«Если», 2015 № 03

Святослав Логинов
СПАСТИ ЧЕЛОВЕКА

_{/фантастика}

_{/космические полеты}

_{/сервисные роботы}

Спасатель был красавцем. При всём старании я не мог бы достать и до колена его экзоскелета. Броня на груди отливала синью перекаленного железа, хотя это был и вовсе не металл, а материал куда более прочный. Две мощных руки (рук у человекоподобных механизмов традиционно было по две штуки) и дюжина иных приспособ, умеющих сверлить, резать, сваривать, стрелять и не знаю, что ещё. Были там и электрические разъёмы, хотя большинство выводов находилось в голове. Собственно, кроме всевозможных контактов в голове и не было ничего, ну, может быть, какие-то сенсорные выводы, которые конструкторам хотелось поднять повыше. Короче, спасатель выглядел очень совершенной машиной, куда там моему Карьеру. Только Карьер, несмотря на наличие имени, и есть машина, в меру умелая, в меру тупая, а спасатель был человеком.

На меня внимания он не обратил, а сразу подключился к Карьеру, чтобы получить вводную от местных систем слежения. Я тоже втихаря подключился, мне же любопытно, чего ради такой важный индивид заявился в мои владения. То, что я разобрал, заставило меня присвистнуть и крепко задуматься. Оказывается, где-то у самого излучателя грохнулась пассажирская капсула с человеком, причём пассажир оказался особой настолько значительной, что для его спасения были призваны лучшие силы.

Честно говоря, я не помню, чтобы из такой глубины удавалось кого-нибудь вытащить живым. С окраин — да, бывало, я тому пример, но чтобы из-под самого излучателя… Думается, любого спасателя порвёт на части на полпути к искомой точке. Конечно, если спасателем управляет человек, то заранее ничего сказать нельзя. Возможно, он погибнет ещё раньше, а быть может, дойдёт до конца. Этот явно вознамерился дойти.

— Простите, — громко спросил я, — по какому маршруту вы собираетесь идти?

Спасатель не повернулся, но я прямо-таки шкурой ощутил, что меня просканировали всего как есть: рост и вес, состав пота и слюны. Но и потом последовал не ответ, а контрвопрос:

— Кто таков?

— Маугли, — ни на секунду не замешкавшись, ответил я.

Не знаю, стоит ли этим гордиться, но спасателей на свете сколько угодно, а я — один. И невежливый собеседник, конечно, знает обо мне. Если не в собственной памяти, то в машинной, такая информация есть.

— Ты там не пройдёшь, — коротко ответил спасатель и, развернувшись, зашагал прочь. Ещё два километра он мог безопасно лететь, но предпочёл двигаться пешком. Разумная предосторожность.

Некоторое время я смотрел ему вслед, затем пошёл собираться. Мне было интересно посмотреть, как далеко уйдёт спасатель и как он собирается вытаскивать спасённого, если тот, вопреки всему, окажется живым.

Никаких экзоскелетов, генераторов защитного поля и лазерных пушек у меня не было. Чтобы пользоваться ими на уровне инстинкта, надо учиться начиная с первого дня жизни, а меня нашли, когда мне было больше двух месяцев. Слишком большой возраст, чтобы стать полноценным членом общества. Амма, которая подобрала меня среди обломков пассажирского модуля, принесла в логово и выкормила вместе со своими котятами, учила меня чему угодно, но не пользованию ментальным приводом. Мягкая, тёплая и удивительно нежная, она умела мгновенно обратиться в стальную, до предела сжатую пружину.

Иначе было бы невозможно выжить в окрестных лесах, которые и не леса вовсе, а густые кустарники, перемежаемые раскисшими болотинами. Благодаря Амме я чувствую себя дома в этом не слишком привлекательном краю. Интересно, кем бы я стал, если бы меня не нашли люди? Но меня, хоть и поздно, но нашли, и я благодарен спасателю, который забрал меня из логова, но не тронул Амму и моих подросших братьев и сестёр, которые отчаянно пытались вернуть меня домой.

Потом меня учили человеческим умениям и даже чему-то выучили. Кое-чем из арсенала спасателя я умею пользоваться, но только на уровне осознанных действий, то есть с запаздыванием на две десятых секунды, а это в современных условиях — целая вечность. Что касается всего комплекса оборудования, методов расчёта и вообще жизни, то они мне попросту недоступны. Я не смог нормально ориентироваться в современном городе, и мне пришлось жить на станции возле излучателя, где живые люди появляются не чаще чем раз в полгода. Не так это мало, между прочим. Любое появление человека обрушивает на меня лавину впечатлений, а станция занимает целую планету, пусть и без постоянного населения.

Я давно привык, что в зарослях лучше быть одетым, поэтому облачился в комбинезон и выбрал спортивную обувь. В заплечный мешок сложил кое-что из лекарств, простейший инструмент и запас еды на первое время. В зарослях всегда можно себя прокормить, но я подозревал, что у меня не будет времени на охоту.

На сборы ушло минут пять, за это время спасатель успел скрыться из виду. Ничего страшного, просеку в зарослях он проложил такую, что и слепой не заблудится.

Я взял палку, с которой обычно отправлялся на экскурсии, и пошёл по следам. Догнать спасателя я предполагал на второй день. Это сейчас он мчит быстро и не разбирая дороги. Когда начнутся трудности, ход его непременно замедлится.

Сверху сеялась морось. Не дождь, настоящий ливень начинается, когда в зону излучателя попадает большой корабль, межзвёздник, из тех, что летают с экипажем, а такое случается от силы раза два в год. А морось происходит от грузовых капсул, они гибнут без счёта, и возле излучателя всегда сеет водяная пыль.

Воздух наполнился запахами гниющих трав. В здешних болотцах можно встретить произрастания миллиона миров и бесконечное разнообразие гибридов, образовавшихся за время работы излучателя. Хорошо ещё, что действие излучателя не влияет на живых существ и представителей киберфауны, а то было бы не протолкнуться от мутантов. Мне казалось, что местные заросли должны быть раем для биологов, но сами биологи относились к обитателям зарослей скептически, утверждая, что любой генетик выведет в лаборатории куда больших уродцев с интереснейшими свойствами, поэтому здешняя живность никому не нужна. Изучать следует только естественные биоценозы.

