«Мы от рода русского...»

Глава 18 На прежних рубежах

После июльской битвы под Доростолом стало ясно, что удержать крепость на Дунае не удастся. И посольство Святослава, появившееся в стане греков, стало следствием этого понимания ситуации. О нем примерно одинаково рассказали и «Повесть временных лет», и Лев Дьякон. Византиец записал: «Император охотно принял предложение союза». А русский летописец историю этого посольства передал так: Святослав направил своих «слов» к Иоанну Цимисхию со словами: «Хочу миръ имети с тобою твердъ и любовъ». В ответ император прислал свое согласие и дары русскому князю. Это означало, что стороны выразили готовность восстановить отношения «мира и любви», которые давно уже связывали оба государства и к которым они вновь и вновь возвращались после конфликтов и военных столкновений.

Летописец передает и размышления Святослава и его дружины по поводу предстоящих мирных переговоров: «Аще не створнмъ мира со царемъ, а увесть (узнает) царь, яко мало насъ есть, пришедше оступять (окружат) ны (нас) въ граде. А Руска земля далеча, а пече-нези с нами ратьни, а кто ны (нам) поможеть?» Святослав якобы указал на то, что греки согласились вновь уплачивать Руси дань — «то буди доволно намъ». И тут же заявил: «Аще ли почнеть не управляти дани, да из-нова из Руси, совкупивше вой множайша (много воинов), поидемъ Царюгороду». Святослав не отказывался от продолжения борьбы, мечтал о новом походе на Константинополь, о будущих победах.

Б этих размышлениях и словах видна вся неукротимая максималистская натура русского князя, чувствуется его глубокая ненависть к Византии, стремление вести с ней борьбу до конца, Сейчас сила была не на его стороне, коалиция распалась, дружина поредела, к тому же греки шли навстречу, Исход борьбы могло решить только будущее...

Наутро русское посольство вновь появилось в греческом лагере. Судя по тому, что в тексте договора с русской стороны упомянут Свенельд, а с византийской — Феофил, можно полагать, что оба они возглавляли посольства сторон на переговорах по выработке как условий перемирия, так и условий долговременного мира.

Свенельд, таким образом, проявил себя не только как воевода и Игоря, и его сына, не только как политический деятель, который находился в качестве представителя русского князя при болгарском дворе, но и как видный дипломат.

Что касается Феофила, то это, без сомнения, крупный византийский дипломат епископ Феофил Евхаит-ский. Он вел переговоры с болгарами и восстановил дружбу между Византией и Болгарией в 968 году. Думается, что он же осуществлял выработку мирных условий со Святославом и болгарами летом 970 года. В этом случае в его руках сосредоточились нити всей русской политики Византии как при Никифоре Фоке, так и при Иоанне Цимнсхии.

Наутро византийский император принял русское посольство. Тут же Цимисхий предложил послам изложить свои соображения, и снова послы подтвердили желание Святослава о заключении договора «мира и любви», т. е. о возвращении обеих стран к нормам договоров 907—944 годов, которые десятилетиями определяли взаимоотношения двух государств. Сразу было дано указание писать посольские речи «на харатью», т. е. класть их на пергамент.

Вначале стороны договорились об окончании военных действий, о заключении мнра; условия письменного договора были отложены на последующие переговоры.

Лев Дьякон сообщает, что русские послы в лагере Цимисхия согласились с греками о следующих условиях мира: руссы передают грекам Доростол, освобождают пленных, уходят из Болгарии и возвращаются в свое отечество. Греки же обязываются пропустить руссов по Дунаю, не атаковать их своими огненосными судами, которые перекрывали выход в Черное море. Цимисхий обещал предоставить руссам на обратную дорогу хлеб — по две меры на каждого воина.

Этот же хронист, а также другие греческие авторы упомянули о том, что стороны договорились считать себя «по-прежнему друзьями». А это означало, что восстанавливались условия об уплате Византией дани Руси, о чем также сказала и русская летопись.

Одним из условий мира стало обязательство Иоанна Цимисхия направить послов к дружественным Византии печенегам с просьбой пропустить беспрепятственно русское войско на родину. Цимисхий дал такое обещание.

Но выработка этого соглашения была лишь половиной дела. Следовало определить дальнейшие взаимоотношения между государствами, обратиться к судьбам Болгарии, Северного Причерноморья, Херсонеса, других направлений внешней политики обоих государств. И тут в полном блеске выступили Феофил Евхаитский, Све-нельд и другие деятели, проводившие переговоры.

