ПРОЗА

Алистер РЕЙНОЛДС ЗИМА. ГОЛУБОЙ ПЕРИОД


Уже через неделю люди стали постепенно покидать остров. Зрительские трибуны пустели день ото дня. Большие туристские лайнеры один за другим рвались к звездам. Поклонники искусства, комментаторы и критики собирали свои вещи в отелях Венеции. Их разочарование висело над лагуной подобно туманной дымке.

Я оказалась одной из немногих, кто продолжал оставаться в Мюреке и каждый день возвращался на трибуны. Я готова была сидеть там часами, щурясь от дрожащего голубого света, отраженного от поверхности воды. Бледный силуэт Зимы вальяжно переплывал от одного конца бассейна до другого и при этом до ужаса походил на утопленника. Все это время я гадала, каким образом рассказать его историю и кому придет в голову ее купить. Все пыталась вспомнить название моей первой газеты, еще там, на Марсе. Конечно, они заплатят куда меньше крупных издательств, но мне каким-то образом казалась заманчивой идея вернуться в прежние места. Давно это было…

Я запросила AM{7}, желая вспомнить название газеты. С той поры их переменилось немало… По моим прикидкам, сотни.

Тем временем пловец добрался до конца бассейна, повернул и не спеша отправился обратно.

Две недели назад солнечным полднем я сидела на площади Святого Марка, любуясь белыми фигурками, скользившими по белому мрамору башенных часов. Небо над Венецией было забито кораблями, припаркованными борт к борту. Их широкие днища были закрыты большими светящимися панелями под цвет неба. Вид напоминал мне работу художника периода Экспансии, специализировавшегося на режущих глаз трюках с перспективой и композицией: бесконечные водопады, прихотливо свившиеся ящерицы.

Прикончив кофе, я с дрожью душевной стала ждать счета.


Я приехала в этот беломраморный двойник Венеции, чтобы увидеть открытие последнего шедевра Зимы. Много лет меня интересовало творчество этого художника, и я надеялась договориться об интервью. К сожалению, та же самая идея возникла еще у нескольких тысяч поклонников его таланта. Впрочем, число конкурентов значения не имело: Зима отказывался общаться с журналистами и молчал как рыба.

Официант положил на стол сложенную карточку.

Все, что нам удалось услышать до сих пор, это просьба отправиться в Мюрек, пропитанный водой мир, о котором никто из нас раньше не слышал. Единственная претензия Мюрека на славу заключалась в том, что здесь находились сто семьдесят первый дубликат Венеции и одна из трех копий, целиком исполненная в белом мраморе. Зима выбрал Мюрек для показа своей последней работы: так сказать, прощальная гастроль.

Я с тяжелым сердцем взяла счет, чтобы оценить нанесенный ущерб. Но вместо ожидаемых цифр нашла маленькую голубую карточку с тонкой золотой надписью курсивом. Оттенок карточки был тем нежно-аквамариновым, что ввел в обиход Зима. Карточка адресовалась мне, Кэрри Клей, и, судя по всему, Зима хотел поговорить со мной о демонстрации очередного шедевра. Если мне это интересно, я должна ровно в два часа стоять на мосту Риальто.

Если мне это интересно.

В записке подчеркивалось, что я не должна иметь с собой никаких записывающих устройств, даже бумаги и ручки. В постскриптуме упоминалось, что счет уже оплачен. Я почти осмелилась заказать еще чашку кофе и записать ее на того же благодетеля. Почти, но не совсем.


Я пришла на мост раньше назначенного времени, но поверенный Зимы уже был там. Неоновые трубки изысканных форм пульсировали за эластичным стеклом тела робота. Помощник поклонился в пояс и очень тихо произнес:

— Мисс Клей? Поскольку вы уже здесь, можно отправляться в путь. Он проводил меня к лестнице, спускавшейся к самой воде. Моя AM следовала за нами, трепеща у самого моего плеча. Воздушное такси уже ожидало клиентов, плавая в метре над водой. Робот помог мне перебраться в заднее отделение. AM уже хотела было последовать за мной, но робот предостерегающе поднял руку.

— Это следует оставить здесь. Никаких записывающих устройств, помните?

Я поглядела на металлическую зеленую колибри, пытаясь припомнить, когда в последний раз обходилась без ее неусыпного присутствия.

— Оставить здесь?

— Это место вполне безопасно, и вы можете забрать ее отсюда, когда вернетесь ночью.

— А если я не соглашусь?

— Боюсь, в этом случае встреча не состоится.

Я почувствовала, что робот не собирается торчать тут весь день в ожидании моего ответа. При мысли о разлуке с AM кровь холодела в жилах, но я так нуждалась в этом интервью, что была готова на все.

Я велела AM оставаться здесь до моего возвращения.

Послушный механизм улетел прочь, поблескивая зеленым металликом. Мне казалось, что часть меня самой уплывает прочь…

Стеклянный корпус туго обхватил меня, и я ощутила резкий рывок.

Венеция под нами сначала наклонилась, а потом исчезла за горизонтом.

Я провела мысленное испытание, попросив AM назвать планету, где отпраздновала свой семисотый день рождения. Ответа я не получила, очевидно, такси уже успело унести меня за границы диапазона действия AM. Оставалось надеяться только на свою память.

Подавшись вперед, я спросила:

— Вы уполномочены объяснить мне, что все это значит?

— Таких инструкций я не получал, — отчеканил робот. — Но если вам в какой-то момент станет не по себе, мы немедленно вернемся в Венецию.

— Пока что все в порядке. Кстати, кто еще получил почетную голубую карточку?

— Насколько мне известно, только вы.

— А если бы я отказалась? Вы бы обратились к кому-нибудь другому?

— Нет, — ответствовал робот. — Но будем честны, мисс Клей, вряд ли бы вы отказались от такого предложения.

Мы мчались вперед, и ударная волна летательного аппарата прорезала за нами пенистый канал в море: казалось, кисть художника оставила след на мокрой краске, обнажив белоснежную поверхность мрамора, ранее скрытую этой краской. Я вынула приглашение Зимы и вытянула руку, стараясь определить, чему больше соответствует тон голубого — цвету неба или моря, но понять так и не смогла.

Зима голубой. Вот оно, самое верное определение на языке ангстремов и оптических плотностей. Будь вы художником, наверняка могли бы смешивать на палитре любые цвета и оттенки, согласно этому определению. Но никто никогда не использовал зима голубой, если только не собирался сделать вполне направленное заявление, касающееся самого Зимы.

Зима считался уникальным явлением еще до того, как представил свое творчество на суд публики. Он подвергся радикальным процедурам, давшим ему возможность выносить самые жесткие условия окружающей среды без защитного костюма. Зима выглядел настоящим атлетом, затянутым в тугое трико, но, подойдя ближе, вы понимали, что это кожа. Все его тело было затянуто в синтетическую ткань, которая могла принимать различные цвета и текстуру, в зависимости от его настроения и окружающего пейзажа. Если приличия требовали того, она могла даже напоминать одежду. Кожа могла держать давление, когда ее хозяину приходило в голову оказаться в вакууме, и отвердевать, когда требовалось защитить владельца от газовой среды гигантской планеты. Но, несмотря на все эти усовершенствования, кожа могла передавать в мозг целый диапазон сенсорных ощущений. У него не возникало необходимости дышать, поскольку сердечно-сосудистая система была заменена жизнеобеспечивающим механизмом замкнутого цикла. Ему не нужно было пить, или есть, или избавляться от отходов организма. Крохотные восстановительные аппараты сновали по его телу, что позволяло выносить дозы радиации, которые уничтожили бы обычного человека в течение нескольких минут.

Вооруженный таким образом против всех экстремальных условий окружающий среды, Зима был волен искать вдохновения, где пожелает, мог свободно дрейфовать в космосе, глядя в лицо звездам, или бродить по раскаленным каньонам планеты, где жидкие металлы лились вулканической лавой. Его глаза были заменены камерами, чувствительными к гигантской обмотке электромагнитного спектра, вживленной в ее мозг посредством сложных процессорных модулей. Синестезический{8} мостик позволял ему слышать визуальные данные в виде музыки, видеть звуки как симфонию ошеломительных цветов. Его кожа функционировала, словно своеобразная антенна, обеспечивающая чувствительность к изменению электрических полей. Когда и этого оказывалось недостаточно, он мог подключиться к источнику данных посредством любого количества сопутствующих механизмов.

Если учесть все это, искусство Зимы просто не могло не быть оригинальным и не притягивать внимание окружающих. Его пейзажи и звездные поля излучали экстатическую ауру вдохновения и светились дивными красками, положенными в самых необычных ракурсах вопреки законам перспективы. Исполненные традиционными материалами, но на огромных холстах, они неизменно привлекали толпы серьезных покупателей. Некоторые работы осели в личных коллекциях, но монументальная живопись принадлежала всей Галактике. Площадью в десятки квадратных метров, его фрески тем не менее были выписаны до мельчайших деталей. Большинство было выполнено за один сеанс. Зима не спал и поэтому работал без перерывов до тех пор, пока не заканчивал очередной шедевр.

Фрески, вне всякого сомнения, впечатляли. С точки зрения композиции и техники, они, бесспорно, считались блестящими. Но сквозило в них что-то унылое, хмурое и леденящее. И никакого присутствия человека, если не считать предполагаемой точки зрения самого художника.

Сама я с удовольствием их изучала, но в своем доме ни за что бы не повесила.

Очевидно, не все соглашались с моим мнением, иначе Зиме не удалось бы продать столько работ. Но здесь, я думаю, работала больше слава художника, нежели подлинные достоинства его картин.

Вот так обстояли дела, когда я впервые обратила внимание на Зиму. И посчитала его интересным, но китчевым, рассчитанным на невзыскательный вкус. Для статьи о нем требовался серьезный оперативный повод.

И такой повод скоро представился. Только публика, включая меня, заметила это не сразу.

Однажды, после более долгого, чем обычно, периода творческого созревания проекта Зима обнародовал фреску, чем-то отличавшуюся от прежней. Фреска изображала вихрящуюся, усеянную звездами туманность, которую художник написал, стоя на скале, в безвоздушном пространстве. Где-то посреди, на краю кратера, загораживая часть туманности, примостился крошечный голубой квадратик. С первого взгляда казалось, будто холст пересинили, и Зима просто оставил незакрашенным маленький кусочек. Квадратик не вписывался в композицию. Никаких деталей, никакого намека на связь с пейзажем или фоном. Он не отбрасывал тени и не гармонировал с окружающими цветами. Но квадратик был изображен не случайно: при ближайшем изучении оказалось, что его действительно нанесли поверх каменистого края кратера. И это что-то означало.

Квадратик оказался только началом. После этой фрески все последующие тоже включали подобные геометрические фигуры: квадрат, треугольник или овал. Прошло немало времени, прежде чем кто-то заметил, что все эти фигуры были совершенно одинакового голубого оттенка.

Это и был зима голубой: тот же тон, что и на карточке с золотыми буквами.

В следующие несколько лет абстрактные формы становились все более доминирующими и вытесняли другие элементы каждой композиции. Космические ландшафты кончались узкими бордюрами, обрамлявшими пустые круги, треугольники, прямоугольники. Если ранние работы характеризовались широкими мазками и толстыми слоями краски, то голубые фигуры отличались зеркальной гладкостью.

Обескураженные вторжением стандартных голубых форм, обычные покупатели отвернулись от Зимы. Но вскоре тот обнародовал первую из полностью голубых фресок. Достаточно большая, чтобы закрыть стену дома в тысячу этажей, она многими считалась воплощением художественного восприятия Зимы.

Ценители жестоко ошибались.


Я почувствовала, как воздушное такси замедлило скорость, приближаясь к маленькому острову — единственному клочку земли на много миль вокруг.

— Вы первая увидите это, — заверил робот. — Дисторционный экран блокирует вид из космоса.

В длину остров простирался примерно на километр; совсем плоский, похожий очертаниями на черепаху и обрамленный узкой каймой светлого песка. В середине находилось невысокое плато, где на участке прямоугольной формы была уничтожена вся растительность. Я различила небольшую блестящую голубую панель, лежавшую на земле и окруженную тем, что издали казалось многоярусными зрительскими трибунами.

Такси теряло высоту и скорость, болтаясь в воздухе, пока не замерло над участком, окруженным трибунами, где стояло оштукатуренное белое шале. Странно, что я только сейчас заметила его.

Робот вышел и помог спуститься мне.

— Зима скоро подойдет, — объявил он, прежде чем вернуться в такси и подняться в небо.

Я вдруг ощутила себя очень одинокой и ужасно беззащитной. С моря дул ветерок, бросая в глаза пригоршни песка. Солнце кралось к горизонту: должно быть, скоро похолодает. И как раз когда я почувствовала первые признаки надвигающейся паники, из шале вышел мужчина и, энергично потирая руки, направился ко мне.

— Рад, что вы сумели приехать, Кэрри.

Разумеется, это оказался Зима, и я на мгновение почувствовала себя полной дурой. Как я могла усомниться в том, что он придет?

— Привет, — смущенно пробормотала я.

Зима протянул руку. Я пожала ее, остро ощущая пластиковую текстуру искусственной кожи. Сегодня она была унылого серо-оловянного цвета.

— Пойдемте посидим на балконе. Приятно посмотреть на закат, верно?

— Приятно, — согласилась я.

Он развернулся и направился к шале. Под серой кожей бугрились и перекатывались мышцы. Спина поблескивала на манер змеиной чешуи, словно была усажена мозаикой отражающих пластин. Он был прекрасен, как статуя, мускулист, как пантера, и очень красив даже после всех своих трансформаций, но я никогда не слышала о его женщинах и вообще о каких-то событиях личной жизни. Искусство было для Зимы всем.

Я последовала за ним, не зная, о чем говорить, и сгорая от неловкости. Зима привел меня в комнату, минуя старомодно обставленные кухню и вестибюль.

— Как вы добрались?

— Прекрасно.

Он неожиданно остановился и повернулся ко мне.

— Я забыл проверить… робот настоял, чтобы вы оставили своего крылатого помощника?

— Да.

— Прекрасно. Я хотел поговорить именно с вами, Кэрри, не с каким-то суррогатным записывающим устройством.

— Со мной?

Оловянная маска его лица приняла насмешливое выражение.

— Вам известны многосложные слова? — Э…

— Расслабьтесь, — посоветовал он. — Я здесь не для того, чтобы устраивать вам испытания, унижать, оскорблять и тому подобное. Это не ловушка, и вам не грозит опасность. К полуночи вы вернетесь в Венецию.

— Со мной все в порядке, — выдавила я. — Просто немного растеряна и смущена присутствием такой знаменитости.

— Не стоит. Вряд ли я первая знаменитость, с которой вам довелось встретиться, не так ли?

— Верно, но…

— Люди находят меня пугающим. Правда, со временем привыкают и потом удивляются, из-за чего возникло столько шума.

— Почему именно я?

— Мне нравится, как вы работаете. Люди часто доверяют вам свои самые сокровенные тайны, особенно в конце жизни.

— Вы говорили о решении оставить живопись, а не о смерти.

— Так или иначе, речь идет об уходе с общественной сцены. Ваши интервью всегда казались мне правдивыми. Не помню, чтобы кто-то из ваших героев заявлял, что его слова неверно истолкованы.

— Всякое бывает, — вздохнула я. — Поэтому я всегда стараюсь, чтобы рядом была AM. В этом случае никто не осмелится оспорить сказанное.

— Для моей истории это значения не имеет, — заверил Зима. Я ошарашенно уставилась на него.

— Вы что-то недоговариваете? Существует другая причина, по которой вы вытянули мое имя из шляпы.

Ответа на свой вопрос я не дождалась.

Говоря о Голубом периоде, большинство людей имеет в виду эру действительно гигантских полотен. Довольно скоро они стали достаточно большими, чтобы затмить размерами дома, парки и сады. Достаточно большими, чтобы увидеть их с орбиты. Голубые панели высотой в двадцать километров нависали над частными островами или поднимались из штормовых морей по всей Галактике. Расходы не представляли проблем, поскольку у Зимы было множество спонсоров, состязавшихся за то, чтобы оплатить самое последнее и самое большое произведение. Панели продолжали увеличиваться в размерах, пока не потребовались сложные механизмы, чтобы противостоять силе тяжести и погодным условиям. Они пронзали верхние слои планетных атмосфер, устремляясь в космос. Они излучали собственное мягкое свечение. Они изгибались арками и веерами, так что все визуальное пространство наблюдателя наполнялось голубизной.

К тому времени Зима стал невероятно знаменит даже среди людей, не особенно интересовавшихся искусством. Его считали чудаковатым киборгом, ваяющим огромные голубые сооружения, затворником, который никогда не дает интервью.

Но это было сто лет назад. И Зима еще далеко не достиг вершины своего творчества.

Постепенно структуры становились чересчур громоздкими, чтобы размещать их на планетах. Зима с легкостью перебрался в межпланетное пространство, создавая обширные, свободно плавающие голубые панели десяти тысяч километров в поперечнике. Теперь он работал не кистями и красками: целая армия роботов-шахтеров разрушала астероиды, чтобы получить исходный материал для его полотен. Ныне за честь спонсировать работы Зимы боролись целые звездные колонии.

Примерно в это время мой интерес к работам Зимы пробудился вновь. Я посетила одно из его «лунных обертываний»: заключение целого небесного тела в голубую емкость с крышкой, похожей на шляпу. Два месяца спустя он покрыл весь экваториальный пояс газового гиганта голубыми пятнами, и я была свидетельницей этого события. Через полгода изменился химический состав поверхности кометы, проходившей вблизи Солнца, так что она распустила голубой хвост, забрызгав всю Солнечную систему. Но я ни на шаг не приблизилась к цели. Продолжала просить об интервью и неизменно получала отказы. Я знала одно: в одержимости Зимы есть нечто большее, чем простой каприз художника. И без понимания сути этой одержимости у меня выйдет не история, а всего лишь анекдот. Я не специализируюсь на анекдотах.

Поэтому я ждала и ждала. И вдруг узнала о последнем шедевре Зимы. Я отправилась в фальшивую Венецию на Мюреке, даже не надеясь на интервью. Я просто должна была оказаться там.


Раздвинув стеклянные двери, мы вышли на балкон. По обе стороны белого стола стояли два простых белых стула. На столе — напитки и ваза с фруктами. За неогражденным балконом круто спускалась к морю бесплодная земля, позволяя увидеть набегающий на песок прибой. Вода была спокойной и манящей. Опускающееся за горизонт солнце отражалось в ней серебряной монетой.

Зима жестом пригласил меня сесть.

— Красное или белое, Кэрри?

Я открыла рот, но не издала ни звука. Обычно в краткий миг между вопросом и ответом за меня делала выбор AM, теперь же отсутствие подсказки сбило меня с толку.

— Думаю, красное, — решил за меня Зима. — Если, разумеется, у вас нет принципиальных возражений.

— Не то чтобы я не могла сама решать подобные вещи, — пробормотала я.

Зима налил мне бокал красного и поднял к небу, чтобы полюбоваться цветом и прозрачностью.

— Разумеется, — кивнул он.

— Просто все это несколько странно для меня.

— Но здесь не должно быть ничего странного. Именно так вы жили сотни лет.

— Хотите сказать, естественной жизнью.

Зима налил красного вина и себе, поднес к лицу, вдыхая аромат. — Да.

— Но что же естественного в том, чтобы прожить тысячу лет? — пожала я плечами. — Моя органическая память достигла точки насыщения примерно семьсот лет назад. Голова похожа на дом, где слишком много мебели. Для того, чтобы что-то внести, нужно прежде что-то вынести.

— Давайте для начала обратимся к вину, — предложил Зима. — Обычно вы полагаетесь на совет AM, верно?

— Естественно.

— И AM всегда предлагает одну из двух возможностей? Например, всегда красное или всегда белое вино?

— Все не так просто, — возразила я. — Имей я какие-то предпочтения, AM неизменно рекомендовала бы один сорт вина. Однако иногда мне нравится красное вино, иногда — белое, а иногда я вообще не хочу вина.

Я надеялась, что моя досада не слишком очевидна. Но после замысловатой затеи с голубой карточкой, роботом и такси не хватало еще обсуждать с Зимой собственную несовершенную память.

— В таком случае ваш выбор произволен? И AM все равно, что назвать — красное или белое?

— Нет, это не совсем так. AM следует за мной сотни лет. Она видела, как я пью вино тысячи раз, в тысяче различных ситуаций. И знает с высокой степенью надежности, что мой выбор будет обусловлен определенными параметрами.

— И вы беспрекословно следуете совету? Я пригубила вино.

— Конечно. Не будет ли ребячеством делать все наперекор, только чтобы самоутвердиться? Кроме того, обычно я вполне удовлетворена предлагаемым выбором.

— Но если не игнорировать эти советы хотя бы время от времени, не станет ли ваша жизнь набором предсказуемых реакций?

— Может быть, — кивнула я. — Но разве это так уж плохо? Главное, что я счастлива.

— Я вас не критикую, — улыбнулся Зима, откидываясь на спинку стула и словно рассеивая этим движением напряжение, вызванное довольно бесцеремонным допросом. — В наши дни не так много людей пользуется AM, верно?

— Мне трудно сказать.

— Менее одного процента всего населения Галактики. Зима снова понюхал вино и посмотрел на небо через бокал.

— Почти все остальные смирились с неизбежным.

— Необходимы приборы, чтобы управлять тысячелетней памятью. И что тут зазорного?

— Приборы, да, но другого порядка, — возразил Зима. — Нейронные имплантанты, внедренные в самосознание пациента. Неотличимые от биологической памяти. Вам не придется расспрашивать AM о выборе вина и не придется ждать подтверждения. Вы просто будете точно знать.

— А в чем разница? Весь мой прошлый опыт записан прибором, который сопровождает меня повсюду, где бы я ни была. Прибор не упускает ничего и настолько эффективен, что заранее предвосхищает вопросы, так что мне почти не приходится спрашивать.

— Но прибор уязвим.

— Время от времени он требует проверки. И не более уязвим, чем куча имплантантов у меня в голове.

— Вы правы, разумеется. Но у меня есть более веский аргумент, причем не в пользу AM. Прибор слишком совершенен — и не умеет ни забывать, ни искажать.

— Но разве не в этом его назначение?

— Не совсем. Когда вы что-то вспоминаете — возможно, разговор, случившийся сто лет назад, — какие-то детали обязательно забудете или вспомните неточно. И эти неточные детали сами по себе станут частью вашей памяти, с каждым разом обретая текстуру и цельность. Уже через тысячу лет ваше воспоминание о той беседе будет иметь весьма слабое сходство с реальностью. И все же вы готовы поклясться, что все воспроизводите верно.

— Но если со мной AM, я безупречно воспроизведу все подробности и обстоятельства беседы.

— Скорее всего, — согласился Зима. — Но эти воспоминания нельзя назвать живыми. Они нечто вроде фотографии, процесса механического воспроизведения. Это замораживает воображение, не оставляет пространства для неверного воспроизведения некоторых деталей.

Он замолчал, чтобы долить вина в мой бокал.

— Представьте, что почти каждый раз, когда вы сидите на свежем воздухе и выбираете не белое, а красное вино, у вас почти нет причин сожалеть об этом выборе. Но однажды вас убедили выбрать белое, несмотря на все советы AM, и оно оказалось великолепным. Все сошлось, словно по волшебству: компания, разговоры, летнее тепло, прекрасный пейзаж, эйфорическое ощущение легкого опьянения. Идеальный день перетекает в идеальный вечер…

— Но все это могло не иметь ничего общего с моим выбором вина, — возразила я.

— Да, — согласился Зима. — И наверняка AM не сочтет важным это счастливое стечение обстоятельств. Вряд ли одно небольшое отклонение сможет значительно повлиять на результат. И в следующий раз AM обязательно ответит: «Красное вино».

Я ощутила неприятный укол осознания его правоты.

— Но человеческая память вряд ли работает подобным образом.

— Видите ли, память замкнется на единственном исключении и придаст ему ненужное значение. К тому же она усилит привлекательные моменты воспоминаний об этом дне и подавит менее привлекательные: муха, жужжавшая над головой, беспокойство по поводу такси, которое может не прилететь вовремя, подарок на день рождения, который необходимо купить завтрашним утром. Все, что вы запомнили — золотистое свечение удовольствия и покоя. Далее в подобных обстоятельствах вы снова можете выбрать белое вино. Вся модель поведения будет изменена единственным моментом отклонения. AM этого никогда не допустит. Вам придется игнорировать его советы много-много раз, прежде чем «птичка» нехотя изменит свои решения и начнет предлагать белое вместо красного.

— Хорошо, — кивнула я, втайне желая перевести разговор с себя на Зиму. — Но какую практическую разницу имеет то обстоятельство, будет ли искусственная память порхать у моего плеча или прятаться в голове?

— О, разница огромная, — заверил Зима. — Воспоминания, хранящиеся в AM, зафиксированы навечно. Вы можете сколь угодно часто задавать одни и те же вопросы, она никогда не опустит ни одной детали. Но имплантанты работают иначе. Они словно вливаются в биологическую память до такой степени, что пациент не может определить разницу. По этой причине они обязательно сделаны из мягкого, подверженного деформации пластика и способны на ошибку и искажение.

— Способны на ошибку, — протянула я.

— Но без способности ошибаться не может быть искусства! А без искусства не может быть истины.

— Ошибки ведут к истине? Интересное мнение.

— Я имел в виду истину в высоком, метафорическом смысле. Этот золотистый день… Вот она — правда. И воспоминание о мухе стало бы прекрасным дополнением в материальном смысле. Необходимой деталью, которая чуть подпортила этот день.

— Но не было никакого дня и никакой мухи, — запротестовала я. Мое терпение угрожало вот-вот лопнуть. — Послушайте, я благодарна вам за приглашение. Но думала, что услышу нечто большее, чем лекцию о способе, которым я предпочитаю управляться со своей памятью.

— Собственно говоря, в этом был определенный смысл. Касающийся не только меня, но и вас тоже.

Он отставил стакан и поднялся.

— Не хотите ли немного прогуляться?

— Солнце еще не село, — заметила я. Зима улыбнулся.

— Поверьте, всегда будет новый рассвет.

Он снова повел меня через дом, но другой дорогой. Мы вышли через боковую дверь. Извилистая тропинка постепенно поднималась наверх между белыми каменными стенами, окрашенными сейчас золотистыми закатными лучами. Наконец мы добрались до небольшого плато, которое я заметила, приближаясь к острову. Оказалось, что плато действительно окружали многоярусные трибуны высотой около тридцати метров, с лестницами позади, ведущими на разные уровни. Зима остановился в тени, отбрасываемой ближайшей трибуной, и открыл узкую дверцу. Мы очутились у небольшого прямоугольного бассейна, в который не залили воды. Это и была та панель, что я видела с воздуха.