Наверное, я плохой биолог, потому что, когда я выращивал небывалые растения или зверей и пытался поселить их в зарослях, все они тут же бывали съедены, забиты, погублены. А это, как я полагаю, верный признак, что биоценоз зарослей давно стал явлением самодовлеющим. Другого вывода я сделать и не мог, ведь я сам продукт местного биоценоза.

Когда кустарник перешёл в болото, движение спасателя, как я и предугадывал, замедлилось. Я-то двигался по знакомой тропке, а он пёр прямиком, доблестно ступая по самым топким местам. Повредить искусственной плоти там ничто не могло, а затормозить шагающую громаду было не трудно.

На ночёвку я остановился на Каменном бугре, есть среди топей такое место, свободное от пиявок. Комарьё, впрочем, донимает и там. Хорошо было Амме, её густой мех не прокусывал ни один москит. Амма умерла несколько лет назад, я её похоронил там же, в зарослях. С тех пор я называл аммами своих братьев и сестёр и всех зверей этого рода, удивительно красивых и хищных. Чёрный мех с серебристой остью, клыки, которым позавидует тигр, лапы, равно пригодные для бега по камням и болоту. Откуда они родом, как попали в заросли, не мог сказать никто, хотя никто этим вопросом не занимался специально. В научной литературе аммы упоминаются только в статьях, посвящённых Маугли, то есть мне. Там написано, что возможно пару тысяч лет назад здесь разбился передвижной зоопарк или погибла экспедиция, отлавливающая редких зверей, а аммы случайно выжили. Конечно, это ерунда, ведь ни на одной из планет в освоенной части галактики подобных зверей не водится. Скорей всего, аммы — одичавшие и до неузнаваемости изменившиеся потомки какого-нибудь зверька, любимца погибшей команды.

Меня аммы принимали за своего, даже те, что никогда меня не видели. Странно, ведь запах логова давно должен был выветриться.

На Каменном бугре имелась удобная расщелина, где можно было развести костёр, что я и сделал. Дым слегка отгонял кровососов, а огонь надёжно защищал от клыкастиков — тварей мелких, но кусачих и очень надоедливых.

Проснулся затемно и с первыми проблесками скрытого в мокрой мгле солнца отправился в путь. За ночь спасатель вновь сильно оторвался от меня, ему-то спать не нужно, знай себе шагай к далёкой цели. Он бы и вовсе мог лететь, но поблизости от излучателя делать это не рекомендуется: сам разобьёшься и, того гляди, можешь разбить какой-нибудь звездолёт, причём не здесь, а в другом секторе галактики. Я много читал на эту тему, но так и не разобрался до конца. Одни исследователи считают, что обратная связь есть, другие им возражают. Но в любом случае рисковать такими вещами нельзя.

За Каменным бугром начинают попадаться лягвы и чипсовая пыль. Пыль пролетала бы и дальше, достигая самой станции, но её осаждает водяная завеса, конца которой нет. Отяжелевшая пыль падает в мох, где очень быстро ржавеет. Вода в болоте густо-ржавого цвета, пить её нельзя. По всей остальной Земле — так я называю мою планету — дождей не бывает никогда. Земля полностью аридная планета, единственный источник воды на ней — работающий излучатель, и если бы не ветер, который подсушивает заросли, окрестности излучателя давно превратились бы в одну большую хлябь. А так, в зарослях не очень мокро, а лишайники расползлись уже на сотню километров от источника воды. Лишайники тоже неплохо задерживают чипсовую пыль, которая в результате превращается в пыль обычную. Иначе не знаю, что могло бы образоваться в зоне пустынь.

Лягвы были всякой земноводной мелочью, которую объединяло то, что у каждой тварюшки в основании черепа торчал чип. Кто их туда вставлял и зачем, к чему эти чипы подключались, я не знал и, честно говоря, не очень меня это интересовало. Моё глубокое убеждение, что живое должно быть живым, а механическое — механическим. Возможно, я так считаю оттого, что во мне тоже нет ни единого чипа.

Чем ближе к излучателю, тем чаще встречались смешанные существа и киберустройства местной сборки. Чипсовая пыль скрипела на зубах. Вообще-то, следовало бы говорить «чиповая пыль», но мне больше нравится «чипсовая», а поскольку, кроме меня, никто этим явлением не занимается, то пыль будет называться так, как нравится мне.

Кроме ядовитых гадов, здесь не было серьёзной опасности, для меня во всяком случае. А каково придётся спасателю, я не знал. Пару раз мне чудились вспышки в глубине зарослей, но я не был в этом вполне уверен, а потом мне стало не до того, чтобы прислушиваться. Сверху без всякой видимой причины хлынул дождь, загремел гром. Я поспешно выдернул и активировал зонт.

Зонт — вовсе не приспособление для защиты от дождика. Дождь мне не страшен, не растаю. Зонтом называется гравитационный колпак, предохраняющий от падающих обломков. Я таскаю его в наглухо закрытом мешке, чтобы его не попортила чипсовая пыль. Теперь его придётся менять, доверять использованному зонту нельзя, никто не может сказать, куда проникла пыль и какие изменения внесла в программу зонта.

Выдержать падение лайнера с командой в пятьсот человек зонт, конечно, не может, но подобных катастроф на моей памяти не было ни одной, а удар грузовой капсулы зонт выдерживает, это я проверял.

На этот раз зонту не пришлось демонстрировать свои защитные свойства. Капсула, объявившаяся среди дождевых струй, рухнула почти в полукилометре от меня. Вязкая почва под ногами дрогнула, донёсся грохот взрыва. Ливень немедленно сменился привычной моросью, словно в небесах завернули кран.

Падение грузовой капсулы — дело обычное. В день их падает иной раз до полутора десятков. Галактика огромна, многие миллионы рейсов осуществляются каждую секунду, а излучателей на всю галактику двадцать семь штук. Остаётся удивляться, как редко мне на голову падают потерявшие управление корабли.

