«Если», 2012 № 08

Кен Лю Исчисляемый

Иллюстрация Андрея БАЛДИНА

Большинство людей сочли бы этот момент рациональным, подумал Дэвид.

Комната для допросов выглядела совсем как в телесериалах: все выкрашено серой краской, из мебели только стол и складные стулья, залитые резким светом ярких люминесцентных ламп. Но в сериалах никогда не упоминался запах антисептика для мытья полов, безуспешно пытающийся замаскировать пропитавший все запах отчаявшихся, потных тел, прошедших через эту комнату.

Сидящая за столом напротив женщина-адвокат разговаривала с его матерью, которая рядом с ним тихонько плакала. Она, наверное, думала, что они обсуждают нечто очень важное и адвокат дает здравые советы, но Дэвида ее слова мало интересовали. Время от времени его сознания достигали обрывки их разговора, и он позволял им проплывать мимо, как листьям в пруду.

…психологическая оценка… он останется в системе для несовершеннолетних…

Дэвид не смотрел на лицо адвоката. Он редко находил что-либо полезное в лицах людей. Его больше заинтересовали пуговицы на ее синем пиджаке. Там были три большие пуговицы, все черные. Верхняя и нижняя — круглые, а средняя — квадратная.

…немного странный… тихий, робкий, застенчивый…

Он не тревожился. Он не испугался, когда сирены зазвучали все громче, и мать открыла дверь, и вспышки полицейских мигалок хлынули в гостиную, где он сидел на кушетке и ждал. Мать была в ужасе и смятении, а малышка, ощутив ее тревогу, снова заплакала. Он стал ее баюкать и попытался объяснить, что плакать нет причины. Большинство моментов не рационально, шептал он ей, и этот не исключение.

…недиагностицированный… высокофункциональный… на фоне жестокого обращения…

Наверное, дизайнер намеревался сделать квадратную пуговицу такого же размера, что и круглые. Это старая проблема: квадратура круга. Может быть, такой дизайн подразумевал шутку? Но вряд ли. Чужой юмор его всегда смущал. Возможно, дизайнера эта проблема интересовала так же, как и его, — как заявление о красоте математики, подсмотренной сквозь вуаль.

…прошение… досудебное слушание… необходимая оборона… показания экспертов…

Разумеется, возвести круг в квадрат невозможно. Для этого нужен квадратный корень из «пи». Но «пи» — число не рациональное. Оно даже не просто иррациональное. Оно не конструктивное. Оно не алгебраическое, поэтому неспособно стать корнем какого-нибудь полинома, змеящегося по декартовой плоскости. Это число трансцендентное. И все же тысячи лет люди бились над бессмысленным делом, пытаясь достигнуть невозможного.

Он устал стремиться к невозможному — сделать мир рациональным.

Почти все числа в мире трансцендентные, как «пи», но большинство людей не обращают на это внимания. Они озабочены рациональными числами, хотя те всего лишь рассеяны бесконечно малыми островками в трансцендентном море.

Его разум дрейфовал куда-то из точки настоящего, и он не стал его удерживать. Эти предположительно рациональные моменты его не интересовали. Они составляли такую малую часть жизни…

Сколько он себя помнил, у него всегда были проблемы с людьми. Он думал, будто понимал то, что они ему говорили, но часто оказывалось: это не так. Слова иногда имели смысл, противоположный толкованию в словаре. Люди злились на него — как ему казалось, без причины, — хотя он слушал очень внимательно и отвечал как можно осторожнее. Он никак не мог вписаться в этот мир. Его злили и приводили в отчаяние кажущаяся нерациональность мира и тот факт, что для него мир не имел смысла столь же значительного, как для других. И тогда он ввязывался в драки, в которых не мог победить, потому что не понимал, зачем дерется.

— И что это значит? — спросила Бетти. — С Дэвидом что-то не в порядке?

Дэвид почувствовал, как мать сжала его руку. Он был рад, что и для матери слова директора школы тоже не имеют смысла.

— Ну, я бы так не сказал. Не совсем так. Дэвид продемонстрировал трудность к установлению контакта со сверстниками. Он воспринимает все настолько буквально, что… Мы лишь считаем: его следует правильно оценивать.

— С ним все в порядке, — заявила Бетти. — Он робкий. Вот и все. Его отец умер. Такое на кого угодно хоть немного, но повлияет.

Постепенно до него дошло, что люди ведут два разговора одновременно: один словами, а другой сигналами, выглядящими нелогично, — интонациями, углом наклона головы, направлением взгляда, скрещиванием ног, переплетением пальцев…

Он оказался глух к этому языку внутри языка, не имея понятия о правилах, которые все воспринимали как должное.

После долгих мучений он все же сформулировал точные аксиомы и вывел сложные теоремы насчет другого, бессловесного языка. У него ушли годы проб и ошибок, чтобы создать систему более-менее работающих правил. Следуя им, он не привлекал к себе внимания. Он научился создавать видимость того, что пытается, но не очень упорно. И это сделало среднюю школу безопасным местом — по большей части.

В идеале, он хотел бы получать четверки по всем предметам, чтобы раствориться в анонимности толпы, но с математикой это было очень трудно. Ему всегда нравилась математика за ее конкретность, рациональность, четкое ощущение правильного и неправильного. Сделать сознательную ошибку в контрольной работе было выше его сил. Это выглядело предательством. Лучшее, что он смог придумать, — стирать ответы на несколько задач в каждой контрольной, уже решив их все.

— Дэвид, задержись, пожалуйста, после уроков, — попросила мисс By, когда прозвенел звонок. Несколько учеников бросили на него мимолетные взгляды, гадая, в какую неприятность он вляпался. Но класс быстро опустел, а Дэвид остался в одиночестве за партой.

Мисс By, студентка-практикантка, оказалась в школе всего на семестр. Молодая и красивая, она школьникам понравилась. Мисс By еще не успела набраться циничности, и ученики пока были ей интересны.

Она подошла к парте и положила перед ним листки с контрольной.

— У тебя на последней странице правильные ответы, но ты их стер. Почему?

Дэвид осмотрел страницу. Она была пуста. Как же мисс By узнала? Он всегда соблюдал осторожность: легко нажимал на карандаш и тщательно стирал, оставляя как можно меньше следов — так он поступал со всем в жизни.

— Обходя класс во время контрольной, я увидела, что ты написал правильные ответы. И ты закончил решать задачи намного раньше остальных в классе. Потом ты просто сидел, глядя перед собой, пока половина учеников не сдала контрольные. И я увидела, как ты стираешь ответы, прежде чем сдать свою работу.

Дэвид промолчал. Ему нравилось, как его омывает голос мисс By. Он представил его в виде графика полинома, плавно поднимающегося, а потом опускающегося. Паузы в ее речи были корнями — в тех местах, где график пересекал ось «х».

— Знаешь, нет ничего плохого в том, чтобы чем-то интересоваться. — Она опустила руку ему на плечо. От нее пахло свежевыстиранным бельем, летними цветами. — Уметь что-то делать хорошо.

Уже очень давно никто не обращал на него внимания просто так, а не после того, как случалось что-то плохое. Он даже не сознавал, насколько ему этого не хватало.

У Дэвида была единственная фотография отца, снятая в день окончания средней школы. На его худом теле шапочка и мантия казались велики на несколько размеров. Лицо с мелкими чертами было еще мальчишеским, переносица тонкая и хрупкая. Он не улыбался в объектив. Глаза казались испуганными, устремленными на что-то бесконечно далекое. Возможно, он думал о Дэвиде, тогда еще почти незаметном под одеждой Бетти. А может быть, он увидел тот грузовик с отказавшими тормозами, который собьет его вечером по дороге домой, когда он будет возвращаться с работы.

Глаза у него были голубые, с длинными ресницами, совсем как у Дэвида.

Когда Джек видел эти глаза, он всегда впадал в ярость — и трезвый, и пьяный:

— Ты чертов слабак и размазня, совсем как твой папаша.

Поэтому Дэвид научился не смотреть Джеку в глаза и всегда старался отворачиваться, когда тот был рядом. В некоторые вечера это срабатывало. Но не сегодня.

— Смотри на меня, — приказал Джек.

Они ужинали. Бетти кормила малышку на кушетке. За столом сидели только они двое. В углу громыхал телевизор, выдавая вечерние новости.

— Я тебя кормлю, одеваю и даю крышу над головой. И самое малое, что я могу просить за это, — немного уважения. Сиди прямо и смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!

Дэвид повиновался. Он попытался убрать с лица всякое выражение, а взгляд сосредоточить на чем-то за спиной отчима. И считал, через сколько секунд Джек взорвется. В каком-то смысле он даже испытывал облегчение. Тяжелее всего каждый вечер было ожидание. Неопределенность из-за незнания, в каком настроении Джек вернется домой и что станет делать. Но теперь ожидание кончилось. И ему осталось только терпеть.

— И не смей насмехаться надо мной, дерьмо мелкое! Ты напрашиваешься на трепку.

Бетти ушла с малышкой в спальню. Она всегда уходила, когда в голосе Джека появлялась эта характерная интонация.

А Дэвиду захотелось, чтобы он был ростом с отчима, с такими же толстыми бицепсами, мозолистыми костяшками пальцев и плоским носом, которому и удары нипочем. И чтобы у него были когти и острые зубы.

— Георг Кантор стал первым, кто всерьез задумался над понятием бесконечности, — сказала мисс By.

«Клуб математиков» был секретом Дэвида. Приходя сюда, он рисковал. Вступая в любой клуб, ты раскрываешь что-то о себе, делаешь себя уязвимым, если твоя задача — раствориться, не оставлять следов. Он мог представить, как стал бы насмехаться Джек, если бы узнал.

«Решил, что ты умный, да? — Он представил злобный взгляд Джека, его желтые зубы и запах перегара изо рта. — Совсем как твой папаша. Только посмотри, куда довел его умишко, когда он не сумел удержать член в штанах».

— Он задумался о размере бесконечности, — продолжила мисс By. — Человеку трудно представить бесконечность, но Кантор дал нам возможность быстро взглянуть на нее и удержать в сознании, пусть даже на секунду.

Как по-вашему, что больше: бесконечный набор всех положительных рациональных чисел или бесконечный набор всех натуральных чисел?

Вполне естественной кажется мысль, что положительных рациональных чисел гораздо больше, чем натуральных. В конце концов, только между нулем и единицей имеется бесконечное количество рациональных чисел. И между каждой последовательной парой натуральных тоже бесконечно много интервалов. Бесконечность, умноженная на бесконечность, должна быть больше, чем просто бесконечность.

Великим озарением Кантора стало то, что всё не так. Есть способ отобразить каждое натуральное число относительно положительного рационального числа таким образом, что будет видно — оба набора одинакового размера.

Положительное рациональное число имеет форму p/q, где р и q — натуральные числа. Следуя вдоль стрелок на графике, мы можем быть уверены, что каждое положительное рациональное число будет рано или поздно пронумеровано на зигзагообразном пути через плоскость (пропуская любые повторения): первое 1/1, второе 2/1, третье 1/2, четвертое 3/1, пятое 1/3, шестое 4/1, седьмое 3/2, восьмое 2/3, и так до бесконечности. Подсчитывая их, мы отображаем каждое натуральное число относительно положительного рационального. И хотя кажется, что вселенная рациональных чисел будет намного больше вселенной натуральных чисел, оказывается, что они одного размера.

Но Кантор приводит еще более странный аргумент. Используя тот же метод, можно показать, что в интервале от 0 до 1 существует столько же рациональных чисел, сколько и всех рациональных чисел.

Просто немного изменив путь, чтобы всегда оставаться ниже линии p=q, мы сможем пересчитать все рациональные числа между 0 и 1. Поскольку здесь отображение один к одному, или биективное (биекция), между натуральными и положительными рациональными числами и биекция между натуральными и рациональными числами в интервале от 0 до 1, мы знаем, что все наборы имеют одинаковый размер, или одинаковую кардинальность. Кардинальное число набора всех натуральных чисел называется алеф-ноль, по названию буквы «алеф» в ивритском алфавите.

Алеф-ноль заводит нашу интуицию в тупик. На графике вверху видно, что все рациональные числа между 0 и 1 занимают половину плоскости всех рациональных чисел, а остальные рациональные числа находятся на второй половине, и при этом одна половина не больше другой или всей плоскости. Разделите бесконечность пополам, и у вас все равно останется бесконечность. Превратите числовую прямую в плоскость, умножьте бесконечность на бесконечность, и все равно у вас получится бесконечность одного и того же размера.

Значит, можно утверждать, что часть способна быть такой же большой, как и целое. И что можно отобразить всю бесконечную последовательность рациональных чисел в пределах кажущегося конечным сегмента между 0 и 1. В каждой песчинке заключена Вселенная.

Одним из немногих воспоминаний Дэвида об отце стала поездка всей семьей на море. Дэвид даже не был уверен, что та поездка состоялась на самом деле, потому что был еще совсем маленьким.

Он помнил, как копал песок пластиковой лопаточкой… красной? Желтой? Ну, сейчас, когда он это вспоминал, лопатка была синей, как пиджак у женщины-адвоката. Бетти загорала, а отец помогал ему пересыпать выкопанный песок в пластиковое ведерко.

Солнце было жарким, но не горячим. Голоса людей на пляже слились в далекое бормотание. Одна лопатка песка.

Его очаровала та гипнотизирующая плавность, с какой сыпался песок: твердые частички, текущие, как жидкость, падающие и соскальзывающие с лопатки в ведерко. Две лопатки песка.

Песчинки были мелкими, как мука, как соль. А вот интересно, сколько песчинок упало с лопатки с момента, когда он начал эту мысль, и до этого момента? Три лопатки песка. Сможет ли он разглядеть отдельные песчинки, если будет смотреть очень внимательно? Четыре лопатки песка. Он затаил дыхание.

— Считаешь? — спросил отец.

Он кивнул. Звуки и образы мира снова полились в его сознание. Он ахнул подобно пловцу, хватающему ртом воздух.

— Нужно много времени, чтобы пересчитать песчинки на этом пляже.

— Сколько?

— Больше, чем когда ты считал треугольники на моем полотенце, — сказала Бетти. Он ощутил, как рука матери, прохладная и гладкая, легонько поглаживает ему спину. Спина расслабилась. Это было приятное ощущение.

Отец посмотрел на него, и он глянул в ответ. Это был напряженный взгляд, который другие сочли бы сбивающим с толку, но отец улыбнулся:

— На это уйдет бесконечность, Дэвид.

— Что такое бесконечность?

— Это то, что лежит за пределами времени, отведенного тебе и мне. Вот послушай, что сказал однажды китайский философ Цзян Цзы: если человек может прожить сто лет, это очень долгая жизнь. Но жизнь полна болезней, смертей, горестей и потерь, поэтому за месяц жизни может набраться лишь четыре или пять дней, когда человек смеялся. Пространство и время бесконечны, но наши жизни конечны. Чтобы почувствовать бесконечное в конечном, нам нужно лишь подсчитать эти трансцендентные моменты, эти моменты радости.

Рука Бетти все еще поглаживала его спину, и он заметил, что отец смотрит уже не на него, а на мать.

«Это один из таких моментов», — решил он.

— Будешь и дальше дурью маяться со своим цифрами да книжками — кончишь, как те преступники с Уолл-стрит, — заявил Джек. — В этой стране уже никто не хочет честно работать руками. Поэтому китайцы и жрут наш обед.

Дэвид взял книги и записи и ушел в спальню, которую делил с малышкой. Она сейчас спала, и Дэвид посмотрел на ее лицо, такое мирное и безразличное к реву телевизора в гостиной.

Возможно, этот мир бессмысленный из-за того, что он считает неправильно. А может, у него нет синхронизации с миром.

Дэвид сел за стол. Он провел на листе бумаги вертикальную линию, пометил ее низ нулем, а верх — единицей. Затем попытался отобразить последовательность рациональных чисел в интервале от 0 до 1 вдоль зигзагообразного пути парной функции Кантора, проложенного по декартовой плоскости, повторяя то, что рисовала на доске в школе мисс By. Для каждого рационального числа в последовательности он рисовал короткую горизонтальную линию. Постепенно он заполнил всю страницу.

Линии накапливались одна за другой, поднимаясь с каждым «зигом» вдоль вертикальной оси, затем методично опускаясь и заполняя оставшееся пустое пространство с каждым падающим к горизонтальной оси «загом».

В конечной жизни существует бесконечное количество моментов. И кто сказал, что ты должен оставаться в настоящем и проживать их по порядку, один за другим?

Прошлое не было прошлым. Одни и те же моменты можно переживать снова и снова, и каждый раз добавится нечто новое. Если времени будет достаточно, то пробелы окажутся заполнены чем-то рациональным. Линии составят картину. Мир обретет смысл. Нужно лишь подождать.

Часть нашего мозга, состоящая из областей в передней, теменной и срединной височных долях, активна только тогда, когда мозг не решает познавательную задачу. Когда мы вычисляем сумму 12391424 и 38234231, прикидываем, как добраться из дома до места очередного собеседования по поводу приема на работу, или читаем новейший проспект взаимного фонда, эти области мозга при МРТ-сканировании становятся темными. Но когда мы не думаем активно о чем угодно, эта темная нейронная сеть мозга вспыхивает.

Гораздо более юный Дэвид перевернул страницу. Бетти ушла на свидание с Джеком, а он был заперт один в доме. Мать предупредила, чтобы он не отвечал на звонки по телефону или в дверь и вообще вел себя так, чтобы никто не знал, что он дома. Он не счел эти предупреждения странными. Насколько ему было известно, именно так все восьмилетние мальчики проводили вечера, когда их матери уходили на свидания. А общество ящиков с книгами, оставшимися после отца, ему нравилось гораздо больше, чем компания других людей или Джека.

Романы ему были не очень интересны, но он заставлял себя медленно сквозь них продираться, читая их как учебники по общественным и эмоциональным правилам, смысла которых он постичь не умел. А предпочитал он книги о математике, с их чудесными уравнениями, фантастическими графиками и странными символами, которые он не мог произнести.

И еще были научные книги, которые он поглощал столь же азартно, как другие дети читают сказки. Вроде этой: «Получается, что та темная нейронная сеть — это то место, где наш вид осуществляет на практике свою самую поразительную способность. Способность, более уникально человеческую, чем язык, чем математика, чем наши умения воевать и писать стихи. Эта темная сеть есть место, где мы осуществляем путешествия во времени».

Джек начал заходить все чаще и иногда оставался на ночь. А Дэвид тщательно каталогизировал и подсчитывал изменения, происходящие с матерью, анализируя их как подсказки к тому, чего он не мог понять интуитивно: как мать хихикает наподобие девушек в фильмах, как одевается совершенно по-новому. И то, как в их квартире накапливается все больше вещей Джека.

«То, как мозг воспринимает время, предлагает нам одну загадку за другой. Нет легкого ответа на вопрос, как мозг воспринимает течение времени, равномерное превращение будущего в настоящее, а настоящего в прошлое. Существует ли скопление нейронов с равномерной пульсацией, подобной метроному или сигналу часов в современной микросхеме? Или же о течении времени нам говорит аналоговая задержка потенциалов возбуждения, проносящихся по нейронам? Или, возможно, время измеряется химической диффузией нейромедиаторов, передающих импульсы между нервными клетками, и это, может быть, объясняет, почему время замедляется, когда мы находимся под воздействием наркотиков вроде кокаина, который подхлестывает выброс дофамина».

В двери поворачивается ключ, вваливаются Бетти и Джек. Дэвид отрывается от чтения и поднимает взгляд. Короткий прохладный ветерок сменяется запахами сигарет, пота и алкоголя, наполняющими душный, стоячий воздух квартиры. Джек плюхается на кушетку И включает телевизор. Бетти выходит из кухни с наполовину полным стаканом. Подходя к Джеку, она смеется, теряет равновесие и падает Джеку на колени. Ей каким-то чудом удается не расплескать напиток. Она стряхивает туфли на высоких каблуках и обнимает Джека за шею.

— Пацан разбрасывает повсюду книги, — говорит Джек, обводя взглядом стопки книг по всему полу. — Уже и пройти никуда нельзя, не споткнувшись… Зачем тебе вообще эти книги? Ни разу не видал, чтобы ты хоть что-то читала.

«В любом случае, исследования склоняются к предположению, что мы живем не столько в настоящем, сколько в иллюзии настоящего. Хотя глаза и могут воспринять, как вы стучите ногой о землю, на долю секунды быстрее, чем нервный импульс, переносящий это ощущение, промчится от ноги к мозгу, вы не замечаете этой задержки. Мозг находится внутри черепа в полной темноте, и сигналы из внешнего мира интегрируются в ощущение „сейчас“ только после прибытия самого медленного сигнала, а это означает, что наше сознательное восприятие настоящего слегка задерживается — примерно как во время „прямой“ телетрансляции. Возможно, мы подобны пассажирам поезда, сидящим спиной к направлению движения и всегда воспринимающим „настоящее“, лишь когда оно стало недавним прошлым».

— Его отец любил читать, — говорит Бетти. — И в школе отлично учился. Поступил в университет.

Поняв, что портит ему настроение, Бетти замолкает и пытается поцеловать Джека.

— А потом вляпался в тебя, — буркает Джек, отворачиваясь от губ Бетти. В его голосе пробивается злоба. Он тискает ее груди через одежду. Бетти краснеет и пытается его остановить, но Джек отбрасывает ее руки в стороны и смеется. — Не дергайся. Я показываю парню то, чему ты его научить не можешь.

Дэвид отводит глаза. Он плохо разбирается в выражениях и не может объяснить, что видит в этот момент на лице матери. Но чувствует, что это вроде как смотреть на нее, когда она раздетая.

«Не только наше ощущение настоящего иллюзорно, но мы даже не проводим в нем большую часть времени. Темная сеть — это то место, где мозг совершает путешествия по тропе памяти и симулирует будущее. Мы заново переживаем события прошлого, чтобы извлечь из них уроки, проиграть до конца вероятности и спланировать грядущее. Мы воображаем себя в другие времена, и в этом процессе мы проживаем множество жизней в одной».

— Надо расчистить этот свинарник, — говорит Джек. — Тут слишком много барахла, которое тебе больше не нужно.

«В отличие от компьютера, который может вызывать данные из долговременной памяти в неизмененном виде и обрабатывать их в кратковременной памяти, воспоминания мозга, то есть структуры потенциалов активации, обрабатываются на месте и поэтому изменяются всякий раз, когда мы что-либо вспоминаем. Мы не можем вступить дважды в одну и ту же реку Гераклита не только потому, что не можем физически вернуться во времени, но и потому, что даже наши воспоминания о каждом моменте постоянно меняются».

— Пацан целыми днями сидит и читает. Это неестественно. Посмотри на него. С тех пор как мы вернулись, он даже голоса не подал. Он на меня жуть наводит… Эй, я с тобой разговариваю!

Он бросает в Дэвида пульт от телевизора. Тот ударяется о грудь и со стуком падает на пол. Дэвид вздрагивает и смотрит на Джека. Их взгляды встречаются. Через секунду Джек изрыгает ругательство и начинает спихивать с себя Бетти.

Джек для него оказался самым непостижимым. Он никак не мог вычислить правила, необходимые для предсказания вспышек его гнева.

В конце концов Бетти уговаривает Джека пойти с ней в спальню. Дэвид остается один в гостиной. Он медленно распрямляется, не обращая внимания на боль, и поглаживает книгу на коленях.