Зима подвел меня к бортику.

— Бассейн, — пожала я плечами. — Вы не шутили. Но к чему тогда трибуны?

— Именно здесь все и произойдет, — пояснил Зима. — Демонстрация моего последнего шедевра и объявление о завершении моей карьеры.

Бассейн был еще не закончен. Маленький желтый робот в дальнем углу выкладывал стенки голубой плиткой. Ближайшая к нам часть была полностью отделана, но я невольно заметила, что местами плитки треснули и облупились. В дневном свете трудно различались оттенки, но мне показалось, что это зима голубой.

— Не находите, что по сравнению с вашими межпланетными полотнами это определенное снижение уровня и некий шаг назад?

— Отнюдь, — покачал головой Зима. — Для меня это место, где заканчиваются мои поиски. То, к чему вели все предыдущие работы.

— Убогий плавательный бассейн?

— Не просто старый бассейн, — возразил он.

Он провел меня по всему острову. К этому времени солнце село, и повсюду царил один цвет: пепельный.

— Прежние картины шли от сердца, — рассказывал он. — Я писал их в огромных количествах, потому что этого требовали сами предметы изображения.

— Это была хорошая работа, — признала я.

— Это была банальная, трафаретная работа. Гигантская, броская, сложная, популярная, но абсолютно бездушная. И даже то, что она шла от сердца, не делало ее хорошей.

Я ничего не ответила, потому что была точно такого же мнения о его работе: такая же гигантская и бесчеловечная, как его вдохновение; и только модификации самого Зимы, превратившие его в киборга, придавали этому искусству некоторый намек на самобытность. Хвалить его — все равно что превозносить картину, которую кто-то писал, зажав кисть в зубах.

— Моя работа не говорит о космосе ничего такого, чего бы космос не мог сказать сам о себе. И, что важнее, ничего не говорит обо мне. Какая разница, обитал ли я в вакууме или плавал в море жидкого азота? Существенно ли, что я мог видеть фотоны ультрафиолетовых лучей или пробовать на вкус электрические поля? То, что я проделал со своим телом, было не только экстремальным, но и чудовищным. Но, поверьте, умело организованная реклама принесла бы мне ничуть не меньшую популярность.

— По-моему, вы чересчур строги к себе, — пробормотала я.

— Это не самобичевание. Это уверенность в том, что я способен на большее.

— Вы имеете в виду все эти голубые штуки?

— Голубые штуки, — кивнул он. — Все началось спонтанно: нечаянный мазок голубого на почти законченном холсте. Бледный аквамариновый оттенок на черном фоне. Эффект был поразительным. Я словно получил доступ к некоей интенсивной, первобытной памяти, океану впечатлений, где этот цвет был самой важной вещью в мире.

— И что это за память?

— Понятия не имею. Знаю только, что этот цвет лег на душу так, словно я всю свою жизнь ждал момента, чтобы найти его. Найти и освободить.

Он ненадолго задумался.

— В голубом всегда было нечто необычное. Тысячу лет назад Ив Кляйн сказал, что это суть самого цвета, способного заменить все остальные. Однажды некий человек провел всю жизнь в поисках определенного оттенка голубого, который видел только в детстве. И уже начал отчаиваться, посчитав, что просто вообразил именно этот оттенок, которого, возможно, не существует в природе. Но в один прекрасный день наткнулся на него. Такой оттенок имел жук в музее естествознания. Счастливец готов был рыдать от радости.

— Что такое зима голубой? — спросила я. — Цвет крыльев жука?

— Нет. Дело не в жуке. Но я должен был знать ответ, и неважно, куда бы это меня завело. Должен был знать, почему этот цвет так много значил для меня и почему он завладел моим воображением.

— Вы позволили ему завладеть, — напомнила я.

— У меня не было выбора. По мере того, как голубой становился более интенсивным, более доминирующим, я чувствовал, что ответ совсем близок. Что стоит погрузиться в этот цвет, как мне откроется истина. И я пойму себя — как художника.

— И что? Поняли?

— Да. Но это было не то, чего я ожидал.

— Что же вы узнали? Зима промолчал.

Мы шли медленно. Я слегка отставала, ковыляя за грациозно шагавшим великаном. Становилось холоднее, и я пожалела, что не догадалась захватить пальто. Заикнулась было попросить у Зимы одолжить мне куртку, но сейчас намного важнее понять, куда он клонит. В моей работе труднее всего держать рот на замке.

— Мы говорили о неверности памяти, — внезапно выпалил он. — Да.

— Моя собственная память была крайне несовершенной. Со времени установки имплантантов я помнил все, случившееся за последние триста лет, но не более того. Я знал, что на самом деле гораздо старше, но из «прежней» жизни помнил только фрагменты, отдельные кусочки паззла, который никак не мог собрать.

Он замедлил шаг и повернулся ко мне. Меркнувший на горизонте оранжевый свет бросил отблеск на его лицо.

— Я знал, что, если хочу понять все значение зима голубого, должен покопаться в прошлом.

— И насколько далеко вы продвинулись?

— Это было нечто вроде археологических раскопок. Я следовал по дороге памяти к самому раннему, абсолютно точному событию, которое случилось вскоре после установки имплантантов. Это увело меня в Харьков-8, мир в Гарлин Байт, почти в девятнадцати тысячах световых лет отсюда. Я запомнил только имя человека, с которым был там знаком. Его звали Кобарго.

Имя Кобарго ничего для меня не значило, но даже без AM я знала о Гарлин Байт — области Галактики, содержавшей шестьсот обитаемых систем и втиснутой между тремя главными экономическими державами. В Гарлин Байт не действовали обычные межзвездные законы. Это была территория изгоев.

— Харьков-8 специализировался на определенной продукции. Вся планета была приспособлена для предоставления некоторых медицинских услуг… Незаконные кибернетические модификации, что-то в этом роде.

— Именно там… Я осеклась.

— Именно там я стал тем, кем являюсь теперь, — подтвердил Зима. — Конечно, кроме операций на Харькове-8 я претерпел и другие вмешательства: улучшил толерантность к экстремальным средам, усовершенствовал сенсорные способности, но главные мои качества были заложены под скальпелем в клинике Кобарго.

— Значит, до прибытия на Харьков-8 вы были обычным человеком? — спросила я.

— Вот тут начинаются трудности, — вздохнул Зима, осторожно пробираясь по тропинке. — По возвращении я, естественно, попытался разыскать Кобарго. Предположил, что с его помощью смогу лучше понять фрагменты воспоминаний, вертевшихся у меня в голове. Но Кобарго исчез. Растворился где-то в Байте. Клиника осталась, но теперь ею управлял его внук.

— Бьюсь об заклад, отпрыск оказался не слишком разговорчив.

— Именно. Пришлось его убеждать. К счастью, у меня имелись для этого средства. Подкуп, а также лесть и тому подобное.

Мой собеседник слегка улыбнулся.

— Так или иначе, он согласился показать архив клиники и проверить записи деда, касающиеся моей операции.

Мы свернули за угол. Море и небо были одинаково и безлико серы. Не оставалось ни следа голубого.

— И что же было дальше?

— В записях сказано, что я вообще не был человеком, — объяснил Зима и снова помолчал, очевидно, чтобы я лучше поняла смысл сказанного. — До моего прибытия в клинику Зима никогда не существовал.

О, чего бы только я ни дала за диктофон или хотя бы простые, старомодные блокнот и ручку! Я нахмурилась, словно это могло заставить мою память работать хоть чуточку усерднее.

— Кем же вы были?

— Машиной. Сложным роботом с автономным искусственным интеллектом. До прибытия на Харьков-8 я уже существовал несколько веков и имел полную независимость.

— Нет, — покачала я головой. — Вы человек с деталями робота, но не робот.

— История болезни вполне ясна. Я прибыл в качестве робота. Андроида, разумеется, но тем не менее робота. Меня разобрали и внедрили основные познавательные функции в специально выращенное биологическое тело.

Он постучал пальцем по оловянно-серому черепу.

— Здесь полно как органических материалов, так и кибернетических механизмов. Трудно сказать, где начинается одно и кончается другое. А еще труднее определить, кто хозяин, а кто раб.

Я смотрела на стоявшую рядом со мной фигуру, безуспешно пытаясь свыкнуться с мыслью о нем, как о машине, хотя и с мягкими, клеточными компонентами. Мне это никак не удавалось.

— Но в клинике вам могли солгать, — возразила я.

— Не думаю. Им куда выгоднее, чтобы я ничего не узнал.

— Возможно, вы правы.

— Таковы факты, которые оказалось очень легко проверить. Я просмотрел таможенные архивы Харькова-8 и обнаружил, что за несколько месяцев до операции на планету прибыл робот с автономным искусственным интеллектом.

— Но это необязательно были вы.

— Ни один робот десятилетиями и близко не подлетал к планете. Так что это, скорее всего, я. Мало того, в записях указано место происхождения робота.

— И где это?

— Мир за пределами Блайта. Линтан-3, в архипелаге Мюэра. Нет, все же отсутствие AM подобно выпавшему зубу!

— Вряд ли он мне известен.

— Скорее всего. Это не тот мир, который вы посещаете по собственной воле. Да рейсовые корабли туда и не ходят. Моей единственной целью приезда туда было…

— Вы побывали там?

— Дважды. Один раз до процедуры на Харькове-8 и второй — недавно, чтобы установить, где я находился до Линтана-3. Следы показались мне крайне запутанными, если не сказать больше… но я сумел задать верные вопросы, порыться в соответствующей базе данных и наконец узнал, откуда явился. Однако и это не было окончательным ответом. Оказалось, я посетил много миров. Но цепочка с каждым новым визитом становилась все призрачней. К счастью, на моей стороне была настойчивость.

— И деньги.

— И деньги, — вежливо кивнул Зима. — Это невероятно помогло.

— И что же вы в конце концов обнаружили?

— Я проследил путь до самых истоков. На Харькове-8 я существовал как мыслящая машина с интеллектом человеческого уровня. Но я не всегда был настолько умен и сложен. Зато поэтапно совершенствовался, когда позволяли время и обстоятельства.

— Самостоятельно?

— Оказалось, что да. Именно так я обрел свою автономию и легальную независимость. Но мне пришлось достичь определенного уровня интеллекта, прежде чем добиться свободы. До того я был гораздо более простой машиной… Чем-то вроде игрушки или домашнего животного. Между сменой поколений я переходил от одного владельца к другому. Каждый добавлял какую-то деталь, делавшую меня умнее.

— Но как вы начинали?

— Как проект, — признался он.

Мы вернулись к плавательному бассейну. Экваториальная ночь спускается быстро, и теперь бассейн был залит искусственным светом фонарей, расположенных над трибунами. Робот все еще трудился, приклеивая последние плитки.

— Бассейн почти готов, — заметил Зима. — Послезавтра туда нальют воду. Я стану ее менять, пока она не достигнет необходимой прозрачности.

— А потом?

— Подготовлюсь к представлению.

По пути к бассейну он рассказал все, что знал о своем происхождении. Зима начал свое существование на Земле еще до моего рождения. Его собрал любитель, талантливый молодой человек, интересующийся практической роботехникой. В те дни и одиночки, и целые группы пытались решить сложную проблему искусственного интеллекта.

Экстрасенсорное восприятие и полеты в космос — вот те области, которые интересовали молодого человека. Он создал множество роботов, составляя их из наборов комплектующих, поломанных игрушек и запасных частей. Их разум, если можно так выразиться, был сляпан из внутренностей старых компьютеров, простые программы которых работали на пределах памяти и скорости процессоров.

Молодой человек набил свой дом подобными машинами, причем каждая была предназначена для решения определенной задачи. Один робот с липкими паучьими лапами карабкался по стенам, вытирая пыль с картинных рам. Другой лежал в засаде на мух и тараканов. Он их ловил и пожирал, используя энергию химического распада биомассы насекомых, чтобы перебраться в другое место дома. Третий постоянно красил стены, так что цвета соответствовали смене времен года.

Еще один жил в плавательном бассейне и трудился день и ночь, надраивая керамические плитки, которыми тот был выложен. Молодой человек мог бы заказать по телефону дешевого чистильщика, но его забавляла идея собрать робота по своим эксцентричным принципам дизайна. Он дал роботу цветную систему видения, и мозг, достаточно большой, чтобы преобразовывать визуальные данные в модель окружающего пейзажа. Он позволил роботу принимать собственные решения относительно лучшей стратегии чистки бассейна. Разрешал выбирать время работы и время перезарядки солнечных батарей, закрепленных на его спине. И снабдил его примитивным понятием о вознаграждении за труд.

Маленький чистильщик многому научил молодого человека относительно основных принципов сборки роботов. Эти уроки получили свое применение в других роботах-слугах, пока один из них, простой уборщик, не стал настолько самостоятельным, что молодой человек начал предлагать эту модель в качестве набора комплектующих. Дело пошло, и год спустя молодой человек выставил на продажу уже собранных домашних роботов. Его изделия получили большой сбыт, и фирма юного предпринимателя вскоре стала лидером на рынке продаж домашних роботов. Через десять лет мир кишел его умными старательными машинами.

Но и он не забыл маленького чистильщика бассейнов. Время от времени хозяин использовал его в качестве испытательного полигона для своего нового аппаратного и программного обеспечения. Постепенно робот становился самым умным из его созданий и единственным, кого молодой человек отказывался разобрать и уничтожить.

После смерти изобретателя чистильщик бассейна перешел к его дочери. Она продолжила семейную традицию, совершенствуя маленькую машину. Ее наследником стал внук первого владельца, который жил на Марсе.

— Это тот самый бассейн, — пояснил Зима, — на случай, если вы не догадались сами.

— После стольких лет? — удивилась я.

— Он очень старый. Но плитки еще держатся. Самым сложным было найти именно его. Пришлось поднять двухметровый слой почвы в том месте, который когда-то именовали Кремниевой долиной.

— Эти плитки окрашены в зима голубой.

— Зима голубой — цвет этих плиток, — мягко поправил он. — Просто молодой человек использовал именно этот оттенок для облицовки своего бассейна.

— Значит, что-то вы помните.

— Отсюда я начал. Незамысловатая машина, у которой интеллекта было ровно столько, чтобы передвигаться в бассейне. Но это был мой мир. Все, что я знал. Все, что мне нужно было знать.

— А теперь? — осмелилась спросить я, заранее боясь ответа.

— Теперь я возвращаюсь домой.


Я была там, когда он вернулся домой. К этому времени на трибунах было полно людей, жаждавших увидеть перформанс, и небо над островом превратилось в мозаику теснившихся друг к другу кораблей. Дисторционный экран работал, и платформы обозрения на кораблях были заполнены сотнями тысяч наблюдателей с воздуха. И все видели бассейн с его прозрачной, абсолютно спокойной водой. На краю стоял Зима. Солнечные батареи на его спине сверкали подобно чешуе дракона. Никто из зрителей понятия не имел о том, что должно произойти. Никто не понимал важности происходящего. Но все ожидали чего-то необыкновенного. Демонстрации работы, долженствующей затмить все, что создал до этого Зима. А пока что зрители с недоумением глазели на бассейн, гадая, каким образом кусочек водной глади может сравниться с пронизавшими небо холстами или целыми мирами, заключенными в голубые футляры. Большинство считало, что бассейн — лишь средство отвлечь публику от главного зрелища. Истинный шедевр — произведение, которое увенчает его уход со сцены, должно быть где-то еще, пока невидимое, ожидающее момента предстать во всей красе.

И только я знала правду. Знала и молча наблюдала, как Зима стоит на краю бассейна, отдаваясь голубизне. Он объяснил, как все должно произойти: медленное, методичное, постепенное отключение всех высших функций мозга. И вряд ли имело значение, что все это необратимо: у него просто не останется достаточно интеллекта, чтобы пожалеть об утрате.

Но все же что-то останется: крохотное зернышко бытия и достаточно разума, чтобы осознавать собственное существование. Достаточно разума, чтобы верно оценить свое окружение и получить капельку удовольствия и радости от выполнения задачи, пусть и абсолютно бесцельной. Ему даже не придется покидать бассейн. Солнечные батареи обеспечат его необходимой энергией. Он никогда не состарится, никогда не заболеет. Другие машины позаботятся об острове, защитят бассейн и молчаливого пловца от разрушительного действия погоды и времени.

Пройдут века.

Тысячелетия.

Миллионы лет.

Кто знает, что будет потом? Но одно ясно: Зима никогда не устанет от работы. В его мозгу не была запрограммирована способность уставать. Он стал воплощенным опытом. И если и испытывал какую-то радость от плавания в бассейне, это была почти бессмысленная эйфория насекомого-опылителя. Этого для него было достаточно, как тогда, в калифорнийском бассейне, так и сейчас, тысячелетие спустя, в том же бассейне, только в ином мире, под иным солнцем, в отдаленной части той же Галактики.

Что же до меня…

Оказалось, что из нашей встречи на острове я запомнила гораздо больше, чем имела на то право. Думайте, что хотите, но вышло так, что я нуждалась в мысленной подпорке своей AM куда меньше, чем всегда воображала. Зима был прав. Я позволила своей жизни стать заранее продуманным сценарием, чем-то вроде аккуратно расчерченной схемы. Всегда красное вино на закате. Никогда белое. На борту космической клиники мне имплантировали ряд нейронных расширений памяти, которые прекрасно послужат мне следующие четыреста-пятьсот лет. Когда-нибудь мне понадобится другое решение, но, думаю, добравшись до этой точки, я смогу перейти мнемонический мостик. Прежде чем навсегда расстаться с AM, я перенесла ее наблюдения в гулкие новые пространства моей расширенной памяти. Правда, я ощущаю, что все события происходили не совсем так, как кажется мне, но с каждой попыткой вспомнить все постепенно укладывается на свои места. Все смягчается, а подсветка сияет ярче и ярче. Полагаю, эти воспоминания становятся все менее точными при очередном воскрешении, но Зима считал, что в этом весь смысл.

Теперь я знаю, почему он решил поговорить со мной. И дело не в моем методе написания биографий. Дело в его желании помочь кому-то начать новую жизнь, прежде чем сам он возвратится к прежней.

Кстати, я сумела написать его историю и продала в свою первую газету «Марсианские хроники». Приятно снова навестить старую планету Марс, особенно теперь, когда она переместилась на более теплую орбиту.

Все это было давным-давно. Но, похоже, я все еще никак не могу расстаться с Зимой.

Каждые двадцать лет я долетаю пассажирским сверхзвуковым судном до Мюрека, спускаюсь на белые мраморные улицы Венеции, беру такси до острова и присоединяюсь к горстке упорствующих зрителей, рассеянных на трибунах. Они должны чувствовать, что у художника что-то еще осталось в запасе… Последний сюрприз. Большинство из них прочли мою статью и поэтому знают, что означает медленно плывущая фигура. И все же ажиотажа на острове не отмечается. На трибунах всегда пустовато и печально, даже в самый погожий денек. Но скамьи никогда не бывают полностью пусты, что, полагаю, является неким видом заповеди. Некоторые люди это понимают. Большинство не поймет никогда.

Но это и есть искусство.

Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА

© Alastair Reynolds. Zima Blue. 2005. Печатается с разрешения автора.


Майкл СУЭНВИК ЛЕТО ДИНОЗАВРОВ


Динозавры чуть покачивались в жарком мареве, поднимавшемся от раскаленного асфальта. Их было голов тридцать, — небольшое стадо, вроде бы трицератопсы. Они важно шествовали через шоссе (не спрашивайте о причинах), поэтому я остановил пикап, заглушил мотор и приготовился ждать.

Сидел и смотрел.

Любопытные создания и для своих габаритов удивительно грациозные. Не глядя по сторонам, они изящно вышагивали прямо у меня перед носом. Я почти не сомневался, что правильно определил биологический вид, ведь на морде у каждого имелось по три рога. Я тоже когда-то был ребенком и играл пластмассовыми модельками.

— Почему мы остановились? — спросила моя соседка Грета, дремавшая на пассажирском сиденье.

— Динозавры на дороге. Она открыла глаза:

— Матерь Божья!

И не успел я ее остановить, как она потянулась к гудку и трижды нажала на него изо всех сил.

Трицератопсы как один замерли и повернули головы к пикапу. Я скорчился от смеха.

— Что тут смешного, черт побери? — вскинулась Грета.

Но я только тыкал перед собой пальцем и беспомощно тряс головой; по щекам у меня катились слезы.

Все дело в гребнях. Такое даже безвкусицей не назовешь. Они будто сошли с циркового плаката — сплошь красные завитки, желтые мазки-слэши и ослепительно оранжевые ромбы, столько цветов и форм, что всего не перечислишь, и ни один не походил на другой. Да ведь эти «рюшечки» — словно китайские воздушные змеи! Будто бабочки с шестифутовым размахом крыльев! Кислотные вывески Лас-Вегаса! А под этими карнавальными «шляпками» моргают и разевают рты наиглупейшие морды — ни дать ни взять сбрендившие коровы. И в цирк ходить не надо!

Грета понемногу закипала. Выбравшись из кабины, она злобно хлопнула дверцей. Испугавшись резкого звука, пара трицератопсов напустила лужу, и стадо нерешительно отступило на шаг. Потом они начали подбираться поближе — посмотреть, что будет дальше.

Моя соседка поспешно вернулась в машину.

— И что теперь твои гады удумали? — раздраженно вопросила она.

Похоже, в происходящем она винила меня. Прямых выпадов она, конечно, не делала, учитывая, что сидела у меня в пикапе, а ее BMW до сих пор торчал в сервисе в Саут Берлингтоне.

— Им интересно, — ответил я. — Просто замри. Не двигайся и не шуми, скоро им надоест, и они уйдут.

— Откуда ты знаешь? Ты таких уже встречал?

— Нет, — признал я. — Но когда-то, лет тридцать-сорок назад, я работал на молочной ферме. Они ведут себя как обычные парнокопытные.

И верно, трицератопсы потеряли к нам интерес и собрались было уходить, когда рядом с визгом затормозил потрепанный «хёндаи», из которого выскочил худощавый молодой человек с едва ли не вороньим гнездом на голове, — такой всклокоченности я давно не видел. Динозавры решили остаться и поглазеть.

А молодой человек, размахивая руками, подбежал к нам. Я высунулся из окна:

— В чем дело, приятель? Он был заметно расстроен.

— Там такое стряслось… катастрофа… в смысле, несчастный случай. Я хотел сказать… в институте. — Он явно имел в виду Институт новейшей физики, расположенный неподалеку от шоссе, где мы застряли. Субсидировало его правительство, и он каким-то неведомым образом подчинялся Вермонтскому университету. — Стабилизаторы грани отказали, мезонное поле инвертировалось и векторизовалось. Факторы конгруэнтости полетели ко всем чертям, и… — Он взял себя в руки. — Ничего этого вам видеть не положено.

— Так это ваши? — переспросил я. — Они ведь трицератопсы, верно?

— Triceratops horridus, — рассеянно уточнил он, и я испытал необъяснимое удовлетворение. — По большей части. В стадо мог затесаться кое-кто другого подвида. Они как утки. Не слишком разборчивы, с кем водиться.

Вскинув руку, Грета демонстративно посмотрела на часы. Как и все ее вещи, часы были дорогими. Она работала в «Эссекс Джанкшн» — фирме, занимавшейся системным анализом для компаний, которые задумались о сокращении штата. В ее задачу входило выяснить круг должностных обязанностей сотрудников и доложить руководству, кого из них можно безболезненно уволить.

— Я теряю деньги, — буркнула она. Я пропустил ее слова мимо ушей.

— Слушайте, — взмолился парень. — Держите язык за зубами, ладно? Мы не можем позволить, чтобы информация просочилась в прессу. Ее надо держать в секрете.

— В секрете?

По ту сторону стада остановилось еще три машины. Их пассажиры сейчас стояли, разинув рты, посреди дороги. За нами затормозил «форд торес», и водитель опустил стекло, чтобы лучше видеть происходящее.

— Вы хотите утаить стадо динозавров? Их же наверняка несколько десятков!

— Сотен, — с отчаянием отозвался молодой человек. — У себя они мигрировали. Но, попав к нам, стадо распалось. Это только часть его.

— Тогда не понимаю, как вы собираетесь их скрыть. Посмотрите: они же размером с танк. Их нельзя не заметить.

— О Боже, Боже…

У кого-то на той стороне оказался при себе фотоаппарат, и теперь он ошалело щелкал.

По ходу разговора Грета все больше теряла терпение. Наконец она вылезла из пикапа и заявила:

— А я не могу себе позволить терять время. Меня работа ждет.

— И меня тоже, Грета. Соседка презрительно фыркнула:

— Выкорчевывать унитазы и собирать трубы! Я уже потеряла больше, чем ты зарабатываешь за неделю… Давайте ключи. — Последняя фраза предназначалась молодому человеку.

Парнишка ошеломленно повиновался. Забравшись в «хёндаи», Грета развернула автомобиль.

— Попрошу потом отогнать машину к институту, — бросила она в открытое окно.

И на том исчезла — искать объезд вокруг стада.

Ей бы следовало подождать, потому что минуту спустя животные решили уйти и вскоре скрылись из виду. Впрочем, найти их не составит труда. Стадо оставляло за собой полосу выглаженной земли.

Парнишка встряхнулся, словно освобождаясь от наваждения.

— Эй! Она же забрала мою машину!

— Полезайте в кабину, — велел я. — Впереди по шоссе есть бар. Думаю, вам надо выпить.

Его звали Эверетт Маккафлен, и стакан он сжимал так, словно, если отпустит, провалится под землю. Потребовалась пара порций виски, чтобы вытянуть из него всю историю. Когда он закончил, я долго молчал. Не стесняясь, скажу, что от его слов мне стало не по себе.

— И как надолго? — спросил я наконец.

— Недель десять, в худшем случае три месяца. Не больше.

Я глотнул содовой, встал из-за стола и пообещал Эверетту скоро вернуться.

Сотовый телефон я оставил в «бардачке» пикапа.

Сначала я позвонил домой. Делия уже ушла в свадебный магазин, а поскольку ее начальство не одобряет, когда ей звонят на работу, я только бросил SMS-ку со словами любви. Потом набрал номер книжного магазина «Зеленая гора». Магазин еще не открылся, но Рэнди приходит пораньше, и, услышав на автоответчике мой голос, он поднял трубку. Я спросил, есть ли у него что-нибудь по трицератопсам. Попросив минутку подождать, он вернулся и сказал, мол, да, у него есть книга «Рогатые динозавры» Питера Додсона. Пообещав заехать за ней в ближайшее же время, я вернулся в бар. Эверетт успел заказать третью порцию виски, но я отобрал у него выпивку.

