответил я.

— Нет! — отрезала она, и я почувствовал, как напряглось ее тело.

— Но, мне кажется, вы не очень хорошо себя чувствуете, и…

— Я сказала — нет! — Ее голос сорвался на истерический визг. — На помощь! Стюард! Стюард! Кто-нибудь, помогите!..

Я поспешно выпустил ее руку, но пожилая пассажирка продолжала кричать во все горло, и я почувствовал, как охватившая ее паника передается и мне. На мгновение мне даже захотелось зажать старухе рот, чтобы заставить ее замолчать. Наверное, я в конце концов так бы и поступил, если бы из-за угла не появился стюард.

— Что случилось, мэм? — спросил он.

— Вот этот пытался меня ограбить! — выкрикнула женщина, тыча пальцем в мою сторону.

— Он что-нибудь взял у вас, мадам?

— Нет, пока нет. Но он собирался!..

Стюард повернулся ко мне.

— Вы арестованы, сэр! — отчеканил он. — Оставайтесь на месте, пока я не вернусь.

— Что-о?! — У меня вытянулось лицо.

— Пожалуйста, — шепнул стюард. — Спасибо, что помогли задержать этого воришку, мадам, — добавил он, обращаясь к пассажирке. — Идемте со мной, я провожу вас.

Они ушли. Минуты через две стюард вернулся.

— Спасибо, сэр, что подыграли мне, — сказал он. — Иногда, чтобы успокоить пассажира, приходится хитрить.

— И часто такое случается? — спросил я.

— О, да, достаточно часто, особенно если начинает болтать, как сейчас. Да, кстати, сэр, у меня для вас послание. — И он протянул мне серый цилиндр хронопочты.

Прислонившись плечом к переборке, я вскрыл футляр. Свернутое в трубочку письмо было написано на фирменном бланке с логотипом «Стеллы». Строчки прыгали, словно писавший очень спешил.

Я попыталась заняться с СП оральным сексом на капитанском мостике. Мы попали в шторм, и я хотела ему отдаться, но он остановил меня, потому что считал — это будет неправильно, так как…

Я перечел записку раз шесть.

— Это… серьезно? — спросил я наконец. Стюард пожал плечами.

— Думаю, да. А в чем дело?

— Странная какая-то записка.

— Хронопочта поступила обычным порядком. Это все, что я могу вам сказать.

— Вы, случайно, не знаете, когда могло быть отправлено это письмо?

— Скорее всего, его отправят завтра, сэр. Вот здесь, на футляре, завтрашнее число и регистрационный номер. Судя по нему, письмо отправили с капитанского мостика.

Прежде чем я успел сообразить, какой еще вопрос задать, «Стеллу» тряхнуло особенно сильно. Крепко вцепившись в трос, я ожидал повторения толчка, но корабль выровнялся, хотя и продолжал ощутимо дрожать.

Раздался приглушенный сигнал зуммера. Стюард снял с пояса служебный коммуникатор и прочел появившееся на экране сообщение.

— С вашего позволения, сэр, — обратился он ко мне. — Меня вызывают другие пассажиры, так что если я вам больше не нужен…

— Нет, можете идти, только… — Мне в голову пришла еще одна мысль. — Не могли бы вы сказать мне, где сейчас находится Одри Пеннебакер?

— Разумеется, сэр. — Стюард покрутил колесико коммуникатора. — Ага, вот она… Мисс Пеннебакер находится на палубе G в зале «Тропикана». Если хотите, я могу связать вас с ней через старшего стюарда.

— Нет, спасибо, лучше я сам туда схожу.

Я сел в лифт, спустился на палубу G, отыскал зал «Тропикана» и вошел, не постучав. Одри сидела за столом вместе с отцом и несколькими функционерами церкви Возрождения.

— СП! — удивленно воскликнула Одри, увидев меня.

— Могу я с тобой поговорить?

— Вообще-то, мы кое-что обсуждали… — ответила она, бросив быстрый взгляд на отца.

— Побеседуй с молодым человеком, Одри. — Преподобный Пеннебакер милостиво кивнул. — Похоже, твой друг чем-то серьезно обеспокоен.

— Я сейчас вернусь, папа… — пообещала Одри. Встав из-за стола, она взяла меня за руку и вышла в коридор.

— Ну, СП, что случилось?

— Взгляни-ка на это… — Я протянул ей странную записку. Одри прочла ее и покраснела.

— Ну-ка, объясни, что все это значит?! — воскликнула она, гневно сдвинув брови.

— Это твой почерк?

— Я бы никогда не написала ничего подобного, — процедила Одри. — И никогда бы ничего подобного не сделала!

— Послушай, Одри, стюард сказал, что это письмо отправлено с капитанского мостика и датировано завтрашним числом. Значит, это не ошибка и не шутка. А раз так…

Глаза Одри опасно сверкнули.

— Ага, я поняла! Ты прочел ту гадкую книжку, да?

— То, что я прочел, не имеет никакого отношения к этой записке. Но она меня не слушала.

— Я так и знала! — Она топнула ногой. — Ты побывал в этой мерзкой книжонке и теперь способен думать только об одном — о всякой грязи. Ладно, можешь наслаждаться своими извращенными фантазиями, только держись от меня подальше, понял? Я не желаю с тобой больше разговаривать.

Дверь в зал отворилась, и в коридор вышел преподобный Пеннебакер.

— Что стряслось, дети? Из-за чего такой шум?

Одри бросила на меня уничтожающий взгляд и, прежде чем я успел ей помешать, протянула злополучную записку отцу.

— Только взгляни на это, папа! — воскликнула она. — СП утверждает, что получил это по хронопочте. Он говорит: это написала я!..

Преподобный внимательно прочел записку, потирая шею ладонью. Я невольно напрягся, боясь, что отец Одри набросится на меня, но он посмотрел на дочь и сказал:

— Но ведь это твой почерк, дорогая.

— Папа!..

— Конечно, ты никогда бы так не поступила, я знаю, но… В своих проповедях я не раз отмечал: хронопочта вряд ли является частью Божественного Плана, и все же она остается реальностью, с которой нельзя не считаться.

— Что-о?! — воскликнула Одри. — Ты только посмотри на эти зачеркнутые слова! СП обвиняет меня в… в чем-то совершенно ужасном!

— СП не писал этой записки, Одри. — Преподобный Пеннебакер посмотрел на меня и печально покачал головой. — Мне всегда казалось, что видение будущего — особенно фрагментарное, вырванное из контекста грядущих обстоятельств — способно только повредить людям. Знать свою судьбу для человека, как минимум, неестественно. Подобное знание меняет, уродует человеческую личность. Ведь часто бывает так, что, стараясь избежать предсказанных неприятностей, человек начинает совершать противоестественные поступки, которые в конце концов и приводят к тому, что прогноз сбывается. Древние греки знали это очень хорошо и недолюбливали своих оракулов. Во всяком случае, обращались они к ним лишь в крайних случаях, и ни к чему хорошему это, как правило, не приводило.

— Мне не хотелось, чтобы вы увидели это письмо, сэр, — вставил я.

— Ничего страшного не произошло, — ответил он. — Никто пока не совершил ничего дурного, не так ли?

— Конечно же, нет, папа!

— Тогда… — Преподобный Пеннебакер смял записку между своими большими ладонями, превратив ее в бумажный шарик. Потом он шагнул к противоположной стене коридора и бросил его в мусорный люк.

— Ну вот, сын мой, — сказал он, возвращаясь к нам, — я принял твое бремя на себя. И давай больше не будем говорить об этом. — Он улыбнулся. — Ты доволен или тебе нужно что-нибудь еще?

— Нет, — сказал я, с горечью глядя на Одри. — Пожалуй, больше ничего.

— Вот и хорошо. А теперь мы, с твоего позволения, вернемся в зал, нам еще нужно кое-что обсудить с коллегами.

— Конечно. Простите, что помешал.

— Ничего страшного, сын мой. До встречи на карнавале.

Он открыл дверь, и Одри, не глядя на меня, вернулась в зал. Преподобный Пеннебакер последовал за ней, и дверь беззвучно закрылась за обоими.

Разговор с Пеннебакерами меня отнюдь не успокоил, и я отправился к единственному человеку, который, как мне казалось, был способен найти в происходящем хотя бы крупицу здравого смысла. Позвонив у дверей каюты Джорджа Джонсона, я услышал звук отодвигаемого стула, затем тяжелые шаги. Дверь распахнулась, и на пороге возник сам писатель. На нем были только короткие шорты и сандалии; длинные седые волосы падали ему на глаза, и он то и дело откидывал их нетерпеливым движением руки. Грудь у него была широкой, она поросла густыми седыми волосами, но я видел, что мышцы под кожей уже утратили былую упругость.

— Какого черта тебе надо, парень?

Я рассказал ему о странном послании и о том, как поступил с запиской преподобный Пеннебакер. Джонсон на секунду задумался.

— Значит, говоришь, мисс Одри собирается заняться с тобой этим самым! Сочувствую тебе, малыш. Теперь тебе придется ломать голову, как убить время до завтра!

— Меня вовсе не это беспокоит, — ответил я, изо всех сил стараясь сохранить самообладание. — В записке упомянут шторм, и мне кажется, что он уже начался, хотя капитан и пытается скрывать ситуацию от пассажиров.

— Спокойнее, малыш, не волнуйся. Проходи-ка лучше… — Он отступил в сторону, и я вошел в каюту Джонсона.

Подобного хаоса я еще не видел, наверное, еще никогда в жизни. На полу валялись грязные тарелки, столовые приборы, стаканы, пустые бутылки. На кровати и стульях было грудами навалено белье и одежда. На рабочем столе громоздились горы каких-то документов, справочников, блокнотов и прочего бумажного мусора. Между ними на узком расчищенном пятачке стояла включенная рабочая станция, клавиатура которой была выполнена в стиле антикварной пишущей машинки. Корпус машинки был едва виден под множеством записок-стикеров. Над ним плавал в воздухе монитор с изображением какого-то человека, повернувшегося спиной к зрителю. В углах и у плинтусов скопились валики пушистой домашней пыли. Пожалуй, единственным, что выглядело в этой каюте аккуратно, была батарея пустых бутылок, выстроившихся под рукомойником в одну линию.

Джонсон наполнил водой чайник и поставил его на электроконфорку. Вода сразу же закипела, и он вылил ее в кружку, в которую был вставлен сверху конусный фильтр с каким-то темно-коричневым порошком.

— Хочешь кофе, малыш? Настоящий, земной, не подделка. «Ох уж мне эти земляне с их «настоящим кофе», — подумал я.

— Нет, спасибо.

Держа в руках кружку, над которой поднимался пар, Джонсон повернулся ко мне. Рядом с кроватью стоял стул, сиденье которого было завалено конвертами, почтовыми цилиндрами, исчерканными бумагами и информационными кассетами. Когда Джонсон наклонился, чтобы сбросить их на пол и освободить мне место, «Стелла» внезапно накренилась, и горячий кофе выплеснулся ему на голые колени.

— Дьявол!.. — взревел Джонсон, хватая с пола рубашку и вытирая ошпаренные ноги. Покончив с этим, он плюхнулся на кровать и указал мне на стул.

— Садись.

— Вас это не беспокоит? — спросил я, продолжая стоять.

— Что именно?

— Эта качка.

Джонсон глотнул из кружки.

— Горячий… — Он затряс головой, напоминая старого льва. — Я ее даже не заметил, малыш, и знаешь, почему? Я работал!

— Вы начали новый роман?

— Вот именно, малыш! Новый роман, представляешь?… Я и сам еще в это не верю, но сегодня утром, как только проснулся, я подумал об этом рыжем ублюдке и сказал себе: кажется, у меня есть подходящий отрицательный герой. Короче, я засел за работу, и будь я проклят, если у меня не получился превосходный эпизод. — Повернувшись, он показал на аккуратную шеренгу пустых бутылок под раковиной. — Видишь? Я сам вылил все виски в умывальник. Теперь меня не остановить: я напишу свою вторую книгу, и читателей ждет такая книга, что все они просто попадают на свои жирные задницы. Они разревутся как дети! И тогда уж никто не посмеет сказать, будто старик Джонсон исписался!

— Очень рад, — сказал я. — Честное слово — рад. Но все-таки как насчет записки? И шторм… Мы действительно попали в шторм или это бред?…

— Откуда мне знать? — Джонсон небрежно пожал плечами. — Шторм — вещь непредсказуемая. Когда действует слишком много факторов, предугадать результат нелегко. Ты никогда не видел фильм о мосте в штате Вашингтон?

— Нет, а что? — Я даже не знал, где находится этот штат Вашингтон.

— Пару сотен лет назад там построили подвесной мост через глубокое ущелье. При его создании были использованы самые современные, самые легкие сплавы и конструкции. Чтобы придать настилу моста дополнительную жесткость, проектировщики положили в его основание широкополочные двутавровые балки. В чертежах все выглядело прекрасно, но строители не учли аэродинамический эффект. Парусность моста оказалась слишком большой, и в один прекрасный день воздушные потоки, поднимавшиеся со дна ущелья, начали раскачивать конструкцию. Частота колебаний пролетов совпала с частотой колебаний тросов и верхней части конструкции. Общеизвестное явление резонанса усилило воздействие во много раз, мост выгнулся, точно резиновый, а потом обрушился вниз, в ущелье. Это была ужасная катастрофа, в свое время о ней много говорили… В конце концов мост отстроили заново, но в двутавровых балках были проделаны специальные прорези, пропускавшие ветер. Парусность настила снизилась во много раз, и все стало нормально. — Джонсон вздохнул. — Нечто похожее сделали и с нашим кораблем, малыш. После гибели «Утренней звезды» внешние корпуса межзвездных кораблей стали намного прочней. Ну а на случай, если пассажиры ударятся в панику, тоже кое-что предусмотрено. Например, у экипажа есть усыпляющий газ, и если положение станет угрожающим, капитан просто нажмет кнопку и вырубит всех пассажиров за десять минут. Корабельное поле стабилизируется, «Стелла» спокойно доберется до срединной точки, и все мы благополучно проснемся уже на Тансисе. Вот так, малыш…

Он поднялся и выплеснул остатки кофе в умывальник.

— Так что ты от меня хочешь? Чтобы я поднялся на капитанский мостик и сказал Майку, чтобы назавтра он отменил все вахты, потому что ты будешь предаваться любви в его кресле?

— Замолчите, мистер Джонсон, иначе я…

— Знаешь, что я думаю, малыш? Я думаю — ты так волнуешься, потому что очень этого хочешь. Угадал?

