«Ласточки» над фронтом

Любимая героиня

Мы сидели с подругой на подоконнике, и я откровенно делилась с нею сокровенными мыслями.

— Вот окончила пилотское отделение, а что толку? На Хасан не попала. К Халхин-Голу не успела…

— Ты что же думаешь, — с иронией ответила подруга, — что в тридцать девятом все боевые дела закончились?..

— Не думаю, но обидно… Другие воюют, совершают перелеты… А ты учись, учись и учись… И нет этому конца.

— Конец будет. Нужно только быть настойчивой и целеустремленной.

— Знаешь, когда я в тридцать восьмом поступала в аэроклуб, то обратила внимание — сколько заявлений от девчат!

— Чего же удивительного? После перелетов Гризодубовой и Расковой почти каждая девушка мечтает о небе!

— Интересно, что сейчас Раскова делает.

— Готовится к новым перелетам.

— Знаешь, что я тебе расскажу?.. Это очень серьезно. Хочу стать летчиком-истребителем! И буду просить Марину Михайловну помочь мне.

— Ты с ума сошла! Во-первых, она наверняка занята подготовкой к рекордному полету. Во-вторых, женщин в военные школы все равно не принимают!

— Раньше не принимали. А в жизни все меняется. Раньше женщины и героических перелетов не совершали, как, скажем, та же Раскова.

— Ну, Раскова — это особое дело. Она необыкновенная женщина.

— И все же я рискну…

«Нужно только решиться, — говорила я себе несколько дней кряду, поглядывая на телефонный аппарат. — А, была не была!..»

Я набрала номер.

— Марина Михайловна! Вас беспокоит Марина Чечнева, ученица аэроклуба… Я бы хотела… вас видеть…

— Пожалуйста, заходите, — ответили в телефонной трубке.

— Ой, большое вам спасибо! — Я, наверное, почти закричала, потому что в трубке послышался смех.

Голос Расковой вдруг сделался мягче, стал менее официальным. Она дала свой адрес и объяснила, как быстрее к ней проехать.

Марина Михайловна жила на улице Горького, недалеко от Кремля, там, где ныне находится магазин «Подарки». Тогда по Охотному ряду еще ходили трамваи.

Был декабрь, стоял сильный мороз, но я не чувствовала ничего. Да и вообще я мало что тогда замечала. Мелькали в радужном сиянии огней улицы, слышались перезвон трамваев, гудки автомашин, скрипел под ногами снег, не спеша шли по тротуарам прохожие. А у меня в ушах все еще слышался голос Расковой и перед глазами стояло знакомое по портретам и кино, обаятельное, улыбающееся лицо Марины Михайловны.

Не дождавшись остановки, я спрыгнула с трамвая. Раздался свисток милиционера. Ни слова не говоря, заплатила штраф и опрометью помчалась к заветному дому. Милиционер только руками развел, но задерживать не стал, хотя я вновь нарушила правило — перебежала мостовую в неположенном месте.

Раскова встретила просто, радушно. Выслушала мою торопливую, не очень-то складную речь. И только иногда ее губы чуть-чуть подрагивали в улыбке. Конечно, никаких серьезных доводов в пользу своего решения я не привела, но, должно быть, Расковой все же показался искренним мой рассказ.

— Марина Михайловна! — горячо закончила я свою исповедь. — Ну помогите мне стать истребителем! Клянусь, я не подведу вас!..

Она помолчала немного.

— Выслушайте меня и не огорчайтесь. Чувство скорости знакомо каждому летчику, перед ним трудно устоять. Человек всегда стремится к большему. И это хорошо. Кто боится трудных дорог, остановился, тот рано или поздно становится балластом… Но, к сожалению, помочь я вам ничем не могу. Правила приема в военные училища никто изменить не может. К тому же вы глубоко заблуждаетесь, считая, что добиться больших успехов сможете только в военной авиации. Ведь вы хотите летать не только быстро, но и хорошо?

— Конечно!

— А научиться хорошо летать можно и в аэроклубе. Да и вообще, я думаю, что сейчас ваше место в Осоавиахиме.

Марина Михайловна опять помолчала и добавила:

— Сейчас очень напряженная обстановка. Фашисты наглеют с каждым днем. Нам нужно укреплять оборону. Авиации требуется много летных кадров. Вот вы и учитесь на летчика-инструктора. Старайтесь как можно лучше готовить курсантов для военных училищ. Пока вы Осоавиахиму нужнее, чем армии.

Что я могла возразить?! Конечно, Раскова была права. Но мне от этого не было легче.

— Ну-ну, выше голову, истребитель! На прощание скажу вам: кто очень хочет чего-нибудь, тот обязательно этого добьется! Желаю вам успеха, Марина!..

Она крепко пожала мою руку, проводила до прихожей. Я ушла. Но на всю жизнь осталась память от этой встречи, осталась любовь к этой необыкновенно обаятельной женщине с немножко грустными и задумчивыми, проницательными, умными глазами. Шел 1939 год…

Это был счастливый год, потому что я была молода, потому что уже познала небо, потому что рядом со мной на свете жил такой человек — Марина Раскова. Ведь она не из легенды, не из сказки, ее можно встретить на улице Москвы или даже зайти в гости… И через год я вновь встретила Марину Михайловну.

Я шла по улице Горького. Вдруг люди зашумели, подались на мостовую. Обернулась. В толпе — машина, а в ней — Раскова. На ней был светлый костюм и, как всегда, темно-синий берет. Шофер сердито сигналил, но никто не обращал внимания. Марина Михайловна растерянно оглядывалась по сторонам, смущенно улыбалась, пожимая десятки протянутых рук…

Тут же появился милиционер. По его решительному виду я сразу догадалась, что сейчас с уст сорвутся традиционные слова: «Пройдемте, граждане!»