— С тебя хватит, — сказал я. — Отправляйся домой, поспи. Если хочешь, в саду повозись.

— Я без машины, — напомнил он.

— Где ты живешь? Я тебя отвезу.

— И вообще, мне положено быть на работе. Я не отметился, что ушел. И формально я еще на испытательном сроке.

— Какая разница? — спросил я. — Теперь-то?

Эверетт жил в Уиноски на Вуллен-милл. Надо думать, в институте ему хорошо платили. Или же он легкомысленно швырял деньгами. Подбросив его домой, я позвонил паре знакомых подрядчиков и договорился, что они перехватят заказы, которые я уже взял. Потом позвонил в редакцию «Фри пресс», чтобы они сняли мое еженедельное объявление, сделал звонки всем моим клиентам, объяснив, что у меня проблемы с графиком и мне пришлось передать их заказы другим людям. Взъерепенилась только старая миссис Бреммер, но и она успокоилась, узнав, что ее джакузи я все равно смог бы заняться не раньше конца июля.

После я поехал в банк и по второму разу заложил дом.

Потребовалось некоторое время, чтобы убедить Арта Летурно, что у меня серьезные намерения. Мы уже давно вели с ним дела, и он знал, как я отношусь к долгам. А еще я уклонялся от ответа, зачем мне нужны деньги. Он почти заподозрил, что у меня запоздалый кризис среднего возраста. Но документы на дом были на мое имя, а цены на недвижимость в наших местах росли как на дрожжах, поэтому мы в конце концов договорились.

По дороге домой я заехал в ювелирный магазин и к цветочнице.

При виде цветов глаза Делии расширились, а после сузились до размера камня в кольце. И вид у нее сделался совсем не такой, как я ожидал.

— Выкладывай! Да что-нибудь хорошее, не то пожалеешь. Тогда, сев за кухонный стол, я выложил все от начала и до конца.

Когда я закончил, Делия молчала почти столько же, сколько я в придорожном баре, а после спросила:

— И сколько у нас времени?

— Три месяца, если повезет. Во всяком случае, десять недель. Так Эверетт сказал.

— Ты ему веришь?

— Он как будто не сомневался.

Я неплохо разбираюсь в людях, и Делия это знает. Когда Грета поселилась в перестроенном амбаре по соседству, я сразу сказал, что от нее только и жди неприятностей. И это было еще до того, как она задушила траву на своем участке, засыпав ее мульчей трех разных цветов, и начала скандалить, что я паркую пикап на подъездной дорожке, где он у всех на виду.

Делия задумалась на несколько минут, серьезно хмурясь, как делает, когда пытается сосредоточиться, а после улыбнулась. Улыбка вышла блеклая, но все-таки…

— Что ж, я всегда мечтала позволить себе первоклассный отпуск. Отрадно было это слышать, ведь именно по такой дорожке бежали и мои мысли. И уж совсем счастливым я стал, когда она вскинула руки и крикнула:

— Я еду в Диснейленд!

— А как же! — отозвался я. — У нас хватает на Диснейленд, на Диснейуорлд и на Евродисней тоже. Кажется, даже в Японии что-то такое построили.

К тому времени мы оба уже улыбались до ушей, она стащила меня с табуретки, и мы затанцевали по кухне: от случившегося нам было чуточку не по себе, но все исчезло в радостном, как в детстве, счастливом головокружении.

На следующее утро мы собирались спать допоздна, но старые привычки не умирают, и вообще Делия считала, что не может покинуть магазин, не предупредив заранее. После ее ухода я поехал узнать, куда направились трицератопсы.

На шоссе я увидел Эверетта, который пытался поймать машину. Я остановился.

— Что, никто из института не мог пригнать тебе машину? — спросил я, когда мы снова тронулись.

— В институт-то она не попала, — мрачно ответил он. — Та женщина, которую ты подвозил вчера, загнала ее в канаву. Порвала тросик сцепления и безнадежно помяла кузов. Сказала, мол, никакой аварии не случилось бы, если бы мои динозавры ее не расстроили. И бросила трубку. А я только-только начал работать в институте. И моих сбережений на новую машину не хватит.

— Возьми в кредит, — посоветовал я. — Или купи на кредитную карточку и ближайшие пару месяцев плати минимум.

— Об этом я не подумал.

Некоторое время мы ехали молча, потом я сказал:

— Как ей удалось тебя разыскать?

Ведь Грета укатила еще до того, как он назвал свое имя.

— Она позвонила в институт и попросила парня с вороньим гнездом на голове. Ей дали мой домашний номер телефона.

Попасть на парковку Института новейшей физики можно было только по пропуску, поэтому я высадил Эверетта на обочине.

— Спасибо, что никому не сказал, — поблагодарил он, вылезая. — Про… ну, сам знаешь.

— Решил, так будет разумнее всего.

Он уже собрался уходить, но вдруг обернулся и спросил:

— У меня правда на голове воронье гнездо?

— Да нет, все не так страшно. Любой парикмахер справится.

К институту я подъезжал по трассе, а на обратном пути выбрал шоссейки, вьющиеся мимо ферм. Подъехав к тому месту, где видел вчера трицератопсов, я было решил, что произошла авария, так много тут скопилось машин. Но выяснилось, что это зеваки и телевизионщики. По всей видимости, стадо ушло не далеко. Вдоль обочины мигали камеры, и стайка хорошеньких женщин щебетала в беспроводные микрофоны.

Я тоже остановился посмотреть, что происходит. Один трицератопс подошел к самому заграждению и задумчиво жевал высокие сорняки. Он, похоже, нисколько не боялся людей, вероятно, потому что в его дни млекопитающие не вырастали больше хорька. Подойдя поближе, я погладил динозавра по спине: кожа у него оказалась теплой, жесткой и бугристой, словно галька. Это и сделало свое дело. Ощущение теплой шершавости под рукой придало реальности происходящему.

Подошла, прихватив с собой оператора, корреспондентка.

— Вид у вас явно счастливый, — заметила она.

— Я всегда мечтал потрогать живого динозавра. — Не снимая руки с теплого гребня, я повернулся к девице. — Сногсшибательное впечатление: глупы как пробка, зато какие интересные.

Она задала мне несколько вопросов, и я ответил, что мог. После, сказав в микрофон завершающее слово, она достала блокнот, записала мою фамилию и спросила, где я работаю. Я объяснил, что сейчас занимаюсь установкой сантехники, но когда-то трудился на молочной ферме. Ей это как будто понравилось.

Я еще немного поглазел на динозавров, а после поехал в Берлингтон за книгой. Магазин еще не работал, но, когда я постучал, Рэнди открыл дверь.

— Ах ты скотина, — с ходу набросился он на меня. — Знаешь, сколько я мог бы за нее получить? Тут один чужак, — так Рэнди называл любого, кто приехал из штата Нью-Йорк или, возможно, даже Нью-Гэмпшир, — предлагал мне двести долларов. И я мог бы получить вдвое, будь у меня что-нибудь на складе!

— Очень тебе признателен, — сказал я и выложил денежки. — Ты сам-то уже ездил на них посмотреть?

— Я что, по-твоему, с ума сошел? Тысячи людей рвутся поглазеть на тварей. Да скоро там черт-те что будет твориться.

— То-то мне показалось, что машин на шоссе больше обычного.

— То ли еще будет!

Рэнди оказался прав. К вечеру заторы были уже такие, что Делия на час опоздала домой. Поставив запеканку в духовку, я сидел за кухонным столом с книгой, когда она наконец вошла, едва передвигая ноги от усталости.

— У самцов рога длиннее и смотрят вверх, у самок — более короткие и направлены вперед, — объявил я. — А еще самцы крупнее самок, но самки численно превосходят самцов в пропорции две к одному.

Я с улыбкой откинулся на спинку стула.

— Две к одному, ты только подумай! Делия наградила меня подзатыльником.

— Дай посмотреть.

Я протянул ей книгу. Происходящее напомнило мне далекие дни, когда, едва поженившись, мы ездили наблюдать за птицами. Дни, когда мы были еще не так заняты. Тут позвонила подруга Делии Марта и велела поскорее включать третий канал. Мы нажали кнопку, и из телевизора раздался мой голос:

— …глупы как пробка…

— Так ты у нас теперь специалист по крупному рогатому скоту? — съехидничала Делия после окончания репортажа.

— Я не то говорил. Репортерша все перепутала. Посмотри лучше, что у меня есть. — После полудня я заехал в три разных турагентства и сейчас разложил на столе брошюры: Париж, Дубай, Рим, Австралия, Рио-де-Жанейро, Марракеш. Даже Диснейуорлд. Я собрал все, что показалось мне мало-мальски привлекательным. — Выбирай, куда мы завтра же отправимся.

Вид у Делии стал смущенным.

— В чем дело?

— Ты же знаешь, в июне у нас запарка. Столько девушек выходит замуж! Франческа уговорила меня остаться до конца месяца.

— Но…

— Это не так уж долго.

Несколько дней в нашей округе словно бы проходили Вудсток, суперкубок и мировой чемпионат по футболу разом — все федеральные трассы встали, и если ты всерьез собирался куда-то ехать, то делал это на свой страх и риск. Потом губернатор вызвал национальную гвардию, Читтенден-каунти оцепили, и на въезде и выезде приходилось предъявлять документы. Трицератопсы к тому времени рассеялись небольшими группками по округу. Затем десяток-другой динозавров поймали и развезли по зоопаркам в соседних штатах. Поэтому жизнь почти вернулась в обычную колею.

Дело было в субботу. Я как раз собрался покрасить наличники, когда в побитой развалюхе прикатил Эверетт.

— Мне нравится твоя стрижка, — похвалил я. — Тебе идет. Приехал посмотреть на трицов?

— На трицов?

— Так телевизионщики прозвали наших динозавров: «трицератопс» — слишком длинное слово. У нас неподалеку обретается семейка из семи или восьми особей.

Позади дома тянулся лесок, а за ним — небольшое болотце. Ящерам нравилось пастись на опушке и нежиться в тине.

— Нет, э… Я приехал узнать, как зовут ту женщину, которую ты тогда подвозил. Которая забрала мою машину.

— Ты про Грету Хук?

— Наверное. Я тут подумал и решил: пусть она платит за ремонт. Я хочу сказать, надо же совесть иметь.

— Вижу, ты решил в кредит ничего не брать.

— Глупо как-то выходит. Конечно, эта колымага досталась мне по дешевке, но она едва-едва фурычит. Дверь закрывается, только если ручку вешалкой подпереть.

Из дома с корзинкой для пикника вышла Делия, и я их познакомил.

— Эв ищет Грету, — объяснил я.

— Лучшего времени вам не придумать, — отозвалась Делия. — Мы с ней как раз собирались посмотреть на трицев. Присоединяйтесь к нам.

— Ну, я не…

— Да бросьте. Еды на всех хватит. — И повернулась ко мне: — Ты пока почистись, а я схожу за Гретой.

Так мы и оказались на узкой тропинке, которая вела через лес к полю у обрыва над фермой Тайлеров. Поле облюбовали трицы. Посевы они потравили основательно, но штат пообещал возместить ущерб, поэтому Тайлеры не слишком переживали. Я невольно спросил себя, не знает ли губернатор то же, что и мы, не потолковал ли он с ребятами из института?

Я расстелил одеяло, Делия достала закуску, яйца вкрутую с острой начинкой, лимонад — в общем, что полагается. Я прихватил с собой пару биноклей, которые отдал нашим гостям. Грета держалась букой, и я задумался, как Делии удалось уговорить соседку пойти с нами. Однако неожиданно для всех Грета воскликнула:

— Ой, смотрите: с ними детеныши!

И действительно, тут было три маленьких динозаврика, всего несколько футов длиной. Два игриво дрались: бодались и кувыркались друг через друга. Третий просто сидел, моргая на солнце. Все были чертовски симпатичны — с шишечками на месте будущих рогов и прекрасными большими глазами.

Остальные трицы бродили вокруг, лениво пощипывая кусты. Только один с видом свирепого защитника сидел возле малышей.

— Это мама? — спросила Грета.

— Нет, это самец, — отозвался Эверетт. — По рогам можно определить. — И он пустился в пространные объяснения, которые я пропустил мимо ушей, поскольку уже прочел это в книжке.

При подъезде к дому Грета буркнула:

— Наверное, тебе нужен телефон моей страховой компании.

— Наверное, — ответил Эверетт.

Минут на двадцать они скрылись в ее доме, потом Эверетт сел в свою развалюху и уехал. После я сказал Делии:

— Я думал, весь смысл пикника в том, что мы с тобой наконец решим, куда отправимся в отпуск, а ты даже не захватила с собой туристические брошюры.

— Полагаю, они друг другу нравятся.

— Так ты пикник для них устроила? Тебе мало глупостей, которые ты натворила в свое время?

— Например? — возмутилась Делия. — Когда это я не была воплощением мудрости?

— Ну… скажем, когда вышла за меня замуж.

— Ах это. — Она меня обняла. — Это исключение, которое подтверждает правило.

Так день за днем медленно катилось лето. Делия взялась подманивать трицератопсов к дому капустой, пучками сельдерея и прочими овощами. Капусту они любили больше всего. Так и вышло, что однажды вечером мы кормили трицев с заднего крыльца. С топотом они явились на закате, надеясь на капусту, но готовые удовлетвориться чем угодно.

Их визиты прикончили задний двор, ну и что с того? Делия немного расстроилась, когда животные вытоптали ее клумбы, но я огородил садик крепким забором, и она заново посадила цветы. А динозаврий навоз, разведенный водой, живительно действовал на растения. Розы расцвели как никогда прежде, а в августе помидоры достигли поразительных размеров.

Я рассказал об этом Дейву Дженкинсу в садовом центре, и лицо его стало задумчивым.

— Думаю, на это будет спрос. Я куплю у тебя столько навоза, сколько сможешь привезти.

— Извини, — ответил я. — У меня отпуск.

Я по-прежнему не мог уговорить Делию выбрать маршрут поездки. Однажды вечером, пока я рассказывал ей про отель «Атлантида» на Парадайз-айленд на Багамах, она вдруг воскликнула:

— Надо же! Ты только посмотри!

Оторвавшись от описания дельфинов и рукотворных руин под водой, я подошел к двери и встал рядом с женой. Перед домом Греты была припаркована машина Эверетта, новенькая, оплаченная страховкой Греты. Свет в доме горел только на кухне. Потом и он погас.

Похоже, наша парочка разрешила свои разногласия.

Однако час спустя мы услышали, как хлопают двери и ревет мотор. Потом кто-то забарабанил в нашу дверь. Грета. Когда Делия ее впустила, соседка безутешно разрыдалась. Я занялся кофе, а Делия усадила гостью на кухне, принесла носовые платки и попросила толком объяснить, в чем же провинился Эверетт.

— Знаете, что он мне сказал? — рыдала она.

— Кажется, да, — предположила Делия.

— Разрывы…

— Да, дорогая, разрывы временного потока. Грета остолбенела.

— И вы тоже? Почему вы мне не сказали? Почему от всех скрыли?

— Я было хотел, — отозвался я, — но потом мне пришло в голову: что же могут натворить люди, если узнают, что их поступки теперь не имеют значения? Большинство поведет себя довольно порядочно. Но кое-кто, боюсь, натворит бед. Не хотелось брать на себя такую ответственность.

Соседка немного помолчала.

— Объясни мне еще раз про петли, — сказала она наконец. — Эв пытался, но я была слишком расстроена, чтобы слушать.

— Я и сам не все понимаю. Но из его объяснений следует, что ученые уладят проблему, вернувшись вспять, до того момента, когда произошел разрыв, и его предотвратят. Когда такое происходит, все с момента разрыва до момента, когда они вернутся наложить «заплату», отделяется от основного временного потока. И затем понемногу растворится — никогда не было, никогда не будет.

— А что будет с нами?

— Просто вернемся к тому, что мы делали, когда произошел сбой приборов. Пустяки. Как с гуся вода.

— И не останется воспоминаний?.

— Как можно помнить то, чего не случилось?

— Значит, мы с Эвом…

— Да, дорогая, — мягко сказала Делия.

— Сколько у нас времени?

— Если немного повезет, остаток лета, — сказала Делия. — Вопрос в том, как ты хочешь его провести.

— Какая разница? — горько возразила Грета. — Если оно все равно кончится.

— Все рано или поздно кончается.

Некоторое время Грета сидела молча, потом достала сотовый, позвонила Эверетту (я заметил, что его номер у нее на быстром дозвоне) и начальственным тоном продиктовала:

— Тащи сюда свою задницу, — и, не ожидая ответа, сложила телефончик.

Она не произнесла ни слова, пока перед ее домом не остановилась машина Эверетта, и тогда вышла на улицу. Не слыша слов, мы, как в немом кино, наблюдали сцену их бурного объяснения. Наконец она, схватив Эверетта за плечи, поцеловала его. Потом взяла за руку и увела в дом.

Они даже свет не потрудились погасить.

Я некоторое время смотрел на притихший дом, а потом вдруг сообразил, что Делии больше рядом нет, и пошел ее искать. Она сидела на заднем крыльце.

— Смотри, — прошептала она.

Стояла полная луна, и в ее свете мы увидели, как трицератопсы устраиваются на ночлег в нашем саду. Делии удалось наконец их приручить. Лунный свет серебрил их шкуры и скрадывал рисунки на гребнях. Огромные рога сложились охранной стеной вокруг детенышей. Один за другим гигантские ящеры закрывали глаза и засыпали.

Хотите верьте, хотите нет, но старший самец храпел.

Тут мне пришло в голову, что у нас осталось не так много времени. Однажды утром мы проснемся и… будет конец весны и все в точности так, как до появления динозавров.

— Мы так и не попали ни в Париж, ни в Лондон, ни в Рим, ни в Макак… Марракеш, — грустно сказал я. — Даже в Диснейленд не поехали.

Не отрывая глаз от спящих трицев, Делия обняла меня за плечи.

— Ну куда тебя все время тянет? — спросила она. — Мы же и дома отлично провели время, правда?

— Я просто хотел сделать тебя счастливой.

— Идиот несчастный. Ты уже сделал это пару десятилетий назад.

Так мы и сидели в то позднее лето нашей жизни. Ни с того ни с сего нам подарили отпуск от повседневности, и вот он подходил к концу. Пессимист сказал бы, что мы просто хотели забыться. Но мы с Делией считали иначе. Жизнь — странная штука. Временами тяжелая, временами настолько тяжелая, что способна разбить сердце. Но иногда она нелепа и прекрасна. Иногда она переполняет тебя ощущением чуда — как трицератопсы, спящие под луной.

Перевела с английского Анна КОМАРИНЕЦ

© Michael Swanwick. Triceratops Summer. 2006. Печатается с разрешения автора.


Евгений ЛУКИН БЫТИЕ НАШЕ ДЫРЧАТОЕ

Мертвая бабочка — и такие последствия?

Рэй Брэдбери.

Глава 1. Белый мусор

Нет-нет, речь пойдет вовсе не о милиционере славянской национальности. Термином «белый мусор» баклужинские изобретатели-самородки именуют материальный аналог белого шума, видимо, путая его с чистым шумом, отчего, впрочем, суть явления нисколько не меняется.

Что такое чистый шум? Если верить тем же самородкам, это особым образом взбаламученный поток информации, из которого человек с воображением способен извлечь все, что угодно: от эпохального открытия до гениального произведения. Взять, к примеру, оригинал шекспировского «Гамлета». Хаотическое нагромождение текста, переходящее местами в абракадабру. Однако достаточно посмотреть сноски — и нечленораздельная, на первый взгляд, строка (скорее всего, ошибка наборщика) волшебно проясняется, обнаруживая даже не один, а сразу несколько глубоких, хотя и взаимоисключающих смыслов.

В итоге же усилиями комментаторов и переводчиков из общей неразберихи удалось извлечь трагедию, служащую по сей день непревзойденным образцом данного сценического жанра.

Примерно так же обстоит дело и с белым мусором.

Известно, что, разобрав и собрав подряд несколько бытовых приборов (наименования указываются разные, но в каждом списке обязательно присутствует механический будильник), вы неминуемо получите определенное количество лишних деталей, каковые надлежит сгрести вместе и тщательно перемешать. Так добывается белый мусор высшего качества. Если исходный материал подобран правильно, вам не составит особого труда соорудить из имеющихся запчастей небольшой вечный двигатель первого рода.

Будет ли он работать — вопрос второй. Тут все зависит от интуиции умельца. Главное, как утверждают знатоки, сочленять деталь с деталью бессознательно, по наитию. Успех чаще всего сопутствует новичкам и виртуозам. Механики средней руки, отягощенные почерпнутыми из учебников предрассудками, обычно терпят неудачу.

Оккультисты объясняют эту странность вмешательством низших потусторонних сил, чье неистребимое любопытство давно стало притчей во языцех. Привлеченный очевидной нелепостью конструкции барабашка пытается уразуметь, как оно вообще может крутиться, и зачастую, увлекшись, действительно запускает машину в ход. Подобную трактовку одинаково трудно и подтвердить, и опровергнуть. Будем считать, что оккультистам виднее.


* * *

Змеиное шипение в сенях заставило Андрона Дьяковатого поднять голову и прислушаться. Шипела жена.

— А ну-ка вон отсюда со своими чемоданами! Убери ногу! Убери ногу, я сказала!..

Андрон нахмурился, положил карандаш на незавершенный эскиз противовеса и, встав, пошел на звук. Агата Георгиевна отпихивала от порога кухни хрупкого, низкорослого субъекта, чье отчаянное отрешенное лицо показалось Дьяковатому смутно знакомым. А в сенях и впрямь стояли два огромных старых чемодана, перехлестнутых ремнями.

— Ну? — недружелюбно спросил Андрон. Настроение у него было скверное. Не без причин, понятно.

— Вот! Приперся! — визгливо известила супруга. Таиться уже не имело смысла.

Незваный гость убрал ногу, с помощью которой он не давал захлопнуть пухлую, обитую дерматином дверь перед своим бледным хрящеватым носом, и заискивающе улыбнулся хозяину. Зрелище не совсем приятное, поскольку нижнюю губу он при этом подвернул, чтобы прикрыть плохие зубы, а верхнюю вздернул, чтобы обнажить хорошие.

— Заходь, — решил Андрон.

— Тебе что, двух штрафов мало?… — заголосила Агата Георгиевна — и смолкла, убитая тяжелым взглядом мужа.

— Иди обед готовь, — не повышая голоса, сказал ей Андрон. Жена заплакала и пошла.

— Заходь, — повторил Андрон. Помощь предлагать не стал. Сам дотащит.

Пока гость, пристанывая от натуги, волок чемоданы в хату, хозяин, как бы от нечего делать, приостановился у окна и отстранил занавеску. Отцветала сирень. За штакетником по травяной обочине крался на цырлах, занося детский марлевый сачок над бабочкой-лимонницей, встрепанный седенький Аксентьич, в прошлом удачливый политик, а ныне относительно безобидный деревенский дурачок. Несмотря на многочисленные странности, Аксентьича в Колдобышах уважали и побаивались. Даже имени его никто не помнил — обращались исключительно по отчеству.

— Ох-х… — с облегчением выдохнули сзади.

Андрон обернулся. Оба чемодана уже лежали посреди горницы. Кивком предложил откинуть крышки. Как и следовало ожидать, внутри обнаружился мелкий механический лом.

— И что это будет?

— Было… — хрипловато поправил еще не отдышавшийся полузнакомец. — Понимаете, попал в аварию… багажник и все, что в багажнике, всмятку… ну и вот… восстановить бы…

— Про аварию другим расскажешь, — отозвался невозмутимый Андрон, прислушиваясь краем уха к всхлипам на кухне. — Что конкретно собрать? Если движок — зря тащил. За движки сейчас гоняют…

— Нет-нет, — испуганно сказал гость. — Зачем движок?

— А что?

— Да вот… машинку бы…

— Ну, это запросто, — равнодушно изронил Андрон. — Ближнего прицела небось?

— Дальнобойную… можно даже одноразовую… — выдавил гость, явно опасаясь, что после таких слов выставят неминуемо. Вместе с чемоданами.

Страхи его, однако, не сбылись. Андрон задумчиво почесал переносицу.

— А на кой она тебе?

— То есть как? — растерялся владелец белого мусора.

Так и не получив внятного ответа, Андрон подошел к ближнему чемодану и присел перед ним на корточки. Взял в корявые пальцы шестеренку, повертел.

— За кого голосовал? — неожиданно спросил он.

— Ни за кого, — виновато признался гость.

— А я вот за Портнягина… — удрученно молвил Андрон. — Вишь, как оно все обернулось… Не можешь быть свободным — научат, не хочешь — заставят! Движок с платформы снять велели, буду теперь на парусную тягу переделывать.

— Платформу? — тихонько ахнул гость. — Железнодорожную? Очень, видать, хотел понравиться хозяину.

Однако угрюмый Андрон, судя по всему, его не услышал.

— Через пару деньков загляни, — велел он, бросая шестеренку в общий хлам и поднимаясь с корточек. — Расценки знаешь?

Тот заверил, что знает, и с видимым облегчением поспешил откланяться. Наверное, и сам не ждал такой удачи. Оказавшись за калиткой, остановился перевести дух. Таксист, как и договаривались, еще не уехал. Возле скамьи бродила курица и нежным трепетным голосом просилась в лапшу, а неподалеку встрепанный седенький старикашка с детским сачком в руках неистово вминал каблуком в грунт какое-то, надо полагать, вредоносное насекомое.

Медведку, что ли, топчет?

Да нет, не медведку — бабочку.

Почувствовав, что на него смотрят, старичок обернулся, удивив наблюдателя выражением яростного ликования на морщинистом рыльце.

— Ну они у меня в будущем попрыгают! — потрясая сачком, злорадно пообещал он. — Демократы хреновы!


* * *

Когда за нежелание продать торговую точку Димитрий Уаров вторично получил по голове, с ним что-то, видать, случилось. То ли мозги ему слегка повредили, то ли потом в палате успокоительным перепотчевали, только вместо того, чтобы испугаться, он вдруг задумался. Точку, правда, продал, но как-то машинально, без сожаления. Притих, приобрел привычку бродить по городу, беседуя вполголоса с самим собой. В иные времена таких провожали жалостливыми или насмешливыми взглядами, теперь же на Уарова посматривали с завистью, не в силах понять, где спрятан сотовый телефон с пешеходной гарнитурой.

Замечено, что постоянное общение упрощает психику. Одиночество же усложняет ее до полной невозможности общаться. Вы не поверите, но для этакого добровольного робинзона каждое слово начинает означать то, что оно означает. Скажешь ему при встрече: «Ну и как твое ничего?» — а он-то и впрямь примется толковать о зряшности жизни. И ладно бы если только своей!