Излучатели вовсе не отлавливают и не роняют космических путешественников. Напротив, они прокладывают маршруты и ведут большие и малые суда со сверхсветовой скоростью из точки старта в пункт назначения. Именно так пишут в школьных задачниках. Но иногда, поскольку закон больших чисел никто не отменял, стартовавший звездолёт неожиданно вываливается в Риманово пространство не там, где хотелось, а возле ближайшего излучателя. Но даже при этом большинство заблудившихся не погибает. Включив стартовые двигатели, они успевают уйти на безопасную орбиту, где их подбирают спасатели. Излучателям при этом достаётся только отброшенное рабочее тело, которым во всех типах двигателей является вода. Именно поэтому вокруг работающего излучателя всегда, сильней или тише, идёт дождь, хотя выстроены излучатели исключительно на безжизненных сухих планетах. Во всяком случае, такими они были когда-то. Теперь вокруг каждого излучателя образовалось влажное пятно, достаточно большое, чтобы занесённые с погибшими кораблями животные и растения могли жить и размножаться.

Излучатель обязан стоять на планете со значительной массой, иначе первый же заблудившийся лайнер собьёт ему ориентацию, заставив кувыркаться в пространстве. И без того вращение планеты вокруг своей звезды и движение светила в галактике создаёт столько возмущений, что никаким птолемеевским эпициклам не снилось. Потому и случаются сбои с прокладыванием маршрутов.

Большинство попавших в передрягу кораблей заправляются топливом и водой, стартуют вторично и благополучно попадают куда им хотелось. Лишь мизерный процент неудачников падает и разбивается. Из многих миллионов рейсов — один-два. Что делать, абсолютной безопасности нет нигде.

Только что упавшая капсула лежала полузатонув в болоте. Корпус её раскололся, груз был раскидан на большом расстоянии. Поначалу я испугался, увидев кровавые пятна и разливы красного месива. И только сильное фруктовое благоухание заставило меня успокоиться. Капсула перевозила груз свежей малины, и теперь ягоды были раскиданы по всей округе. То-то будет радости полукибернетическим лягвам и нормальному зверью!

А потом семена, разнесённые в сотнях тысяч желудков, прорастут, и на земле, прежде не знавшей этой благодати, начнёт созревать малина. Хотя, возможно, она и не вызреет под вечным дождём. Естественный отбор строг, и особенно безжалостен он в искусственных биоценозах.

Я наскоро прикинул, и получилось, что стандартная капсула перевозит двадцать тонн нежных ягод. Это ж сколько людей останется без изысканного десерта! Зато мне удастся полакомиться, не всё же съедать лягвам. Я нашёл уцелевший контейнер, взломал, переложил в рюкзак пару упаковок со зрелыми ягодами. Одну упаковку вскрыл и пошёл дальше, время от времени кидая в рот горстку ароматных малинин.

Пакет вскоре пришлось герметизировать и убрать, поскольку хрустящая на зубах чипсовая пыль портила всё удовольствие. Да и зубы следовало поберечь, механические зародыши — пре-изрядный абразив, так что сам не заметишь, как останешься без зубов.

Когда-то, обучаясь человеческим премудростям, я был сильно встревожен, узнав, что пыль является зародышами кибернетических систем. А вдруг эти зародыши прорастут во мне чипами? Скорей всего, именно так появились на свет лягвы. Потом оказалось, что у меня успел выработаться иммунитет к этой заразе, так что, как ни старались мои земные воспитатели, ни одного чипа вживить мне не смогли. Где уж тут управиться какой-то пыли!

Между тем впереди снова ощутимо погромыхивало, и это был не рёв падающей капсулы, а грохот сражения. Спасатель встретил противника.

Пару часов спустя я вышел к месту битвы. Сторукий киберспрут вздумал напасть на спасателя, был разбит, и теперь его самого разбирали на части мелкие крабики. Вычислительный центр спрута был безжалостно раздроблен, внутри кишели трупоразборщики. Каждый тащил к себе в норку какую-то деталь, которую, может быть, удастся использовать для наращивания собственной мощности. Киберживность зарослей почти нацело состояла из взаимозаменяемых блоков. Принцип этот рождён человеческой мыслью, так что оборудование упавших кораблей не пропадает втуне, всё идёт в дело. Щупальца спрута, обладавшие некоторой автономией, ещё шевелились, хотя их тоже старались разобрать на отдельные блоки. Получится — будет много запчастей, не получится — щупальце нарастит координационный центр, и в зарослях появится новый, пока не слишком большой спрут.

На меня механическая орава не обратила внимания: во мне нет нужных деталей, я им не интересен. А что касается обычных хищников из плоти и крови, то я нахожусь на самой вершине пищевой цепочки: я их съесть могу, они меня — нет. Если, конечно, всегда быть настороже.

Далее след спасателя уже не был ровным. То ли он начал петлять, выбирая дорогу, то ли спрут сумел повредить одну из ног и спасатель начал прихрамывать.

Вскоре этот важный вопрос разрешился сам собой. Спасателю пришлось сделать остановку и приводить в порядок правую ногу. Но спрут оказался ни при чём, сустав повредила чипсовая пыль. Уж не знаю, как она проникла туда, но раз пробравшись, принялась перенастраивать все датчики и системы управления. Нога начала жить собственной жизнью, а это не способствует быстрой ходьбе. Трудно сказать, как спасатель решал эту проблему, но вроде бы справился. Камни вокруг были густо покрыты пылью, не проявлявшей никаких признаков активности. Теперь это была просто пыль, которая не годилась местным киберсистемам ни в какую переработку. Её уделом было ржавление и скорое превращение в болотную руду. Потом надо будет узнать, как спасатель это сделал. Не люблю чипсовую пыль, и с удовольствием уменьшил бы её количество в зарослях.

Издалека вновь донёсся грохот пальбы. Ну с кем тут можно воевать? Не понимаю.