Но, узнав героиню, и милиционер улыбнулся, молча откозырял…

А я смотрела во все глаза на Марину Михайловну и думала: «Она же настоящая героиня! Почему ей неловко, когда люди приветствуют ее?» А на сердце стало теплей: ведь это действительно здорово, когда знаменитый человек, увенчанный славой, остается самим собой… Поэтому-то для всех нас — молодых летчиков и учлетов, особенно для девчат, — она была живым примером. Я, как и многие мои сверстники, назубок знала ее биографию. Знала, что она москвичка, что отец ее музыкант, что и сама Марина с ранних лет проявляла способность к музыке… Знала, что она поступила в консерваторию. Позже я прочла в ее дневнике, опубликованном в печати:

Многие предсказывали ей будущее певицы, в крайнем случае пианистки. Но она могла стать и биологом, и химиком, и педагогом… И эти области знаний увлекали ее, и в них она проявляла недюжинные способности.

А стала Марина Михайловна летчицей.

Да, судьба наша не всегда складывается так, как в детстве ее рисуют себе наши родители…

— Значит, была у Расковой? — с недоверием переспрашивали подруги, после того как я с гордостью объявила, что была у Марины Михайловны.

— Была.

— Ну и как? Долго с ней говорили? Какая она?

— Очень простая. И говорили долго.

— О чем же это вы долго говорили?

— О жизни, о том, что я мечтаю стать военным летчиком…

— Ну а она?

— Советует совершенствоваться в Осоавиахиме.

— Легко ей говорить! Известная летчица!

— Не сразу и она стала известной! — запальчиво возразила я. — Знаешь, какая у нее жизнь? Училась в консерватории, все ее прочили в музыканты. А она стала химиком. Работала на заводе. Участвовала в самодеятельности… Вышла замуж, родилась дочь Танюшка… Пришлось бросить работу. А потом поступила чертежницей в аэронавигационную лабораторию… — Все это я выпалила единым духом. — А слышали, у кого она работала? У Белякова! У того самого, что летал с Чкаловым!..

И вдруг запнулась: не дай бог подумают, что я зазналась от такого знакомства!

Но молчать мне не дали.

— Рассказывай дальше, раз уж начала! — потребовали подруги, рассаживаясь вокруг меня на зеленой травке аэродрома.

И я продолжала рассказывать то, что удалось узнать из книг и газет…

Марину Раскову заинтересовали штурманские расчеты. Вскоре она стала делать их удивительно быстро и точно. Начальник лаборатории Александр Васильевич Беляков увидел, что из Марины получится прекрасный штурман, и стал помогать ей изучать новую профессию. Вскоре Марина поступила на заочное отделение Ленинградского авиационного института.

И наконец настал день, когда Беляков взял ее с собой в первый полет…

Говорят, страсть к небу самая захватывающая. По себе знаю: человек, однажды испытавший счастье самостоятельного полета, уже никогда не изменит своей мечте. Разумеется, если у него душа настоящего летчика.

Будто ничего не изменилось в жизни Марины после того самого первого полета. Все так же мало бывала она дома, тосковала по дочурке, все так же чертила и помогала Белякову на лекциях.

И в то же время изменилось, стало другим: Марина «заболела» небом.

По вечерам, чтобы никто не видел, она тихонько открывала учебник самолетовождения и в сотый раз перечитывала строки, которые уже знала наизусть: «Вырулив на линию старта, летчик должен уменьшить обороты до минимальных, остановить самолет и запросить разрешение на взлет…»

Неужели и она запросит разрешение на взлет?! Неужели и ей дадут это разрешение?!

Раскову командировали в научно-исследовательский институт Гражданского воздушного флота. Здесь она встретилась с известным штурманом, участником экспедиции на Северный полюс Иваном Тимофеевичем Спириным. И от него, как и от Александра Васильевича Белякова, она узнала много тонкостей сложной профессии самолетовождения. Сдав экстерном экзамен, Марина Михайловна одна из первых советских женщин получила звание штурмана авиации. В двадцать три года она стала не только штурманом, но и преподавателем академии: когда Беляков готовился к перелету Москва — Варшава — Париж, он поручил Расковой читать за него лекции.

И вот, наконец, ей самой дали первое ответственное задание. Прокладывалась новая воздушная трасса Одесса — Батуми, и Расковой оказали большое доверие: назначили штурманом черноморской экспедиции. Более двух месяцев продолжались полеты. Прокладывая курс для полета над морем в осенние дни, в сложных метеорологических условиях, накопила она опыт, который потом не раз сослужил ей добрую службу.

А после возвращения из экспедиции в Москву ей предложили сделать доклад на штурманской кафедре Военно-воздушной академии. На докладе присутствовали воздушные «зубры» — лучшие авиационные штурманы. Слушали Раскову и ее учителя — А. В. Беляков, И. Т. Спирин, Н. К. Кривоносов.

После этих полетов никто из слушателей академии уже не удивлялся, что новый преподаватель штурманского дела — женщина. А ведь поначалу, прочитав в расписании занятий: «Штурманское дело — преподаватель Раскова», — слушатели решили, что это описка.

«Не Раскова, наверное, а Расков», — думали они, — вспоминала сама Марина Михайловна в своей книге «Записки штурмана». Посмеивались: вот, мол, напишут же такое! Но вот наступил первый день занятий… Я вошла в класс. А слушатели… продолжали сидеть на своих местах как ни в чем не бывало. Никто не рапортовал. Я спросила: «Кто у вас командир отделения?»

Командир встал, неохотно подал команду. Остальные так же нехотя повиновались. Слушатели приглядывались ко мне. Иной раз пытались подловить на каверзном вопросе… А перед выпуском группы командир отделения подошел ко мне с громадным букетом цветов и произнес целую речь: «Мы бы хотели, чтобы все летчики убедились: женщины в нашей стране могут летать не хуже мужчин…»

Профессия летчика немыслима без риска.

Антуан де Сент-Экзюпери писал: «…Ни о чем не жалею. Такое у меня ремесло. А все же я дышал вольным ветром, ветром безбрежных просторов».

Пилот и писатель называл нашу воздушную профессию будничным, приземленным словом «ремесло». Любую, самую творческую профессию можно назвать ремеслом. Но все дело в том, в чьих устах прозвучит это слово.

