«Ласточки» над фронтом

Слово о нашей Кате

Москва. Декабрь 1943 года. Синие сумерки ложатся на заснеженный город. Далеко видна пустынная лента шоссе, припудренная сухим снежком. Машин маловато, но жизнь города не замирает. Спешат уверенные пешеходы, привыкшие к затемнению, неосвещенным улицам. Работают заводы и фабрики, учреждения и магазины.

Город живет нормальной жизнью. В зимние вечера москвичи могут пойти в кино, в театр, на концерт. Это снова становится привычным. И все-таки концерт, состоявшийся в один из декабрьских вечеров в Большом театре Союза ССР, был необычным. Первый большой концерт Всесоюзного смотра художественной самодеятельности учащихся трудовых резервов!

Москвичи останавливались и радостно переговаривались, завидев стройные колонны юношей и девушек, направлявшиеся к Большому театру. Играл оркестр, и в морозном воздухе ясно и чисто звенели молодые песни. Колонны юных шли на свой праздник. После двух с половиной лет войны, после бесчисленных проводов, горьких потерь какое волнующее счастье видеть молодые радостные лица, слышать звонкие песни и всем сердцем ощущать — Победа все ближе!

Катя Меснянкина вместе с тремя подругами по училищу шла в одной из колонн. Их направили на этот праздник как отличниц. Гордые, счастливые, шли девушки по улицам столицы.

Инициаторами этого концерта были Центральный Комитет ВЛКСМ и Главное управление трудовых резервов. Около 1500 человек приехали в Москву из разных городов и республик страны со своими программами, приготовили заключительный концерт и в течение недели выступали перед москвичами. Больше 20 тысяч жителей столицы встретились с юными артистами. Концертные выступления заканчивались массовыми народными митингами.

Позже, на фронте, Катя не раз вспоминала эти незабываемые минуты, рассказывала нам об удивительном, как сон, вечере…

Нарядный, торжественный зал Большого театра полон. Горят люстры. Все словно в мирные дни. В буфете даже можно купить конфеты, выпить газированной воды. Только холодновато в зале. Женщины кутают плечи в платки. Топлива пока не хватает. Но зритель горячий, да и со сцены несется столько тепла, столько счастливого света, что никто и не замечает прохлады…

Программу ведет москвичка Рита Лифанова. Комсомолка. Полиграфист. Тяжелые косы, счастливые глаза. Когда Рита объявляет выступления товарищей, щеки ее вспыхивают румянцем — она полна тепла и любви к людям.

Богата талантами наша молодежь. Ленинградец Юра Воронцов прочитал свои стихи о родном городе. На форменной гимнастерке у него медаль «За оборону Ленинграда» и комсомольский значок. Юра пережил блокаду, гибель родных. Помогал комсомольским бригадам на расчистке улиц. Ухаживая за ранеными, дежурил во время воздушных налетов. Через Ладогу Юру и таких же, как он, мальчишек и девчонок вывезли на Большую землю.

— Я и сегодня вижу его, худенького, бледного паренька с горящими глазами, — рассказывала нам Катя. — Когда он читал свои стихи о Ленинграде, о людях, стоявших насмерть у его рубежей, его нельзя было слушать спокойно. Какой это был вечер! Откуда только не было ребят — из Ташкента, Свердловска, Челябинска, сколько песен, плясок, стихов! Зал встречал выступления горячими аплодисментами, заставлял повторять каждый номер. Труппа Большого театра была в эвакуации, и наш концерт впервые за долгое время заставил звучать прославленный зал театра.

…О концерте говорили не один день. По просьбе москвичей его повторили в Колонном зале и филиале Большого театра. Из юных артистов была организована бригада, которая выехала на фронт с концертной программой и вручила одной из воинских частей подарок — танк, сделанный руками учащихся трудовых резервов.

Через несколько дней Катя Меснянкина вернулась в 1-е Высшее военное авиационное училище связи, где она училась после окончания в 1942 году десятилетки. Здесь готовили метеорологов-синоптиков.

8 1941 году, когда началась война, Катя только что закончила 9 классов. Она сразу же решила идти на фронт, но в военкомате ей твердо сказали:

— Несовершеннолетних не берем. Учись, девочка, хорошенько.