Или, допустим, поделишься с ним умилением, что вот-де наш православный боксер, выходя на ринг, перекрестился перчаткой, а этот урод возьмет да и прицепится: подставлял ли тот во время боя левую щеку, получив по правой, как подобает христианину?

За внешностью Уаров еще следил, за здоровьем — перестал. Брился ежедневно, а вот к стоматологу уже подзабыл дорожку.

Самой сообразительной, естественно, оказалась жена: быстро уяснив, что к чему, незамедлительно перевела недвижимость на свое имя, чего Димитрий, кажется, не заметил. Как, впрочем, и многого другого.

Грянувшие вскоре исторические события застали Уарова на улице. Распад Сусловской области, позиционная гражданская война, выборы первого Президента Суверенной Республики Баклужино — все это происходило при нем, но в памяти как-то не откладывалось. Слонялся, бормотал. Сидишь, бывало, на баррикаде, а он станет аккурат на линии прицела — и смотрит, смотрит, пока у тебя щекотка в указательном пальце не начнется. Потом махнет безнадежно рукою и побредет дальше.

Как уцелел — непонятно.

Потом добро восторжествовало, из окон первых этажей исчезли мешки с песком, легендарный бронетрамвай занял нынешнее свое место на пьедестале, и в голове Димитрия Уарова тоже вроде бы слегка развиднелось. Очнулся, начал скупать подержаную бытовую технику. Неизвестно, до чего он там додумался, но в решительных скорбных глазах его отчетливо читался приговор самому себе и всему человечеству.

Живи он в эпоху драконовских законов термодинамики — и черт бы с ним! Теперь же, после незамеченного Димитрием государственного переворота, когда чудес стало чуть ли не больше, чем явлений природы, ничто не мешало ударенному по голове бизнесмену обратиться за помощью к тому же Андрону Дьяковатому, на чьей совести уже висели такие чудовищные изобретения, как деноминомет, безынерционная пуля и даже, если верить молве, подслушивающе-расстреливающее устройство, ввинчивающееся непосредственно в наушник телефона.


* * *

Минули условленные два дня.

Как в прошлый раз, пройдя в незапертые сени, Димитрий без стука (поскольку стука все равно бы не услышали) приотворил пухлую дерматиновую дверь.

— К вам можно?

Заплаканная Агата Георгиевна, склонившись над кухонным столом, остервенело раскраивала шмат сала. В тарелке мокли серые огурцы.

— У, варвар! — заклеймила она вошедшего и снова отвернулась. Тот расценил это как разрешение проникнуть в горницу, где был неприятно поражен присутствием участкового милиционера.

— А вот штрафану третий раз, тогда узнаешь! — грозил участковый Андрону.

— Да? — развязно отвечал ему тот. — А ноу-ноу не хау-хау? За что штрафанешь?

— За движок!

— Ты что, Перфильич, с коня упал? Он и на движок-то не похож…

И впрямь, то, что бесстыдно растопырилось посреди стола, не было похоже ни на что. За одно только отсутствие кожуха невольно хотелось обвинить конструктора в порнографии. Что-то невероятно извращенное мерещилось в этом диком до цинизма сочленении разнородных деталей.

Впрочем, тут вопрос привычки. Случись так, что пойдет изделие в серию, внедрится в быт, — глядишь, со временем кому-нибудь даже покажется красивым. Нарочно начнут кожухи снимать, чтобы нутро предъявить.

— Не веришь — заказчика спроси, — предложил Андрон.

Перфильич скинул кепи (старого образца, еще с сусловским гербом), вытер взмокший лоб и повернулся к Уарову. Лицо у милиционера было алчущее, но усталое.

— Что вы, какой движок? — не дожидаясь вопроса, испуганно сказал Димитрий.

— В заявлении написано: движок! — упрямо стоял на своем Перфильич. — Как теперь отчитываться?

— Как! — передразнил Андрон. — Первый раз замужем? «Такой-то такой-то, такого-то такого-то стукнул мне, такому-то такому-то, что Андрон Дьяковатый собрал контрафактный артефакт. Проведенная мной проверка показала, что собранный механизм таковым не является…»

— А каковым он является?

— Сам, что ли, не видишь!

Участковый кашлянул и покосился на непотребный агрегат. Примерно так завязавший со вчерашнего утра алкоголик косился бы на предлагаемую соблазнителем стопку. Осмотрел, кривясь и хмурясь.

— Куда ж ты рычаг засадил? — ворчливо упрекнул он. — Руку свихнешь, пока до темпоралки доберешься. Умелец хренов! Ладно, твоя взяла… На кухне договорим.


* * *

Еще тогда, в горнице, скинув форменное кепи и обнажив философскую плешь, участковый Перфильич стал заметно человечнее. Дубленое неумолимое лицо его исполнилось здравого смысла и спокойной житейской мудрости. А приняв первую стопку, деревенский детектив и вовсе отмяк.

— Мало мне браконьеров с самогонщиками… — бурчал он. — Теперь еще за тобой, Андрон, присматривай…

— Тебе-то чего жаловаться? — заметил тот, разливая по второй. — Прямая выгода…

— А хлопот сколько прибавилось?

— Ну а как ты хотел…

Если человек действительно мудр, ему одинаково близка любая идея и одинаково чужд любой способ ее осуществления. Ибо нет ничего уродливее воплощенной в жизнь мечты.

Так, голосуя за давнего своего дружка, колдуна Глеба Портнягина, известный противоестествоиспытатель Андрон Дьяковатый даже представить не мог, чем для него обернется Глебово президентство. Если раньше, до обретения Баклужином независимости, народному умельцу досаждали одни лишь недобитые академики, публично обличавшие его в шарлатанстве и невежестве, то теперь, когда нетрадиционное изобретательство наряду с колдовством было признано реально существующим, пришлось выйти из тени — прямиком под пристальное око государства.

Для начала вынудили выправить лицензию и обложили еще одним налогом. Дальше — хуже. Оказалось вдруг, что нарушение законов природы тоже должно происходить законным порядком. Хорошо еще участковый Перфильич доводился Андрону сватом, а то бы там не два, все двадцать два штрафа содрали.

— Ты совсем, что ли, не пьешь? — скорее сочувственно, чем сурово, обратился участковый к Димитрию.

— Да не то чтобы совсем… Не хочется.

— Зря. Машинку бы обмыть надо. А то работать не будет.

— Да она в черте города так и так работать не будет, — утешил Андрон.

— Как?! — ахнул заказчик.

— Так, — невозмутимо продолжал Андрон. — Это тебе с ней надо в аномальную зону, куда-нибудь на Колдушку. А в городе — не-ет, не попрет. Я, кстати, завтра до Слиянки на платформе пойду, под парусом… Испытать-то надо… Так что, если хочешь, могу подкинуть.

— Пожалуй, я тоже выпью, — после тревожного раздумья решил Димитрий.

— Давно бы так, — усмехнулся Перфильич, наливая. — А машинка-то тебе все-таки зачем? Да еще и дальнобойная! На комод для красоты поставишь?

— Почему на комод?

— А куда еще? Я смотрю, денег тебе девать некуда…

Ответил Уаров не сразу. Выпил, закусил. Щеки его потеплели, нервозность пошла на убыль.

— Да, пожалуй, что некуда… — уныло признался он. — Зачем они мне там?

Сваты переглянулись.

— А-а… — понимающе протянул участковый. — Вон ты куда метнул… С концами, значит? Ну-ну!

Уаров вздрогнул и в ужасе посмотрел на проницательного собутыльника, однако уяснив, что тот ничего ему инкриминировать не собирается, успокоился.

— Странно… — с заискивающей улыбкой (нижняя губа подвернута, верхняя вздернута) отважился он. — За движки штрафуете…

— Велено — штрафуем, — насупился сват Перфильич.

— Пространство вокруг них, говорят, свертывается, — нехотя пояснил сват Андрон. — Схлопнуться может… То, понимаешь, не схлопывалось, не схлопывалось, а тут вдруг возьмет да и схлопнется!

— Так ведь машинка-то опаснее, — недоумевал выпивший Уаров. — Я же с ней и президентские выборы переиграть могу, и…

— Ага! Переиграл один такой!

— А почему нет?

— Да кто бы их тогда разрешил, машинки-то!


* * *

Проводив Перфильича, которому еще предстояло накрыть сегодня с поличным своего кума Протаску Худощапова, изобретатель с заказчиком вернулись в горницу, где посреди стола по-прежнему бросало вызов здравому смыслу механическое чудище, в просторечии именуемое машинкой.

— Чего тебе ее в город тащить? — резонно рассудил Андрон, сгребая в брезентовую сумку инструменты с клеймом фирмы «Русская рулетка». — Все равно к утру возвращаться… Чемоданы, если хочешь, забери.

— Лучше я их вам оставлю, — решил Димитрий. — Там же, наверное, запчасти непригодившиеся, еще что-нибудь соорудите…

Андрон хмыкнул, открыл дверцу платяного шкафа, за которой висела рядком одежка на все случаи жизни (ветровка, штормовка, ураганка, тайфунка, землетрясенка), и определил сумку с инструментом в нижний левый угол.

— Много там чего соорудишь! — сказал он, прикрывая дверцу. — Три детальки на донышке…

— Сколько ж она тогда весит? — Димитрий недоверчиво уставился на то, что попирало собою стол, а заодно все известные законы мироздания.

— Да почти ничего, — отозвался Андрон и, подойдя к машинке, в доказательство чуть приподнял ее за угол одной рукой. Потом с той же легкостью опустил.

— Как же это…

— Долго объяснять… — уклончиво проговорил умелец, почесав в затылке. — Тут, видишь, раз на раз не приходится. Иногда пуд железа потратишь, а в руки возьмешь — семи килограммов не весит… Слушай, может, у меня заночуешь? Я уже сегодня работать не смогу. А одному допивать — тоже как-то не по-нашенски…

— Нет-нет, — торопливо сказал Димитрий. — Собраться надо, то-сё…

— Чего там собираться-то? Рот закрыл — да пошел!

— Ну и… прихватить кое-что… Андрон был сильно разочарован.

— Баламуты вы! — с мужской прямотой объявил он. — Примут по стопке — и врассыпную.

Димитрий Уаров почувствовал себя неловко.

— А этот ваш кум… то есть не ваш — Перфильича… ну, кого штрафовать пошли… — начал он исключительно с тем, чтобы хоть как-то скрасить отказ. — Его тоже за движок?

— Протаску? — пренебрежительно переспросил Андрон. — Не-ет. Протаску — за ножовки…

— За что? — ужаснулся Димитрий.

Краем уха он уже слышал, что в последнее время правоохранительными органами Баклужино не раз предпринимались попытки лицензировать садовый инвентарь. Причина заключалась в следующем: местные дачники — народ, известный своей воинственностью и неуступчивостью — согласно указу были разоружены сразу по окончании гражданской войны. И вот, ощутив себя беззащитными, они решили превратить в оружие доселе мирные сельскохозяйственные принадлежности: грабли, культиваторы, шланги. Разработали уникальную систему физических упражнений, подвели под это дело какую-то хитрую философию — и настали для мародеров черные дни. Милиция, которой дачные грабители традиционно отстегивали часть прибыли, просто не успевала приходить на выручку своим кормильцам. Пока добирались до места (а дороги у нас — сами знаете какие), пожилая огородница с помощью нескольких торфоперегнойных горшочков успевала положить замертво целую группу головокожих экспроприаторов.

А вот что касается нелицензионных ножовок, то о них Димитрий Уаров, честно сказать, слыхом не слыхивал, в чем тут же и признался Андрону.

— Нет, тут другое, — растолковал тот. — Живем-то, почитай, на краю аномальной зоны, сотовая связь, сам понимаешь, никудышняя. Как ни достанешь мобилу — он сеть ищет.

— Да, но пилы-то тут при чем?

— Еще как при чем! Ты слушай… Берешь вместе сотик и ножовку, сжимаешь покрепче, чтоб плотней друг к другу прилегли, — вот тебе и добавочная антенна. Чик — и ты уже в сети! Ни разу, что ли, так не делал?

— Нет…

— Темнота городская! Показал я Протаске, как зубцы под определенную сеть затачивать. А закладает он крепко. Ну и вот… Позвонил ему кто-то по пьяному делу, поговорили нормально, хотел он дать отбой — смотрит: а в руке-то у него одна ножовка. Без сотика, прикинь… Ну и народ мигом все усек. Не поверишь: с двуручными пилами навострились в сеть выходить! Телефонов никто не покупает — знай зубцы разводят да перетачивают. А производителям-то это в лом! Думаешь, за движки почему гонять начали? Энергетики ментов натравили!

— А-а… — зачарованно протянул Димитрий. — Вот оно что! Стало быть, и здесь экономика…

— Ну! А я тебе о чем? Никто никого на бабки не сажает, значит, считай, все дозволено…


* * *

В сенях Димитрий снова столкнулся с Агатой Георгиевной и вежливо с ней попрощался. К своему удивлению, обидных слов он в ответ не услышал.

— Выпьет — мужик мужиком, — со вздохом поделилась она, смахивая слезинку краешком фартука. — А трезвый — зверь. Ничего, кроме железяк своих, не видит. Аж подходить к нему боязно. Ты уж завтра утром не запаздывай — он этого страсть как не любит.

Димитрий растерянно поблагодарил хозяйку за добрый совет и вскоре очутился за калиткой, где его давно уже поджидал бывший политик, а ныне деревенский дурачок Аксентьич.

— Далеко собрались? — как бы между прочим осведомился он, отряхивая радужную пыльцу со штанины. Верный его сачок был прислонен к штакетнику.

— В смысле?

— В смысле, в смысле… — уличающе покивал Аксентьич. — Насколько понимаю, вы ведь не движок, вы машину времени заказывали?

— Н-ну… д-да… А вам-то, простите, какое дело?

— Попутчик нужен? — прямо спросил бывший политик.

— Куда?

— В прошлое.

— Господи! — сказал Димитрий, изумленно глядя на престарелого авантюриста. — И вы туда же?

Морщинистое рыльце просветлело, голубенькие глазенки увлажнились.

— Всех бабочек там потопчу… — мечтательно выдохнул Аксентьич.

— И что будет?

Отставной трибун очнулся от грез, оделил невежду сердитым взглядом.

— Диктатура будет, — известил он, строго поджимая губы. — Наша справедливая диктатура. Не сразу, правда. Через миллион лет. Примета такая. Как растопчешь бабочку, так через миллион лет диктатура.

— Не возьму, — решительно сказал Димитрий.

Старикан молча подошел к штакетнику, забрал сачок. Повернулся, загадочно просиял глазами.

— А я про вас куда следует сообщу, — ласково пообещал он.

— Да вы уж, кажется, сообщили.

— Еще раз сообщу. Только уже не участковому — вы сейчас водку с участковым пили…


Глава 2. Отрицалы и положилы

До станции Обум-Товарный, где в одном из тупиков временно приткнулась парусная платформа Андрона Дьяковатого, их доставил на своем пикапчике тот самый Протаска Худощапов, что затачивал и разводил пилы под сотовую связь. Димитрий хотел полюбопытствовать из вежливости, удалось ли вчера заточнику избежать штрафа, но, когда выезжали из Колдобышей, оглянувшись, увидел собачку. Лохматая, белая, просвеченная солнцем насквозь, почти до крохотного своего сердечка, она стояла возле бетонного столба и смотрела им вслед.

«Последний раз вижу, — внезапно осознал Димитрий. — Собачку, столб, деревню…»

Осознание отозвалось предобморочной слабостью. Вдобавок сработала дурная привычка, приобретенная Уаровым еще во времена его уличных блужданий: чуть что, прятать голову в философию. Пока ехали до Обума-Товарного, Димитрий успел измусолить проблему как минимум с двух точек зрения. Если каждое мгновение неповторимо, то, куда ни посмотри, видишь все в последний раз. Если же сосредоточиться на том, что он, Димитрий Уаров, уходит навсегда, то собачка, при всей ее трогательности, далеко не последнее из увиденного. Вряд ли парусная платформа обладает высокой скоростью. Стало быть, еще насмотримся.

Предобморочная слабость исчезла, зато грусть сделалась куда пронзительней. Вот почему никогда не следует слушать тех, кто, видя ваш печальный облик, советует отнестись ко всему философски. Они сами не знают, что говорят. Философия способна лишь приумножить скорбь, но ни в коем случае не приуменьшить. Лучше уж выпить водки и получить от кого-нибудь по морде.

Тем временем добрались до места. Андрон велел родственнику (Протаска доводился ему свояком) подогнать пикапчик впритык к железнодорожному одномачтовику. Втроем они быстро перенесли привезенный груз на палубу, после чего водитель, пожелав попутного ветра, уехал, а капитан с пассажиром стали ждать обещанного.

Ждать пришлось до одиннадцати. Уаров сидел на груде скомканного брезента, видимо, предназначенного стать парусом, и без интереса рассматривал круглую сквозную дырку в настиле — отверстие для одного из четырех болтов, которыми в былые времена крепился демонтированный ныне вечный двигатель, или, как его называют в здешних краях, движок.

Рангоутное оснащение платформы состояло из короткой мачты по центру и косого латинского рея. В целом конструкция сильно напоминала деревенский колодец системы «журавль» и, очевидно, была позаимствована с картинки, изображавшей венецианскую галеру.

— Независимость… — ворчал Андрон, воздевая смоченный слюной палец, в надежде уловить первое дуновение. — Раньше посмотришь, какая погода в столице, и уже точно знаешь, что денька через два и до нас доберется. А теперь хрен поймешь. Одни на повышение температуры играют, другие — на понижение…

Потом воздух все-таки шевельнулся — и Димитрию пришлось не только встать с брезента, но и принять самое деятельное участие в подъеме паруса. Серое в заплатах косое ветрило долго хлопало и сопротивлялось, потом наконец вздулось, напряглось, однако платформа по-прежнему пребывала в неподвижности. Андрон спустился по железной лесенке на землю, с минуту отсутствовал, затем настил под ногами дрогнул.

— Поберегись!.. — послышалось из-за борта, и на платформу со стуком упал тормозной башмак.


* * *

Ошибся Андрон с пассажиром, крепко ошибся. Когда ковыляешь по заброшенной железнодорожной ветке на парусной платформе, чем еще заняться, кроме разговоров? Кроме того, каждому ведь хочется, чтобы кто-нибудь со стороны восхитился его работой. Димитрий же Уаров безмолвствовал. Даже удивления не выразил, что этакая махина и вдруг движется под парусом. Хотя, с другой стороны, подобное равнодушие можно было истолковать как безоглядную веру в талант и мастерство умельца: чему дивиться-то? У него и асфальтовый каток курсом бейдевинд пойдет.

А все же досадно. Как-никак под каждый угол платформы по девальватору засобачил. Некоторые ошибочно именуют такие устройства антигравами, но это они по незнанию. Земное тяготение тут вообще ни при чем. Речь идет именно о девальвации единиц измерения, загадочной аномалии, зачастую возникающей самопроизвольно и, что уж совсем необъяснимо, усиливающейся по мере удаления от культурных центров. Физики, во всяком случае, так и не смогли разобраться, почему это на столичных рынках один килограмм весит в среднем девятьсот девяносто четыре грамма, а в провинции — всего девятьсот восемьдесят пять.

В полдень миновали Баклужино, оставив его по правому борту. Постукивали гулкие колеса, над покатым зеленым холмом громоздилась северная окраина столицы. Высотные здания плыли подобно надстройкам океанских кораблей, с величавой неспешностью разворачиваясь и обгоняя друг друга.

— Вот совсем достанут, смастрячу трехмачтовый бронепоезд, — мрачно пошутил Дьяковатый. — Наберу команду — и под черным флагом на Колдушку…

Уаров не улыбнулся. Скорее всего, просто не расслышал. Обессмыслившимися глазами он созерцал маленькую трагедию, разыгравшуюся в десятке шагов от насыпи. Там на двухметровой высоте завис, чуть пошевеливая широкими раскинутыми крыльями, ястреб. А может, и сокол — поди их различи! Кто-то, короче, хищный. А под ним, не зная, куда деться, метался обезумевший от страха воробей. Ну и дометался — сам в когти влез.

Скривив рот, Димитрий повернулся к Андрону.

— Вот она, природа-то, — почему-то с упреком молвил он. — Красота, кричим, красота! А приглядишься — взаимопожиралово одно. Ястреб — воробьишку, воробьишка — кузнечика, кузнечик тоже, наверное, тлю какую-нибудь… Все-таки хорошо, что я неверующий, — неожиданно заключил он ни с того ни с сего.

Ну, слава те Господи! А то уж Андрон начинал опасаться, что спутник его так и промолчит до самой Слиянки.

— Кому? — ухмыльнулся шкипер.

— Что «кому»?

— Кому хорошо? Пассажир тревожно задумался.

— Всем, — решительно сказал он наконец. — Понимаете… Будь я верующим, я бы возненавидел Творца. Основал бы наверняка какую нибудь богоборческую секту…

— Чем же это Он тебя достал?

Несостоявшийся богоборец беспомощно оглянулся, но за кормой (видимо, так теперь следовало величать заднюю оконечность платформы) не было уже ни ястреба, ни тем более воробья.

— Ладно, — вдруг разом обессилев, выговорил Димитрий. — Допустим, согрешил человек. Что-то не то съел. Ну вот нас и карай! Но весь мир-то зачем? Того же воробьишку, скажем… Или он тоже какое-нибудь там запретное зернышко склевал? А ризы кожаные?

— Какие ризы?

— Ну, когда Адам с Евой согрешили и листьями прикрылись. Бог им потом кожаные одежды сшил. Так в Писании сказано! Но раз сшил, значит с какого-то зверя шкуру содрал… Стало быть, убил. За что?

Теперь призадумался Андрон. Морально-этическая сторона вопроса не слишком занимала изобретателя, однако найти контраргумент он всегда полагал делом чести. Именно так и завязываются зернышки открытий.

— Почему обязательно убил? — поразмыслив, возразил он. — А Змей? Господь ему как сказал? «Проклят ты перед всеми скотами, будешь ходить на чреве…» Значит, лапы пообрывал — за соблазн… Наверно, с лап кожу и взял… — Хмыкнул, покрутил головой. — А вот прикопай они тогда огрызок, — сокрушенно добавил он, — глядишь, жили бы мы сейчас в раю. Все оно, разгильдяйство наше баклужинское. Хоть бы урок какой извлекли! А то выйдешь в пойму — опять овраги мусором завалены… Зла не хватает!

Поворот подкрался незаметно. Повизгивая колесами, платформа рыскнула, брезент неистово заполоскал, забился. Еле усмирили.

— Ну вот, как в Него такого верить? — задыхаясь, проговорил Димитрий, когда парус совместными усилиями был установлен в новом положении. — Нет, уж лучше естественный отбор…

— Ты ж сказал: неверующий, — поймал его на слове Андрон.

— Ну да… неверующий…

— А в естественный отбор?

— Да нет же! — с тоской отвечал Уаров. — Естественный отбор… его нельзя ненавидеть, понимаете? Это бессмысленно, это все равно что ненавидеть таблицу умножения…

— Так ты еще и в таблицу умножения веруешь? — подивился Андрон. — Плохи твои дела. Знаешь, ты кто? По-нашенски говоря, отрицала ты.

— А вы?

— А я положила.

— Это как, простите?

— Ну, отрицалы — это которые все на словах отрицают. Спорят, доказывают…

— А положилы?

— Эти не спорят. Эти — молча. Что хотят, то и делают.

— А-а… — сообразил Димитрий. — Девальватор, например, машину времени…

— Во-во!


* * *

Новостройки окраины помаячили за кормой и сгинули, заслоненные дубравой. Пошла степь.

К двум часам дня ветер опять ослаб. Андрон, бормоча ругательства, уже несколько раз вылезал и что-то подкручивал на ходу то в одном, то в другом девальваторе, выжимая из хитроумных устройств все возможное. Теперь, по его словам, каждый килограмм платформы весил не более десятка граммов, и все же парусник плелся по расшатанным рельсам со скоростью усталого пешехода.

— Да нехай катится, — решил наконец Андрон, снова забираясь по лесенке на палубу. — Давай-ка перекусим, пока тихо…

Из рюкзака был извлечен солидных размеров термос, свертки, пакеты. Димитрий испугался, что следующим предметом окажется бутылка, но, к счастью, ошибся. Видимо, Андрон если и брал в поход спиртное, то исключительно на крайний случай.

— Значит, говоришь, зверушек любишь… — вернулся он к прерванному разговору.

— Раньше любил, — со вздохом ответил Уаров, принимая кружку с горячим чаем.

— А теперь?

— Теперь уже не так. Ничем они нас не лучше. Только и знают, что друг друга хрумкать.

— Как воспитаны, так и хрумкают, — утешил Андрон.

Уаров не донес кружку до рта и недоверчиво посмотрел на собеседника.

— При чем тут воспитание? — спросил он, моргнув. — Хищник, он и есть хищник. Не зря же говорят: сколько волка ни корми… Такой же закон природы, как… ну, скажем, закон всемирного тяготения.

А вот подобных слов при Андроне Дьяковатом произносить не следовало. С законом всемирного тяготения у самородка были особые счеты. Взбычился, отставил кружку.

— Слышь! — презрительно выговорил он, подаваясь к Димитрию. — Да ты хоть знаешь, откуда он взялся, этот твой закон? Мало того, что сами все вниз роняем, еще и детишек тому же учим. «Бух! — говорим. — Бух!» А младенчик верит. Вот тебе и тяготение!

Андрон был настолько грозен, что Уаров мигом уяснил всю глубину своей бестактности. Ну что это, вправду, за свинство такое: сам едет на парусной железнодорожной платформе — и сам же толкует о каких-то законах природы! Если на то пошло, природа сама нарушает законы природы — одним только фактом своего существования.

Впрочем, народный умелец быстро взял себя в руки.

— Нет, если, конечно, вверх, тогда еще хуже, — вынужден был признать он. — Улетит — хрен поймаешь… Поначалу-то новорожденный все видит правильно, а потом начнут переучивать, и у него в головенке верх и низ местами меняются. Вот и медики то же самое говорят… — Андрон потянулся к кружке, отхлебнул чайку, помолчал, недобро усмехаясь. — Коперник этот со своими приколами, — ворчливо добавил он. — И никто, главное, не хочет не то что мозгами пошевелить — глаза открыть хотя бы! Ну выйди за порог, сам посмотри, что вокруг чего крутится! Глупый мы народ, доверчивый…

— Но ведь Земля действительно вращается вокруг Солнца, — рискнул возразить Димитрий.