Марина Раскова сказала как-то: «Наше ремесло не хуже и не лучше любого другого. Сталевара, каменщика, сеятеля. Только мы не можем жить без неба, и в этом, наверное, мы неизлечимо больны».

Марину Михайловну невозможно представить вне неба, вне поющего на высоте ветра, вне стремительно летящих облаков…

С 1934 года она участник многих воздушных парадов над Красной площадью. А это уже говорит о многом: неопытному пилоту не доверят такого задания. А неопытному штурману — тем более…

«Кто не знает воздушных парадов в Москве? — писала Марина Раскова в своем дневнике. — Если вам не довелось их видеть, то уж, наверное, вы слышали или читали о них. Сердце советского патриота переполняется гордостью и радостью при виде множества крылатых машин, когда они стройно, в строгом военном порядке пролетают над городом в великий день международного пролетарского праздника. Их вид являет грозную военную силу. На улицах столицы миллионы ликующих людей. Очи с восторгом смотрят вверх. Город наполнен гулом моторов. Ровно в двенадцать часов самолеты пролетают над Красной площадью.

…Чтобы продемонстрировать трудящимся мощь нашей авиации, задолго до парада в военных авиационных частях идет упорная и тщательная подготовка. Какова радость молодого летчика, которому впервые объявляют, что он будет участвовать в первомайском воздушном параде!

В 1934 году подготовка, как всегда, началась задолго до праздника. Штурманам предстояла трудная задача. Несколько сот самолетов с разных аэродромов нужно было собрать в воздухе и в боевом строю ровно в двенадцать часов провести над Красной площадью. Это красивое зрелище, которое видит вся Москва, для штурманов парада означает точный математический расчет. В течение нескольких минут самолеты летят над Мавзолеем В. И. Ленина, с трибуны которого на них смотрят руководители партии и правительства. Чтобы каждый из самолетов летел точно в том самом месте, где ему положено, заранее точно рассчитывается время вылета каждого самолета. Затем рассчитывается время возвращения каждого самолета на свой аэродром. Все эти расчеты делает штурман. Мне посчастливилось не раз работать в эти дни вместе с лучшими штурманами Советского Союза.

В небольшой комнате на Центральном аэродроме, нагнувшись над картами и таблицами, мы делали множество расчетов, чертежей, выкладок, таблиц. Я делала свое дело спокойно и уверенно, внимательно приглядывалась к работе старших товарищей, у которых привыкла учиться. Составлялся список участников парада на флагманских кораблях. В 1934 году я летала на втором корабле помощником штурмана, а в следующем году — на первом, головном корабле и как штурман находилась в передней кабине.

Парад окончен. Эскадрильи расходятся по аэродромам. В нашем самолете наступает веселье: все резвятся, как дети, хохочут, весело шумят. Мы возвращаемся на аэродром, а по улицам еще движутся колонны демонстрантов.

Долго не хотелось уходить с аэродрома. Взобравшись на вышку командного домика, мы следим, как садятся одна за другой точно на отведенные места машины, участвовавшие в параде. Спирин рассказывает о восточных странах: женщины не имеют там права подходить к столу, где сидят мужчины. „А вот вы, товарищ Раскова, открывали сегодня воздушный парад в нашей столице Москве…“»

Но все это — лекции в академии, воздушные парады, перелеты, в которых довелось участвовать Марине Расковой, — были хоть и большие, и уверенные, но все-таки первые шаги в воздухе. Настоящее, самое главное и сложное задание, которым Марина Раскова вместе со своими подругами Полиной Осипенко и Валентиной Гризодубовой прославила Родину и стала сама известной летчицей во всем мире, было еще впереди…

Радость преодоления неизведанных маршрутов и больших трудных побед открылись Марине после встречи с Валентиной Гризодубовой. Они сразу же очень подружились, берегли дружбу и свято пронесли ее через всю жизнь до самых последних дней Марины Михайловны. Раскова прислушивалась к каждому слову подруги. Вскоре они вместе совершили беспосадочный рекордный перелет — 1444 километра по прямой от Москвы до Актюбинска. Напомним: рекорд дальности, установленный до этого американскими летчицами, равнялся 800 километрам…

1938 год принес новый рекорд. Марина Раскова, Полина Осипенко и Вера Ломако 2 июля стартовали на гидросамолете из Севастополя в Архангельск. Перелет прошел блестяще. До этого времени ни один гидросамолет не проходил над сушей такого расстояния.

А 8 августа 1938 года Михаил Иванович Калинин за блестящее выполнение перелета вручил отважным летчицам ордена Ленина.

Время стирает грани лет, и сейчас трудно отделить услышанное от Марины Михайловны Расковой при наших встречах от того, что я знала о ней из книг и прессы. Впрочем, тогда, наверное, не было ни одной девушки в нашей стране, которая не читала с волнением ее записок, не следила за ее крылатыми путями. Но и эти перелеты не были главными. Главное событие в ее жизни было все-таки впереди.

…Уже поздний вечер. Я возвращаюсь с полетов усталая и голодная — за день не выдалось ни одной свободной минуты. Но все отступает, исчезает куда-то, становится не таким важным и даже не второстепенным, как только я раскрываю эту, уже потрепанную, успевшую побывать во многих руках книгу «Записки штурмана».

«3 октября. Проснувшись утром, обдумываю: стоит ли ждать помощи с самолета на этой мари или продолжать двигаться вперед? Шоколада осталось мало, на болоте запаса пищи не пополнишь, а ведь вчерашний самолет ничем не показал, что он меня заметил. Может быть, летчик видел только дым, а меня ему не удалось различить. Нет, правильнее будет двигаться к снежной горе. Время осеннее, погода вот-вот начнет портиться, пойдут ливни. Что я тогда стану делать одна на болоте?