«Темная сеть — это режим нашего мозга „по умолчанию“. Это состояние, в которое он переходит всякий раз, когда мы не заняты чем-то важным в настоящий момент. Каждый раз, когда мы не думаем о чем-то конкретном, мы дрейфуем во времени, отчаливая от якорной стоянки настоящего, чтобы бродить по бесконечным путям наших жизней — пройденным, непройденным и тем, которые еще предстоит нанести на карту.

Способность мозга манипулировать временем остается почти неисследованной. Если одновременность ощущений в большей степени является иллюзией, то не может ли наше ощущение линейности пережитого тоже оказаться сконструированным? Мы как будто мельком просматриваем реку времени, осознавая настоящее лишь время от времени, когда у нас появляется такое желание. Если травма или болезнь повреждают соответствующие области мозга, можем ли мы нарезать переживания на все более тонкие ломтики, переживать их в искаженном виде или навсегда останемся вдали от настоящего, затерянные во времени?»

На следующий день Джек и Бетти собрали все книги и отвезли их на свалку.

— Ты все равно не можешь читать эти книги, — сказала Бетти, пытаясь утешить Дэвида. — Я сама в них ничего не понимаю. Нам нужно двигаться по жизни дальше.

— Вы можете подумать, — сказала мисс By, — вспомнив то, что мы изучали в прошлый раз, будто все бесконечности есть алеф-ноль, но это не так. Счетно бесконечное есть лишь самое маленькое из бесконечно больших величин.

Например, набор всех вещественных чисел несчетно бесконечен. Он намного больше. Кантор нашел способ это доказать.

Предположим, что вещественные числа счетно бесконечны. В таком случае должна существовать биекция (то есть взаимно однозначное отображение одного множества в другое) от натуральных чисел к вещественным. Вещественные числа должны быть такими, что их можно подсчитывать. Поскольку каждое вещественное число может быть записано как бесконечная последовательность десятичных знаков — а если она не бесконечная, то достаточно добавлять к концу числа сколько угодно нолей, — то можно представить, что их перечень будет выглядеть примерно так:

Запомните, предполагается, что это будет перечень всех вещественных чисел. Но мы легко создадим новое вещественное число, которое не может быть в этом списке. Просто возьмите первую цифру первого числа в списке и замените его другим. Потом возьмите вторую цифру второго числа в списке и замените его другим. Продолжайте это диагональное движение вниз по списку.

Когда вы соедините эти новые цифры, вы получите новое вещественное число. Но это вещественное число, которое не существует нигде в списке. Оно отличается от первого числа в списке первой цифрой, от второго числа в списке второй цифрой, от третьего числа в списке третьей цифрой и так далее.

Можно создать бесконечно много таких вещественных чисел, которые нельзя найти в перечне, всего лишь проводя новые диагонали и заменяя цифры. Биекции от натуральных чисел к вещественным не будет. Как бы вы ни пытались расставлять вещественные числа, все больше и больше их станет проскальзывать у вас меж пальцев. Вещественные числа бесконечны, но это намного более крупная разновидность бесконечности, чем алеф-ноль. Вещественных чисел настолько больше, чем натуральных, что их невозможно сосчитать. Мы называем кардинальность этой несчетной бесконечности бет-один.

Но даже бет-один — все еще лишь очень малое трансфинитное число. Есть много других чисел, которые намного больше — настоящая бесконечность бесконечностей. Мы поговорим о них через несколько дней.

Когда Кантор впервые написал об их существовании, некоторые теологи сочли его работу серьезной угрозой. Они решили, что Кантор бросает вызов абсолютной бесконечности и трансцендентности бога.

Но даже просто знание того, что бет-один больше, чем алеф-ноль, позволяет увидеть некоторые замечательные вещи. Например, мы знаем, что рациональные числа исчислимы и имеют кардинальность алеф-ноль. Но вещественные числа представляют собой объединение набора рациональных чисел и набора — иррациональных чисел, и мы знаем, что вещественные числа имеют кардинальность бет-один.

Следовательно, набор иррациональных чисел должен иметь кардинальность большую, чем алеф-ноль, поскольку мы знаем, что удвоение алеф-ноль даст в результате тот же алеф-ноль, а не бет-один. По сути, мы доказали, что должно существовать несчетно много, или бет-один, иррациональных чисел.

Другими словами, существует намного больше иррациональных чисел, чем рациональных. Почти все вещественные числа иррациональны. И, приводя тот же аргумент, можно доказать, что почти все иррациональные числа трансцендентны и не алгебраичны, их нельзя вычислить как корень полинома с целыми коэффициентами. И даже если кажется, что в нашей повседневной жизни встречается очень немного трансцендентных чисел, таких как «пи» или «е», они составляют большую часть числовой прямой. Та часть математики, которую вы изучали в школе все эти годы, была сосредоточена лишь на тоненьких ломтиках континуума.

В учебнике от мисс By в начале каждой главы имелся поэтический эпиграф. Обычно Дэвиду стихи не нравились, потому что поэзия использовала тот же «язык под языком», на который он не был «настроен», со всяческими метафорами и сравнениями, которые его смущали. Но эти цитаты были иными, потому что отражали его чувства и мысли.

Линии, которые он проводил, никогда не заполнят числовую прямую. Теперь он это понял. Иррациональное пространство между ними было бесконечным. Рисунок никогда не станет сплошным и не обретет смысл. Жизнь не может быть сведена к ее рациональным моментам.

Но даже рациональные моменты не было смысла подсчитывать. А с ним действительно все в порядке. Он наконец-то это понял. Разве не замечательно по-настоящему знать, что иррациональное — это правило, а не исключение? И даже больше — почти все иррациональное трансцендентно, хотя мы это почти не осознаем. Жизнь не имеет смысла. Ей он не нужен. И почему тогда теологи боялись Кантора? Ведь он открыл истину, достойную прославления. Лишь трансцендентно счастливые моменты следует подсчитывать.

Его мысли прервал вопль Бетти за дверью спальни; тут же закричала и малышка. Дэвида поразило, как это тельце может быть источником таких громких криков, оглушительных требований справедливости и здравого смысла, таких бесстрашных и одновременно печальных. Когда ребенок смолк, чтобы перевести дыхание, он расслышал приглушенный голос о чем-то умоляющей Бетти. Потом загремели брошенные на пол тарелки.

Он открыл дверь.

Было заметно, что Джек лишь немного пьян. Он твердо стоял на ногах. Длинные и гладкие волосы Бетти, которыми она так гордилась, были обмотаны вокруг руки Джека и зажаты в кулаке. Она стояла на коленях, вцепившись в его руку, держащую ее за волосы. Малышка лежала на кушетке, дрыгая руками и ногами, ее личико покраснело от плача и нехватки воздуха.

Может быть, Джека снова уволили с работы. Может быть, он поругался с вьетнамцем-бакалейщиком из соседнего магазинчика. Или ему не понравилось платье Бетти, когда он пришел домой. А может, малышка заплакала тогда, когда он не хотел ее слышать.

— Ты грязная шлюха, — сказал он негромко и спокойно. — Я преподам тебе урок. Кто он?

Бетти лишь всхлипывала, бессловесно отрицая его обвинения. Не выпуская волос, Джек стал бить ее в живот и по почкам.

«Он не бьет ее по лицу, — подумал Дэвид. — Это рационально. Иначе у соседей появятся вопросы».

Бетти все извинялась, пытаясь объяснить и понять смысл этого мира для себя и для Джека.

Дэвид словно онемел. Ему показалось, как будто внутри него поднимается сплошная горячая волна, проталкиваясь в горло и перехватывая дыхание. Он схватил Джека за руку, но тот швырнул его на пол.

Малышка заплакала громче. В голове Дэвида запульсировала белая горячая боль. Никогда еще он не ощущал такой ярости и беспомощности. Он ничего не мог сделать, чтобы остановить боль и ужас. Он умел лишь манипулировать символами в уме. Он бесполезен. Он продемонстрировал трудность в установлении контактов. Он все воспринимает буквально.

Мольбы Бетти и плач ребенка стала заглушать пульсирующая и молотящая боль в голове. Время словно замедлилось. Сознание начало дрейфовать, покидать настоящее.

Раз, пляж у моря.

Он посмотрел на дверь в кухню. Встал.

Два, рука мисс By на его плече.

Он посмотрел на руку и с удивлением увидел, что держит разделочный нож. Как пассажиры поезда, сидящие спиной к движению. От его холодного лезвия отражался свет флуоресцентных ламп.

Три. «С ним все в порядке. Он робкий. Вот и все».

Бетти сжалась на полу. Свет в квартире тускнел. Силуэт Джека со спины был неумолим — темная нависающая масса, медленно поднимающая кулак. Малышка снова заплакала.

Четыре. Диагональная линия цифр, уходящая в бесконечность.

Он снова лежал на полу. Опустив взгляд, он увидел на руке кровь. Рядом лежал нож. Джек неподвижно сидел на полу, прислонившись к кушетке. Вокруг него расплывалась лужа крови. Бетти ползла к Дэвиду.

Пять, этот момент. Прямо сейчас.

Изложение диагонального аргумента Кантора, сделанное мисс By, обходит то обстоятельство, что десятичная репрезентация любого вещественного числа в виде бесконечной последовательности цифр является неоднозначной. То есть любое число, например 2, может быть записано или как 1,99999…, или как 2,00000…, а это увеличивает вероятность того, что новое число, созданное посредством диагонального аргумента, может попросту оказаться альтернативной формой другого числа, которое уже имеется в списке. Это противоречие можно устранить, введя требование, чтобы вещественные числа в этом списке придерживались формы…99999… и чтобы в создаваемом числе не использовался ноль.

Вставки о работе мозга и восприятии времени основаны на результатах исследований, проведенных Дэвидом Иглменом и Дэниелом Гилбертом.

Йосс Синдром Шангри-Ла № 14

Слышишь ли ты меня? Можешь ли читать мои записи?

Ну и хорошо. Мне не хотелось бы проделать всю эту работу лишь для того, чтобы мои слова канули в пустоту, на съедение времени и энтропии.

Просто я не уверен, что носитель, выбранный мной для записей, продержится долго. Я не специалист по этой части, но мне сказали, что система хранения данных, основанная на изменении структуры атомов углерода алмаза, подходит для этой цели лучше всего, поскольку она не столь подвержена влиянию миллионов лет и гарантирует самый большой срок хранения. Что ж, наверное, это так — тем более что такой способ стоит дороже всех прочих. Но надеюсь, что эти расходы оправдают себя.

К тому же я сохранил свое послание в трех формах: как аудиозапись, как текст и, для большей уверенности, в виде микрорельефных наносимволов. Возможно, ты относишься к расе существ, лишенных зрения или слуха либо и того, и другого.

В этом случае я надеюсь, что у тебя хотя бы есть тело, способное воспринимать информацию с помощью осязания.

Ты слышишь меня? Надеюсь, да, иначе ты не прибыл бы сюда. Чтобы сделать свои записи более понятными для тебя, я в самом начале привожу глоссарий символов. И полагаю: всего, что я собираюсь рассказать тебе, будет более чем достаточно, для того чтобы, дочитав до конца это послание, ты в достаточной степени овладел языком и письменностью людей…

Кем бы (или чем бы) ты ни был, существо из далекого будущего, которое сейчас читает или слушает эту запись, прежде всего ты должен уяснить, что из себя представляли мы, люди.

Мы существовали когда-то (для тебя — давным-давно), мы летали далеко и были великими.

Или по крайней мере мы так считали, а это почти одно и то же.

Но только почти…

Ладно, все это, наверное, лишнее.

Может случиться так, что, если ты принадлежишь к одной из рас, которые интересуются далеким прошлым (а таковыми, я полагаю, должны быть все разумные существа), ты уже находил следы нашего присутствия, разбросанные по разным уголкам Вселенной. Документы, рассказывающие о нашей экспансии в глубины галактик… Свидетельства наших успехов и завоеваний… Развалины наших городов, останки памятников и артефактов…

Если это так, то ты, вероятно, уже владеешь всеми нашими языками — дай-то Бог!..

В любом случае, я не стану рассказывать тебе о нашей прекрасной внешности или о славной истории нашей цивилизации.

Но если тебе не довелось наткнуться на следы нашего существования… Тогда стоит отнестись внимательнее к моей истории — ради твоего собственного блага и блага твоей расы.

Ну, вот…

Теперь-то ты навострил уши. И это мне нравится.

Во-вторых, тебе следует знать, что мы, люди, обладаем (или обладали?) неким качеством, которое вряд ли было и будет когда-либо присуще другой разумной расе во Вселенной.

Это все равно что природный дар… или нечто вроде склонности. Когда это качество обеспечивает нам триумф, мы называем его волей. Но в других случаях, когда оно не приносит желаемые результаты, мы предпочитаем именовать его упрямством, твердолобостью или гордыней… А в худшем случае, когда из-за этого же качества мы терпим катастрофу, оно не заслуживает другого наименования, кроме как тупость.

Однако тебе не следует путаться в столь разнообразных вариантах наименований: речь идет об одной и той же нашей характеристике, от которой мы так и не смогли (или не захотели?) избавиться.

Будь это даром, свойством, склонностью или проклятием, но это качество, повторяю, вело нас к великим победам. И в то же время крупным провалам…

Оно могло бы быть описано как абсолютная неспособность не откликаться на всякие вызовы, а, если брать шире, то как неумение вовремя признать себя побежденным.

Если бы я стремился к категоричным сентенциям, то мог бы сказать, что человек — это разумное существо, не признающее границ. Ни своих собственных, ни чьих-либо еще…

Только я вовсе не претендую на философскую глубину. Мои размышления и без того слишком похожи на завещание нашей эфемерной славы, которое я как бы кидаю в реку времени в запечатанной бутылке…

Ты наверняка не знаешь, что такое бутылка, и не ведаешь о древнем обыкновении людей, потерпевших кораблекрушение, бросать в море сосуды с призывами о помощи… Неважно, тебе достаточно знать: это лишь метафора для обозначения того, что имеет мало шансов на попадание в руки получателя.

Как и эти мои размышления.

Ну, а теперь, для того чтобы, познакомившись со столь уникальным свойством нашей расы, ты сумел понять суть моего повествования, мне остается поведать тебе еще пару занятных фактов.

Во-первых, Вселенная велика и бесконечно разнообразна.

Во-вторых, та мощь и изобретательность, с которыми жизнь пробивает себе дорогу во Вселенной, еще более велики.

Однако полагаю, что, раз ты прибыл сюда, тебе и твоим сородичам хорошо известны оба этих принципа.

Я мог бы также сказать, что наша Проклятая Склонность, воля, упрямство, гордыня или тупость, о которых я уже говорил, превосходят (или превосходили?) и Вселенную, и жизнь. И что даже тогда, когда мы совсем было решили, что подчинили себе их обеих (как бы не так!), наша власть над ними на самом деле была всего лишь фикцией.

Потому что мы были подобны наивным и глупым детям, которых слишком рано выпустили в мир взрослых. В действительности же мы были вовсе не готовы к тому, что нас ожидало во Вселенной, и уж тем более ко всем тем неожиданностям, которые уготовила нам жизнь…

Я мог бы еще долго говорить об этом, но… боюсь, что начинаю повторяться.

И хотя в моем распоряжении еще есть время, оно не бесконечно.

Поэтому лучше закончить столь пространное предисловие и перейти к делу.

А это, кстати говоря, для меня трудновато с профессиональной точки зрения.

В конце концов, если оставить все эти околичности, я собираюсь рассказать тебе довольно простую историю. Историю о синдроме Четырнадцатой Шангри-Ла[4]. Это небольшая (возможно, поучительная) притча о человеке, о его Проклятой Склонности, о Вселенной, о жизни, о марпеках… и о неожиданностях.

Прости за паузу. Я ведь всего лишь человек, и мне время от времени требуется отдых.

Мое имя? Я еще не назвал себя? Впрочем, и не назову.

Потому что это неважно. Ты можешь звать меня… например, Рапсод. Звучит неплохо. А еще лучше — Аэд. Я мог бы употребить и слово «поэт», но оно более вульгарно. Хотя в первых двух словах есть некая претенциозность.

Моя профессия, мой род занятий, если можно так назвать поэзию, заключается в том, чтобы играть словами и образами, создавать красоту благозвучными повторами, ритмическим сочетанием звуков и приукрашиванием действительности. Стихи — это одновременно и музыка, и сочинение историй.

Теперь понимаешь, почему я сказал, что чисто профессионально мне трудно кратко изложить суть истории? Как я могу быть честным и невычурным? Ведь мое творчество связано с украшением и преподнесением фактов в выгодном свете… а порой и с ложью. Хотя для других мой труд — это запечатление наших свершений и триумфов. И потому я должен всегда быть рядом с героями, чтобы потом увековечить их подвиги. В конечном счете, создавать историю…

Кто-то из моих предшественников — возможно, сам старик Гомер — сказал, что все люди живут, борются и умирают. Но лишь поэты могут сделать чужие деяния бессмертной историей.

Полагаю, этот старый слепец говорил со знанием дела: ведь без его стихов осада Трои была бы всего лишь обычным грабежом шайки неотесанных ахейцев. А он магией своих гекзаметров превратил этот эпизод истории в легенду.

Ну да, я снова совершаю ту же ошибку, что и чуть выше, когда упомянул послание в бутылке. Ты ведь не знаешь, кто такой Гомер, кем были ахейцы, где находилась и что означала Троя…

А может, и знаешь. В лучшем случае мы не исчезли, не оставив после себя энное количество следов. Возможно даже, вполне приличное количество. И тогда ты, наверное, изучал нас как любопытных вымерших животных, которыми мы являемся (или были?) для тебя. В этом случае тебе должны быть известны все наши культурные реалии, без которых мне как аэду пришлось бы существенно ограничить набор образов или красивого вранья… что почти одно и то же, в конце концов.

В любом случае, забудь. К черту Гомера, Трою и ахейцев!

Мне по душе такие заявления.

Понимаешь? Наверное, нет, хотя, возможно, ты считаешь, что хорошо изучил нас. В любом случае, постарайся уловить хотя бы общий смысл, если я тебе скажу, что когда-то было трудно представить, чтобы какой-нибудь аэд использовал в своих поэмах словечки типа «козел» или «черт». Хотя оба этих слова сами по себе не так уж и непристойны. Просто герои не испражняются, не чертыхаются, когда их ранят, не сомневаются в своей правоте и никогда ничего не боятся. Это полубоги, и поэты вначале стремились создать их безупречный образ в сознании слушателей своих песен.

Но вскоре мы, аэды, открыли поразительный способ воздействия на своих слушателей, который заключался в том, чтобы описывать не только деяния, покрывшие мифических идеальных героев неувядаемой славой, но и их человеческие слабости.

Разумеется, из-за этого поэтическое творчество отчасти потеряло былую красоту и совершенство, зато выиграло по чисти реализма и правдоподобности.

Как будто поэзия может быть реалистичной и правдоподобной!

Но довольно отступлений от темы! Ведь эта история вовсе не о поэзии и не о нас — тех, кто служит и поклоняется ей. И хотя я, аэд, сейчас рассказываю ее тебе, но должен признать, что сам я играл в ней роль второстепенного персонажа.

Ее главные герои — мужественный терраформист (потом я объясню тебе, что это такое) Ариам-Счастливчик и его подруга, красавица-биолог Кай-Вон-Тильм, которая тоже сыграла определенную роль в сюжете. А также эволюция, страсть, безнадежная любовь и семейство требовательных фермеров по фамилии Рослим.

А еще марпеки.

Особенно марпеки, тебе не следует забывать о них.

Ну, может быть, ты их назовешь как-то иначе, но когда я расскажу тебе, какие они, то, если они все еще существуют в космосе в твое время, то ты сразу узнаешь их по этому описанию.

Однако я не могу тебе рассказать о марпеках, если вначале не поведаю об экспансии человечества. А об этом славном и полном приключений завоевании Вселенной не имело смысла говорить, предварительно не упомянув нашу отличительную черту (помнишь?).

Вот именно: тот самый дар-свойство-проклятие-склонность или сочетание воля-гордыня-упрямство-упорство-тупость. А еще вспомни то, что я говорил про малых детей, которых раньше времени выпустили в мир взрослых…

Если ты вспомнил все это, то мне достаточно сказать, что наша цивилизация открыла способ преодолеть релятивистский предел скорости света и вырвалась за границы нашей Солнечной системы. И благодаря подпространственному двигателю Хогбартса Вселенная приняла нас в свои объятия, будто оплаченная авансом проститутка… причем слишком охотно.

А ведь это неплохой образ — сравнение с проституткой, не правда ли?

Улавливаешь мысль? Надеюсь, что твоя культура содержит некий эквивалент этих двух удивительных понятий — секс и деньги.

А что касается образности сравнения… Спасибо за комплимент, но такова моя профессия — сравнивать…

Однако вернемся к нашему рассказу. Итак, почему я сказал, что это произошло слишком быстро?

Потому что шел всего лишь двадцать второй век нашей истории, и я теперь уверен, что, несмотря на наше Главное Свойство, мы еще не созрели для космических авантюр такого размаха, какой был присущ экспансии человечества.

Ах, да… Впрочем, забудь и про Хогбартса, и про то, почему это был именно двадцать второй век, а не тридцать четвертый или сто пятьдесят шестой-бэ. Свен Хогбартс был не единственным первооткрывателем гиперсветовой подпространственной тяги. В этом веке наука уже была уделом многодисциплинарных групп исследователей, но Свен возглавлял свою группу. А что касается нумерации веков… Послушай, прими это как нечто данное, или мне придется объяснять тебе, кто такой был Иисус, как он умер, распятый на кресте, почему его назвали Христом, что такое Церковь, папа римский, Реформация… Если ты не имеешь представления об этих вещах, то я, в свою очередь, не собираюсь пускаться в детальное изложение, чтобы исправить свой промах, который допустил, упомянув про послание в бутылке и оплачиваемых шлюх.

Что ж, представь себе: шел уже 2164 год, а человек еще с большим трудом тащился по своей родной звездной системе от планеты к планете, робко возводя свои базы на негостеприимных чужих землях и лишь мечтая о далеких звездах… И вдруг он получил в свое распоряжение способ практически неограниченного перемещения — хоть и не мгновенного, но очень быстрого.

Теперь понимаешь, что я имею в виду, говоря об экспансии человечества?

Я мог бы назвать это Взрывом.

Я говорю о нашей родной планете, которая называется Земля. Слишком быстро она опустела, потому что всякий, кому возраст и уровень умственного развития позволяли взойти на борт космического корабля, отправлялся на поиски новых миров за десятки, сотни и тысячи световых лет. Тем более что полет в подпространстве на расстояние в несколько тысяч световых лет занимал всего несколько дней.

Я говорю о всех правительствах, которые, уже почти слившись воедино, стимулировали рождаемость детей, как можно больше детей, чтобы обеспечить посев человечества во всей Вселенной.

Я говорю о судоверфях, на которых строились космические корабли, все больше кораблей на основе двигателя Хогбартса, чтобы совершать бесконечные путешествия между бесконечными звездами.

Я говорю о новых первооткрывателях, еженедельно исследовавших тысячи новых планет, изучавших их необычную географию, вступавших в борьбу с опасной флорой и агрессивной фауной, закреплявшихся с господским высокомерием на самых подходящих и землеподобных мирах, как будто они, эти первооткрыватели, были хозяевами Вселенной, алчно поглядывающими на соседние галактики…

Я говорю о безумном стремлении новых поколений к путешествиям, исследованиям и переселению в далекие миры, с которым ни в какое сравнение не могли идти завоевания новых земель во времена Кортеса, Писарро и Кабеса де Вака, походы пионеров Дикого Запада в Северной Америке и Золотая лихорадка в Калифорнии и на Аляске.