Заинтригованный, я поспешил на шум. То, что я увидел, не лезло уже ни в какие ворота. Спасатель умудрился сцепиться с медмехом. Это образование столь громадно, что практически не способно двигаться. При желании от него легко можно уйти. Но, если медмех уже приступил к разборке добычи, рыпаться бесполезно. Всё сказанное относится к кибернетическим и полукибернетическим системам.

Несмотря ни на что, спасатель рыпаться продолжал. Одна из его конечностей, вздетая высоко вверх, то и дело окутывалась синим плазменным свечением, и удары молний полосовали необъятную тушу медмеха. Но даже они не могли серьёзно повредить зверю, состоящему из миллиардов взаимозаменяемых блоков. Задача медмеха проста — схватить и усвоить. Спасатель был стократ универсальней, но именно поэтому не обладал таким запасом прочности. Несомненно, спасатель проанализировал примитивное строение противника, но что толку от этого знания? Несколько чудовищных шрамов от лазерной установки доказывали, что спасатель пытался применить оружие, развалившее спрута, но в данном случае оно не сработало, медмех срастался быстрее, чем его жгли. Точно так же немного вреда причиняли и плазменные шнуры, хотя наверняка они били в наиболее активные точки. Но вместо сожжённых немедленно активизировались соседние области, и медмех продолжал жрать. Он сумел опрокинуть спасателя, которого подвели повреждённые ноги, и медленно втягивал его голову в пасть. Собственно, никакой пасти у зверя не было, как не было и головы у спасателя. У обоих механизмов были разъёмы, вполне совместимые друг с другом. Основная борьба шла там: невидимая битва за управление, война электрических цепей. Если бы у медмеха был чётко обозначенный центр, пусть даже многократно дублированный, его молено было бы физически уничтожить, но что делать, если любая часть необъятной туши является таким центром? Если бы спасатель был просто машиной, управление им давно было бы перехвачено, но человек, скрытый в недрах спасателя, продолжал сражаться.

А что мог сделать я? Абсолютно ничего. Подбежать к мед-меху и быстренько отпаять у него что-нибудь? Так у меня даже паяльника нет. Если бы я шёл вместе со спасателем или, скажем, сидел у него на плече, я бы предупредил, что это место лучше обойти стороной. А теперь оставалось стоять и смотреть, как спасателя разбирают на запчасти.

Погас и безвольно опустился манипулятор, генерирующий плазму, обездвижили руки, пытавшиеся разорвать контакт и оттащить изувеченное тело от медмеха. Одна за другой отваливались пластокерамические броневые плиты с груди и боков. Было не избавиться от ощущения, что поверженного спасателя едят. Хотя, конечно, его всего лишь разбирали. Разборка как модель пожрания.

На меня медмех не обращал внимания, скорей всего его органы чувств не различали биологических объектов. А спасатель, если и видел что-то, уже ничего не мог сделать.

Я подошёл к манипулятору, генерировавшему плазму. Он был полностью выгрызен изнутри: ни управления, ни источников энергии. А ведь они, если не ошибаюсь, были дублированы. Сам излучатель цел, да и что с ним могло приключиться? Если постараться, его можно навести вручную. Оставалось неясным, есть ли в накопителе заряд: датчики были съедены. Но даже если излучатель заряжен на сто процентов, я мог произвести только один выстрел — новой энергии взять неоткуда, обкушенные цепи теперь питают медмеха. Хотя много палить я и не собирался: спасатель палил без счёта, а толку с того ноль.

Я проверил ручное управление, уселся на мёртвый сервомотор и принялся ждать.

Начинка спасателя, открытая теперь прямому взору, впечатляла. Не представляю, как можно управлять всей этой прорвой одновременно. Человек, заключённый в машине, был истинным профессионалом. И всё же тупая мощь медмеха сломила его. Должно быть, страшно чувствовать себя парализованным, слепым, глухим и ощущать лишь, как подбирается к тебе всепожирающая сила. Самосознание-то никуда не делось, биология продолжает работать до самого конца, а оператор оборудования такого уровня, как спасатель, чувствует машину как собственное тело. Я это знаю теоретически, испытывать подобные ощущения я не способен.

Туловище спасателя обратилось в гору мелкого мусора: металлических и пластиковых деталек, заглушек, прокладок, ненужных медмеху. Потом кое-что будет переработано, а пока кибернетическое чудовище неуклонно подбиралось к святая святых — центральному отсеку, где находился человек. Он был несовместим с кристаллическим интеллектом медмеха, и перехватить управление человеком зверь не мог. А значит, задание не выполнено, битва продолжается. Добыча должна быть усвоена до последнего микроблока.

Я знал, что у медмеха тоже есть какие-то манипуляторы и движители, при помощи которых он достаёт удалённую добычу и даже способен на чрезвычайно медленное передвижение, но прежде я не видел их в действии. Во время сражения все они были глубоко упрятаны, ведь их спасатель отсёк бы в первую очередь. Теперь из бесформенной массы выдвинулось что-то вроде многосуставчатых конечностей или щупалец, наподобие тех, что имелись у спрута. Они живо справились с запорами и потащили наружу то, что скрывалось в кабине.

В первый миг я застыл от удивления. И это называется человеком? Нечто мелкое, бело-розовое, с немощными ручками и ножками, оно извивалось и отчаянно верещало, стараясь избавиться от жёсткой хватки манипуляторов. А те, не обращая внимания на трепыхание протоплазмы, неспешно выдёргивали из розового тельца вживлённые чипы.

Медлить было нельзя. До комочка органического вещества медмеху нет дела, но, охотясь за разъёмами, он может запросто замучить человечка.

Сектор обстрела я вывел на минимум, прицелился и дал импульс. Заряд в накопителе был неполным, но его хватило на приличную вспышку. Все манипуляторы, занятые вивисекцией, были разом рассечены, человечек оказался свободен. Бежать ему надо было, и, наверное, он посылал мысленную команду такого рода, только выполнять её было нечему, а собственные его ноги для бега не годились. Подозреваю, что он и спал если не в экзоскелете, то в специальном костюме. Анализируя записи городской жизни, я видел, что едва ли не всё население городов носит нечто подобное.