Только учиться — казалось мало, поэтому Катя решила пока работать на заводе, чтобы хоть чем-то быть полезной. Весной 1942 года закончила десятый класс и снова пришла в военкомат. Сначала даже заявление у нее не принимали, но она не сдавалась — приходила снова. Наконец ей предложили учебу в 1-м Высшем военном авиационном училище связи. Завод не хотел отпускать контролера механического цеха Меснянкину, но девушка опередила всех — ушла в армию, не уволившись.

В школе Катя мечтала об авиации, а учиться пришлось на метеоролога. Сейчас она утешала себя: «Ну, ладно, все-таки буду обслуживать авиацию». Училась старательно, ее часто ставили в пример. Но однажды от командира роты Меснянкина услышала, что из Военно-Воздушных Сил пришел приказ об отборе нескольких девушек для переучивания на авиационных штурманов, и тут же подала заявление. Отбирали тех, кто окончил десять классов, отлично учился и имел хорошее здоровье. Катя прошла…

Вместе с Ирой Глатман, Асей Цурановой, Верой Хуртиной Катя приехала в Йошкар-Олу, в запасной полк. Девочки осваивали штурманское дело, а рядом занимались летчицы — их готовили для пополнения полка Е. Д. Бершанской.

Будущие штурманы и летчицы быстро перезнакомились, подружились. Как-то в свободный час после занятий Аня Амосова, закончившая перед самой войной Батайскую авиашколу ГВФ и хорошо знавшая Евдокию Давыдовну Бершанскую, рассказала девушкам о нашем полке:

— Ох, девочки, это такой полк! Они уже столько сумели сделать, такой путь прошли с весны сорок второго… А ведь такие же, как мы, может, чуть старше, и уже успели повоевать. Думаете, на тихоходных машинах легче летать? Нет, девочки, мне кажется, что по сравнению со скоростными самолетами на По-два воевать еще сложней, — размышляла вслух Аня. Подруги слушали, замерев.

— Учиться нам надо исключительно серьезно, чтобы на фронте не сплоховать, — заключила Амосова.

Девчата прошли дневную и ночную подготовку, полеты по маршруту, бомбометание и стрельбу. Учились выходить из лучей прожекторов, выполнять элементы пилотажа…

Катины письма домой в те дни были немногословными, пусть родные думают, что у нее все в порядке. А учеба требовала не только знаний, выдержки и терпения, но бывало — и незаурядной смелости и хладнокровия. Никогда не забыть ей первого прыжка с парашютом. Страшно было сделать шаг в бездонную глубину неба. Напряжение в ожидании прыжка было так велико, что команду «Прыгай» Катя не услышала. И только после вторичного приказа очутилась в воздухе.

Дернула кольцо и почувствовала, что парашют не раскрылся. Именно в такие мгновения и испытывается характер на прочность. Катя не растерялась. Потянула за кольцо двумя руками изо всех сил — и над ней раскрылся купол, показавшийся огромным, надежным другом.

Приземлилась. Ее окружили взволнованные друзья, инструкторы:

— Что случилось?

— Родился летчик, — счастливо ответила Катя. Пополнение прибыло к нам в октябре сорок четвертого. Полк базировался тогда в Далеке (Польша).

На первое боевое задание Меснянкина полетела с командиром звена Катей Пискаревой — отличной, опытной летчицей, не раз выполнявшей задания в самых сложных условиях и зарекомендовавшей себя мастером ночных полетов.

Сегодня, встречаясь со школьниками, с молодежью родного ей «Сибсельмаша», где Екатерина Филипповна проработала уже больше четверти века, она рассказывает о боевых подругах, об их ратных подвигах, а на вопросы о себе скромно отвечает:

— Я успела мало, сделала всего девяносто четыре боевых вылета.

Но каждый из этих девяноста четырех был нелегким испытанием мужества и стойкости двадцатилетней хрупкой и нежной девушки, требовал исключительного напряжения физических и нравственных сил.

Двенадцатый боевой вылет Меснянкиной и Пискаревой превратился для девушек в экзамен на смелость и находчивость. Выполнив задание в районе Нойенбурга, экипаж возвращался домой, на свой аэродром. Видимости почти никакой. Держали курс, ориентируясь в основном по времени, потому что под крылом самолета почти ничего нельзя было разглядеть. И вдруг Катя обнаружила, что часы в ее кабине остановились.

— Командир! Мои часы стоят. По расчетным данным мы уже должны быть над своим аэродромом, — обратилась она к Пискаревой.

— Надо восстанавливать ориентировку. Но как?

— Вижу просвет, площадку у дороги. Давай сделаем круг над городом, сказала летчица.