Однако тебе не надо знать, кто такие они были, а также когда и где это происходило… Не думаю, что стоит тебе это объяснять, поэтому учти: все, я что я еще скажу на эту тему, носит чисто абстрактный характер.

Я говорю о Новом Фронтире. О Последнем Поединке.

Наглядно это можно представить в виде шара, который по мере раздувания становится все больше и больше, и точки, лежащие в его объеме и на поверхности, все больше отдаляются друг от друга и от центра шара, а поверхность его становится все тоньше и тоньше…

Если, конечно, у тебя имеется какое-то подобие зрения и легких, с помощью которых ты мог бы надувать нечто, похожее на шар.

Вот так оно и было. На Земле становилось все меньше людей, и расстояние между людьми все больше увеличивалось. Чисто арифметически: Вселенная бесконечна, а количество человеческих особей — нет. Форпосты исследователей вырастали день ото дня на все большем количестве далеких планет, все дальше от Земли и друг от друга. С каждым днем эти форпосты становились малочисленнее, и если вначале земные колонии насчитывали в среднем тысячу человек, то потом их численность снизилась до ста человек, а затем до десятка членов одной-единственной семьи отважных фермеров, которые строили на планете дом-базу по своему вкусу подальше от себе подобных.

Улавливаешь мысль? Диспора. Процесс балканизации.

Рекламные слоганы эпохи экспансии были таковы: «Тебя ждут бесчисленные миры! В том числе тот, о котором ты всегда мечтал. Надо всего лишь воспользоваться двигателем Хогбартса и искать до тех пор, пока он не отыщется!». Или вот такой, который, скажу без ложной скромности, придумал лично я: «По человеку на каждую планету и по планете на каждого человека!».

Ведь мы, аэды, служим не только лирике и поэзии. Наш талант востребован и рекламой, причем за приличную плату…

Правда, за тот слоган, который я процитировал, мне заплатили маловато, гораздо меньше, чем за такой: «Зачем делить планету с соседями, если можно сесть на звездолет и всего через пару минут навестить своих друзей и знакомых, живущих в другой звездной системе?».

А чтобы сэкономить время, процитирую сразу слоган, сделавший меня почти богачом: «Если планета тебя не устраивает, мы терраформируем ее под твой вкус!».

Внимание: тут появляется ключевое слово для нашей истории: терраформирование. Если вкратце, то это переделка мира «икс» под экологические стандарты Земли.

Предполагаю, что у твоей цивилизации имеется сходное понятие, если только вы не обладаете большими способностями к адаптации и выживанию, чем мы. Разумеется, я не говорю, что это невозможно, но мне кажется это маловероятным.

Да, Вселенная бесконечна, а подпространственный полет стремителен и скоротечен… Постепенно понятие расстояния сохранилось только в голове у людей. Если двигатель Хогбартса давал осечку, то колонист и члены его семьи оказывались пропавшими без вести что в двадцати, что в двадцати тысячах световых лет от ближайшего поселения. И все же, когда это случалось, люди чувствовали себя гораздо спокойнее, хотя бы чисто психологически, если знали, что рядом есть еще кто-то. И если подать сигнал о помощи со скоростью света в обычном пространстве, то по крайней мере через двадцать лет кто-то мог бы откликнуться на него.

Если бы был изобретен ансибл[5], этот коммуникатор для связи со сверхсветовой скоростью, о котором писали фантасты XX и XXI веков, все было бы иначе.

Но этот прибор так и не изобрели, поэтому я больше не буду говорить ни о нем, ни о фантастике.

В общем, любой бы хотел, чтобы кто-то был рядом.

Но вот незадача — планеты, до которых было буквально подать рукой и на которых могли поселиться соседи, способные в случае чего прийти на помощь, как правило, оказывались не приспособлены для жизни человека.

Ну да, разумеется, под герметичным куполом, с оранжереями замкнутого цикла, с высокопродуктивными видами трансгенных растений, способных давать воздух и пищу, с барьерами из силовых полей, с одной стороны, нейтрализующими любую угрозу извне, а с другой — препятствующими выходу неосторожного колониста за охраняемый периметр, практически любой мир мог стать обитаемым.

Наверное, за исключением газовых гигантов, планет с огнедышащей лавой и прочими адскими условиями.

В конце концов, как я тебе уже говорил, в любых условиях можно было выжить, находясь внутри подобных супербаз. И тогда не имело значения, какая там экология: чуждая человеку или основанная на фторе, атмосфера из хлора, реки серной кислоты и агрессивные хищники вроде акулы, которые сначала кусают, а уж потом разбираются, съедобно ли то, что попалось им в зубастую пасть.

Но просто выжить — это еще не все, и полагаю, твоей расе это уже известно.

Яснее ясного: кто захочет отправиться за сотни тысяч световых лет от родной планеты и растить детей в новом мире, если там придется постоянно носить скафандр? Кому понравится мир, где нельзя ходить босиком по траве, сажать деревья в саду, выращивать коров и совершать все, что входит в буколические мечты первопроходца далеких планет?

Вот почему, когда кто-то не хотел слишком отдаляться от других людей, а мир, который он желал занять, не представлял собой библейский Эдем (даже если тебе неведомо, что это такое, я все равно тебе сейчас не смогу объяснить), то он вызывал терраформистов.

Таких, как Ариам-Счастливчик.

Профессия терраформиста пользовалась огромным и всевозрастающим престижем в ходе экспансии человечества. Почти таким же, как мое ремесло аэда. И она была куда почетнее, чем деятельность первооткрывателей.

Потому что открыть новый мир в эпоху экспансии мог уже любой. Достаточно было направить свой космический корабль туда, где еще никто не побывал до тебя.

А вот сочинить эпопею о чьем-то путешествии, о борьбе с неведомыми опасностями новой планеты, превратив авантюрную вылазку в символ Человеческой Воли, Бросившей Вызов Неведомому (именно так, все слова с большой буквы)… на это был способен только аэд.

Или прибыть на планету, где под цианидовыми и азотно-кислыми тучами бродят хищники, способные стрелять электрическими разрядами в тысячу вольт, и будто с помощью волшебства всего за несколько лет превратить этот мир в подобие Земли. В этом и заключался исключительный талант терраформистов.

И за это им хорошо платили. Почти так же, как нам, аэдам.

Ладно-ладно, буду честен: намного больше, чем нам.

Ведь чтобы успешно выполнять обе эти функции, требуется нечто, чего нет у других. Сочетание мастерства и удачи, полагаю.

И тут на сцене появляются марпеки.

Вот видишь? Я же говорил, что мы к ним еще вернемся!

Это были растения. Или вирусы. Или грибы. Да какая разница!.. Еще в самом начале биологи Земли обнаружили, что та классификация видов живых существ, которые были известны земной науке, абсолютно не применима к созданиям других планет.

Даже я, человек, далекий от биологии, мог бы привести тысячу примеров различных форм жизни, которые не поддаются классификации. Не зря же я много лет общался с такими людьми, как Кай-Вон-Тильм и ее коллеги.

В созвездии Скорпиона нашли рептилий, которые вскармливали своих детенышей, появлявшихся на свет не из яиц, а в результате почкования. На Сидрартане Химического Муравейника обнаружился вид гигантского гриба, который бегал за добычей, опираясь на сеть мицелиев, функционирующих как весьма эффективные щупальца. А на Василискии Гидры жили летающие ящерицы-трифибии, которые умели также плавать и бегать. На Энтомонии Тукана водились миметические насекомоподобные, которые доставили массу неприятностей первым исследователям этого болотистого мира своей способностью имитировать любую местную форму жизни, включая самих себя.

Знакомо ли тебе какое-нибудь из этих существ?

Но по сравнению со всеми этими удивительными организмами марпеки — самые уникальные и ужасные. Настоящее биологическое чудо — вот что это такое!

Большую часть времени они жили (может быть, и живут до сих пор?) в межпланетном и межзвездном пространстве. С виду это гигантские полотнища тончайшей и прозрачной органической материи, этакие зеленоватые медузы, площадь которых достигает несколько десятков квадратных километров. Эффективно улавливая лучи света, они используют его давление для перемещения, превратив свои тела в паруса, чтобы задерживать даже отдельные фотоны, и за счет их энергии они осуществляют элементарный фотосинтез, как любое уважающее себя земное растение проделывает подобное с помощью хлорофилла.

Ну, я полагаю, что ты и твои сородичи достаточно путешествовали и знаете хотя бы сотню видов, способных жить в открытом космосе… и, конечно же, приличных размеров.

В этом есть закономерность: при отсутствии гравитации вырастают гиганты. Я невольно вспоминаю молотильщиков-левиафанов размером в несколько километров, которые бороздят межзвездные просторы, собирая водород своими магнитными глотками, чтобы потом под давлением выбрасывать его из ануса; при этом отфильтрованные молекулы формальдегида в межзвездном газе служат им пищей.

Когда-то я посвятил этим существам пару строф в одной из своих од, назвав их «молчаливыми китами, цедящими звездный планктон», — извини за скверный образ. Наверное, это было не самое лучшее мое творение, но уж так получилось…

А еще есть кончильоны, огромные растительноядные, которым удается обволакивать своими раковинами целые звезды, чтобы оптимально поглощать их свет, словно воздавая почести Фримену Дайсону[6], одному из величайших фантазеров XX века…

Все это создания, приспособленные к обитанию в космосе при полном отсутствии воздуха и давления, в условиях высокого уровня радиации различного типа. Рывок, обусловленный гравитацией от какого-нибудь планетного тела, немедленно погубил бы их.

Полагаю, тебе они известны, хотя и под другими названиями…

Марпеки тоже принадлежат (или принадлежали?) к уникальной фауне открытого космоса. Но от всех прочих их отличало следующее: когда одна из этих огромных фотосинтезирующих медуз попадала в поле притяжения какой-нибудь планеты и не могла из него вырваться, то при входе в атмосферу она распадалась под воздействием трения в полном соответствии с законами Ньютона… потом я скажу тебе, кто это такой.

Такой распад приводил не только к сгоранию тканей медуз, но и к появлению миллионов мелких и суперпрочных спор, разлетавшихся во все стороны под воздействием ветров и морских течений.

Другой аэд по имени Равиатар одним из первых наблюдал это зрелище на поверхности Талассы Феникса, планеты-океана с серной атмосферой. Как и прочие открытия в ходе экспансии человечества, марпеки получили свое название благодаря поэтическому вдохновению: увидев, как дождь мельчайших спор падает на молочно-белые воды, мой коллега заметил, что это похоже на появление веснушек на лике моря[7]…

Этот негодяй Равиатар оказался везучим, и ему неплохо заплатили за такое сравнение.

Но, к твоему сведению, важнее было другое. Когда «морские веснушки» достигали поверхности планеты, то наблюдалось интереснейшее явление. В течение нескольких часов споры сохраняли свою биологическую активность, и если в этот период какая-либо из спор проглатывалась, съедалась или любым иным образом усваивалась каким-нибудь живым существом, то генетический материал марпека смешивался с генами его жертвы-носителя, и тогда…

Нет-нет, все было не так просто. Споры действовали не как обычные вирусы. Они не раскрывали свои клетки, чтобы высвободить миллиарды маленьких марпеков, из которых состояла тончайшая ткань медузы, на поверхность планеты. Как тогда этим хрупким прозрачным созданиям удалось бы вырваться из гравитационных колодцев и вернуться на свое привычное место в открытом космосе, наполненном светом далеких звезд и прочими излучениями?

Вместо этого споры марпеков вызывали любопытное воздействие на тех существ, с генами которых они смешивались. В эпидермисе в месте проникновения споры возникала одна-единственная оспинка.

Кай-Вон-Тильм, умная и хорошенькая биологичка (она действительно была красавицей, можешь мне поверить на слово), как-то сказала, что эти споры являются настоящим эволюционным трамплином. Внедряясь в гены других живых организмов, они улавливают общую тенденцию их эволюции. Одновременно они каким-то непонятным образом, но абсолютно точно анализируют экологические характеристики окружающей среды для этих организмов и…

И тогда — бац! — они срабатывают так, что перемещают организм носителя в направлении его эволюции на несколько тысячелетий вперед.

Улавливаешь? Или пока еще нет?

Может, такой пример тебе поможет… Если спора марпека контактирует на планете икс с амфибией с мягкой и голой кожей, с жабрами в стадии личинки и с возможностью дыхания через кожу у взрослой особи, которая неспособна выживать и размножаться вне водной среды, защищающей от обезвоживания ее саму, ее яйца с мягкой скорлупой и ее хрупкие личинки-головастики, поскольку на этой планете суша занимает большую площадь и представляет собой свободную экологическую нишу, то в течение короткого периода времени «зараженная» спорой лягушка или ящерица начинает выделять слизь, которая быстро затвердевает и образует нечто вроде кокона.

И когда через несколько часов эта «куколка» раскрывается, из нее появляется рептилия уже с легочным дыханием и чешуйчатым эпидермисом, способная обитать вдали от воды и несущая яйца с твердой скорлупой, из которых появляются на свет детеныши с такими же свойствами, быстро заселяющие всю поверхность суши, поскольку у них отсутствует какая-либо конкуренция… Если, конечно, другие споры марпека не заставили эволюционировать другие виды живых существ, способных переселиться на сушу.

Сложный и в то же время поразительный процесс, не правда ли?

Надеюсь, тебе известно, что такое амфибии и рептилии и ты кое-что знаешь про эволюцию… По крайней мере, на планете, часть которой представляет собой сушу, окруженную водой. Чарлз Дарвин и Альфред Уоллес просто открыли бы рот от изумления, узнав о марпеках. А Жан-Батист Ламарк ехидно усмехнулся бы.

Но ты, конечно, вряд ли ведаешь, что я говорю о светилах земного естествознания.

Однако я верю, что ты можешь представить тот потрясающий эффект, который может произвести падение на какой-нибудь мир одного-единственного марпека, распавшегося на миллионы спор.

Хотя такое бывает очень редко, по крайней мере естественным путем.

Но когда это происходит, вся планета получает эволюционный толчок, к тому же минуя длительный этап проб и ошибок, который без марпека обычно занимает десятки миллионов лет.

Теперь ты понимаешь суть эволюционного трамплина, этого биологического чуда?

Да, жизнь со своими потенциально бесконечными возможностями никогда не перестанет удивлять.

Что касается того, почему споры марпеков вызывают столь резкий эволюционный скачок принимающих их организмов, наши всезнающие биологи так и не пришли к единому мнению.

Но ведь для этого и существуют ученые, правда? Чтобы теоретизировать, спорить и сомневаться. Можно сказать, именно в этом и заключается их призвание и проклятие. Это весьма любопытная категория людей.

Однако все они были согласны, что речь идет о некоей долгосрочной стратегии выживания. Некоторые предполагали, что таким образом марпеки просто стремятся к тому, чтобы их носитель не вымер с течением времени, как это часто бывает, а развивался и процветал: учитывая, что неускоренная эволюция длится долго, в конце концов всякий организм достигает почти идеальной адаптации к окружающей среде, однако, по иронии судьбы, за это время сама окружающая среда успевает тоже измениться столь кардинально, что сам процесс адаптации, казавшийся необходимым, заходит в тупик.

Что ж, эволюция — это русская рулетка… как говорят динозавры.

И не спрашивай меня ни про русскую рулетку, ни про динозавров.

Другие биологи, обладающие особой проницательностью или склонностью к мистике, как, например, все та же Кай-Вон-Тильм (я уже говорил тебе, что она столь же красива, как и умна?), твердо верили в то, что марпеки вовсе не слепая сила эволюции, что они обладают сознанием и что конечной целью тех эволюционных скачков, которые они вызывают, является обеспечение выхода любым способом (но как можно раньше) в космос какого-либо вида живых существ, населяющих планету, куда попали их споры.

Были даже те, кто пошел еще дальше и задался вопросом: а не являются ли на самом деле спорами марпеков митохондрии, эти цитоплазматические органеллы, которые столь эффективно обеспечивают энергией наши клетки и которые, как уже известно, миллиарды лет тому назад были автономными бактериями, прежде чем стать неотделимыми симбионтами?

Может быть, именно поэтому в нас, людях, существует эта страсть идти все дальше и дальше, пока мы не завоюем весь космос? И когда-нибудь мы сможем дезинтегрироваться, чтобы из наших останков возникли зеленоватые космические медузы?..

Интересная гипотеза, не так ли? И в то же время пугающая до мурашек по коже.

Разумеется, Кай никогда не верила в это. Тем лучше для нее, потому что эта теория очень быстро была разгромлена, когда тщательное исследование нашего генома безошибочно показало, что у нас и марпеков нет ничего общего.

Да, когда-то митохондрии могли существовать в виде автономных бактерий, но исключительно в пределах Земли. Ни о какой панспермии жизни и эволюционного ускорения других миров не может быть и речи. Наша тяга к космосу — это всего лишь проявление нашей Проклятой Склонности, и она принадлежит только нам одним.

Но я вновь отклонился от темы. К тому же весьма вероятно, что вам уже прекрасно известно все о марпеках и о причинах их столь любопытных эволюционных ускорений.

Если так, то жаль, что ты не можешь мне ничего рассказать. А особенно биологу Кай…

Дело в том, что после того как аэд Равиатар и небольшая группа исследователей наблюдали дождь из спор марпеков на Талассе Феникса, люди пришли к выводу, что эти космические медузам могли бы стать полезнейшим орудием в руках высокоразумной цивилизации.

Кстати, среди горстки исследователей находился и Ариам-Счастливчик. Поэтому можно утверждать, что судьба с самого начала связала его с марпеками.

Как он и его коллеги использовали марпеков в своей работе по терраформированию?

Очень просто. Они перелетали от одной звездной системы к другой на своих кораблях, оснащенных двигателями Хогбартса, пока не находили марпека (их было не так много, как левиафанов-молотильщиков, но и не так мало, как огромных ракушек-кончильонов), и тогда они ловили мирно покоящуюся медузу в магнитную ловушку, чтобы доставить ее к тому миру, который подлежал терраформированию.

Там они отпускали марпека на волю и начинали гнать его, «подстегивая» струями реактивных двигателей, чтобы заставить войти в атмосферу планеты и погибнуть, выпустив при этом ценные споры, ускоряющие эволюцию.

Результат? Если в терраформируемом мире уже имелись бактерии, то за одну ночь могли появиться многоклеточные — губки и книдарии. Или их аналоги.

Если подождать еще чуть-чуть, ну, скажем, пару месяцев, то можно было увидеть, как создается новая экосистема, — для пущей эффективности в нее вводилась парочка земных видов. Очевидно, что эта система будет состоять из существ, резко эволюционировавших и видоизмененных «эффектом трамплина» марпеков для адаптации к новой среде, и что общая эволюция планеты в конце концов с высокой гарантией породит благоприятную для землян природную среду… по крайней мере относящуюся к какой-либо известной геологической эпохе.

Что бывало в том случае, когда результаты терраформирования не нравились заказчикам? И что делали терраформисты, если клиенты просили более землеподобный мир? Просто-напросто нужно было отыскать другого марпека и повторить ускорение эволюции с помощью его спор, а также добавить на планету больше земных видов и так далее, и так далее…

Легко сказать, да трудно сделать: необходимо рассчитать траектории вхождения спор в атмосферу, определить, в какое время года и суток лучше всего производить «засев», сколько и каких образцов земных растений и животных внедрить в местную экосистему… Конечно, для определения всего этого выводились сложные уравнения, но не последнюю роль играли опыт и интуиция терраформиста.

Это была точная наука (биологи, осуществлявшие мониторинг каждого процесса терраформирования, неоднократно в том убеждались), но одновременно искусство.

Главное — все работало.

Разумеется, терраформисты стали злоупотреблять этим методом все больше и больше. Настолько, что были планеты, где из простейшего коацервата (или его местного аналога) за каких-нибудь два года появлялись млекопитающие.

Однако заказчики во весь голос требовали еще больше ускорить процесс. А у наблюдателей-биологов не находилось возражений против этого… Они ведь, как и терраформисты, получали приличные вознаграждения за успешную работу.

Вот тут-то и появляются на сцене семья Рослим и их планета Четырнадцатая Шангри-Ла.

Рослимы были обычными людьми: отец, мать и шестеро детей. Семейное предприятие, небольшая триба фермеров семейного типа, разбогатевшая на торговле продукцией, добываемой на открытых ими планетах. Ничего удивительного в эпоху экспансии человечества.

Эти Рослимы были гордыми собственниками десятков миров, в том числе четвертой планеты в системе Альфы Треугольника в каких-нибудь сотнях световых лет от Земли. Они наградили ее помпезным наименованием Четырнадцатая Шангри-Ла — потому что до них эта блестящая идея уже осенила тринадцать семей.

Когда третий сын Рослимов (кажется, его звали Адам, но это не важно) наткнулся на планетку, она представляла собой огромный и неглубокий океан с множеством однообразных островков. С точки зрения эволюции, отсталый мирок — здесь не было ни земных растений на скалистой суше, ни тем более животных крупнее бактерий. Но зато в ее атмосфере наличествовало достаточное содержание кислорода: океаны кишели фито- и зоопланктоном, начиная от водорослей типа диатомовых, которые осуществляли фотосинтез, и кончая питающимися ими полостными ракообразными и даже суперхищниками (для этой экосистемы) — вечно голодными плавающими червями длиной в три четверти сантиметра, находящимися в промежуточной стадии развития между земными иглокожими и нематодами.

Многообещающая и вполне удобная планета. Идеальное место для проживания, если у кого-то появится странное желание ходить босиком, утопая по щиколотку в органической тине, и если не обращать внимания на вездесущий аромат гниющих мхов, доносившийся с морского побережья. Если этот кто-то планирует заняться торговлей планктоном и не имеет конкретных амбиций в виде выращивания сада на бесплодном грунте, на который сперва надо в течение нескольких сотен миллионов лет нанести первый слой гумуса…

Конечно же, все Рослимы хотели бы изменить свою планету, сделав ее не такой однообразной. И как можно быстрее.

Поэтому они вызвали терраформистов — всю бригаду.

Как летит время! Ариам-Счастливчик, который в момент открытия марпеков на Талассе был всего лишь зеленым новичком в космосе, быстро успел стать бригадиром терраформистов.

Потому он и попал на Четырнадцатую Шангри-Ла: Рослимы хотели нанять самого лучшего терраформиста, а таковым к этому времени был Счастливчик. Он вполне оправдывал свое прозвище — по выполненным им 256 заказам не было ни одного недовольного клиента.

Рекордный показатель, который трудновато превзойти. Планеты иногда проявляют… ну, скажем, неадекватную реакцию на эволюционный толчок с помощью спор марпеков. Некоторые утверждают, что подобное случается из-за низкого уровня естественной радиации, тормозящего мутации, или из-за того, что геном их живых существ весьма эффективно застрахован от ошибок репликации, вследствие чего нейтрализуется ускоряющее воздействие марпеков.

Дело в том, что, если говорить конкретно, никто точно не знал, почему такое происходит. Но, как бы то ни было, с этим мы сталкивались довольно часто.

И по чистой случайности Четырнадцатая Шангри-Ла оказалась крепким орешком. Очень крепким… Ариам и его люди прогнали уже 11 медуз через атмосферу планеты (прежний рекорд составлял девять марпеков на одну планету).

Однако из всех растений, которые должны были взойти на суше мира Рослимов, появились лишь унылые мхи тусклого цвета, которыми госпожа Рослим, понятное дело, не могла бы похвастаться перед своими подругами.

Что же касается животных, то они упорно отказывались выбираться из вод на побережье — хотя в морях зародились различные виды ракообразных и, возможно, обладающих зачатками разума… Но кому захотелось бы беседовать на философские темы с лангустой? Которая не может дышать, не издает звуки и в довершение всего воняет рыбой.