— Да мало ли что вокруг чего вращается! Солнце вон тоже вокруг центра Галактики вращается. Что ж теперь, от центра Галактики отсчет вести? Привязали Землю к Солнцу, как рубль к доллару, и еще чему-то радуемся, придурки… Мы ж не на Солнце живем, в конце-то концов! Раньше вон, при системе Птолемея, посмотришь вверх — и сразу видно, где что. А нынче на бумаге — одно, на небе — другое… А! — И Андрон Дьяковатый в сердцах махнул рукой.

В молчании съели по бутерброду.

— Этак можно и до плоской земли на трех китах дойти, — осторожно заметил Уаров.

— Когда-то так все оно и было, — кивнул Андрон. — А потому что дети родителей почитали! Сказал батяня, плоская земля — значит, плоская. На трех китах — значит, на трех…

— Хм… — озадаченно отозвался Димитрий. — То есть получается: если всем внушить, что наша планета…

— Да запросто! — не дослушав, подтвердил умелец. — В России до девяносто первого года Бога не было, а после девяносто первого взял вдруг и появился. Ты прикинь: Бог! Не абы кто! А тут всего-то делов: одну планетишку сплюснуть. Только кто ж нам такое позволит, — примолвил он, покряхтев. — Думаешь, Америка зря космос осваивает? Это она так шарообразность Земли нам в извилины втирает. Ей ведь, Америке, плоский мир — нож острый: вся как есть со своими хвалеными небоскребами на горб киту ссыплется, если, конечно, со стороны Старого Света плющить.

Допили чай, доели бутерброды, оставшееся вернули в рюкзак. Андрон подошел к борту и с удовольствием оглядел еще не успевшую выгореть степь.

— Ну вот и аномалка пошла, — облокотясь на самодельные поручни, заметил он. — Знаешь, что такое аномалка? Это, брат, такие места, куда людские предрассудки не добрались. Или, скажем, выветрились. Душой отдыхаешь…

— А как же «бытие определяет сознание»? — укоризненно спросил Димитрий, облокачиваясь рядом. — Вы с этим тоже не согласны?

— Почему не согласен? — удивился Андрон. — Согласен. А с чем тут не соглашаться? Это ж все равно что «казнить нельзя помиловать»! Поди пойми, кто там кого определяет. — Сплюнул за борт, усмехнулся. — Думаешь, раз в Бога не веруешь, значит, уже неверующий? Настоящий неверующий, чтоб ты знал, вообще ни во что не верит. Даже в то, что Бога нет…


* * *

Ветер так и не усилился. Время от времени из лесопосадок выходил любопытный лис и, замерев, с тревогой смотрел на медлительное колесно-парусное чудище. Потом по просьбе Димитрия Андрон вынул из мешка машинку и начал инструктаж.

— Куда тебе? — равнодушно осведомился он, запуская пятерню в нутро бредового агрегата.

Уаров сказал. Андрон Дьяковатый медленно повернул голову к попутчику, внимательно его оглядел.

— Ох, что-то ты крутое затеял, — промолвил он наконец.

— Что… не достанет? — упавшим голосом спросил тот.

— Достать-то достанет. А ты там выживешь?

— Н-ну… это уж мое дело.

— Ага… — неопределенно отозвался Андрон и, насупившись, снова принялся что-то крутить в механических потрохах. — А с координатами как?

— Известны, более или менее…

— Более или менее… — Андрон только головой покачал, дивясь беспечности своего пассажира. — Имей в виду, наводить будешь сам. Вручную. На глаз. Значит, так…

— Погодите, — прервал Димитрий умельца и полез за блокнотом. — Лучше я запишу. У меня на термины память плохая…

— Термины! — осклабился тот. — Ну, записывай… Эту хрень видишь? Ее сдвигаешь сюда, сам смотришь в эту вот хренотень, а этими двумя хреновинками…

Растолковывал долго и обстоятельно. Димитрий смотрел и зачарованно кивал, запоминая. Записывать раздумал.

— Во-от, — закончил объяснение Андрон. — Когда нашаришь, кликни. Имей в виду, в аномалку мы въехали, так что машинка уже фурычит. Вполсилы, правда, но ты с ней все равно поосторожнее. Никакой другой фигни не трогай — только ту, что показал. А я, пожалуй, пойду клопика придавлю… После вчерашнего, что ли, разморило…

Солнышко припекало, поворотов не предвиделось аж до станции Красный Воруй. Шкипер бросил на палубу пару старых ватников и возлег в тени паруса, благосклонно поглядывая на старательного Димитрия. Преклонив колени перед машинкой, тот припал глазом к некоей линзочке и вовсю уже крутил ручки настройки. Судя по отчаянному выражению лица, дело не ладилось… Ничего. Не боги горшки обжигают. Научится. Андрон повернулся на другой бок и уснул.

Толком однако вздремнуть не удалось. И получаса, наверное, не прошло, а пассажир уже принялся трясти за плечо.

— Что? Уже? Быстро ты… — Шкипер сел, зевнул, хотел протереть глаза — и вдруг насторожился. Колеса побрякивали и постанывали как-то не так. С другой интонацией.

— Я правда ничего не трогал! — испуганно сказал Уаров.

Андрон огляделся. По-прежнему вяло вздувался брезентовый латаный парус, по-прежнему плыла за бортом ровная степь. Только плыла она теперь в противоположную сторону. Навстречу ей в направлении Баклужино, с неправдоподобной неспешностью вздымая крылья, летела ворона. Хвостом вперед.

— Ну да, не трогал… — сердито проговорил Андрон. — Само тронулось…

С кряхтением поднялся и, подойдя к машинке, перевел сдвинутый рычаг в нужное положение. Окружающая действительность застыла на долю секунды и двинулась вновь. На этот раз куда следует.

Глава 3. Тропа войны

Человека на шпалах они заметили издали. С какой-то тряпицей на голове, голый по пояс, он стоял, чуть расставив стоптанные, кривые кроссовки, и, опершись на грабли, терпеливо ждал приближения платформы.

— Ну вот… — промолвил Андрон. — Только их нам и не хватало! Кажется, шкипер был слегка встревожен.

— Кто это? — спросил Димитрий.

— Дачник.

— Попросит подвезти?

— Да нет… Видишь, голову майкой повязал?

— Вижу. И что?

— Немирной. — Андрон произнес это с таким выражением, что у Димитрия по спине пробежали мурашки. Вынырнувшее из девятнадцатого века опасное словечко было, в его понимании, приложимо исключительно к чеченцам времен генерала Ермолова.

Неумолимо отсчитывая стыки, колесный парусник неторопливо наезжал на голого по пояс незнакомца, но того это, кажется, нисколько не пугало. Лицо под повязкой оставалось безразличным.

— Как бы мы его не переехали…

— Как бы он нас сам не переехал! — Андрон сплюнул за борт. — Отступи-ка подальше. И без резких движений, лады? А то не так поймет — может и граблями порвать… Они ж в основном с мародерами дело имеют. Дикий народ…

Тупорылая платформа уже нависала над дачником. А грабли-то, кажется, и впрямь нелицензионные. Боевые. Грабловище (оно же чивильник) — чуть ли не в человеческий рост, хребет и зубья — кованые, заточенные, чуть загнутые вовнутрь.

Внезапно стоящий на шпалах вскинул свое многоцелевое орудие, уперся в сцеп, и тут в глаз Уарову совершенно некстати попала соринка. Так он и не уразумел, проморгавшись, каким образом заступивший им путь огородник очутился на палубе. То ли прыгнул, то ли кувыркнулся.

— Здорово, Ильич, — сдержанно приветствовал его Андрон. — Никак на абордаж взять решил?

Названный Ильичом стоял в той же позиции, в какой секунду назад поджидал их на шпалах.

— Сдай назад, Андрон, — угрюмо, даже не ответив на приветствие, проговорил он. — Дальше не пропустим.

Андрон Дьяковатый недобро прищурился. На лице его было написано то, что обычно пишут на заборах.

— А договор? — сквозь зубы напомнил он. — На вилах клялись.

— Во-первых, клялись не мы. Клялось тебе садовое товарищество «Экосистема».

— А во-вторых?

— Во-вторых, считай, что и «Экосистема» клятву разорвала.

— Чем же я их обидел?

Крякнул дачник, насупился. С виду — чуть постарше Андрона, так же коренаст, лицо от долгой борьбы с природой несколько туповатое. В данном случае — туповато-беспощадное.

— Пойми, — отрывисто сказал он. — Мы к властям нисколько не лучше тебя относимся. Только разборки свои с ними затевай где-нибудь в другом месте. А не здесь. Знаем мы, как наши вояки ракетные удары наносят! Сначала все дачи разнесут, а потом уж только, если повезет, в вашу телегу угодят…

— Вояки? — очумело переспросил Андрон.

— Ну, наши вояки, баклужинские. И не вздумай рассказывать, будто он… — последовал небрежный кивок в сторону Димитрия Уарова, отступившего, как было велено, на самую корму, — тебя в заложники взял. В городе, может, и поверят, а мы с тобой не первый год знаемся… Тебя, пожалуй, возьмешь! Сам потом не зарадуешься…

— Вы там что, до сих пор сады опрыскиваете? Химикатов нанюхались? Какой, в баню, ракетный удар? Какие заложники?

С тяжелым подозрением немирной дачник вперил взор в озверелое лицо Андрона Дьяковатого. Бог его знает, чем бы кончилось это их противостояние, но тут лежащая в углу платформы двуручная пила затрепетала, издав звук, напоминающий утренний птичий щебет. Шкипер молча бросился на звук, схватил инструмент и, чуть изогнув стальное певучее полотно, припал к нему ухом.

— Да! — крикнул он. — Кто? Ты, Протаска?… — долгая мертвая пауза и потрясенный выдох: — Да ты чо-о?…

Ильич, которому, надо думать, последние новости были уже известны, по-прежнему опершись на грабли, с сожалением оглядывал платформу. Дачники — существа не то чтобы изначально циничные, нет, просто они располагаются по ту сторону добра и зла. Предметы и явления делятся для них по единственному признаку: сгодится оно или не сгодится на дачном участке.

Здесь бы сгодилось все.

Тем временем зубастое стальное полотно в руках Андрона мелодично взвыло на манер гавайской гитары — и онемело. Секунду самородок пребывал в остолбенении, затем швырнул визгливо сыгравшую пилу на место и с искаженным лицом шагнул к парламентеру.

— Куда я тебе сдам? — процедил он. — Ветер, глянь, в самую корму.

— Да какой это ветер! Так, сквознячок…

— Хотя бы и сквознячок!

Оба оглянулись. По правому борту сквозь перелесок успели проступить дачные домики, а возле насыпи обозначился тотемный знак садового товарищества «Дикая орхидея», членом которого, надо полагать, и состоял немирной Ильич. Времени на раздумья не оставалось. Либо туда, либо обратно.

— Туда! — решительно сказал дачник. По лбу его ползали слизняками огромные мутные капли пота. Тоже был явно испуган.

— Далеко ты уйдешь при таком ветре! — буркнул Андрон. — Озеро ты шотландское!

Ильич встрепенулся, взглянул на небо, что-то прикинул.

— Ветер обеспечим, — хмуро заверил он. И спрыгнул за борт.


* * *

— Что случилось? — кинулся Димитрий к Андрону.

Тот пристально рассматривал белесую размазню облаков над ближайшей рощицей.

— Обеспечат они! — проворчал он наконец вместо ответа. — А какой обеспечат? Слева? Справа? Попутный?…

— Что случилось?!

— А? — Шкипер несколько одичало покосился на пассажира. — То и случилось! Болтать меньше надо…

— С кем я болтал?

— С Аксентьичем!

Димитрий судорожно припомнил свой разговор с топтателем бабочек и ничего криминального ни в одном своем слове не нашел.

— А он… что?

— Что-что! Пошел в газету, наплел с три короба. Дескать, хочешь отправиться в прошлое — человечество уничтожить, пока не размножилось… А те обрадовались, заголовок на всю первую страницу бабахнули!

Почувствовав слабость в ногах, Димитрий Уаров вынужден был взяться за мачту.

— Как… узнал? — еле выговорил он. — Я же ничего ему…

— По глазам не видно, что ли? — огрызнулся Андрон. — А меня ты вроде как в заложники взял. Вся столица на ушах! Президентский дворец пикетируют. Слово уже такое придумали: хронотеракт.

Тень обреченности набежала на бледное чело пассажира. Димитрий заставил себя отпустить мачту и выпрямился.

— Возвращайтесь, Андрон, — твердо сказал он. — Вы заложник, вас не тронут.

— Ага!.. — язвительно откликнулся тот. — А то я не знаю, как захват проводят! Сначала заложников перебьют, чтоб не застили, а там уж за террористов возьмутся…

Дальше разговор пришлось прервать, поскольку дачники обещание свое сдержали. Черт их знает, как они это сделали, но уже в следующую минуту со стороны Баклужино пришел первый порыв, и дряхлая платформа повела себя подобно подскипидаренной кляче: пошла вскачь, еле удерживая колею в ребордах разболтанных колес. Пришлось с риском для жизни срочно подкручивать девальваторы, чтобы чуть увеличить вес и прижать обезумевшую старушенцию к рельсам.

Только теперь стало ясно Андрону, до какой степени изношено его верное транспортное средство. Возможно, оно и раньше скрипело, дребезжало и брякало, как расхлябанный дощатый ящик с пустой стеклотарой, но в те добрые старые времена эти нежелательные звуки не бывали слышны за уханьем и грохотом вечного двигателя.

— Лишь бы брезент выдержал! — проорал Андрон, растравливая гика-шкоты (так он, во всяком случае, это называл).

Пассажир испуганно молчал. Команды, однако, выполнял с великой расторопностью, очевидно, стараясь хотя бы таким образом загладить свою вину.

Домики садового товарищества «Дикая орхидея» канули в кильватере. Справа бурлили лесопосадки, слева волновались поросшие камышом заливные луга — бывшие угодья хозяйства Красный Воруй. Саму станцию террорист с заложником проскочили железным галопом по стыкам — дыгдым, дыгдым. Собственно, станции как таковой давно уже не было — так, оземленелые, поросшие травой фундаменты да торчащая кое-где из земли ни на что не годная ржавь. Удивительно, однако, что при всем при том рельсы и шпалы не только уцелели, но и пребывали в относительно исправном состоянии. Суеверные люди искренне полагали, будто о путях заботятся две бригады нечисти, известной в народе под именем моторыжек. Лица, более склонные к рациональным объяснениям, предпочитали думать, что причина таится в завихрениях торсионных полей, свойственных любой аномальной зоне.

По мере удаления от дачных территорий ветер помаленьку утрачивал свирепость, разболтанный одномачтовик уносило все дальше и дальше в направлении Слиянки, шума стало поменьше, можно уже было перекликаться, не напрягая голосовых связок.

— Может, все-таки остановимся, сдадимся властям? — вот уже третий раз взволнованно предлагал склонный к самопожертвованию Димитрий.

— Не дрейфь, юнга! — с грозным весельем рычал на него Андрон. — Из каждого безвыходного положения есть выход в еще более безвыходное…

Вскоре стало и вовсе не до разговоров — сразу за Красным Воруем рельсы вновь принялись вилять, ветер нажимал то справа, то слева, маленькая команда выбивалась из сил, борясь с толкучим брезентом, так и норовившим отправить тебя либо за борт, либо в нокдаун.

— Послушайте, Андрон…

— Отстань!

— Но это очень серьезно…

— Отстань, говорю!

Наконец после очередного маневра возникла малая передышка, и тут как на грех опять затрепетала, щебеча по-птичьи, двуручная пила.

— Да! — крикнул Андрон, припав ухом к выгнутому полотну. — Слушаю… — Затем лик шкипера стал ужасен. Как у царя Петра перед Полтавской битвой. — А ты чего на меня наезжаешь?… Чего наезжаешь, говорю? Я вообще заложник — какой с меня спрос?… Не заложник?… А кто? Сообщник?… Ну, значит, и ты сообщник!.. Да? А кто вчера водку с нами пил?… Того!.. Того, говорю!.. За стукачами своими приглядывать надо, вот чего! Чтоб по газетам меньше бегали!

Наконец шкипер выругался и дал отбой. Сделал он это весьма своеобразно, щелкнув ногтем по одному из зубцов. Затем неистово повернулся к Димитрию, давно уже дергавшему спутника за латаный рукав старенькой тайфунки.

— Сказал, отстань! Некогда!

— Да послушайте же, Андрон!..

— Достал ты меня! Ну, что?

— По-моему, за нами погоня.

— Где?! — не поверил тот. Двуручная пила с вибрирующим визгом полетела в угол.

— Вон, вон… Красный Воруй проходят… Сейчас из леска покажутся…

Не проронив ни слова, Андрон Дьяковатый выхватил из рюкзака бинокль, отрегулировал, всмотрелся — и на каменном капитанском лице случилось нечто вроде оползня.

— Ну-ка глянь, — сказал Андрон, дрогнувшей рукой протягивая бинокль Димитрию.

Тот припал к окулярам. Сильно увеличенная местность прыгнула, метнулась, а затем Димитрий Уаров увидел преследователей. Вопреки ожиданиям за ними гналась не дрезина и даже не автомотриса. Протирать глаза не имело смысла. Станцию Красный Воруй проходила одинокая железнодорожная платформа под косым брезентовым парусом.

— Это… мы?!

— В том-то и дело… — буркнул шкипер.

Лицо пассажира отупело, но тут же прояснилось.

— Парадокс… — благоговейно выдохнул он. Порывисто повернулся к Андрону и был озадачен гримасой угрюмого непонимания, с которой тот вглядывался вдаль.

— Андрон! Да ведь все просто! К вечеру мы встретимся… ну, скажем, с группой захвата, и вы, чтобы с ней разминуться, надо полагать, отбросите нас на полчасика… на часик назад…

— Да? — проскрежетал Андрон. — А будильник ты кувалдой починить не пробовал? Ты мне какую машинку заказывал? Дальнобойную одноразовую… Ишь! На полчасика ему отскочи!

— Н-но… отскочили же… — пролепетал Димитрий, тыча биноклем в сторону Красного Воруя.

Андрон Дьяковатый, не отвечая, играл желваками.

— И потом… — робко добавил Уаров. — В прошлый-то раз… когда я не тот рычажок тронул…

— Это она прогревалась, — буркнул Андрон.

Вот тебе и отрицала-положила! Вот тебе и неутомимый борец с законами природы! Машинка у него, видите ли, не того класса… Стоило, спрашивается, нарушать общепринятые правила, чтобы потом неукоснительно и слепо соблюдать свои собственные?

И всегда ведь он так! Взять те же ножовки. Придешь к нему, попросишь развести пилу на две сети сразу — куда там! Упрется, как баран: нельзя — и все тут. А почему нельзя? Попробуй хотя бы!


* * *

Несмотря на то, что участок пути предстоял непростой, Димитрию выпало на долю бороться с парусом в одиночку. Андрону было не до того. С потемневшим от дум лицом он, как присел на корточки перед машинкой, так в этой позиции и окоченел.

— Ч-черт… — бормотал он время от времени, трогая невероятные узлы и сочленения. — Ну вот как ее перенацелишь? Перебирать — это день работы…

Вечерело. На западе тлели лилово-розовые космы циклона — этакая спиральная галактика, только из облаков. Армейский вертолет возник именно оттуда, вылупился чуть ли не из самого ее центра. Платформу пилот заметил сразу. Да ее нельзя было не заметить — лесопосадки как нарочно шарахнулись от полотна, выдав мишень в лучшем виде.

— Как же я это сделал?… — бормотал Андрон.

Стало шумно. Серый в яблоках геликоптер заходил на цель.

— За борт! — взвизгнул Димитрий, видимо, решивший окончательно присвоить роль капитана. — Всем за борт!

— Но ведь сделал же как-то… — бормотал Андрон, по локоть погружая руку во чрево невообразимого механизма.

На секунду вскинул глаза — посмотреть, далеко ли вертолет. Тут-то и был дан по ним первый залп. Без предупреждения. Оба плавничка боевой машины окутались дымком, а мгновение спустя последовал разрыв по правому борту. Платформу тряхнуло, накренило — и команда одномачтовика, съехав по наклонному настилу, влепилась кто чем в дощатое ограждение.

Какое-то время парусник, как балансирующий слон, стоял на одних только левых колесах, словно бы раздумывая, в какую сторону податься. Предпочел правую — и, тяжко рухнув, выправил крен. Андрона с Димитрием подбросило, затем вновь уложило на палубу. В глаза ударил яркий солнечный свет, и возникло такое ощущение, что обоих членов экипажа поразила внезапная глухота…


* * *

Брезентовый парус трепался со звуком топота многих ног, под настилом изредка, вразнобой побрякивало, платформа, покряхтывая, прикидывала, не проще ли развалиться, и однако же сравнительно со всем предыдущим это казалось тишиной.

Димитрий, не зная еще, жив он или мертв, заставил себя подняться на четвереньки и взглянул поверх борта. Вместо предательской пустоши, на которой их только что накрыли ракетным ударом с вертолета, глазам его вновь предстали залитые ярким послеполуденным солнцем окрестности Красного Воруя. Издырявленный и покореженный одномачтовик, замедляя ход, катился в направлении станционных руин, до которых оставалось метров триста. Воздушных сил противника в небе не наблюдалось.

Судя по всему, их отбросило в прошлое часа на полтора, а то и на два.

— Ну! — оживая, вскричал Димитрий. — Говорил я вам?

Андрон Дьяковатый, сидя на палубе, ошалело разглядывал нечаянно выхваченную из недр машинки деталь. Наконец крякнул и сунул в карман тайфунки.

— Чтобы у вас — да не получилось? — торжествовал Димитрий. Андрон насупился. Как и всякий мастер своего дела, незаслуженной славы он не желал.

— Я-то при чем? — буркнул он, с трудом поднимаясь на ноги. — Что-то, видать, перемкнуло… от сотрясения… Всяко бывает…

— Как это?

— Мы ж в аномальной зоне, — напомнил Андрон. — Тут и не такое еще случалось. — Спешно принял озабоченный вид, оглянулся. — А эти дурики где?

— Какие?

— Ну… мы.

В бинокле выбило осколком одну линзу. Но и с помощью того, что осталось, быстро удалось высмотреть в паре километров впереди целехонькую платформу под брезентовым парусом, бойко бегущую на рандеву с вертолетом.

— А нам теперь куда? Вперед? Назад?

— Вперед, — подумав, сказал Андрон. — Там сразу за Воруем заросли… ну, мы их с тобой недавно проезжали. Там и переждем.


* * *

Там и переждали. Высокие дебри уникального баклужинского кустарника, известного местным дендрологам как ива смеючая, подступали здесь почти к самой насыпи. Не то чтобы идеальное место для укрытия, но и не та плешь, где их чуть не разнесли в щепки. Издырявленный парус сняли, расстелили на палубе. Изучив повреждения, помрачневший Андрон сбежал по железной лесенке на твердую землю. Злобно прицыкивая, долго ходил вокруг платформы — считал пробоины. Наконец махнул рукой и велел передать с борта старое байковое одеяло и рюкзак.

Путники расположились на травке и приступили то ли к ужину, то ли к обеду, ибо вечер по второму разу еще не настал. Уаров боязливо поглядывал на шкипера, ожидая упреков. Нет, не за чрезмерную откровенность с заведомым стукачом (откровенности там и в помине не было), а исключительно за то, что несуразное чудовищное вранье старого клеветника оказалось на поверку чистой правдой.

Вопреки расхожему мнению, человечеству не следует бояться злодеев. Злодей никогда не додумается уничтожить род людской в целом, поскольку это его естественная среда. Злодействуя, он живет по ее законам. Зачем же выбивать почву у себя из-под ног? Останешься один — над кем злодействовать будешь?

Иное дело — тихие собиратели истины по кусочкам. Вот от этих извращенцев можно ждать чего угодно. Что им человечество, если они к нему, по сути, уже не принадлежат? Такое же взаимопожиралово, как и дикая природа.

Упреков однако не последовало, и пассажир осмелел настолько, что решил вообще не касаться щекотливой темы.

— Скажите, Андрон, — поколебавшись, обратился он. — А машинки ближнего прицела вам тоже приходилось собирать?

— Только их и собираю, — признался тот. — Самый что ни на есть ходовой товар… Был, — со вздохом добавил он. — Теперь еще и за машинки штрафовать начнут! А все Аксентьич… джип его задави!

Уаров вновь почувствовал себя виноватым, но Андрон уже замолчал.

— То есть получается, — выждав приличное время, отважился Димитрий, — что вы даете в руки кому попало страшное оружие… Нет, вы не улыбайтесь! Именно оружие. Я это только сейчас понял, после налета. Пусть даже, вы говорите, все вышло случайно.

— Слышь, — утомленно отозвался даже и не думавший улыбаться Андрон. — На сознательность не дави, да?… Самоубийцам такое оружие продавать! Первую-то свою машинку я, между прочим, для себя ладил. Жизнь свою думал поправить…

— Поправили?

— Ага, поправил! Жди… Знаешь, что оказалось? Чем больше курочишь прошлое, тем хуже в настоящем. Жизнь, она, брат, завсегда только с первого раза и выходит. Вот, скажем, поскользнулся ты на гололеде, палец свихнул. Ага, прикидываешь, а вернусь-ка я в тот день и ледышку эту обойду… Начнешь обходить — ногу сломаешь. Ну и так далее… Пока шею не свернешь.

— Не может такого быть!

— Вот и клиенты то же самое говорят. Предупреждаешь их, предупреждаешь… Мне, если хочешь знать, заказ от министерства обороны поступал. От того еще, от сусловского. Ну, испытали они машинку. В полевых условиях. Продули пару маневров — враз все поняли. Больше не обращались.

— Думаете, и с дальнобойными то же самое? — забеспокоился Димитрий. — Их, кстати, часто заказывают?

— Реже… Так, придет какой-нибудь чудик вроде тебя. История ему, вишь, не угодила, улучшить надо. Ну, сделаешь…

— И что?!

Андрон неопределенно повел бровью.

— А то сам не видишь, в каком государстве живем! Исправлялы хреновы…

— И вы тем не менее их собираете? Машинки?

— Я один, что ли? Полдеревни так подрабатывает. Жить-то надо… Семью кормить надо. С неба не падает…

Димитрий Уаров механически открыл рот, намереваясь откусить от бутерброда, и надолго задумался.

— Минутку! — внезапно вскричал он. — Как же вы говорите, будто, изменяя прошлое, портишь настоящее? Мы же с вами только что из-под обстрела выбрались! Опасности избежали!

Андрон зловеще ухмыльнулся.

— Это кто ж тебе сказал, что избежали? Погоди, пожалеешь еще, что выбрались.


* * *

Вечерело. Второй раз за день. На западе в прогале между ветвей тлели все те же лилово-розовые космы циклона, этакая спиральная галактика, только из облаков. Внезапно Андрона подбросило с земли.