Покружившись над городом, девушки установили, что они уклонились от курса в сторону километров на восемьдесят, но, если верить восстановленной ориентировке, находились над освобожденной территорией.

— Катя, горючего у нас в обрез, — решительно сказала Пискарева. — Да и над аэродромом видимость наверняка никудышная, значит, нужно еще и запас иметь. Будем садиться вон на ту площадку впереди, рядом с дорогой. Иду на посадку. Следи за лесом и дорогой!

— Есть!

Сели удачно, но когда решили подрулить поближе к дороге, одно колесо шасси попало в яму.

— Катя, я пойду проверю, правильно ли мы сориентировались, — сказала Меснянкина.

— Только осторожнее, Катюша. В случае чего дай сигнал, — ответила Пискарева.

Штурман вынула пистолет из кобуры и осторожно направилась к дороге. Прошла машина, но в темноте Катя не разобрала — наша или вражеская. Подождала следующую и отчаянно шагнула вперед, голосуя левой рукой, а правую с пистолетом держа за спиной. Из кабины высунулась голова шофера:

— Эй, тебе куда?

— Свои, — облегченно перевела дыхание Катя. — Товарищ, подскажи, где мы находимся?

— Заблудились, — засмеялся водитель и подтвердил название населенного пункта, около которого экипаж произвел вынужденную посадку.

Теперь нужно было вытащить самолет из ямы — одним девушкам это было не под силу. Катя заметила, что по дороге приближаются люди — группу пленных сопровождали два советских солдата. Меснянкина попросила их помочь. После этого Катя Пискарева подрулила машину к дороге.

— Теперь надо в полк, не теряя времени. Без дозаправки нам не долететь, — сказала летчица. — Попробую добраться на попутных. А ты, Катюша, разверни «шкас» в сторону леса и личное оружие держи наготове. Гляди в оба, да не усни только, — напутствовала командир своего штурмана.

До рассвета Катя Меснянкина не сомкнула глаз. Это были долгие, тревожные часы. Лишь во второй половине дня прибыл бензозаправщик. Оказалось, в эту ночь из-за метеоусловий на аэродром не вернулись, несколько экипажей, но задание выполнили все и машины все были целы.

Еще несколько боевых вылетов сделала Катя с командиром звена. После этого уже обстрелянного молодого штурмана назначили в экипаж летчицы Ани Амосовой. Катя гордилась доверием командиров, радовалась, что будет летать вместе с Аней, которую знала еще с дней учебы в запасном полку. Девушки были очень дружны и как-то удивительно дополняли друг друга — спокойная, очень выдержанная Аня и жизнерадостная, вся словно искрящаяся радостью Катя. Не раз экипажу приходилось попадать в сложные условия, не однажды заглядывали девушки в лицо смерти, но твердая уверенность друг в друге помогала в самых тяжелых случаях. Сейчас, оглядываясь назад, в жаркую темноту зимних ночей сорок пятого года, трудно представить, что эти юные хрупкие девушки обрушивали смертельный груз на врага, среди первых открывали воздушный «данцигский коридор», уничтожали прицельным огнем фашистов, закрепившихся на последних подступах к Берлину.

Всем нам помнится ночь на 20 февраля. В течение ее мы по нескольку раз вылетали друг за другом на Грауденц. Было интересно видеть сверху, как советские войска постепенно занимали город — сначала наши части находились на подступах к Грауденцу, потом дошли до его центра. К концу ночи мы уже бомбили и обстреливали отход противника, от города к западу. В одном из вылетов на подходе к цели самолет Амосовой — Меснянкиной обстрелял фашистский истребитель. Аня резко изменила курс и снизилась. Гитлеровец потерял «ласточку».

— Ну, Аня, видно, ты в рубашке родилась, — пошутила Катя, — я уже решила, что тебе фрицы хотят в день рождения «сюрприз» преподнести. Нет, не удалось, сейчас мы им сами подарочков накидаем, отметим, твой день рождения?

— Отметим, как надо!

Вышли на город, сбросили бомбы по отступающему врагу. Несколько взрывов, за ними пожары… А обстрела нет. Тишина.

— Не до нас фашистам, драпают, — ликуя, воскликнула Катя. — С днем рождения тебя, Анечка, — и она передала подруге шоколад из НЗ.