Их продолжение шло уже в Доростоле, в лагере Святослава, И если в выработке условий мира в греческом стане принимал участие Иоанн Цимисхий, то теперь в русском лагере в работе посольского совещания принял участие Святослав, Так руссы и греки и вели переговоры то в русском, то в византийском лагере, и в этом следует усматривать не простую случайность, а стремление сторон, и в первую очередь потерпевшей поражение Руси, поставить переговоры на равноправную основу.

Здесь, в Доростоле, и был выработан проект нового русско-византийского договора. Однако его утверждение произошло все-такн в греческом стане, и это ясно говорит о том, что проигравшей стороной была Русь. Вот они, первые слова нового договора: «Равно другаго свещанья, бывшаго при Святославе, велицемъ князи рустемь, и при Свеналъде, писано при Фефеле синкеле (при Феофиле) и к Ивану, нарицаемому Цемьскига, царю гречьскому в Дерестре (Доростоле), месяца июля, индикта 14, в лето 6479 (в 971 году)».

Они ясно указывают, что проект договора был выработан в стане Святослава с участием самого русского князя, что Свенельд и епископ Феофил были руководителями своих посольств на этих переговорах, что окончательное утверждение договора состоялось все-таки в стане Иоанна Цимисхия. Но изначальный текст договора был составлен на русском языке. И это не случайно.

В этом договоре, идущем от лица русского великого князя, содержатся лишь конкретные обязательства Руси, а в отношении всего остального сказано весьма лаконично, но выразительно: «...да схранимъ правая съве-щанья», т. е. обе стороны обязались хранить в непоколебимости прежние договоры, выработанные Русью и Византией в прошлом. И в этой фразе заключен основной смысл всего соглашения. Все, что говорится в договоре 907 года об уплате Византией дани Руси, все, что имеется в виду в договоре 944 года по поводу политических, экономических, юридических взаимоотношений двух стран, их подданных, остается в силе. А это значит, что Русь сохранила свои завоевания в Приазовье, Поволжье, удерживала позиции в устье Днепра, как это сформулировано в договоре 944 года.

Практически это был возврат к тем рубежам, от которых Русь начала движение в Подунавье в 967 году.

От остальных завоеваний Святослав был вынужден отступиться.

Договор составлен от первого лица, от имени самого русского великого князя: «Азъ Святославъ, князь руский, яко же кляхъся, и утвержаю на свещаньесемь роту (клятву) свою». А далее Святослав, повторив, что Русь и Византия возвращаются к «миру и любви» прошлых лет, излагает те свои обязательства, которые являются отражением уже новой, изменившейся военной ситуации. Он клянется Иоанну Цимнсхию и двум другим его официальным соправителям — юным императорам Василию и Константину, сыновьям Романа II,— не приводить ни на Византию, ни на другие страны, находящиеся «под властью гречьскою», ни на Херсонес и его владения, ни на Болгарию «языка иного». И это обещание русского князя, вырванное у пего епископом Евха-итским, воскрешает в памяти те дни, когда вместе с венграми Святослав явился на Дунай летом 967 года, а через три года в ореоле своей военной славы вел по полям Фракии и Македонии объединенное войско руссов, болгар, венгров и печенегов. Воспоминания об этих ужасных днях, видимо, серьезно беспокоили византийских политиков. Тогда они проиграли в главном — отдали внешнеполитическую инициативу в руки руссов, позволили создать им военную коалицию, в чем всегда были так сильны сами, не сумели перекупить печенегов, упустили из-под своего влияния болгар, не нейтрализовали венгров — и теперь они заклинали Святослава не повторять этих нашествий. И он соглашался с требованиями победителей, как будто такого рода обязательство действительно могло помешать ему собрать новых союзников для нового нападения на своего врага, если для этого созреют необходимые условия. Уже теперь в осажденном Доростоле он мечтал о тех днях, когда соберет «вой множайша» и снова двинет их на Константинополь.

Но сегодня Подунавье, северокрымские, близкие к Херсонесу владения были потеряны. И возможно, климаты греческого топарха вновь отошли под протекторат Византии.

Другим важным обязательством, данным Святославом грекам, было обещание по-прежнему оставаться верным союзником Византии: «Да аще инъ кто помыслить на страну вашю, да и азъ буду противенъ ему и борюся с нимъ». При этом неясно, остается ли Византия также союзником Руси. Если нет, то в этом пункте очевидно ущемление русских интересов по сравнению с равноправным военно-союзным соглашением 944 года. Но такова могла быть плата за поражение в военной кампании 971 года. Но если в договоре не пересмотрено военно-союзное обязательство империи в отношении Руси, то по существу и этот пункт договора 944 года остается в силе.

