«Отречемся от старого мира!»

Глава 1. Утопия светлого будущего

Социализм — очень неопределенное понятие. Первым употребил это слово французский журналист Пьер Леру (1797–1871) в 1834 г., в статье «Об индивидуализме и социализме». Индивидуализм — это плохо, социализм — хорошо. Социализм — это гармония. При социализме принципы свободы и равенства не должны мешать друг другу. Чтобы осуществить это, нужно братство. Как автор предлагает достигать мировой гармонии, не очень понятно…

Но социалисты, конечно же, поняли. Последватели английского утописта Роберта Оуэна стали употреблять слово с 1835 г. В 1836 г. французский публицист Луи Рейбо уже поставил слово «социализм» в заголовке серии статей, а потом книги, где впервые изложил учения разных социалистов. С тех пор ясности не прибавилось: под этим словом подразумеваются иногда прямо противоположные явления.

Чаще всего говорят, что социализм — это некий общественный строй, и что при социализме:

• отсутствуют эксплуатация человека человеком и социальное угнетение,

• утверждаются социальное равенство и справедливость и

• отсутствует частная собственность на средства производства.

Последний пункт — и есть способ уничтожить эксплуатацию и утвердить равенство и справедливость. Такое «социалистическое» общество приходится строить на месте разрушенного капитализма.

Иногда социализмом называют строй, при котором собственность остается в частных руках, но налоги очень высоки, и потому значительная часть доходов частных лиц перераспределяется государством. Оно же, естественно, заботится о пенсионерах, учащихся, многодетных и так далее. В этом смысле говорят, например, о «шведской модели социализма». Ее сторонники порой заявляют, что это и есть «истинный социализм». Не буду спорить. Скажу только, что любая модель социализма всегда имеет и друзей, и врагов, и всегда объявляется одними — истинной, и другими — неистинной.

«Реальный социализм» в СССР изначально являлся предметом ожесточеннейших споров. Для Брежнева и членов его правительства это был социализм, построенный в полном соответствии с догматами Карла Маркса. Очень хороший социализм.

Противники марксизма не возражали против того, что социализм в СССР построен по Марксу. Потому он и так плох, этот брежневский социализм, что сам марксизм совершенно отвратителен.

Марксисты же Европы оценивали социализм в СССР в зависимости от того, как они относились к России и к русским, к сталинизму, репрессиям, исторической России и еще много к чему.

Это правильный социализм, говорили одни: он почти полностью соответствует классическому учению марксизма-ленинизма! К тому же он отвечает насущным интересам нации и государства. Должен же он сохранять и развивать исторические российские традиции?!

«Нет! Политический строй СССР не имел ничего общего с марксистским пониманием социализма! — кричали другие. — При нем не было ни самоуправления трудящихся, ни отмирания государства, ни общественной собственности на средства производства».

Третьи заявляли, что социализм в СССР был хорошим общественным строем, за некоторыми мелкими исключениями. Например, за исключением «чрезмерных» репрессий. Если бы коммунисты в СССР убили на миллион или на два меньше людей — стало бы и вовсе хорошо.

Четвертые полагали, что если даже социализм в СССР и хорош, то это особый социализм, он к Марксу отношения не имеет. Это «чисто русское» явление. Не дай Маркс воспроизвести его в Европе.

А может, в СССР социализма вообще не было? Социализм — это в Швеции, а в СССР была эта… как ее… А! Командно-административная система! Авторитаризм же — извращение социализма, только русские на него и способны.

Объясняя, чем нехорош «русский социализм», европейские марксисты называли его «первоначальным», «деформированным», «мутантным», «феодальным», «гибридным» и другими обидными словами. Все они спорили до сипоты, какие именно стороны этого «реального социализма» сочетались с предначертаниями Маркса.

Я привел пример ожесточенных споров о явлении хорошо известном, всемирно-значимом, жизненно важном для спорящих. В целом же определений социализма насчитывается больше сотни.

Скажу откровенно: для меня нет ни малейшей разницы ни между этими определениями социализма, ни между его «моделями», я не усматриваю ни малейшей разницы и в том, насколько эти «модели» близки к представлениям Карла Маркса или далеки от его писаний.

Любители пусть выясняют, в чем тонкое различие между «феодальным» социализмом и «гибридным», и какие великие идеи, обязательные для всего человечества, начертаны на той иной странице какого-то из творений Маркса. Я не буду вникать в этот бред глубже, чем необходимо для понимания сути дела.

Для дела же важно начать с того, что социализм понимается очень по-разному и что социалисты бешено враждуют друг с другом, выясняя, кто из них отстаивает «правильную» утопию.

Второе, что необходимо понять: все разнообразие «социализмов» в конце концов укладывается в три принципиально разных направления: реформизм, анархизм и утопический социализм.

Реформизм предполагает, что если общество несправедливо и плохо заботится о своих гражданах, надо изменить существующие законы.

Анархизм полагает, что государство вообще не нужно. Вместо государства нужно завести самоуправляющиеся общины.

Третью форму социализма Шафаревич назвал красиво: «хилиастический социализм». От греческого «хилиазм» — «спасение». Социализм, претендующий спасти человечество.^{87} Однако назвать его можно намного проще и точнее: утопический. Потому что «спасает» социализм только одним способом: уводя в утопию.

Все три типа социализма сильно различаются в разных странах Европы. Порой они даже вступают между собой в конфликты.

Вот французские социалисты пишут в интернете, что «так называемый научный социализм Маркса, с его догматическими централистскими идеями, раздавил гуманистическую, реформистскую и республиканскую французскую традицию».^{88}

Так же точно противостоят друг другу британский тред-юнионизм и германский государственный социализм.

Анархизм во Франции — учение революционное и смертельно опасное. В Германии в XX в. он стал скорее эпатажным. А в Британии это страшненькое учение было вполне приличным, даже забавным. И перестало быть опасным для общества.

В советское время историю социалистов-утопистов подробно изучали в школах и ВУЗ’ах в рамках курсов «Истории КПСС» и особенно «Научного коммунизма». При этом учения социалистов препарировали так, что они и сами себя не узнали бы. Да и зачем было советскому студенту знать, что социалисты и анархисты отрицали семью и хотели «свободной любви» всех со всеми? Аморально как-то, неприлично, бросает тень на отцов-основателей. Или что они придавали огромное значение борьбе за единое мировое государство, патриотизм считали нелепым пережитком, а службу в армии — преступлением? СССР был страной, где речи о «здоровой семье» велись с трибун ЦК, а служба в Советской армии рассматривалась, как «священная обязанность». Так что и эти, и многие другие детали эдак стыдливо опускали.

Сегодня об учениях социалистов XIX в. не знает почти никто и почти ничего, потому что они никому не нужны.

Коммунисты ухитрялись найти ростки социализма в сочинениях Платона, Френсиса Бэкона, многих писателей средневековья, в различных религиозных сектах. Независимо от Платона, социалисты считают своими предшественниками ранних социалистов-утопистов XV–XVII веков — Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы.

Томас Мор (1478–1535) сделал блестящую карьеру, став лордом-канцлером, вторым человеком после короля. Убежденный католик, он пошел против короля Генриха VIII лишь тогда, когда тот захотел сделаться главой церкви в Британии. На этом его карьера окончилась, он был отстранен от власти, обвинен в измене и казнен. Социалистические же идеи Томаса Мора воплотились в «Золотой книжечке, столь же полезной, сколь и забавной, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия».^{89}

«Утопия» в переводе с греческого — «нигде нет»; «остров Нигдения».

На этом удивительном острове отменены частная собственность и деньги, уничтожена всякая эксплуатация.