Выхожу к знакомой гряде сопок: вблизи нее я приземлилась с парашютом. Вдруг вижу в воздухе два самолета. Они летают в разных направлениях, явно разыскивая что-то внизу…»

«Из мари я вышла западнее бурелома, по которому путешествовала уже однажды. Попала как раз на то место, откуда несколько дней назад до меня доносился рев медведей. В том, что именно здесь водятся медведи, я не сомневаюсь: все стволы деревьев в этом месте свежеоглоданы. Вскоре довольно отчетливо, хотя и далеко, послышался рев. Прошла немного по лесу, рев стал слышнее. К реву прибавился треск разламываемых ветвей.

Устала. Неожиданно попадается целый куст рябины. Набираю рябины, сколько могу: в платок, в карманы. Наедаюсь вдосталь. Рябина замечательно освежает. Хорошее место. Решаю здесь же заночевать. Но надо хоть что-нибудь предпринять против мишек. Заснешь, а он, огромный и черный, подойдет и полюбопытствует, что за личность забралась в его владения…»

…Я помню то утро. До сегодняшнего дня помню так, будто утро это было вчера. 24 сентября, 8 часов. Торжественный голос диктора: «Сегодня экипаж в составе трех летчиц Гризодубовой, Осипенко и Расковой на самолете „Родина“ начал беспосадочный перелет Москва — Дальний Восток…»

Да, это был главный перелет, на весь мир прославивший Марину Раскову и ее подруг!

Они должны были побить международный женский рекорд дальности беспосадочного полета по прямой, показать всему миру, что советская авиация обладает не одним типом самолетов, позволяющим совершать беспосадочные перелеты, доказать на деле, что не только летчики, но и летчицы нашей Родины способны осваивать рекордные трассы. И они побили этот рекорд.

Весь полет проходил в трудных метеорологических условиях, уже через 50 километров от Москвы облака закрыли землю, и Марине Расковой пришлось ориентироваться только по приборам, прокладывать курс вслепую, за облаками. В то время приборы были не столь совершенны, как нынешние. И такая задача по плечу не всякому штурману.

Когда прошли Иртыш, была уже ночь. Марина ориентировалась по звездам. Из-за плохой погоды лететь пришлось за облаками на большой высоте. 7500 метров! Дышать трудно: недостает кислорода. Марина надела кислородную маску. Температура минус 34. Самолет покрывается пленкой льда. Сквозь заиндевевшие стекла штурманской кабины ничего не видно. И тут вдруг наступает тишина в эфире. Вышла из строя радиостанция! Связь с Москвой прерывается. Теперь вся надежда штурмана только на приборы и точный расчет времени! К счастью, облака поредели, и Раскова определила местонахождение. Вскоре показался Амур. Недалеко конечный путь маршрута. Но радоваться рано: на приборной доске загорелась красная лампочка — горючего осталось всего на несколько минут полета. А подходящей площадки, гарантирующей безопасную посадку, нет. Кругом тайга и болота. Марина впереди, в штурманской кабине. В случае неудачной посадки ей грозила верная гибель. Командир корабля Валентина Гризодубова отдала приказ: Марине прыгать! Раздумывать некогда. Марина схватила нож, ощупала пистолет на боку, сунула в карман комбинезона компас, две плитки шоколада, прыгнула, привычно дернула кольцо парашюта. Сильный рывок. Парашют раскрылся, и порывистый ветер стал сносить Марину в сторону от намеченной площадки для приземления.

В. Гризодубова и П. Осипенко благополучно совершили посадку на болотистую местность вблизи поселка Керби.

Девять дней находились в тайге советские отважные летчицы. Гризодубова и Осипенко, уверенные в том, что их не оставят в беде, что скоро придут на помощь, решили не отходить от самолета. Марина оказалась в безлюдной тайге одна, без всяких запасов продовольствия. Но она не теряла мужества, веры в близкую помощь.

С 25 сентября по 5 октября без дорог и троп и почти без пищи (аварийный запас остался на борту самолета) шла Марина Раскова безлюдной тайгой. Мужество и штурманское мастерство вывели ее точно к месту приземления «Родины».

Летчицы выполнили задание партии и правительства. Выполнили, несмотря на тяжелейшие метеорологические условия, которые сопровождали «Родину» на протяжении всего полета. Прекрасные качества самолета, умение и опыт экипажа позволили Гризодубовой, Осипенко и Расковой установить международный рекорд дальности полета, пролетев расстояние по маршруту 6450 километров, а по прямой около 6 тысяч километров за 26 часов 29 минут.

Вся наша страна восхищалась отвагой, хладнокровием и высоким летным мастерством, которые проявили верные дочери нашей Родины в труднейших условиях. Славные героини всему миру доказали, на какие подвиги способны женщины страны социализма. Забегая вперед, надо сказать, что их рекорд более 28 лет значился в таблице международных авиационных рекордов.

За этот перелет Валентине Гризодубовой, Полине Осипенко, Марине Расковой, первым женщинам в нашей стране, было присвоено звание Героя Советского Союза.

«Способна ли я хоть на что-нибудь подобное? — с тревогой размышляла я. — Ведь так еще мало знаю и умею!»

Марина Раскова не искала славы в этих перелетах. И ее, и подруг вело одно стремление: подготовиться к будущим испытаниям, помочь укрепить оборону страны.

В своих записках Раскова писала: «Советская авиация создана и существует для охраны мира. Народ нашей великой Родины прекрасно понимает, что каждая победа советской авиации является лишним звеном в цепи, укрепляющей мощь и обороноспособность нашего социалистического Отечества».

Кажется, все это — кадры из давным-давно прошедшего фильма. Солнечный осенний день. Вся Москва вышла на Комсомольскую площадь встречать летчиц-героинь, которые ехали с Дальнего Востока в специальном поезде.

Я стояла в толпе, приподнималась на цыпочках, старалась рассмотреть их лица. Сколько народу кругом! Так встречали челюскинцев, папанинцев, экипажи Чкалова и Громова. И вот теперь встречают летчиц.