Я хотел возразить, но был настолько смущен, что не нашелся с ответом.

— Ладно, не переживай, я отлично тебя понимаю. — Джордж Джонсон похлопал меня по плечу. — Это настоящая трагедия, малыш.

— Что вы имеете в виду?

— Ты хочешь девчонку, но не можешь ее получить — вот что я имею в виду. Это классический сюжет, который я использовал в своем первом романе. Брэди влечет к Чейз, но он не может быть с ней — во всяком случае так, как ему бы хотелось. Подобную интригу очень легко превратить в рассказ или даже в роман… Два человека хотят быть вместе, но не могут, и чем таинственнее причина, тем лучше. Возьми старика Шекспира… Почему Монтекки и Капулетти не могли поладить между собой? Да черт их теперь разберет! Но драматург делает так, чтобы эта старая распря постоянно оказывалась у них на пути. Людям такое дерьмо нравится. При условии, разумеется, что это происходит не с ними.

Джонсон снова хлопнул меня по спине.

— Не вешай нос на квинту, малыш. Любовь — такая штука, что ей всегда что-нибудь да мешает. И это хорошо, потому что влюбленный мужик всегда страдает от переизбытка энергии. У него ее столько, что он просто не в состоянии сосредоточиться на ком-то одном, и ему приходится расходовать эту лишнюю энергию на что-то еще. Как вариант: человек может попытаться покорить какую-то другую вершину — любую вершину. Главное, малыш, не пытайся удержать эту энергию внутри себя, иначе ты просто сгоришь. Ну а если все-таки не знаешь, что делать… что ж, в крайнем случае у тебя есть ты сам.

— Спасибо за совет, мистер Джонсон, но не обещаю, что я им воспользуюсь.

— Не обижайся, малыш. Я старше тебя и знаю, что говорю. — Джонсон немного помолчал. — Эх, как бы я хотел оказаться сейчас на твоем месте! Когда я был в твоем возрасте, я часто смотрел на таких старых пердунов, как я — на жирных, богатых стариков, которым больше нечего было делать, как целыми днями просиживать в дорогих кабаках и похваляться друг перед другом своими прежними делами или вещами, которые они сумели приобрести за деньги. Именно тогда я поклялся, что никогда не стану таким, как они, но так и не выполнил клятвы. Наверное, это вообще невозможно. В конце концов человек просто перестает бороться. Борьба изнуряет, высасывает твои жизненные соки и оставляет в душе болезненные шрамы, так что рано или поздно ты начинаешь избегать ударов. Я бы сказал, что у человека вырабатывается особое чутье на неприятности; такой тип способен учуять их издалека и вовремя унести ноги, хотя, возможно, неприятности — это и есть то самое, что отличает живого человека от мертвеца. Я уже много лет стараюсь избегать ударов. Черт побери, малыш, вот уже много лет у меня не было настоящих неприятностей!

— Но вы говорили… — начал я. — Как насчет тех стычек, о которых вы рассказывали?

— Это именно стычки, малыш, но вовсе не неприятности. Мне нравится не бороться, а побеждать. А неприятности — это то, что тебе не нравится, чего ты боишься. Кстати, знаешь, что меня вдохновило? Ни за что не угадаешь! — Джонсон лукаво подмигнул. — Вчера я видел, как ты очертя голову бросился навстречу неприятностям. Ты не думал, не колебался — ты просто встал между мной и этим паршивым графом, хотя и знал, что я способен уделать вас обоих одной левой. Когда после этой стычки я вернулся в каюту, то сказал себе: «Послушай, Джонсон, пора разобраться, осталось в тебе хоть что-то от того молодого парня, каким ты был когда-то, или ты окончательно превратился в одного из тех старых козлов, которых всегда ненавидел, и теперь тебе остается только оказать миру последнюю услугу и прострелить себе башку». И тогда я решил доказать всем и себе, что я… Вот, взгляни-ка сюда!

Джонсон вскочил с койки и, схватив стул, поставил перед рабочей станцией.

— Садись!

Я сел. Монитор оказался перед самым моим лицом. Изображение человека исчезло, и экран переливался перламутрово-розовыми и зеленовато-желтыми тонами. Не удержавшись, я ткнул в него пальцем: как и следовало ожидать, мой палец прошел насквозь. Экран был голографическим.

— Ради всего святого, малыш, ты прямо как кошка перед зеркалом! Смотри на клавиатуру. Напечатай «л-е-о».

Я нашел на клавиатуре клавишу с обозначением «л» и нажал. Из корпуса машинки поднялся тонкий механический рычаг и ударил по валику из твердой резины, укрепленному на подвижной механической каретке. Потом я нашел и нажал клавиши с буквами «е» и «о», и экран стал темно-малиновым, почти фиолетовым.

— Теперь нажми «пробел» — это длинная клавиша внизу.

Я так и сделал, и на экране снова возник тот же человек. Он медленно повернулся лицом ко мне, и я невольно вздрогнул.

— Это же мистер Пеннебакер!

— Ошибаешься, малыш, — неожиданно мягким тоном поправил Джонсон. — Это Лео Заброди, персонаж моего нового романа.

Заброди был одет в долгополый сюртук черного цвета и пыльные грубые башмаки. Выглядел он намного моложе и не был таким массивным и осанистым, как преподобный Пеннебакер, но все же ошибки быть не могло — вплоть до последней детали, включая шапку огненно-рыжих волос, это был именно он и никто другой.

— На Тансисе, — вкрадчиво продолжал Джонсон, — можно получить лицензию на чтение проповедей прямо на улице. Лео Заброди — уличный проповедник. Можешь мне поверить, он отлично владеет своим ремеслом. Я написал сцену, в которой Лео Заброди встречается с главным героем. Напечатай слово «полиция» и попробуй нажать «пробел» еще раз.

Я так и поступил и вдруг почувствовал, как какая-то сила приподнимает меня, сжимает, и вот я уже стою на утоптанном земляном пятачке под горячим солнцем Тансиса. Почувствовав на себе его жар, я машинально поднял голову и увидел рядом с солнцем гигантскую физиономию Джонсона. Скрестив на груди руки, он широко ухмылялся.

— Ну, как ты себя чувствуешь, малыш? — осведомился он.

— Что вы со мной сделали? — крикнул я.

— Ничего, насколько я знаю. Ты ведь хотел посмотреть, над чем я работаю?…

— Сын мой! Да-да, я к тебе обращаюсь!

Я обернулся через плечо. Позади меня был теннисный корт. Какой-то человек в зеленом комбинезоне поливал утоптанную глину из шланга.

— Ты говоришь по-английски? — Заброди-Пеннебакер уже шагал ко мне по засыпанной гравием дорожке. Под мышкой он держал какую-то книгу. Его плечи и мыски башмаков были тонко припорошены красноватой пылью. Когда он подошел ко мне вплотную, мне показалось, что его фигура заполнила собой весь парк. Я чувствовал исходящую от него уверенность, всеведущую и всевидящую силу. Это уличный бог, подумал я. Уличный бог с развевающимися огненными волосами.

— Бродяжишь понемногу, сын мой?

— Что вы сказали?

— Я спросил: ты отправился в странствие?

— Вроде того. Я приехал в этот город на лето, — ответил я. «Ах вот как Джонсон пишет теперь свои романы, — подумал я. — Похоже, он черпает черты своего героя прямо из моей головы!»

— Тебя интересует город?

— Главным образом город, но мне нравится бывать и на побережье, — сказал я. Сказал — и вдруг понял: я помню, как ходил на берег и как мне показалось, что океан пахнет совсем иначе, чем в Хейвене. Здесь идущий от воды запах был резче, острее, зато сам океан казался почему-то совсем небольшим. Существовала и еще одна разница. В Хейвене я бы не решился зайти в воду. Вода там была более едкой, — то, что обычно называется «агрессивной средой», — и в ней обитали твари, которым ничего не стоило меня сожрать. Но в Нулли купаться было не только не страшно, но и очень приятно. Вода на отмелях была теплой и прозрачной, а недалеко от берега стоял небольшой летний домик, принадлежавший еще ее бабушке, домик с глядящей на дюны террасой и со свежими цветами на столе, где к ужину подавали легкое, ароматное вино красивого голубого цвета. И еще в домике жила она…

«Она…» — подумал я. Она все еще была здесь, со мной, хотя недавно мы крупно поссорились. Она сказала, что мне противопоказано жить в раю, что я его не выношу, и, наверное, она была права.

— Бродяжничать интересно только сначала, но чем дольше скитаешься, тем более одиноко и бесприютно себя чувствуешь, не так ли, сын мой? — спросил Заброди, отвлекая меня от мрачных мыслей. — У тебя такой вид, словно тебе необходимо с кем-то поговорить по душам.

— Не хочу я ни с кем говорить, — огрызнулся я.

— Это будет не обычный разговор, сын мой, — сказал Заброди. — За беседу со мной тебе придется заплатить.

— Платить? — Я рассмеялся. Заброди покачал головой.

— Я по опыту знаю, что люди с радостью платят за то, что кажется им ценным. К тому же, отдав деньги, они лучше воспринимают те хорошие новости, которые я могу им сообщить.

— Какие в этом городе могут быть хорошие новости? — пожал я плечами.

— Ага, значит, я не ошибся, и ты не прочь услышать что-нибудь приятное. Такое, что бы тебя подбодрило. — Заброди наклонился ближе. — У меня есть, что сказать тебе, сын мой. Всего за один луи — за одну медную монетку! — ты услышишь нечто такое, что способно тебя заинтересовать.

— Что же это? — спросил я.

Он улыбнулся в ответ, и на мгновение я почувствовал, как счастье — то давнее счастье, которое я испытал с ней — кольнуло меня в сердце, словно выпущенный из духовой трубки дротик. Это было очень приятное ощущение, и я знал — это он подарил мне его.

— Эй, — сказал я, уже смеясь. — Сбрось немного цену: так и быть, я соглашусь.

— Я прошу всего один луи, сын мой. Это совсем недорого. Обычно я беру три луи, но на тебя распространяется специальная скидка для бродячих поэтов.

— Ну хорошо, — согласился я.

«Я дам ему деньги, лишь бы он заткнулся», — подумал я про себя, но в глубине души знал, что готов заплатить и больше, лишь бы еще раз пережить посетившее меня мимолетное ощущение счастья. Быть может, теперь, когда я заплачу, оно продлится хоть немного дольше.

И я протянул Заброди монету. Он взял ее двумя пальцами, поднес к свету, полюбовался и опустил в жилетный карман.

— Благодарю тебя, сын мой. А теперь, если ты закроешь глаза…

Я сделал, как он сказал, но даже с закрытыми глазами продолжал видеть. Передо мной расстилался серо-зеленый космос. Это был тот самый цвет, что Генри полюбил перед самым концом — цвет, который он открыл, как открывают неведомые земли, и который символизировал безбрежность. Это было бесконечное, серо-зеленое Ничто, наполненное неведомой энергией. Я даже почувствовал приятное, легкое покалывание в затылке, которое показалось мне смутно знакомым.

В следующую секунду Сеть обрушилась на меня всей своей мощью. Соединение было мгновенным и полным, а я не был к нему готов, и контакт едва не вышиб из меня дух. Сеть буквально пригнула меня к земле, и я почувствовал ее отчаянное, примитивное желание выжить, словно она была человеком, который, вцепившись пальцами в край утеса, повис над пропастью. «Летатели, — понял я. — Летатели на корабле и пытаются успокоить пассажиров».

В следующую секунду я открыл глаза.

— Что им за дело до нашего корабля? — спросил я, но Заброди не ответил. Выпрямившись во весь рост, он смотрел куда-то поверх моей головы. Я обернулся и увидел Джонсона. Снова легкое головокружение, ощущение полета, и я окончательно пришел в себя. Я сидел на стуле в каюте Джонсона и пялился на экран, на котором застыло изображение Заброди.

— Вместо меня должен появиться полицейский, — объяснил Джонсон. — Полицейский, который арестует Заброди за проповедь в парке, так как это противоречит условиям его лицензии.

— А какую роль играет Сеть? — спросил я. Джонсон нахмурился.

— О чем ты, малыш?

— Я заплатил Заброди, и он велел мне закрыть глаза. Когда я сделал это, со мной соединилась Сеть, летатели… Они сконцентрировали свои ментальные усилия на корабле, чтобы успокоить пассажиров. Почему? Зачем им это понадобилось?

— Сукин сын!.. — Лицо Джонсона начало багроветь. — В этом эпизоде нет никакой Сети!

— Говорю вам, я соединился с ней, и… Джонсон скрипнул зубами.

— Я показал тебе этот кусок, потому что думал, ты сумеешь его оценить. Это отличная сцена — я не писал ничего подобного уже почти тридцать лет. Какого черта ты приплел сюда эту свою Сеть? Может, этот мерзавец Лэттри сумел тебя убедить?… Я знаю, ты встречался с ним сегодня утром. Что он тебе наплел? Что я могу создавать шедевры только с помощью летателей?

— Но послушайте!..

— Убирайся отсюда, немедленно!

— Выслушайте меня, Джордж. Граф Лэттри здесь ни при чем. С начала этого полета Сеть выходила со мной на контакт уже трижды. Вы же знаете, я способен чувствовать летателей, где бы они ни находились. Мне незачем лгать. Ведь вы репортер, правда? Неужели вам не хочется узнать, в чем дело?

Джонсон наклонился так близко ко мне, что наши носы едва не соприкоснулись. От него пахло мятными карамельками.

— Заруби себе на носу, Собака-Поводырь! Я не репортер, я писатель, понятно?! А теперь убирайся, да поживее, пока я тебе все кости не переломал.

— Но послушайте же!..

— Вон!!!

Сам того не заметив, я поднялся со стула, и Джонсон с силой толкнул меня к выходу. Я попятился, но когда дверь за моей спиной отворилась, я зацепился за порожек и буквально вывалился в коридор.

— Чтоб ты сдох, ублюдок! — рявкнул Джонсон, захлопывая за мной дверь.

Я был зол и растерян, к тому же, падая, я довольно сильно ушибся.

— Сам иди к дьяволу, Джонсон! — крикнул я закрывшейся двери.

— Могу я чем-нибудь помочь, сэр? — раздался рядом чей-то голос. Обернувшись, я увидел одного из корабельных стюардов.

— Что вам нужно? — мрачно спросил я.

— У меня для вас послание от мисс Пеннебакер. — Стюард помог мне подняться. — Она спрашивает, не могли бы вы встретиться с ней в оранжерее в ближайшие полчаса.