Коллективный труд обязателен для всех, но трудятся семьями всего по 6 часов в день. Чтобы не способствовать развитию собственнических инстинктов, семьи регулярно обмениваются домами. Из золота делают исключительно унитазы — чтобы все проникались презрением к этому гадкому металлу. Продукты распределяются по потребностям, без каких-либо ограничений.

Автор много раз подчеркивает, что большинство граждан никто ни к чему не принуждает и в Утопии царит полнейшая гармония. Живут же утопийцы в 54 городах (столько насчитывалось в Англии начала XVI века), по 6000 семейств в каждом. Во главе каждых 30 семейств стоит выбранный ими филарх, или сифогрант. Главная задача сифогрантов — следить, чтобы никто не сидел праздно. Если после работы хочешь гулять — спроси разрешения у жены/мужа и отца. Поехал в гости в другой город — спроси разрешения у отца, сифогранта и князя, с указанием времени, когда вернешься. Уехал больше, чем на день — работай и там. За нарушение этих правил утопийцев обращают в рабство.

Во главе каждый 10 семей филархов стоит протофиларх. Избирают его на год, но если нет веских причин — не меняют. Короля избирают пожизненно. Сенат состоит из короля, протофилархов и части филархов. Принятие любых решений в обход Сената — государственное преступление, за это обращают в рабство.

По 500 человек в каждом городе могут и не работать, они изучают разные науки. В это сословие ученых входят те, за кого тайно проголосовали сифогранты. А если не проголосовали? То и не имеешь права не работать! За нарушение — рабство.

В Утопии царит религиозная терпимость. Но тот, кто не верит в бессмертие души и в то, что воздаянием за зло является ад, а за добродетель — рай, обращается в рабство.

Браки прочные, причем не жениться и не выходить замуж нельзя. За прелюбодеяние виновные обращаются в рабство.

В сущности, на Утопии создано корпоративное общество, каждый член которого всю жизнь контролируется семьей, производственной корпорацией и государством. Его члены свободны намного в меньшей степени, чем в Британии конца XV — начала XVI веков. Такой уровень зависимости человека от общества и государства существовал разве что в Древнем Шумере. Да еще сплошные рабы…

Самое интересное в этой сказке про остров Утопия — до сих пор считается, что в ней описано очень свободное общество.

Вторая культовая личность социалистов — Томмазо Кампанелла (1568–1639), автор книги «Город Солнца».^{90}

Кампанелла родился в итальянской провинции Калабрия, в местечке Стило, и смолоду вступил в доминиканский орден. Это был странный католик: верил в колдовство, в мистические откровения иудаизма и пользу гаданий. Вскоре он бежал во Францию, где много и подробно рассказывал французской разведке, о самых разных сторонах жизни Испании, которой принадлежал тогда Неаполь. В 1598 году Кампанелла вместе с несколькими другими неосторожно монахами вернулся на родину. Его схватили и отдали под суд как колдуна, шпиона и заговорщика-республиканца. Под пытками он признал вину, и был приговорен к пожизненному заключению. Однако, проведя в тюрьме двадцать семь лет, в 1626 г. все-таки вышел на свободу по личному распоряжению папы Урбана VIII. Последние тринадцать лет жизни Кампанелла провел во Франции, где получал пенсию от кардинала Ришелье. Маловероятно, что французы платили ему за философские сочинения — наверное, очень уж много интересного он рассказал первый раз.

Что же до Города Солнца, то он лишь в одном совершенно не похож на остров Утопию: жены в нем общие. И вообще устройство браков — дело не частное, а государственное. А то вот собак и лошадей мы разводим, стараясь вывести породы получше, а как же с людьми?! В Городе Солнца специальные жрецы ведут строгий подбор брачующихся, чтобы получить как можно лучшее потомство. А бесплодных женщин делают «общими женами», проститутками.

Неприличные фантазии доминиканского монаха Кампанеллы невольно напоминают стишок из Альфонса Додэ:

Управляется Город Солнца верховным первосвященником, которого называют Метафизиком. Население само выбирает его из числа мудрейших и ученейших граждан. Правит Метафизик с тремя помощниками, которых назначает сам.

Под управлением этих четырех абсолютных диктаторов население Города Солнца ведет «философскую жизнь в коммунизме». Все общее? Значит, уничтожаются и все пороки! У людей исчезает всякое самолюбие и развивается любовь к общине.

Начальники распределяют работы согласно способностям каждого, а продукцию — согласно его же потребностям, причем они очень справедливы и никогда не лишают необходимого. Рабочий день здесь — всего-навсего четырехчасовой, однако непослушание исключено абсолютно. Религия жителей Города Солнца обходится без общепринятых обрядов. В ней нет даже упоминания о Христе, зато присутствуют магические ритуалы и мистическое созерцание.

Кампанелла откровенно писал, что Город Солнца — образец для нашего мира, где рано или поздно по его образцу возникнет Всемирное государство. Ведь Испания неизбежно станет господствовать во всем мире, а вместе с королем править будет папа римский, Видимо, тоже мистически созерцая нечто, среди пляшущих общих жен.

Эту «Город солнца», то есть казарму, публичный дом и концентрационный лагерь одновременно, до сих пор тоже восхваляли и восхваляют, как высшее достижение идей человеческой свободы.

В XVIII веке ссылки на разум и науку стали обязательными. Проповедовать можно было буквально что угодно — лишь бы «наука подтверждала». Социалисты принялись утверждать примерно то же, что и Томас Мор — но на «научной» основе!

Клод Анри де Рувруа, граф де Сен-Симон (1760–1825) являлся представителем знатного дворянского рода, родственником герцога Сен-Симона.

Уже в тринадцать лет он заявил своему глубоко верующему отцу Бальтазару Анри де Рувруа, графу де Сен-Симону, маркизу Сендрикур (1721–1783), что не желает исполнять религиозных обрядов, поскольку не верит в Бога. Зато он с юности мечтал и об основании особой «науки об обществе». Такой, чтобы с ее помощью можно было само общество преобразовать.

Похоже, правда, что больше всего он жаждал славы. Еще подростком он рассказывал о таких своих приключениях и свершениях, что возникало сомнение в его вменяемости. Это он велел лакею будить себя фразой, которая сделалась крылатой: «вставайте, граф, вас ждут великие дела».

Франция посылает военный отряд в Северную Америку: помогать колониям, восставшим против Британии. В составе этого отряда Сен-Симон труса не праздновал, но и не совершил ничего выдающегося. Так, обычный служака. Ничем не прославившись, он попал в плен к британцам и пробыл у них два года. Вроде, британцы его лечили, но от чего — доподлинно неизвестно.

По окончании войны Сен-Симона освобождают, но едет он не во Францию, а сначала отправляется в Мексику, где предлагает прокопать канал из Тихого океана в Атлантику. Копать никто не согласился, и граф все же вынужден был вернуться на родину. Во Франции его делают комендантом крепости в Меце — титулованная знать, как-никак.

Но служить ведь так скучно! И, бросив службу, Сен-Симон едет в Голландию. Он тратит кучу денег и сил, чтобы создать какой-то никому и низачем не нужный франко-голландский колониальный союз против Британии. Славы это ему не прибавляет.

Потом кидается в Испанию, — с идеей нового канала: на этот раз он хочет соединить с морем Мадрид, Достаточно сказать, что Мадрид находится на высоте 667 м над уровнем моря и на расстоянии более 400 км от ближайшего побережья. Графу крутят пальцем у виска, он возвращается во Францию, Там как раз начинается революция, и у него начинаются несколько очень насыщенных лет.