Раскова смеялась. Сотни рук с цветами тянулись к ней, и не было, кажется, ни конца, ни края народному торжеству…

Но пришел грозный 1941 год. Сломалась, ушла в далекое далеко мирная жизнь. Началась война. Расковой, слушательнице Военной академии имени Фрунзе, было 29 лет… Мама Анна Спиридоновна и дочь Танюша эвакуировались на Волгу, в далекий поселок Васильсурск. Брат Роман с первых дней был в действующей армии. А Марина Михайловна осталась в Москве.

Фашистские самолеты каждую ночь прорывались к столице. Когда налеты заставали летчицу дома, она спешила в штаб противовоздушной обороны. Не раз тушила пожары, оказывала первую помощь пострадавшим. А после отбоя шла домой, садилась за письменный стол и готовилась к занятиям в академии.

8 сентября она выступала на женском антифашистском митинге:

— Дорогие сестры! Неизмерима наша ненависть к врагу. Непоколебима наша воля к победе. Неисчерпаемы наши силы, которые мы целиком отдаем Родине для борьбы с врагом!.. Советская женщина — это сотни тысяч высококвалифицированных мастеров на гигантских заводах, где тысячами рождаются наши боевые самолеты, танки, пушки и пулеметы. Советская женщина это сотни тысяч автомобилисток, трактористок и летчиц, готовых в любую минуту сесть на боевые машины и ринуться в бой…

Притихший зал жадно ловил ее слова, а наутро речь передали по радио и напечатали в газетах.

Но она чувствовала себя не у дел: разве можно спокойно жить, когда родная земля истекает кровью?

Марина писала рапорты об отправке на фронт. Ей приказывали ждать. Чего ждать? К тому же она знала, что на столы военкоматов ложатся тысячи заявлений девушек с просьбой направить в войска. Среди них с пометками: «Летчица Осоавиахима», «Работаю в Гражданском воздушном флоте…»

Марина Раскова пошла в ЦК партии.

— Нужно создавать женские авиационные части.

— Женские?

— Да, женские!.. По-моему, уже доказано, что женщины летают не хуже мужчин.

— Что же, подумаем над вашим предложением.

Подумали. И в сентябре состоялось долгожданное решение: сформировать женские авиационные части из женщин — пилотов ГВФ и летчиц-спортсменок… Поручить М. Расковой…

Дальше она уже не читала, бросилась к телефону. Нельзя терять ни минуты. Вместе со своими помощниками — неоднократной мировой рекордсменкой Верой Ломако, известными летчицами сестрами Тамарой и Милицей Казариновыми, политработниками Евдокией Рачкевич и Линой Елисеевой — Раскова составляла списки летчиц, разыскивая их повсюду: в Гражданском воздушном флоте, в аэроклубах, в авиационной промышленности.

Сотни женщин откликнулись на ее призыв. Имя Расковой было овеяно легендами. Кто из девушек не мечтал в это трудное для страны время находиться рядом с ней? Среди них была и я.

Марина Михайловна Раскова и опытный, отличный летчик Евдокия Давыдовна Бершанская, наш будущий командир полка, встретились на Волге.

Приглядывались друг к другу недолго. Сразу перешли на «ты».

— Знаешь, Дуся, — сказала Раскова, — жизнь опрокидывает наши планы. Вначале я думала создать один женский авиационный полк. Но уже прибыло столько людей, что можно укомплектовать три. И каждый день приезжают и приезжают…

— Что же, этому только радоваться надо!

— А я и радуюсь.

И добавила официальным тоном:

— Вы, товарищ Бершанская, назначаетесь штурманом соединения. Этим круг ваших обязанностей не ограничивается. Будете руководить всеми ночными полетами…

— Есть, товарищ командир!

Так началась наша работа. Упорная, ожесточенная, с бессонными ночами.

Бершанская, кажется, вообще не уходила с аэродрома. Днем на учебных самолетах обучала девушек-летчиц слепым полетам по приборам на аэродроме. Ночью проводила практические занятия в полете.

Однажды, вернувшись из Москвы, Раскова срочно вызвала Бершанскую.

— Вы назначены командиром полка.

Раскова пожала Евдокии Давыдовне руку. Бершанская оторопела.

— Какого полка?

— Ночного. Легкобомбардировочного.

— Я думала, вы мне серьезное дело предложите… А что можно сделать на этих учебных тихоходах У-2?

— Многое можно сделать, дорогая Евдокия Давыдовна. Очень многое. Наши «уточки» могут незаметно, с выключенным мотором, ночью появиться над важнейшими военными объектами врага. И пройдут они там, где не пробиться бомбардировщику!

Бершанская задумалась.

— Может быть, вы и правы…

В мае сорок второго Бершанская доложила:

— Полк к боевым действиям готов!

Да, мы были готовы, но мечтала-то я стать истребителем.

В день моего приезда я шла по коридору школы, раздумывая, кому бы доложить о прибытии. И вдруг:

— Вы уже тут? Здравствуйте, истребитель!

Я обернулась. Да это она — то же милое лицо, те же чуть грустные глаза и добрая улыбка. Неужели запомнила, узнала? Вот радость!

— Марина Михайловна! То есть товарищ командир! — тут же поправилась я. — Летчик-инструктор Чечнева прибыла в ваше распоряжение.

— А вы повзрослели. Это хорошо. Ну пошли ко мне, — сказала Марина Михайловна, распахивая дверь кабинета. — Как летается? Значит, будем воевать вместе?

Узнав, что я летаю ночью, Марина Михайловна удивленно вскинула брови:

— Даже так? Чудесно! Такие летчики нам очень нужны!

— Для ПВО?

— Не только для ПВО, — Раскова помолчала. — Хотите летать на ночных бомбардировщиках ближнего действия?

Я не сразу поняла ее.

— Разве такие имеются?

— Конечно. И вы их отлично знаете, только не догадываетесь. Это У-2.

У меня вытянулось лицо.

— Ну вот, сразу и разочарование. И работа предстоит интересная. Будет создан полк ночников, оснащенный У-2. Цель его — оказывать помощь наземным войскам непосредственно на передовой.

И она заговорила о роли, которую должны сыграть маленькие У-2 на войне.