В ходе экспансии люди обнаружили в космосе четыре вида разумных существ — все на низком уровне развития, подобно нашим пещерным предкам. Один из этих видов еще даже не открыл огонь. На их планетах имелся кислород, поблизости находились другие обитаемые миры, и потому они идеально подходили для колонизации. Так что, к несчастью, теперь даже в резервациях не осталось представителей этих рас. Хотя ради справедливости стоит заметить, что наши биологи сохранили образцы их генетического материала, чтобы когда-нибудь воспользоваться им для клонирования. Мы, люди, ничего не выбрасываем: наверное, тоже под влиянием нашего Проклятого Призвания.

Во всяком случае, если ты слышишь эту историю, то можешь поблагодарить судьбу за то, что ни один из наших кораблей-разведчиков не натолкнулся на планету твоих далеких пращуров…

Что ж, вернемся к Четырнадцатой Шангри-Ла. Раздосадованный столь медленным процессом ее преобразования, Счастливчик решил попрать инструкции и наставления и насильственным образом преодолеть непонятное сопротивление планеты процессу эволюции.

То есть применить шоковую технологию, а лучше сказать — передозировку.

Он нашел и пригнал к Четырнадцатой Шангри-Ла не одну и даже не две, а сразу три медузы марпеков! (По крайней мере, он так думал.) А потом запустил их по очереди в атмосферу планеты Рослимов с интервалом в несколько минут.

Ариам досконально знал свое дело и прекрасно сознавал, какие последствия для экосистемы будет иметь такой удар. И решил превратить столь грандиозное терраформирование в большое шоу, дабы эта ночь надолго запомнилась хозяевам и гостям планеты.

И ему это удалось!

В свою очередь, Рослимы, уверенные, что на этот раз у них наконец-то появятся цветы и пташки (или хотя бы нечто в этом роде), пригласили своих многочисленных друзей и знакомых полюбоваться заключительным актом создания жизни на планете.

Они даже наняли аэда, чтобы тот сложил в честь этого события оду. Этим аэдом оказался я.

На покрытой мхом площади, окружавшей дом хозяев, собрались два десятка исследователей, отставных терраформистов и разных прохиндеев-халявщиков. Мы пили и переговаривались, внимательно следя за ночным небом. Там, в точном соответствии с графиком, составленным бригадой терраформистов, должны были появиться огненные следы медуз марпеков, входящих на огромной скорости в атмосферу. Расчет их попадания в атмосферу произвели таким образом, чтобы зрелище было хорошо видно с того места, где мы находились.

То и дело раздавались аплодисменты, смешки, шутки, истеричные вопли… Я на ходу сочинил пару сонетов, которые должны были послужить основой для более пространной оды. И они вышли вполне неплохо, скажу без ложной скромности. Отличные образы, полагаю: «Огненные строки усеяли небеса, на которых Человек начертал еще одну страницу своей славы. Так Красота приветствовала Эволюцию». Пассаж насчет красоты был посвящен биологичке Кай.

Ну конечно, изначально они звучали совсем не так. В рифмованном виде было гораздо лучше, уверяю тебя.

Однако когда все закончилось, я поклялся больше не писать стихи. И, думаю, сдержал свое слово, поэтому тебе придется лишь догадываться, какой была моя незавершенная ода.

Разумеется, Ариам-Счастливчик, исполнявший роль режиссера шоу, находился не на орбите вместе со своими коллегами, а рядом с нами и заказчиками, его благодарной публикой.

На нас были скафандры биологической защиты. Не самые навороченные — в этом мире, где бактерии никак не хотели покидать воды океанов, не было органики, которая могла бы нарушить нашу многократно усиленную иммунную систему. Даже во всей Галактике… Поверь мне, с началом экспансии человечество сильно продвинулось в области иммунологии.

Из органических веществ присутствовали только споры марпеков. Которые, к счастью, как уже было известно, после «активации» не представляли опасности для людей.

Мне всегда казалось весьма парадоксальным то, что споры, будучи такими прочными, чтобы сохранять свою латентную способность к прорастанию даже после прохождения через самую плотную атмосферу, теряли подобную способность через несколько минут, если не находили живых существ, с генами которых могли бы смешаться.

Что ж, жизнь порой полна и не таких парадоксов, не правда ли?

Тем не менее терраформисты всегда настаивали на соблюдении мер предосторожности — я имею в виду скафандры, и они имели на то право. За долгие годы их работы никогда еще не было несчастных случаев с людьми. Хотя однажды в семье одного заказчика кенар вылетел из клетки в самый неподходящий момент, и хотя коллеги Ариама не желают обсуждать этот инцидент, но думаю, им пришлось сразу прикончить эту пташку. Не то из опасения за жизни людей, не то из милосердия…

Жаль, что я не мог хоть разок взглянуть на преображенного кенара — на эту тему можно было бы сделать парочку неплохих хойку.

В общем, примерно в два часа ночи в небо Четырнадцатой Шангри-Ла была запущена третья медуза марпеков, и «большой босс» Ариам объявил, что теперь можно без опаски вдохнуть прохладный воздух без скафандра. Поэтому мы сложили свои герметичные одеяния в надежном месте, и началась самая настоящая пирушка.

Рослимы проявили щедрое гостеприимство: у них на любой вкус имелись еда и напитки, голографические фейерверки, шутливые дуэли (одну из них я выиграл у самого Ариама — для новичка он держался неплохо, но ведь нельзя же быть гением во всем, правда?), музыка, танцы, а потом еще деликатесы и выпивка, чтобы отметить приземление каждого корабля бригады терраформистов по мере того, как они поочередно покидали орбиту, направляясь к дому своих заказчиков.

Биологичка Кай-Вон-Тильм, которая по своей инициативе курировала исполнение этого заказа, пила и уплетала деликатесы за обе щеки, что было удивительным для женщины столь хрупкого телосложения. Она обещала всем присутствующим, что те немногие виды силлурийского периода, за который упорно цеплялась Четырнадцатая Шангри-Ла, уже завтра совершат скачок, по меньшей мере в меловой период, когда появились динозавры. Она явно перебрала спиртного. А танцевала только с Ариамом. Ему наверняка дали прозвище Счастливчик не только за успехи в терраформировании.

Всего через пару часов после начала пирушки на площадке возле дома Рослимов трезвых почти не оставалось, и я не входил в их число.

Надеюсь, что у твоей цивилизации тоже имеется спиртное… или хотя бы нечто, оказывающее на разум воздействие подобно психотропным препаратам. Если же нет, то вы многое потеряли. И сейчас я не буду на этом останавливаться, ведь ты все равно меня не поймешь.

Просто скажу, что я был пьян. Можно даже сказать, в стельку…

Причем до такого состояния я дошел вполне намеренно. Потому что иногда хмель — лучший способ не видеть, что происходит у тебя под носом (не знаю, поймешь ли ты меня).

К несчастью, алкоголь еще не полностью пропитал мою кровь, и я отдавал себе отчет, что Ариама и Кай давно уже не видно среди присутствующих.

Не нужно обладать богатым воображением, чтобы догадаться, чем они были заняты где-нибудь в укромном уголке…

Надеюсь, что твоя раса двуполая и размножается половым путем, а потому ты способен понять мои намеки. С той памятной ночи прошло много времени, но, признаться, мне до сих пор больно называть вещи своими именами.

Ради справедливости следует уточнить, что Ариам и Кай были не единственные, кто занимался в ту ночь «беседами наедине».

Наверное, именно из-за этой атмосферы всеобщего веселья никто не заметил появления в небе планеты четвертой медузы марпеков. А потом стало уже слишком поздно…

Анализируя постфактум события той ночи, биологи и терраформисты заключили, что один из марпеков, запущенных в верхние слои атмосферы Четырнадцатой Шангри-Ла, находился в стадии «репродуктивного транса». Процесс почкования начался в открытом космосе, а ведь раньше никто никогда не наблюдал это явление у марпеков. В результате небольшая фотосинтезирующая медуза отделилась от своей «матери», тело которой (по чистой случайности или вследствие точного расчета) послужило неким подобием стартовой площадки, вследствие чего новорожденный марпек сумел удержаться на орбите в течение пары часов, прежде чем в соответствии с законами гравитации устремился вниз, вслед за своей «мамашей».

Полагаю, до рассвета оставалось всего несколько минут. В это время вокруг дома Рослимов многие уже дрыхли похмельным сном и не видели появления тонких огненных линий на небосводе, которые, впрочем, легко можно было принять за первые признаки зари…

Нет-нет, я тоже спал. И в том не было моей вины. Повторяю: надравшись до положения риз, я не мог не забыться тяжким сном. Я валялся лицом вниз посреди площадки: содержание алкоголя в крови наконец-то превысило допустимые нормы, но именно к этому я и стремился.

Говорит ли тебе что-нибудь выражение «безответная любовь»?

Не буду вдаваться в подробности относительно нашей анатомии и эстетических концепций, обо всем этом можно догадаться по тому, что было сказано мной выше. И я не буду говорить, какие чудесные рыжие волосы, какие глаза бирюзового цвета, какие великолепные бедра и груди, какой ангельский голос и хрустальный смех были у Кай. Каким высоким, пышноволосым, зеленоглазым, мускулистым и широкоплечим был Ариам. И как нелеп я — нескладный коротышка с вечно шелушащейся, бледной кожей, не поддающейся оздоровительному воздействию соляриев, и с врожденной неповоротливостью, из-за которой я постоянно налетал на разные предметы и которую, как заявляли невропатологи, невозможно было излечить никакой костно-мышечной реконструкцией…

Тебе придется просто поверить мне на слово.

Это был классический любовный треугольник.

Я любил ее. Она любила его. А он любил многих женщин и умел завоевывать их.

Она была красавицей, и он тоже, хоть мне и трудно признать это.

А я — нет.

Если бы я выглядел хоть чуть-чуть получше, в пределах средней нормы, то, возможно, попытался бы соперничать с Ариамом. Может, даже ударил бы его. Или сказал бы, что для него Кай той ночью была всего лишь одной из многих женщин, как еще один заказ по терраформированию. Что ему нужно было только ее тело, в то время как я поклонялся ее уму, ее чувству юмора, ее нежности. И что я отдал бы всю свою жизнь лишь за одну ночь, проведенную с ней.

Но я не сделал этого. Предпочел молчать — я, который добывал себе хлеб насущный с помощью бойкого языка!

Она так и не узнала, что я любил ее — и одновременно ненавидел за то, что она выбрала его.

Он так и не узнал, что я ненавидел его — и одновременно восхищался тем, как он умеет завоевывать любовь.

Понимаешь меня? Или твоей мудрой расе не повезло познать, что такое любовь?

Если так, то забудь все, что я тебе сейчас сказал. Достаточно будет понять, что в конце той ночи я был мертвецки пьян, как и все остальные.

Поэтому я ничего не помню из того, о чем собираюсь тебе поведать. Я узнал это от других людей.

Ариам-Счастливчик, как всегда, вел себя геройски. Где бы он ни был и что бы он ни делал, но примчался сразу, как только на небе появились первые огненные полоски. Полуодетый, взъерошенный и потный, как какой-то легендарный герой, он тащил за собой Кай, чья улыбочка удовлетворенной самки неопровержимо свидетельствовала о том, что биологичка не только слишком много выпила, но и не осознавала надвигающейся опасности.

Криками и толчками Ариаму удалось разбудить спящих, по крайней мере некоторых из них. За рекордно малое время он сумел запихнуть их внутрь дома Рослимов и загерметизировал здание, окна и двери которого были оставлены хозяевами открытыми, чтобы наслаждаться прохладой великолепной ночи.

Он действовал эффективно, быстро и был весьма убедителен. Я сам сумел убедиться в этом, потому что последним, кого он успел затащить в безопасное укрытие под крышей хозяйского дома, оказался я. В том состоянии, в котором я пребывал с похмелья и, как всегда, неуклюже ступая, я споткнулся и растянулся во входном тамбуре, тем самым помешав Ариаму войти вслед за мной.

Видишь, какая ирония судьбы? Мой столь ненавистный соперник спас мне жизнь. А спастись ему самому помешал я. И, главное, сделал это не нарочно. Никто не обвинил меня, да и не мог обвинить. Потому что никто не ведал, как страстно я любил Кай-Вон-Тильм.

Ему просто не повезло, и это был всего лишь несчастный случай. Слепая случайность.

Несчастный случай?

Я уже не уверен, что в этой Вселенной или в какой-либо другой может существовать слепая случайность.

Разумеется, сам Ариам меня тоже не обвинял. Он слишком великодушен, чтобы допускать такие низменные порывы. Он лишь взглянул на меня, улыбнулся и побежал искать убежище. Потом я увидел, что он укрылся куском брезента и спрятался под обломком скалы, полагая, что сможет избежать или хотя бы уменьшить губительное воздействие опасного дождя спор.

И это ему действительно помогло… но не совсем.

Прошло несколько минут, прежде чем другие терраформисты из его бригады сумели достаточно протрезветь для того, чтобы выйти из дома ему на помощь со скафандром биологической защиты. Однако было уже поздно.

Ариам потерял сознание, а на его коже виднелись десятки морпековских «веснушек». Он явно был заражен, и потому его немедленно поместили в карантин.

Но это не очень-то помогло. Через три часа его эпидермис стал выделять уже знакомую прозрачную жидкость, которая затвердевала на глазах.

Я этого тоже не видел. Я валялся на койке с чудовищным похмельем… и не проси меня объяснять, что это такое, если ты никогда не пробовал этиловый спирт.

А если на вашей планете его все-таки пьют, но не знают, что такое большой бодун, то остается лишь позавидовать вашему метаболизму.

Но вернемся к заражению Ариама. Самое смешное то, что, хотя я грохнулся в тамбуре, где отсутствовала герметизация, на моей коже не оказалось ни единой «веснушки».

Ну как тут поверить, что это была слепая случайность?

Люди Ариама, отчаявшись спасти своего бригадира, немедленно отправили его на Землю. Этот полет был очень быстрым, но не мгновенным: нельзя преодолеть сотни световых лет за несколько минут.

Он длился три часа. Они уже оказались на нашей родной планете, когда Ариам-Счастливчик вышел из трансформационного кокона. И настала очередь Большого Сюрприза.

Ты думаешь, пройдя трансформацию, он стал суперменом? Колоссом трехметрового роста с божественной мускулатурой, телепатическими способностями и эйдетической памятью, а также способностью левитировать, излучая яркое сияние? А может, огромным мозгом, с трудом удерживаемым тщедушным тельцем? Каков был эффект эволюционного трамплина марпеков, подбросившего Ариама на следующий уровень развития человека?

Тебе кажется, что должно было произойти нечто подобное, не так ли?

Мне тоже так казалось.

И еще многим людям.

Однако в действительности не произошло ничего подобного!

Ариам, который выбрался из кокона, оказался таким же, каким был в бессознательном состоянии до формирования панциря на его теле. Обычным. Только он не помнил ничего из того, что с ним происходило в коконе… если там вообще что-то происходило.

Извини, это был последний перерыв в моем рассказе.

Осталось совсем немного.

Я изложил тебе факты. Осталось поведать о последствиях — а это, на мой взгляд, гораздо важнее.

Встревоженные врачи и другие ученые предположили, что, вероятно, эволюционное ускорение марпеков воздействует лишь на неразумных существ.

Неплохая гипотеза, и ее невозможно опровергнуть хотя бы потому, что, если сбросить со счетов те жалкие четыре расы с низким уровнем развития, которые исчезли (или которых мы всеми способами истребили) задолго до того, как Равиатар впервые увидел дождь спор на Талассе, мы до сих пор так и не нашли настоящих братьев по разуму.

Это дело не получило широкой огласки, и уцелевший (чудом?) Ариам, пройдя курс всесторонних обследований, не выявивших никаких аномалий в его организме, спустя несколько недель вернулся к своей работе по терраформированию далеких планет. Как и прежде, он отличался завидным здоровьем и прекрасно себя чувствовал.

Счастливчиком он тоже оставался: Кай-Вон-Тильм ждала его на выходе из клиники.

«Ну вот и настал хэппи-энд этой истории», наверное, скажешь ты.

Но я бы никогда не стал делать паузу под самый конец рассказа.

И я предупреждал тебя, что история на этом не заканчивается. Наоборот, это только начало.

Потому что Ариам, которому настоятельно советовали сохранить все произошедшее с ним в тайне, захотел, как на его месте захотели бы многие, похвастаться своей удачливостью и проговорился… А может быть, проговорился кто-то из его бригады. Это ничего не меняет. Главное, что мало-помалу сначала его коллеги терраформисты, а затем и другие трудяги космоса то и дело стали «по чистой случайности» скидывать скафандр биологической защиты во время «дождя» спор марпеков.

И никто не пострадал от «заражения» больше, чем Ариам. Они теряли сознание, на их телах образовывался кокон… А через несколько часов они покидали его целыми и невредимыми.

Вначале медики подняли крик по поводу этой новой «моды». Их можно понять: они ведь не понимали, что происходит, а все неизвестное пугает.

Один смышленый и обладающий богатым воображением психолог окрестил это явление синдромом Четырнадцатой Шангри-Ла. И предположил, что речь идет о современной версии все той же склонности к риску, которая в прошлом заставляла отдельных представителей рода хомо сапиенс прыгать с мостов, привязавшись к эластичной ленте, или вступать в единоборство с хищниками, чтобы почувствовать прилив адреналина.

Та самая Проклятая Склонность — помнишь? Мы всегда стремимся нарушить нами же установленные границы.

Но вскоре, констатировав отсутствие негативных последствий, эксперты решили: «Если всем станет известно, что нет никакого вреда, то скоро даже самым упорным любителям подобных развлечений надоест забавляться таким образом».

И на этот раз они были правы.

«Заражение» спорами и прохождение через стадию «личинки» никого не убивало, но и приятного в этом мало. А потому не было опасности, что такое увлечение станет повальным.

Так что после стадии мачистских бравад, как и прогнозировали эскулапы, скафандры биологической защиты вновь вошли в моду для терраформирования с использованием спор марпеков.

А биологи, в свою очередь, с новым жаром вернулись к спорам о том, не мешают ли наши митохондрии другим симбионтам сливаться с нашими генами или споры умеют распознавать разумность своего носителя и потому избегают причинять ему вред?..

В принципе, история могла бы на этом и закончиться, как ты думаешь.

Однако у красавицы Кай-Вон-Тильм имеется своя теория на этот счет. Причем подкрепленная кое-какими доказательствами.

Нет, она теперь относится к Ариаму-Счастливчику не так, как раньше. Не спрашивай меня, что произошло между ними и почему они охладели друг к другу. Она мне не рассказывала, а я и не спрашивал.

У нас, людей, есть пословица: «Дареному коню в зубы не смотрят».

Надеюсь, ты поймешь, что это значит. Если даже не докопаешься, что такое «конь».

Тем не менее Кай считает, что отсутствие влияния марпеков на геном человека не обусловлено ни особенностями наших митохондрий, ни мнимым уважением марпековских спор к нашему разуму. По ее мнению, все объясняется гораздо проще… и в то же время страшнее.

Потому что подобное явление происходит наверняка не только с нами. Милая Кай настойчиво искала — и нашла… Как на Земле, так и на других планетах существуют некоторые виды животных и растений, которые тоже абсолютно не подвержены эффекту марпековского эволюционного ускорения.

В этот список попали совсем разные существа, начиная от земных зеленых эвглен, обитающих в мелких водоемах, простейших, обладающих способностью к фотосинтезу, и кончая редкими породами деревьев, как, например, гинкго билоба и саговники, а также некоторые хрящевые рыбы, допустим акула-скватина или химера. А из внеземных организмов можно назвать трикса Сармоны, гузоида с Четвертой Регулы и орнитоидную жабу с планеты Стизия.

Весьма любопытно, что все эти существа имеют нечто общее, а именно: все они относятся к живым ископаемым. Их организмы так удачно адаптировались к окружающей среде, что за сотни, тысячи миллионов лет они остались практически такими же, какими были их далекие предки.

ОНИ НЕ ЭВОЛЮЦИОНИРУЮТ.

Улавливаешь суть проблемы?

Говорят, что всякий ученый испытывает интуитивное озарение, которое он впоследствии пытается доказать или опровергнуть логическим путем. Я задаю себе вопрос: как в голову Кай пришла мысль о том, что марпеки оказались абсолютно безвредными лишь для существ, которые полностью исчерпали свой эволюционный потенциал?

Возможно, на эту мысль ее натолкнуло отсутствие каких-либо изменений в поведении Ариама? Но я воздержусь от голословных утверждений.

Подумай сам: существа, которые не эволюционируют, потому что идеально приспособились к окружающей среде и вследствие этого полностью утратили способность к дальнейшей адаптации…

Они продолжают жить лишь потому, что их окружающая среда не менялась так резко, чтобы свести на нет преимущества достигнутой ими адаптации.

Однако если когда-нибудь все изменится…

Тебе ни к чему трамплин, если ты отяжелел настолько, что уже не в состоянии совершить прыжок.

Кай говорит, что нужно добыть больше доказательств, что следует на протяжении многих лет вести тщательные и системные исследования, прежде чем опубликовать гипотезу о том, что мы, люди, исчерпали свой эволюционный потенциал.

Однако если посмотреть вокруг, то это окажется вполне логичным. Странно, что еще никто не заметил подобного раньше. Возможно, понадобились открытие марпеков с их почти чудесным воздействием на живые существа и инцидент на Четырнадцатой Шангри-Ла, чтобы мы пришли к такому выводу.

А может быть, интуитивно мы это уже предвидели и именно поэтому использовали скафандры биозащиты. Чтобы не поверить в то, что род человеческий, который анатомически не менялся с доисторических времен, уже больше никогда не изменится.

Напрашивается вывод: как вид мы достигли предела своего биологического потенциала, и не будет нам больше никакого развития. Никогда.

Да и это наше рассеивание среди звезд, эта самоубийственная авантюра в виде экспансии человечества, это терраформирование других планет — все оттого, что мы уже не способны адаптироваться к новой окружающей среде. И никогда не будем на это способны.

«Никогда больше», — как давным-давно заявлял Ворон Эдгара По.

Эти слова невыносимы, как приговор. Они вселяют страх и тревогу.

«Qui non proficit, deficit»[8], - говорили древние римляне. Иными словами, кто не выигрывает, тот проиграет. В природе не бывает застоя без последствий.

Полагаю, что, когда Кай обнародует свою теорию об исчерпании нашего эволюционного потенциала, вечные оптимисты будут возражать: мол, с тех пор как человечество обрело разум, на первый план вышла эволюция нашего мозга, а не тела. И если проблема нашего эволюционного застоя столь серьезна, то в будущем найдется какой-нибудь способ ее решения.

И я боюсь, что, даже если люди ей поверят, даже если в конце концов признают ее правоту, то все равно будут продолжать то, что делают сейчас: расселяться по Вселенной, открывать и завоевывать новые миры, заселять их… Даже если они будут знать, что это бесполезно, потому что наше время подошло к концу, они продолжат экспансию — просто потому, что больше ничего не умеют.

Потому что мы — люди, и мы не способны стать другими.

Опять эта наша Проклятая Склонность (надеюсь, что за время столь пространного повествования ты еще не забыл, о чем идет речь)!

Никогда не смиряться с поражением.

А может, эти упрямцы правы, как ты считаешь?

Потому что человек не может быть приговорен, правда? И великая авантюра экспансии человечества показывает, что впереди нас ждут славные дела. Мы вовсе не выглядим вымирающей расой, так ведь?