Что характерно, и во время революции он не прославился. По собственным словам его сиятельства, он не изволил хотеть активно вмешиваться в революционное движение: ведь старый порядок и так недолговечен, Что ж его целенаправленно уничтожать? Сам развалится.

К началу XIX века Сен-Симон составляет ни много, ни мало — «новую религию», причем основополагающие постулаты ее открыл графу лично Господь Бог (в которого он вроде бы еще недавно не верил). На место Христа в этой религии становится, Ньютон. Согласно «ньютонизму», Бог поручил Ньютону «руководить светом и управлять жителями всех планет». Нам же надлежит на место христианских храмов водрузить «мавзолеи Ньютона» и вместо Библии читать его сочинения.

Богатый человек, Сен-Симон легко тратил любые средства на пропаганду своих идей. После путешествия по Германии и Англии, к 1802 г., деньги иссякли. Короля, который мог бы дать пенсию, больше не было. Работы тем более. За работу переписчика в ломбарде платили около тысячи франков в год. Не нищета, но и по Германии не поездишь, раздавая собственные книги, напечатанные за свой же счет.

Вскоре появился некий поклонник Сен-Симона, Диар, и граф до 1810 г. жил за его счет. После смерти Диара Сен-Симон страшно бедствует, постоянно клянчит деньги, пока семья не стала выплачивать ему небольшую пенсию за отказ от основного наследства. До самой смерти в 1825 г. стареющий граф пишет, печатает и рассылает разным ученым и высокопоставленным лицам свои труды. Не на что печатать? Он собственноручно переписывает свои творения и опять же рассылает их всем! Всем! Всем! Никто этой чуши не читает — от разочарования Сен-Симон даже покушается на самоубийство, но берет себя в руки и снова пишет и рассылает, рассылает, рассылает…

Главные идеи «Писем женевского обитателя к современникам» (1802), «Реорганизации европейского общества» (1815), «Катехизиса промышленников» (1823), «Нового христианства» (1825)^{91} просты: сформировать общеевропейский парламент, который разработал бы общий кодекс морали, начал строить по всей Европе каналы, перевел часть населения в другие страны… И вообще создал бы «промышленно-научные» государство и общество — чтобы копать каналы и возводить храмы Ньютону.

Франсуа Мари Шарль Фурье (1772–1837) был не знатен, но тоже богат. Он — единственный сын безансонского купца. Болезненный, хилый, зато много читающий. После смерти отца он вынужден работать. Торговец он неплохой, но нигде не уживается, везде ему «скучно». По страсти к разнообразию Фурье переменил несколько хозяев и посетил многое французские города — Лион, Руан, Марсель, Бордо, Париж. Ездил в Германию, Бельгию, Голландию.

К 1789 г. он — уже владелец магазина. В годы революции он лишился всего имущества, дважды подвергался аресту и едва не был расстрелян. Потом — насильно завербован в отряд конных егерей. Только в 1795 г. Фурье смог выйти в отставку и снова заняться торговлей.

С этого времени и до кончины он занят одним: пытается «исправить» этот несовершенный мир. И поступает, как Сен-Симон: все время пишет, предлагая то новый способ строить железные дороги, то правильный способ маршировать в армии, то способы транспортировать грузы. Фурье буквально мечтает осчастливить все человечество, и быстро понимает: буржуазный строй, цивилизация — очень плохи. Надо заменить их «гармонией».

«Гармонию» же Фурье видит в создании «фаланг». Членов каждой фаланги немного, не более 2000 человек — примерно как в одном городе утопийцев. У них все общее, они живут в общих помещениях — «фаланстерах». Там же и работают. Доход от коллективного труда распределяется по «труду, капиталу и таланту». Женщины — свободны, любовь свободна, у каждой дамы по нескольку любовников, никакой семьи, детей воспитывают сообща.

Совместный труд улучшит человека, творческие способности невероятно раскроются. В мире будут жить тридцать семь миллионов поэтов, равных Гомеру, по стольку же математиков, равных Ньютону, и писателей, равных Мольеру. Труд преобразит и мир. На орбите Земли появятся шесть лун, климат Северного полюса станет мягче, нежели в Средиземноморье, а воды морей превратятся в лимонад.

Воистину, Фурье пошел дальше Сен-Симона. Моря из лимонада — это вам не канал из Средиземного моря в Мадрид. Он убежден: стоит создать хоть одну фалангу — и тут же вся Европа кинется строить столь замечательное общество! По мнению Фурье, если бы удалось в 1823 г. приступить к организации фаланги, то в 1828-м цивилизацию (т. е. капитализм) уже заменил бы «гармонический строй» (т. е. социализм). Что же, приступили: на средства последователей Фурье первый фаланстер устроили в 1832 г., купив 500 га земли в 60 км от Парижа, в местечке Конде-сюр-Вегре. Впоследствии более сорока раз сторонники Фурье принимались строить фаланстеры. В среднем они существовали от трех до пяти лет и лишь один — аж целых двенадцать. Правда, в ряде газет и журналов пропаганда фаланстеров, социализма и коллективной жизни продолжалась до 1852 г.

Однако ни одного короля или премьер-министра писанина Фурье не вдохновила — никто не помчался запускать пять лун и превращать воду в лимонад. Зато в России горячим поклонником Фурье был Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский (1821–1866). Не из патриотизма ли? Ведь Фурье предрекал, что сперва Австрия и Россия разделят между собой Пруссию, потом Россия и Франция — Австрию, а затем Россия победит Францию, завоюет Индию и примется управлять всей Европой.

Сочинения Фурье «Теория четырех движений и всеобщих судеб» (1808), «Теория всемирного единства» (1822), «Новый хозяйственный социетарный мир» (1829) иногда издаются до сих пор.

Роберт Оуэн (1771–1858) происходил из семьи мелких лавочников. Он работал с десят лет, окончил приходскую школу, много читал. В конце восьмидесятых — начале девяностых годов XVIII века сблизился с английским ученым Джоном Дальтоном, вступил в литературнофилософское общество. С 1791 г. стал предпринимателем. Будучи человеком несомненно способным, к двадцати годам он уже основал Чорлтонскую хлопкопрядильную компанию и стал ее директором. А к двадцати девяти — управлял в качестве совладельца крупным текстильным предприятием в Нью-Ланарке (Шотландия). Там Оуэн ввел сравнительно короткий для того времени рабочий день, в десять с половиной часов, создал ясли, детский сад и образцовую школу для детей и взрослых, провел ряд мер для улучшения условий труда и быта рабочих.

Враг чартизма и политической борьбы, он до самой смерти пропагандирует социализм. С 1815 г. Оуэн регулярно пишет докладные записки в Парламент о все более радикальном переустройстве общества, страдающего от «троицы зла»: религии, собственности и брака. Необходимо создать общество без частной собственности, с полным равенством в правах всех членов и на основе коллективного труда. Лучше всего — не более, чем трехтысячные общины, где и работа, и продукты распределяются между гражданами в соответствии с потребностями.

В таких общинах сам собой родится некий «новый человек»: ведь человек — продукт общественной среды. Эгоистические привычки исчезнут, потому что правильное воспитание и здоровая общественная среда научат чувствовать и мыслить рационально. Суды, тюрьмы, наказания станут не нужны.

Оуэн, как и Фурье, был убежден: достаточно основать одну общину — и ее преимущества неизбежно вызовут стремление к организации других. В 1824 г. в США, где земли много, Оуэн организовал такую колонию. Просуществовала она года три, а потом еще столько же Оуэн не мог отделаться от дармоедов — некоторым колонистам очень понравился социализм: можно получать подачки и решительно ничего не делать.