Медмех выдвинул несколько псевдоподий, пытаясь нащупать, кто произвёл выстрел. Я оставил бесполезный излучатель, кинулся к лежащему человеку, ухватил его под мышки и поволок прочь от медмеха и останков спасателя. Пересёк большую лужу и, выбрав место посуше, остановился. Человечек — назвать его человеком язык не поворачивался — хныкал, из ссадин на пятках, что волочились по земле, сочилась кровь. Разъёмы от выдернутых чипов напоминали открытые раны.

Кажется, спасённый пытался рассмотреть меня, но я был дальше, чем обычно расположены обзорные экраны, и он не мог как следует сфокусировать взгляд. Не знаю, что ему удалось увидеть, но спросил он, словно обращался не ко мне, а к программе распознавания речи:

— Кто таков?

Просканировать меня, как при нашей первой встрече, он не мог, но я ответил как и тогда:

— Маугли.

— Да, знаю.

Надо же, что-то отложилось в его собственной памяти!

— Идти сможешь?

Он попытался встать, но тут же со стоном повалился набок. С ним всё было ясно: без информационной поддержки он ничего не знал и не умел, без механической — не мог. Придётся вытаскивать его на себе. Я вытряхнул из заплечного мешка барахло, отрегулировал ремни и сам мешок, чтобы незадачливого спасателя можно было посадить внутрь.

Подняв голову от своего рукоделья, я обнаружил дивную картину: спасатель с безумным видом разглядывал свою руку, на которой, наливаясь кровью, сидел москит. Рука взбухала буквально на глазах, как бывает только при острой аллергической религии. Должно быть, спасателю было очень больно, но он даже не пытался защититься, а только тягуче ныл сквозь сжатые зубы.

Кстати, никогда не мог понять, откуда в зарослях взялись кровососущие насекомые. Пиявки, рыбы и земноводные — с ними всё ясно. Едва ли не на каждом корабле имеются аквариумы, террариумы и иные уголки живой природы. Но чтобы кто-то перевозил на космолёте комаров — это выше моего понимания.

В зарослях комарам особо некого кусать, так что и комариные самки давно перешли на вегетарианское питание, но сосущий аппарат сохраняли и при случае наливались кровью до отвала.

Москитами я называл ублюдочный гибрид комара с чипсовой пылью. Именно такая мошка сидела сейчас на распухшей ручонке спасателя.

Я щелчком сбил раздувшегося паразита, раскрыл мешок и велел спасателю:

— Лезь.

Тот без слов залез в мешок, завозился там, устраиваясь, потом произнёс с теми же интонациями, с какими обращаются к программам:

— Не вижу контактов.

— Их там и нет, — не без ехидства ответил я.

Я передал спасателю тюбик с заживляющим кремом, велев мазать больные места, и плотно закрыл клапан, чтобы ни единый комар или москит не пролез в мешок. Не скажу, кто из них был бы опаснее для человечка. Клапан мешка был сделан из тончайшей сетки, через которую спасатель мог дышать, смотреть и говорить. Короче, ехать ему предстояло с максимально возможными удобствами.

Из остатков материи я слепил небольшую торбу, упихал в неё те вещи, что могли пригодиться в дороге, взвалил на спину мешок со спасённым спасателем, и мы отправились в путь.

— Не туда, — донёсся через минуту голосок захребетника, — Надо в другую сторону.

— И что тебе там делать? — спросил я, не сбавляя темпа.

— Там гибнет человек. Я должен его спасти.

— Ты себя сначала спаси. Ты без своей машинерии шагу ступить не сможешь. Я с двумя тоже не управлюсь. Вот отнесу тебя и отправлюсь за ним.

— За это время терпящий бедствие человек умрёт с голоду. В капсуле есть вода, но очень мало питания. Оставь меня здесь и беги за ним.

А парень-то, оказывается, с характером. В такую минуту думать не о себе, а о том, кто ждёт помощи. Настоящий спасатель остаётся спасателем, даже лишившись всей машинерии. Хотя, конечно, сказанул он преизрядно: «…терпящий бедствие умрёт с голоду». Надо же такое придумать… Если пассажирская капсула разбилась, он уже два дня как мёртв. А если она цела, пускай путешественник попостится недельку, вреда от этого не будет.

— Не туда идём, — скрипуче повторил спасатель.

— Не привык поворачивать на полпути, — отозвался я, — К тому же я не знаю, где упала пассажирская капсула. Координат у меня нет. У тебя они есть?

— Были в дополнительной памяти, но она погибла.

— То-то и оно. В любом случае надо возвращаться на станцию и заново брать координаты.

— Плохо, — произнёс заплечный ездок и надолго умолк.

Я двигался спорым шагом и сделал всего одну остановку там, где на листьях гигантской манжетки скопилась чистая дождевая вода. Я наскоро перекусил и попытался покормить спасателя, но оказалось, что ни сухарей, ни сублимированного мяса он есть не может. Попил водички, поклевал чуток малины — и всё. Я растёр ноющие плечи, и мы повлеклись дальше.

На Каменный бугор пришли в темноте. Я разжёг костёр и заставил спасателя выбраться из мешка. То, что я обнаружил, не поддаётся никакому описанию. Прежде всего захребетник обмазался заживляющим кремом с ног до головы, разом стравив весь наличный запас. Но самое прискорбное, что он полагал, будто в мешке, словно в скафандре, имеются системы жизнеобеспечения, позволяющие, не снимая спецкостюма, справлять большую и малую нужду. С малины беднягу прослабило, и он обгадил весь мешок и себя самого заодно.

Мешок пришлось застирывать в луже, а в соседней луже отмывать самого спасателя, который мужественно терпел экзекуцию, лишь однажды жалобно проговорил:

— Я же не знал…

«Что ты вообще знаешь», — хотел сказать я, но промолчал, вспомнив, как меня возили на одну из населённых планет в небольшой по нынешним меркам город. Там всё мелькало, двигалось, говорило с невероятной скоростью. Я не успевал ничего понять, как окружающее менялось, и новые реалии были столь же невнятны, как и предыдущие. Я не сумел просуществовать там и полчаса, меня эвакуировали домой, и с тех пор я безвыездно жил возле излучателя. Так что не стоит задирать нос и хвалиться своей исключительностью. Спасатель не побоялся сунуться в заросли, где его очень быстро схарчили, а вот рискну ли я поехать в какой-нибудь мегаполис, ещё неизвестно.