— Хорошо, — кивнул я. — Сейчас иду.

И я отправился в центральную зону. По дороге мне встретилось несколько пассажиров, уже одетых в маскарадные костюмы из блестящего ярко-алого, зеленого и золотого атласа. Перед входом в оранжерею я невольно замедлил шаг, внутренне приготовившись к контакту с Сетью, но ничего не произошло. Я ощутил лишь легкое покалывание, от которого у меня слегка закружилась голова. Впрочем, это скоро прошло. Оглядываясь по сторонам в поисках Одри, я спросил себя, как люди могут находиться здесь и не чувствовать, что поле пронизывает их тела. Впрочем, из всех пассажиров, наверное, только я был наделен способностью ощущать его, а может, лишь мне одному поле не казалось приятным — так, насколько я понял, выразилась Одри.

Потом я заметил ее. Она сидела на скамье возле фонтана. Одри тоже увидела меня и махнула рукой. Постаравшись придать своему лицу суровое выражение, я двинулся в ее сторону.

— Спасибо, что пришел, — мягко сказала она, когда я приблизился. — Я боялась, что ты больше не захочешь меня видеть. То, что между нами произошло…

— Пустяки, — холодно сказал я.

— Нет, это не пустяки, — возразила она. — Знаешь, мне ужасно жаль!

— Жаль чего?

— Что я так на тебя разозлилась. И еще, что показала отцу записку. Наверное, я поступила неправильно, но…

— А я думал, Пеннебакеры всегда все делают правильно. Одри опустила голову.

— Я знаю, что заслужила подобное отношение. И все же я должна сказать тебе: после того, как ты ушел, я долго думала…

— Можно узнать, о чем?

— О реакции моего отца. Ведь когда он прочел записку, он и глазом не моргнул! И чем больше я об этом думала, тем яснее понимала: с тех пор как мы стартовали из Хейвена, папа ведет себя очень странно.

Интересно, как она может об этом судить, подумал я, но спросил о более существенном:

— И в чем же заключается странность?

— Ну, во-первых, он стал каким-то рассеянным. Когда я к нему обращаюсь, он отвечает, но вид у него такой, будто мысли его витают где-то очень, очень далеко. Утром, когда ты пришел с этой запиской, мы как раз пытались закончить подготовку к карнавалу — решить, кому еще послать приглашения, спланировать порядок прохождения нашей командой на Большом параде и так далее… Папа очень любит карнавал Марди-Гра, но сегодня… сегодня мне вдруг показалось, что ему все равно. Честное слово, СП, он почти не участвовал в обсуждении, и я… Я боюсь! Может быть, он все-таки подвергся «промывке мозгов»?!

— Кстати, о «промывке мозгов», — сказал я. — Посмотри-ка на этих троих!

И я показал на столик неподалеку от нас. Сидевшие за ним пассажиры не мигая уставились в свои аппараты для чтения. Казалось, они полностью захвачены содержанием книги — их лица были расслаблены, а рты слегка приоткрылись.

— Странно, как много людей читает! — добавил я. Одри огляделась по сторонам.

— Практически все, — сказала она озадаченно.

— Подожди минутку, я хочу взглянуть, что за книга так их увлекла Я поднялся со скамьи и двинулся к ближайшему столику. Но не успел я сделать и нескольких шагов, как «Стелла» вдруг дернулась, а потом резко легла на левый борт.

В первое мгновение ничего не происходило. Потом я услышал шум. Он был похож не то на взрыв, не то на горный обвал — глухой, протяжный гул, который становился все громче, пока не превратился в громкий треск, эхом прокатившийся по всему кораблю. Ему вторил громкий звук ломающейся мебели, скрежет и стон раздираемого металла и расходящихся соединений. Это продолжалось несколько секунд, потом обломки — и пассажиры — начали падать к центру корабля, но это падение было медленным. Не сразу я сообразил: что-то случилось с искусственной гравитацией. Как бы там ни было, мне хватило времени, чтобы машинально вцепиться в край стола; когда же я немного пришел в себя, то обнаружил, что спокойно удерживаюсь, зацепившись пальцами одной руки. Обернувшись через плечо, я увидел, что Одри медленно уплывает от меня к нижнему ярусу балконов, выходивших внутрь оранжереи. Она дрыгала ногами и делала руками плавательные движения, пытаясь вернуться ко мне, но продолжала удаляться. Машинально я потянулся к ней, но тут стол, за который я держался, оторвался от палубы, и я беспорядочно закувыркался в воздухе. В какой-то момент я обнаружил себя сидящим верхом на стуле, который величественно плыл под парящим в воздухе столом, на котором каким-то чудом держались чашка и низкая широкая миска с салатом из свежей зелени. Стол медленно поворачивался вокруг своей оси, грозя нанести мне удар ножкой по переносице, и я, оттолкнувшись от стула, уцепился за ствол одной из оранжерейных пальм. Это было надежное убежище, и я поискал глазами Одри, но она уже исчезла. Тогда я поднялся вверх по стволу и, крепко ухватившись за прочные пальмовые ветви, постарался успокоиться.

Отовсюду неслись испуганные крики. Мелкие капли воды от водопада, разлетевшись по всей оранжерее, оседали у меня на лице и на волосах. «Стелла» судорожно вздрагивала, словно запаленная лошадь, которая рухнула на землю и теперь силится подняться. Я почувствовал, как меня охватывает панический ужас. Я боялся умереть. У меня даже закружилась голова. Это от страха, подумалось мне, и тут я снова почувствовал их. Как и в прошлый раз, Сеть обрушилась на меня со всей своей силой, и я скорчился от невыносимой боли. Впрочем, в глубине души я знал, почему так произошло. Причиной был все тот же страх. Сеть боялась того, что происходило со «Стеллой». Я чувствовал, как она собирает, концентрирует свои ментальные силы, и на мгновение отчетливо представил себе, что творится сейчас на Древе: все движение остановилось, все дела заброшены; разговоры, полеты, размышления — все отставлено. Каждый летатель замер неподвижно и пытается сосредоточиться, собрать все свои силы, чтобы послать их далеко-далеко через пустоту. И, дотягиваясь на пределе своих возможностей, я вдруг услышал их — услышал их мысли и чувства и понял, что они делают. Летатели пытались успокоить пассажиров.

«Стелла» еще раз судорожно дернулась, а затем медленно, словно нехотя, начала выравниваться. Люди и предметы, которые скатились к правому борту и не запутались в ветвях и лианах или в ограждении, заскользили в обратную сторону. Пальма, за которую я держался, с силой распрямилась, едва не сбросив меня с вершины.

В тот же миг контакт прервался. Сеть не сумела удержаться и исчезла, оставив горький, как желчь, привкус паники. Но не успел я вздохнуть с облегчением, как снова раздался треск и грохот. Корабль закачался и запрыгал, словно на невидимых ухабах, и улегшийся было страх вновь начал набирать обороты. Пассажиры — по крайней мере те, которых я видел из своего укрытия — буквально задыхались от ужаса. В довершении всего вернулась сила тяжести, и люди попадали на палубу, а сверху на них обрушились обломки столов и стульев. Кто-то так и остался лежать, но большинство вскочило и стало беспорядочно метаться из стороны в сторону. С вершины пальмы, на которой я по-прежнему сидел, это выглядело каким-то диким танцем.

Потом глаза у меня неожиданно наполнились слезами, а в горле запершило. В воздухе запахло чем-то резким, но от этого запаха почему-то клонило в сон, и я с трудом удерживался от того, чтобы не разжать руки и не свалиться с пальмы вниз. Тем временем крики в зарослях начали стихать. Смахнув слезы, я раздвинул листья, чтобы посмотреть, в чем дело, и увидел капитана Признера. Он (вернее — его гигантское изображение) повис в воздухе в самом центре просторного зала. Фуражка у капитана была размером с футбольное поле, но сквозь нее явственно просвечивала дальняя стена оранжереи.

Капитан открыл похожий на пещеру рот и заговорил: — Внимание всем пассажирам и экипажу! Только что наш корабль перенес резкий крен на правый борт. Командование принимает все меры, чтобы подобное не повторилось, однако, учитывая напряженную психологическую и эмоциональную ситуацию на борту, я не могу гарантировать, что до конца перелета корабль больше не попадет в турбулентную зону. Поэтому я отдал приказ включить генераторы усыпляющего газа, подсоединенные к системе жизнеобеспечения корабля.

В настоящее время вы вдыхаете специальный газ-транквилизатор. Его свойства таковы, что на первом этапе он действует очень мягко, а потом в считанные секунды полностью отключает сознание. Все вы наверняка уже испытываете на себе действие газа. Некоторое время спустя вы погрузитесь в сон, который будет продолжаться до тех пор, пока газ поступает в вентиляционную систему.

Поэтому я приказываю всем членам экипажа немедленно воспользоваться антидотом, входящим в стандартный аварийный комплект. Дальнейшие действия экипажа определяются специальной должностной инструкцией номер 18. Кроме этого я приказываю следующее:

Доктору Дэвису и его штату разместить пункт оказания первой медицинской помощи в ресторане «Ле Паризьен» на прогулочной палубе. Доктору Крамеру и его людям развернуть такой же пункт в кафе «Террас» в пассаже. Обеим медицинским бригадам иметь перевязочные материалы и лекарственные средства для оказания первой помощи пострадавшим. Эконому, помощнику эконома и старшему стюарду приказываю взять под контроль, соответственно, палубы А. С и Е и обеспечить отправку раненых в упомянутые медицинские пункты. Остальных пассажиров приказываю эвакуировать из коридоров в каюты и произвести поименную проверку. Результаты переклички и данные о количестве раненых и пропавших без вести должны быть представлены на капитанский мостик в ближайшее время.

Старшему инженеру: назначить ремонтную бригаду и произвести проверку кают и коридоров на предмет образования трещин. Оперативный штаб по проведению неотложных аварийно-восстановительных работ разместить в кают-компании экипажа на пятой технической палубе.

Весь обслуживающий персонал поступает в распоряжение помощника главного стюарда, временный штаб которого размещается в столовой для персонала.

Пассажиры, не нуждающиеся в срочной медицинской помощи, обязаны немедленно вернуться к себе в каюты. Если по причине повреждений ваша каюта оказалась непригодной для проживания, сообщите об этом в штаб на пятой палубе, и вам будет предоставлена временная каюта.

Еще раз обращаюсь ко всем, кто меня слышит: сохраняйте спокойствие! Это наша единственная надежда уцелеть в условиях шторма. Стабилизирующее поле корабля очень чувствительно к совокупному психоэмоциональному состоянию пассажиров, поэтому взять себя в руки — ваш долг перед собой и остальными. Вернитесь в каюту, ложитесь и постарайтесь расслабиться. Усыпляющий газ поможет вам сделать это…

Капитан ненадолго замолчал и слегка повернул голову, словно стараясь оглядеть всех пассажиров и членов команды. Выражение его лица было таким, что меня мороз пробрал. Когда Признер заговорил, голос у него был таким суровым и жестким, что казалось, от него задрожали палуба и стены оранжереи.

— И последнее!.. — прогремел капитан. — Мне стало известно, что многие из вас читают книгу-кассету с романом «Восточный край луны»…

Капитан сделал небольшую паузу, и пассажиры, собравшиеся под моей пальмой, виновато переглянулись. Я готов был поклясться, что книга была не просто у многих — буквально у каждого!

— Все, у кого есть эта книга, должны немедленно сдать ее своему стюарду, — рявкнул Признер. — Это приказ. А теперь отправляйтесь по каютам.

Гигантское изображение капитана, который стоял со скрещенными на груди руками, словно наблюдая за каждым, еще некоторое время парило в воздухе в центре оранжереи. Пассажиры, смущенно пряча глаза, начали расходиться. Я тоже слез с дерева. Это оказалось непросто — газ уже начинал действовать, и мускулы плохо мне повиновались, к тому же «Стеллу» продолжало швырять из стороны в сторону. Другие пассажиры тоже едва удерживались на ногах, однако нам все же удалось выйти из оранжереи в коридор прогулочной палубы. Двигаясь в плотной толпе пассажиров, я оглядывался по сторонам, высматривая Одри, но ее нигде не было видно.

— Привет, малыш, — негромко сказал мне на ухо Мэттью Брэди, когда я вместе с другими пассажирами начал подниматься по лестнице, ведущей на следующую палубу. — Как тебе понравилось быть в роли обезьяны? Жаль, что на этой пальме не было бананов или орехов, правда?

Я промолчал. Я был уверен, что возвращение Брэди — это реакция на усыпляющий газ, на действие стабилизирующего поля — или на то и другое одновременно. А разговаривать с галлюцинацией я не хотел.

— В чем дело, приятель? Ты за что-то на меня сердишься?

— Ты мне просто мерещишься, Брэди, ведь у меня нет книги, — сказал я сквозь зубы.

Он рассмеялся.

— Книга тебе больше не понадобится. «Восточный край луны» транслируется по бортовой сети!

— Лучше поговори с кем-нибудь еще.

— Нет, ты точно на меня обиделся!

— Не обиделся.

— Мне казалось, мы неплохо с тобой поладили. Благодаря мне ты приятно провел время, помнишь? И девушка — она понравилась нам обоим. Разве ты не хочешь увидеть ее еще раз?

— Нет, не хочу.

— Врешь.

— Пошел к черту!

— Сам пошел! — огрызнулся пассажир, двигавшийся впереди меня. Он оглянулся, и тотчас перед нами вырос один из стюардов.

— Эй, в чем дело?

— Этот парень только что меня послал!

— Я вовсе не с тобой разговаривал, — возразил я. — Не лезь не в свое дело.

— Кретин!

— Видите эту штучку у меня на поясе? — спросил стюард, снимая с ремня черный матовый стержень толщиной в два пальца. — Мне достаточно прижать его кому-то из вас между лопаток и нажать вот эту красную кнопку, и тогда никто уже не сможет никого никуда послать.

— Вот и скажите ему об этом! — возмутился пассажир.

— Я же объяснил — я просто думал вслух, а этот…

— А ну-ка, заткнитесь оба! И шагайте! Газ скоро начнет действовать, а мне неохота тащить вас по каютам. Марш, придурки!

— Ничего себе!.. — проговорил Брэди пару секунд спустя. — А ведь по результатам недавнего опроса общественного мнения экипаж «Стеллы» признан самым вежливым!

— Слушай, помолчи, а?

— Что-то ты сегодня сердитый… Впрочем, понимаю. Это, наверное, из-за нее, из-за Чейз? Я угадал?