Как правило, социалистов не разочаровывают провалы их экспериментов. Они только делают выводы, что на этот раз строили неправильно, А вот если правильно, все получится превосходно!

Оуэн создал новую колонию. Потом еще одну… И еще… Когда деньги кончились, он вернулся в Британию, и продолжал пропагандировать те же идеи. До самой смерти.

При любых различиях, между всеми утопистами много сходства:

1) Все они — социопаты, органически не способные жить в реальном обществе. Мир, в котором живут утописты, их категорически не устраивает. Религия, семья, производство, человеческие взаимоотношения, даже природа — словом, решительно все, окрашивается у них в черные, негативные цвета. Мир — плох! Неправилен. Отсюда ведь и неверие в Бога: если сотворенное им гадко, то или Бога нет, или он сам так же отвратителен, как сотворенный им материальный мир.

2) Эти люди не способны к самореализации, причем не из-за тупости, лености или нехватки способностей. Люди это, как правило, как раз одаренные, яркие, энергичные. Судьба часто им улыбается одаренным и энергичным. Но всякий раз, когда она улыбается утопистам, те незамедлительно отворачиваются и устремляются за горизонт. Утописты экономически несостоятельны. Даже если Оуэн зарабатывал деньги, то вскоре все терял. Фурье начинал богатеть — и тут же бежал в другие города и страны. Утописты хотят быть изгоями — и становятся таковыми, независимо от обстоятельств. Томасу Мору надо было очень постараться, чтобы окончить дни на эшафоте. Сен-Симону, Оуэну и Фурье пришлось приложить колоссальные усилия, чтобы умереть в нищете. Очень последовательные люди.

3) Утописты не склонны и не способны к созданию семей. Чаще всего семья для них — что-то бессмысленное. Ее надо заменить одной из крайностей: или свободной любовью, или чугунным официозом, за уклонение от которого утопийцев переводят в рабы. Томас Мор в частной жизни так себя и вел — второй раз он женился спустя считанные недели после смерти первой жены. Ни один из утопистов не женился по любви и не имел красивого романа, который продолжался бы много лет.

4) Утописты ставят идеи выше любой реальности. Они хотят построить «правильное» общество на «научных» началах. Этот идеальный мир кажется им воплощением свободы — но в их фантазиях упорно возникает царство самого жуткого подчинения, внешних ограничений и просто садистской жестокости. Свобода понимается ими исключительно как вручение самого себя коллективу, группе или начальнику — пусть даже начальнику, которого люди сами же выбирают. Этот мир кажется им построенным на основах разума и справедливости, но по существу — это мир несправедливый и безумный.

5) Они так убеждены в преимуществах своего идеала, что последовательно считают: людям нужно просто рассказать о преимуществах нового мира, и те сами, добровольно и убежденно пойдут за отцами-основателями. Ведь надо лишь найти истину в последней инстанции! Каждый из них стоит в позе гения, который такую нашел. А раз истина уже найдена, изобретена новая и совершенная форма человеческих отношений — нужно только пропагандировать ее или самое большее, создать «работающий» образец.

6) Убеждения социалистов совершенно иррациональны. Они пишут книги и статьи, красиво и убедительно обличающие реальный мир и строящий образы мира «правильного». Но вот «позитивная» часть, То навязчивая мания каналов, то лимонадные моря. При попытке воплотить свои идеи в жизнь они всякий раз убеждаются в их бесперспективности. Но никогда не задумываются о «качестве» самих идей. Нет! Причина неудачи лежит исключительно во внешних обстоятельствах или в способе реализации. Ценность же выдуманного ими и другими социалистами идеального мира под сомнение не ставится никогда.

Глава 2. Социалисты множества сортов

Социалисты и в конце XIX века продолжают писать романы-утопии! Они даже имеют общественный резонанс, Американец Эдуард Беллами написал более трех десятков рассказов и три романа, но подлинную славу принесла ему книга «Взгляд назад». Ее главный герой засыпает летаргическим сном в 1887 г. и просыпается в 2000-м. Он видит социалистическое общество, где промышленность национализирована, рабочие объединены в индустриальные армии, и все люди стали очень активными патриотами. Роман выдержал массу изданий на всех европейских языках. На русском — под названиями «Взгляд на прошлое», «Золотой век», «В 2000 году» и др.). Она породила целую библиотеку подражаний. В США и других странах возникли политические и общественные движения, ставившие целью реализацию описанной в романе общественной системы. Это политическое движение просуществовало более пятидесяти лет. Возникшая в Нидерландах Партия Беллами оказалась самой долговечной — скончалась она только в 1947 г.

В США в 1933 г. Фанклин Д. Рузвельт написал книгу «Взгляд вперед» (о преодолении американцами Великой Депрессии), явно отталкиваясь от названия книги Беллами.

В 1892 г., на Дне Колумба (отмечающемся в США 12 октября), писатель предложил сопровождать подъем государственного флага США чем-то вроде молитвы — «торжественной клятвой верности»: «…я обещаю хранить преданность своему флагу и республике, которую он символизирует». А вместе с молитвой, то бишь с клятвой, Беллами предложил делать особый жест: правая рука поднимается вверх и направляется прямо на флаг. Жест тут же прозвали «салютом Беллами» и стали использовать в пионерских (простите, скаутских) лагерях. Так родилось приветствие, которое позаимствуют нацисты, из-за чего позже его назовут «фашистским».

Почти такой же резонанс имели романы австрийца Теодора Герцки, особенно «Земля свободных» (1890) и «Заброшенный в будущее». Последний роман написан в 1895 г., а Мировая революция в нем назначалась на 1918-й.

Эти романы-утопии тоже читали и обсуждали, они оказывали большое влияние на развитие общественной мысли. Но все же Беллами и Герцка сыграли заметно меньшую роль в истории, чем Мор или Сен-Симон.

Причин две:

1) Место отцов-основателей уже занято.

2) До 1840-х годов утопический социализм был отвлеченной теорией, не имевшей к реальной жизни никакого отношения. Теперь же он превращается в фактор реальной политики — лозунги социализма провозглашают различные политические партии. Они заявляют, что опираются на трудящиеся массы и ставят своей задачей защиту их интересов.

Поскольку у социализма есть уже и общественная практика, последние романы-утопии сравнительно мало востребованы.

Начиная с 1840-х годов в Европе появляется невероятное количество различных социалистических учений. В их числе много довольно-таки экзотических, по большей части — совершенно забытых.

Таков, например, катедер-социализм (кафедральный социализм) — термин предложил немецкий экономист Генрих Бернгард Оппенгейм (1819–1880). Члены Союза социальной политики (1872–1938) хотели вмешательства государства в экономику и постепенного перехода к государственному социализму. В числе кафедральных социалистов были такие известные деятели культуры и науки, как Адольф Вагнер и Вернер Зомбарт. Со временем Союз превратился в клуб, где либеральные профессора дискутировали с представителями промышленной буржуазии и бюрократии.

Немецкое общество социальных реформ, основанное в 1890 г. Зомбартом, было немного менее академичным. Оно предлагало провести реформы для улучшения положения рабочих, но к революциям относилось отрицательно.

В 1878 г. была основана Христианско-социальная рабочая партия, программа которой гласила: «…партия основывается на принципах христианской веры, любви к императору и отечеству. <…> Партия стремится к мирной организации рабочих для того, чтобы совместно с другими факторами государственной жизни проложить путь действительным практическим реформам». В реальности эти самые «практические реформы» полностью совпадали с тем, что предлагали социал-демократы.

Христианский социализм исходил из того, что христианство указывает путь не только к личному спасению, но и к благодатному социально-экономическому строю. И вообще Христос — первый социалист.