Увлекшись ее рассказом, я сразу же согласилась стать ночным бомбардировщиком, хотя Марина Михайловна и не торопила с ответом.

И лишь когда вышла за дверь, вспомнила об истребителях и закусила губу. Но уже было поздно. В раздумье я постояла еще немного в коридоре. Потом тяжело вздохнула и примирилась с постигшей меня участью. Но тут же успокоила себя: в конечном счете впереди меня ждал фронт. А это — самое главное.

…Нет, совсем нелегко и не сразу все это нам далось: и стремительные ночные атаки, и выходы точно на цель в непроглядной тьме, и прицельное бомбометание по целям, выхваченным на какие-то мгновения из мглы светящими бомбами.

Наверное, нетрудно понять мое состояние, когда я однажды на тренировке чуть не угробила машину, сажая ее ночью.

Спрыгнув на землю, я в сердцах бросила подруге:

— Не получится из меня ночного бомбардировщика! Видишь, что натворила!..

У самолета от удара о землю лопнуло крепление шасси.

— Надо сделать так, чтобы вышел, Чечнева! — раздался из темноты резкий голос Расковой.

Я не заметила, как она подошла.

— Марина Михайловна, вы же сами видите… Наказывать за такие вещи надо…

Не знаю почему, меня обуял бес самобичевания. Сказался стыд за неудачную посадку и за то, что ее видела сама Раскова.

— Это у нее пройдет, товарищ майор, — вступилась за меня подруга.

— Вот что, Чечнева, успокойся, не нервничай. Выше голову! После войны хочу видеть у тебя ордена. Смотри, не меньше двух!

— Так уж и двух! Раскова засмеялась:

— Три можно. А меньше двух не пойдет!

За окном капель. Чернеет в лощине снег, бурым стало летное поле.

Весна! С какой радостью ждала Марина Михайловна ее каждый год! Весна значит, новые трассы. Далекие, о которых даже боязно сказать вслух. Но сейчас война — другие полеты, другое небо.

Небо, распоротое визжащими осколками, грохочущее от рева моторов, смятое, вздыбленное, огненное… Хорошо, что мать и дочка в безопасности… Кстати, какое сегодня число?

Раскова посмотрела на листок календаря. 14 марта 1942 года… Вспомнила маму, дочурку. Нет, сегодня нужно написать письма. Во что бы то ни стало. Завтра опять не соберешься.

Отложив в сторону бумаги, она пододвинула чернильницу.

«Пользуюсь тем, что имею десять свободных минут, чтобы написать тебе. Если сейчас не напишу, то, может быть, недели две не смогу сесть за письменный стол… Я вполне здорова, работаю хотя и без отдыха, но с большим интересом…»

Не много сохранилось этих писем. Как не много их было и написано.

2 апреля 1942 года: «…У нас испортилась погода. Два дня стояла такая пурга, что в 5 метрах не было видно человека. При этом ветер достигал силы 20 метров в секунду. Это настоящий шторм! Ломало крыши, поломало дверь в мой ангар. Хлопот было много. Необходимо было сохранить все свои самолеты — и в ангарах, и стоящие просто на поле. Это стоило большого труда, но все обошлось благополучно: все наши чудесные самолеты целы.

Правда, когда пурга стихла, все мы были похожи на чучел, так как наша одежда была покрыта коркой льда, а когда лед растаял, то все было мокрое, хоть выжимай. Еле-еле успевали высушиться и снова сменяли тех, кто уже обледеневал, защищая от стихии самолеты. Сделав небольшую передышку, пурга замела снова. Но за это время мы уже успели кое-что укрепить, и новая пурга принесла нам меньше хлопот.

Мой народ показал себя замечательно. В пурге пробирались они к стоянкам самолетов в тесном строю, держа направление по компасу, так как ничего не было видно. Это был хороший экзамен и для них и для меня…»

15 мая 1942 года: «…Наша жизнь прекрасна великой, исторической героикой. Какие подвиги способен совершить наш народ и какой единой волей в борьбе за свое счастье и свободу спаян весь наш великий Союз! Люди сейчас на глазах растут во всем своем величии. Ты не узнала бы нашего Рому! За эти десять месяцев войны он стал более взрослым, чем за все годы своей жизни. Настоящая душа и сердце русского советского человека определились для него самого ясно только теперь. Он сам сказал мне в Москве, в последний мой прилет туда, что теперь самое сильное его желание — стать коммунистом, членом партии. Я горжусь тем, что Рома в суровые дни войны понял это, и понял сердцем. Многое, что казалось прежде важным, стало теперь ничего не значащим, просто пустяками. На чем спать, как быть одетым, что есть, что пить — все это не играет ровно никакой роли в жизни. Цель одна — как можно больше принести пользы в деле освобождения нашей земли, в деле священной войны с фашизмом не на жизнь, а на смерть… Главное, что все мы твердо верим в свою победу. Нам ничего не жаль для окончательного боя за нашу свободу. Кто в это верит, тот перенесет любые трудности, выйдет победителем.

Мечтаю прилететь к вам в конце мая. Хорошо было бы попасть на Танюшино рождение. Но так точно угадать трудно. Если я к 29 мая не прилечу, когда будешь ее поздравлять утром, то поздравь и от меня и крепко-крепко поцелуй. Я так без нее скучаю, но стараюсь об этом не писать, чтобы она не скучала. Потерпи еще немного, моя родная, скоро мы заживем снова мирной жизнью. Будем быстро восстанавливать былую жизнь в своей стране. И ты с Танюшей вернешься в нашу родную Москву, в которой будет ярко гореть свет. И в этот радостный день мы все снова помолодеем на десяток лет…

Обо мне не беспокойтесь, у меня дела идут хорошо…»

«…Сегодня у меня вдвойне радостный день: я вылетела самостоятельно на самом современном скоростном пикирующем бомбардировщике, двухмоторном. Самолет изумителен, скорость огромная, вооружен прекрасным оружием. Ни один фриц не уйдет от меня! Мой вылет начальством оценен на отлично.