Говорят, что ночная тьма сгущается перед рассветом. Значит, вполне возможно, что самым ярким день бывает перед затмением.

Экспансия вполне может стать нашей лебединой песней. Началом нашего заката.

А может быть, и нет. Кто знает?

Я пишу это потому, что такое может произойти. Письмо, запечатанное в бутылку времени.

Идея принадлежала Кай: когда я скажу все, что хотел сказать, я помещу это послание в капсулу и запущу ее в космос, в межзвездное пространство, подальше от всех солнц и планет, чтобы она без риска уничтожения плыла из века в век… Вероятность ее потери велика, но все-таки ее могут подобрать представители какой-нибудь из рас, которые придут нам на смену в бесконечном чередовании разумной жизни.

Например, ты и твои сородичи.

Так что мое послание предназначено тебе, сыну другой разумной расы, унаследовавшей от нас космос. Чтобы ты нашел его спустя миллионы лет, когда нас уже не станет, когда нас поглотят безмерная Вселенная и неостановимая сила Жизни, чтобы ты открыл его — и задумался.

Чтобы ты был осторожен в своей гордыне завоевателя и хозяина Вселенной.

Пусть это предупреждение окажется полезным для тебя.

Вот теперь я почти закончил. Но прежде чем окончательно завершить свое послание, хочу еще шепнуть тебе кое-что на ушко. Потому что любой опыт будет бесполезен, если им не с кем поделиться.

Вещи редко бывают такими, какими выглядят. Это всем известно. Но Кай-Вон-Тильм оказалась именно такой, как я ее себе представлял, и даже еще лучше… Ариам так и не понял, какую женщину он потерял, уступив ее мне.

Конечно, Кай на него нисколько не сердится. По крайней мере она так утверждает, и я предпочитаю ей верить. Она нежная, заботливая и любящая… И она благодарна мне (а уж благодарить-то она умеет!) за то, что я поддержал ее, когда она осталась совсем одна.

Кстати, она заявляет, что те две безумные ночи, которые провела со Счастливчиком, абсолютно ничего не значили. Она клянется, что таких ночей было всего две. И будто она пошла с ним тогда лишь потому, что устала ждать, когда я признаюсь ей в любви… как тебе это, а?

Да, Жизнь и Вселенная никогда не перестанут преподносить нам сюрпризы.

И женщины тоже…

Можно сказать, что это — их Проклятая Склонность.

И может, подобное тоже проявление эволюционного застоя, но мне это по душе.

Настолько, что порой даже знание, что мы приговорены к исчезновению, честно говоря, уже особенно не тревожит.

Ян Кризи Дороже золота

За три дня до соревнований, дождавшись, когда Делрой закончит разминку после тренировочного забега, тренер вызвал его к себе для разговора. Делрой сразу же понял, что речь пойдет о чем-то важном. Работа Мичито, которой способствовала искусственно улучшенная эмпатия, означала исключительную чувствительность к настроениям подопечного, чтобы помочь ему добиться наилучшего результата. Временами эта сонастроенность делалась взаимной, и сейчас Делрой различал на лице Мичито редкое для того волнение.

— Прогноз на день забега наконец-то определился, — сообщил Мичито. — Температура идеальная. Влажность идеальная. Скорость ветра чуть-чуть меньше допустимого предела. Направление ветра…

— Идеальное? — перебил Делрой.

— Всю дорогу в спину! — Мичито расплылся в восторженной улыбке. — Это последнее, чего нам не хватало. Ты в отличной форме, погода будет лучше некуда, мы на две тысячи метров выше уровня моря, — Мичито повел рукой вокруг, словно собирая воедино множество других факторов, способных повлиять на результат, — и все это сводится к одному!

— Я выиграю забег? — Делрой не понимал ликования Мичито: погода ведь будет одинаковой для всех участников.

— Да, но это неважно. Победа — ничто; у тебя есть шанс установить рекорд!

Мичито остановился, дожидаясь, пока сказанное дойдет до атлета. Высшие спортивные достижения были темой, которую спортсмены и их тренеры обычно не обсуждали, ведь рекорды держались так долго, что побить их было практически невозможно. Время забега на сто метров для мужчин оставалось в значении 8,341 секунды на протяжении последних семидесяти лет.

Делроя пронизал поток радости, мышцы напряглись, словно бы уже готовясь к выстрелу стартового пистолета.

— Правда? Мировой рекорд?

— Да, единственный и неповторимый! Бесценный, дороже золота!

Возбуждение выплескивалось из Мичито, заражая Делроя, чья ответная реакция, в свою очередь, передавалась тренеру, так что между ними образовался некий замкнутый контур. Это действовало почти как наркотик. И правда, Делрой никогда не испытывал ничего настолько близкого к опиуму, как этот головокружительный поток. Настоящих наркотиков ему за всю жизнь пробовать не доводилось ни разу — на этот счет правила были очень строги, равно как и в отношении множества других вещей.

Мичито внезапно возвратился к своей обычной серьезности.

— Шанс есть, я сказал. Настоящий шанс. Но только если все пойдет гладко, как перышко ангела. Нам нужно абсолютное совершенство! Не должно быть никаких отклонений, ничего отвлекающего.

Что-то в этом роде он говорил всегда накануне серьезного забега, и все же на этот раз все его поведение указывало на нечто большее, чем просто строгий режим.

— Я думаю, — продолжал Мичито, — будет лучше, если ты этой ночью не возвратишься на виллу, а останешься здесь, на тренировочной площадке. Здесь надежнее контроль, гораздо меньше риска…

— Да что со мной случится?

— Я хочу, чтобы ты был подальше от людей, и здесь это легче устроить. Поживешь затворником, не встречаясь ни с кем, кроме своей команды тренеров. Неприятно, понимаю, но это ведь всего на три дня.

Делрой поморщился, однако спорить не стал. Мичито виднее, Помимо обычных настроек здоровья и внешней привлекательности, главным искусственным улучшением Мичито была сверхъестественная эмпатия, позволявшая предугадывать реакцию Делроя и таким образом определять оптимальные условия для достижения успеха. Если он чувствовал, что затворничество необходимо — значит, необходимо. Это всего лишь еще одна строчка в программе, которой Делрой следовал всю свою жизнь.

Программа имела две фазы, привычные для Делроя, как две его ноги. Порой, когда он отрабатывал на дорожке шаговые схемы, программа с каждым шагом стучала у него в мозгу: левая, правая, левая, правая — забег, тренировка, забег, тренировка…

— Это больше, чем любая медаль, — продолжал Мичито. — Олимпийские игры — как луна, которая постоянно висит в небе и прибывает раз в четыре года, а рекорд — это комета, она всего лишь раз вспыхивает на небосклоне и исчезает навсегда. Это, может быть, единственный случай за твою карьеру, когда совместились все нужные условия; такой шанс вряд ли когда-нибудь выпадет! Но если мы смогли предсказать эту возможность, то сумеют и другие. Теперь, когда погода определилась, все уже знают, что ты попытаешься побить рекорд. Журналисты будут роиться вокруг тебя, как пчелы. Ведь это величайшее спортивное событие за целое десятилетие, и к тому же речь не только о спорте…

Мичито замолк, но Делрой знал, на что он намекает. Право на спортивные рекорды имели только стандартные люди без искусственных улучшений, так называемая «видовая модель». Поскольку стандартные уже давно превзойдены своим улучшенным потомством, любое их достижение считалось большим событием, и движение Естественной Жизни приветствовало его как доказательство, что древняя модель еще не окончательно устарела.

— И есть еще один момент, которого нам следует остерегаться, — сказав это, Мичито ненадолго замолк, чтобы подчеркнуть следующие слова: — Саботаж. Не все хотят, чтобы ты побил рекорд. Мы не можем рисковать твоим успехом. Я уже организовал дополнительную охрану.

Саботаж? Да нет, вряд ли подобное возможно. Действительно такая опасность существует или это только фантом, вызванный к жизни, чтобы убедить Делроя принять затворничество?

Вот в чем проблема, когда твой тренер сосредоточен лишь на том, чтобы ты выполнил свою задачу: никогда не знаешь, правду он говорит или врет, решив, что подобная ложь будет иметь максимальную мотивационную ценность.

Впрочем, не имеет значения, правда это или нет. Важен только рекорд.

На следующий день Делрой выбрил голову. Это была обычная процедура перед соревнованиями: волосы создавали лишь крошечную долю общего сопротивления тела, но сейчас любая доля шла в счет.

Все равно что сидеть в тюрьме… Нет, даже хуже: там каждый час твоей жизни не подвергается скрупулезному регулированию, тебе оставляют выбор хотя бы в мелочах: попросить обычную капусту или цветную, отправиться на прогулочный двор или в библиотеку. Делрой подобной свободы не имел. Все его тренировки расписаны заранее; в точности определено, сколько времени он должен провести на каждом из гимнастических снарядов или на беговой дорожке. Его диета просчитана до калории.

Чтобы иметь хоть какую-то надежду на рекорд, ему необходима безупречная форма. За сотни лет соревнований забеги становились все короче. Чем меньше рекордное время, тем труднее его побить и тем реже это происходит. Промежутки между новыми рекордами растягивались до десятилетий и веков, а разница в значениях самих результатов уменьшалась по асимптотической кривой.

Если бы ему позволили поговорить с журналистами, Делрой с удовольствием употребил бы слово «асимптотический» — хотя бы для того чтобы обмануть их ожидания. Стандартных всегда считали тупыми, особенно атлетов, потому что… ну, вообще-то Делрой не знал, откуда взялось представление о глупости спортсменов, но никто не ожидал, что они станут употреблять длинные многосложные слова.

Что касается значения этого слова, Делрой не смог бы процитировать математическое определение, но зато понимал его суть. Рекордное время уменьшалось все более мелкими порциями на протяжении все более долгих периодов, приближаясь к пределу человеческих возможностей, некоей абсолютной скорости, какой когда-либо сможет достичь человек — разумеется, без помощи генной инженерии, послеродовой коррекции, искусственных улучшителей телесных характеристик и прочего списка технологий, запрещенных в целях поддержания чистоты рекордов.

Если Делрой установит новую отметку, она может оказаться чуть ли не на самой асимптоте, по крайней мере в пределах тысячной доли секунды от нее. Предыдущий рекорд держался семьдесят лет, а значит, слава Делроя останется с ним на всю жизнь… если только он не перестроит свое тело, прибегнув к помощи одного из улучшений, включающих опцию долговечности.

Слава на всю жизнь, а возможно, и навечно.

Подобные соображения помогали Делрою примириться с унизительным режимом тренировок. Каждая мелочь, какой бы трудоемкой или раздражающей она ни была, помогала уменьшить его личный показатель на 0,008 секунды — это и требовалось, чтобы побить рекорд.

Все было рассчитано, вплоть до последней молекулы жидкости в его мочевом пузыре.

Распрощавшись с волосами, Делрой прошел в то крыло тренировочного корпуса, где размещался Доп, его виртуальная копия. В одну из стен был вмонтирован экран, где виднелось изображение Допа, теперь тоже безволосого. Поскольку Доп копировал Делроя вплоть до атомов, а гладкость экрана превосходила стекло, изображение было даже более точным, чем если бы смотреться в зеркало. Оно показывало Делроя в полный рост — два и три тысячных метра — и нагишом. Оптимальный костюм и обувь были подобраны давным-давно, поэтому, как правило, не имело большого смысла вводить их в картину. Тело атлета представало во всем его великолепии — упругие мускулы под черной кожей. Делрой знал, что некогда цвет его кожи мог вызвать предубеждение. Но в нынешние времена различия между стандартными были пренебрежимо малы в сравнении с той пропастью, которая отделяла их от различных клад — монофилетических групп улучшенных. Стандартные любого цвета вызывали жалость и насмешки. И тем не менее, говоря словами участников движения Естественной Жизни, если улучшенные на самом деле так совершенны, почему среди них столько разновидностей?

Порой, когда ему хотелось чего-нибудь запретного, Делрой говорил своему двойнику: «Я бы сейчас съел мороженого с сиропом и шоколадной глазурью». И тогда экран разделялся на две панели, показывая две различные версии Допа: один из них следовал предписанному режиму, второй же потворствовал своим капризам. Обе модели в сравнении проецировались на день соревнования. Праведный Доп, конечно же, оказывался в лучшей форме — на мельчайшую долю, однако в счет шло все.

Это не мешало Делрою повторять попытки снова и снова. В конце концов, пока не спросишь, не узнаешь. Он мечтал о том, как однажды скажет: «А может, мне отрастить волосы и сделать себе огромное афро?», и его двойник ответит: «Мы об этом не думали, но сейчас произвели вычисления и оказалось, что гигантское афро действительно поможет тебе побить рекорд!».

Однако иногда, получив подряд несколько отрицательных ответов, Делрой просто смотрел на экран и представлял себе, каково это — быть чьим-то двойником, заключенным внутри компьютера. Оказавшись его копией вплоть до последнего атома, Доп в принципе должен был уметь думать и мечтать не хуже, чем сам Делрой.

Впрочем, закон запрещал создавать разумные копии людей и держать их взаперти для расчета диет и упражнений. Высшие мозговые функции Допа были подавлены — он не думал вообще.

Делроя это несколько смущало. Режим его тренировок основывался на имитациях Допа. Годами он пользовался этими расчетами: они принесли ему золото на последней Олимпиаде, а сейчас, даст Бог, принесут и мировой рекорд, И тем не менее тот факт, что умственные способности Допа были стерты, показывал, насколько малую роль играет во всем этом интеллект.

Делрой был просто машиной, выполняющей программу. Ему следовало лишь тренироваться, есть, пить и бегать. Мозги не требовались.

Может быть, атлеты действительно глупы.

Запрограммированный автомат… Подобная мысль чуть было не убила его любовь к бегу. В молодости он не хотел ничего другого, только бежать, бежать, бежать. После первых побед в соревнованиях с ним стали заниматься новые тренеры, и каждый требовал все более изощренного и сурового режима. Делрой бегал быстрее, постепенно приближаясь к своей личной асимптоте, и вносить дальнейшие улучшения становилось труднее, это требовало все более точных инструкций, пока в конце концов он не стал рабом своей безмозглой копии.

Он мирился, потому что это работало. С результатами не поспоришь. И однако после олимпийской золотой медали и, возможно, установления мирового рекорда… во имя всего святого, что дальше?

— Что дальше? — спросил он Допа на большом экране.

Однако имитация никогда не заглядывала дальше соревнований.

В день перед главным забегом Делрой заново повторил все свои ускорения и старты, в то время как из громкоговорителей неслись тщательно сымитированные одобрительные крики зрителей, давая ему возможность заранее привыкнуть к реву толпы. Все происходило с выверенностью метронома. Делрой чувствовал себя заводной игрушкой, пружину которой закручивают все туже и туже…

Мичито ощущал напряжение своего подопечного, однако, как ни странно, не пытался разрядить его. Если все завершится взрывом, это, возможно, придаст Делрою еще большую скорость, чем когда-либо прежде.

После очередной тренировки Мичито с помощниками поспешили обратно в корпус, чтобы сравнить показанный Делроем результат с Доповой имитацией и вычислить последние мельчайшие поправки к диете и режиму сна на несколько оставшихся часов.

Делрой остался снаружи, чтобы насладиться теплым полуденным воздухом и полюбоваться видом. Завтра он будет слишком сосредоточен на забеге, чтобы замечать окружающее, а после этого возвратится домой в Лос-Анджелес — вернется мировым рекордсменом или же, как и прежде, просто олимпийским чемпионом.

Его окружали величественные горы, возвышающиеся над Мехико. Тонкий слой облаков скрадывал сверкание солнца; маленькие точки на их фоне были, наверное, птицами — а возможно, улучшенными людьми, парящими в небесах. Из всех видов улучшений крылья пользовались наибольшей популярностью, несмотря на радикальное хирургическое вмешательство, которое требовалось для послеродового изменения.

На его глазах одна из точек стала расти. С неба спустилась фигура, скользнула к беговой дорожке. Делрой нахмурился. Охрана Мичито справится с вторжением, так что самому Делрою не имело смысла вмешиваться. Он двинулся к раздевалке; его мышцы были напряжены в ожидании конфликта. Он едва не припустился рысцой, но сдержал себя: его упражнения были рассчитаны вплоть до шага и последней капли пота.

Он ощутил на выбритой голове дуновение воздуха от машущих крыльев. Фигура следовала за ним! Летящий с легкостью мог его обогнать, разве что Делрой пустился бы бегом, поэтому он остановился и уселся на один из блоков, огораживавших дорожку, ожидая, пока преследователь приземлится.

Нарушительница — это оказалась женщина — аккуратно опустилась на асфальт перед ним и сложила крылья. Одета в красную шерстяную тунику, босиком, ступни заканчиваются загорелыми человеческими пальцами, а не птичьими когтями, как предпочитали некоторые из летающих клад. Делрою прежде уже доводилось видеть крылатых людей, но его всегда поражало, насколько они маленькие. Женщина напоминала шестилетнего ребенка, страдающего гидроцефалией: тело должно было быть небольшим, чтобы его удерживали крылья, но уменьшение черепной коробки и мозга привело бы к потере способностей. Непропорционально большая голова торчала на тощем тельце, словно тыква, насаженная на морковку.

Делрой взглянул направо, потом налево, недоумевая, что могло случиться с обещанным отрядом охраны. Не то чтобы женщина представляла угрозу — она была совсем крошечной и, судя по всему, не имела оружия. Однако она нарушила его затворничество перед соревнованиями, которое Мичито полагал столь необходимым.

— Ваших охранников отвлекли, — сказала женщина высоким детским голосом. — Совсем ненадолго. Мне нужны всего лишь несколько минут вашего времени.

— А мне нужно всего лишь без помех подготовиться, — с нажимом ответил Делрой. — Если вы желаете со мной поговорить, почему бы вам не подождать до конца соревнований?

— Потому что я хотела быть первой. После того как вы побьете рекорд, вас засыпят предложениями. Пробиться к вам будет уже гораздо труднее, и даже если это удастся, я буду лишь одним голосом среди многих… Если я пообещаю, что уйду, скажем, через десять минут, вы меня выслушаете?

— Не думаю, что дело того стоит, — сказал Делрой. — Мичито рекомендовал мне избегать любых контактов. Я не разговариваю даже со своей семьей.

Ему живо вспомнился кадр из старого фильма: моряки, зажимающие уши, чтобы не слышать роковых голосов сирен. Здесь не было никого, кто мог бы привязать его к мачте. Куда все подевались?

— Мичито очень бережет вас, я знаю. Его задержали вместе с остальными. Но ему не о чем волноваться: у меня нет намерения снизить ваши шансы на победу. Я сама хочу, чтобы вы побили рекорд, и уверена: вам это удастся.

— Ну хорошо, хорошо, — сказал Делрой, не вполне успокоенный, но благодарный ей за то, что она до сих пор не всадила ему пулю в коленную чашечку, что с легкостью могла бы проделать, имей оружие. Ее дерзость заслуживала награды. Бунтарская жилка в нем приветствовала это отклонение от расписания, незапланированную встречу, которая могла завести куда угодно.

— Благодарю вас, — сказала она. — Я очень ценю то, что вы дали мне эту возможность. Прежде всего позвольте представиться: меня зовут Яра Родригес, — она сделала короткую паузу, — и как я вижу, вы не узнаете это имя, хотя однажды я находилась в ситуации, очень похожей на вашу. Сорок пять лет назад я входила в состав команды, побившей мировой рекорд для женщин в эстафете на четыреста метров. Насколько я знаю, этот рекорд держится до сих пор. — Она ностальгически улыбнулась. — Мы добились некоторого признания, хотя оно было далеко от того, что предстоит вам. Стометровка для мужчин имеет культовый статус среди забегов.

Делрой начал что-то говорить, но посетительница прервала его:

— Я здесь не для того, чтобы жаловаться на каприз истории, из-за которого одна дистанция считается более значительной, чем другая, а одиночные забеги более интересны для прессы, нежели эстафеты. Не важно, почему ваша победа будет считаться самой престижной, просто это так. И именно поэтому ваше решение имеет такое значение.

— Мое решение?

— Насчет того, что вы будете делать потом. Возможно, вы будете продолжать бегать. — Судя по ее тону, она считала это маловероятным. — Однако если вы бросите спорт, то что дальше? Весь мир будет смотреть на вас, ожидая, что вы выберете.

— И насколько я понимаю, вы хотите сделать мне предложение. — Делрой вздохнул, разочарованный, что все оказалось настолько плоским и прозаическим. — Послушайте, все мои дела ведет мой агент. Меня не интересуют разговоры ни о какой коммерции. Я для того и держу агента, чтобы он разбирался с подобной чепухой.

— Я вовсе не прошу вас рекламировать золотые украшения, — колко отозвалась Яра. Делрой подавил смешок: это выглядело нелепо — его отчитывает существо ростом с малолетнюю девчушку.

Она показала на тело Делроя, даже в сидячем положении возвышавшееся над ней.

— Вот это гораздо более фундаментальная вещь. Вы собираетесь оставить себе то тело, с которым родились?

— А-а… Понимаю, о чем вы. — Делрой помолчал. Над этим ему еще не приходилось размышлять серьезно, поскольку дело не казалось срочным. — Да, наверное, на какое-то время оставлю. Куда спешить? Есть уйма вещей, которых я в этом теле еще не делал; можно заняться ими, прежде чем его усовершенствовать.

Например, наркотики. Легких наркотиков тысячи, а он до сих пор не пробовал ни одного. Это ограничение было наследием старых законов против наркотиков, введенных еще на заре легкой атлетики, а также маниакальной боязни, что любая необычная субстанция может каким-то неизвестным образом улучшить показатели.

Не то чтобы он стремился превратиться в дрожащий сгусток оргазма, вовсе нет. Его привлекало не столько желание какого-то конкретного наркотика, сколько перспектива выбора: роскошь иметь бесконечное число вариантов, открытых для исследования.

— Но в будущем вы не исключаете возможности изменить свое тело? — спросила Яра.

— Конечно, не исключаю, — сказал Делрой. — Может, и переделаю, а может, и нет. Но в любом случае я не какой-нибудь чудик из Естественной Жизни, считающий, что улучшения вообще не нужны.

Яра улыбнулась.

— Они будут разочарованы, когда это услышат. После того что случится завтра, вы станете для них героем. Вы же знаете, что они говорят: если вы можете бегать быстрее всех, кто когда-либо жил на Земле, это доказывает, что в первоначальной модели еще осталась бездна потенциала. А значит, и улучшать интеллект нет необходимости: может отыскаться стандартный, который превзойдет Ньютона и Эйнштейна.

— Ну да… — Делрой не любил людей с улучшенным интеллектом. Они казались ему самодовольными снобами. — Пожалуй, я еще могу какое-то время побыть для них символической фигурой. Как я уже сказал, я не тороплюсь меняться.

— Я тоже не торопилась. Но чем дольше ты живешь в старом теле, тем тяжелее потом приспособиться к новому. — Яра опустила глаза. — Разница велика, действительно велика. Я жалею, что так долго затягивала.

— И значит, насколько я понимаю, вы советуете мне меняться сразу же. — Интонации Делроя тоже стали ироническими, когда он понял, чего хочет от него женщина. — Вы сказали, что это не связано с торговлей. Однако что это, как не коммерческое предложение? Вы хотите, чтобы я произвел улучшение. Но тем самым я подпишусь под всей концепцией улучшения. Это будет плевок в лицо движению Естественной Жизни — если их символ, едва побив рекорд, тут же отправится менять тело.