— Эх! — выдохнул он, стискивая кулачищи. — Как же я, недотепа, сразу-то не смикитил… Подъем! Резко разгружаемся!

— Зачем? — не понял Димитрий.

— Затем! Вот-вот вертолет появится!

— Ну и что? — продолжал недоумевать Димитрий. — Мы-то здесь, а не там…

— Так пилот-то ведь не слепой! — рявкнул Андрон. — Увидит сейчас, что цель пропала! Не взорвалась, не развалилась — пропала! Хорошо, если сразу на базу полетит. А ну как сообразит на всякий случай местность обшарить? Думаешь, нас сверху не видать? По платформе и ударит…

Оба кинулись к многострадальному паруснику. Сначала сняли и отнесли подальше машинку, потом инструменты и прочее барахло. Начали таскать что помельче. К тому времени на западе давно уже гулял отдаленный гул.

— Сейчас он нас там ка-ак… — предвкушающе начал Андрон. Действительно, секунд через пять вдалеке раздался сдвоенный взрыв, потом еще один. Услышав грозные эти звуки, Уаров замер, вытаращил глаза — и вдруг ни с того ни с сего припустил по шпалам в сторону Красного Воруя.

— Куда? — отчаянно крикнул Андрон.

Добежав да поворота, Димитрий остановился и, как бы не веря своим глазам, затряс головой.

— Назад!

Не услышал. Пришлось бежать следом.

— Жить надоело?!

Уаров хотел что-то сказать, но Андрон уже волок его к ближайшим зарослям ивы смеючей. Толкнул на землю, под сень глумливо изогнутых ветвей, упал рядом.

— Ну и куда тебя понесло?

Димитрий ошарашенно озирался и облизывался, как нервный кот.

— Ну, мы же там… — судорожный кивок в западном направлении, — исчезли… Значит, должны появиться здесь… А… а где же?…

— Мы здесь появились полтора часа назад, — пытаясь не растерять последние крохи терпения, растолковал Андрон.

Судя по жалобному выражению лица, объяснение усваивалось с трудом. Впрочем, степень сообразительности Димитрия занимала в данный момент шкипера меньше всего. На всякий случай придерживая впечатлительного попутчика за плечо, Андрон Дьяковатый прислушивался к гулу двигателя. Вертолет несомненно удалялся. Вскоре его не стало слышно совсем. Они выждали еще минут десять. Одно из двух: либо пилот счел отсутствие останков платформы за результат исключительно точного попадания, либо даже не удосужился убедиться в наличии внизу трупов и обломков.

Наконец оба выбрались из укрытия и зашагали в сумерках по шпалам к поврежденному паруснику.

— Вояки… — ворчал Андрон. — Как же они нас защищать будут, если даже разбомбить не смогли?

Глава 4. Весь в белом

Пока снова перегружали скарб на палубу, сумрак сгустился окончательно. Оставлять на ночь вещи в рощице было, по словам Андрона, рискованно и неразумно. Платформа приткнулась в опасной близости от садового товарищества «Экосистема», а у каждого истинного дачника, как известно, с годами в мозгу развивается особый орган, чутко реагирующий на любой брошенный без присмотра предмет в радиусе нескольких километров. Отчасти именно по этой причине исчезла когда-то с лица земли заброшенная железнодорожная станция Красный Воруй.

В пруду неподалеку заседал лягушачий парламент. Скрежетал спикер, взволнованно скандалила оппозиция. Ночка выдалась светлая, лунная. Спасаясь от комарья, путники развели костерок.

— Высовываться отсюда нам пока нет резона… — сосредоточенно излагал Андрон. — Рельсы впереди, я полагаю, взорваны. Как-никак четыре ракеты засадил, козел…

Димитрий внимал, изредка кивая и отмахиваясь от отдельных особо отчаянных комаров. На грани слышимости трепыхался в ночи собачий лай.

— Утром туда могут сбросить десантуру… — неторопливо продолжал Андрон. — Или броневички пригонят…

— Удостовериться, что мы ликвидированы?

— Что ты ликвидирован. А я трагически погиб. От руки террориста, понятное дело… Наверняка оставят оцепление.

— Зачем?

— А иначе фанаты набегут. За реликвиями.

— Чьи фанаты?

— Твои… Ты что ж думаешь, после того, как пресса хай подняла, ни одного идиота не найдется? Наверняка уже портреты из газетки вырезают, на стенки вешают… Чего ты там собирался? Человечество уничтожить? На такое — да чтоб не клюнули…

Димитрий пришибленно молчал. К парламентским прениям лягушек добавился прерывистый птичий щебет.

— Ну вот, — недовольно сказал Андрон. — Опять кто-то прорывается. Поди принеси…

Уаров послушно встал и направился, отбиваясь от комарья, к серой, словно бы запыленной лунным светом, платформе. Какие-то смутные клочки мрака метнулись под днище и попрятались за колеса. Возможно, те самые моторыжки, что, по верованиям местных жителей, следили за исправностью путей. Слышно было, как Димитрий взбирается по лесенке, чем-то громыхает, тихо чертыхается. Наконец искомое было обнаружено, и пассажир вновь возник у костерка, бережно держа обеими руками трепещущую двуручную пилу.

— Ну?… — устало осведомился Андрон, активировав полотно. — Чего ревешь?… Разбомбили?… Кого разбомбили?… Нас?… А куда ж ты тогда звонишь, если разбомбили? На тот свет?… Пьяный, лыка не вяжет… — отняв на секунду ухо от чуткой стали, с усмешкой сообщил он Уарову. — А откуда знаешь?… Через плечо!!! Откуда знаешь, что разбомбили?… По радио слышал?… Значит, так… Кончай реветь! Кончай реветь, говорю!.. На ногах держишься еще? Пойди сейчас к Георгиевне, скажи: пусть не надеется — со мной все в порядке… Э! Э! Шуток не понимаешь? Про «пусть не надеется» не говори… Просто: в порядке, мол… Ну все! — Звонко щелкнул ногтем по зубцу, отключился.

— Протаска? — понимающе спросил Димитрий.

— Нет, Перфильич… — Андрон отложил пилу на травку, машинально отстранил комара. — Ну что ж… — задумчиво молвил он. — Тогда одной заботой меньше. До завтра мы с тобой — официальные покойники, и ловить нас никто не будет. А вот завтра… Увидят, что ни обломков, ни трупов, рельсы одни покореженные… — Шкипер потер широкий подбородок, прикинул. — Хотя… Что ж они, дурачки, о неудаче докладывать, когда уже об удаче доложено? Да и Портнягин проверять не станет — оно ему надо? Разбомбили и разбомбили…

Прозрачный дымок поднимался к черному ясному небу и таял меж звезд.

— Вы, правда, были знакомы с Президентом? — несмело полюбопытствовал Уаров.

— Было дело, — нехотя отозвался Андрон. — Да он тогда еще сопляк был…

— И что вы о нем можете сказать? Андрон подумал.

— Баламут, — неодобрительно обронил он. — Никогда ничего на место не положит…

— Неужели его нисколько не волнует: обезврежен я, не обезврежен?

— Чего ему волноваться? Шум в прессе погасил — и хорош!

— А вы? — Кажется, Уаров был не на шутку уязвлен таким невниманием. — Вы, Андрон! Вам тоже не интересно, что я на самом деле затеваю? Да и родственник ваш, участковый! «На комод для красоты…» Знаете, если бы не этот наш отскок по колее, я бы решил, что вы надо мной просто… прикалываетесь! Собрали из железок, — Димитрий гневно пожевал губами, — Бог знает что…

Нисколько не обидевшись, Андрон сорвал пучок травы и кинул в костер — дымку прибавить.

— Чего шумишь-то? — кротко осведомился он. — Действует машинка? Действует. Чего тебе еще надо?

— Но вы же сами видели! — Димитрий вскочил и, облапанный алыми бликами костра, стал похож на Арлекина. — Изменения происходят именно в нашем с вами времени! А не в каком-то там… параллельном. А если я и вправду задумал уничтожить человечество?

— Попробуй, — равнодушно отозвался шкипер. — Вдруг получится… Секунды три Уаров пребывал в остолбенении, потом обмяк и вновь осел на травку.

— Я все понял, — с горечью уличил он Андрона. — Вы нарочно меня поддразниваете, чтобы я почувствовал неуверенность и сам отказался от своих планов… Что ж, это мудро, — страдальчески усмехнувшись, признал он. — Гораздо мудрее, чем гвоздить ракетами с вертолета.

Нахохлился и умолк.

Андрон возлежал у костерка, опершись на правый локоть, поэтому пожать ему удалось одним лишь левым плечом.

— Я ж тебе сегодня рассказывал уже, — скучным голосом напомнил он. — Почему хотят прошлое изменить? Потому что в настоящем добра себе желают. Себе, стране, роду людскому. А получается навыворот. Хуже и хуже…

— Почему?

— А в жизни завсегда так получается. Вот я и думаю: если ты какую пакость затеял, вдруг оно все к лучшему обернется?


* * *

О том, чтобы продолжить путь завтра, даже и речи не шло. Залатать парус, проверить состояние осей и колес, сходить на разведку к поврежденному ракетами участку дороги, проверить (а если надо, то и перебрать) четыре девальватора и машинку — один этот перечень предстоящих дел свидетельствовал, что у Красного Воруя путешественникам предстоит осесть на сутки, а то и на двое.

Постели устроили на палубе — поближе к сваленным возле мачты вещам. Спать пришлось в накомарниках.

Пробуждение ознаменовалось таинственным и весьма тревожным событием: одновременно выпутав головы из плотных зеленых сеток, Андрон и Димитрий увидели неподвижно стоящего на борту платформы рослого незнакомца. Его белая дзюдогама казалась розовой в лучах восходящего солнца. Лицо же… Собственно, в данном случае стоило говорить лишь о левой половине лица, поскольку правая представляла собой сплошной шрам: то ли результат тяжелейшего ожога, то ли печально известного таежным охотникам медвежьего поцелуя, когда вставший на дыбы зверь берет вас в объятия и единым лобзанием как бы схлебывает вашу физиономию, оставляя в лучшем случае висящие на ниточках глаза.

Очень неприятное зрелище.

Секунду незнакомец молча смотрел на оцепеневших путников, затем исчез. Если спрыгнул наземь (а куда еще?), то надо признать, что сделал он это совершенно бесшумно.

Димитрий кинулся к борту, но был остановлен коротким властным: «Стоять!» Хмурый Андрон, для которого подобные переделки, видимо, стали уже чем-то привычным, вручил напарнику плотницкий топорик, сам вооружился небольшим гвоздодером и знаками велел переместиться на противоположный конец платформы, причем осторожно, опасаясь атаки снизу. Не исключено, что незваный гость укрылся под настилом, откуда мог выстрелить или чем-нибудь ткнуть. Пробоин в днище хватало.

Заняв исходную позицию в носовой части судна, Уаров оглянулся. Андрон уже стоял на корме. Выждав мгновение, шкипер дал отмашку. Оба одновременно соскочили в разные стороны — сначала на сцеп, потом — как можно дальше — на трухлявые шпалы. Обернулись, присели. Вроде бы под платформой никто не прятался.

Выпрямились, огляделись. Нигде никого.

Трудно сказать, насколько такой маневр был оправдан. Разумеется, предполагаемый противник при всем желании не смог бы оказаться сразу на двух разных концах платформы. Зато ему представлялась прекрасная возможность расправиться с каждым поодиночке.

— Дачник? — спросил Димитрий, когда они сошлись с Андроном на том самом участке насыпи, куда, по идее, спрыгнул ужасноликий незнакомец.

— В дзюдогаме?

— Да они в чем только не ходят! Андрон подумал.

— Нет, — бросил он. — Я их тут почти всех знаю. Такую рожу я бы запомнил.

— Тогда кто? Спецназовец?

— Спецназовцы — в камуфле. Теперь озадачились оба.

— Может, из этих… из фанатов? — предположил Димитрий.

— Хм… — сказал Андрон. — С одной стороны, не тронул. Хотя мог… С другой, вроде бы рановато еще для фанатов. Ты вообще длину этой ветки представляешь?… Впрочем… смотря как по ящику сообщили. Если «между Красным Воруем и Слиянкой», тогда — да. Тогда вычислить недолго…

— Чем же он сюда добрался?

— А черт его знает!..

Полные недобрых предчувствий, позавтракали и принялись задела. Димитрия Андрон усадил чинить парус, а сам занялся осями и колесами. Вопреки опасениям, жизненно важные узлы уцелели. Видимо, выручили девальваторы. Одно дело, когда на рельсы рушится туша в несколько десятков тонн, и совсем другое, когда тот же вес идет чуть ли не как одна тысячная к номиналу. Остальные-то качества (прочность, упругость) сохраняются.

Примерно к половине девятого ремонтные работы были прерваны гулом авиационных двигателей. Кажется, многоопытный Андрон и здесь оказался прав: по всей вероятности, на место вчерашней антитеррористической операции сбросили десантуру. Пришлось опять подхватываться и в третий раз перетаскивать пожитки с места на место. Естественно, что ни один вертолет не появился над Красным Воруем. Вот если бы оставили груз на платформе — тогда, конечно, другое дело. Тогда бы появился обязательно.

Рискнули выбраться на бугор, но ничего оттуда не высмотрели. А когда уже шли обратно, начались события, Андроном не предсказанные: со стороны Слиянки послышалась густая пальба. Такое впечатление, что на исковерканных железнодорожных путях шел нешуточный бой за останки трагически погибшего экстремиста.

— С кем это они? — вслух гадал Димитрий. — И кто? Андрон хмурился и, надо понимать, гадал про себя.

К полудню стрельба утихла. Пришла пора обеда. К тому времени парус был залатан, колеса и оси — проверены. Но поесть спокойно так и не дали: на западе снова завыло, затрещало, заухало.

— Ну теперь точно всю насыпь разворотят… — упавшим голосом заметил Димитрий.

— Может, для того и затеяли, — посопев, ответил Андрон. — Концы спрятать. Поди потом разбери: была там платформа, не было…

После трапезы настал черед более тонких механизмов. Умелец возился с машинкой, раскладывая детали на газетке, а клиент сидел рядом и, затаив дыхание, следил за священнодействием. Иногда позволял себе деликатно подать голос.

— Скажите, Андрон… Мы ведь сейчас, вы говорите, в аномальной зоне и довольно близко к эпицентру…

— Умгу… — мычал Андрон, состыковывая нестыкуемое.

— То есть, если все окажется в порядке, я смогу отправиться прямо отсюда?…

— Смочь-то сможешь, а куда? Ты сначала на цель ее наведи, а тогда уж… Вот переберу, проверю — будешь опять эти хренотеньки крутить, пока не нашаришь, что там тебе нужно.

— А если не нашарю?

— Значит, на комод поставишь. Для красоты. На бледном лице пассажира отображался испуг.

— А у других? Получалось?

— Бывало, что и получалось…

Уаров малость успокаивался и почтительно умолкал, не смея более отвлекать. Ненадолго, правда. Минуты на две.

— Скажите, Андрон… Это ко вчерашнему нашему разговору. Вот вы сказали, что любая попытка исправить прошлое ухудшает настоящее…

— Умгу…

— И, стало быть, по-вашему, возможно обратное? Скажем, я сознательно хочу исковеркать прошлое, а настоящее в итоге улучшается?

— Почему нет?

— Но… это проверял кто-нибудь?

— Вот ты и проверишь.

— А вы сами? Неужели ни разу… в порядке эксперимента… Андрон насупился, свинтил воедино запчасть от будильника с запчастью от кухонного комбайна и придирчиво осмотрел получившееся.

— Будя! — прогудел он. — Наэкспериментировался. Что я тебе, собака Павлова?

Покосился на Уарова — и замер, увидев что-то за его плечом. Димитрий резко обернулся. Возле корявого ствола вербы неподвижно стоял и молча смотрел на них утрешний гость в дзюдогаме. Обоих снова ужаснула изуродованная половина лица незнакомца, похожая на схватившийся как попало гипс. Правый глаз напоминал червоточину.

Топорик и гвоздодер, по уговору, лежали рядом. Но пока вскакивали на ноги, таинственный соглядатай, по-прежнему не говоря ни слова, отступил за древесный ствол.

Двинулись к вербе, обходя ее с флангов, и никого за стволом не обнаружили. Может, в кроне засел? Вскинули головы. В белой робе среди зелени не спрячешься. Дупла вроде тоже нету…

— Клоун! — с отвращением подвел окончательный итог Андрон. — Нашел место ниндзю из себя корчить… И время…

При слове «время» Уаров встрепенулся.

— Слушайте… А вдруг у него тоже машинка? Вдруг это за нами следят откуда-нибудь… оттуда.

— Да запросто, — безразлично согласился Андрон. — Вот почему я и не дергаюсь. Какой смысл? Ну изменишь ты прошлое! Все равно ведь потом из будущего придут и по-своему перекурочат…


* * *

Эйфелева башня свела с ума не только Мопассана — она еще пыталась свести с ума и нашего Льва Толстого.

«Без всякой, какой бы то ни было надобности, — сокрушался граф, — составляется общество, собираются капиталы, люди работают, вычисляют, составляют планы; миллионы рабочих дней, пудов железа тратятся на постройку башни; и миллионы людей считают своим долгом взлезть на эту башню, побыть на ней и слезть назад; и постройка, и посещение этой башни не вызывают в людях никакого другого суждения об этом, как желание и намерение еще в других местах построить еще более высокие башни. Разве трезвые люди могли бы это делать?»

Если не углубляться в тонкие материи, классик прав во всем, включая последнюю фразу. Но откуда ж ему было знать, что, считая себя созидателем, человек сильно переоценивает собственную роль. На самом деле мы ничего не изобретаем, это изобретения используют нас в качестве родовспомогательного средства. Ну как еще, скажите, платоновская идея может воплотить себя в жизнь? Только пробравшись тихой сапой в наши извилины. В скандальном случае с Эйфелевой башней Мопассану было отчего сойти с ума, поскольку идея телевышки по недосмотру пустила корешки в мозгах раньше, чем идея передатчика.

Первый раз она пустила корешки еще в Вавилоне. Вот, кстати, где жуть была! Не то что о телевидении или там о радио — об электричестве народ понятия не имел. А они — башню строить! Глянешь на этот самый столп — чуть язык родной с перепугу не забудешь. Некоторые, кстати, забывали. Заговоришь с таким, а он лопочет в ответ не разберешь по-каковски…

Так вот, в отличие от яснополянского мудреца Андрон Дьяковатый никогда не пытался оценить целесообразность сооружения, над которым корпел в данный момент. Главное было отдаться работе и ни в коем случае не давать воли сомнению.

Димитрий же Уаров в этом смысле представлял собой полную противоположность самородку из Колдобышей. Критикан. Опасный критикан. Отчаявшись найти смысл жизни, он теперь искал повсюду его отсутствие. Ну и, понятное дело, находил.

Конечно, по уму следовало бы начать не с машинки, однако отладка четырех девальваторов — морока долгая, поэтому пассажира надлежало чем-нибудь занять, чтобы не болтался зря по лагерю и не отвлекал вопросами. Вот поди ж ты! Такой был скромный, молчаливый, когда отъезжали от Обума-Товарного, и таким оказался несносным говоруном…

Снова показав, за какие хреновинки крутить и в какую хренотень смотреть, Андрон полез под правый передний угол платформы. Димитрий же снова припал к линзе и забыл обо всем на свете. Координаты, выданные ему по секрету знакомым палеонтологом Кирюшей, давно затвержены назубок.

Потом его взяли за плечо.

— Погодите, Андрон… — забормотал он, продолжая лихорадочно наводить и подкручивать, как вдруг ощутил, что хватка у руки какая-то не совсем дружеская.

Вскинул голову, огляделся. Вокруг него стояли трое иноков не иноков — так, не разбери-поймешь. Все в черных рясах и столь же черных беретах. У двоих шеи охватывала собранная узлом на горле алая шелковая косынка. («Пионерский галстук», — содрогнувшись, вспомнил Уаров.) У третьего кумач был повязан на бандитский манер и скрывал лицо до глаз. Двое держали наготове помповые ружья, у третьего в правой руке имелся пистолет с глушителем, а в левой — свежий номер газеты с портретом самого Димитрия.

— Уаров? — инквизиторским голосом осведомился тот, что с газетой.

— Я… — ощутив предсмертную дрожь, не стал запираться Димитрий.

Но тут зловещая торжественность момента была нарушена: со стороны платформы, подталкивая автоматным стволом в спину, доставили Андрона. Шкипер держался вызывающе и вообще вел себя в лучших традициях революционной матросни, которую, если верить советскому кинематографу, хлебом не корми — дай мрачно побалагурить перед казнью.

— Что ж это вы, ребята, а? — глумливо увещевал Андрон. — С Президентом ряды смыкаете? Подполье называется…

— Иди…

— Иду… Слышь, а может, он вам еще и приплачивает?

— Ты нас с этим ублюдком не равняй! — неожиданно пронзительным голосом завопил конвоир. — Он вас из шкурных соображений уничтожить хотел.

— А вы из каких?

— А мы ради идеи!

— Слышь, командир… — обратился Андрон к тому, чье лицо скрывалось под алым шелком. — Ошибка вышла. Не тех вы взяли. А тех еще вчера вечером ликвидировали к едрене фене… Что ж вы, газет не читаете?

— Читаем, — гулким юношеским баском ответил замаскированный главарь и в доказательство шевельнул номером «Баклужинца». — Ни о какой ликвидации тут не сказано.

— Так газетка-то вчерашняя! — истово округляя глаза, вскричал Андрон. — Конечно, не сказано еще.

Вместо ответа предводитель посмотрел на Димитрия, потом на портрет. Спорить не имело смысла. Сходство было очевидным.

— Ну и что? — нашелся Андрон. — Ну, захотел мужик человечество уничтожить! Так вы ж сами поете: «Весь мир насилья мы разрушим…»

— Насилья, — многозначительно подчеркнул главарь.

— Так а я о чем? Сам посмотри, что вокруг делается! Геноцид, в натуре… Такое — да чтоб не разрушить? До основанья?…

— А затем? — процедил главарь.

— Что «затем»?

— Вы же никакого «затем» людям не оставляете!

— Нет, погоди, — судя по всему, Андрон выкладывал последние козыри. — Вы ведь не просто коммунисты! Вы коммунисты-выкресты! А как же «не убий»?

Рыжеватые брови презрительно шевельнулись в узкой щели между алым шелком повязки и черным сукном берета.

— Ты меня еще заповедям поучи! — надменно сказал главарь. Действительно, соблюдение заповедей Христовых часто зависит от обстоятельств. Так, в военное время исполнение их сплошь и рядом оборачивается прямой изменой Родине: попробуй «возлюби ближнего», когда идешь на него в атаку! Или «не укради», если приказано добыть «языка»! Или «не лжесвидетельствуй» — на допросе в плену! Или «чти отца и мать» — даже переметнувшихся к врагу! Единственный запрет, преступая который, ты не приносишь Отечеству ровно никакой пользы, это, конечно, «не прелюбодействуй». Можем ли мы назвать героическим поступок разведчицы, отважно переспавшей с начальником неприятельского штаба, если попутно не были нарушены заповеди «не убий», «не укради» и «не лжесвидетельствуй»?

Так что последняя фраза шкипера скорее навредила, нежели помогла. Властный кивок — и путешественников подтолкнули стволами к той самой вербе, за которой час назад бесследно растаял урод в дзюдогаме.

— Иех!.. — отчаянно вскричал Андрон. Будь у него на голове шапка, он бы и шапкой оземь шмякнул. — Ну вот куда бедному крестьянину податься? Президент — бомбит, вы — расстреливаете… А еще говорят: мы за народ, мы за народ…

— Кто они? — шепнул Димитрий, пока их прилаживали спинами к шершавой рубчатой коре.

— «Красные херувимы», — сквозь зубы пояснил Андрон. — Те, что на прошлой неделе Игната Фастунова грохнули, спикера.

— А за что они нас?

— Не во имя того мир разрушаем…

— Именем Пресвятой Революции… — вдохновенно завел главарь. Стволы поднялись, уставились.

— У, лодыри! — беспомощно выдохнул Андрон, не зная уже, чем уязвить напоследок. — Чужих заложников мочить! Стыдоба…

Дальнейшее даже трудно с чем-либо сопоставить. Ну, скажем, так: представьте, что в густое черно-красное варево плюхнули столовую ложку сметаны и быстро-быстро размешали. Некий белый смерчик прошел меж монашьих ряс, взвихрив их и разметав. Чей-то истошный ор, шальной выстрел — и картина вновь замерла. Теперь она изображала группу разметанных тел, а композиционным центром ее несомненно являлся давешний ужасный незнакомец. Весь в белом. Припавши на левое колено и упершись в траву левым же кулаком, он явно выжидал, не шевельнется ли кто из поверженных.

Никто не шевельнулся.

Тогда он сосредоточил внимание на прислоненных к вербе путешественниках. Странно: его изуродованное лицо показалось им на этот раз почти симпатичным. И не потому что похорошело, и даже не из благодарности — просто «Красные херувимы» в данный момент выглядели гораздо хуже.

— Прохор… — сипло назвался нежданный спаситель.

Глава 5. Они сошлись

Первым, как и следовало ожидать, опомнился шкипер.

— А ты кто, земляк? — с интересом спросил он.

— Я же тебе только что сказал, — терпеливо напомнил тот и как-то вдруг оказался на ногах.

Димитрий ахнул. Белые штаны Прохора были варварски разорваны в мотне и обильно смочены кровью. От одного предположения, что шальная пуля (выстрелить-то успели!) ударила бедолагу в пах, Уарову чуть не стало дурно.

— Вы… ранены?

Назвавшийся Прохором наклонил голову и с неудовольствием осмотрел повреждение.

— Зашьем, застираем, — успокоил он.

У Димитрия отлегло от сердца. Надо полагать, кровь была чужая, а ткань просто не выдержала рывка в момент особо резкого удара ногой.

— Нет, ну все-таки… — снова начал Андрон.

— Машинка цела? — бесцеремонно перебил его энергичный Прохор.

Андрон моргнул.

— Цела… если, конечно, ты по ней гачами своими не въехал.

— Не въехал. А девальваторы?

Ответил шкипер не сразу. Сначала, хитро прищурясь, еще раз изучил исковерканное лицо собеседника, сообразил, видать, что Прохору ничего не стоило, целый день прячась где-нибудь поблизости, подслушать все их беседы с пассажиром, — и лишь после этого соизволил отомкнуть уста.

— Левые — в порядке, — неспешно, с достоинством сообщил он. — Правый передний — вроде тоже. А задний я перебрал… почти. Отвлекли — сам, чай, видел.