— Ты просто книга, — упрямо сказал я. — Книга — и больше ничего.

— Вот как? Разве ты уже не помнишь, каково тебе было, когда ты узнал о некоторых поступках Чейз?

Толпа вокруг меня куда-то исчезла. Мне необходимо было выпить, и я с надеждой посмотрел на веранду открытого кафе на противоположной стороне бульвара, но все столики оказались заняты. Потом я заметил Кахейна, который сидел в дальнем углу веранды и что-то писал. На мгновение он остановился, снял очки, поднес их к свету, протер носовым платком и снова надел. Сидеть с Кахейном мне не хотелось, но после всего, что случилось, выпивка была необходима, а возле его столика оказалось единственное свободное место, поэтому я направился прямо туда. Кахейн не видел меня и продолжал писать.

— Не помешаю? — спросил я, подсаживаясь за столик. — У тебя такой вид, словно ты работаешь над чем-то очень важным…

— А, это ты, Мэтт? Привет… — Кахейн загадочно улыбнулся и аккуратно закрыл ручку колпачком. — Да нет, просто я решил записать кое-какие мысли.

Официант отнюдь не горел желанием немедленно меня обслужить, но я так на него уставился, что в конце концов он не выдержал и подошел, чтобы принять заказ.

— …Это просто поразительно! — говорил тем временем Кахейн. — Еще неделю назад у меня не было ни одной стоящей мысли, а сегодня я буквально не успеваю записывать все, что мне хочется сказать. Это похоже на наводнение, Мэтт, на самый настоящий потоп! Ты не поверишь, но я начал работать над книгой, и…

— Поздравляю, — вставил я.

— Спасибо. Кстати, в каком-то смысле я обязан этим тебе. Дело в том, что… — Объяснить, каким образом мне удалось разбудить его дремлющее вдохновение, Кахейн не успел. Лицо его побледнело. Обернувшись, я заметил Френсис, которая как раз пересекала бульвар, направляясь к нам.

— Привет, Джекоб. Рада тебя видеть, Мэтт. Удивительно, как тебе удалось его найти — я сама полдня его ищу… — Френсис лучезарно улыбнулась густо накрашенным ртом и, не спрашивая позволения, села на свободный стул.

— Я сижу здесь с трех часов, — ответил Кахейн с натянутой улыбкой. — И ты прекрасно знаешь, что всю последнюю неделю я работаю именно здесь.

— Да, знаю, просто сегодня я почему-то забыла. Представь себе, Мэтт, Джекоб внезапно понял, что в нашей квартире ему не работается; там, видишь ли, слишком душно, а воздух и вовсе неподвижен. Ведь ты именно так говорил, не правда ли, дорогой? Еще ему не нравятся чересчур плотные портьеры и слишком массивные рамы моих картин. О самих картинах он, как ты понимаешь, не высказывается — его никогда не занимало, что на них изображено. Ты ведь знаешь Джекоба — он скользит по поверхности, а суть его не интересует. Именно поэтому для него так важно, где писать, а не что писать. Я права, Джекоб?

Кахейн все еще пытался улыбаться.

— Но ведь в нашей квартире действительно очень жарко, — слабо сопротивлялся он. — Особенно после полудня.

— Да, конечно. И поэтому тебе каждый раз приходится уходить. Сюда. Это и логично, и рационально, не правда ли? Каждому понятно: если в каком-то месте человеку становится слишком жарко, он ищет местечко попрохладнее. Вот только раньше Джекоб совсем не боялся жары, Мэтт. Напротив, он всегда говорил, что ему нравится, когда в комнатах душно и жарко. Особенно в спальне. Когда в спальне жарко, я начинаю потеть, а его это возбуждает.

Улыбка Кахейна не исчезла, но теперь она больше напоминала гримасу боли. Однако Френсис не унималась. Она как будто ничего не замечала и продолжала говорить, говорить, говорить, жизнерадостно улыбаясь.

— Джекоб всегда утверждал, что способность обливаться потом — одно из качеств, которое абсолютно необходимо хорошей любовнице. А ему всегда была нужна именно любовница — не больше.

— Френсис!..

— Да-да, Джекоб, именно так. Ты ведь помнишь, как ты спрашивал: «Ты моя любовница?», а я отвечала: «Конечно». Разве тебе не было хорошо тогда? Это ведь так приятно — иметь любовницу, которая потеет, как я.

— Ради Бога, Френсис!..

— Бог тут ни при чем, и не нужно его сюда приплетать. Я сама хотела стать твоей любовницей, тебе достаточно было только сказать… Но вот я стала ею, и все пошло наперекосяк. Понимаешь, Мэтт, у Джекоба появилась одна проблема. Мы столько времени встречались, что должны были или пожениться, или расстаться, но жениться на мне он не хотел, потому что в этом случае я перестаю быть его любовницей. Это просто невозможно, ты согласен?… А ему нужна была только любовница — он сам говорил мне это много, много раз. Оставался единственный выход: расстаться со мной и завести новую подружку, и Джекоб так и поступил. Теперь у него другая — эта художница Чейз!..

Странно было услышать об этом именно от нее. На мгновение я почувствовал во всем теле какую-то неестественную легкость; мне даже показалось, что еще немного, и я начну подниматься вверх, как воздушный шар.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал я. — В конторе меня ждет кое-какая работа.

Кахейн посмотрел на меня. Вид у него был больной и несчастный. Ему хотелось что-то мне объяснить, но я знал, что говорить тут нечего, да и Френсис с ним еще не закончила. Поэтому я поднялся и, машинально кивнув обоим, пересек улицу. На противоположной стороне бульвара я обернулся. Френсис наклонилась к Кахейну и что-то быстро ему говорила. Потом оба посмотрели мне вслед, и я торопливо зашагал по тротуару прочь.

Пройдя через парк, я действительно зашел в корпункт. Было уже довольно поздно, и в конторе оставалась только дежурная секретарша мадам Восг, которая заканчивала рассылку сегодняшних материалов. Кивнув ей, я поднялся к себе в кабинет, открыл сейф и достал свою копию дневника Бет.

Глядя на него, я почувствовал себя очень скверно. Мне было решительно наплевать, как вела себя Чейз. В конце концов, не ее вина, что Кахейн влюбился в нее. В нее влюблялись буквально все. Чейз обладала способностью притягивать мужчин, и с этим она ничего не могла поделать. Она была не виновата, что я влюбился в нее. Чейз была виновата лишь в том, что ответила мне взаимностью.

Почему, спросите вы. Но я и сам, наверное, не смог бы этого объяснить. Наверное, я верил, что Чейз умеет управлять этим своим магнетизмом (назовем его так) и что, когда она полюбит кого-то по-настоящему, она сумеет его отключить. Я надеялся, что, полюбив меня, она именно так и поступит. Эти умозаключения выглядели для меня безупречно, но мои ожидания оказались обмануты самым жестоким образом. Чейз полюбила меня, но отказаться от своей привычки нравится мужчинам не смогла или не захотела, и Кахейн совершенно потерял голову. И поделать с этим Чейз ничего не могла. На свете нет магнита, который из нескольких кусков железа притягивал бы только один.

Я закурил сигарету, лег на диван и раскрыл дневник. Бет, по всей видимости, была влюблена в младшего стюарда в салоне второго класса — во всяком случае, она потратила две с половиной страницы на описание его рук. Похоже, девочка всерьез верила, что о человеке можно многое узнать по его рукам. Во всяком случае, в своем отчете она не опустила ни малейшей детали, демонстрируя порой незаурядную находчивость и хорошее владение литературным языком. Чаще всего на этих страницах встречалось слово «мужественный». Бет считала, что у покорившего ее сердце младшего помощника стюарда были «мужественные» руки. Он держался очень выдержанно и храбро, хотя для него это был первый в жизни перелет и он еще никогда не покидал своих родителей надолго. Впрочем, в смелости юноши Брэди Кендалл не видела ничего удивительного, поскольку «его пальцы были практически одинаковой длины».

«Корабль трясет так, — писала Бет, — что порой я чувствую себя, точно попкорн на сковородке».

Что-то заволакивало мне рот и нос, мешая дышать. В панике я забарахтался, закашлялся и открыл глаза. Надо мной стоял мужчина с длинными седыми волосами и седой бородой. Я узнал Джорджа Джонсона. Он снова поднес к моему носу какой-то флакон, и резкий запах буквально подбросил меня на койке. Тансис исчез. Я лежал на кровати в своей каюте.

— Вставай, малыш!

Только теперь я заметил, что его голова забинтована и на повязке проступило кровавое пятно. Джонсон был одет в черную тунику с гербом, изображавшим запряженную парой морских коньков античную колесницу — спицы в колесах заменяли морские звезды. На могучей шее Джонсона болтались связки красных и зеленых бус, и я вспомнил о карнавале. С ремня, которым была перепоясана его туника, свисали фонарик и матовый черный стержень, каким пользовались стюарды, когда требовалось загнать непокорного пассажира в его каюту.

Голова у меня слегка прояснилась, и я с удивлением отметил, что «Стеллу» больше не качает.

— Надевай. — Джонсон бросил на кровать какой-то сверток. Это оказалось белое карнавальное одеяние с эмблемой Нептуна на груди.

— Зачем? Что происходит?!

— На борту мятеж, малыш. «Стелла» захвачена командой Протея.

— Но это… люди Лэттри!

— Совершенно верно. Поскорее, малыш, не копайся.

— Но вы… Ведь черный цвет — цвет Протея, — возразил я. Джонсон бросил на меня презрительный взгляд.

— Это маскировка, идиот!

— А нельзя обойтись без грубостей?

— Одевайся, малыш, каждая секунда на счету!

Я не стал спорить. Встав с койки, я натянул через голову белую тунику с голубым трезубцем.

— Как они захватили корабль?

— После того как капитан включил газ, экипаж и стюарды бросились к аптечкам, чтобы использовать шприцы с противоядием, но никаких шприцов не было. Орден Протея уже давно похитил весь запас антидота. Эти люди знали, что произойдет, и подготовились заранее. Теперь корабль находится в их руках, и только мы с тобой можем отвоевать его обратно. Или, по крайней мере, попытаться это сделать… Вот так-то, малыш.

— Мне казалось, вы работаете над книгой, — сказал я, припомнив, как Джонсон вышвырнул меня из своей каюты.

Джонсон ухмыльнулся.

— Разве ты забыл, что я сказал тебе насчет неприятностей и прочего? Неприятности, как говорится, налицо, и теперь нам нужно искать выход. Вот, возьми…

Он протягивал мне несколько округлых черных предметов, размерами и формой напоминавших самые обыкновенные яйца. На конце каждого «яйца» были две кнопки: красная и зеленая.

— Что это?

— Газовые гранаты. В них тоже усыпляющий газ, но другой; антидот, который захватила команда Протея, от него не поможет. Этот газ сшибает с ног каждого, кто не защищен специальной маской. Положи гранаты в карман, но будь осторожен: они на боевом взводе. Чтобы использовать гранату, достаточно только нажать на красную кнопку. А вот маска…

Джонсон вручил мне некое подобие капюшона с эластичным, плотно прилегавшим к шее воротником, и объяснил, что в случае необходимости достаточно раздавить зубами специальную капсулу, которая обеспечит мне десятиминутный запас воздуха.

— Как бросишь гранату, сразу кусай, понял? — предупредил он.

— Да, но…

— Какие могут быть «но», малыш? Или ты хочешь, чтобы «Стелла» осталась в их руках? И чтобы Лэттри ее погубил?

— Нет, но…

— Никаких «но», малыш! Ты и я — единственные оставшиеся на борту «хорошие парни». Может, тебе и все равно, но я не хочу умирать. Во всяком случае, не сейчас. Это было бы обидно — никогда еще мне так хорошо не работалось. А теперь идем.

Мы вышли в коридор. Обычное освещение не работало, на переборках едва тлели янтарно-желтые аварийные лампы. Двери кают были распахнуты, внутри я видел перевернутые постели, разбросанный багаж и личные вещи. И тела. Тела валялись повсюду, и надо было внимательно смотреть под ноги, чтобы не споткнуться и не упасть.

— Они ведь не?… — неуверенно проговорил я.

— …мертвы? — Мы перешагнули через лежащую ничком женщину. — О, нет, во всяком случае — большинство. На них подействовал газ, и они просто спят. А вот проснутся или нет, зависит только от нас с тобой.

Наконец мы добрались до лифта. Джонсон огляделся по сторонам, потом вызвал кабину и, достав из-за пояса черный стержень-парализатор, отступил на шаг назад от двери. Но кабина оказалась пуста.

— Надень маску, — распорядился Джонсон, первым входя в лифт. — И возьми в зубы воздушную капсулу. По моей команде бросишь гранату, ясно?

Я кивнул. Черные гранаты чувствительно оттягивали карманы туники. Джонсон нажал кнопку подъема, и лифт в считанные секунды доставил нас на капитанский мостик. Вход на мостик охраняло шестеро крепких мужчин в черных туниках Протея.

Джонсон прижал парализатор к моей спине, притворяясь, будто конвоирует пленника. Этого оказалось достаточно, чтобы стражи заколебались.

— Бросай! — крикнул Джонсон.

Сам он подкатил к ногам охраны две гранаты, я бросил одну. Гранаты лопнули, коридор заволокло плотным зеленым дымом, и я сжал зубами капсулу. Она зашипела, и я вдохнул свежий, холодный воздух.

Когда дым немного осел, Джонсон открыл ведущий на мостик люк, и мы вошли.

С капитанского мостика хорошо просматривался внешний корпус и пространство вокруг корабля, и я ясно видел, как колышется и вибрирует серая обшивка «Стеллы». Космос, вакуум, мировой эфир — словом, то, через что мы летели — напоминал скопление темно-фиолетовых туч, прочерченных яркими спектральными мазками звезд. Через равные промежутки времени снаружи что-то вспыхивало, словно зарница в конце жаркого летнего дня, и тогда космос за бортом на мгновение исчезал, а через мостик тянулись резкие черные тени.

На небольшом возвышении в центре мостика стояло массивное капитанское кресло. В нем сидел капитан Признер. Он был пристегнут к спинке страховочными ремнями и, казалось, не замечал, что происходит вокруг. У рабочих станций и пультов управления стояли люди в черных туниках Протея.

— Действуй, малыш, — сказал за моей спиной Джонсон.

— Это же Джордж Джонсон! — крикнул кто-то, и я узнал голос Одри. Повернувшись в ту сторону, я увидел девушку и ее отца.

