«Мы жили обычной жизнью?» Семья в Берлине в 30–40-е г.г. ХХ века

Послесловие

В моем исследовании была сделана попытка отразить и исследовать повседневность семьи среднего сословия, интеллигенции в Берлине в период национал-социализма. Тем не менее мне не хотелось бы заканчивать ее строго научным заключением, как следовало бы ожидать от монографии. Не считаю себя вправе «заключать» и подытоживать человеческую жизнь. Так что позволю себе ограничиться авторским послесловием.

На протяжении всего повествования со страниц звучат голоса «маленьких людей», обычных жителей большого города, столицы страны с великой историей, большими проблемами и поиском своего пути. Панацея, предложенная национал-социалистами и принятая большинством населения, привела страну через иллюзию благоденствия и национальной общности к страшной катастрофе. Ни один из немцев, которые жили, работали, учились, любили, ненавидели, боялись, думали, смеялись, плакали на страницах моей книги, вспоминая о прошедшей жизни, не избежал ее. Людям казалось, что они живут своей, «обычной» жизнью, на самом деле они вплетали ее в судьбу страны, творили историю. В Берлине как в мегаполисе и столице нового режима все эти тенденции проявлялись в наиболее отчетливом, концентрированном виде.

Если попытаться определить отношение берлинцев к периоду тридцатых годов в целом, то можно сразу же отметить, что для большинства, которое не затронули репрессии и антисемитские меры, — это «kostbare Zeit», т. е. «замечательное, драгоценное время». При этом к национал-социалистическому режиму, особенно к Гитлеру все очевидцы с сегодняшних позиций относятся отрицательно, проводя отчетливую грань между властью, государством и жизнью семьи в то время. Для понимания такой позиции можно найти объективные причины:

• счастливое детство и юность большинства информантов в сравнительно обеспеченных полных семьях, совпадение этого периода с годами учебы и начала самостоятельной жизни, влюбленности и создания собственной семьи;

• наслоение последующих страшных переживаний военного времени; для самых старших этот период — позитивная передышка между кризисом 1929–33 гг. и войной, время надежд и ощущения стабильности;

• социально-политические мероприятия и успехи нацистов. Для абсолютного большинства ликвидация безработицы и мирная ревизия Версальского мира 1919 г. — основные предпосылки для нейтрализации скепсиса в отношении режима.

Между тем приведенные факты из повседневности берлинских семей свидетельствуют прежде всего об активных и небезуспешных попытках вторжения нацизма в приватную сферу, в повседневную жизнь семьи. Гитлер неоднократно говорил о том, что национал-социализм «не признает никаких различий между общественной и частной сферами жизни, если речь идет о праве государства на вмешательство или об интересах народного сообщества»[405]. Показательно, что этот факт не вызывал сильного неприятия в бюргерских семьях. Мелкие случаи нонконформизма упорно фиксировались сознанием как свидетельство «устойчивости» к вирусу национал-социализма, на самом деле все больше поражавшему жизнь людей в целом. «Страна как будто сошла с ума от успехов нового рейха»[406]. Приходится констатировать, что в Германии с ее кайзеровским наследием политическая и даже духовная свобода в 30-е г.г., видимо, не принадлежала к числу первоочередных ценностей для основной массы населения. Ее утрата компенсировалась в сознании более весомыми материальными преимуществами: работой, кажущейся стабильностью в стране, улучшением материального положения, новой патриотической общественно-полезной мотивацией в жизни и т. п. «Это было время без спешки и стресса, просто уютное и гармоничное существование»[407]. Квинтэссенцией мира для буржуа остался свой дом-крепость, так как там можно было хотя бы иллюзорно и искусственно абстрагироваться от проблем и противоречий становившегося все более навязчивого огосударствления личности в окружении семьи и любимых вещей, свидетельств сохранения гармонии и иерархического счастья.

В нацистском режиме вплоть до начала сороковых годов люди видели преимущественно выражение сплочения единого германского народа, его «души», а не форму господства всепроникающего насилия. Можно указать и на особенности политической культуры Германии, не претерпевшие в краткий период республиканского правления существенных изменений. Это прежде всего культивировавшееся на протяжении как минимум всего ХIX века в среде буржуазно-интеллектуальных кругов стремление к созданию сильного единого национального государства. Ради осуществления этой идеи можно было и поступиться слабо укоренившимися в массовом сознании либеральными ценностями. Государственная власть как фетиш, особая роль чиновничье-бюрократической элиты рассматривались как системообразующая часть германской модели развития.

Несмотря на идеологические пассажи национал-социализма о семье как одном из основных приоритетов «народного сообщества» уже в начале 30-х гг. явственно проявилась обратная тенденция: тоталитарное государство не уважало пространство частного, личного, но пыталось его устранить и унифицировать насколько это вообще возможно. Женщина, женское тело стали основообразующей частью «народного сообщества», посредством своей способности к деторождению и воспитанию ответственными за его существование. Дети как можно раньше, как только это позволят физиологические процессы развития, должны были быть вырваны из-под опеки семьи и воспитаны в общественных организациях. Эмоциональная привязанность в супружестве, которая в современной бюргерской городской семье с начала ХХ века все более выступает на первый план, тесные связи между родителями и детьми рассматривались нацистами как необходимость только на определенном этапе, на ранних стадиях воспитания, позже абсолютный приоритет должны были получить любовь к «народному сообществу» и фюреру.