— Значит, платформа на ходу? Вопрос остался без ответа.

— Кто ж ты все-таки будешь, мил человек? — задумчиво произнес Андрон.

Прохор досадливо скривил неповрежденную часть лица. Однако шкипера эта гримаса ни в чем не убедила.

— Думаешь, если ты «херувимов» пятками закидал, — ласково продолжал он, — то мы так тебе сразу и поверим?

— Могу и вас закидать, — предложил Прохор.

— А закидай! — с придурковатой готовностью откликнулся Андрон. — Мы люди привычные: то ракетами нас гвозданут, то к стенке поставят… То есть не к стенке — к вербе… Так что не стесняйся, милок, приступай.

— Хорошо, — процедил Прохор, уяснив, что иначе с мертвой точки не слезешь. — Меня наняли следить, чтобы с вами не случилось ничего плохого. Достаточно?

— Кто нанял?

— «Ёксельбанк».

— Эк ты! — поразился Андрон. — А что это ты так легко заказчика сдаешь?

— Есть на то причины, — уклончиво заверил незваный ангел-хранитель с кровавой дырой на штанах. — Еще вопросы будут?

Члены экипажа переглянулись.

— Нету, — буркнул Андрон.

— Тогда грузимся, — скомандовал Прохор. — Мотать отсюда надо, и как можно быстрее. А то еще и десантура нагрянет. — Приостановился, оглядел с тоской поле недавней битвы. — Уложил четверых мужиков ни за хрен собачий… — расстроенно произнес он. Последняя его фраза, признаться, озадачила Димитрия.

— Лучше, если бы это были женщины?

Прохор, стоявший к Уарову изуродованной половиной лица, свирепо покосился на любопытного червоточиной правого глаза.

— Ненавижу… — проскрежетал он.


* * *

В вопросах рукопашного смертоубийства Прохор несомненно был весьма искушен, и это давало повод предполагать, что грузчик из него никудышний. Так оно и оказалось. Даже хилый с виду Димитрий — и тот в смысле ухватистости представлял собой более серьезную тягловую силу.

Собственно, пожитков было немного, прекрасно обошлись бы и без помощника, но, во-первых, совместное перетаскивание тяжестей вообще сплачивает коллектив, во-вторых, обнаружив первую свою слабость, Прохор сразу стал в глазах путешественников как-то привлекательнее.

Ветер во второй половине дня наладился бортовой, и это давало определенную свободу маневра. План был намечен крайне рискованный, однако, по сути, единственно возможный: снова откатиться на дачные территории до развилки и едва ли не на глазах у «Экосистемы» устремиться в аномальную зону по соседней ветке.

Уарова с машинкой шкипер отправил на корму, ставшую теперь носом, сам же направился к стоящему у поручней новому члену экипажа. Из одежды на Прохоре были только белая куртка да набедренная повязка из подручного материала. Штаны с застиранной, но еще не зашитой мотней трепались на вантах.

— А «Ёксельбанку»-то какая прибыль, что мы целы будем?

— Зачем тебе?

— Так, любопытно…

Правая половина лица Прохора ничего не выражала, поэтому Андрон счел разумным сменить позицию и зайти слева.

— Кранты «Ёксельбанку», — помолчав, жестко молвил бесштанный телохранитель. — Вот-вот лопнет.

— И что? — не понял Андрон. — Не он первый… Прохор с сожалением покосился на него здоровым глазом.

— Устарелые у тебя понятия о бизнесе, — упрекнул он. — А имидж? А честь фирмы? Представь: люди доверили тебе свои деньги, а ты их, получается, растратил. Как после этого вкладчикам в глаза смотреть?

— Да, — признал Андрон. — Неловко…

— А тут как раз газета со статьей вышла. Что этот твой Уаров нашел способ отправиться в прошлое…

— Он нашел! — фыркнул Андрон.

— …и намерен уничтожить все человечество в зародыше, — невозмутимо закончил Прохор. — На корню.

— И что?

— И все… И никаких проблем. Нет человечества — нет «Ёксельбанка». А значит, и банкротства не будет.

— Застрелиться не проще? — с интересом спросил Андрон.

— А толку? Все равно совестно. Банк-то лопнул.

— Можно заранее…

— Какая разница? Хоть раньше застрелись, хоть позже, денег-то у вкладчиков от этого не появится! А так какой с тебя спрос? Раз человечества не было, то и банка не было.

— Да-а… — чуть ли не с уважением молвил шкипер, потирая двухдневную железную щетину на широком подбородке. — А тебе в этом во всем что за выгода?

— Заказ, — чуть ли не позевывая, напомнил Прохор.


* * *

Искусства, как известно, делятся на боевые и небоевые. К боевым относятся различные виды восточных единоборств, к небоевым — все прочее: литература, театр, ну и тому подобное. Бесполезность небоевых искусств очевидна. Попробуйте прочесть наехавшим на вас в темном переулке отморозкам что-нибудь из Иннокентия Анненского — и вы сами это поймете.

Иное дело боевые искусства. К ним, кстати, в последнее время причисляют пулевую стрельбу и гранатометание, поскольку и то, и другое, согласитесь, тоже представляет собой разновидность диалога. Обмен мнениями, если хотите, причем зачастую на интернациональном уровне. Не зря же международный язык ударов по печени в последнее время решительно вытесняет эсперанто.

На Востоке принято считать, что невозможно по-настоящему зверски убить противника, не достигнув предварительно вершин духовности. Походить на солдафона по нашим временам вообще романтично, а уж на японского солдафона — тем паче. И когда славянин принимается изучать какое-либо экзотическое душегубство, неминуемо срабатывает обратная связь: скажем, стоит освоить проламывание переносицы согнутым пальцем, как на тебя нисходит просветление.

Меняется отношение к миру, да и к самому себе. Если для европейца жизнь — это подарок, то для самурая — это долг, который надлежит вернуть по первому требованию, неизвестно, правда, кому. С юного возраста самурай ищет своего таинственного кредитора и, не найдя, как правило, расплачивается с кем попало. Обычно со старшим по званию. «Устав Вооруженных Сил» читали? Так вот у японцев это называется бусидо.

Словом, безразличие Прохора к себе как к части рода людского нисколько не удивило Андрона. За свою долгую жизнь встречался он и с такими. Но тему все же решил сменить.

— Что ж ты в белой робе по лесу шастаешь? Мог бы и что понеприметнее напялить…

— Понеприметнее — всякий дурак сможет, — с надменной ноткой откликнулся Прохор. Тут же, впрочем, сбавил тон, оглянулся на ванты, где сохла нижняя часть его амуниции. Опять мелькнула жуткая правая сторона лица. — Дурака свалял, — смущенно признался он. — Надо было что-нибудь на выброс, а я, видишь, новехонькие загубил… А с другой стороны, не голым же бегать…

Отношения явно налаживались. Каждый почуял в собеседнике родственную душу: профессионала, мастера своего дела — и теперь исподволь проникался к нему уважением.

— Охотой не увлекаешься? — как бы невзначай поинтересовался Андрон.

— Охотой?

— Ну, там… на крупного зверя… На медведя, скажем.

— Нет.

— А кто ж тебе так физию свез?

Андрон предчувствовал, что вопрос прозвучит несколько неделикатно, однако никак не предполагал, что до такой степени. Прохор дернулся и, по всему видать, с превеликим трудом заставил себя проглотить оскорбление.

— Несчастный случай, — соврал он через силу.

— Ага… — озадаченно молвил Андрон.

Зашедший в тупик разговор был удачно прерван призывным криком Димитрия Уарова.

— Неужто навел? — оживился шкипер, оборачиваясь.

Но нет, похоже, новость с настройкой машинки связана не была. Вскочивший на ноги Димитрий взволнованно указывал на что-то замеченное им за бортом. Андрон с Прохором, переглянувшись, поспешили на зов.

Несомненно, парусник уже вплотную приблизился к землям садового товарищества «Экосистема». В неглубокой ложбинке лежал навзничь изувеченный труп мародера с грушей-скороспелкой во рту. Путешественники молча проводили его глазами: Андрон — скорбно, Димитрий — испуганно. Прохор остался невозмутим, лишь пренебрежительно дернул левой щекой, как бы давая понять, что, будь он на месте дачников и застань мерзавца на месте преступления, применил бы совсем другие приемы.

Специалисты вообще ревнивы к чужим успехам.


* * *

К пяти часам достигли развилки. Безлюдные окрестности выглядели настолько идиллически, что мысль о засаде возникала сама собой. Андрону несколько раз чудилось, будто из-за наглухо оплетенного декоративным виноградом штакетника за ними наблюдают. Возможно, так оно и было. Наблюдали, держа наготове нелицензионные грабли и складывая особым образом смертоносные витки поливного шланга. Нападения однако не последовало. Скорее всего, дачники вовремя уразумели, что платформа вторглась на их территорию исключительно с тем, чтобы как можно скорее ее покинуть, — и, смирив инстинкты, решили не делать резких, а тем паче гибельных движений.

Не без труда переведя ржавые стрелки, перебрались на соседнюю ветку. Пролегала она стороной от водных угодий, поэтому Андрон, подрабатывавший, в основном, доставкой рыбаков к местам обильного клева, пользовался ею редко. Тем не менее рельсы и шпалы были и здесь вполне исправны. Мало того, чем дальше, тем исправнее они становились — то ли и впрямь попечением нечистой силы, то ли правы были эзотерики, утверждавшие, будто в глубине аномальных зон память металла заметно улучшается вплоть до полного излечения склероза, ведущего в обычных условиях к ржавению и деформации.

День клонился к вечеру, в рощах уже залегла ночь. На борту всяк занимался своим делом: Андрон разбирался со снастями, Димитрий крутил что было велено, Прохор чинил просохшие штаны, причем чувствовалось, что делает он это не впервые. Игла сновала бойко, сноровисто. Так и поблескивала, так и поблескивала…

— Черт… — тоскливо произнес Димитрий, отрываясь от линзочки своей дальнобойной машинки. — Она или не она?

Игла застыла, не завершив стежка. Прохор отложил рукоделие и медленно повернулся к Уарову.

— Ты что, бабу в прошлом ищешь? — Вопрос прозвучал то ли укоризненно, то ли угрожающе.

— Ну да…

— Зачем? Уаров замялся.

— Пристрелить, — ответил за него Андрон. Иногда он бывал удивительно циничен.

— Это правда?

— Ну почему обязательно пристрелить? — жалобно вскричал Димитрий. — Усыпить, перебросить в другое время…

Прохор недоверчиво посмотрел на него, понял, что собеседник не шутит, и, презрительно фыркнув, принялся шить дальше.

— Как? — мрачнея, спросил Андрон Уарова.

— Что «как»?

— Как перебросить?

— Ну… с помощью вашей машинки, разумеется…

— Ты ж мне ее одноразовую заказывал! Уаров со страхом посмотрел на умельца.

— Баламут… — безнадежно определил тот. — Ладно. Вы двое тогда поморячьте, а я посмотрю, что там в ней еще можно сделать.

Сходил принес газетку, чтобы было на чем раскладывать запчасти, и отодвинул Димитрия от агрегата. Тот потоптался немного за плечом мастера, а потом платформа пошла в поворот — и пассажир с телохранителем, бросив все, занялись парусом.

— Так почему не пристрелить? — сердито поинтересовался Прохор сразу по завершении маневра. — Оно и надежнее. У меня тут, кстати, недалеко ствол прихоронен.

— Женщина… — с укоризной напомнил Уаров. — Да и негуманно…

— А они с нами гуманно поступают?! — просипел Прохор и стал даже страшнее, чем был.

Димитрий отшатнулся.

Надо полагать, у Прохора от бешенства перемкнуло голосовые связки. Пару раз он беззвучно открывал и закрывал рот, потом молча повернулся и пошел дошивать.

— А я вот читал у одного четвертолога{9}, — как ни в чем не бывало подал голос Андрон, сосредоточенно разгребая узловатым пальцем разложенные на газетке детали, — будто Бог женщину вовсе не из ребра сотворил. Это только из приличия говорят, что из ребра, мол. Ребра-то у нас все на месте, хоть справа, хоть слева. Не веришь — пересчитай… В мужском организме есть только один-единственный орган без кости…

— Язык? — машинально спросил еще не отошедший от испуга Димитрий.

— Нет. Язык — это орган внутренний, он во рту живет.

— А что же тогда? Ухо?

— В ухе — хрящ. И потом уши-то и у баб есть.

— Гос-споди Боже мой!..

— Вот именно, — подтвердил Андрон. — И сразу все становится ясно. Думаешь, почему он так себя ведет, орган-то? А мы почему так себя ведем? Тоска по утраченной косточке, понял? Причем каждый свою ищет…

— Ну, мне эта тоска не грозит, — перекусывая нитку, невнятно заверил Прохор.


* * *

Беседу продолжили за ужином.

— Давай колись, раз начал, — добродушно предложил Андрон Димитрию. — Как ты это конкретно думаешь провернуть?

За бортом стелились длинные тени, плыли травянистые бугорки, перелетали какие-то пернатые пепельных оттенков, иногда попадалась поросшая высоким камышом, не пересохшая еще баклужина с корягой и диким утенком.

— Вы, конечно, слышали, что человечество когда-то прошло через бутылочное горлышко… — поколебавшись, начал Димитрий.

— Слышали, — сказал Андрон. — Дальше.

— А я не слышал, — сказал Прохор. — Что за горлышко?

— Образное выражение… Понимаете, было время, когда на земле обитало всего несколько человек… Правда-правда! Генетики установили, что все мы произошли от трех мужчин и одной женщины…

— От Евы, что ли?

— Ученые ее так и окрестили, — подтвердил Уаров. — Настоящее имя, разумеется, неизвестно… А ведь, если вдуматься, очень точный термин! — горестно перебил он сам себя. — Бутылочное горлышко. То есть человечество, по сути, джинн, вырвавшийся из бутылки. И зря… Рано или поздно оно само себя погубит. Отравит, взорвет…

— Ни хрена! — возразил Андрон. — Думаешь, почему до сих пор ядерной зимы нет? Да потому что навара с нее никакого! Невыгодна она, гибель человечества, можешь ты это понять?

— Тем более, — твердо сказал Димитрий. — Видите ли, я много думал… нет, не откуда в мире зло — с этим пусть богословы разбираются. Я думал, как это исправить… Принято считать, что во всем всегда виноват кто-нибудь один…

— Или одна, — не преминул уточнить Прохор, давно уже высматривая что-то в вечереющей лесостепи.

— Или одна… — не стал спорить Уаров. — Сталин, Чубайс, Портнягин… А потом, когда вник чуть поглубже, оказалось, что свято место и вправду пусто не бывает. Все ниши заполнены. Скажем, устранишь какую-нибудь историческую личность… Мысленно, конечно, мысленно, — поспешил уточнить он, обращаясь в основном к Прохору. — Глядишь, а на трон уже очередь в затылок выстроилась. Начнешь убирать по одному человечку, — с несчастным видом продолжал Димитрий, — уберешь всех до единого… Вот я и подумал: а что если одним и ограничиться? То есть не одним — одной… Если мы действительно все от нее произошли…

— Стоп! — неожиданно встрепенулся Прохор и, прервав трапезу, поднялся на ноги. — Я сейчас…

И канул за борт.

Андрон с Димитрием обеспокоенно привстали. Хотя беспокоиться было особо не о чем: ветер ослабел настолько, что догнать парусник пешком труда не составляло. Человек за бортом уверенным шагом направлялся к одинокому корявому дереву — полуживому, почти без листвы. Анчар этакий.

Алый шар коснулся горизонта, белая дзюдогама вновь казалась розовой. Кажется, Прохор что-то доставал из дупла.

— Я смотрю, он тут не первый раз шлындрает, — раздумчиво заметил Андрон, присаживаясь. — Тертый…

Вскоре Прохор вновь перемахнул борт — и уже не с пустыми руками. В левой у него теперь был средних размеров сверток.

— Вот, — удовлетворенно сказал Прохор, выпутывая из промасленных тряпок тупорылый пистолетище. Полюбовавшись, повернулся к Димитрию. — Обращаться умеешь или показать?

Глава 6. По шпалам, брат…

Солнце вставало, как с похмелья, багровое, мутное. Проснувшись, Андрон первым делом удостоверился, что за ночь никто из экипажа не пропал. Димитрий еще посапывал, свернувшись крендельком под старым ватником. Прохор, расположившись на корме, шлифовал и оттачивал свои смертоносные приемы. В чем мать родила. Ранняя пташка… Андрон устроился поудобнее и стал наблюдать. В следующий миг Прохор кинулся на палубу плашмя — и, не долетев до нее сантиметров пятнадцать, завис звездообразно. Руки и ноги раскинуты, подбородок устремлен вперед наподобие тарана триеры.

Левитация? Не может быть! Андрон передвинулся, чтобы посмотреть, чем это он там поддомкрачен — и в следующий миг все понял. Вот оно, оказывается, в чем дело! Не ногой уложил вчера Прохор кого-то из «херувимов», ох, не ногой…

Году этак в двухтысячном, будучи еще пацаном, Андрон раскопал выложенную в интернете анонимную статью некоего израильтянина по фамилии Рабинович (согласитесь, что подписать в Израиле таким манером газетный материал — все равно что никак его не подписать).{10} Речь шла о запрещенном во всех цивилизованных странах, исключительно мужском и безусловно изуверском виде восточных единоборств вин-дао-ян — единственном, где разрешены удары гениталиями. К сожалению, автор статьи не мог удержаться от скабрезности: цитировал лже-Баркова, вообще всячески веселил почтеннейшую публику. Тем не менее суть он изложил верно.

Давным-давно монахи одного из монастырей Шаолинь научились усилием воли подавать кровь в пещеристую плоть под таким напором, что детородный орган мгновенно достигал прочности закаленной стали. Собственно, детородным его уже назвать было невозможно — после первого месяца упражнений мужчина становился бесплоден до конца своих дней.

Если руку обычно сравнивают с мечом, то данную часть тела следует уподобить кинжалу.

О тайной философии вин-дао-ян практически ничего не известно (кстати, после первой публикации на эту тему пресса онемела, да и журналист Рабинович как в воду канул), однако есть причины считать духовную подоплеку учения абсолютно бесчеловечной. Уже то, что представители ее искренне убеждены, будто страшное оружие ближнего боя с древнейших времен использовалось нами не по назначению, так сказать, чревато выводами: равнодушие к женщинам, отказ от потомства и, естественно, от наслаждений. Какое уж тут наслаждение, если фаллосом пробивают стены и ломают об него бамбуковые палки! Здесь вин-дао-ян отчасти смыкает ряды с нашим Львом Толстым, чью «Крейцерову сонату» многие современники восприняли как прямой призыв против дальнейшего размножения рода людского.

В древнем Китае бытовали две (разумеется, тайные) разновидности упомянутого боевого искусства: южная и северная. Чем-то они друг от друга отличались, но чем именно, Андрон подзабыл. Кажется, южная школа применяла в бою постоянную эрекцию, а северная практиковала ее только в момент нанесения удара… Или наоборот?…

Тем временем Прохор закончил свои упражнения и, облачась в дзюдогаму, направился к мачте, под которой, как он полагал, еще почивали остальные члены экипажа.

Помня о загадочной судьбе израильского журналиста, Андрон счел за лучшее притвориться спящим.


* * *

С погодой на этот раз не заладилось. Над округой нехотя собирались комковатые, словно бы плохо процеженные облака, воздух остолбенел.

Димитрий и Прохор, предчувствуя недоброе, смотрели, как Андрон достает из дальнего загашника буксирный фал и вяжет на нем узлы.

— Ну не торчать же здесь на виду, — невозмутимо объяснил шкипер и, мурлыча народную песенку «По шпалам, брат, по шпалам, брат, по шпалам…», сошел с корабля. Свернутая на манер лассо бечева с узлами висела у него на плече.

Все четыре девальватора были отлажены. Вскоре платформа уже весила не больше тонны.

— А инерция? — с тревогой осведомился Димитрий.

— Не бери в голову, — посоветовал Андрон.

Беда с этими дилетантами. Кто им внушил, что девальваторы обесценивают один только вес, а масса-де остается прежней? Тем-то и отличается девальватор от антиграва. Любого продавца спроси — он подтвердит: уменьшаешь вес — уменьшаешь массу.

Нехотя, но впряглись.

— Картина Репина, — осклабился Андрон. — Ну-ка… «Эй, ухнем»… За-пе… вай!

Петь не стали. С натужным кряхтением наклонились вперед, едва не коснувшись лбами шпал, и кое-как стронули махину с места. Впрочем, потом платформа раскатилась, возникла возможность малость разогнуть хребты, даже начать беседу.

— Какой у тебя вообще арсенал? — сурово допрашивал Димитрия Прохор, воистину репинским жестом поправляя лямку на плече.

— Какой у него арсенал! — усмехался Андрон. — Носовой платок да зубная щетка…

— Хорош, нечего сказать, — покручивал головой Прохор. — В одних трусах — к саблезубым тиграм?

— Почему к саблезубым?

— Ну к саблезубой…

Нет, воля ваша, а что-то здесь не так. Пусть он даже исповедует свой дурацкий вин-дао-ян! Одно дело — чураться женщин в силу убеждений, но тут-то явно другое — тут застарелая личная ненависть к каждой представительнице слабого пола.

Черт его знает, что у него там приключилось с дамами. Отзанимаешься, бывало, в тренажерном зале, ну и заговоришь в душевой о бабах — так он так на тебя здоровым глазом зыркнет, что анекдот поперек горла станет…

Часам к десяти ветер очнулся, засуетился, не зная, куда метнуться, потом дунул зачем-то в направлении дачных участков. Одолеть его смогли бы разве что поморские шхуны, которые так когда-то и звались — «с Богом супротивницы». А железнодорожная платформа, оснасти ты ее хоть двумя мачтами, хоть тремя, намертво привязана к колее — как лавировать? Впрочем, нет худа без добра: не будь колеи — пришлось бы кому-нибудь торчать на корме и править.

— Ничего, ребята, — хрипел Андрон. — До того бугорочка, а там уж под уклон…

Слава Богу, не обманул. Действительно, за обещанным бугорочком платформа пошла самосплавом, то ныряя в одичавшие лесопосадки, то выскакивая из оных, то замедляясь чуть ли не до полного останова, то, напротив, разгоняясь так, что стыки стрекотали и дух захватывало. Вес, конечно, пришлось увеличить, поскольку ветер сегодня, по всему видать, твердо решил дуть только в лоб.

Команда, естественно, сразу поднялась на борт, стоило представиться такой возможности, и долго отдыхивалась. Тяжела ты, доля бурлацкая… Андрон передал Уарова в руки инструктора Прохора, а сам опять занялся машинкой. К тому времени, когда последняя деталька (не считая тех, что остались лишними) заняла свое место в бредовой конструкции, Димитрий тоже успел кое-чему обучиться. Вовсю уже собирал, разбирал, заряжал, разряжал и звонко спускал курок вхолостую.

В углу заныла, завибрировала двуручная пила.

— Да?… — сказал Андрон, щелкнув по зубцу и припав ухом к выгнутому полотну. — Здоровей видали!.. Новостей, надеюсь, нет?… Есть?… — Шкипер нахмурился. — Уволил?… Что, правда?… Это уже хуже… А когда? Сегодня утром?… Н-ну ладно… Спасибо, что звякнул… — Закончив разговор, застыл в тревожном раздумье.

— Что там? — спросил Прохор.

— Министра обороны сняли.

— Кто снял?

— Кто еще может снять? Президент, конечно.

— Может, совпадение?

— Да нет. Именно в связи со вчерашним. За провал антитеррористической операции… Так, говорят, и передали.

Передали, понятное дело, далеко не все. Вчерашним утром, когда сброшенная на поврежденные пути десантура мирно собирала парашюты, возле насыпи невесть откуда взялся репортер столичной газеты с фотокамерой. Сержант Очипок перекрыл утечку информации, но слишком энергично. Возник вопрос, куда девать труп. К тому времени со стороны Слиянки подкатила моторная дрезина с правозащитниками. Как водится, борцов за справедливость волновала не столько судьба Андрона, сколько судьба Димитрия. Заложнику-то любой дурак посочувствует, а ты попробуй террористу посочувствуй! Не зная, как быть в данном случае, лейтенант Миулин приказал дрезину обстрелять. Поскольку с правозащитниками увязался иностранец, дело запахло дипломатическим скандалом. Полковник Филозопов, которому немедленно обо всем доложили, схватился за голову и распорядился накрыть то, что осталось от дрезины, залпом реактивных минометов. Но тут Чумахлинская станция слежения сообщила, что над Слиянкой проходит китайский спутник-шпион, наверняка запечатлевший в подробностях заключительный этап операции. Генерал Белоснегов велел привести в боевую готовность располагавшийся в окрестностях Колдобышей единственный противокосмический комплекс Баклужино, и только вмешательство Президента спасло мир от крупного международного конфликта.

Обо всем об этом Андрон с Прохором узнали позже, а Уаров вообще не узнал.

— А-а!.. — с несвойственной ему доселе злорадной напевностью протянул он. — Засуетился муравейничек? Спохватились? Поняли?

С большим пистолетом в руке Димитрий стоял у мачты и демонически ликовал. Удивительно, какие подвижки в характере производит получасовое общение с оружием, хотя бы и незаряженным.

— Слышь… — с досадой сказал ему Андрон. — Ты сильно-то не гордись! Понадобилось Глебу министра снять — ну и снял. А мы с тобой только повод.

— То есть… — Уаров хотел было оскорбиться, но быстро сообразил, что версия Андрона тоже кое в чем привлекательна. — Вы хотите сказать, что… сняли — и ладно? Что бомбить нас уже не будут?

— Будут, — заверил Андрон. — Одно другому не мешает. Как раз тот, кого назначат, и начнет сейчас рвение свое показывать… Так что готовьтесь.

Телохранитель Прохор, не принимавший участия в этом, прямо скажем, не слишком содержательном для него разговоре, поглядывал по сторонам, предъявляя спутникам то миловидную, то страхолюдную половину своего лица.

— Может, прямо сейчас остановиться? — предложил он. — Там дальше опять пустоши пойдут, а здесь все-таки посадки.

— Да мы и так скоро остановимся, — успокоил Андрон. — Не век же нам под уклон катиться…

А с этим побоищем на шпалах, как хотите, все равно история загадочная. Полковник Филозопов, допустим, никогда особым умом не отличался, но Олежку-то Миулина как угораздило скомандовать огонь на поражение? В учебке, помнится, самый дисциплинированный был курсант, без приказа пальцем не шевельнет, всегда его нам, бывало, в пример ставили…


* * *

Парусник тормознули на самом дремучем участке лесопосадок. Вернее, он сам себя тормознул, зацепившись мачтой за сомкнутые аркой кроны. Будь у платформы полный вес и скорость побольше, сломило бы снасть, как спичку.