Спал спасатель в мешке, наглухо закрывши горловину. От завтрака отказался, так что вышли мы, едва начал брезжить тусклый свет.

Я почти бежал, хотя и понимал, что бегать по зарослям не стоит даже в тех местах, где бывал сотню раз. Захребетник твердил что-то про степени допуска, мол, Карьер не выдаст мне всей информации, поскольку она недоступна рядовым пользователям. Ха-ха! Это мне он что-то не выдаст? Я думаю чрезвычайно медленно, но в запасе у меня было несколько лет, чтобы обойти все степени защиты. Мои воспитатели полагали, что Карьер будет следить за мной, а на самом деле я давно слежу за Карьером. Неважно, что машина стократ быстрее человека, управлять всё равно будет человек.

Ещё передо мной стоял вопрос, куда девать спасателя. Не может же он храниться в мешке, пока я буду совершать второй поход в заросли. Потом меня осенило: ведь на станции есть колыбель, в которой я лежал, когда мне было два месяца от роду. Колыбель достаточно просторна, чтобы туда поместился миниатюрный спасатель. Там есть простейшие разъёмы, которыми я так и не научился пользоваться, а вот спасателю они очень пригодятся. Но главное, спасатель будет накормлен, напоен, подлечен и надёжно укрыт от всего, что может прилететь из зарослей. А то не хватает, чтобы его инфицировала чипсовая пыль, отчего он превратится в человекообразную лягву. Кроме того, колыбелька предложит ему обучающие программки для новорожденных детишек. Почему-то последнее соображение заставляло меня тихо умиляться.

Спасатель тоже размышлял на эти темы, во всяком случае, он непрерывно бормотал, нечленораздельно обращаясь не то ко мне, не то к несуществующим информационным массивам. Объединяла этот бред рефреном повторяемая мысль, как бы нам отправиться в заросли вместе, раз ухе он один не смог дойти.

Наконец, я не выдержал.

— Что тебе неймётся? Видишь же, там нет дороги для таких, как ты. Зачем тебе обязательно идти?

Ответ заставил меня удивиться.

— Потому что я мужчина.

Сказанное ничуть не походило на логические диалоги с Карьером. На вопрос «Зачем?» — спасатель ответил: «Потому что». Значит, это не столько ответ мне, сколько результат его собственных долгих размышлений. Уж такие вещи я понимаю.

— Я много читал древней литературы, и современную хронику я тоже смотрю, хотя и с десятикратным замедлением. Мужчина должен быть сильным, а ты даже среди изнеженных современников будешь слабаком. Сам подумай, ты не смог есть малину, которой лакомятся все кто угодно. Твой удел — питательные кашки. Какой же ты мужчина? Мужчина это я.

Кажется, он засмеялся. Не знаю, как иначе интерпретировать звуки, которые он издал.

— Сила вовсе не в том, чтобы поднимать тяжести. Любой автопогрузчик делает это лучше, чем ты. Сила во владении информацией, в способности воспринимать, перерабатывать её и принимать решения. Для этого приходится многим поступаться, в том числе способностью переваривать малину и бегать босиком.

— И много тебе помогла твоя информация? Тупой медмех слопал тебя вместе со всеми твоими знаниями.

— Я столкнулся там с неизвестным, неизученным явлением. К сожалению, результаты погибли. Из-за того что неподалёку работал излучатель, я не смог передать их в центр. Но я помню, что там было неизведанное, а это самая важная информация. Частности можно будет легко восстановить. Настоящая беда в том, что я не смог выручить человека. Значит, я должен идти снова. Потому что я мужчина.

Ничего не скажешь, характер у человечка был железный. Вот только железо в зарослях ржавеет очень быстро.

— Мужчина должен знать границы своих возможностей и не мешать тому, кто может больше. А я могу больше. Я пойду к месту катастрофы один и доберусь туда, хотя и не владею всей информацией. Как ты только что сказал: «Потому что я мужчина».

— Да какой ты мужчина? Даже с точки зрения биологии мужчина это не переразвитые мышцы, а первичные половые признаки, о которых твоя любимая древняя литература стесняется писать. В своём нынешнем состоянии я не могу судить, что тебе известно по этому поводу, но должен тебя огорчить: ты не мужчина.

Это был удар ниже пояса. Очень хотелось встряхнуть мешок, чтобы захребетник умолк, но я лишь сжал зубы и ускорил шаг.

Станцию уже было видно. Последние полкилометра я преодолел рысью, стараясь только не слишком растрясти нежного мужчинку. Ещё на ходу стащил с плеч мешок, а оказавшись в изолированном помещении, не раскрывая, поставил его в угол. Словно там не живое существо, а добытые в зарослях образцы растений. Дал задание Карьеру, затем активировал колыбельку, много лет пребывавшую в забвении, подогнал её к мешку. Отлепил клапан, выпуская спасателя на волю. Указал на створки колыбели:

— Полезай.

— Сначала надо получить координаты…

— Как ты их получишь? У тебя ни одного разъёма не осталось целого.

— Осталось. И потом можно голосовой связью воспользоваться.

— Ишь, о чём вспомнил… А маршрут тоже будешь голосовой связью прокладывать? Полезай. На станции это единственный механизм, с каким ты привык иметь дело. Здесь тебе хотя бы первичный набор чипов восстановят.

Спасатель вздохнул и, по-червячьи извиваясь, заполз в колыбель.

Вот так. Колыбель не выпустит его наружу, пока не залечит все травмы, не восстановит и не протестирует все контакты. Колыбель действует основательно и неторопливо, она запрограммирована на обслуживание младенцев, а не пострадавших спасателей.

Пять минут ушло на сборы, ещё столько же, чтобы выделить и переписать на отдельный носитель массив информации, касающийся недавней катастрофы. Координаты я уже получил, остальное будет адаптироваться к моему режиму восприятия по дороге к месту аварии. Даже если пыль сожрёт носитель прежде, чем я узнаю всё, что там записано, координаты мне известны и их из моей памяти не выест никакой медмех.