— Одри?

— СП?!

Я сразу обратил внимание, что, хотя Одри и преподобный Пеннебакер были одеты в бело-голубые туники, их никто не охраняет. Должно быть, они тоже участвуют в мятеже на стороне Протея, подумал я спокойно. Это открытие не особенно меня удивило: в конце концов Пеннебакер и Лэттри придерживались сходных взглядов.

Одри сердито посмотрела на Джонсона.

— Что вы собираетесь с ним делать? — резко спросила она.

— Вы перевернули все с ног на голову, — ответил Джонсон. — А я хочу, чтобы все шло, как планировалось.

— Какой же вы негодяй! — проговорила Одри дрожащим от ненависти голосом.

— Не безпокойтезь, моя дорогая, мы позаботимзя о мизтере Джон-зоне. — Это был граф Лэттри! Он был в такой же, как у меня, защитной маске, но я легко узнал его по акценту. — Вам не нужно ничего делать.

У меня в руке была зажата граната, которую я не успел использовать против стражников у входа. Мне достаточно было только нажать красную кнопку и бросить ее в этих странных людей, но Одри смотрела на меня с таким глубоким изумлением, что я заколебался.

— Бросай! — приказал Джонсон. — Теперь все зависит только от тебя, малыш — у меня больше нет гранат.

— Не делай этого, СП! — быстро сказала Одри. — Ты не понимаешь…

Джонсон вырвал гранату из моей руки и, нажав кнопку, поднял высоко над головой. Он держал ее рукой в перчатке, пока граната не лопнула и из нее не повалил густой черно-зеленый дым. Я слышал, как люди кашляли, задыхаясь в дыму; потом мне показалось, что граф Лэттри выбежал через запасную дверь. Я хотел броситься к Одри, но в этот момент кто-то сдернул с меня защитную маску.

— Извини, малыш, — сказал Джонсон. — Мне не хотелось поступать так с тобой, но я должен довести свой план до конца. Впрочем, тебе, быть может, будет приятно узнать, что ты мне очень помог.

Я пытался задержать дыхание и выскочить из люка следом за ним, но газ каким-то образом все же попал мне в легкие. В ушах зазвенело, голова закружилась, и я подумал, что сейчас было бы очень неплохо прилечь на пол и немного отдохнуть.

Газ в гранатах Джонсона несколько отличался от того, которым команда «Стеллы» пыталась усыпить пассажиров. Во всяком случае я не отключился полностью, а просто потерял способность двигаться. Я видел клубы дыма, который продолжал вытекать из треснувшего корпуса гранаты, видел распростертые на полу тела, видел Одри, которая совершенно спокойно лежала неподалеку от меня и как будто спала. Я даже ощущал запах этого газа. Запах, кстати, был очень неплохой — если бы не паралич, который вызывал этот газ, им было бы очень приятно дышать.

«Похоже, — подумал я и усмехнулся про себя, — скоро мне предстоит стать настоящим экспертом по газам».

Потом я стал думать об Одри. Почему она выглядит такой спокойной, даже безмятежной? Должно быть, все дело в том, что ей совсем не страшно умирать. Наверное, рассуждал я, она была бы рада умереть. Ведь Одри верит в Бога, и ее Бог, конечно же, позаботится о своих последователях, но насчет меня вопрос оставался открытым. Впрочем, я надеялся, что хотя бы ради Одри Он пощадит и меня.

— Бог любит каждого человека, сын мой, — сказал Лео Заброди. — Ради этой любви Он и умер на Кресте.

В следующее мгновение я ощутил прикосновение горячего воздуха и увидел раскинувшееся над головой желтое, словно раскаленная медь, небо. Мелкая красная пыль сыпалась и сыпалась на листья склонившихся над парковой дорожкой деревьев, на фонари, на пустые по случаю жары теннисные корты. Я снова был на Тансисе.

— Вы сказали — на Кресте?… Знаете, это место из Священного Писания я никогда не понимал до конца. Зачем вообще понадобилась Искупительная Жертва? Возможно, когда-то Адам и Ева действительно крупно проштрафились, но разве справедливо, чтобы их потомки были вынуждены снова и снова платить за преступление прародителей? Мы-то не имеем никакого отношения к их греху!

Заброди снисходительно улыбнулся.

— Давай немного пройдемся, сын мой, — предложил он. — В такую жару приходится самому двигаться, чтобы ощутить хоть малейшее дуновение ветра.

Мы медленно пошли вдоль засыпанной гравием дорожки. Парк был пуст. Небо над нашими головами постепенно приобретало тусклый зеленоватый оттенок. Дышалось тяжело, как перед грозой. Плотный горячий воздух был абсолютно неподвижен и насыщен электричеством.

— Кажется, погода меняется, — заметил Заброди.

— Что вам нужно? — спросил я. — Что вы вообще здесь делаете?

— Я здесь для того, чтобы кое-что тебе сообщить, — ответил он. — Можешь считать, что я говорю от имени Джорджа. Дело в том, что, описывая меня, он испытывал, проверял самого себя…

— Что вы имеете в виду?

— В его жизни есть несколько белых пятен — эпизодов, о которых он ничего не помнит. В своей первой книге он упоминал о «провалах памяти». Эта дыра в его воспоминаниях действительно существует. Она не дает Джорджу покоя, и он порой пытается проникнуть в нее чуть ли не силой, а порой терпеливо ждет у края, словно кот возле мышиной норки. — Заброди усмехнулся. — И на этот раз он, кажется, сумел что-то поймать. Он описал меня. Видишь ли, сын мой, в этой черной дыре живу я. Вернее, я знаю то, что Джордж Джонсон забыл и никак не может вспомнить. Вопрос только в том, сумеет ли он заставить меня рассказать ему всю правду.

— Почему нет? — удивился я. — Ведь вы — литературный герой, созданный им или его подсознанием. Он может делать с вами все, что захочет…

Заброди небрежно махнул рукой.

— Все так, но, видишь ли, Джордж Джонсон боится меня. Он стремится знать правду, но боится того, что я могу ему рассказать. Именно это я и имел в виду, когда говорил об испытании. Джордж хочет убедиться, что ему хватит сил посмотреть мне в глаза и узнать то, что знаю я.

Внезапно он остановился и глянул в дальний конец дорожки.

— Смотри-ка, кто к нам идет!

Я повернулся в ту сторону. Опустив голову и засунув руки в карманы, к нам приближался Мэттью Брэди.

— Так-так, — сказал Заброди. — Рад видеть тебя снова, Мэтт.

— Ну и какую ложь ты выдумал на этот раз? — с угрозой спросил Брэди, останавливаясь перед Заброди. — Что за лапшу он вешал тебе на уши, парень?

— Мы просто беседовали, — ответил проповедник. — Не так ли, сын мой?

— Не отвечай ему, — быстро проговорил Брэди.

— Вовсе не обязательно быть таким, Мэтт.

— Он — неплохой парнишка, и я не желаю, чтобы ты морочил ему голову.

— Как я заморочил ее тебе, Брэди?

— Это было во сне, Заброди, так что уймись.

Проповедник громко рассмеялся.

— Возможно, это действительно было во сне, в моем сне. А что снится тебе, Джордж? Ведь не случайно же я — лишь слегка замаскированный портрет преподобного Пеннебакера. Когда ты встретился с ним лицом к лицу, у тебя внутри все перевернулось, но ты не мог понять, почему. А я знаю, почему. Потому что стоит тебе только открыть глаза, и ты каждый раз забываешь, чем кончился твой сон.

Ну что, Джордж, рассказать тебе, в чем дело? Хочешь узнать, какое зло причинил тебе его преподобие много лет назад, когда ты еще жил на Тансисе? Ты сделал его персонажем своего романа, чтобы иметь возможность унижать его, как тебе заблагорассудится, и это неспроста. Подсознание не обманешь. Много лет назад Пеннебакер…

Брэди-Джонсон шагнул вперед и, схватив Заброди за лацканы сюртука, с силой потряс.

— Ты забываешь, с кем говоришь, преподобный! Я знаменитый писатель, мое творчество изучают в университетах, по поводу моей книги были приняты специальные законы не на одной — на трех планетах! А ты ничтожество; никто о тебе и не слыхивал, так что меня ты не запугаешь! Я ведь тоже кое-что знаю. Знаю и могу это рассказать!

Глаза Заброди слегка расширились.

— Успокойся, сын мой! Я вовсе не собирался…

— Ты работал на правительство, не так ли, святой отец? Когда закончилась война, тебя использовали, чтобы эффективнее промывать людям мозги. Ты специализировался на приезжих с других миров, и мое дело тоже было поручено тебе, верно?

— Отпусти… меня. Отпусти! Слышишь?!

— Нет, это ты отпусти меня! Убирайся из моей головы. Убирайся!!!

— Брэди-Джонсон с такой силой сдавил воротником сюртука горло Заброди, что лицо проповедника побагровело, а глаза вылезли из орбит.

— Ты считался мастером экзорсизма? Сейчас я покажу тебе настоящий экзорсизм!.. Изыди, сатана! Прочь! Прочь от меня!..

Заброди обмяк. Брэди отпустил руки, и уличный проповедник осел на гравий.

— Грязный сукин сын! — Брэди сплюнул, расправил на груди свою черную рубашку и, повернувшись спиной к поднявшемуся ветру, попытался закурить сигарету, но руки у него дрожали, и спичка погасла. Потом мы услышали гром. Его раскаты показались мне какими-то особенно громкими и резкими, совсем не похожими на гром, который я слышал на Древе. Тансисский гром не был округлым и напоминал, скорее, треск, словно разбивалась и лопалась целая гора стекла.

— Пожалуй, пора убираться отсюда, — заметил Брэди и, вынув изо рта сигарету, которую так и не прикурил, сплюнул крошки табака. — Когда его найдут, поднимется шум до небес.

Мы торопливо зашагали к парковым воротам и вскоре оказались уже на бульваре Форнцо. Бульвар был широким и прямым, он выходил на набережную почти под прямым углом. Обычно с любой его точки открывался великолепный вид на реку, но сейчас в дальнем конце бульвара клубилась лишь тьма, разрезаемая белыми вспышками молний. Там вовсю хозяйничал ветер и шел дождь; вода в реке билась о набережную и рассыпалась белыми клочьями пены, а деревья гнулись и кланялись, словно старухи на похоронах. Стена дождя зримо приближалась, а ветер за считанные минуты достиг такой силы, что я с трудом мог идти. Несколько раз я оступился, и в конце концов Брэди схватил меня за руку и затащил за угол, под прикрытие кирпичной стены. В доме напротив распахнулось и с силой захлопнулось окно. Стекло разбилось, и осколки, звеня, посыпались на мостовую.

— Что ты имел в виду под экзорсизмом? — прокричал я, силясь перекрыть завывания ветра. — Что он с тобой сделал?

— Ты сам все увидишь и поймешь, — крикнул он в ответ. — Идем…

И внезапно я стал Мэттом Брэди, который, пригибаясь, бежал куда-то под проливным дождем. Ледяные капли больно били по лицу. Я спустился к реке и помчался по скользкой от дождя набережной. Было темно, как ночью, и на проплывавшей по реке барже включили все ходовые огни и прожектора. В их свете я видел, что зеленая вода буквально кипит, захлестывая палубу. Ветер достиг ураганной силы, и мне пришлось двигаться под прикрытием домов, чтобы меня не сбросило в реку.

В конце концов я добрался до Линкана и поднялся наверх.

Сбросив промокшую одежду, я принял ванну. Было очень приятно сидеть в горячей воде и слушать, как хлещет по окнам дождь. Я просмотрел несколько газет, заглянул в списки прибывших с последним межзвездным рейсом и даже проверил результаты скачек. Когда вода начала остывать, я выбрался из ванны, насухо вытерся жестким полотенцем и вышел в гостиную. Там я зажег над столом газовый фонарь и попытался ответить на несколько писем, но нужные слова почему-то не шли на ум, и в конце концов я сдался и решил лечь.

Но я слишком устал, чтобы спать. Мускулы на ногах ныли и болели, и я вертелся под одеялом, тщетно пытаясь найти удобное положение. Глядя в потолок, я то закрывал, то снова открывал глаза, но все равно видел перед собой самодовольное лицо Кахейна, с каким он рассказывал о поездке в Нулли с Чейз.

Я не сомневался, что она ездила туда со многими мужчинами до меня, и с несколькими — после того, как мы встретились. И по большому счету, я не возражал. Я даже был знаком с Фелло, с которым Чейз одно время была помолвлена и за которого всерьез собиралась замуж. Фелло принадлежал к старинному тансисскому роду и был обладателем громкого наследного титула. Далеко на севере, где снег иногда не тает даже летом, а скот питается мхами и лишайниками, вырастающими на стволах деревьев, у него было обширное поместье, в огромных количествах поставлявшее в центральные области ценную древесину, однако ни богатство, ни знатность не сделали его неприятным. Мне он, во всяком случае, совершенно искренне нравился. Фелло был старше меня и довольно высок для тансисца, и Чейз, казалось, очень его любила. В его присутствии она даже пыталась сдерживать свой буйный нрав. Это мне тоже нравилось, и я был не против Фелло.

Но против Кахейна я возражал, и еще как!

Когда близко Сходишься с человеком, постепенно начинает казаться, будто вы оба думаете о других людях одинаково. До встречи с Чейз я никогда не пытался оценивать Кахейна. Время от времени мы встречались, играли партию-другую в теннис или отправлялись в бар, чтобы пропустить стаканчик, но я никогда не пытался всерьез разобраться, что он собой представляет. Когда мы виделись, он обычно говорил о Френсис или о том, какую книгу напишет, а я слушал, но, расставшись с ним, никогда не вспоминал содержания наших разговоров. Естественно, я считал, что и Чейз отнесется к нему точно так же. Мне и в голову не приходило, что она может увлечься Джекобом Кахейном, но когда это произошло, именно он стал тем, кого я во всем винил и кого ненавидел.

Я довольно долго размышлял обо всем этом, и в конце концов мои мысли, казалось, обрели самостоятельность, зажили собственной жизнью. Утомленный мельканием одних и тех же образов, я заснул, забыв погасить фонарь, слегка раскачивавшийся от дыхания ветра, проникавшего сквозь щели в оконных рамах.

Некоторое время спустя меня разбудил шум на лестничной площадке. Кто-то позвонил в звонок у входной двери внизу, и теперь из коридора неслись сердитые голоса. Они становились все громче, потом дверь моей комнаты распахнулась. Мадам Люзаж, моя квартирная хозяйка, стояла на пороге спиной ко мне и, широко разведя в стороны дряблые руки, пыталась преградить кому-то дорогу. В коридоре было темно, и я не сразу разглядел Чейз в шляпке набекрень.