На этом основные статьи договора исчерпываются, а далее следует обычная в таких случаях клятва. Поскольку документ идет от имени великого русского князя, то и клянется он один. И вновь появляются имена Перуна и Волоса, вновь грозит себе и своим потомкам русский князь быть посеченными собственным оружием, если Русь нарушит договор с греками и не сохранит «прежереченыхъ» (прежних) соглашений.

Договор был запечатан личной печатью Святослава. По всей видимости, эта процедура, как и клятва на договоре русского князя, была произведена Святославом в Доростоле в присутствии все того же Феофила Евхаит-ского.

Но это, повторяем, вовсе не значит, что договор был односторонней грамотой русского князя. Это было двустороннее межгосударственное соглашение, потому что оно по всем основным линиям отношений двух стран вновь и вновь возвращало их к прежним договоренностям.

Оно восстанавливало статус-кво в отношениях между странами, за исключением тех пунктов, которые касались итогов военной кампании 970—971 годов. Судьба Белобережья, устья Днепра, Поднестровья, русских территорий в Северном Причерноморье, результаты продвижения Руси в Приазовье, Поволжье оставались неизменными. Даже, напротив, обойдя молчанием все эти животрепещущие территориальные вопросы, греки согласились с теми завоеваниями Руси в этих регионах, которые были осуществлены в 40—50-е годы X века. Во всяком случае, совершенно очевидно и по русской летописи, и по «Записке греческого топарха», что Русь уже имела свои круглогодичные поселения в спорных районах устья Днепра и Белобережья, но договор 971 года, грамота Святослава, хранит и по этому поводу полное молчание.

Как только договор был заключен, епископ Феофил Евхаитский отправился к печенегам хана Кури. Епископ вез в степь дорогие подарки и предложение Иоанна Цимнсхия о заключении между печенегами и Византией"

договора о дружбе и союзе. Император просил печенегов более не переходить Дунай, не нападать на принадлежащие теперь Византии болгарские земли. Иоанн Ци-мисхий, по сообщению хрониста Скилицы, обратился к степнякам с просьбой беспрепятственно пропустить русское войско на родину. Тот же хронист записал: «Они (печенеги) согласились на все условия Иоанна, кроме одного — пропуска руссов через их земли».

Здесь следует сделать небольшое отступление. Византийский хронист сообщил об этом факте спустя несколько десятилетий, опираясь на прежние записи. Лев Дьякон, писавший, так сказать, по горячим следам событий, либо не знал об этом ничего, либо умолчал об отказе печенегов. Но факт остается фактом: Святослав шел к устью Днепра, а потом вверх к порогам, где его ожидало большое войско печенегов, в полной уверенности, что епископ Евхаитский выполнил обещание греческой стороны и договорился с печенегами о пропуске русского войска. Но можем ли мы в этом случае полностью верить византийским историкам? Вряд ли. Известны многочисленные случаи дипломатических предательств греков, их невероятный прагматизм, умение использовать подкупленных степняков в борьбе со своими противниками-—болгарами, Русью, Хазарией. И на этот раз не случайно в степь был послан большой мастер политической интриги, опытный дипломат Феофил Евха-итскип. Можно не сомневаться, что вокруг вопроса о пропуске русского войска на родину разгорелась еще одна дипломатическая баталия. Можно не сомневаться и в том, что Святослав, обычно не доверявший грекам, постарался включить в состав греческого посольства и своего представителя, а за его спиной епископ сговорился с печенегами о нанесении Святославу последнего, решающего удара.

Во всяком случае, совершенно очевидно, что либо Феофилу действительно не удалось уговорить печенегов пропустить Святослава в Киев, но он скрыл от русского князя отказ степняков, либо формально он передал им просьбу Иоанна Цимисхия, но приложил все усилия к тому, чтобы поднять печенегов против Руси.

Русская летопись при этом утверждает, что печенеги получили сообщение от антирусски настроенных жителей Переяславца о том, что Святослав идет к порогам «вземъ именье много у грекъ и полон бещисленъ, съ маломъ дружины».

Мы никогда не узнаем с полной определенностью, что же произошло в эти дни между Русью, Византией и печенегами, но ясно одно: греки вновь использовали благоприятную возможность для нанесения удара своему врагу.

А пока епископ Евхаитский скакал в степь, Святослав и Иоанн Цимисхий готовились к личной встрече. О ней попросил Святослав, и византийский император согласился на переговоры.