Очень быстро в рядах христианских социалистов выросло «правое» крыло под руководством пастора Адольфа Штёккера (1835–1909). С 1874 г. он стал священником при германском императорском дворе. В середине 1870-х гг. начал выступать на митингах с речами, в которых утверждал, что в Библии содержатся призывы к социальному равенству и поэтому «социалисты вовсе не должны быть в политическом отношении радикалами, а в религиозном — атеистами». Штёккер — один из основателей Христианско-социальной партии. Ни один ее депутат не прошел в рейхстаг, социалисты оставались маргиналами.

Вскоре в статьях и выступлениях Штёккер взялся утверждать, что евреи опасны немецкому государству, поскольку исповедуют враждебную христианству религию. Он полагал, будто евреи хотят «захватить в свои руки богатства нашего народа и с помощью продажной прессы подорвать благосостояние страны».

Эта пропаганда имела намного больший успех. В 1879 г. Штёккера избрали в парламент Пруссии, а в 1881 г. — в рейхстаг. Здесь сложилась целая фракция Христианско-социальной партии.

Причин, по которым в Германии социал-христианское течение стало антисемитским, две:

1) Уравнивание в правах евреев с христианами в Германии было проведено Наполеоном в годы оккупации (1805–1813). Дело к тому и шло, так что после изгнания французов евреям очень быстро дали единые с христианами гражданские права. Тем не менее получалось, что евреи — своего рода агентура внешнего врага. В условиях, когда они начали играть исключительную роль в экономике и политике, обвинение становилось политически заостренным и опасным. Германский антисемитизм превращался в фактор реальной политики.

2) Национализм — часть социализма в любой стране. Вопрос, какое место он занимает в социалистическом движении и в политической жизни государства в целом.

Франция и тем более Британия — страны, начавшие модернизацию. Германия — страна «догоняющей модернизации». Для Франции и Британии естественно считать себя настолько сильными и вырвавшимися вперед, что идеи национального объединения и национальной обороны против какого-то внутреннего или внешнего врага не актуальны. Образ злого китайца Фу Манчи — чисто теоретическая спекуляция, на уровне писаний Мора про золотые унитазы или превращения вод Мирового океана в лимонад по Фурье. Но творения социалистов на каком-то этапе перестали быть пустой болтовней и стали фактором политики Точно так же и образ внешнего врага, идея сплочения нации может стать политической идеей. В Германии это и произошло. Немцы боялись конкуренции французов и англичан и хотели сплочения против них.

В Британии антисемитские лозунги для политиков любого направления не характерны — потому что антисемитизм вообще не актуален. Немцы XIX века мотивированно боялись конкуренции более интеллектуальных, более активных и лучше адаптированных к рынку евреев. Потому вместо далекого и неактуального китайца Фу Манчи появился образ более чем реального еврея, которому в реальной жизни приписывались такие же гадости, что и Фу Манчи в фантастических романах и в кинофильмах.

А в социализме появилось и быстро росло национально-социалистическое направление.

В 1882 г. в Дрездене состоялся первый международный Антисемитский конгресс, который утвердил в качестве программного документа восемь тезисов Штёккера. В них говорилось, что необходимо создать международный антисемитский союз для борьбы с «господством евреев»; что эмансипация евреев должна быть отменена как противоречащая самому существу христианских идей; евреям следует запретить занимать любые руководящие посты и преподавать в христианских учебных заведениях. «Торжество евреев» объяснялось ослаблением «христианского духа в христианских народах». Одним из идеологов антисемитизма стал социалист Карл Евгений Дюринг^{92} (1833–1921). Одновременно Антисемитский конгресс требовал многих реформ в интересах рабочих, в том числе их социальной защищенности.

Сам Штёккер обижался, когда его называли антисемитом, и решительно выступал против расовой теории. Он заявлял, что является противником мнения о «наследственной предрасположенности» евреев ко вражде с христианами. Но и он требовал от евреев отойти от их традиционных занятий ко всем отраслям экономики «включая тяжелую физическую работу», а также перестать влиять на общественное мнение через журналистику. Он предлагал отменить право залога земли, пересмотреть систему ссуд в пользу заемщиков, уменьшить количество евреев-судей, удалить евреев-учителей из немецких школ.

Из-за этого в 1889 г.: противники Штёккера основали Германскую партию реформ, сторонники — Немецкую социально-антисемитскую партию. Германская партия реформ тоже требовала радикальных экономических преобразований. И — одновременно — более решительной борьбы с евреями, в том числе и путем организации погромов, настаивая на расовом обосновании антисемитизма. Сам Штёккер сошел с политической арены, поскольку вступил в конфликт с Бисмарком. Оказалось, что новый император, Вильгельм II (1888–1918) не разделяет его взглядов и поддерживает Бисмарка. В 1891 г. Штёккер вынужден подать в отставку с поста придворного священника. На выборах в рейхстаг в 1893 г. были избраны только трое представителей Германской социально-антисемитской партии, а вот Германская партия реформ провела в рейхстаг тринадцать своих представителей. Расизм, как видите, вовсе не препятствует социализму, а порой вполне гармонично с ним сочетается.

В 1896 г., оставаясь сторонником реформ и изменения статуса рабочих, пастор и политический деятель Фридрих Науман (1860–1919) откололся от христианских социалистов и основал «Национал-социальный союз» — фактически предтечу национальных социалистов.

А ведь разновидностей социализма было гораздо больше!

Сторонники феодального или консервативного социализма критиковали капитализм и видели выход в возвращении к феодально-патриархальным отношениям, общине и коллективизму.

К 1840-м годам община в Европе сохранялась разве что в Черногории да в горах острова Корсика. Общество, где король опирался бы не на дворянство и верхушку города, а непосредственно на крестьянство, существовало разве что в Норвегии и у южных славян. Поэтому феодальные социалисты — такие же революционеры и утописты, как все другие. Под своими консервативными лозунгами они предлагают строить общество, которого никогда не существовало.

В середине 1870-х годов в Германии возник так называемый государственный социализм. Он с самого начала приобрел чисто консервативную окраску, в чем его сходство с феодальным социализмом. Но тут на место крестьян встают рабочие — это с ними должен дружить монарх! Пусть монархия законодательно охраняет «четвертое сословие» — рабочих — путем социальных реформ. Тогда буржуазия будет знать свое место, а монархия сможет опереться на рабочий класс и очень окрепнет.

Этический социализм обосновывал социалистический идеал, исходя из нравственных принципов. Его сторонники утверждали, что переход к социализму должен осуществляться путем нравственной эволюции человечества. Они были убеждены, что «идеи социализма» органически присущи людям.

Во Франции в начале XIX века большинство революционеров составляли неоякобинцы. Они хотели «довести до конца» революцию 1789–1793 гг., но идеалом было не искусственное общество утопистов, а беспредельное расширение демократии. Видный неоякобинец Луи-Шарль Делеклюз (1809–1871) писал: «Социализм — не что иное, как республика в действии». Неоякобинцы не хотели ни обобществления собственности, ни жизни в фаланстерах и иных общинах. Революция — во имя демократии.

К концу XIX века большинство французских социалистов были сторонниками Луи Огюста Бланки (1805–1881).

Он родился в семье чиновника и по окончании гимназии преподавал в коммерческом училище, сотрудничая одновременно в газете «Курьер». Однако, будучи по убеждениям и по натуре клиническим революционером, уже в 1824 г. (т. е. в 19 лет) присоединился к обществу карбонариев, целью которого было объединение Италии. Напомню, что Франция поддерживала идеи объединения Италии. Пока что Бланки — почти не крамольник.