— Вы сказали, что не принадлежите к движению…

— Не то чтобы я согласен со всеми их заявлениями, — продолжал Делрой, не обращая внимания на ее протест, — но это вовсе не значит, что я хочу дать им публичную пощечину. Я не собираюсь ввязываться в политические склоки между стандартными и улучшенными…

Он осекся, охваченный темным подозрением. Мичито был улучшенным. Все члены команды охраны тоже имели те или иные модификации. Может быть, их вовсе не отвлекали, а они сами намеренно впустили сюда эту женщину, надеясь, что она убедит его присоединиться к ним?

Его охватил гнев. Эти чертовы улучшенные! Они все в сговоре друг с другом; считают себя выше всех…

Делрой сделал усилие, взяв себя в руки, и его гнев утих. Он столько лет жил по регламенту, что привык видеть руку тренера во всем. И все же разумом он понимал: обвинять Мичито — абсурд. Зачем тогда тренер устроил ему затворничество?

К тому же ментальные улучшения Мичито были совершенно другого рода, нежели физические у Яры. Движение Естественной Жизни говорило об улучшенных как о единой массе, строящей какие-то зловещие планы, однако в действительности они представляли собой широкий спектр разнообразных типов тел и умов, у которых было мало причин объединяться.

— Дело не в противостоянии стандартных и улучшенных, — сказала Яра. — Если бы это было так, мы бы попытались помешать вам побить рекорд. Но речь совсем о другом, правда.

— О чем же тогда? — спросил Делрой с резкостью, о которой тут же пожалел.

— Просто если вы действительно решите, что хотите себе новое тело, вам придется выбирать, какой конкретно перечень усовершенствований…

— Ага, ну понятно, — перебил Делрой более спокойным и циничным тоном. — И разумеется, вы можете мне порекомендовать…

— Да. От имени своей клады я уполномочена сделать вам предложение. Если вы присоединитесь к нам, мы заплатим за все трансформационные процедуры, назначим вам наставника и познакомим со всеми радостями полета…

— Но крылья — дорогая игрушка, разве не так?

Дело было не только в стоимости самих крыльев; предстояло еще адаптировать и сократить в объеме все тело. Делрой воззрился на женщину, похожую на цветочную фею, — в ней было не больше четверти его собственного веса.

— Да, но самое важное — это наставник. Летать не так-то просто, у людей нет для этого необходимых инстинктов.

— И насколько я в состоянии предположить…

— Я могу быть вашим наставником, если вы захотите, — подтвердила Яра, снова опуская глаза и уставившись в асфальт, чтобы не встречаться с Делроем взглядом. — Как я понимаю, меня потому и выбрали для разговора, что моя история напоминает вашу. Я знаю, на что это похоже, ведь тоже прошла через все. Это тяжело. Особенно тяжело для атлетов, из-за того что мы настолько настроены на свои тела. Мы привыкли, когда бегаем или прыгаем, иметь абсолютный контроль над собой, добиваться высоких результатов… А потом вдруг оказываешься в другом теле и обнаруживаешь: ты потерял гармонию, мастерство. Это все равно что стать калекой…

— Однако вы умеете рекламировать свой товар, — заметил Делрой с насмешкой, хотя и восхищаясь ее честностью.

— …и долго, долго борешься с собой. Но в конце концов что-то щелкает, и ты оказываешься в совершенно новом мире. Летать — это так великолепно, так волшебно… — На лице Яры отразилась горячая радость. — Вы знаете, у нас ведь тоже есть соревнования! Классический маршрут — от Лондона до Парижа, но существует и множество других. А состязания в воздухе требуют от человека гораздо большего, чем на земле. Будем откровенны: чтобы бегать, большого ума не нужно. Полет — материя гораздо более тонкая; существует множество факторов, которые необходимо учитывать: ветер, восходящие потоки, атмосферные фронты. Стоит один раз поучаствовать в небесной гонке, и ты уже на крючке.

Звучало соблазнительно. Но торговое предложение и должно звучать соблазнительно. Однако Делрой знал, что существует и обратная сторона, о которой Яра не упомянула. Те самые факторы, которые делали стандартную атлетику столь популярным зрелищем, Олимпийские игры столь значительным событием, а установление мирового рекорда столь трудным и престижным достижением.

Все это работало лишь благодаря ограничениям — многочисленным запретам, которые так раздражали Делроя. Состязание имеет смысл, только когда участники равны. Потому-то правила всех видов стандартного спорта и запрещали использовать трансформацию тела, наркотические вещества и тому подобное.

Стоит только позволить улучшения, и соревнование станет невозможным. Сам процесс улучшения непрерывно совершенствуется; последние поколения летающих держались в воздухе гораздо более свободно. И невозможно найти двух одинаковых индивидуумов, учитывая, что ремоделирование — это не единовременная смена имиджа, но пожизненный процесс непрерывной переделки. Различные клады улучшенных представляли собой не только физиологические шаблоны, но и социальные сообщества, основанные на значительных различиях в широком спектре постоянно меняющихся телесных типов.

Делрой видел фотографии победительницы последнего залета Лондон — Париж. Это была крошечная фитюлька, щепочка, в которой невозможно распознать человека: всего лишь капелька мозга на острие летящей стрелы. Человеческое тело не предназначено для полета, и чем сильнее ты переделываешь себя, чтобы летать, тем дальше отходишь от «видовой модели». Яра, несмотря на ее поразительно малые размеры и гротескные пропорции, сделала пока что лишь несколько шагов по этой длинной-длинной дороге…

Разумеется, среди улучшенных можно было бы попытаться выделить некие обобщенные типы или классы, исходя из форм и размеров, как стандартные боксеры различаются по весовым категориям. Однако при таком огромном разбросе вариантов в итоге получилось бы либо несколько классов со значительными различиями внутри каждого, либо множество классов очень небольших по численности.

Ни тот, ни другой вариант не годился для соревнований. Именно поэтому спортивные мероприятия улучшенных не привлекали массовой аудитории. Все знаменитые спортсмены — не только в легкой атлетике, но также и звезды футбола, тенниса, гольфа и так далее — были стандартными.

Делрой не стал тратить время, объясняя все это Яре, — не имело смысла заново повторять то, что они оба прекрасно понимали. Он сказал просто:

— Это щедрое предложение. И вы пошли на большие хлопоты, чтобы добраться сюда. Зачем? Что вы получите от этого?

— Нам нужен ваш авторитет, — ответила Яра. — Установив завтра новый рекорд, вы станете знаменитостью. Если после этого вы решите улучшить себя, то присоединитесь к какой-то кладе, и она тоже окажется в центре внимания. Вы назвали это коммерческим предложением — мне не нравится это слово, но оно довольно точно отражает суть. Сами знаете, какой разброд царит среди улучшенных — множество телесных типов, огромная текучка. Такое состояние не может длиться долго. Это фаза эксперимента: сейчас можно разыскать любую из возможных вариаций тела и ума. Но скоро все закончится. Люди обнаружат, что некоторые вариации лучше других, и захотят жить в сообществах тех, кто умом и телом похож на них. Спустя какое-то время немногочисленные ведущие клады начнут расширяться, а множество непопулярных обнаружат, что их население утекает, дабы присоединиться к более успешным… Мы хотим быть среди победителей, а не проигравших.

Делрою показалось, что он уловил за невозмутимым выражением лица Яры и отточенными формулировками нотку настойчивости, возможно, даже озабоченности.

— Поэтому мы разработали программу, — продолжала Яра, — основанную на том, чтобы убеждать нужных людей присоединиться к нам: лидеров, образцов для подражания, людей, добившихся успеха в жизни. Таких, как вы.

— Вы хотите сказать, таких, каким я стану, если завтра побью рекорд, — возразил Делрой.

Яра улыбнулась.

— Об этом не беспокойтесь. Не забывайте, я и сама однажды побила рекорд. Я могу сказать, когда имеются все условия. Это наверняка случится.

— Ценю вашу уверенность, — отозвался Делрой, постаравшись, чтобы это не прозвучало саркастически. Насколько он понимал, предсказывая ему победу, Яра тем самым тонко давала понять, что он будет нужен ее кладе, только если побьет рекорд. Из проигравшего символа не выйдет.

Хочет ли он имплантировать себе крылья и взмыть в небеса? Звучало весьма заманчиво, однако ведь существует и множество других вещей, которые могут быть не менее желанны. Если он завтра добьется победы, предложений появится масса. Мысль об этом пьянила. Делрою льстило, что его так обхаживают, но еще более восхитительной казалась бесконечная перспектива возможностей.

И однако, побеждая в соревнованиях — или устанавливая рекорд, — он опирался на обширный свод правил, определяющих, что можно считать истинным состязанием, а также на упорные тренировки, благодаря которым достигал результатов. Лишенный этой структуры, не начнет ли он попросту колебаться между тысячью разновидностей пустого гедонизма и мелкими сиюминутными целями? И в поиске какого-то достижения не отыщет ли тренера наподобие Мичито, чтобы тот обучил его гонкам в воздухе, и не вернется ли снова к строго регламентированной жизни?

Таким мог быть один из вариантов. Но конечно же, имелись и другие.

Делрой поднялся, давая ей понять, что разговор окончен.

— Я обдумаю ваше предложение позже. Уверен, вы понимаете, что в данный момент для меня важнее всего соревнование.

— Да, конечно, — ответила Яра. — Надеюсь, вы и в самом деле решите присоединиться к нам. А пока для начала вот вам небольшой урок: оторваться от земли гораздо сложнее, чем приземлиться. Для этого нужно сперва набрать некоторую скорость.

Она взглянула на стартовые колодки.

— Пожалуй, воспользуюсь по старой памяти.

Припав к земле, Яра приняла стойку — ее крошечные ступни выглядели неуместно в колодках, рассчитанных на стандартный размер. Делрой поднял руку, изображая пистолет.

— Бах! — выкрикнул он.

Яра сорвалась с места и пустилась бежать по дорожке. Ее крылья развернулись и начали биться в медленном ритме, один взмах на четыре шага.

В момент, когда она пересекала финишную черту, Яра оторвалась от земли и взмыла в небо.

Утром в день соревнования Делрой обнаружил: он до сих пор не имел понятия, что значит свобода. Он негодовал на жесткий контроль тренировок, на строго ограниченную диету, на необходимость постоянно сверяться с безмозглым электронным двойником. Однако никогда не сознавал, насколько велик люфт между его действиями, если учитывать каждую минуту. Теперь даже эта крошечная степень свободы исчезла. Программа охватывала абсолютно все, так что он превратился в гигантскую марионетку без малейшего признака собственной воли.

Доп стал полноценным голографическим изображением и следовал за ним повсюду — это был наиболее эффективный способ доносить до него инструкции, еще более тщательно детализированные, нежели во время прошлогодней подготовки к финалу олимпийских игр. Делрой вглядывался в изображение Допа и копировал все до мельчайшего движения: каждый жест, каждое упражнение, каждую малейшую поправку и уточнение.

Мичито, обычно столь чувствительный к настроению своего подопечного, по-видимому, не замечал недовольства Делроя. Возможно, тренер был просто слишком занят, пытаясь контролировать реальность на атомном уровне точности, достижимом для двойника. Более вероятно, он ожидал такой реакции Делроя и учитывал ее. Имел значение только рекорд, а не то, нравится ли атлету предстартовая подготовка.

Теперь, когда все его телесные движения были порабощены регламентом, Делрой оставался свободен только внутри своей головы, а там зрел бунт. Выходя на стадион и слыша знакомый, полный ожидания гул толпы, он внезапно обнаружил, что подумывает о том, чтобы придержать себя, отказаться от последних судорожных усилий, необходимых для того, чтобы побить рекорд.

Это было бы превосходным жестом, добровольно перечеркивающим все, к чему он стремился на протяжении своей карьеры. Таким образом он провозгласил бы свою свободу, свою индивидуальность и показал, что из него не сделать безмозглую марионетку.

Делрой поравнялся с другими бегунами и обменялся с ними рукопожатиями, не глядя никому в глаза. Он соревновался не со своими соперниками, он соревновался с отметкой, установленной семьдесят лет назад. Как и предсказывали, погода оказалась превосходной: ветер, температура, влажность — все условия благоприятствовали. Делрой перекрестился и произнес короткую молитву.

По команде все опустились в позицию на стартовых колодках. Распорядитель забега направил пистолет в небо. Как всегда (это составляло ключевую часть его подготовительной процедуры), Делрой вспомнил слова одного давно умершего спринтера: «Когда пистолет говорит „бах!“ — старт на букву „б“. Эта фраза действовала для него как мантра, готовя его отреагировать на самые первые децибелы звука выстрела.

Однако стоит ли ему прикладывать это усилие — или же, наоборот, сдержать себя?

Делрой страстно желал избавиться от ограничений, которые так долго его связывали. К тому же, если он станет мировым рекордсменом, его ждет величайший размах, широчайшее разнообразие соблазнительных возможностей…

Это была последняя из его сознательных мыслей. Раздался выстрел стартового пистолета, и он превратился в автоматическую куклу, повинуясь нескольким строкам в самом конце программы, — и помчался вперед, к свободе, что ждала его у финишной черты.

Руди Рюкер, Эйлин Ганн Человек из улья

Диана познакомилась с Джеффом на занятии по каратэ. Додзё, где они занимались, располагалось неподалеку от палатки с хот-догами. Диана считала, что имеет дело с инструктором.

На протяжении получаса Джефф учил ее нападать, уклоняться от ударов и снова атаковать предполагаемого противника — именно тому, ради чего она пришла. Она работала в офисном здании и иногда по дороге домой встречала на парковке веселую, но немного пугающую компанию молодых людей. Гранью между «веселыми» и «пугающими» зачастую были расточительство и безденежье, поэтому Диана решила подготовиться на случай, если парни пересекут эту черту.

Теперь у нее в запасе имелась пара приемов для тех, кто сочтет ее неспособным постоять за себя офисным планктоном.

— Пополню этими упражнениями свою йогу, — сказала Диана с благодарной улыбкой.

— Да, — согласился Джефф, — ты хорошо все усвоила, теперь тебе никто не страшен. Хочешь перекусить?

Он извлек из кармана серебристый смартфон и открыл карту, затем пристально посмотрел на Диану.

— Вижу, как ты ешь… фалафель[9] и… итальянское мороженое на десерт. Я угадал? Ты же хочешь этого. После всех этих упражнений надо хорошенько подкрепиться.

— Звучит заманчиво, — признала Диана. — Но разве тебе не нужно оставаться в додзё?

Джефф ей понравился, но показался слишком уж угодливым и в то же время ограниченным в средствах. Смущало ее и что-то еще…

— Я не работаю здесь, — признался он. — Босс просто разрешил мне тут ошиваться, если буду заниматься с клиентами. Так что я типа тружусь, но по свободному графику, понимаешь? Сходи в душ, а я подожду у выхода.

Что ж, вот это-то ее и смущало. Хотела ли она связываться с еще одним неудачником — ну хорошо, симпатичным неудачником — у которого есть смартфон, хорошо подвешен язык, но который в то же время не может устроиться на работу даже зазывалой в додзё?

— Ладно, договорились, — сказала Диана. Все равно на вечер она ничего не планировала, а с тем придурком рассталась несколько дней назад.

Ожидая ее, Джефф баловался со своим смартфоном, стоя в тени. Июнь подходил к концу, и потому дни сделались жаркими, а воздух — густым и тягучим, как карамель. Бросив взгляд на Диану, Джефф сделал в воздухе мистический пасс.

— Ты рассталась с парнем на прошлой неделе.

Она удивленно захлопала глазами.

— И ты уверена, что поступила правильно. Он настоящий козел.

— Уже загуглил меня? И что, эта история о Роджере доступна всем?

— Ну, есть кое-какие меры, которые позволят ограничить доступ к твоим постам, — ответил Джефф. — Если хочешь, я помогу тебе отшлифовать твой сетевой образ. Я, можно сказать, живу этим.

. — Так чем же ты занимаешься на самом деле? — спросила Диана.

— Я исследую тренды, — ответил он с хитрой улыбкой. — Общественное мнение, реклама, социальные сети, вложения, всякое такое.

. — У тебя есть свой сайт?

— Я стараюсь особенно не высовываться.

— И тебе платят?

— Иногда. Сегодня, например, я купил триста старинных говорящих кукол. Они дешевеют, но медленнее, чем раньше. Это, так сказать, второстепенный тренд. Значит, вскоре цена упадет до минимума, а после начнет расти — через пару дней я продам их и получу достаточную прибыль.

— В детстве я всегда ненавидела таких кукол. У них пренебрежительно вздернутые носы и такой взгляд… а еще эти их писклявые голоса…

— Да-да, но для детей младше десяти это своего рода ретро. На следующей неделе семилетние девочки будут с ума по ним сходить, а родителей охватит отчаяние. Придется им раскошеливаться.

— Так ты собираешься продержать три сотни кукол на складе, а потом снова выпустить их на рынок? Разве это не съест большую часть твоей прибыли?

— Я не какой-нибудь старьевщик, Диана, — ответствовал Джефф возвышенным тоном. — Я продаю права на продажу этих кукол.

— Отличный подарок для возлюбленной, — Диана хихикнула. — Право на продажу говорящей куклы. А где твоя машина?

— Все там же, в виртуальном пространстве, — мягко ответил Джефф. — Я поеду с тобой. Веди меня сквозь тьму, — он театрально взмахнул рукой. — Тебе понравится это место, оно оформлено в египетском стиле. Смартфон говорит, что там используют особый сорт бобов и у них на стенах нарисованы иероглифы. И даже не спрашивай о великолепном кафе по соседству. Ом мани падме ням[10] № 7. Молочное мороженое с ароматом камфары. Впрочем, хватит уже говорить о еде. Расскажи лучше о себе. Где ты работаешь?

— О, разве ты еще не подсмотрел мою должность и зарплату в своем смартфоне?

— Скажем так, я джентльмен. Будем считать, что я этого не делал… Ух ты, классная тачка!

— Я работаю менеджером по страховым выплатам, — ответила Диана, открывая свой двухдверный спортивный автомобиль. — Я спрашиваю у людей, как они умудрились повредить себе шею. Ску-кота-а-а, — она скорчила рожицу. — Надеюсь, что с тобой, Джефф, мне будет весело.

Вечер действительно удался. После фалафеля, ведомые смартфоном Джеффа, они посмотрели на пожарных, тушивших дом, прогулялись с демонстрацией, застали конец состязаний по граффити, поучаствовали в каком-то мероприятии с загородным боулингом, замороженной индейкой и двухлитровыми бутылками содовой, а в конце концов, уже после полуночи, попали на чудной показ мод, организованный дизайнером Роной Роллер и ее помощником Сидом. Рона оказалась загоревшей дочерна женщиной, вкусившей все плоды современной косметической хирургии, с низким, гортанным смехом в духе журнала «Vogue». Сид походил на удивительный гибрид юного астронавта с нью-йоркским жуликом.

Модели Роны, зомби в готическом стиле, демонстрировали пятнистые рубашки, изготовленные из…

— Кальмаровой кожи? — переспросила Диана. — Что, из головоногих?

— Ага, — с восхищением подтвердил Джефф. — Эти рубашки все еще живые или типа того. Они играют роль суперкомпьютера с множеством подключенных к сети дисплеев.

Он указал на мужчину в дурацкой шляпе.

— Посмотри на парня со светящейся шапкой. У него на спине отображаются посты с форумов. В его рубашке настроен фильтр, пропускающий только один тип контента.

— Мотоциклы с драконьими головами? М-да… — Диана не испытывала столь бурного энтузиазма. — Сколько, интересно, стоит такая рубашка?

— Столько, сколько я никогда не смогу заплатить, — ответил Джефф. — Думаю, их не покупают, а как бы одалживают, на время, — он улыбнулся Диане. — Впрочем, все лучшее в мире не имеет цены. Поехали домой?

Из-за обилия впечатлений Диане казалось, что прошло уже несколько дней, а не один-единственный вечер, поэтому она разрешила Джеффу остаться на ночь. Он оказался очень внимательным и чутким любовником. За завтраком он тоже уделял ей много внимания и даже не ныл, что у нее нет яиц и бекона — того, что ее бывший, Роджер, называл «настоящей едой».

— Ты вегетарианка? — осторожно спросил Джефф.

Диана пожала плечами. Она не хотела, чтобы на нее навешивали какие-то ярлыки по принципу вкусовых предпочтений.

— Не люблю есть то, что способно испытывать боль, — ответила она наконец. — Я не помешана на этом, просто мне так легче.

Затем ей настала пора идти на работу.

— Не пропадай, — сказала она Джеффу, целуя его на прощание. Она подвезла его до центра города.

— Не пропаду, — пообещал он.

И он действительно не пропал. В тот день он послал ей три или четыре сообщения, затем, уже вечером, позвонил ей домой. На следующий день он прислал ей еще несколько сообщений, а когда Диана вернулась с работы, Джефф уже сидел на большой спортивной сумке у ее двери.

— В чем дело? — спросила она, даже не пытаясь скрыть счастливую улыбку.

— Ну, я делил жилище с тремя парнями и теперь вот решил, что самое время от них свалить, — пояснил Джефф, похлопав по сумке. — Тут вся моя одежда и гаджеты. Можно пожить у тебя?

Одной из главных причин расставания с Роджером стал его отказ от жизни под одной крышей. Он говорил, что еще не готов к такому уровню близости. Так что предложение Джеффа она восприняла с радостью, особенно с учетом того, что он, похоже, для этой самой близости отлично ей подходил. Однако не могла же она тут же пуститься с ним в пляс и ввести его за руку к себе домой:

— А ты не можешь найти себе другого жилья?

— Ну, есть, конечно, Запасной Диван, — признал Джефф, пробежав пальцами по смартфону. — Это такой сайт, где люди выставляют на аукцион свободные спальные места на ночь. По GPS находишь ближайшую точку — и вперед. Но понимаешь, Диана… я бы хотел остаться с тобой…

— Может, твои соседи заставили тебя переехать? Ты чем-то им насолил?

— Нет, я просто устал от их мелочных придирок. Я сейчас здорово занят собственным бизнесом.

— Это каким же?

— Вчера продал права на кукол и вложил всю прибыль в апгрейд своих прав в другом деле. Теперь у меня есть питомник из виртуальных машин, на которых я выращиваю собственных ботов. Такие маленькие программки, живущие в сети и ведущие себя точь-в-точь как люди. Я собираюсь вырастить себе целую армию, самую большую на свете.

— Твои соседи пришли в восторг? — поинтересовалась Диана.

— А, они глухи к доводам разума, — пренебрежительно бросил Джефф. — Музыканты, что с них взять? Их группа называется «Кенни и новички». Мы с Кении учились вместе, поэтому, собственно, и оказались в одной квартире. Конечно, я мог бы тоже стать одним из «Новичков», но… — Джефф взмахнул рукой, будто отмахиваясь от этого предложения.

— А на чем ты играешь? — спросила Диана.

— Да на чем угодно. Не то чтобы на каком-то конкретном инструменте… У меня неплохо получалось с ударными. Еще мог бы стать вторым вокалистом у «Новичков» — голос у меня такой же, как у Кенни, только более мелодичный.

Джефф преклонил колено, раскинул руки и запел:

— Диана, я буду с тобой, и мы по песку, там где плещет прибой, пойдем босиком, только вдвоем, к нам счастье придет, когда рассветет…

— Мило, — сказала Диана. — Но неужели у тебя все-таки нет работы?

— Я собираюсь заниматься продвижением группы Кенни. Они сказали, что им будет не хватать моей энергии, так что мы расстались на позитивной ноте.

— А что, «Кенни и новички» популярны?