Уходя, я оглянулся на колыбель. Спасатель что-то призывно бормотал, но я не стал вслушиваться. Обида слишком сильно жгла грудь. Тоже мне, мужчина нашёлся, с первичными половыми признаками… Это что, висюлька, что у него промеж ног болтается, — первичный признак? Как же, пусть кому другому рассказывает.

Прежде мне не доводилось идти по зарослям и одновременно считывать не предназначенную мне информацию. Но ничего, вроде бы справлялся.

Дорога практически совпадала с той, по которой я шёл в прошлый раз, ведь тогда я следовал за спасателем, который пёр прямиком к цели. Пару раз я обходил неприятные места — прямой путь не всегда самый быстрый, — да крюк ради малины не пришлось делать. Ночь, уже третью подряд, провёл на Каменном бугре. Этак скоро там хворост кончится, придётся сидеть без огня, греясь возле одинокого термопатрона. В прошлые ночи термопатроны тоже пришлось тратить, иначе хворост не разгорится, поскольку из облаков продолжало моросить. Эх, кончится спасательская эпопея, вернусь домой, высушусь как следует и все экскурсии буду совершать только в пустыню. Целый месяц в заросли носа не покажу.

Информационный блок тем временем нашёптывал в ухо данные об упавшей капсуле. Нет чтобы сначала сообщить всё, что известно о пассажире. Пассажирская капсула это не лайнер и не космолёт. Величиной она меньше даже стандартной грузовой капсулы и рассчитана на одного человека. Ею пользуются, если надо очень срочно пройти каким-то непопулярным маршрутом, где и один пассажир — редкость. Путешественник ложится в капсулу и засыпает или смотрит фильм с эффектом присутствия, а часа через три оказывается там, куда нужно попасть. Хотелось бы быстрее, но нуль-транспортировки покуда не изобрели и, судя по всему, вряд ли изобретут в обозримом будущем.

Но эта капсула разительно отличалась от обычной транспортной. Вместо стандартных систем жизнеобеспечения в ней имелась прорва дополнительного оборудования, в котором я, при всём желании, не мог бы разобраться. Вернее, мог, но на это ушли бы годы. Поэтому всю мусорную информацию я пропускал мимо ушей, стараясь вычленить главное. И я понял, в чём там дело! Это была медицинская капсула для перевозки тяжелобольных людей!

Человеческий организм невероятно сложен, сложнее всех спасателей и медмехов, вместе взятых. В нём случаются поломки, с которыми тяжело справиться ординарной медицине. Таких больных отправляют в специализированные центры. Казалось бы, три часа — и ты там… Но вмешивается катастрофа, и больной, если он жив, лежит запертый в медицинском отсеке.

Вот об этом спасатель мог бы сообщить. Хотя бы предупредить, какие лекарства взять с собой. А он только порадовал, что пассажир может умереть с голоду. И я тоже хорош: разглагольствовал чёрт знает о чём — о долге, о мужестве, но не о деле. И ушёл, не дослушав, а ведь спасатель кричал мне вслед что-то. Мало ли что тихо кричал, громко он не умеет, глотка не так устроена.

Возвращаться назад поздно, остаётся идти и быть готовым ко всему на свете. В том числе и к тому, что больной может умереть с голоду.

Характеристик пассажира я так и не узнал. В наушнике защёлкало, затем включилась и тут же оборвалась музыка. Пара тактов, по которым невозможно угадать мелодию. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, в чём дело. Инфоблок не вынес непрерывных атак кибернетической мелочи, произошла разгерметизация разъёмов, и теперь всякая лягва могла считывать с блока информацию и записывать туда свою, несомненно весьма интересную, но совершенно неосмысленную. Невооружённый глаз не мог различить места разгерметизации, но я увидел, что на коробочке инфоблока устроился москит. Кажется, он подключился прямо на корпус и теперь вдохновенно транслировал отрывок чего-то, некогда доставшегося ему от давно погибшего прибора. Не исключаю, что это и впрямь было нечто музыкальное и москит делился со мной двумя тактами песни, что была популярна лет триста назад. Но мне была нужна не музыка, а диагноз пострадавшего и способ лечения!

Чертыхнувшись, я отключил инфоблок и зашвырнул его в кусты на пожрание лягвам.

Никогда мне не приходилось двигаться по зарослям с такой скоростью. Здесь уже не было никаких тропинок, так что я бежал по прямой и даже место гибели спасателя не стал огибать. Разумеется, на кучу мусора, что ещё была видна среди выжженных кустов, я не полез, но пробежался по краю медмеха, хотя обычно такие образования стараюсь обходить.

Капсула упала километрах в двух от края медмеха, то есть спасатель не дошёл до цели совсем немного. Не хотелось бы представлять, что было бы, спикируй капсула прямо на киберзверя. А так местность оказалась относительно спокойной, медмех выел всех мелких разборщиков.

Долго искать капсулу не пришлось, так или иначе эта штуковина полсотни метров длиной и в диаметре почти десять метров. Такую в зарослях не спрячешь — видна издалека. Сразу было видно, что капсула не разбилась, а совершила посадку достаточно мягкую, чтобы защитные гравитационные поля спасли пассажира от удара. Значит, жив. Представляю, сколько он натерпелся, лёжа в замкнутой камере. Ведь четвёртые сутки идут. А человек тяжело болен, иначе полетел бы в обычной пассажирской капсуле.

Вода, воздух — всё это в любой капсуле имеется в избытке, а вот с едой напряжённо даже в капсуле медицинской. Лететь ей два-три часа, не больше. На такой срок серьёзных запасов не нужно даже особым больным.

Очутившись на месте катастрофы, я порадовался, что погибший инфоблок успел познакомить меня с устройством капсулы. Бегал бы сейчас кругами и не знал, как проникнуть внутрь. Атак через пять минут я уже подключил сохранённый коммуникатор к выводам медицинского оборудования. Сразу лезть к человеку я не решился. Не зная диагноза, больного можно убить просто по неосторожности. И без того я из-за ненужной торопливости натворил дел.

Здесь не было данных об оборудовании, сразу пошла информация о больном.

Вместо имени стоял прочерк, а затем какой-то идентификационный номер. Пол — мужской. Возраст — семь дней. Диагноз: отторжение основного набора чипов, обеспечивающих социальную адаптацию. Показана срочная операция по насильственному вживлению чипов…

Последние слова я воспринимал на автомате, просто потому, что не мог выдохнуть и отключиться от проклятой машины.

Возраст — семь дней! Из них четверо суток ребёнок заперт в этой душегубке. Да, его чистят, дают водички, поворачивают с боку на бок… какое-то время кормили, пока не кончился скудный запас питания. Но он был заперт совершенно один, а это понимает даже недельный младенец.

Удивительно, сколько мыслей может просквозить в голове, пока руки спешно вскрывают медицинский бокс. Сейчас не мешало бы иметь чип, позволяющий открыть бокс автоматически.

Но чего нет, того нет.

Ребёнок был жив. Кажется, он спал, но едва створки бокса раскрылись, он открыл глаза. Он не плакал, он ждал.

Я выдернул из гнезда баллончик с водой, кинул в мешок.

Затем взял на руки малыша, прижал к себе, спрятав его под куртку. Там, во всяком случае, тепло и не проникает надоедливая сырость.

Младенец завозился, тыркаясь в меня мордашкой. Зря стараешься, малыш, ничего там не найдёшь, одна видимость. Спасатель отказал мне в праве называться мужчиной, но и женщиной он меня не назвал. На руках у женщины ребёнок не будет голодным, а у меня… зачем мне грудь, если в ней ничего нет?

На этот раз в заплечном мешке были не только самодельные сухари и пеммикан, но и несколько брикетов с питательной смесью, которой можно было бы накормить малахольного спасателя. Но для новорожденного такая смесь не годится, даже если разболтать её в воде.

Заросли тянулись нескончаемой чередой. Где посуше, где совсем топко. Всюду прорва съедобных растений. Съедобных для меня, но не для ребёнка.

Ржавая вода расплёскивалась под ногами, дыхание начало сбиваться, в боку закололо. А ведь пройдена ничтожно малая часть пути. Туда, двигаясь налегке, мне пришлось потратить тридцать часов. Сколько времени я буду бежать обратно?

Несколько тяжеловесных церосидов заметили меня и, проламывая кусты, кинулись наутёк. Если постараться, одного из них можно завалить, но мальчика не накормишь ни жёваным мясом, ни тёплой кровью. Ему нужно молоко, которого у меня нет.

Малыш снова завозился, тихонько захныкал.

«Не донесу, — мелькнула мысль, — Просто не успею».

Под ногами неглубоко, всего по колено, но вязкое месиво не позволяет бежать. Чуть в стороне — каменные увалы, расщелины, непролазные кусты. Пройти там почти невозможно, а ноги сломать — запросто.

Но именно оттуда потянуло острым, издавна знакомым запахом.

Узкая расщелина, нависающий карниз, образующий подобие пещеры, тьма, в которой непривычный взгляд ничего не различит. Но мне было видно всё. Из глубины логова медленно поднялся зверь. Белоснежные клыки, чёрная с серебром густая шерсть, глаза с вертикальным зрачком отблёскивают изумрудом. Хозяин зарослей, единственный, кто здесь сильней меня.

Я опустился… нет, я опустилась на колени, протянула малыша:

— Амма, накорми. Он умрёт без тебя.

Долгую секунду амма стояла неподвижно, потом тяжело повалилась набок. Острой мордой растолкала своих котят, освободив набрякший сосок. Малыш сразу вцепился в него, громко зачмокал. Амма осторожно лизнула нового котёнка.

Я стояла на коленях, смотрела и думала, что с этой минуты моя жизнь обрела смысл. Я никому не отдам этого ребёнка, мы с аммой сами вырастим его. Собственных родителей у него нет, слабосильные человечки, умеющие прекрасно обращаться с информацией, не способны сами родить ребёнка, зачать и выносить его. Малыша зачали в пробирке и вырастили в инкубаторе, и, значит, те, чьи гены он носит в себе, не слишком в нём заинтересованы и легко утешатся. Делать операцию по насильственному внедрению чипов я тоже не позволю. Мой сын будет таким же, как и я.

И ещё. Я постараюсь найти настоящего мужчину, а если таких в мире не осталось, я обойдусь без него, но у меня непременно будут дети. Им никто не посмеет в первый день внедрять в мозг чипы, зато в гости к амме они будут ходить как к себе домой.

Спасатель сказал, что я не мужчина. Что же, он прав, тут не на что обижаться. Но пусть только он попробует сказать, что я не женщина.

ЛОГИНОВ (Витман) Святослав Владмирович

__________________________________

Родился 9 октября 1951 г. в городе Ворошилове, ныне Уссурийске, Приморского края. С 1952 г. постоянно проживает в Санкт-Петербурге. Окончил химическую школу и химический факультет ЛГУ, ныне Санкт-Петербургского государственного университета. Работал научным сотрудником в НИИ, разнорабочим, инженером, грузчиком, учителем химии.

Первая публикация в журнале «Уральский следопыт» в 1975 г. («По грибы») состоялась под настоящей фамилией автора. Однако знающие люди предупредили: «Если хочешь издаваться чаще чем раз в шесть лет, — поменяй фамилию». Святослав так и сделал, взяв девичью фамилию матери, и с 1981 г. его рассказы регулярно издаются в различных журналах и сборниках. За многолетнюю творческую деятельность им написано более ста повестей и рассказов, а также десяток романов, среди них широко известные «Многорукий бог далайна», «Колодезь», «Свет в окошке», «Имперские ведьмы». Святослав Логинов в течение многих лет является постоянным автором журнала «Если».

Логинов лауреат премий «Аэлита», «Великое кольцо», «Странник», «Интерпресскон», «Звездный мост», «Сигма-Ф», «Портал», «Большой Зилант», Беляевской премии.