— Катя, давай споем! Ночь-то какая удивительная… Девочки попытались петь, но тут же расхохотались, так как, не слыша друга, пели не в лад…

«Не знаю, о каком вылете вспомнить, — пишет в одном из писем ко мне Катя, — ведь каждому отдавали все умение, все внимание, делали все, что могли… Было огромное чувство долга и горькая память о потерях. Хотелось отомстить за разрушенные города, за погибших родных, друзей…

Помню, как летали на Носельск. Наш аэродром был недалеко от линии фронта, и мы с Аней увидели, что прожекторы схватили самолет. Потом вспыхнул целый: сноп трасс. Зрелище издали красивое, а для нас жуткое — в сознании безвыходность судьбы экипажа и самолета. Но оказалось — экипаж отделался небольшими, царапинами. Как мы узнали позже, это были летчица Зоя Соловьева со штурманом звена Таней Костиной. Когда их машина очутилась в этом ослепительном фейерверке, Зоя сначала четко выполняла команды штурмана, а потом быстро проговорила: „Эх, была не была“ — и стала круто пикировать вниз, резко меняя направление. Девушки чудом ушли из зоны обстрела, а, зенитчики продолжали стрелять…»

«Марина, — пишет Катя в другом письме, — если писать о наших девушках, то надо обязательно сказать о том, какие это были жизнелюбивые, самоотверженные, настойчивые люди, какие чистые души. Надо рассказать об их мыслях и чувствах, сомнениях и мечтах… Удивительные, чудесные люди! И как горько было их терять. Навсегда в памяти осталась Леля Санфирова. За несколько месяцев мы успели привязаться к ней всем сердцем, оценить ее как умного, опытного командира. Помню, как стояли у ее гроба в почетном карауле. Лицо ее было все так же прекрасно, только закрылись глаза-вишни. Безмерный гнев, жажда мщения охватывала нас. Я не застала в полку Таню Макарову, Женю Рудневу, Веру Белик, Иру Каширину и многих других погибших девушек, но они были в сердцах и на устах однополчан. Казалось, они жили среди нас. Вспоминались их шутки, их привычки, боевые дела. С такой любовью, таким теплом хранили боевые подруги память о погибших, что любовь к ним передавалась и нам, прибывшим в полк позже. Светлая память о них и горькое чувство утраты сохранились навсегда.

Я влюблена в наших подруг, мне и теперь кажется, что я не встречала такого сплоченного коллектива, такого дружного и верного…»

Мы воевали, и, казалось, все мысли, все силы наши отданы были боевой работе. Но чем ближе приближалась победа, тем больше мечтали мы о мирной жизни, — кем станем в той ясной и солнечной жизни.

Катя мечтала о том, как она будет учиться, мечтала о тишине читальных залов, о том, как жадно будет зачитываться книгами, каждый день открывая что-то новое. И эти дни пришли. Осенью 1945 года штурман бомбардировочной авиации гвардии старшина Екатерина Меснянкина стала студенткой Куйбышевского индустриального института. Училась увлеченно, самозабвенно. Трудно было поверить, глядя со стороны на тоненькую темноволосую девушку, склонившуюся над учебником, что за ратный труд Родина наградила ее орденом Красной Звезды и боевыми медалями. А ведь к окончанию войны Кате был всего 21 год.

Здесь, в институте, Катя встретила и свою судьбу — тоже студента, а в недавнем прошлом артиллериста-зенитчика. Друзья шутили, что Шипов подбил себе жену в воздухе…

Промчались годы учебы. Инженер-технолог Екатерина Филипповна Шипова-Меснянкина получила направление в Новосибирск, на «Сибсельмаш». Кажется, вчера все это было: в новеньком сатиновом халатике пришла она на завод, волновалась, как справится с новыми обязанностями. Работала, постигала тайны профессии. Заслужила признание людей труда. Работа стала главной в ее жизни. Часто и вечерами задерживалась в цеху: вместе с другими специалистами разрабатывала новые способы технологии.

Да, как будто все это было только вчера, а вот уже более четверти века трудятся на «Сибсельмаше» супруги Шиповы — Александр Алексеевич главным технологом завода, Екатерина Филипповна старшим инженером-технологом в конструкторском отделе. Ее хорошо знают на предприятии, уважают за принципиальность и честность, за чуткость и внимание к людям.

Ранним утром спешит к проходной подтянутая, миловидная женщина, торопится, на ходу без конца кивая таким знакомым, таким родным лицам пожилым и совсем юным, — весело щебечущим станочницам и озабоченным мастерам. «С добрым утром, — слышит она в ответ, — с добрым утром, Екатерина Филипповна!»