— Мизтер Брэди! — воскликнула мадам Люзаж. — Эта женщина пьяна! Я не змогла ей помешать, потому что она…

— Ну-ну, нельзя же быть такой занудой! — сказала Чейз с очень довольным видом.

— Уходите немедленно! — взвизгнула мадам. — Вам нечего здезь делать!

— Это моя знакомая, мадам Люзаж, — сказал я. — Пропустите ее, пожалуйста.

Квартирная хозяйка нехотя оставила в покое дверной косяк и отступила в сторону, бормоча себе под нос что-то неодобрительное. Чейз вошла в комнату и, закрыв за собою дверь, со вздохом облегчения привалилась к ней спиной.

— Ты действительно пьяна, — холодно сказал я.

— Ничего подобного, — весело возразила Чейз, по обыкновению не обращая на мой тон ни малейшего внимания. — Я просто выгляжу пьяной. Это все ветер виноват. Мне нужно только причесаться, и все опять будет в порядке… — Она лукаво прищурилась и посмотрела на меня. — А вот ты действительно выглядишь не очень… Ты не заболел? Может, ты плохо себя чувствуешь? — Чейз швырнула шляпку на стол и села на кровать рядом со мной. От нее пахло сигаретами и вином.

— Где ты была, Чейз? — спросил я. — Встречалась с Кахейном?

— Ну вот, опять ты задаешь глупые вопросы!.. Я отвернулся.

— О, Мэттью! — Наклонившись вперед, Чейз провела рукой по моим волосам. — Каким же ты иногда бываешь глупеньким!

— Знаешь, — сказал я, — мне наплевать. Меня уже тошнит от всего этого.

— Поэтому у тебя такой вид, будто тебя вот-вот вырвет? — весело объявила она. — Дурачок ты мой! Сколько раз я тебе говорила, что люблю только тебя? Тебя одного, слышишь! И ты прекрасно это знаешь.

— Мне не нравится, что ты с ним встречаешься.

— Но ведь должна же я с кем-нибудь встречаться! И очень хорошо, что это всего-навсего Кахейн. Знаешь, он даже не может прикоснуться ко мне по-настоящему. Когда я с ним, я ничего не чувствую, понимаешь?

— А как ты думаешь, что чувствую я?

— Ничего, кроме любви и ревности. — Она улыбнулась и, положив руку мне на плечо, заставила меня повернуться. В неярком свете, который сочился из окна, ее лицо казалось прекрасным и нежным. Наклонившись, Чейз поцеловала меня, и на несколько мгновений мы остались вдвоем в серебристом шатре ее волос.

— Если хочешь, я больше не буду с ним встречаться, — прошептала она. — Нам это не повредит, а ему — поможет.

— Мне наплевать на него!

— Ну, милый, ведь на самом деле это не так, правда? Тебе не все равно, и в этом твоя главная беда. Раньше ты вовсе не думал о нем, а теперь думаешь слишком много. Из-за этого ты почти забыл, как крепко я тебя люблю.

Чейз расстегнула пуговицы моей рубашки и прижала ладони к моей груди. Я невольно задрожал, но потом все прошло. Желание горячей волной прокатилось по телу и… исчезло. Я отстранился и заставил ее убрать руки.

— Нет, Чейз, — сказал я, — это будет… неправильно.

— Мэттью! — прошептала она. — Расслабься и постарайся ни о чем не думать хотя бы сейчас!

Но, чувствуя, как ее руки и губы опускаются все ниже, я не мог не думать о довоенных временах. Тогда ничто во мне еще не умерло, и я хорошо помнил, каково это — быть целым. Но одной памяти было недостаточно. Невозможно обойтись одними воспоминаниями, какими бы яркими и выпуклыми они ни были. Вот и сейчас — Чейз ласкала меня, а я не чувствовал ничего.

— Не надо… — проговорил я, заставив ее приподнять голову. Когда я взглянул ей в лицо, то увидел перед собой Одри Пеннебакер, которая удивленно смотрела на меня.

Белая атласная туника соскользнула с ее плеча, наполовину обнажив грудь. Многие лампы не горели, и на капитанском мостике царил мягкий полумрак. «Стелла» раскачивалась, вздрагивала и стонала, как огромный раненый зверь.

— Милый!.. — проговорила Одри, и все чувства, которые секунду назад никак не могли пробудиться, захлестнули меня с головой. Даже просто пошевелиться было невероятно трудно, но я все-таки сел и, бережно взяв Одри за плечи, заставил ее остановиться.

— Не надо, — повторил я.

Корабль продолжал вибрировать, и я слышал доносящиеся откуда-то взрывы и панические вопли. Над консолью управления парила в воздухе сцена из книги Джонсона, изображавшая интерьер квартиры Брэди. Корабельная система трансляции еще работала и передавала изображение во все каюты корабля.

— Взгляни сюда, Одри, — сказал я. — Мы попали в книгу Джонсона.

— Мне все равно, — ответила она и снова склонилась ко мне.

— Выслушай меня, Одри! Мы попали в шторм. Корабль может погибнуть!

Медленно, неохотно Одри подняла голову и огляделась. Глаза ее слегка округлились. Увидев мои расстегнутые брюки, она отшатнулась.

— Как ты мог?! — воскликнула она. — Как ты мог!!!

— Я остановил тебя, — напомнил я, но Одри упрямо покачала головой.

— Нет. Ты прочел эту гадкую книжонку и собирался… Ты воспользовался…

— Разве ты не помнишь записку? — мягко спросил я. — Мы были в книге оба, но я вышел из нее первый и остановил тебя.

Одри расплакалась, а я вдруг почувствовал гнев. Она всегда держалась так надменно и была такой правильной, такой умной, такой всезнающей — почти святой! А теперь… Стараясь не прикоснуться к ней, я поднялся с пола и, держась за перила ограждения, пробрался к капитанскому креслу.

— Капитан! Мистер Признер?! — Я потряс его за плечо. — Как можно отправить с мостика хронопочту?

Капитан открыл глаза и посмотрел на меня, но мне показалось, что он меня не узнал. Всем существом он продолжал бороться за спасение корабля, из последних сил напрягая свою тренированную волю, чтобы удержать поле, уменьшить его колебания и не дать разорвать «Стеллу» на куски. Потом до него дошел смысл моего вопроса, и, опустив голову, он взглядом показал на небольшой лючок в поручне ложемента. Под крышкой люка я обнаружил приемное отверстие и комплект серых цилиндров в держателях. Я взял один, убедился, что внутрь вложен стандартный корабельный бланк, потом вытащил из кармана капитанского кителя автоматический карандаш. Держа все это в руке, я неверной походкой вернулся к Одри. Положив бумагу перед ней, я всунул ей в руку карандаш и сказал:

— Пиши!..

— Что? Что писать?! — простонала она. Корабль резко лег набок, и мы едва удержались на ногах.

— То, что было в записке! «Я пыталась заняться с СП сексом»… Нет, «оральным сексом на капитанском мостике». Пиши же, Одри! Ведь ты сделала это, теперь остается только записать!..

Не переставая горько всхлипывать, Одри вывела на бланке несколько слов.

— Пиши дальше: «Мы попали в шторм, и я хотела ему отдаться, но он остановил меня, потому что считал — это будет неправильно, так как корабль может погибнуть, к тому же все вокруг, похоже, сошли с ума: и мой Бог, и мой папа, и даже я сама…»

— Ненавижу тебя, СП! — всхлипнула она.

— Заткнись! — яростно бросил я, выхватывая у нее из рук записку. Чтобы она выглядела так же, как и вчера, я зачеркнул слова «оральным сексом», свернул бланк, убрал в цилиндр и вернулся к капитанскому креслу.

— Мистер Признер! Можете отправить это послание мне во вчерашний день? Это очень важно! От этого может зависеть судьба «Стеллы»!

Капитан медленно кивнул, не глядя затолкал цилиндр в приемное отверстие, потом ввел мой регистрационный номер пассажира и нажал кнопку. На подлокотнике вспыхнула и погасла красная лампочка. Когда Признер снова открыл крышку приемника, тот был пуст.

— Капитан!.. — Я потряс его за плечо. Признер несколько раз моргнул, потом посмотрел на меня. На этот раз он, похоже, меня узнал.

— Они… отключили… газ… — с трудом проговорил он. «Стелла» снова вздрогнула, и я почувствовал, как капитан напрягся, стараясь выровнять корабль.

— Как его включить снова? — спросил я.

— Вон там… красная кнопка. — Признер поднял руку, проткнув насквозь изображение квартиры Брэди, и показал на панель в нескольких футах от себя. Панель была разбита и обожжена, но на всякий случай я все равно ее осмотрел. Однако старался я впустую. Все кнопки и регуляторы на панели оплавились и почернели и уже ничего не могли включить.

— Есть где-нибудь аварийный переключатель?

— Во внешнем корпусе, — слабым, чуть слышным голосом ответил Признер.

— Где именно?

— Вход с палубы С.

— Как выглядит этот переключатель?

Капитан коснулся пальцами сенсорной панели на подлокотнике. Тотчас в воздухе возник и медленно опустился ему на колени отпечатанный на бумаге фрагмент какого-то чертежа. Я протянул к нему руку, но в этот момент «Стелла» сильно вздрогнула, потом рванулась, и меня швырнуло назад к кормовой переборке. Рядом со мной на полу распласталась Одри. Я обхватил ее руками, прижал к себе, а сам изо всех сил втянул голову в плечи, спасаясь от обломков и незакрепленных предметов, которые дождем посыпались на нас.

Толчки между тем продолжались. Они были такими сильными, что мне показалось — корабль вот-вот развалится, но все обошлось. Каким-то чудом «Стелла» снова выровнялась, и толчки немного ослабли.

Признер в кресле издал протяжный стон. Я бросился к нему, но капитан потерял сознание. Чертеж, зацепившись за страховочный ремень, по-прежнему лежал у него на коленях. Я взял его, внимательно просмотрел, стараясь запомнить все самые важные подробности, потом сунул за пазуху и повернулся к выходу.

— Подожди! — крикнула Одри, бросаясь за мной. — Я не хочу оставаться здесь одна!

— Ты же меня ненавидишь, — напомнил я.

— Ты ведь знаешь, что это не так, — ответила она. — Я ненавижу себя, потому что хотела…

— Не будем об этом, — сказал я. — Мы должны снова включить усыпляющий газ.

Я взял ее за руку, и мы вышли в коридор, стараясь двигаться в промежутках между рывками. Центральную зону заволакивал желтоватый дымок, откуда-то доносился треск, крики, иногда — приглушенные взрывы. Автоматика выключила лифты, и нам пришлось спускаться по лестнице.

На палубе С творилось что-то невообразимое. Она располагалась практически в центре корабля, и многие пассажиры сбежались сюда, словно собрались на шлюпочной палубе тонущего морского судна. Все вокруг было переломано и разбросано. Пьяные или потерявшие голову пассажиры (многие все еще были одеты в обрывки карнавальных костюмов) громко кричали, толкались или вцеплялись друг в друга каждый раз, когда «Стелла» начинала крениться на один борт или совершала очередной рывок. Потом шум заглушил чей-то грохочущий смех. Я обернулся на звук. Среди раскачивающихся деревьев в центральной зоне сидел в огромном кресле капитан Признер. Вокруг угадывались очертания мебели, которая стояла в квартире Мэтта Брэди, а на голове у капитана была шляпка Чейз Кендалл. Странное, сюрреалистическое видение завораживало, и я едва не остановился, но тут «Стелла» снова рванулась, изображение замигало и начало расплываться. Я отвел глаза и обнаружил, что стою в двух шагах от уже известного мне люка, ведущего во внешний корпус. Я шагнул к нему, но в этот момент нас окружила группа людей в развевающихся белых балахонах с голубым трезубцем на груди. Это были костюмы Нептуна, и Одри негромко ахнула, когда один из мужчин схватил ее за запястье и впился в лицо горящим взглядом.

— С кем ты опять связалась? Ну-ка, отвечай!..

— Ни с кем, п-папа. Мы просто…

— Папа!.. — Преподобный Пеннебакер обернулся к своим спутникам. — Видит здесь кто-нибудь какого-то папу?

— Пусти, мне больно!

— Шлюха вавилонская!

Я заорал и бросился вперед, расталкивая людей в белом. Кулак моей правой руки с силой врезался в чью-то маску; одновременно я ударил кого-то под ребра локтем левой. В следующее мгновение палуба у меня под ногами встала дыбом. Белые балахоны попадали друг на друга, отчаянно закричала Одри. Я схватил ее за плечо, дернул на себя и вдруг почувствовал, что она свободна. Наши противники разбегались кто куда.

— Отпусти меня! Я должна помочь папе!

— Он даже не узнал тебя, Одри, — возразил я. — Мистер Пеннебакер немного помешался, как и остальные.

За нашей спиной раздался топот множества ног, и я толкнул Одри в распахнутую дверь ближайшей каюты. Укрывшись за перевернутым столом, мы видели, как мимо двери, спотыкаясь, падая и снова вставая, промчались по коридору человек десять. Все они были в черных туниках команды Протея. Со свистом и улюлюканьем они преследовали одетых в белое сторонников Нептуна. Когда они исчезли из виду, я выждал еще немного, но ни один из них не вернулся.

— Надо спешить, — сказал я Одри и, взяв ее за руку, провел через люк в пространство между корпусами.

На служебной площадке царил полумрак, но в свете аварийных ламп было хорошо видно, как изгибаются и пляшут уходящие вниз лестницы. Стальной трап, ведущий к противоположной стене, тоже раскачивался вверх и вниз, словно подкидная доска, но люк, ведущий во внешний корпус, был открыт.

Корабль снова дернулся. Страшно заскрежетал металл, и над нашими головами просвистел конец лопнувшего троса. Я машинально пригнулся. Одри вцепилась в меня обеими руками и прижалась ко мне всем телом. Ее лицо выражало страх и какое-то странное неистовство.

— Давай вернемся назад, в книгу! — прошептала она. — Раз мы все равно умрем, я хочу умереть на Тансисе, с тобой.

— Я должен включить газ, Одри.

— Это уже ничего не изменит.