И вот после такой радости пришла я в штаб и застала твое письмо, доброе, ласковое, с поздравлением за прошлый вылет. Это чудесное совпадение! Пока до тебя дошло письмо и ты ответила, я уже вылетела на новом самолете, на более сложном и совершенном…»

Жизнь многих из нас, кого коснулись участие, совет, дружба Марины Расковой, сложилась иначе, чем она могла бы сложиться.

— Скольким дала она крылья! — невзначай сказала моя боевая подруга Оля Голубева, рассматривая портрет Расковой. — Вот ее уже нет. А ведь без нее немыслимы наши биографии и судьбы…

Всякий раз, приезжая в Москву, Оля звонит мне по телефону, и мы непременно встречаемся. Мы знаем друг друга с войны, но нам всегда не хватает времени, чтобы наговориться. И в моей жизни, и в Олиной, всех боевых подруг Марина Михайловна Раскова оставила неизгладимый след. Можно сказать, сделала, вылепила их — наши жизни…

Раскова умела увидеть в человеке основное. А главное, понимала мечту. Ведь она сама была из крылатого племени мечтателей.

Разве до лирических подробностей было в том огненном сорок первом? Тем более Расковой, на плечи которой легли важнейшие правительственные задания!

Может быть, она, встречаясь с нами, совсем еще юными девчонками, у которых, кроме мечты о небе и решимости бить врага, не было за душой ничего, вспоминала свою юность? Может быть! Только никто не уходил от нее без совета и помощи.

В сорок первом Оля Голубева и ее подруга Лида Лаврентьева разыскали часть Расковой, хоть это и было не просто. Оля уже не думала о кино — до войны она мечтала стать киноактрисой. Какое там кино, когда Родина в огне! Когда истекает кровью Украина, Белоруссия, Смоленщина.

В ожидании приема Оля познакомилась с летчицей Дусей Носаль и откровенно призналась ей, что, собственно говоря, она не имеет никакой надежды быть принятой в авиачасть, так как ничего не смыслит в авиации.

— А ты скажи, что знаешь электричество, нам как раз электрики нужны, подала совет Носаль.

— Ладно, будь что будет, лишь бы приняли…

В кабинет Расковой Голубева и Лаврентьева вошли вместе.

— Мы очень хотим летать! — в один голос выпалили обе.

— Я окончила аэроклуб в Средней Азии, — сообщила Лида.

— Ну а вы кто? — обратилась Раскова к Ольге.

— Я? — смутилась та. — Голубева Ольга, из Тобольска… Училась в Москве, в институте кинематографии, добровольно пошла в армию…

— Ну а с авиацией вы знакомы? — спросила Марина Михайловна. — Что вы умеете делать?

— Ничего, — упавшим голосом призналась Оля. И, боясь, что дальнейший разговор с ней будет коротким, торопливо добавила: — Почти ничего… Вот петь могу, плясать умею, стихи читаю неплохо… И электричество хорошо знаю. В школе по физике пятерки получала!

Марина Михайловна засмеялась:

— Ах, девчонки, девчонки. Ну что ж мне с вами делать?! Ладно…

И нашла выход. Лиду Лаврентьеву зачислили штурманом, а Олю Голубеву назначили мастером по электрооборудованию.

А потом… Ольга окончила курсы, стала штурманом.

Раскова поставила перед Олей нелегкую цель. Не прощала ни единой ошибки. Но и никогда не упускала ее из виду и во всем помогала ей. И хоть штурманом Оля стала уже после гибели Марины Михайловны, именно она помогла Оле добиться своего…

Я сказала: гибели. Но до сих пор не могу примириться со смертью Марины Михайловны.

В день нашего вылета на фронт майор Раскова не пошла к трибуне, а вышла из-за стола, покрытого кумачом, поближе к рампе, к аудитории.

Негромко говорила о беде, нависшей над нашей страной, о том, что наш долг — жестоко отомстить врагу, призывала нас совершенствовать боевую выучку, овладевать техникой боя…

— Свою преданность Родине вы доказали в учебе, — говорила она. — А теперь докажите ее в бою. Это будет потруднее. Но я уверена, вы справитесь с любыми заданиями и со временем обязательно станете гвардейцами…

Мы вылетели на фронт. Но Марина Михайловна ещё не оставила нас. Полетела вместе с нами, чтобы лично познакомиться с воздушной армией, в которую был назначен наш полк.

В письме от 25 мая 1942 года, которое она писала с аэродрома под станцией Морозовской, лидируя наш полк, Марина Михайловна сообщала начальнику штаба авиаполка пикирующих бомбардировщиков Милице Александровне Казариновой:

«…Долетели мы сюда благополучно, все в полном составе. Нужно сказать, что девчатам досталось крепко, но они молодцы — сдали экзамен. Строй провели сквозь узкий коридор между двумя грозовыми башнями. Около 30 минут шли в дожде. Но все девчата справились… В Кумысолечебнице аэродрома никакого нет. Просто поле… Привезли на всех нас всего 700 килограммов бензина… Горючее пришлось ведрами делить поровну. Еле удалось сделать так, чтобы у всех было по 50 килограммов. С этим горючим нужно было „топать“ в Сталинград. Ночью нам приказали входить в Сталинград через входные ворота, а это еще удлиняло путь. Поэтому этот отрезок переживали мы с Дусей (Е. Д. Бершанская — М. Ч.) крепко… Горючего хватило, но в баках осталось по 4–6 килограммов, а у Себровой над аэродромом остановился винт, но села она благополучно.

…Из Сталинграда вылетели под прикрытием „чаек“. Они нас провожали долго, так как „яки“ в это время „играли“ с „мессерами“ за облаками. Пришлось всех тащить бреющим. При этом были встречный ветер и жуткая болтанка. Досталось народу крепко. Даже Амосовой пришлось натереть мозоли. Перед Морозовской нас снова встретили „чайки“ и прикрывали нашу посадку… Здесь мы уже на территории фронта. Народ так утомился, что не пошли ужинать, спали как убитые… Вообще девчат не узнать. Все вдруг стали военными, чего нельзя было о них сказать ранее. Такие стали быстрые, серьезные, дружные. Хороший народ. Провожу их до самого места, а тогда полечу в Москву…»

Когда мы получили приказ о зачислении нашего комсомольского полка в состав авиадивизии, Раскова приказала выстроить личный состав.