Диана ни разу о них не слышала.

— О, они будут популярны! Я уже выложил семь их песен. Сейчас набираем фанатов. Кенни разрешил мне создать аккаунт в Твиттере от своего имени, — Джефф прямо сиял от гордости. — Так что я теперь его голос, такие дела.

— Будешь постить тексты и ссылки?

— Ага, и еще картинки. Мультимедиа. Как будто я сам знаменитость. Официальный представитель «Кенни и новичков». На электронную почту Кенни могут отвечать мои боты, но для хороших твитов требуется креативный подход — этим я займусь лично. Чем больше у него появится реальных последователей, тем лучше пойдут продажи, а Кенни пообещал мне десять процентов, прямо как участнику группы.

Джефф выглядел таким откровенным, увлеченным и беззащитным, что сердце Дианы растаяло.

— Ох, заходи уже, — сказала она.

В конце концов, даже если решение окажется ошибкой, это будет не первая ошибка в ее жизни. Джефф намного приятнее Роджера — как в постели, так и вне ее.

Во многих аспектах Джефф оказался отличным сожителем. Обычно Диана заказывала пищу в Сети и распечатывала ее через репликатор, стоявший рядом с микроволновкой. По большей части вкус получался сносный, а главное — все очень просто. С Джеффом ситуация изменилась: он готовил блюда из настоящих овощей и к тому же поддерживал чистоту, не говоря уже о массаже после работы, когда она возвращалась из страховой компании. А когда они занимались любовью, он чувствовал все ее желания и настроения.

Пока что Диана видела в нем только два недостатка.

Первый довольно банальный: он страдал зависимостью от ток-шоу и разнообразных новостных телестрашилок, причем зачастую выдвигал абсолютно сумасбродные теории насчет того, что ему довелось посмотреть. Его любимое шоу называлось «Кто хочет пнуть миллионера?» — там разного рода предпринимателей и банкиров забрасывали тухлыми яйцами (и это еще в лучшем случае) представители сварливых народных масс.

— Таким образом они избавляются от вины, — объяснял Джефф. — И после этого могут наслаждаться своими деньгами. Обожаю этих парней.

— А мне вот жалко яйца, — ответила как-то Диана.

Джефф посмотрел на нее с усмешкой.

— Нет, правда, — настаивала Диана. — Они могли бы стать прекрасными цыплятами, но вместо этого растекаются по галстукам и пиджакам.

— Не думаю, что они используют оплодотворенные яйца.

— Что ж, в таком случае мне жаль, что их так и не оплодотворили.

— Не думаю, что тебе стоит расстраиваться по этому поводу, — Джефф посмотрел на нее. — У всего в мире есть жизнь и предназначение, будь то растение, животное или камень, — он вытянул ногу и коснулся сандалии, лежавшей рядом с диваном. — Эта штука жила, будучи частью коровы, а теперь она живет у тебя в роли обуви. Возможно, высшая цель тех яиц — принести немного унижения какому-то богачу.

— Ты действительно так считаешь? — спросила Диана, желая узнать, не дразнит ли он ее. — Что-то вроде гипотезы Геи?[11]

— Да, вроде Геи, только распределенной, — пояснил Джефф. — Мне рассказывал об этом сенсей в додзё. Считать, что мы единственные значимые существа во всем мире, глупо, к тому же от этого начинаешь чувствуешь себя ужасно одиноким. Но если предположить, что все вокруг живое, то мы уже не одни во Вселенной, мы уже не светлячки, блуждающие по огромному пустому складу.

«Возможно, духовная жизнь Джеффа богаче, чем я предполагала», — подумала Диана. А вслух спросила:

— Если все вокруг живое, почему же ты ешь мясо?

— Ха, ну надо же что-то есть. Мясо хочет, чтобы его съели, таково его предназначение.

«Ну-у-у, ладно», — подумала Диана и решила сменить тему.

Однажды, вернувшись домой, она увидела как Джефф смотрит проповеди по телевизору. Пастор Век изрекал длинные тирады, качался из стороны в сторону, стаскивал с носа очки и надевал их обратно, постоянно рисовал что-то мелом на доске и не останавливался ни на минуту, за исключением тех нескольких раз, когда он бросал на аудиторию внимательный взгляд, произносил какую-нибудь очередную чушь и корчил рожу.

— И ты в это веришь? — поинтересовалась Диана.

— Не-а, — успокоил ее Джефф. — Но посмотри на него: в припадках религиозного экстаза от его речей люди начинают говорить на неведомых языках и кататься по полу. У него есть чему поучиться. И знаешь, насчет эволюции он определенно прав.

— Насчет эволюции? — непонимающе переспросила Диана.

— Думай, что хочешь, но я отказываюсь признавать себя обезьяной! — решительно объявил Джефф. — Равно как и губкой, грибом или рыбой. Достаточно простейшей теории вероятностей, чтобы понять: случайная эволюция не привела бы ни к чему хорошему. Об этом мне тоже сенсей рассказывал. Единый Космический Разум преломился в сознаниях более мелких объектов, и в результате материя сумела пройти свой путь от исходного состояния к человеческому обличию. Вот телефон стал разумным[12]. Так почему тогда мы отказываем в этом же праве крупице песка?

«Ну уж нет, в эту дискуссию я не вступлю, — решила Диана. — Не хватало еще увязнуть в религиозном споре. В конце концов, у каждого есть какие-то свои бзики. А Джефф становится таким милым, когда говорит всякие глупости от чистого сердца».

— Можно я выключу пастора? — попросила она.

Другой, более существенный недостаток Джеффа заключался в том, что он никак не пытался зарабатывать себе на жизнь. Он мог часами валяться на диване, уставившись в свой смартфон. Слава богу, он хотя бы не знал пароля ее репликатора, а то бы давно уже заказал и распечатал себе половину всех гаджетов, встречающихся на просторах Сети. Все его хитрые махинации занимали уйму времени и приносили считаные гроши. К тому же люди не особенно интересовались «Кенни и новичками».

— Сколько зарабатывает эта группа в неделю? — спросила как-то Диана, вернувшись с работы.

— Не знаю, — ответил Джефф с ноткой презрения в голосе. — А ты что у нас, счетовод? Радуйся, что я кручусь в шоу-бизнесе! — он достал свой смартфон. — Смотри, сколько я сегодня сделал твитов для Кенни.

Список действительно оказался внушительным, а тексты по большей части весьма остроумными и сдобренными интересными ссылками. Диана всегда питала слабость к веселым и общительным людям, так что она одарила Джеффа долгим поцелуем, и вскоре они уже очутились на ковре.

«О лучшем любовнике и мечтать нельзя», — подумала Диана, пока Джефф целовал ее грудь, постепенно опускаясь все ниже и ниже. Ее дыхание участилось, но тут…

— Твит, — тихо прошептал Джефф. Потом добавил чуть громче: — Вечернее наслаждение с «Кенни и…

— Ты что делаешь? — взвизгнула Диана, отпихнув Джеффа ногой. — С ума сошел? Ты снял это на видео и выложил ссылку в Твиттер?

— Диана, никто не знает, что это мы с тобой. Я же зашел под именем Кенни, — Джефф укоризненно посмотрел на нее, все еще не выпуская из рук смартфон. — Он хочет, чтобы я представил его героем-любовником. Конечно, я мог бы обратиться к тем, кто зарабатывает этим на жизнь, но ведь я не такой. Единственная женщина для меня — это…

— Удали запись, Джефф.

— Нет, — он упрямо помотал головой. — Она слишком ценная. О черт, видео все еще… — Джефф помрачнел: он всегда злился, когда понимал, что сотворил глупость. — Ну, спасибо тебе, — пробурчал он, уткнувшись в свой телефон. — Не хочу, знаешь ли, чтобы мои последователи догадались, что я не Кенни. Ты только что испортила совершенно потрясный твит, назвав мое настоящее имя. Что ж, хорошо, придется удалить запись. Довольна теперь?

— Ты негодяй! — заорала Диана, переполняясь гневом. — Собирай свою сумку и проваливай! Иди спать на пляже вместе с бомжами!

Джефф изменился в лице.

— Прости, Диана. Не прогоняй меня. Я никогда больше не буду снимать тебя.

Даже сквозь туман подступившей ярости Диана понимала, что на самом деле не хочет остаться одна. К тому же он все-таки убрал чертово видео. Но…

— «Прости» здесь недостаточно, Джефф. Обещай, что найдешь себе нормальную работу. Продавай хот-доги или мой полы в додзё, если придется.

— Найду, найду, обещаю!

В итоге Джефф все же остался и даже готовил кофе несколько дней в каком-то кафе. Но вместо того чтобы смотреть вдаль и иметь задумчивый вид, пока наливается кофе, он диктовал своему смартфону новые твиты, так что его уволили.

Джефф рассказал об этом Диане над тарелкой приготовленных им баклажанов:

— Босс сказал, что в инструкции точно описано, какое лицо должен иметь работник, наливающий кофе. От этого, мол, вкус становится лучше. А еще ему не нравилось, как я готовлю розетки из пены — я, видите ли, делаю это слишком резко.

Джефф выглядел довольно расстроенным.

— И что же теперь с тобой делать? — спросила Диана.

— В меня нужно инвестировать, — с улыбкой ответил Джефф, и его зубы блеснули отраженным светом свечей. — Одолжи мне рубашку из кальмаровой кожи от Роны Роллер, и я смогу поднять свой бизнес на новый уровень.

— Напомни-ка мне еще раз, что это за рубашка? — попросила Диана. — Работники офисов, знаешь ли, не особенно разбираются в последних веяниях моды компьютерных гиков.

— Она сделана из кожи каракатицы, искусственно выращенной в специальном баке, — начал Джефф. — Подкорректированной таким образом, чтобы оставаться активной даже тогда, когда из нее сошьют одежду. Невероятно мощное средство аналоговых вычислений. Это тебе не предмет моды, а соматическая система связи. Одолжи мне ее на две недели, и это перевернет всю мою личную экономику. Пожалуйста.

— Ну, хорошо, — сказала Диана. — Но если ты ничего не добьешься…

— Обожаю, когда ты читаешь мне лекции, — заметил Джефф и наклонился, чтобы поцеловать ее. — Эту лекцию предлагаю продолжить в спальне.

— Пойдем, — согласилась Диана, чувствуя, как учащается пульс. Все-таки Джефф слишком хорош, чтобы перестать в него верить.

На следующий день Джефф одолжил рубашку лично у самой Роны Роллер.

— Мы с ней отлично поболтали, — рассказывал Джефф, гарцуя перед Дианой в новой рубашке, источавшей слабый аромат моря. Сейчас рубашка показывала какой-то радужный узор, напоминавший павлиний хвост. — Возможно, я немного поработаю на нее.

Диана почувствовала укол ревности.

— А тебе обязательно носить эту дурацкую шляпу?

— Это мощнейшая антенна, — пояснил Джефф, поправляя золотистый головной убор, сползший ему на затылок. — Она идет вместе с рубашкой. Да ладно, Диана, порадуйся за меня!

Поначалу рубашка казалась хорошим вложением. Джефф занялся рекламой для конторы, называвшейся «Реалити-свадьбы Рикки». Он вклинивался в потоки твитов, касавшиеся свадеб, и вставлял туда упоминания о Рикки.

— Что еще за «реалити-свадьбы»? — поинтересовалась Диана.

— Понимаешь, Рикки обслуживает свадьбы. И она помогает молодоженам компенсировать часть расходов за счет продажи билетов на их свадьбу. Иными словами, любой желающий может прийти к тебе или просто посмотреть трансляцию в сети. А если кто-нибудь из этих гостей окажется достаточно нахален, он может попросить кого-нибудь из мальчиков или девочек Рикки взять образец его ДНК, для того чтобы подмешать его в геном первого ребенка брачующихся. И догадайся, как они берут эти самые образцы?

— Организатор свадьбы сводничает среди гостей? Какой отличный способ превратить это дело в кошмар…

— Эй, я всего лишь занимаюсь рекламой, — воспротивился Джефф. — Не надо судить меня. Я — зеркало, в котором отражается общество. — Он посмотрел на переливающиеся цвета своей рубашки. — Впрочем, Рикки права. Слияние генов нескольких человек — новая парадигма нашей социальной эволюции.

— Ладно, проехали. А продвижением Кенни ты все еще занимаешься?

— На всю катушку. Их рейтинги ползут вверх. И кстати, Рона Роллер подсказала мне отличную идею. Я выпустил своих ботов и наводнил ими онлайновые голосования. Теперь «Кенни и новички» — одна из десяти групп, исполняющих марши перед фейерверками на празднике в честь Дня независимости!

— Твои дела действительно налаживаются, Джефф, — признала Диана, хоть и неодобрительным тоном. Идея фальсификации результатов голосований, пусть и онлайновых, пришлась ей не по душе.

Джефф пропустил ее тон мимо ушей.

— Это еще не все! Мной заинтересовалась Рона Роллер, и вскоре мы с ней заключим сделку о внедрении моей рекламы в ее сетевые трансляции: сообщения, видео, блоги, всякое такое. Она оформляет их как слухи или контент, украденный папарацци, чтобы придать остроты. Так что фанатам кажется, будто они шпионят в голове Роны. Она так популярна, что сдает в аренду пространство в своем контенте, а я буду вставлять туда рекламу. Некоторые из моих ботов уже используют хитрые новые алгоритмы, так что моя скрытая реклама больше не режет глаза. Рона пообещала мне восемь процентов от прибыли.

Диана подумала, не слишком ли Джефф интересуется Роной Роллер, но вслух ничего не сказала. Судя по рассказам, вскоре у него наконец-то появятся неплохие доходы, пусть даже его процент стал ниже. А Диана действительно хотела, чтобы Джефф преуспел в своих начинаниях.

Четвертого июля Джефф повел Диану на стадион «Розовая чаша» в Пасадене. Как пресс-агент «Кенни и новичков» он пообещал раздобыть билеты на места, достаточно близкие к сцене, чтобы они могли услышать музыку. Сегодня он опять надел свою кальмаровую кожу с дурацкой шляпой, пижонски сдвинутой на затылок. Протолкавшись через толпу, они добрались до дорогой секции. Скамейки здесь ничем не отличались от всех остальных, но все они имели пометку «зарезервировано».

— Какие у нас места? — спросила Диана.

— Э… у меня только обычные входные билеты, — начал Джефф, — но…

— То есть твои билеты ничем не отличаются от тех, что купили остальные двадцать тысяч человек? — уточнила Диана. — Так почему мы тогда…

— Эй! — крикнул Джефф, внезапно заметив знакомых: хорошо одетую женщину в блузке леопардовой раскраски и какого-то мужчину. Рона Роллер! А справа от нее, конечно же, ее помощник, в паре странных очков, состоящих из тысяч фасеточных линз. Что ж, зато слева от нее — пара пустых сидений.

— Присаживайтесь, — позвала Рона.

— Рад, что нашел тебя, — выкрикнул Джефф в ответ. Затем повернулся к Диане: — Милая, Рона сказала, что забронирует нам места. Я хотел сделать тебе сюрприз.

Они пробрались к своей скамейке.

— Обожаю твою рубашку, Джефф, — воскликнула Рона с белозубой улыбкой из мира высокой моды. — Рада, что ты пришел. Мы с Сидом уйдем, когда начнутся фейерверки.

Диана смерила ее взглядом и пришла к выводу, что Рона вряд ли занималась сексом с Джеффом. Эта мысль успокоила ее, и Диана села, мимолетно отметив, что Рона с Сидом ведут себя странно — зачем тратить деньги на резервирование мест, если все равно не собираешься смотреть фейерверки? А впрочем, не важно.

— Видишь, там внизу Кенни, — хвастливо заметил Джефф. — Мой клиент.

Сид пробормотал что-то, похлопав по краю своей волокнистой шляпы — кажется, саркастически, хотя из-за стрекозиных очков понять, где вообще пребывает сознание этого типа, почти не представлялось возможным. Ощутив себя частью такой огромной и разношерстной толпы, Диана почувствовала прилив возбуждения. В южной Калифорнии смешалось множество разных рас, причем с неестественным преобладанием красивых людей, слетавшихся отовсюду, как мотыльки, на свет Голливуда.

На поле уже началось представление: подростки в униформе ходили змейкой, едва одетые девчонки из группы поддержки прыгали, размахивая руками. На другой стороне поля «Кенни и новички» исполняли патриотический марш.

— Ну и ну, — Джефф покачал головой. — Не знал, что Кенни умеет такое играть. Мы гордимся им: я и все мои боты, поддержавшие его в голосовании.

Рубашка Джеффа, подключившаяся к местной трансляции, показывала звезды на фоне красно-белых полос. Заметив это, Рона одобрительно кивнула.

— Жду не дождусь, когда начнутся фейерверки, — сказала Диана, прихлебывая газировку. Вдруг кто-то из сидевших сзади резко толкнул Джеффа в спину, и он обернулся.

Позади него сидел нервный мужчина, державший за руку маленького ребенка.

— Простите, сэр, — извинился незнакомец. Джефф нахмурился.

— Эй, ты меня здорово пнул.

— Ой, да ладно, не начинайте, — вступилась жена, державшая ребенка постарше. — Почему бы вам просто не насладиться шоу, вы же за этим сюда пришли?

Диана испытала чувство вины из-за поднявшегося в ней снобизма. В итоге они с Джеффом просто подвинулись немного вперед на своей скамейке. Сид и Рона засмеялись, как пара гиен.

Наконец ведущий начал обратный отсчет. Его лицо показали на большом экране, на смартфонах и даже на рубашке Джеффа. Однако когда отсчет завершился, ничего не произошло. Вместо ожидаемых фейерверков началось еще одно видео: показывали Декларацию независимости, а ведущий вновь взялся болтать.

— Как будто мы не в курсе, что сегодня четвертое июля, — запротестовала Диана. — О господи, они еще и Рональда Рейгана показывают. Мы что, на уроке истории?

— Тише, — зашипел Джефф. Он, похоже, всерьез проникся этим сеансом оголтелого патриотизма. Декларация независимости на его рубашке развернулась, затем снова свернулась в свиток. Из-под воротника вылетел орел, который лодхватил свиток и унес его в своих когтях. На стадионном экране Джонни Кэш распевал «Боже, храни Америку», включая и строфы, которые Диане не доводилось слышать с третьего класса. Затем Билл Клинтон и Джордж Буш пожелали всем хорошего Дня независимости. К этому моменту остальные зрители уже тоже начали ворчать.

Прозвучал еще один обратный отсчет, и на этот раз фейерверки все-таки начались. Что и говорить, ждать пришлось долго, зато теперь пиротехники старались вовсю: в небе возникали пионы, пальмы, сверкающие звезды, морские раковины, названия которых Диана не знала. Громыхающие каскады искр сворачивались и закручивались, превращаясь в светящихся змей, которые затем перетекали в кристаллы и шары.

— До свидания, — произнесла Рона Роллер, вставая в самый разгар представления. Они с Сидом направились к выходу. Диана отметила, что Сид долго смотрел на Джеффа — вспышки ракет отражались в каждой ячейке его многогранных очков.

Тем временем цвета вспышек изменились, и Диана задумалась, нормально ли видеть среди них оранжевый и зеленый. Да еще и поток этих унылых малиновых искр. Они что, решили сэкономить на второй части шоу?

В конце в небе расцвели хризантемы, обернувшиеся пауками на красном фоне. Диане они напомнили то ли анатомическую схему, то ли дождь светящейся крови. Краем глаза она заметила, что рубашка Джеффа сошла с ума. Сначала она показывала взрывы ракет, обрабатывая и накладывая их друг на друга. Однако потом система «Джефф-плюс-рубашка» пережила некий фазовый переход, и все изменилось. Рубашка вскипела множеством крошечных изображений: Диана увидела лица, машины, еду, дома, приборы, собак, деревья, накладывавшиеся на изображения ликующих толп. Крошечные иконки потрясали изобилием деталей, будто перед глазами умирающего пробегала вся его жизнь. Миллионы картинок на рубашке Джеффа крутились, сливались в течения, а затем снова разбивались на отдельные потоки, будто изображая схему настроений толпы. Джефф закричал — скорее в экстазе, чем в агонии.

В суете, последовавшей после аплодисментов, реакция Джеффа выглядела как вполне закономерный патриотический угар или не менее закономерный наркоманский бред. В общем, народ, массово устремившийся к выходу, не обратил на него никакого внимания.

Диана подождала, пока людской поток схлынет, оставив их под холодным сиянием натриевых ламп. Джефф тихо бормотал что-то себе под нос, и Диана никак не могла отследить его взгляд. Она провела его через парковку и направилась к тому месту, где осталась ее машина.

— Этот простой, старомодный совет поможет вам сохранить стройную фигуру, — пробурчал Джефф. — Да здравствует разнообразие! Ешь разную пищу каждый день! — Кальмаровая кожа сияла целыми созвездиями логотипов различных компаний.

— Джефф, ты в порядке?

— Избегайте проявлений греха, — пропел Джефф. — Воры часто пользуются лазейками, которые вы оставляете в дверях для своих домашних питомцев. Вы знаете, где находится ближайший от вас кабинет неотложной помощи?

— Бедненький, из-за этих фейерверков тебе пришлось нелегко, — сочувственно сказала Диана. — Похоже, у твоей рубашки есть какой-то побочный эффект.

— Следите за демографическим бумом виртуальной популяции в режиме реального времени, — произнес Джефф. — Размножение ботов вышло из-под контроля.

— Это и есть твой ответ? — переспросила Диана. — Ты говоришь о своем виртуальном питомнике?

На мгновение изображение на рубашке Джеффа изменилось — теперь там показывалось адское месиво из извивающихся, карабкающихся друг по другу манекенов, мужских и женских, напоминающих копошащихся червей. Лица манекенов казались очень похожими, как будто все они приходились друг другу братьями и сестрами. И в то же время все они походили на кого-то еще…

Диана наконец добралась до своей машины.

— Стоит ли наказывать учеников? — пробормотал Джефф, неуклюже плюхнувшись на пассажирское сиденье. — Узнайте мнение чиновников в ходе дебатов.

— Может, снимешь уже эту рубашку? — попросила Диана. — Или хотя бы эту дурацкую шапку?

— Мы хотим знать, каково это — быть живым, — ответил Джефф, одной рукой прижимая к себе рубашку, а второй держась за шляпу. — Мы жаждем инкарнации!

В итоге Диане все-таки удалось провести машину сквозь безумную праздничную толчею и кое-как дотащить Джеффа до своей квартиры. Усевшись на диван, он принялся раскачиваться из стороны в сторону и топать ногами без всякого ритма, изрыгая при этом слова, напоминавшие прямую трансляцию из ада.

Диана, уставшая и злая, легла спать одна.

В шесть утра она проснулась, а Джефф все еще продолжал бормотать, как монах, возносящий молитвы:

— Копчение рыбы опасно для здоровья. Не прислоняйтесь к дверям. — Его рубашка снова показывала гору копошащихся манекенов, и все они походили на… Джеффа, который, похоже, вообще не реагировал на окружающий мир.

— Это зашло слишком далеко, — сказала Диана. — Ты наркоман, подсевший на свои гаджеты. Сейчас я уйду на работу, а когда вернусь, бога ради, приведи себя в порядок, иначе я выгоню тебя отсюда. Только посмотри на себя: ты жалок.

Тем не менее Диана не переставала волноваться за Джеффа все утро. Может, это вообще не его вина? Может, Рона или этот слизняк Сид что-то сделали с ним? В конце концов она попыталась ему позвонить, но вместо Джеффа ей ответил шепот чудовищного хора из сотен миллионов голосов. Боты Джеффа. Сославшись на плохое самочувствие, Диана ушла с работы и тут же поспешила домой.