Я почти физически чувствовал, как безумие и паника овладевают ею. Казалось, самый воздух корабля был насыщен едкими парами, которые незаметно, но быстро растворяли мужество, убивали надежду и оставляли только страх. Какое-то время Одри еще пыталась сопротивляться, но скрежет лопающихся переборок, казавшийся особенно громким в замкнутом пространстве между корпусами, доконал ее. Не успели мы сделать и нескольких шагов, как колени ее подогнулись, и она безвольно опустилась на металлическую решетку. Напрасно я звал ее по имени; Одри смотрела на меня, но я видел, что она меня не узнает и не понимает, где она и что с ней. И странным образом эта апатия передалась мне. Ледяное отчаяние, которое я с таким трудом сдерживал все это время, начало расти, шириться и вскоре захлестнуло меня с головой, ослепив, оглушив, лишив способности двигаться. Так вот как это было, подумал я, вспоминая написанные на борту «Утренней звезды» строки из дневника Бет. «Стоит на мгновение утратить мужество, как отчаяние охватывает тебя целиком, и ты уже не можешь с ним справиться».

Потом я услышал, как Одри зовет Мэтта Брэди, и почувствовал — я снова стал им, только теперь моя проблема исчезла. Сейчас я мог обладать ею.

Я опустил взгляд. Туника Одри задралась, и я увидел, что под ней ничего нет. Почувствовав мой взгляд, Одри призывно застонала и слегка приподняла бедра. Она была до предела возбуждена и буквально истекала соком, и я подумал, что в конце концов мы действительно скоро умрем.

Опустившись на колени, я погладил ее по внутренней стороне бедра.

— Земной Пес!..

Я мгновенно узнал этот шелестящий голос, эту имитацию человеческой речи. Мне был знаком его тембр, каждый его обертон. Генри! Но откуда он здесь взялся?…

— Нет, — ответил я. — Не сейчас.

— Посмотри на меня, Земной Пес…

Я пытался сопротивляться, но самый звук этого голоса действовал на меня подобно гипнозу. Повернув голову, я увидел, как прямо передо мной переливается через ограждение и струится по решетке моста легкий зеленоватый туман. На глазах он становился плотнее, приобретая очертания знакомой фигуры со сложенными крыльями и огромными круглыми глазами, поблескивавшими в полутьме, словно драгоценный фарфор.

— Что тебе нужно? — спросил я, но Генри ничего не ответил.

— А-а, я, кажется, догадался, — продолжал я. — Ты прилетел, чтобы забрать меня в свой летательский рай или куда там я должен попасть после смерти. А тебе разрешили меня забрать?

— Что ты хочешь этим сказать, Пес? — прошелестело в ответ.

— Ты, наверное, больше не рисуешь. Во всяком случае, крылья у тебя не в краске, а то я помню, как ты ухитрялся перемазаться с ног до головы.

— Ты прав. Здесь к искусству действительно относятся иначе.

— Потому что в раю каждый может быть гениальным художником, не так ли?

Фигура пристально смотрела на меня из зеленоватого тумана, и я снова — совсем как когда-то — кожей ощутил чуть насмешливый и снисходительный, но добрый и дружелюбный взгляд Генри. Он окатывал меня подобно ласковой и теплой волне, но не действовал с такой силой, как раньше. И внезапно мне стало жаль себя чуть ли не до слез.

— Ты всегда любил поговорить об искусстве, Пес. Даже сейчас ты не изменил своей привычке.

— А о чем я еще могу говорить? О смерти? О том, как меня предал мой лучший друг?

— Когда же я тебя предал? И как?

— Очень просто, — ответил я сердито. — Ты не мог не знать, что будет со мной, если ты убьешь себя. Сеть обвинила во всем меня, так что ты покончил не только с собой, но и со мной тоже.

— Но ведь ты не мертв! — сухо заметил сгусток тумана.

— Да, я еще не умер, — согласился я. — И все равно ты мог бы подумать обо мне. Почему ты не сделал этого? Почему не выбрал другой способ самоубийства? Ведь можно, наверное, было устроить дело так, чтобы я остался в стороне. Мы живем не очень долго, а для тебя полсотни лет и больше — пустяк. Почему же ты не подождал, пока я состарюсь и умру естественной смертью? Это избавило бы меня от многих неприятностей.

— Это было невозможно.

— Но почему?! — выкрикнул я. — Почему, в таком случае, ты вообще связался со мной? Зачем было начинать, если ты с самого начала не собирался доводить дело до конца? Почему ты выбрал меня? Зачем проник ко мне в голову и впустил меня к себе? Ты научил меня всему, что я знаю, ты сделал меня тем, кто я есть, ты был для меня всем, Генри! Всем, понимаешь?… Нельзя сделать для человека столько, сколько сделал ты, а потом вдруг оттолкнуть, повернуться спиной и уйти. Должна же быть хоть какая-то ответственность!..

— Пес…

— Молчи! Не хочу ничего слушать!

— Патрик… — негромко сказал он.

Генри еще никогда не называл меня по имени; я даже не был уверен, что он его знает. Но Генри знал и повторил его еще раз:

— Патрик… Мы тоже летим на этом корабле. Нас много, и ты должен нам помочь. Именно поэтому тебе дали улететь с Древа. Мы хотели, чтобы ты спас корабль.

— Почему я должен его спасать?

— Потому что ты — Проводник. Поводырь слепых. Это твоя профессия и твой долг. Как бы ты ни пытался отрицать это, ты предан нам — всем вместе и каждому в отдельности. Ты Проводник, Патрик, и ты не можешь допустить, чтобы кто-то или что-то причинили нам вред.

Генри поднял полупрозрачное крыло и указал на распахнутый люк в дальнем конце моста.

— Ну а ты-то что здесь делаешь?

Но Генри не ответил. Зеленый туман начал таять.

— Генри!

— Патрик-Проводник… — чуть слышно прошелестело в последний раз, и все исчезло.

Несколько секунд я стоял неподвижно, напряженно прислушиваясь, потом снова посмотрел на Одри. Я все еще сжимал в руке подол ее туники, но страсть уже оставила меня. Первым моим побуждением было прикрыть ее голые ноги, но потом я подумал, что пока меня не будет рядом, Одри может сбросить с моста каким-нибудь особенно сильным толчком. Поэтому я оторвал от туники несколько длинных полос материи, свил из них веревку и, обернув ее вокруг талии Одри, крепко привязал девушку к ограждению.

— Одри, — сказал я, наклонившись к ней. — Мне нужно выйти во внешний корпус и попытаться снова включить газ.

— Папа!.. — простонала она, не открывая глаз.

— Мы найдем его позже, — пообещал я и, выпрямившись, двинулся по мосту.

Когда я уже приблизился к люку на другой стороне, выяснилось, что конец металлического трапа вырвало из креплений. Корабль продолжал вибрировать, и расстояние между трапом и площадкой то увеличивалось, то уменьшалось. Мне пришлось ждать, пока колебания немного ослабеют; только тогда я прыгнул, но все равно не рассчитал. С размаху приземлившись на железный балкончик, я не удержался на ногах и полетел в открытый люк. К счастью, перила на площадке, выходившей во внутренний корпус, были целы. Я уцепился за них и вскочил на ноги.

В нос мне ударил затхлый запах застоявшегося воздуха. Передо мной лежало огромное пространство наружного корпуса, лишь слегка подсвеченное бледно-розовым пульсирующим светом генераторов. Время от времени темноту прочерчивала фиолетовая молния, и снова снизу лился мерцающий красноватый свет. Длинные горизонтальные распорки поддерживали гигантские ажурные кольца, составлявшие каркас наружного корпуса. Сверившись с планом, который лишь чудом не вывалился у меня из-за пазухи, я поднял глаза и скоро обнаружил в переплетении стрингеров и бимсов извилистый желтый трубопровод и маленькую рабочую платформу с вентилем и регуляторами, смонтированную на противоположной стороне того же кольца, что и площадка, на которой я стоял.

Я перевел дух и начал подниматься по кольцу вверх.

Это оказалось далеко не простым делом. Я карабкался по внутренней стороне кольца, к тому же путь мне то и дело преграждали лопнувшие распорки. Первую из них мне удалось обогнуть, прижавшись спиной к тонкому материалу обшивки. Чтобы преодолеть вторую, я повис на руках и раскачивался до тех пор, пока мне не удалось закинуть ноги за препятствие и нащупать опору. Дело осложнялось тем, что «Стелла» продолжала раскачиваться из стороны в сторону, и я едва не сорвался, когда моя нога соскользнула со стальной перекладины. Несколько секунд я висел над бездной на одной руке, но потом корабль накренился в обратную сторону, и я снова нащупал ногой удобную поперечную планку конструкции. Наконец и это препятствие осталось позади, и вскоре я уже перелезал через перила узкого металлического трапа, который должен был привести меня к рабочей платформе, где находился газовый вентиль. Я уже видел ее, видел панель с рукоятками ручного управления подачей газа.

Но между мной и панелью сидел на площадке Джордж Джонсон.

— Я ждал тебя, малыш, — сказал он.

Язык у Джонсона заплетался, и, присмотревшись, я все понял. В руке он держал бутылку, к которой то и дело прикладывался.

— Знаешь, малыш, — продолжал Джонсон, — приходится признать, что Лэттри и компания были правы, правы с самого начала. Я действительно не способен писать без них. — Он махнул бутылкой. — А они были здесь с самого начала — с тех самых пор, как мы вылетели из Хейвена. Весь этот корабль — гребаный Троянский конь!

Я не знал, что значит «Троянский конь». «Стелла» продолжала раскачиваться и стонать, стяжки и тросы гудели, словно струны гигантского расстроенного фортепьяно, а Джонсон не умолкал:

— Они заставили меня вспомнить… вспомнить о вещах, о которых я давно забыл. О том, как я был журналистом во время войны. О том. как я воевал в батальоне сопротивления Лэттри.

— Вы воевали против Лэттри?

— Я был захвачен вместе с ним. — Джонсон печально потряс головой и приложился к бутылке. — Мы натянули сеть у выхода из ущелья и поймали двоих летателей. Они запутались в сети, и один из них принялся пускать густую зеленую пену. Лэттри бросился на них с коротким клинком. Он весь перемазался в этой зеленой дряни, но сумел прикончить одного. Второй ловко уворачивался, и Лэттри крикнул, чтобы я ему помог. Я поспешил к нему, и пена попала и на меня тоже…

Сначала у меня просто защипало кожу. Потом я почувствовал, как мои руки начинают неметь, словно от холода. Этот холод поднимался все выше, пока не заполнил мою голову… Лэттри повезло еще меньше, ведь он испачкался в пене с головы до ног. Через какое-то время мы уже не могли стоять на ногах и сели на землю. И тогда пришли они и забрали нас. Когда они понесли нас в гнездо, Лэттри все еще держал в руке нож, но он уже не мог им воспользоваться. В гнезде нас накормили какой-то красной штукой, похожей на желе. Знаешь небось, что это такое, малыш?

Я знал. Генри держал в кухне несколько банок такого желе. Иногда, закончив работу, он съедал немного, а потом долго сидел неподвижно, глядя в одну точку. Он ничего не говорил, но я все равно чувствовал исходившие от него довольство и покой, и однажды, когда Генри улетел со своим агентом, я пошел на кухню и открыл одну из банок. Внутри оказалось какое-то золотисто-красное вещество, плотное, как варенье, и очень красивое на вид, и я не удержался — взял немного на язык. Это было последним, что я запомнил. Когда я очнулся, то лежал в своей кровати, а Генри, склонившись надо мной, вытирал мне лоб влажной холодной салфеткой. Как мне потом сказали, я провалялся без сознания больше двух дней.

— Я пробовал его, — сказал я.

— Тогда ты знаешь, что оно способно сделать с человеком. Не могу сказать, сколько этой дряни они нам скормили, но когда мы наконец очухались, то были уже другими. Мы начали смотреть на вещи их глазами, видеть весь мир с их точки зрения. Как ты.

Я почувствовал, что краснею.

— Я не…

Но Джонсон не слушал.

— Мы ничего не могли с собой поделать. Это было словно влюбиться в кого-то без памяти. Для них мы были готовы на все. Готовы были даже пробежать сотню миль, чтобы купить им пару новых туфель.

— Джонсон бросил на меня острый взгляд. — Ты пришел, чтобы включить газ? — Да.

— Ничего не выйдет, малыш. — Он несколько раз моргнул, и я с изумлением увидел в его глазах слезы. — Я ведь правда думал, будто это я пишу. Этот новый роман… Он должен был показать всем, что я еще не… — Джонсон залпом допил все, что оставалось в бутылке, и швырнул ее за ограждение. — Могу дать тебе только один совет, малыш: сядь поудобнее и расслабься. Конец уже скоро.

Я потянулся к пульту, но Джонсон выхватил из-под туники пистолет и направил на меня.

— Я не могу позволить тебе сделать это, малыш.

— Неужели вы хотите умереть? Погибнуть вместе с кораблем?

— Я хочу только одного — чтобы эти ублюдки убрались из моей головы навсегда!

«Стелла» вздрогнула и резко накренилась. Стараясь сохранить равновесие, я сделал шаг вперед, врезался в Джонсона и — скорее случайно, чем намеренно — выбил у него из рук пистолет. Я ожидал сопротивления, но его не последовало. Джонсон плакал, плакал по-настоящему, и я обнял его за плечи.

— Джордж! Да перестаньте же… Выслушайте меня. Что бы ни случилось с вами во время войны, это было у вас в голове, когда вы писали «Восточный край луны». Вы создали свой роман, чтобы предупредить людей, и это получилось у вас просто блестяще. Что же изменилось теперь? Напишите еще один роман-предупреждение; я уверен — он очень, очень нужен!..

— Я слишком стар, малыш, — покачал головой Джонсон. — Мне уже не хватает сил, чтобы и дальше обманывать себя.

— Что ж, тогда я сделаю то, что могли бы сделать вы. — Я снова двинулся к контрольной панели, и на этот раз Джонсон не стал мне мешать. Вместо этого он сунул руку в карман и достал пригоршню шприц-тюбиков.

— Не спеши, малыш. Вот, возьми. Они тебе понадобятся. — И он протянул шприцы мне. Веки его трепетали, и я внезапно понял, что он борется со сном. Джонсон дышал усыпляющим газом все время, пока находился во внешнем корпусе. Странно, что средство так слабо подействовало на него. Очевидно, сыграл свою роль выпитый Джонсоном алкоголь.

Я хотел взять шприцы, но в этот момент яркий свет резанул меня по глазам.

— Они тебе не понадобятзя, Зобака-Поводырь!