Удивительно это неистребимое желание «варварских» вождей к встречам с византийскими императорами после окончания военных действий. В этом они, очевидно, видели для себя какой-то особый смысл, придавая этим встречам престижное значение. И болгарские ханы, и аварские каганы, и другие владыки, штурмовавшие Константинополь, жаждали потом побеседовать с «василевсом». Не стали здесь исключением и русские вожди. О встрече с императором Михаилом III Русь просила под стенами Константинополя в июне 860 года. Встречался с Львом VI князь Олег после победоносного похода 907 года. И вот теперь в греческий стан пришла просьба от Святослава о встрече с императором Иоанном Цимисхием, на которую тот и согласился.

...Наутро Иоанн Цимисхий отправился к берегу Дуная. Его сопровождал блестящий эскорт. Цимисхий хотел поразить русского князя своим богатством и великолепием. На его груди сиял легкий золоченый панцирь, голову украшал золотой шлем, на плечи была накинута багряная мантия, и конь под ним выступал достойный своего всадника — изящный, тонконогий, высокопородный, украшенный богатой сбруей, отделанной золотом и серебром, покрытый дорогой попоной и шитым золотом чепраком.

Цимисхий с эскортом подъехал к самому берегу, но руссов не было видно, и император занервничал: он не привык ждать.

Наконец от города отделилась ладья и направилась к тому месту, где находился Цимисхий. В ладье сидели на веслах двенадцать гребцов. Цимисхий и ближние к нему члены свиты недоуменно переглянулись: *Где же русский князь?» И только когда ладья подплыла поближе, греки разглядели Святослава; несмотря на недавнее ранение, он вместе с гребцами работал на веслах. Святослав был, как и другие руссы, одет в простую полотняную рубаху, отличавшуюся, правда, необычайной белизной. Длинная прядь русых волос по древнему русскому обычаю свисала с бритого черепа. В левом ухе висела крупная серьга с рубином, оправленным в золото, и он причудливо играл в сиянии июльского солнца. Святослав был невысок, коренаст, широкоплеч. Угадывались его огромная сила и ловкость. Взгляд его был мрачен.

Не вставая с лодочной скамьи, он обратился с приветствием к Цимисхшо, и византийский император был вынужден сойти с коня и подойти вплотную к берегу. Святослав пристально смотрел на него. Перед русским князем стоял невысокого роста чернокудрый красавец с дерзким, вызывающим взглядом синих глаз, с широкими плечами, ловкий и уверенный в движениях воин.

Через переводчика Цимисхий также приветствовал Святослава.

Потом они заговорили о только что заключенном мире и договоре, утвержденном Святославом. Цимисхий еще раз подтвердил условия мира, выработанные двумя сторонами, а Святослав выразил свою верность новому русско-византийскому договору. Затем оба властителя обменялись приветствиями, и ладья отчалила от берега, а Цимисхий, чтобы ие ждать, пока Святослав отплывет, повернулся к нему спиной и направился к своей свите, чувствуя великое неудобство от всей этой процедуры.

Позднее древний художник, создавая уже упоминавшийся мадридский манускрипт хроники Скилицы, по-своему запечатлел встречу Иоанна Цимисхия и Святослава. На рисунке нет ни пышного одеяния византийского императора, ни сопровождающей его блестящей свиты, ни скромно одетого Святослава в ладье. Изображены лишь два сидящие друг против друга человека. Это переговоры равных партнеров. Лишь корона и скипетр отличают византийского императора.

С осени 971-го по весну 972 года был разыгран последний трагический акт дипломатической борьбы между Русью и Византийской империей.

Подойдя к порогам, Святослав обнаружил, что печенеги заступили со всех сторон пути и нельзя было выйти на берег, чтобы вытащить ладьи и волоком обогнуть пороги. Русский летописец рассказывает, что Свенельд советовал князю не идти водой, а двинуться конным путем, сушей, оставляя пороги в стороне, но Святослав не послушался умудренного опытом воеводы. Теперь пришлось возвращаться обратно и зимовать в Белобережье, в своих русских поселениях.

Небольшие русские городки ие были готовы к содержанию пусть и поредевшего, но все-таки еще значительного войска Святослава. К зиме здесь начался голод.

«И не бе у них брашна уже,— сообщал летописец,— и бе гладъ великъ».

И лишь подоспела весна, войско Святослава вновь двинулось на ладьях к северу.

На днепровских порогах руссов ждали затаившиеся печенеги. Они напали на руссов, когда те перетаскивали по берегу, минуя один из порогов, свои суда. Началась сеча, в которой руссы пытались прорваться к воде. Святослав был зарублен, и его тело попало к печенегам, а Свенельд с частью воинов сумел уйти от врага и принести тяжкую весть в Киев.