Взаимопожиралово, именуемое природой, выглядело здесь особенно красиво. Трясогузки гоняли ястреба. Видя, что со всей их бандой ему не сладить, хищник в конце концов улетел, но одна самая отчаянная трясогузка долго еще не могла уняться: воинственно взмывала, хорохорилась, свиристела, обещала при встрече клюв порвать…

Прохор, по своему обыкновению, сразу же сгинул с глаз. Сию секунду стоял на корме — и уже нет его там. И нигде нет. Надо думать, решил обойти дозором окрестности.

— Готова твоя машинка, — обрадовал Димитрия Андрон. — Садись и наводи.

Уаров мялся.

— Что не так? — прямо спросил умелец.

— Понимаете, Андрон, — смущенно сказал Димитрий. — Вы из-за меня попали в передрягу… платформу, наверное, придется ремонтировать…

— Да уж, — согласился тот. — Попали, так попали…

— Короче, вот. — На свет появилась сложенная вдвое бумажка. — Здесь номер счета. Немного, но на ремонт, я думаю, хватит… Мне-то уже не пригодится… Вам, впрочем, тоже, но вдруг промахнусь или с машинкой не слажу…

— Нет, ты уж, пожалуйста, сладь, — проворчал Андрон, принимая бумажку. Потом все-таки не выдержал, улыбнулся. — Вот кабы все клиенты так…

Похлопали друг друга по плечу, а когда обернулись, увидели, что на палубе возле трапа стоит задумавшийся Прохор. Словно бы и не уходил никуда. Правая половина лица ангела-хранителя, напоминавшая лунный пейзаж, была по обыкновению неподвижна, левая выражала меланхолию и скорбь.

— Все тихо? — спросили его.

— Да… — очнувшись, печально отозвался он. — Теперь да. Костяшки на правой руке были ссажены, лоб слегка оцарапан, а мотня белых дзюдоистских штанов разорвана и окровавлена.


* * *

Обезвреженная рощица шевелила ветвями, по издырявленным осколками доскам настила бродили упитанные солнечные зайчики.

— Нашел… — выдохнул Димитрий, отшатнувшись от линзы. Не веря счастью, снова прилип глазом к стекляшке.

— Ну-ка, ну-ка… — заинтересовался Андрон.

Прохор (снова в набедренной повязке) бросил стирку, привычным движением стряхнул руки над тазиком и тоже подошел.

— Дай-ка взглянуть… — Шкипер, бесцеремонно отстранив Уарова, присел перед машинкой. — Да-а… — уважительно вымолвил он наконец. — Справная бабочка! Горилла в чистом виде… Полюбуйся, — уступил он место Прохору.

Тот хищно припал к окуляру и не отрывался от него минуты полторы. Так, должно быть, смотрят в оптический прицел.

— Вообще-то калибр девять миллиметров… — в сомнении пробормотал он. — Ну, тут уж как повезет… В голову не стреляй, — озабоченно посоветовал он. — Там головенка-то… Смандражируешь — промажешь. Первый выстрел — в корпус. А контрольный, если понадобится, это уж потом…

Встал, потрепал ободряюще по предплечью и пошел к тазику — достирывать. Димитрий опасливо проводил его взглядом и повернулся к умельцу.

— Андрон, — понизив голос до шепота, обратился он. — А вы все-таки покажите мне, как потом совершить этот добавочный скачок… и перенести ее куда-нибудь… из того времени… Ну не хочу я никого уничтожать физически!

— А человечество? — поддел Андрон.

— И человечество тоже! Я хочу избавить его от убийств, предательств, от бессмысленной жестокости, ото всей этой крови и грязи, называемой историей… От ненужных мук…

— Чистый «Ёксельбанк»! — съязвил шкипер.

— Ну что же делать! — жалобно вскричал Уаров (опять-таки шепотом). — Что же делать, раз невозможно устранить всю эту мерзость, не устранив причины?! В конце концов, это как эвтаназия. Никто ничего не заметит…

— Твою бы доброту да в мирных целях… — мечтательно произнес Андрон. — А с этими как? Со зверушками… Так и будут друг дружку хрумкать?

Оба обернулись и стали свидетелями душераздирающего зрелища. Слетевший на корму лесной воробьишка сноровисто лущил о настил пойманного кузнечика — освобождал от хитина.

— Ну, эти сами пусть разбираются…

Далее разговор пришлось прервать — держа на вытянутых руках отжатые растопыренные штаны, подошел Прохор и принялся укреплять выстиранное на вантах. Потом взял тазик с водой и, сойдя по железной лесенке, унес в заросли — выплеснуть в какой-нибудь овражек.

Это он правильно. Что вода накапливает и хранит информацию, знает любой, кто смотрит телевизор. Но далеко не всем известно, что вода на нас еще и стучит. И всегда стучала. Капала. В инквизицию, в Третье отделение, в Святейший синод, в Комитет госбезопасности. Даже ментам.

Поэтому лучше выплескивать подальше.


Глава 7. Бытие наше дырчатое

Во второй половине дня над аномалкой закружил вертолет — судя по всему, разведчик. Должно быть, вновь назначенный министр обороны решил ответить на доверие Президента не бездумным рвением, как предположил Андрон, а демонстрацией высочайшей степени профессионализма. Тщательная подготовка операции — и никаких опрометчивых решений.

— У тебя машинерия выключена? — спросил Андрона Прохор.

— Без разницы, — буркнул тот. — У них же там все по науке, у вояк: радары, сонары. А мои машинки — лженаука. То есть как бы нету их: железка и железка… Вот платформу наверняка засекут.

— Так давай мачту снимем, чтоб от других не отличаться. Мало ли платформ на белом свете!

— На белом свете много. А в аномалке всего одна. И та моя.

— Та-ак… — Прохор призадумался. — А когда Димона отправить сможем?

— В прошлое-то? Сейчас прикинем. Еву он свою там нашарил… Теперь зафиксировать, навести поточнее… инструктажик ему напоследок… Часа через два.

— Хм… — Прохор был явно недоволен. — Тогда надо бы его с машинкой куда-нибудь подальше от платформы… в рощицу вон…

— Дело, — согласился Андрон. — А саму платформу отогнать подальше да раскулачить… девальваторы снять, еще кой-чего… Хотя нет, — с сожалением возразил он сам себе, — не успеем, пожалуй, с девальваторами.

Разведывательный вертолет прошел над самой рощицей. Злоумышленники проводили его взглядами.

— Я вот думаю, может, Димитрию условия им выставить? — предложил Андрон. — Время потянуть.

— Какие условия?

— Ну, пригрозить… уничтожу, мол…

— Поздно. Пригрозил уже.

— А поздно, так поздно, — бесшабашно сказал Андрон, которому вообще свойственно было веселеть в минуты опасности. — Тогда все на разгрузку!


* * *

Взгромоздившаяся на ель головастая ворона косилась одним глазом на поляну и с сожалением осознавала, что поживиться здесь, в сущности, нечем. Одни железки. Время от времени отворяла клюв и вместо «кар» произносила «кыв», причем тоненько-тоненько, меланхолично-меланхолично.

— Ну, удачи тебе, Димон, — сипло напутствовал Прохор. — Все, что могли, мы для тебя сделали.

Совместными усилиями Уаров был неплохо экипирован: ношеная землетрясенка с капюшоном, на ногах — неказистая надежная кирза. Привычный к портняжьему ремеслу Прохор вчера вечером раскроил и сшил из обрезков брезента наплечную кобуру. Растроганный Димитрий еще давился словами благодарности, когда, к общему неудовольствию, защебетала прислоненная к еловому стволу двуручная пила.

— Проститься не дадут, — сказал Андрон, беря переговорное устройство. — Да! Ты, Ильич?… А чего это ты вдруг?… Да-а?… А как выглядело? Выглядело, говорю, как? И не раскулачили? Что-то плохо верится. Заминировано? Да вы и заминированное раскулачите… А! Там и охрана была? И куда делась? Ну, спасибо… Спасибо, говорю! Слово такое вежливое…

— Что еще? — спросил Прохор.

— Похоже, взрывать нас будут… — известил Андрон, снова прислоняя пилу к дереву. — Только что мимо «Орхидеи» по нашей колее проехала самоходная тележка — вся в брезенте и под охраной.

— Охрана большая?

— Без понятия. Если дачники пропустили — значит, большая.

— А состав? Мужики?

— Ну, естественно… десантура.

— И где они сейчас? — продолжал допытываться Прохор. Левая половина лица его омрачилась.

— Проводили тележку до развилки, дальше не пошли. Так что абордажа не будет. Надо думать, людей поберечь решили.

— Ну, слава Богу… — с видимым облегчением выдохнул телохранитель.

Андрон взглянул на него с удивлением и тут же сообразил, что беспокоится Прохор не о себе, даже не о спутниках. Охрану жалко.

— А скорость у тележки?

— Ильич говорит, приличная.

— Тогда шеметом! — приказал Прохор. — Давай, Димон!

— Погоди, — Андрон достал из кармана рюкзака и протянул Уарову пакет соленых орешков. — На вот, возьми в дорожку… Может, тебе там эту любовь свою искать придется… по хвощам… Проголодаешься…

Димитрий дернул кадыком, глаза террориста увлажнились. Хотел сказать на прощанье что-нибудь трогательное, но, не найдя нужных слов, махнул рукой и потянулся к стартовому рычагу. Замер. Выпрямился, судя по всему, пораженный внезапной мыслью.

— Послушайте… но ведь вас же… тоже сейчас не станет…

— Сообразил! — всхохотнул Андрон.

— Не тяни время, — сквозь зубы посоветовал Прохор. Димитрий Уаров, с орешками в горсти, растерянно смотрел на благодетелей и бледнел на глазах.

— Нет… — выдохнул он. — Не могу…

— А человечество? — не удержался шкипер.

— Ну… — беспомощно проговорил Уаров, прижимая пакетик к груди. — Пусть уж тогда… Такой ценой… Нет.

— Кы-ыв… — жалобно поддержала его сверху ворона.

— А ну пошел без разговоров!.. — мгновенно лишившись голоса, просипел Прохор. — Я из-за тебя, козла, заказом рискую! Быстро, пока не заломал!

— Ломайте, — жертвенно согласился Уаров. Мраморное лицо его было прекрасно.

Но тут уже начал багроветь Андрон Дьяковатый, причем багрец стремительно переходил в синеву. Глаза шкипера угрожающе выпучились.

— Бя-гом!.. — страшно и широко разинув пасть, грянул он по-сержантски. Достал его Уаров. Крепко достал.

Не вынеся столь жуткого зрелища, оглушенный Димитрий на ощупь нашарил дрогнувшей рукой нужный рычаг — и поспешно, чтобы не сказать, суетливо, исчез из этого мира. Вместе с машинкой и пистолетом в брезентовой наплечной кобуре.

— С предохранителя снять не забудь… — запоздало крикнул вослед ему Прохор.

Вот потому-то и не любит народ интеллигенцию. Эта их перемежающаяся порядочность кого хочешь из себя выведет. Уж лучше цельные гармонические натуры, называемые также мерзавцами! От них, по крайней мере, знаешь, чего ждать.


* * *

Андрон вскинул на плечо рюкзачок с инструментами и уже сделал шаг к виднеющейся сквозь ветви насыпи, когда обнаружил, что спутник его стоит неподвижно, воздев натруженный убийствами указательный палец и таинственно выкатив левый глаз. Правый, как всегда, напоминал червоточину и чувств не выражал.

— Ты чего это?

— Тише… — прошипел Прохор в мистическом ужасе. Или в мистическом восторге. — Сейчас…

— Что сейчас?

— Все бабы сейчас навернутся… Разом!

Так, наверное, ослепленный Самсон, сдвигая поддерживающие дом столбы, сипел: «Умри, душа моя, с филистимлянами…»

— Делать тебе нечего! — с досадой сказал Андрон. — Видишь же: ничего не случилось. Значит, и не случится… Пошли с тележкой разбираться. А то долбанет посреди рощи — мало не покажется!

Спутник не услышал. Потом, по прошествии минуты, воздетый перст его утратил твердость, а левый глаз наполнился разочарованием, даже обидой.

— Промазал… — скорбно констатировал Прохор. — Говорил же ему: в корпус цель, а не в голову… При-дурок!

— Хорош горевать. Живы и живы. Пошли.

— Нет, но как это можно было? — не унимался Прохор. — Из такой пушки не завалить!

— Снайпера нашел… Да и не стрелял он, скорее всего.

— Как?!

— Так. Попробовал, видать, в другие времена перекинуть. Ох, чует мое сердце, пришибла она его. Бабочка-то — сам видел…

— Ну и кто он после этого?!

— Слышь! — сдерживаясь из последних сил, напомнил Андрон. — Тележка на подходе…

Прохор резко выдохнул и взял себя в руки.

— Ладно, — угрюмо подвел он итог. — Заказ я выполнил, а дальше уже их дело…

В молчании путники выбрались из рощицы и направились к платформе. Шли, не зная, то ли радоваться, то ли огорчаться.

— У тебя сотик в рюкзаке пищит, — сердито заметил Прохор.

— Откуда? — буркнул Андрон. — Я ими уж пять лет как не пользуюсь.


* * *

Выпутали мачту из веток и, мысленно благодаря Бога, что не дал им времени снять девальваторы, выкатили облегченную до предела платформу на место попросторнее. Прохор приволок откуда-то три мертвых тела в камуфле и живописно рассадил их на палубе. Подняли парус. Ветер с прежним упорством дул в направлении дачных поселков. Вскоре в лесопосадках пошли прогалы.

— Прыгаем! — скомандовал сиплый Прохор. — Вон она…

Действительно, вдали, на том самом бугорке, которым сегодня завершилось их бурлачество, навстречу паруснику бойко бежало по рельсам нечто небольшое и самоходное.

— Ну, прощай старушка… — Андрон, скривившись от жалости, похлопал по самодельному поручню. Подхватил рюкзачок и, сойдя по ступенькам железной лесенки, соскочил на твердую землю. Скорость была еще невелика.

Прохор лесенкой пользоваться не стал и, по своему обычаю, просто махнул через борт.

Приостановились, глядя вослед уходящему в последний путь кораблю — и у обоих защемило сердце. Вроде все рассчитали правильно: на глазах многочисленных (возможно, в том числе и зарубежных) наблюдателей отчаявшийся террорист шел на таран, столкновение предстояло не в рощицах, а среди чиста поля, — и однако, видя удаляющуюся корму израненного, издырявленного одномачтовика, гордо идущего на верную гибель, трудно было не чувствовать себя подлецом.

— Сходил, называется, до Слиянки, — заглушая голос совести, Андрон крякнул. — Да, удружил мне Димитрий… Дальнобойные машинки теперь точно запретят. А то и все разом… У них ума достанет. И на что жить?

— А счет? — напомнил Прохор, видимо, ухитрившийся подслушать и этот разговор шкипера с пассажиром. — Он же тебе номер счета оставил.

— Думаешь, на новую хватит? — Осунувшись, Андрон неотрывно смотрел на уменьшающийся латаный парус.

В небесах опять заревело, засвистало. С вертолета-разведчика тоже, видать, заметили, что преступная платформа рискнула покинуть свое логово и сама ринулась навстречу опасности.

— Может, она, тележка эта, где-нибудь там с рельс сошла? — с надеждой предположил Андрон — и в этот миг грянуло. Никто не знает, сколько ящиков с боеприпасами загрузили вояки на маленький колесный брандер, но громыхнуло знатно. Долбануло — как из динамика.

Вспучилось грязноватое пламя, в воздух начали всплывать доски, трупы, оси, колеса, треть мачты с обрывком вантов — и Андрон отвернулся. Что-то простонало над головами и во что-то с хрустом влепилось. В рощице завопила насмерть перепуганная ворона. Потом обломки вдалеке стали оседать, перспектива очистилась, и только пожар продолжал полыхать на путях. Стало потише.

— Хорошо еще не назвал ее никак, — перехваченным горлом выдавил Андрон. — Хотел ведь назвать…

— Кого?

— Платформу… Какой-никакой, а корабль…

— Слушай, ну сотик же надрывается! — не выдержал Прохор.

— Нет у меня сотика! — огрызнулся Андрон и осекся. Чертыхаясь, сбросил с плеча рюкзак, расстегнул, раскрыл. Зудящий звук стал громче, отчетливей. Умелец сунул руку в недра мешка — и выудил оттуда неописуемый артефактик явно собственноручного изготовления. Вещица стремительно подрагивала рубиновым глазком и легонько жужжала.

— Вот те хрен… — изумленно выдохнул самородок и вскинул глаза на Прохора. — Зря ты, выходит, огорчался. Все ему удалось.

— Что это за…

— Это-то? Да, видишь… Заказал мне один чудик хренотеньку, чтобы она его о конце света предупредила… в смысле — мигнула, бибикнула…

— А то бы он без нее не понял!

— Ну мало ли… Вон в любом киоске определители настроения продают. Ну кто, скажи, лучше тебя знает о твоем настроении? А все равно покупают. Так и тут.

— Погоди… — Смертоносная пятерня сомкнулась на предплечье умельца. — Что-что, ты говоришь, Димону удалось?

Андрон едва не выронил артефакт.

— Как что? Человечество уничтожить.

Пальцы, помедлив, разжались. Прохор поглядел на трухлявые шпалы, на взмывший в зенит вертолетик, оглянулся на дымящиеся обломки платформы.

— Непохоже, — холодно заметил он.

— Ясно, что непохоже, — берясь свободной рукой за поврежденное место, недовольно отозвался Андрон. — Видишь? — предъявил он продолжающее зуммерить изделие. — Мигает! Как мигнет разок — так конец света… И тут же отбой.

— Отбой чего?

— Конца.

— Не понял…

— Сейчас объясню, — пообещал Андрон. — Про парадокс дедушки слыхал?

— Дедушки?…

— Ну, это когда ты отправляешься в прошлое и убиваешь там своего дедушку…

— Что, и такой заказ был? — вконец ошалел Прохор.

— Да нет же! Это для примера… Ну вот прикинь: отправился Дима в прошлое, убрал оттуда единственную женщину… Так?

— Так.

— Значит, что? Значит, нет человечества. А не было человечества — не было и Димы… Так или нет?

— Так…

— А не было Димы, значит, никто не отправлялся в прошлое, никто никого не убирал… А раз не убирал — опаньки! — есть человечество. Вот они, мы с тобой, стоим разговариваем.

— Ну… — Левый глаз бойца очумело помаргивал чуть ли не в такт рубиновому огоньку.

— Но раз стоим разговариваем, то, значит, Дима-то все-таки отправился в прошлое! Сами отправляли. А раз отправляли…

— Т-то есть… полсекунды мы существуем, а полсекунды…

— Да! — радостно вскричал Андрон. — Вот тебе и весь парадокс! Так и знал, что и тут нас дурят!


* * *

Каким именно образом удалось Димитрию Уарову заткнуть пресловутое бутылочное горлышко, не позволив джинну человечества вырваться наружу, видимо, останется загадкой. Скорее всего, выдворил бедную женщину из родного неолита в какой-нибудь кембрий (хорошо еще, если не мел), а пистолетом, надо полагать, так и не воспользовался — характер не тот. Хотя, конечно, мог и пальнуть с перепугу.

Гадать о том, что стало с ним самим, занятие малополезное и, прямо скажем, неприятное. Настроение оно не повысит. Если по завершению хронотеракта Уаров остался лицом к лицу с волосатыми разъяренными Адамами, то, несомненно, был грубо зарублен на месте каким-либо примитивным орудием. Если же он и сам отправился с Евой неизвестно куда, то почти наверняка пал от ее руки. Романтический вариант (Ева + Димитрий =…) исключен изначально, поскольку чреват восстановлением человечества, что, в свою очередь, опровергается бибиканьем и миганием Андронова артефакта.

А с другой стороны, интеллигентика этого и в Баклужино рано или поздно пришибли бы. Что в лоб, что по лбу. Поди теперь пойми, прав был или не прав старый шкипер, предупредивши сразу после обстрела: «Пожалеешь еще…» Трудно сказать, что предпочел бы сам Уаров: удар кремневым рубилом или прямое попадание ракеты «воздух — земля».

Тем не менее, снова увидев под елью оттиснутые в мягкой почве следы четырех ножек исчезнувшей машинки, Андрон Дьяковатый испытал легкую грусть и даже виноватость. Вспомнилось, как, беспомощно улыбаясь, Димитрий нелепо вздергивал верхнюю губу и подвертывал нижнюю. Опустела поляна. Ворона после взрыва тоже убралась — то ли от греха подальше, то ли к греху поближе.

— Н-да… — нахмурившись, вымолвил Андрон и с озабоченным видом повернулся к сваленному грудой скарбу. — Ну и как теперь отсюда все это вызволять?

Поглядел на Прохора. Тот по-прежнему пребывал в раздумье, переходящем временами в тяжкое недоумение.

— То есть это что же? — проговорил он почти с возмущением. — Это получается, что теперь наша жизнь как бы дырявая? В прорехах?

— Можно сказать и так, — согласился Андрон.

— А почему же мы тогда этих прорех не замечаем? — Прохор осекся. — А-а… — осененно протянул он чуть погодя. — Вроде как фильмец смотришь, да? Кадры ведь тоже быстро мелькают…

— Н-ну… не совсем поэтому, — Андрон поморщился. — Тут хоть быстро, хоть медленно. Просто человечества-то в этих прорехах нету. Как ты что заметишь, если нет тебя?

Прохор оцепенел вновь.

— Да не майся ты! — Андрон опрометчиво ткнул его кулаком в плечо, чуть запястье себе не свихнул. — Заказ ты по всем пунктам выполнил… Кстати, — спохватился он. — Тебе, может, свидетель нужен? Нутам, в «Ёксельбанке»… подтвердить…

Прохор очнулся, разомкнул спекшиеся губы.

— Да, пожалуй… — выдавил он. — Вообще-то мне везде на слово верят, но… Лучше, если специалист объяснит.


* * *

Загодя снятое с героически погибшей платформы барахло уберечь не удалось бы в любом случае. Было ясно, что, оставив оцепление на месте взрыва, вояки, скорее всего, прочешут и рощицу, объявленную в прессе последним плацдармом террористов. Даже если схрон не привлечет их внимания, за вояками в лесопосадки как пить дать нагрянут «черные копатели» и многочисленные фанаты Димитрия Уарова, не говоря уже о дачниках.

Поэтому, посовещавшись, поступили так: наиболее ценными вещами набили два рюкзака, а остальное сложили в овражек, слегка забросав еловыми лапами. Затем Андрон с помощью верной двуручной пилы дозвонился до Ильича и выдал точные координаты тайника, восстановив таким образом добрые отношения с «Дикой орхидеей».

Приторочив пилу к рюкзаку (средство связи могло еще не раз понадобиться), влезли в лямки и двинулись в направлении рыбацкого поселка Прикольный, что на реке Ворожейке.

— Значит, думаешь, так он в нее и не шмальнул ни разу? — расстроенно спросил Прохор.

Андрон покосился на спутника, но правая половина физиономии идущего рядом была по обыкновению статична. Жуть. Как будто полголовы в станок замотало. Вместе с ухом.

— Прохор, а ты не разведенный?

— Холост.

— А с чего ж ты тогда баб ненавидишь? Вин-дао-ян?

Вопрос был задан не без опаски, но, слава Богу, особого впечатления не произвел. Наймит «Ёксельбанка» воспринял его с обычным безразличием.

— Да видел я, что ты подсматриваешь, — ворчливо успокоил он умельца. — Утром тогда, на палубе. — Помолчал, вздохнул. — Нет, тут другое…

Бывший шкипер решил уже, что больше об этом ничего не услышит, когда Прохор заговорил вновь.

— Вин-дао-ян, — несколько сдавленно поделился он, — это школа наша, мужская. А есть еще женская — вин-дао-инь…

— И что? — невольно понизив голос, спросил Андрон.

— Да все то же самое, — угрюмо ответил Прохор. — Только у них вместо ударов захваты…

И как бы невзначай тронул кончиками пальцев правую изуродованную половину лица.

Андрон потрясенно посмотрел на спутника и тут же отвел глаза. Больше вопросов на эту тему не задавал.


* * *

Привал устроили на бугорке, не скрываясь. Все равно внимание общественности было пока что целиком приковано к обгоревшим обломкам платформы. Прохор тут же сбежал в балку, где, раздевшись догола, принялся совершенствоваться в своем высоком искусстве. Временами слышен был треск ломающегося деревца. Андрон распотрошил рюкзак и, развязав пластиковый кулечек с белым мусором, занялся помигивающим жужжащим артефактиком.

Увлекшись, не заметил, как минуло полтора часа.

— Что-то хитрое у тебя получается, — уважительно заметил вернувшийся из балки Прохор.

— Получается? — задорно переспросил самородок. — Скажи лучше: получилось… Глянь!

Помигивающая жужжалка обзавелась окулярчиком.

— Прицел-то зачем? — не понял Прохор.

— Вот ты давеча насчет прорех помянул, — возбужденно пояснил Андрон. — А мне интересно стало: что ж в этих прорехах-то?

— Как «что»? — опешил Прохор. — Ничего. Сам же говорил.

— Э, нет! В прорехах только человечество исчезло. А природа — как была, так и есть. Представляешь, благодать? — С этими словами изобретатель приложил окуляр к глазу — и надолго замер. Лицо его становилось все задумчивей и задумчивей.

— Что там? — полюбопытствовал Прохор.

— На… — как-то неуверенно предложил Андрон, протягивая вещицу.

Прохор взглянул в окуляр и отпрянул.

— Кто такие? — оторопело вырвалось у него.

— Хм… — Умелец ошеломленно подергал себя за мочку уха. — Вишь ты… — пробормотал он. — Выходит, прав был Димитрий!

— В чем?

— Ну… свято место пусто не бывает… все ниши заполнены… Как он еще говорил? Уберешь короля, а на трон уже очередь в затылок выстроилась.

— Так что там за уроды?

— А черт их разберет! Ниша-то от человечества пустая осталась. Ну вот, стало быть, эти ее и заполнили.

Андрон умолк. Упрямые обветренные губы дрогнули в скорбной улыбке. Все-таки не зря сгинул Димитрий в своем неолите. Благодаря ему противоестествоиспытатель мог теперь утверждать почти наверняка: во имя чего бы ты ни курочил прошлое — результат отрицательный. То есть тоже результат.

Уяснив, что продолжения не будет, Прохор еще раз припал к окуляру, но надолго даже его железных нервов не хватило — сплюнул от омерзения и вернул изделие изобретателю.

— Нет, — искренне выдохнул он. — Уж лучше мы!



ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги