«Квакаем, квакаем…»: предисловия, послесловия, интервью

Отцы по домам, или Звездный билет, но куда?

Открытая веранда на Чистых прудах в окрестностях бывшего индийского ресторана «Дели» привлекла внимание ЕВГЕНИЯ ПОПОВА и его старшего коллеги ВАСИЛИЯ АКСЕНОВА, возможностью беседовать хоть и на людях, но в тишине, изучая жизнь, как это и положено писателям. Однако не успели они сесть, как тут же из динамиков, скрытых в чаще искусственных, но очень зеленых кущ вдруг грянула легкая, но противная музыка.

ЕВГЕНИЙ ПОПОВ (борясь со стихией, пытаясь перекричать ее): — Это… мы вот… сейчас быстренько обсудим несколько простых вопросов для журнала «Огонек». Тебя читатели очень любят, несколько поколений читателей. Читателей советских, антисоветских, просто читателей…

ВАСИЛИЙ АКСЕНОВ: — Что-то слишком громко завыли эти бесы, может, пойдем отсюда?

Музыка, как по мановению волшебной палочки, стихает. А еще говорят, что народ теперь не уважает писателей. Очень он их даже уважает, особенно, если они сделали заказ и явно собираются заплатить за это деньги.

Е. П.: —… например, ловишь ли ты своим ухом, большую часть года находящимся вне пределов родины и не погруженным в ежедневную героику наших новых буден, трансформацию[3] русского языка по ту и по эту сторону океана?

В. А.: — Эмигранты отстают от языка, и в обыденной речи за рубежом появляются всевозможные искажения. Пошли поланчуем… Возьмешь двадцать седьмой экзит, повернешь на втором лайте, то бишь светофоре. С другой стороны, когда я оказываюсь здесь, мое упомянутое тобой ухо замечает то, что для обычного московского люда стало обыденным…

Е. П. (кривляется): — Чаво? Мы не знаем русского языка?! Мы русского языка очень даже хорошо знаем!

В. А.: —… когда говорят, например: — В наводнении погибло много человек, вместо людей. Или это зловещее как бы… Мы с тобой сейчас как бы сидим, типа ужинаем…

Е. П.: — Я с детства помню из советской пропаганды — мошенник, типа Лю Шаоцы[4]…

В. А.: — Русское слово «типа» для китайца звучит крайне неприлично. В начале 50-х мои сокурсники-китайцы в питерском мединституте тихо хрюкали от хохота, услышав от лектора по научному коммунизму: «Социализм — это общество нового типа». Потому что «типа» по-китайски будет… (Произносит всем известное слово из трех русских букв.)

Е. П. (пораженный новым знанием): — Лю Шаоцы —..? (Повторяет всем известное слово из трех русских буке.)

В. А.: — Плюс — чудовищное употребление предлога «о». Это «о» катится по русскому языку, как колесо джаггернаута[5] и разрушает наш великий-могучий-правдивый-свободный больше, чем все американизмы вместе взятые. «Он представил нам список о недостатках». А еще «в». «Ему указали в том, что»… Ты прислушайся, что плетут по телевизору даже люди интеллигентного сословия…

Е. П.: — Сам я романтик, товарищи, люблю Антуана де Сент Экзюпери[6], а по жизни — работаю говночистом.

В. А.: — Это у нас с тобой, конечно, отчасти пуристское[7] требование к языку. Я погрешности улавливаю, пока сам не начинаю говорить, как все.

Е. П.: — Как все ЗДЕСЬ или ТАМ?

В. А.: — И здесь и там. Мой сын Алексей как-то мне сказал: — Когда ты приезжаешь, то примерно неделю говоришь с не нашей интонацией. Тебя по интонации можно вычислить, что ты не совсем свой. Правда, я сейчас здесь очень часто бываю, а когда приезжал редко, тоже замечал — что-нибудь произнесешь и твой собеседник мгновенно поднимает глаза и как-то по-особенному тебя оглядывает, кто, мол, такой? Уж не эстонец ли? Все это — тонкие вещи. Вот есть расхожее мнение, что старая аристократия в эмиграции является хранительницей чистоты русского языка…

Е. П.: — А разве это не так?

В. А.: Смешно, но даже в речь американского русского истэблишмента[8] иногда пробирается акцент с Брайтон-Бич… Вернее, не акцент, а интонация… Ну и даже Набоков не знал, что в русском языке начала шестидесятых уже было слово «джинсы», отчего героиня его «Лолиты» носит синие «техасские панталоны».. Наши вашингтонские князья — Оболенский, Гагарин, Чавчавадзе Давид, граф Владимир Толстой — изумительные люди, но с самыми разными лексическими странностями. Их жены, например, любят друг к другу обращаться «душка»… Или кто-то произносит тост со словами «из самого дна моего сердца», что является калькой английского «from the bottom of my heart».

Е. П.: — Все смешалось в доме Облонских и Обломовых… После революции 17-го года и эволюции 91-го: ПЯТИЛЕТКА, КОЛХОЗ, ГУЛАГ, ОТСТОЙ, КОЗЕЛ, ЗАБОЙ, ЗАБЕЙ, ПЕРЕСТРОЙКА, ТИП-ТОП, УРА, ВПЕРЕД, ЧУВАК.

В. А.: — А я помню, как прокололся в Союзе писателей наш оргсекретарь Ильин Виктор Николаевич, гэбэшный генерал, который ругал-ругал диссидентов[9] с трибуны собрания и вдруг ляпнул: «А теперь, товарищи, в подробном изложении». Зал пришел в восторг, потому что это была фраза из передач «Голоса Америки», а «Голос Америки» и «Свободу» тогда слушали все, кому не лень, хотя это строжайше запрещалось.

Е. П.: — Ты ведь ввел в современную печатную русскую литературу не только «бочкотару», «звездный билет» или «остров Крым», а и еще кое-какие специфические слова, например в роман «Ожог»… Последние годы, я заметил, ты стал прибегать к звукоподражанию…

В. А. (поняв, куда клонит деликатный младший товарищ): — Да, ведь здесь не буква важна, а интонация. Всем понятно, это с нашей-то историей, особенно советского периода, когда двумя главными лингвообразующими[10] элементами были армия и тюрьма, что «гребена платы», «напереули по гудям» — синонимы известных матерных русских выражений. А насчет ТОГО мата? Его полный запрет — это кастрация русской литературы, хотя меня сейчас гораздо больше интересует язык, созданный новым поколением, поколением людей дела, а не слова. Мне кажется, эти новые русские при всей анекдотичности их поведения колоссально изменили облик россиянина во всем мире. До этого наш человек был несчастный, задроченный, совсем униженный, естественно — без денег. Или — страшный кагэбэшник, убийца. И вдруг появляются какие-то парни, может быть, вчерашние ПТУшники, вчерашние бедные скоты социализма. Отвязанные, в отличных костюмах. Тратят деньги, ведут себя независимо. Красивые девчонки с ними приезжают. Такие ребята повсюду на Западе, и это не такой уж маленький процент россиян, как ни странно.

Е. П.: — А я тут сцепился с одним хорошим, но ученым человеком, который утверждал, что всего лишь 2 % нынешних русских (или — российских, как кому больше нравится) живут хорошо, а остальные — за чертой бедности.

В. А.: — Неправда. Я как-то в Барселоне просидел несколько часов в аэропорту. Так за это время прибыли четыре или пять чартерных рейсов из России. Иркутск — Барселона, Омск — Барселона и так далее, откуда выходили обыкновенные люди, отнюдь не богачи. В Лиссабоне русских тоже полно. Бродят по улицам, прицениваются к ресторанам. В Биаррице на гостиницах и курортах реют флаги Франции, Британии, Европейского сообщества и непременно — Российской Федерации…

Е. П.: — Давай вернемся к теме запретов. Мне раньше шили при коммунистах, что я пишу «только о пьянстве и половых извращениях», а тут я был на публичном выступлении одного молодого, но лысого писателя, который читал рассказ о том, как гоголевский нос превратился в сам знаешь что, типа — «типа». Смотрю, в зале прогрессивные литстарушки сидят, краснеют, потеют, но крепятся, чтоб «либеральная жандармерия» не записала их в ретрограды. Я встал да и ушел, потому что я — анархист, и мне на любую жандармерию плевать. К тому же эпатировать, когда все и так в раздрызге, — масла масленее.

В. А.: — Власть не должна в литературу вмешиваться, это не ее дело. Но общество, общественная, неправительственная организация имеет право на отвращение. Хотя и тут один шаг до зловещего ханжества… Можно было обойтись без таких идиотских, по-настоящему идиотских акций, как нашумевший обмен безнравственных книг на нравственные… Или обвинения в порнухе…

Е. П.: — Не говоря уже о том, что это — замечательная бесплатная реклама. Или, может, все они в доле находятся и просто дурят бедного потребителя? Говорят, что возвращенные книги издатель теперь продает втридорога с автографом сочинителя.

В. А.: — С моей точки зрения, сожжение книг и то было бы более естественным. И я повторяю, что все это крайне глупо, хотя мне эти скандальные книжки, из-за которых разгорелся сыр-бор, тоже не нравятся: мертвечина и малоизобретательная графомания…

Е. П.: — А другие запреты? Как ты относишься к тому, что россияне хотят иметь оружие, чтобы обороняться от бандитов и шпаны?

В. А.: — Я категорически против. Знаю на опыте Америки, к чему это приводит. Штаты занимают первое место в мире по убийствам. Там, где русские или другие мужики обошлись бы простым мордобоем, американцы вытаскивают «пушки». Если бы во время футбольного погрома на Манежной у кого-то было бы оружие, то убитых оказалось бы не двое, а двести. Оружие в первую очередь попадает к шпане.

Е. П.: — А у нас измученные граждане рассуждают так: «Дай мне оружие, ко мне полезет бандит, я его убью. У бандита ведь все равно есть оружие, а у меня его все равно нету».

В. А.: — Та же аргументация и в Штатах. Кстати, сенаторы и конгрессмены, которые готовы проголосовать против оружия, этого не делают, боятся, что их не переизберут.

Е. П.: — А как ты относишься к смертной казни?

В. А.: — Это — сложный вопрос, и у меня нет четкого мнения. Думаю, что смертную казнь нужно оставить для самых исключительных и бесспорных случаев, существенно сузив возможности судебных органов для вынесения такого крайнего решения. Скорее всего, такие решения должен брать на себя президент. Смертную казнь должен назначать только он, и больше никто в стране. Он должен взять на себя и эту ношу. Потому что есть все же такие чудовищные преступники, от которых общество должно избавляться. (Пауза.) Навсегда.

Е. П.: — Ладно, не будем о мрачном. Давай лучше поговорим о патриотизме.

В. А.: — По-моему, где-то в недрах вызревает какой-то ужасно говенный патриотизм и вновь возникает такое великодержавное сумеречное сознание… Нарастают антиамериканские, вообще антизападные настроения…

Е. П. (горячо): — Все, о чем ты говоришь, непременно есть. Однако, на мой взгляд, вырабатывается не анти, а позитивная модель мироощущения. Идеалом является скорее не Запад, а Россия в период с 1905 по 1914 год, когда здесь все поперло, как на дрожжах — и экономика, и культура, и мысль… (Сникая.) Все, в том числе и революция во главе с лысым Лениным…

В. А.: — Церковь еще…

Е. П. (встрепенувшись): — Что церковь?

В. А.: — Поддерживает такое сознание… Я смотрю по воскресеньям канал «Московия» и там сидят иерархи, писатели, иногда даже какие-то ученые, и все они высказывают совершенно мракобесные идеи. Видимо, это отражение какой-то постоянной шизофренической каши в обществе. Какой-нибудь крупный священнослужитель может начать говорить об избиении церкви при большевиках, а закончить тем, что в течение семидесяти лет советской власти весь наш народ был одухотворен великой идеей. 0 том, что иерархи сотрудничали с безбожной властью — никто опять не промолвит и слова, зато интеллигент — опять теперь чуть ли не ругательство… И вообще — Государственная Дума с ее трехцветным российским флагом заседает под гигантским Государственным гербом несуществующего Советского Союза. Гимн, опять же, на слова вечного «гимнюка» Михалкова… Странно, что это считается проявлением какой-то там сбалансированности, доброй воли, стремлением к стабильности, миру в обществе, хотя это — самая натуральная шизофрения. От греческого «схизо» — расщепляю.

Е. П.: — Ты вот, как дипломированный врач, выпускник Ленинградского мединститута, считаешь, что шизофрения излечима?

В. А.: — Пока нет.

Е. П.: — А как «гуру Вася» считаешь?

В. А.: — Возможно! Путин поначалу пошел у коммуняк на поводу, но, очевидно, поездив по миру, пообщался с лидерами мирового сообщества и теперь более реально представляет себе ситуацию. Особенно на фоне всемирного терроризма и экстремизма. На самом-то деле идет противостояние средних веков и ренессанса. И речь идет не только о России, но и обо всем мире, который становится все более странным, если не сказать хуже, все простое становится сложным, и «быстренько ответить», как ты сказал в начале нашей беседы, не удастся ни на один простой вопрос. Для чего, скажи, возник человек? Для чего существует?

Е. П.: — Лучше ты скажи, я — глупый, молодой. Тебе 20 августа, дай Бог, будет 70, а мне всего 56.

В. А.: — Единственная цель человеческого существования — преодоление первородного греха, Что такое первородный грех? Биология, ненасытная биология. Что-то сожрать!

Е. П.: — Молодежь скажет: «Ах вы, суки! Сами попили на своем веку, пожрали, нагулялись, потрахались, а нам теперь рекомендуете биологию преодолевать?»

В. А.: — Молодежь — это все человечество. Человечеству всего шесть тысяч лет. А что такое шесть тысяч лет для истории, где счет идет на миллионы и миллиарды? Мы все никак не можем понять, куда идем. Куда мы идем?

Е. П.: — А куда?

В. А.: — К Апокалипсису. Как и говорит Священное Писание…

Е. П. (ежится).

В. А.: — Ты что, замерз?

Е. П.: — Нет, представил, что если сейчас в этом кабаке Ангел с мечом все крушить начнет, то уже никакой ОМОН не поможет. И правительство — тоже. Хотя, если смерть — мгновенный переход в другое состояние, то ведь и апокалипсис — мгновенен…

В. А.: — Слабым человеческим умишком нам трудно представить иную жизнь, кроме данной нам в ощущениях. Коммунисты о чем-то догадывались, когда толковали о новом человеке. Правда, сами, вопреки своему учению, мгновенно освинели и стали жировать среди нищеты. Но — они были шагом на Пути, без них человечеству нельзя было сделать следующий шаг.

Е. П.: — Шаг, но куда?

Однако гуру Вася не успел ответить даже на этот простой вопрос, потому что из динамиков, скрытых в чаще искусственных, но очень зеленых кущ вдруг вновь грянула легкая, но противная музыка…

Е. П. (пытаясь перекричать музыку): — Это нам знак! Дескать, попили, погуляли, а теперь платите и — ОТЦЫ ПО ДОМАМ!. Эту гениальную фразу нам однажды сказали юные милиционеры, окружившие нас, то есть меня, Генриха Сапгира, Игоря Холина и Александра Кабакова[11], когда мы после совместного выступления в Доме кино решили распить из горлышка бутылку на морозце ночью, около Белорусского вокзала…

В. А.: — Литература — это ностальгия, и жизнь — это ностальгия по тому, утраченному раю, утраченному миру, Если еще имеется у нас возможность читать священные книги, нужно прочесть их сейчас иначе, не так, как мы читали раньше, попытаться по-новому понять скрытую в них непостижимую метафору. Эти попытки должны постоянно продолжаться, в них заключается секрет жизни и секрет творчества. Ведь нельзя же сказать, что человечество будет всегда. Вот с астероидами в ближайший миллион лет что-то там будет происходить, это уже предсказано. Но мы не знаем, что будет с человечеством, уцелеет ли оно вообще. Вполне вероятно, что оно проживет миллион лет и один день, а может десять миллионов и один день… Путь человечества — аллегорический путь того самого Адама, или, наоборот, Адам — это и есть путь, исчисляющийся огромными числом лет, И нет никакого противоречия междутеорией эволюции и идеей творения. В каком-то смысле можно представить, что Адам когда-то был динозавром, то есть прошел эту фазу и тем самым как бы наметил весь смысл своего существования как самоусовершенствование на пути возврата к идеалу, то есть выходу из времени. Ибо время — это и есть изгнание. И не идем ли мы из материального мира, через биологию, в которой ДНК[12] является формулой изгнания из рая, — обратно, в нематериальный мир? Так сказать, в райские кущи… Так или иначе пусть все движется своим чередом. Платим и уходим, Женя.