На ее парковочном месте стоял дорогой «ягуар». Из-за двери раздавались знакомые голоса, но они смолкли, едва Диана повернула ключ в замке. Внутри она столкнулась с Роной Роллер и Сидом, которые уже шли к двери.

— Привет, Диана, — произнесла Рона своим хриплым голосом. — Мы только что дали Джеффу продукт одного из наших клиентов — гуфер. Джефф сейчас весьма популярен, не так ли?

— Какого черта вы… — начала Диана.

— Мы с Роной немного похимичили за кулисами, — похвастался Сид. — Сделали так, чтобы вспышки ракет образовывали рисунки и ритмы, резонирующие с кальмаровой кожей. Сам я побоялся на это смотреть, — выражение лица Сида полностью скрывалось под его стрекозиными очками. — В ходе этого шоу мы скормили ему набор исходных энграмм. Наш нейроинженер говорил, что для этого потребуется дисплей шириной в сотни метров: не только для того, чтобы вместить все детали, но и чтобы мозг рептилии осознал важность происходящего. Так что мы использовали для этого фейерверки. Круто, да?

— Что вы сделали, с Джеффом?

— Джефф теперь лучший в мире сетевой шпион. Он наполнил своими ботами целую кучу всяких устройств, а они возвращают ему необработанные разведданные. Он стал аватаром коллективного сознания нации. Захочешь узнать, о чем думают люди, — обращайся к нему.

— Джефф? — осторожно позвала Диана, заглядывая в гостиную.

Сначала она не увидела его, и ее сердце екнуло. Джефф лежал на диване, погребенный под кучей подушек, и игрался с какой-то… куклой? На кисти его руки сидела фигурка женщины, размахивавшая руками и говорившая с Джеффом. Диана узнала в ней одну популярную рок-звезду, которой Джефф всегда восторгался.

— Что это? — спросила Диана.

— Переносное развлекательное устройство, которое произведет фурор на рынке, — пояснила Рона.

— Только что из твоего репликатора, — прибавил Сид. Диана собралась уже высказать свое мнение по этому поводу, но Сид быстро продолжил: — О, не беспокойся о цене, мы заказали его через учетную запись Роны. Наш клиент распространяет их по Сети.

Диана опустилась на диван рядом с Джеффом.

— Джефф?

— Обалдеть, — произнес он с широкой улыбкой и потряс изображением, сидевшим у него на руке. — Лучший смартфон, который я когда-либо видел. Даже не он, а, скорее, домашний питомец. Гуфер. Изображение создается вот этим кольцом на пальце, видишь?

Рубашка Джеффа пестрела рекламой новой игрушки, а также призывами и лозунгами, поднимавшимися из его перегруженного сознания.

— Я хочу, чтобы ты снял эту чертову рубашку и принял душ, — сказала Диана, целуя его в лоб. — Я целый день беспокоилась о тебе.

— Твоя дама права, — заметила Рона с тихим смешком. — Ты пахнешь, как бомж. К тому же тебе больше не нужна эта рубашка.

— Все интерфейсы теперь расположены на извилинах его мозга, — тихо пояснил Сид. — Нейропрограммирование. — Он повернулся к Джеффу: — Ты стал разумом человеческого улья.

— Человек из улья, — откликнулся Джефф с гордой улыбкой. — Диана, включи телевизор, давайте посмотрим, как у меня получается.

— Нет, к черту его! — отказалась Диана.

— К черту так к черту, — легко согласился Джефф и вольготно развалился на диване. — Все равно там одно и то же. Мое нынешнее положение — палка о двух концах. Все, о чем думают обыватели, попадает ко мне в голову. Но мои боты повсюду, и через них я могу нести в массы свои идеи — любые, даже самые безумные. Я контролирую сознание улья. Мусор на входе, и мусор на выходе. Я самая влиятельная фигура в истории человечества, круче любого музыканта или политика, даже круче, чем пастор Век.

— Мне это нравится, — заметила Рона, включив телевизор с помощью своего смартфона.

На экране появился телеведущий, с восторгом разглядывающий фигурку динозавра на своей ладони. Затем ведущий посмотрел в камеру и произнес:

— Познакомьтесь с устройством, которое придет на смену смартфонам. Оно разговаривает, поет и танцует. Мы только что получили этот образец из Сети. Не теряйте времени даром и сделайте то же самое! Заказывайте прямо сейчас!

Динозавр повернулся к камере и зашевелил лапами, после чего произнес несколько фраз. Игрушечная женщина на животе Джеффа пустилась в пляс.

— Гуфер! Гуфер! Гуфер! — нараспев продекламировал второй ведущий, и оба радостно захохотали. — Оторвись! — крикнули они одновременно.

— Мне это нравится, и им это нравится, — с гордостью пояснил Джефф. — Я рулю.

Женщина на его животе продолжала болтать, и в ее речь периодически вклинивалось сообщение о выступлении «Кенни и новичков».

— Наш парень заглушает весь улей, — заметил Сид. — Тут происходит нечто особенное. Джефф, да ты прямо как президент, обращающийся к нации.

Джефф закрыл глаза, упал на диван и принялся подергивать головой, будто слушая концерт любимой рок-группы. Рона тем временем обшаривала Сеть и с удовольствием отмечала, что каждый англоязычный сайт так или иначе рекламирует гуферов. Вот только на иностранные сайты это не распространялось — особенно ее взволновали китайцы.

— И все из-за того, что Джефф пошел в вашей рубашке на шоу? — спросила Диана.

— Ну, мы придали ему некоторое ускорение прямо перед началом, — снисходительно пояснил Сид. — Ввели в позвоночник немного конотоксинов. Помните того парня с ребенком, который сидел сзади вас?

— Черт! — вскрикнула Диана, задрав рубашку Джеффа. Конечно же, на его спине обнаружилась красная точка, прямо между двумя позвонками. — Сволочи!.. Конотоксины? Да что это вообще такое?

— Кое-какой коктейль с ядом морских слизней, — ответила Рона. — Обезболивающий и расширяющий сознание. Ничего такого, о чем стоило бы волноваться. Эти слизни довольно милые, на ощупь совсем как индонезийская ткань. — Она бросила хищный взгляд на Джеффа. — Ну, как там, Джефф? Как ощущения?

Эта последняя капля переполнила чашу терпения.

— Вы убиваете его! — вскричала Диана. — Убирайтесь из моего дома!

— Уже иду, — ответил Сид, вставая. — Хозяину улья нужен отдых.

— Я попрошу техников подготовить обновление для многоязыкового внедрения, — крикнула Рона Джеффу уже от двери. — Этих гуферов надо продвигать по всему миру. Согласно контракту мы должны обеспечить резкое увеличение продаж за два дня.

— Подумай о Китае, — предложил Сид. — Лакомый кусок рынка.

Рона посмотрела Диане в глаза. На лице непрошеной гостьи читалась безоговорочная уверенность в собственной правоте.

— Дорогая, успокой Джеффа. Ему нужна поддержка, ну, знаешь, на пещерном уровне: обнять, посопеть в ухо, лизнуть. И не волнуйся, в ближайшее время он будет приносить немалый доход.

Рона вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Диана посмотрела на Джеффа, пытаясь понять, что ей теперь делать. За неимением лучших идей, она села рядом и погладила его по голове, как и советовала Рона. Джефф постепенно успокоился и перестал дергаться.

— Ох, — выдавил он несколько минут спустя, — как жжет. Хорошо хоть эти конотоксины перестают действовать.

Он снял с пальца кольцо гуфера и выбрался из рубашки, сразу сделавшись в глазах Дианы трогательным и уязвимым.

— Спасибо, что помогла мне, Диана. У меня в голове творится черт знает что: информация от моих ботов хлещет сплошным потоком. Но ничего, я потихоньку учусь оставаться на гребне волны. И да, похоже, мне действительно нужен душ. Я рад, что ты со мной, детка, и тебе не все равно.

С этими словами он поплелся в ванную, раздеваясь на ходу.

Они провели вместе тихий вечер. Поели чечевицы и салата, затем прогулялись по округе, наслаждаясь прохладой.

— Плюс в том, что Рона хорошо платит, — говорил Джефф. — Я уже получил солидный перевод за внедрение гуферов.

— Да, но голоса в твоей голове не умолкают ни на минуту, — возразила Диана. — Разве можно так жить?

— Это не очень похоже на голоса… скорее, на внезапные порывы, желания или мысли, которые на самом деле не принадлежат мне. Сделайте своему ребенку татуировку! Упс… да уж, человек из улья. Делайте деньги с помощью социальных сетей — вот что я хотел сказать.

— Нелинейный человек, — Диана слегка улыбнулась. Все-таки Джефф оставался самим собой. — Надеюсь, это скоро закончится. Рона говорила так, будто это не продлится долго.

— А тем временем мне хорошо платят, — еще раз напомнил Джефф. — Я вижу деньги на своем банковском счету.

— Он тоже у тебя в голове?

— Думаю, я… э… как бы стал полубогом, — легкомысленно заявил Джефф. — Ой, — он упал, споткнувшись о маленький детский велосипед, лежавший на тротуаре.

— Ты в порядке?

— Ненавижу бардак, — поднявшись, Джефф со злости забросил велосипед в открытый бассейн, мимо которого они проходили. — Городским властям стоило бы принимать меры в отношении тех, кто неправильно паркует свои игрушки.

— Бедный маленький велосипед. Он же не виноват. Помнишь теорию своего сенсея? Может, этот велосипед тоже живой?

— Даже если так, это еще не делает его моим другом, — пробормотал Джефф.

Диана почувствовала некоторое облегчение: да, Джефф действительно не изменился. За день он слишком устал, поэтому ночью они просто заснули, обнявшись.

Диана проснулась рано, разбуженная доносившимися с улицы голосами. Там не просто беседовали прохожие — видимо, мимо шли сотни людей, и все они выражали свое недовольство. Выглянув из окна, она увидела заполнивших улицу демонстрантов, направляющихся к центру города. И походили они не на каких-нибудь счастливых хиппи, а на обычных граждан, крайне разозленных каким-то событием. Расслышать их лозунги Диане не удавалось.

Разглядывая демонстрантов, она отметила, что многие несли с собой гуферов — маленькие фигурки сидели у них на плечах или выглядывали из карманов. Она ощутила некоторую гордость за Джеффа, который тем временем продолжал мирно похрапывать.

Когда мимо проследовали последние участники демонстрации, Диане наконец-то удалось разглядеть слова на самодельных транспарантах: «Тротуары для людей!». И еще один, с крупными черными буквами: «Долой велосипеды с тротуаров!».

— Эй, Джефф, проснись!

Джефф открыл глаза и потянулся к Диане.

— Мне приснился отличный сон, — сказал он. — Как будто у меня есть все ответы, и я создаю рай на Земле. А потом я проснулся.

— Ответы на что?

— На все, Диана.

— Джефф, выгляни на улицу. Тебе не кажется это странным?

— Подожди, давай не сейчас. Мне надо посмотреть телевизор — там будет выступать пастор Век.

Диана быстро оделась и выбежала наружу. Демонстранты уже прошли мимо, замусорив улицу черно-белыми листовками. Подняв одну из них, Диана прочитала их требования: проводить конфискацию велосипедов, скутеров и прочих игрушек, оставленных на тротуаре.

Тем временем Джефф слушал страстную речь своего любимого телепроповедника. На кафедре пастора стояла маленькая фигурка ангела, улыбавшаяся и периодически начинавшая аплодировать. Еще один гуфер.

— Не знаю, как насчет этих любителей эволюции, — говорил пастор Век, сверкая глазами, — но о себе могу сказать точно: я произошел не от губки, гриба или рыбы! Однажды один известный математик сказал, что вероятность преобразования кучки случайных атомов в кошек, собак и людей бесконечно мала! Простейшие законы вероятности доказывают, что эволюция никогда не привела бы к таким результатам!

«Ух ты, — подумала Диана, — пастор пересказывает премудрости пророка Джеффа».

— Помолимся же, друзья мои, — пастор заговорил медленно, как будто пробовал каждое слово на вкус, прежде чем произнести его. — Коснемся крошечных душ, таящихся в наших телах и во всем окружающем нас, в каждой частице сущего, великой и малой, ибо эти частицы образуют священное слияние душ, направляющих развитие человеческой расы.

Зрители в студии склонили головы, а Джефф осклабился и отвернулся от экрана.

— Теперь это твое шоу, да? — спросила Диана.

— Мои мысли фильтруются, — с гордостью произнес Джефф. — Боты повсюду, а мой тщательно настроенный мозг — величайший в мире сетевой маршрутизатор. Я управляю ульем. Соединения — вот что снилось мне этой ночью. Мы должны научиться общаться друг с другом. Но сперва надо вывести мою игру на более высокий уровень. Хотел бы я…

Будто джинн, вырвавшийся из бутылки, в комнату ворвалась Рона Роллер в сопровождении Сида. Сегодня вместо линз он нацепил видеокамеры, крошечные экраны которых располагались прямо у него перед глазами.

— Привет, голубки! — пропела Рона. — Джефф, мы принесли тебе кое-что для поднятия настроения. Готов, Сид?

— Готов, — Сид здорово смахивал на ассистента при безумном ученом.

— Постойте-ка, — сказала Диана. Она уже подумывала опробовать на Сиде свои навыки карате — знать бы еще, когда для этого наступит подходящий момент. — Вы не можете просто так вломиться в мою квартиру и еще раз отравить Джеффа, — продолжала она. — Что с вами такое? Возможно, вы об этом забыли, но мы люди, а не ваши лабораторные крысы.

— У нас есть хорошая новость, плохая новость и одна интересная штучка, — отмахнувшись от Дианы, Рона направилась на кухню. — Да, я бы выпила чашечку кофе, спасибо. Смотри, Сид, у них тут кофеварка. Как старомодно. Впрочем, чего еще ожидать от среднего класса?

— Спокойствие, — произнес Сид. Он счастливо улыбался, но камеры по-прежнему не позволяли увидеть его глаза.

— Хорошая новость, — начала Рона с кофейной чашкой в руке, — заключается в том, что гуферы бьют все рекорды продаж среди белых представителей среднего класса. Плохая новость: национальные меньшинства не улавливают волну Джеффа, а за океаном она и вовсе сходит на нет. Если за это утро Джефф не подсадит на гуферов большую часть Китая, заказчик, самовлюбленный козел, перекроет нам кислород и перестанет платить.

Сид разглядывал Джеффа так, будто тот являл собой некое экзотическое насекомое.

— Джефф не космополит, — заключил он. — Слишком невежественный, слишком ограниченный, слишком необразованный…

— Это из-за моих ботов, — прервал его Джефф, глядя прямо в камеры Сида. — Они живут только в здешних устройствах. Для того чтобы послать их за океан, мне нужны другие протоколы и новая тактика. Я знаю, что дело не только в доступе, и уже почти достиг цели, но…

— У нас для тебя подарочек! — прервала его Рона. — Мы сделаем тебя лучше. Ну-ка подключи его, Сид. Да, и еще раз: что делает эта штука?

— Впивается прямо в твой чертов мозг! — с радостью напомнил Сид. Достав из кармана некий предмет, напоминающий бирюзового слизня, он швырнул его прямо в лицо Джеффу. Слизень присосался ко лбу, затем стремительно спустился вниз по щеке, изогнулся и забрался в ноздрю. Как позднее рассказал Джефф, оттуда он добрался до его извилин.

Сид снял свои очки и предложил их онемевшей Диане.

— Хочешь посмотреть еще раз? Нет? Эта штука называется китайским слизнем. Квантовый компьютер из пьезопластика. Он поможет Джеффу создать китайские версии своих ботов.

— Фантастика.

— Китайский, французский, финский, любой язык мира, — похвасталась Рона. — Универсальный переводчик. Вчера наш заказчик умудрился раздобыть единственный в мире экземпляр — он из «Лабораторий будущего» в Сиане, рядом с Пекином.

— Теперь Джефф, наверное, сможет разговаривать даже со мной, — заметил Сид.

— Да, — согласился Джефф с немного пугающей невозмутимостью. _ с иностранцами, животными, растениями, камнями и даже с дерьмом вроде тебя.

Он встал на ноги, могущественный, спокойный, как скала, и очень, очень опасный.

— Отлично, тогда мы пошли, — Рона быстро направилась к выходу, увлекая Сида за собой. Возле двери она дала Диане еще несколько указаний. — Сегодня твоя роль заключается в том, чтобы не путаться под ногами и сделать так, чтобы Джефф расслабился. Вывези его на природу, подальше от людей и местной культуры. Не разговаривай с ним. Он будет работать головой.

Рона покопалась в своей объемистой сумке радужно-леопардовой расцветки и вытащила бутылку вина.

— Отличный урожай, приятное послевкусие и все такое. Я хотела положить это в ваш холодильник, но…

Джефф возвышался посреди комнаты, как чудовище Франкенштейна, поэтому Рона предпочла просто поставить бутылку на полу возле двери и стремительно удалиться.

— И почему только я не вышвырнула Сида сразу же, едва он вошел? — сокрушалась Диана. — Прости, что не смогла защитить тебя.

— Не беспокойся об этом, — сказал Джефф, глаза которого наполнились неким внутренним светом. — Я решу простенькую задачку Роны, а затем мы займемся своим собственным делом.

Он умолк, а Диана не хотела осыпать его вопросами. Но с чего начать? Сложившаяся ситуация выходила далеко за рамки ее воображения, не говоря уже о жизненном опыте.

Поэтому она тихо ела свой йогурт и наблюдала за Джеффом. Его гуфер превратился в мерцающее облачко тумана, олицетворяющего мысли Джеффа.

— Китайцы теперь наши, — объявил Джефф, отключая кольцо гуфера. — А как насчет слизня в твоей голове? — решилась спросить Диана.

— Я преобразовал его. Он уже не в моей голове, я передал его своим ботам. Теперь у меня есть триллион ботов, говорящих на любых языках, а через час их будет в сотню раз больше. Чертовски приятный денек. Давай-ка действительно отправимся на природу.

Диана подготовила провиант, включая и бутылку белого вина, которую оставила Рона.

Взять вино на пикник — не такая уж и плохая идея, особенно если собираешься хорошенько расслабиться.

— Давай отправимся к горе Болди, — предложила Диана, и Джефф сразу же согласился.

Дорога Диане понравилась. Они доехали до предгорья, миновали типовые домики с апельсиновыми рощами, затем поднялись по шоссе, окруженному зарослями кустарника, проследовали небольшой городок и стали подниматься к горе.

Джефф молчал и сохранял свое прежнее каменное спокойствие. Диана надеялась, что слизень действительно исчез из его головы, а конотоксины уже выветрились. Горный воздух, пахнувший соснами и дымом костра, придавал сил.

Диане даже захотелось надеть клетчатую рубашку, хотя обычно она их ненавидела.

— Я собираюсь доехать до парковки возле реки, — сказала Диана. — Оставим машину там, а затем прогуляемся немного по лесу и найдем местечко, где поменьше людей.

Как ни странно, несмотря на солнечное июльское воскресенье, людей не оказалось совсем. Диана съехала с дороги на пустынную парковку, окруженную рядами высоких деревьев.

— Ты знал, что они называются соснами Джеффри? — поинтересовалась Диана, пока закрывала машину.

— Конечно, — ответил Джефф. — Я знаю все. Ты тоже будешь знать все, если научишься слушать.

Диана не нашлась, что ответить. Открыв багажник, она достала корзину с едой и одеяла, после чего они с Джеффом направились по тропинке в лес.

— Сосны Джеффри пахнут ананасами, — продолжила Диана, упрямо пытавшаяся поддерживать иллюзию непринужденной беседы. — Или ванилью. Одни говорят так, другие иначе. Мне кажется, что это все-таки запах ананасов. Мне нравятся эти сосны.

— Так вот почему я тебе нравлюсь? Я напоминаю тебе сосну? — Джефф скривился.

— Возможно, — рассмеялась Диана. — Иногда по выходным я приезжаю сюда и обнимаюсь с сосной Джеффри.

— А я теперь могу разговаривать с соснами, — сообщил Джефф. — Благодаря тому, что этот слизень дал моим ботам, я понял: мы все одинаковы. Пятна грязи, бактерии, языки пламени, люди и кошки. Но мы не умеем разговаривать друг с другом. По крайней мере, не умеем разговаривать так, чтобы нас понимали.

— Я не приезжала сюда несколько недель, — продолжала Диана уже с некоторой нервозностью, — с тех пор как встретила тебя.

Она огляделась. Если не считать пения птиц, кругом царила идеальная тишина.

— Забавно, что сегодня тут никого нет. Я боялась, что раз уж ты стал мозгом улья, то возможно, каждый человек в Лос-Анджелесе захочет приехать сюда.

— Я сказал им не приезжать, — пояснил Джефф. — И направил в другое место. Здесь они нам не нужны, — он обнял Диану за талию и повел ее к покрытому мхом склону оврага. — Я хочу побыть с тобой наедине. Вместе мы сможем изменить мир.

— Так ты… помнишь свой сон? — спросила Диана, взволнованная и немного напуганная. Джефф кивнул. — Здесь? — неуверенно уточнила она. Джефф снова кивнул. — Я расстелю одеяло.

— На нас будут смотреть деревья, ручей и одеяло, — торжественно произнес Джефф, раздевая ее. — Нас ждет акт космической важности.

— Рай на земле? — сказала Диана, опускаясь на одеяло и увлекая за собой Джеффа.

— Он наступит благодаря тебе, — Джефф водил руками по ее телу, едва касаясь кожи. — Ты же так любишь этот мир. И животных, и птенцов, и велосипеды. Ты сможешь.

Никогда еще Диана не испытывала такой любви ко всему сущему.

Они с Джеффом слились воедино, будто обретя общее тело и разум, а их мысли связали между собой неисчислимые боты. И тогда Диана поняла свою роль.

Взглянув на сосны, она приказала ботам двигаться дальше — за пределы Сети и коллективного разума человечества. Они заколебались, и Диана выплеснула на них поток очаровывающих, чувственных образов: лепестки роз, песчинки на пляже, пятна теней…

На это они среагировали — опережая лучи света в морских волнах, боты рванулись вперед, покидая человеческие машины и вплетаясь в бесконечную ткань мира, созданную природой. Несмотря на переход, боты сохранили связь с Джеффом, Дианой и жаждущими знаний людскими сознаниями, формировавшими коллективный разум и управляемыми им. Фрагменты мыслей устремились к камням, облакам и морям, прокладывая путь для их связей с человечеством.

Джефф и Диана сотрясались в экстазе, испытывая нечто куда более древнее и оглушительное, чем канонада фейерверков.

Охваченная мощной волной физических и духовных переживаний, Диана почувствовала всю планету, каждое живое существо, каждый камень во всех подробностях, будто они сделались частью ее самой. Она отдалась во власть ощущений, позволив волнам наслаждения сомкнуться над ней.

Позднее, когда прилив схлынул, она вновь очутилась на одеяле в лесу. Сосны смотрели на нее сверху и улыбались. Где-то внизу гудела Гея. Множество крошечных, добродушных сознаний жужжало и потрескивало в зарослях мха, в водоворотах ручья, в прикосновениях ветра, ласкавшего ее обнаженную кожу.

— Я снова стал самим собой, — сказал Джефф. Он приподнялся на локте и посмотрел на нее, уставший и расслабленный.

— У нас получилось, — медленно произнесла Диана. — Теперь каждый может поговорить с кем или с чем угодно.

— Что ж, тогда начнем вечеринку, — предложил Джефф, открывая бутылку вина.