В 1827 г. он участвует в вооруженных выступлениях против решения правительства Франции выделить субсидию в миллиард франков для эмигрантов-аристократов, у которых в 1793 г. отняли имения и вообще всю собственность. В ходе боев на баррикадах он ранен пулей в шею.

В 1830 г. Бланки участвует в Июльской революции, заставившей сменить не только короля (Карла Х на Луи-Филиппа I), но и ввести более демократический строй. Сам же Бланки описывал революцию так: «В те дни, когда мы, опьяненные и оглушенные своей победой, с сердцем, переполненным счастьем, блуждали с ружьем на плече по разрытым мостовым улиц, по их баррикадам, мечтая о том, как побледнеют короли и как обрадуются народы, когда до их ушей долетит далекий шум нашей „Марсельезы“…»^{93}

Как видно, программа не демократизации общества, а радикальных преобразований. И очень, очень романтическое отношение ко всему происходящему. В редакции «буржуазной» газеты Бланки стучал в пол прикладом и кричал: «Смерть реакционерам!».

И после революции Бланки беспрерывно протестует. Он организует манифестацию студентов Сор бонны. Лионские ткачи ведут уличные бои с Национальной гвардией, убито, по разным данным, от восьмисот до двух-трех тысяч человек с обеих сторон. Бланки весело участвует в событиях.

За подстрекательство ко свержению правительства и создание революционного «Общества друзей народа» Бланки приговаривается к году тюрьмы и 200 франкам штрафа. По выходе из тюрьмы он опять арестовывается — за создание незаконных вооруженных сил и изготовление пороха. В 1836 г. получает два года тюрьмы и платит 3000 франков штрафа. В тюрьме он проводит восемь месяцев — вплоть до амнистии 1837 г., после чего следует ссылка.

Не успев выйти на свободу, Бланки создает организацию революционеров-заговорщиков — «Общество времен года». 12 мая 1839 г. это общество в составе 850 человек пытается захватить власть в Париже, овладевает ратушей. Бланки надеется на массовое восстание… Но никто не поддерживает кучку заговорщиков. Он бежит от правительственных войск. Его арестовывают только через полгода нелегальной жизни и вместе с другими лидерами организации приговаривают к смертной казни, замененной пожизненным заключением в замке Сен-Мишель. В тюрьме он заболевает, врачи признают болезнь Бланки неизлечимой, в связи с чем его переводят в госпиталь.

В январе 1844 г. Бланки был помилован, совсем как на карикатуре Гюстава Доре: «Этого можно выпустить на свободу: он уже не опасен». На карикатуре врач говорит это тюремщику у постели смертельно больного революционера, закованного в кандалы. Бланки отказывается от освобождения: он болен, ему некуда идти и нечего есть.

Но едва грянула революция 1848 г., он тут же выходит на свободу и прибывает в Париж. Там он основывает Центральное Республиканское Общество (ЦРО), объединяя революционеров всех мастей. Днем Бланки лихорадочно посещает рабочие предместья, агитируя за революцию, вечером пропагандирует то же самое в ЦРО. Там против Бланки выступает человек, с которым он организовывал «Общество времен года» — Барбес. Он сообщает, что Бланки давал показания полиции против партийных друзей. Правда ли это, неизвестно до сих пор: Бланки категорически отрицал двурушничество и обвинял Барбеса в сотрудничестве с полицией, многоженстве и вранье. «Полемика» на таком уровне продолжалась несколько месяцев.

15 мая 1848 г. Бланки, после демонстрации, во главе вооруженного отряда и возбужденных демонстрантов, врывается в Национальное собрание. С трибуны он обращается к народу и депутатам, требуя революции, демократии… Хорошо хоть, на этот раз не прокапывания каналов на Северный полюс и обобществления женщин. Никто его не поддерживает — ни депутатам, ни «народным массам» он не нужен. Бланки приговаривают к десяти годам тюрьмы, которые он отбывает в Бель-Иле. И в самой тюрьме, и в газетах продолжается борьба между сторонниками Бланки и Барбеса: выясняют, кто тут предатель, а кто истинный сын трудового народа.

Бланки безуспешно пытается бежать в 1853 г. Его амнистируют в 1859-м.

Вскоре он основывает тайную типографию, где печатает листовку против империи Наполеона III, за что в 1861 г. вновь арестован и приговорен к четырем годам тюрьмы.

В 1865 г. он бежит в Брюссель, где живет очень скромно на подачки сторонников и ведет переписку с другими революционерами. В 1866 г. он участвует в первом Конгрессе Интернационала. Затем опять создает новую революционную организацию.

В августе 1870 г. (идет Франко-прусская война!) Бланки с отрядом нападает на пожарные казармы — хочет отнять оружие и вооружить народ. Как и в 1839-м, и в 1848-м, никто не присоединяется к революционерам. Ему удалось бежать, но только чтобы попытаться поднять новое восстание 31 октября 1870 г. За этим последовали арест и пожизненное заключение.

Во время Парижской Коммуны 1871 г. Бланки, находившийся в тюрьме, был заочно избран членом Коммуны: бланкисты составили большинство в правительстве Коммуны, но попытки добиться у Версальского правительства его освобождения успеха не имели.

Из последнего заключения Бланки вышел только в 1879 г., в возрасте 74 лет, за два года до смерти. В общей сложности он провел в тюрьмах больше 34 лет. Последние годы он тоже вел революционную пропаганду и старался сплотить сторонников в единую партийную организацию, но популярностью уже не пользовался. О нем ходили слухи, что он носит черные перчатки, скрывая следы проказы, что глаза у него страшные, налиты желчью и кровью, что на нем — кровь десятков тысяч человек (уже не слух, а чистая правда).

К концу жизни Бланки полагал, что «…любой прогресс есть победа коммунизма, любой регресс есть его поражение, развитие коммунизма совпадает с развитием цивилизации. <…> Все улучшения налоговой системы, налог на табак и алкоголь, который пришел на смену феодальным налогам, почта — все эти меры есть коммунизм. Промышленные компании, торговые общества, страхования всех видов, армия, образовательные институты, тюрьма и казармы — все это коммунизм, детский, грубый но необходимый».

Получается, что прогресс — это и есть коммунизм.

Там же: «Коммунизму вменяется в вину то, что он жертвует индивидуумом; ему также вменяется отрицание свободы. Конечно же, если он родится прежде своего времени, этот безобразный ублюдок заставит нас убежать как можно скорее, и мы будем сожалеть об его рождении. Но если это сын науки, кто посмеет замахнуться на сына такой матери?»

В общем, подавлять свободу можно и нужно — лишь бы на научной основе и вовремя.

Отказ от демократии? Но «разве олигархия не называет себя демократией?». Вот-вот — и от демократии отказаться вполне можно, лишь бы был коммунизм.

С одной стороны, коммунизм — дитя просвещения. «Это последнее слово в общественной организации не будет сказано, пока большинство людей остаются невежественными. Скорее Луна упадет на Землю, чем коммунизм победит без своего необходимого элемента — просвещения. Для нас также тяжело дышать без кислорода, как для этой системы существовать без образования, которое есть его атмосфера и гид. Между просвещением и коммунизмом такая близкая связь, что одно не может сделать шаг без другого. В истории человечества они всегда идут вместе, в одной шеренге…»^{94}

С другой стороны, коммунизм не настанет без активной революционной организации. «Главная причина провала прошлых восстаний — в отсутствии организованности среди рабочих, в отсутствии признанных вождей и дисциплины. В результате каждый отряд действовал сам по себе, изолированно».^{95}

Значит, надо сплотиться, создать железную организацию, изучать военное дело, действовать вместе. Захватив власть, необходимо разоружить контрреволюционные классы, вооружить пролетариат и создать диктатуру пролетариата. А там уже и упразднять эксплуатацию, национализировать всю крупную собственность, а мелких собственников гнать в кооперативы.