Зачитав приказ, она пошла вдоль строя, вглядываясь в наши лица, и негромко говорила на ходу:

— Счастливого неба, девчата! Счастливого неба!..

Это были последние слова Марины Расковой, которые мне довелось услышать…

Она улетела назад, ее ждали там еще два женских полка: истребительный и пикирующих бомбардировщиков.

Мы больше ее не видели, но она не забывала о нас.

Однажды после полетов нас выстроили на плацу.

— К нам поступило письмо от личного состава женского полка пикирующих бомбардировщиков, — заговорила, волнуясь, Бершанская. — Подписано командиром полка Расковой…

«Наконец-то весточка от нее», — подумала я.

«Дорогие боевые подруги!

Поздравляем вас с 25-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции, которую вы встречаете в героической борьбе с озверелым фашизмом, теми победами, которые вы ежедневно, наши родные героини, приносите на легких крыльях своих самолетов, возвращаясь с боевого задания…

…Рады мы бесконечно вашим успехам и стараемся приумножить их. С огромным интересом мы читали фронтовую газету. Она гордостью наполнила наши сердца.

Сестры, ведь не только вас наградили. Вместе с вами наградили и нас, всех советских девушек — патриоток нашей Родины.

Сегодня и мы еще раз обещаем нашему народу и большевистской партии не омрачать светлого знамени наших полков. Боевых успехов, дорогие подруги, скорой встречи в родной Москве!

Принято на торжественном заседании 7 ноября 1942 года.

Раскова, Елисеева, Казаринова и другие».

Еще раньше мы узнали, что женский полк пикирующих бомбардировщиков Пе-2 во главе с командиром полка Героем Советского Союза Мариной Михайловной Расковой готовился к отправке на фронт. Это был третий полк, который она подготовила. Уже храбро дрались с фашистами девушки летчики-истребители и мы — ночные бомбардировщики. Уже немало к этому времени было подвигов на счету этих женских полков. Марина Раскова могла радоваться за своих воспитанниц. Теперь она сама собиралась на фронт.

Позднее я прочла письмо Марины Михайловны, которое она написала в то время своей маме:

«…Вот уже пять дней, как мы начали новую жизнь, расстались со своим насиженным местом и двинулись в путь. Живем по-походному. Все те маленькие удобства, которые мы себе создали там, уже забыты. Теперь каждый из нас воин: и по духу, и по знаниям, и по умению мужественно переносить трудности походной жизни. Народ у меня молодой, смелый, веселый и преданный. Никогда не унывают. Очень люблю я их. Суровая у них молодость! Не задумываясь, они готовы отдать жизнь за Родину, и все это горячо, от сердца, по-молодому.

Мамочка, я счастлива сейчас, как никогда. Прихожу утром на стоянку своих машин. Красивые они, мощные, много их — прямо сила!.. По взмаху моей руки одновременно запускаются моторы, и по моей воле все это мгновенно поднимается в воздух, собирается в боевой строй и летит за мной туда, куда я поведу. Это большое счастье, которого я никогда еще не испытывала. А самое большое счастье — это видеть мощное наше оружие, которое таит в себе смерть врагам…»

Это письмо Анна Спиридоновна получила в ноябре 1942 года, когда они с Танечкой вернулись в Москву.

А 17 декабря 1942 года на несколько дней по служебным делам прилетела Марина Михайловна в столицу. Все свободное время она проводила с дочкой. Рассказывала ей о фронте. Садилась за рояль, и тогда по комнате тихо плыла песня:

А виделось ей, наверное, тогда не море, а изрешеченная раскаленным металлом темнота и мертвенно-голубые мечи прожекторов.

Уже кончалось время ее пребывания в Москве, когда проездом с фронта заехал брат Роман. Последний вечер они сидели все вместе. Марина читала свои любимые стихи.

Утром она обняла дочку, мать, брата.

— Что же, до скорой встречи, мои дорогие. Ромка, береги себя!

— Ты сама берегись! Вечно лезешь в самое пекло!..

Потом она еще звонила домой. Далекий ласковый голос, который услышала Анна Спиридоновна в трубке, сказал:

— Мамочка, мы улетаем. Поцелуй за меня Танюшу мою… крепко-крепко…

На московском аэродроме 23 декабря перед отлетом Марина Михайловна отослала еще одно письмо:

Это было последнее ее письмо.

Я узнала о ее гибели на Северо-Кавказском фронте, когда наши войска перешли в наступление. Привезли центральные газеты. Я взглянула на полосу «Правды» и… не поверила своим глазам.

Расковой не стало. У кого из советских людей не сожмется сердце при этих словах?

Нет, это невозможно… Это противоестественно, этого не может быть!..

Но это было именно так. И комок подступал к горлу, и я видела, как отворачиваются, доставая платки, девчата. А одна, не сдержавшись, начала плакать навзрыд.

Случилась непоправимая беда: попав в тяжелые метеорологические условия, самолет командира полка майора Расковой потерпел катастрофу, и она погибла вместе с членами своего экипажа.

Через восемь дней, 12 января 1943 года, Москва провожала в последний путь свою любимую дочь. В почетном карауле вместе с членами правительства стояли и девушки из ее полка: Милица Казеринова, Люба Губина, Катя Мигунова.

В годы Великой Отечественной войны женские авиаполки с честью пронесли свои боевые знамена до полной победы. Двум из них присвоено звание гвардейских, весь личный состав полков награжден орденами и медалями, а двадцать восемь человек были удостоены звания Героя Советского Союза.

Имя легендарной героини носят пионерские отряды, дружины, теплоход, улицы, площади. Имя ее бессмертно.