Это был граф. Как и когда он появился на платформе, я не заметил. В объяснения он тоже пускаться не стал. Вместо этого Лэттри обвел лучом фонаря внутренние стены наружного корпуса. На большом расстоянии луч света сильно рассеивался и становился неярким и тусклым, но я все равно сумел разглядеть десятки, сотни летателей, которые, как летучие мыши, висели вниз головами на растяжках и шпангоутах и спали, плотно завернувшись в крылья. Лэттри чуть не с любовью провел по ним лучом, потом направил фонарь вниз. На трапах и распорках, где были подвешены генераторы поля, я увидел тела летателей, которые не удержались наверху и погибли. Смотреть на их изломанные, изуродованные тела мне было тяжело, и я отвел взгляд. Генри тоже выглядел так, когда погиб.

— Они падают один за другим, — сообщил Лэттри. — О, как бы мне хотелозь, чтобы корабль продержалзя дозтаточно долго, тогда бы они разбилизь взе.

— Ах вот в чем дело! — воскликнул я. — Это были вы!.. Вы разослали пассажирам книгу Джонсона, вы организовали ее трансляцию по корабельной сети! Вы хотели погубить «Стеллу»!

— К зожалению, только так я мог зпазти звою родину, — ответил Лэттри.

— Но пассажиры…

— Танзиз для меня дороже! — выкрикнул маленький посол.

Тут я почувствовал, что и меня начинает клонить в сон. Должно быть, подействовал газ, и я инстинктивно потянулся к шприцам, которые Джонсон, даже уснув, продолжал протягивать мне, но Лэттри оказался проворнее. Он оттолкнул меня и ударил Джонсона по руке. Шприцы выпали. Решетчатый пол платформы, сделанный из толстых стальных прутьев, не мог их удержать, и шприцы провалились в пустоту под нами.

— Они управляли мною взю мою жизнь, — с горечью сказал Лэттри. — Я — глаза и уши Зети на Танзизе. Благодаря мне летатели знают о наз взе. Я пыталзя боротьзя, пыталзя даже покончить з зобой, но каждый раз они зпазали меня. Я знаю: летатели змеютзя надо мной, но они будут охранять и оберегать меня, что бы ни злучилозь. Это з их помощью я прожил долгую жизнь, добилзя узпеха, извезтнозти, злавы. На Танзизе меня зчитают зтойким патриотом, героем зопротивления, поэтому, когда Зеть предложила начать переговоры, меня избрали Чрезвычайным и Полномочным Позлом моей родной планеты.

Я прилетел на Древо и взтретилзя з предзтавителями Зети. На этот период я зловно забыл взе, что знал о летателях. Зтрашно подумать: взе это время я находилзя в контакте з Зетью и даже не подозревал об этом! Я зтаралзя принезти пользу звоему правительзтву, зтаралзя везти переговоры очень аккуратно, и в конце концов мне удалозь подпизать з Зетью предварительное зоглашение на очень благоприятных узловиях. А пока я вел переговоры, летатели зотнями грузилизь в этот корабль, и я помогал им… Я и преподобный Пеннебакер, который тоже находилзя под контролем Зети. Страшно подумать, что я зам организовал поражение моей родины!

Но незадолго до отлета я получил цилиндр хронопочты, отправленный з борта «Зтеллы», когда та уже находилазь в полете. Внутри лежали дизки с запизью книги Джорджа Джонзона и пизьмо от меня замого, в котором взе объязнялозь. Я пришел в ужаз и уничтожил чазть дизков, но незколько дезятков я узпел разозлать паззажирам. Вот как получилозь, что «Зтелла» зтартовала из Хейвена, незя на борту земена зобственной гибели.

Но Зеть взе еще контролировала меня. Это она зазтавила меня выкразть взе копии, какие я только змог обнаружить. Я даже предупредил экипаж, и зтюарды помогали мне. И мы почти преузпели, но помешал ты! — Лэттри ткнул меня в грудь пальцем. — Книга злишком зильно подейзтвовала на тебя; ты глубоко переживал каждый ее эпизод, и этого оказалось дозтаточно, чтобы разбаланзировать зтабилизирующее поле корабля. Тогда-то и началась болтанка, но находившимзя на борту летателям удалозь з помощью Зети узпокоить паззажиров. Это, однако, была трудная работа. Чем больше они зозредотачивализь на корабле, тем злабее контролировали меня, и в конце концов я зумел вырватьзя!

Чтобы озущезтвить мой план, мне пришлозь организовать команду Протея. Взе экземпляры книги Джонзона, которые я зумел конфизковать, я вложил в цилиндры и вновь разозлал паззажирам. Мне хотелозь, чтобы они еще больше изпугализь шторма, пережив его в романе. Как я и раззчитывал, поднялазь паника; она оказалазь назтолько зильной, что корабль едва не перевернулзя, и капитан Признер решил узыпить паззажиров газом. Я не мог этого допузтить и з помощью моей команды поднял мятеж. Мы отключили подачу газа в жилые отзеки и пузтили его в наружный корпуз. Летатели зазнули, и шторм началзя з новой зилой.

Летатели — и ты, Поводырь, это хорошо знаешь — умеют управлять зобзтвенным общественным интеллектом, но характер группового разума твоего народа для них — тайна за земью печатями. Они не понимают, почему в толпе люди изпытывают более зильный зтрах и зтановятзя зпозобны на любую агреззию. Как и ты, Поводырь, каждый человек зтремитзя вырватьзя из толпы, и в то же время избавитьзя от ее влияния, поэтому люди, когда они вмезте, впадают в панику, в коллективное помешательзтво, превращаязь как бы в единый организм. Зеть не зпозобна этого понять. Для летателей каждый индивид — одновременно и чазть общезтва. Это их езтезтвенное зозтояние, и поэтому они не борютзя против группы зебе подобных — напротив, они борютзя за нее! И они не змогли понять, почему шторм так бызтро дозтиг зтоль разрушительной зилы. Теперь они безпомощны, а я наконец избавлюзь от унизительного рабзтва!

Пека он говорил, «Стелла» дергалась и дрожала. Словно попавший в капкан зверь, она старалась выскочить из собственной кожи, и порой мне казалось, что это ей вот-вот удастся. После одного особенно жестокого рывка Лэттри потерял равновесие и покачнулся, и я бросился к газовому регулятору. В это мгновение я не думал ни о летателях, ни о спасении Тансиса — я просто хотел жить. Я уже чувствовал под пальцами холодный металл вентиля, который был изображен на чертеже, когда Лэттри прыгнул на меня сзади. Круто развернувшись, я попытался сбросить его, но он вцепился в меня, точно паук, и его вес, который в обычных условиях я мог удерживать без особого труда, заставил меня упасть на колени. Газ, который я вдыхал все это время, почти усыпил меня, и я был не в силах сопротивляться.

— Я взегда хотел только одного — умереть за звою родину! — прохрипел Лэттри, сдавливая мою шею в железном захвате. В глазах у меня потемнело. Я понял, что граф убьет меня, а вслед за мной погибнет и корабль. Сознание покидало меня, и я мысленно позвал Генри, но он не откликнулся.

Это неожиданно разозлило меня, а злость придала сил и решимости. Я немыслимым образом извернулся и, схватив Лэттри за руку, совсем по-собачьи впился в нее зубами. Лэттри вскрикнул и выпустил мое горло. Вскочив на ноги, я рванулся к переключателю и повис на нем всем своим весом. Послышался гул, и запорный вентиль со скрежетом повернулся в своем прозрачном кожухе, но Лэттри не собирался сдаваться. Оттолкнув меня, он, в свою очередь, попытался вернуть переключатель в исходное положение, но ему не хватило роста, чтобы сделать это достаточно быстро. В следующую секунду я встал между ним и вентилем и, в свою очередь, оттолкнул графа. Он отлетел на несколько шагов, но тотчас снова бросился в атаку, и я толкнул его снова. Мое движение совпало с очередным сильным рывком «Стеллы». Лэттри попятился, зацепился каблуком за прут платформы, а резкое ускорение буквально швырнуло его к перилам. Схватиться за них он не успел. Миниатюрное узкоплечее тело Лэттри проскользнуло между стойками ограждения и исчезло за краем платформы. Я слышал его крик все время, пока Лэттри летел вниз. Потом раздался глухой удар, и крик оборвался.

Я без сил опустился на железную решетку. «Стелла» продолжала скрипеть и стонать, со звоном лопался металл, со скрежетом расходились переборки, со звуком выстрела отлетали заклепки, но это больше меня не пугало. Закрыв глаза, я привалился к стене, чувствуя себя странно умиротворенным. Быть может, подумалось мне, я наконец-то вышел на дорогу, которая непременно приведет меня в тот горний мир, где теперь живет Генри.

«Ну, держись, Генри, — мысленно обратился я к нему. — Когда я приду, то выскажу тебе все, что о тебе думаю — дай только добраться!..»

Но сон добрался до меня раньше, и больше я ни о чем не думал.

Меня разбудило легкое покачивание. Я то поднимался вверх, то опускался вниз. Открыв глаза, я увидел, что по-прежнему лежу на служебной платформе возле газового регулятора. Платформа плавно поднималась и опускалась. Глядя прямо перед собой, я рассмотрел сквозь путаницу скрученных и изломанных лонжеронов дальнюю стену корпуса и открытый люк. Сквозь него просачивался серый свет, и я увидел, что обшивка наружного корпуса во многих местах отслоилась.

Перевернувшись на спину, я посмотрел вверх. Все летатели исчезли, и я, закрыв глаза, попытался установить контакт с Сетью, но ответа не последовало. Тогда я снова открыл глаза. На площадке я был один. Что с Джонсоном? Где он — ушел или упал вниз?

Но искать ответ на этот вопрос мне не хотелось. От усыпляющего газа у меня все еще кружилась голова, и даже подняться на ноги мне стоило большого труда. Лишь немного придя в себя, я отважился на обратное путешествие к люку, через который попал в наружный корпус. Впрочем, корабль почти не качался, и карабкаться по решетчатым фермам было не в пример легче.

Пройдя сквозь люк, я увидел, что сломанный конец металлического моста находится почти у того места, где он когда-то крепился к стене. Когда я перепрыгнул на него, мост лишь слегка качнулся, и я быстро прошел к первому люку. Вскоре я уже стоял на палубе С.

Почти сразу я наткнулся на группу низкорослых мужчин и женщин, одетых в темно-синие туники и ярко-красные шаровары, заправленные в высокие, до блеска начищенные ботинки. На головах у них были зеркальные, хромированные шлемы с серыми и красными плюмажами. Со стороны они походили на ярких тропических птиц. На палубе в беспорядке валялись тела пассажиров в обрывках карнавальных костюмов. Присмотревшись повнимательнее, я убедился, что они дышат, хотя еще не очнулись.

Один из маленьких мужчин подошел ко мне. У него было серьезное, оливкового цвета лицо и внимательные глаза; его зубы, как у графа, были в желтых никотиновых пятнах.

— Что здесь произошло? — строго спросил он.

— Шторм, — коротко ответил я. — Где мы?

— Ваш корабль приводнился на реке Сонт на Тансисе. — Как ни странно, мужчина хоть и выглядел как коренной житель, говорил практически без акцента.

— Давно?

— Вчера вечером. Ваш корабль материализовался на несколько минут раньше расписания. К счастью, посадочный район был свободен.

— Обыщите наружный корпус, — сказал я. Он подозрительно сощурился.

— Зачем?

— На борту «Стеллы» были летатели.

Мужчина (я начал догадываться, что это чиновник таможни или пограничной стражи) насмешливо улыбнулся.

— Летатели? Мы пока не нашли ни одного.

— Наблюдал ли кто-нибудь за кораблем после его посадки?

— Прошу прощения, мессир, — сказал чиновник, — но я не совсем понимаю, почему вы присвоили себе право задавать вопросы. Я — старший инспектор Верай тансисского Таможенного департамента порта прибытия Сонт. Это я должен задавать вопросы, а вы — отвечать.

— В наружном корпусе были летатели, — не сдавался я. — Я видел их своими глазами!

Верай недоверчиво покачал головой, потом, видимо, решил зайти с другого конца.

— Мне кажется, вам необходима медицинская помощь, — сказал он.

— Не нужна мне никакая помощь, я здоров! — запротестовал я.

— В таком случае вам придется пройти таможенный досмотр, мессир. — И, взяв меня под руку, Верай повел меня к установленному возле лифтов столику. Лежащие на палубе пассажиры начали шевелиться и стонать, но он не обращал на них никакого внимания. Поставив меня перед столиком, Верай отступил на шаг в сторону.

— Имя? — спросил другой мужчина, сидевший за столом перед стопкой бумаг.

— СП, — ответил я. — Специалист-проводник.

Он кивнул. Мое имя было в списках пассажиров. Потом чиновник спросил о моем возрасте и цели поездки.

— Я приговоренный преступник, — честно ответил я. — Мне нужно было скрыться… на время.

И снова кивок. Несомненно, тансисский таможенный департамент уже был в курсе. Пассажиры за моей спиной окончательно проснулись и стали подниматься. Другие чиновники хватали их, подводили к столику и выстраивали в очередь.

— Какие предметы вы хотели бы внести в таможенную декларацию?

— В таможенную декларацию? — Я ушам своим не поверил. Корабль был битком набит ранеными и убитыми, а мне толковали про какую-то декларацию!..

— Вот именно — в декларацию. Итак?…

— Никаких, — ответил я. — У меня нет ничего, что я хотел бы задекларировать.

— Пройдите, пожалуйста, через сканирующее устройство. — Чиновник карандашом указал на прибор, похожий на раму гильотины.

Я подчинился. Негромко зазвенел звонок, и обслуживавшая аппарат чиновница сделала стойку, как хорошая легавая. Похоже, подумал я, ради таких моментов она и жила.

— Обыскать его! — приказал чиновник за столом.

Женщина профессионально быстро обшарила мои карманы и сразу наткнулась на диск с копией «Восточного края луны». Что это такое, она поняла практически мгновенно. Несколько секунд она и чиновник за столом оживленно переговаривались, потом вызвали старшего начальника.

— Вы обвиняетесь в попытке провоза запрещенной книги, — объявил тот. — Было ли вам известно, что за контрабанду подобной литературы законодательством Тансиса предусмотрено суровое наказание?

— Вам придется посадить в тюрьму весь корабль, — сказал я и засмеялся. После всего, что случилось, это предположение показалось мне очень смешным.

Я все еще смеялся, когда на моих запястьях защелкнулись наручники.

Перевел с английского Владимир ГРИШЕЧКИН