Судьба бланкизма такова, что в СССР о ней предпочитали не распространяться. По мнению самих французов, «Бланки же, в свою очередь, можно считать отцом-основателем как фашизма, так и ленинизма». Ведь в 1890-е годы «произошел раскол среди французских бланкистов. Одна часть пришла к „протофашизму“, а другая предпочла „демократический социализм“».^{96} Сторонник и продолжатель Бланки, Эдм Мари Гюстав Тридон (1841–1871), был радикальным социалистом и революционером, а одновременно — мистиком неоязыческого толка, убежденным французским националистом… Бланкисты «боролись с религиозными предрассудками», а одновременно хотели вернуться к древним индоевропейским ритуалам. Например, они настаивали на кремации трупов: и вопреки учению церкви, назло «попам», и ближе к «арийским предкам».

Когда крайний националист и военный министр генерал Жорж Буланже (1837–1891) предлагал разогнать парламент и начать войну с Германией, его поддержала часть бланкистов.

В таких организациях, как «Аксьон Франсез» или «кружок Прудона», активно сотрудничали бланкисты, другие социал-демократы, анархисты, националисты. В середине двадцатых годов XX в. участник этих организаций Жорж Валуа создал первую французскую фашистскую организацию — «Фасции».

Что это доказывает? Ничего… Кроме того, что социализм и во Франции частенько становился национальным, приобретал мистический и расистский душок. Национал-социализм — одна из разновидностей социализма, а фашизм прямо вышел из социализма. В этом тоже нет ничего нового.

Глава 3. Анархисты множества толков

Теоретики анархизма считают своим предшественником англичанина Уильяма Годвина (1756–1836). Он не пользовался термином анархизм, но 1793 г. опубликовал труд «Исследование политической справедливости и ее влияния на общественную нравственность», где выступил первым теоретиком социализма без правительства, то есть анархизма.

Второй отец-основатель анархизма — Иоганн Каспар Шмидт (1806–1856), который в 1844 г. под псевдонимом Макс Штирнер опубликовал книгу «Единственный и его собственность». Штирнер считал, что единственный ограничитель прав человека — это его сила, ограничиваемая силой других: «Дети не имеют права на совершеннолетие, потому что они несовершеннолетние: то есть потому что они дети. Народы, не добившиеся полноправия, не имеют права на полноправие; выйдя из состояния бесправия, они приобретают права на полноправие. Другими словами: то, чем ты в силах стать, на то ты имеешь право. Все права и все полномочия я черпаю в самом себе. Я имею право на все, что могу осилить. Я имею право низвергнуть Зевса, Иегову, Бога и т. д., если могу это сделать, если же не могу, то эти боги всегда останутся относительно меня правыми и сильными, я же должен буду преклониться перед их правом и силой в бессильном „страхе Божием“, должен буду соблюдать их заповеди и считать себя правым во всем, что ни совершу согласно их праву, как русская пограничная стража считает себя вправе застрелить убегающих от нее подозрительных людей, действуя по приказу „высшего начальства“, то есть убивая „по праву“. Я же сам даю себе право убивать, пока сам того не воспрещу себе, пока сам не буду избегать убийства, не буду бояться его как „нарушения права“. Подобная мысль проводится в стихотворении Шамиссо „Долина убийств“, где седой убийца, краснокожий, вызывает благоговейное чувство у европейца, у которого убил товарищей. Я только на то не имею право, чего я не делаю вполне свободно и сознательно, то есть на то, на что я сам себя не уполномочиваю».^{97}

Сказано по-немецки многословно, но вполне внятно.

Штирнер — предтеча и анархистов, и нацистов. Он исходил из права силы и выступал защитником собственности, приобретенной физической силой, властью, но не моральным правом. Нечто подобное позже будет утверждать Ницше, впоследствии обожествленный национал-социалистами.

Анархизм справедливо считают «социализмом без власти». Анархисты считают своими тех, кто признает семь базовых принципов: отсутствие государственной власти; свобода от принуждения; свобода ассоциаций; взаимопомощь; разнообразие; равенство; братство.

В 1840-е годы многие социалисты ставили вопрос об уничтожении (или отмирании) государства не только в будущем, но и уже в настоящем. Ведь государство — аппарат насилия и подавления. Эксплуатация, господство, подчинение и государство — явления одного порядка. Уничтожить!

В Германии анархизм прижился слабо, Штирнера быстро забыли. А вот француза Пьера Жозефа Прудона (1809–1865) порой называют «отцом анархизма».

Он был одним из немногих вождей социалистического движения XIX века, которые не вышли из господствующего класса. Сын крестьянина (по другим версиям, рабочего и даже пивовара) из-под Безансона, он учился и местной средней школе, а в девятнадцать лет поступил корректором в городскую типографию. Там-то в 1837 г. Прудон и опубликовал первый опус — брошюру «Опыт всеобщей грамматики», в результате чего на следующий год получил стипендию Безансонской академии, которой едва не лишился после публикации трактата «Что такое собственность?».

Он провел жизнь в тяжелом труде и крайней бедности. А. И. Герцен называл его «действительным главой революционного принципа во Франции» и «одним из величайших мыслителей нашего века». Он провел жизнь в тяжелом труде и крайней бедности. А. И. Герцен называл его «действительным главой революционного принципа во Франции» и «одним из величайших мыслителей нашего века».

Прудон называл себя анархистом и разработал основы этого учения. Он написал множество книг и статей, из которых наиболее известны «Что такое собственность?» (1840), «Система экономических противоречий, или Философия нищеты» (1846), «Исповедь революционера» (1849) и «О политической способности рабочих классов» (1865). Ученый и публицист, издатель газет и депутат Национального собрания, участник революции 1848 г., он вынужден был провести свои последние годы в эмиграции.

Штирнер и Голдвин теоретизировали. Прудон тоже. Например, заявлял: «Мы овладеваем знанием, несмотря на Бога. Мы овладеваем обществом помимо Бога. Каждый шаг вперед это победа, которой мы одолеваем Божество». Прудон восклицает: «Бог — это глупость и трусость! Бог — лицемерие и фальшь! Бог — это тирания и нищета! Бог — это зло! Я клянусь, Бог, подняв к небу руку, что Ты не что иное, как плач моего разума, жезл моей совести».

В этом к Прудону был очень близок Михаил Бакунин (1814–1876), для которого дьявол был первым вольнодумцем и спасителем мира. Дьявол освободил Адама от власти скверного Бога. Теперь пусть освобождает все человечество! «В этой революции нам придется разбудить дьявола, чтобы возбудить самые низкие страсти».^{98}

У Прудона это звучало так: «… я поклялся и останусь верен своему разрушительному делу, буду искать истину на развалинах старого строя. Я ненавижу половинчатую работу… Надо развенчать таинства святая святых несправедливости, разбить скрижали старого завета и бросить все предметы старого культа на съедение свиньям».^{99} Но Прудон не только дружил с дьяволом, он еще объяснял, что такое анархизм и как хорошо быть анархистом. В нашумевшей брошюре «Что такое собственность?» есть воистину крылатая фраза: «Собственность — это кража».

На опыте революции 1848 г. Прудон сделал вывод: революция несовместима с государством. Социалисты хотят захватить власть и использовать ее как инструмент преобразований. Но это ведь тоже насилие! А насилие ведет к победе реакции и к поражению революции. Насилие — это всегда только плохо. Революционная диктатура ничем не лучше буржуазной республики или империи Наполеона.