Социальные различия должны быть внешне упразднены, воспитывалось «народное» самосознание. Но это представляло интерес прежде всего для представителей низших социальных слоев, желавших подняться наверх, восторжествовать над недосягаемым ранее образцом жизненного стиля и уровня, а семьи из средних слоев, особенно верхушка, не были готовы однозначно отказаться от жизненных стереотипов и пожертвовать своим социальным статусом, поэтому предложения национал-социалистов часто встречали настороженное отношение. Семья в своей повседневности пыталась противостоять давлению, прежде всего во внешних формах своего бытия, упорно сохраняя казавшийся традиционным образ жизни. Однако интегрирующей силе режима было противиться достаточно сложно и постепенно даже семейный консерватизм должен был пойти на компромиссы, примириться с вовлечением прежде всего детей и молодежи в систему национал-социалистических ценностей и моделей поведения. В немалой степени этому способствовал страх обывателя перед системой наказаний за инакомыслие, террористической машиной Третьего Рейха. Этот страх воздействовал на семейные связи, ослабляя их, парализуя волю к аналитическим размышлениям и действию.

Большая часть берлинских семей из средних слоев принадлежали к образованному обществу, отцы зачастую имели не только среднее, но и высшее образование, что дает основания причислить их в определенном смысле к интеллектуальной элите общества. Однако говорить на этом основании о неприятии режима, о критическом отношении к нему большинства было бы неправильно. Элита в смутную эпоху перемен не отличается от простых граждан ни повышенной предусмотрительностью, ни обостренным предвидением. Надеяться на «лучшие умы» не следует, на них так же легко действует яд политической демагогии, как и на простых смертных. Все общество в критические времена охотно идет за дудочкой очередного диктатора-крысолова, и дистанция от цивилизации до варварства на удивление коротка.

С другой стороны, на основании анализа каритны повседневной жизни берлинских семей в период национал-социализма было бы совершенно неправильно утверждать о тотальном контроле власти над обществом и полном отсутствии сопротивления давлению с ее стороны. Несмотря на небольшое пространство для маневра, у человека в конечном счете всегда оставался выбор степени интеграции в режим и разные люди оценивали жизнь в Германии и вели себя совершенно по-разному.

Во время войны не сразу, но постепенно и неотвратимо весь характер «обычной» семейной повседневности меняется кардинальным образом. Она определяется теперь прежде всего ожиданиями и надеждами на победоносный конец войны и возвращение членов семьи с фронта, страхом смерти и террора, переживаниями во время воздушных налетов, тотальными чувствами постоянного беспокойства и опасности. Психические и физические нагрузки на всех членов семьи, включая детей, увеличиваются многократно. Новое значение единственной связующей нити приобретают письма, где описанию повседневности отводится первостепенное место, причем члены семьи стараются поддержать друг друга, преуменьшая трудности. Но даже они иногда не в силах сохранить семейные отношения в несвойственно долгом отдалении друг от друга. Нередкими были мысли о сохранении супружеской верности как с той, так и с другой стороны, и в целом война оказывала на семьи и семейную жизнь уничтожающее, центробежное воздействие из-за долгих разлук и страшных впечатлений. Даже, если оба партнера хотели сохранить отношения, перемены в характере, пережитый ужас, новый опыт в семейных ролях не всегда могли это позволить. Разрыву семейных связей и традиций способствовал и нацизм, многократно увеличив давление на членов «народного сообщества», «фронта в тылу» с целью тотальной мобилизации их сил и ресурсов для выполнения своих военных и идеологических целей.

Война оказывала подлинно нивелирующее воздействие на повседневную жизнь, стирая социальные, возрастные и другие различия перед лицом смерти и разрушений. Формы существования суживались до примитивного выживания, до одного-единственного желания выжить и дождаться прекращения этих чрезвычайных обстоятельств. Семья все больше замыкалась на самой себе, смутные ожидания предстоящей катастрофы, поражения Германии заставляли цепляться за последнюю надежду, иррационально верить в то, что страна все же выйдет с победой из сжимавшегося кольца вражеских войск. Ужасы воздушных налетов рождали представления о германском народе, гражданском населении как невинных жертвах жестокости и насилия, замещали собой все остальное и уводили в сторону от неприятных ощущений виновности если не себя, то режима национал-социализма. Для пробуждения от социальной апатии и восстановления нормальной повседневности и семейной жизни требовалось как элементарное воссоединение семьи, так и время, приносившее с собой горькие размышления и трудную переоценку смысла и цены «обычной жизни» в тридцатые годы.