Никто последовательнее Прудона не отрицал самую идею собственности. Никто яростнее него не обрушивался на идею любой вообще власти. Никакой власти не нужно! Каждый человек свободен ото всего на свете и свободно договаривается с другим о правилах общежития и об обмене своего труда и его плодов на плоды трудов другого человека.

Некоторую слабость этой идеи Прудон, похоже, чувствовал. Незадолго до смерти, в 1865 г., он создал более или менее стройное учение о «мутуализме» — каком-то очень сложном обмене взаимными услуга ми и товарами с помощью кредитных квитанций. Чем эти «квитанции» будут отличаться от денег, Прудон не объяснял, да и вряд ли мог бы.

Как и все революционеры, он хорошо мог рассказать, против чего выступает. А вот за что борется — оставалось как-то не очень ясно. Он говорил: «Я не предлагаю никакой системы; я требую уничтожения привилегий и рабства, я хочу равноправия… Предоставляю другим дисциплинировать мир».

Вот сторонником «свободной любви» Прудон не был, он выступал против женской эмансипации и пропагандировал идею вечного и неискоренимого неравенства полов.

Огромную роль в развитии идей анархизма сыграли два россиянина: Михаил Бакунин и «князь-бунтовщик», Петр Алексеевич Кропоткин (1842–1921). Последний высоко ценил женщин и восхищался девушками, которых «родители заставляли быть куклой в кукольном домике и по расчету выйти замуж, а они предпочитали лучше оставить свои наряды и уйти из дома с целью добиться личной независимости».^{100}

Кропоткин — князь из рода Рюриковичей, сын генерал-майора, владевшего более чем тремя тысячами душ. По материнской линии — внук героя Отечественной войны 1812 года Николая Семеновича Сулимы. Он окончил 1-ю Московскую гимназию, Пажеский корпус, добровольно выбрал службу в Сибири и служил в Амурском казачьем войске. Он и его брат Константин ушли со службы, чтобы не участвовать в подавлении восстания польских ссыльных в Забайкалье.

Участвовал в экспедициях в Восточной Сибири и Маньчжурии в бассейне Амура, Ингоды, Шилки, Уссури.

Выдающийся геолог, разработавший теорию оледенений и введший в науку термин «вечная мерзлота». Крупная личность, привлекавшая внимание на всех митингах и собраниях.

Петр Алексеевич и в анархизме заявил себя очень определенно.

21 марта 1874 г. 31-летний Петр Кропоткин сделал сенсационный доклад в Географическом обществе о существовании в недалеком прошлом ледниковой эпохи. А на следующий день он был арестован за принадлежность к тайному революционному кружку и заключен в Петропавловскую крепость.

Значимость сделанного Кропоткиным в науке была столь велика, что ему, по личному распоряжению Александра II, были предоставлены перо, бумага и возможность работать в тюрьме. Здесь он написал «Исследования о ледниковом периоде», заложившие основы ледниковой теории — одной из важнейших в науках о Земле.

Условия тюремного заключения и напряженный умственный труд подорвали здоровье Кропоткина. С признаками цинги он был переведен в тюремный госпиталь, откуда летом 1876 г. при помощи С. М. Степняка-Кравчинского бежал: вышел за ворота и впрыгнул в пролетку. Рысак Варвар считался самым быстрым жеребцом Российской империи; во всяком случае, пролетку не догнали, а Кропоткин вскоре покинул Россию.

В Европе он жил то в Швейцарии, то в Бельгии, то во Франции. Не раз арестовывался и ссылался, поспешно переезжал и бежал. Так и состарился, но принципами не поступался. В 1917 г. отказался от должности министра в правительстве Керенского: сказал, что считает «ремесло чистильщика сапог более честным и полезным». Он также отказался от ежегодной пенсии в 10 000 рублей, предложенной ему Временным правительством.^{101}

П. А. Кропоткин был разочарован Февральской революцией — она явно не несла того, чему он учил всю свою долгую жизнь. Не понравились ему и русские анархисты, среди которых был и Нестор Махно. Блестяще образованный князь, писавший на нескольких языках, счел посетителей «грубыми развязными молодыми людьми, принявшими за основу принцип вседозволенности». Действительно, вклад Махно в революционную теорию хорошо показывают его собственные стихи:

Этот куплет Нестор Махно сочинил лично и пел его вместе с другими словами из своей любимой песни «Любо братцы, любо…».

Теоретик «безгосударственного коммунизма», П. А. Кропоткин пытался подвести под анархизм какую-либо научную основу. Для него анархия была своего рода философией истории. Ведь государство — только один из способов человеческого общежития! Будущее виделось ему как вольная и «безначальная» общность самоуправляющихся общин, территорий, городов.

Совсем не такова была практика жуткого террористического государства Махно.

Странно, что господин Веллер в своей книге пишет про встречу Махно с отцом-основателем анархизма, но не упоминает, какое негативное впечатление тот произвел на «князя-бунтовщика».^{102}

Михаил Александрович Бакунин (1814–1876) — тоже из дворян, один из десяти детей тверского помещика А. М. Бакунина. Отвратительный характер и патологическую неуживчивость отмечали в нем с подростковых лет. По окончании Петербургского артиллерийского училища он был произведен в прапорщики и оставлен в офицерских классах, но в июне 1834 г. отчислен с первого офицерского курса за нерадивость и дерзость, допущенную в отношении главноуправляющего Артиллерийским и Инженерным училищами Ивана Онуфриевича Сухозанета.

Служил в Гродненской губернии, затем ударился в политику, взял взаймы 2000 рублей у Герцена и тут же поссорился с ним, а с другим революционером, Катковым, учинил публичную драку.

9 октября 1842 г. Бакунина писал брату Николаю: «Я не гожусь теперешней России, я испорчен для нее, а здесь я чувствую, что я хочу еще жить, я могу здесь действовать, во мне еще много юности и энергии для Европы». Но и в Европе он постоянно то ссорился с Марксом, то переводил на русский язык его «Манифест коммунистической партии» (1869).

В 1847 г. на банкете, устроенном в Париже в честь участников Польского восстания 1830–1831 гг., Бакунин произнес речь с резкими нападками на русское правительство. Об этом становится известно правительству России, и вскоре по требованию русского посла в Париже его выслали из Франции. Он провел несколько месяцев в Брюсселе, но едва во Франции вспыхнула февральская революция 1848 г., тотчас вернулся в Париж и принялся за организацию рабочих. Его энергия показалась опасной даже членам временного правительства, и они поспешили удалить его из Парижа, дав поручение в Германию и славянские земли.

Это было не слишком удачно, потому что Михаил Александрович жаждал сплочения славян в единое государство, отрыва их от Австрии и Пруссии. Эти идеи он развивал в статье «Основы славянской политики», напечатанной по-польски и по-немецки. В июне 1848 г. Бакунин принял активное участие в Пражском восстании. Первоначально он прибыл на Пражский славянский съезд… А тут восстание! Как же не поучаствовать? После подавления восстания в Праге он бежал в Германию, но конечно же, не угомонился — издал по-немецки «Воззвание к славянам», призывая к «учреждению всеобщей федерации европейских республик».

В мае 1849 года он сделался одним из руководителей восстания в Дрездене, а после его подавления бежал в Хемниц. Там его арестовали, саксонский суд приговорил Бакунина к смерти. Он отказался подписать просьбу к королю о помиловании, но смертная казнь все же была заменена пожизненным заключением.

Вскоре, однако, саксонское правительство выдало его Австрии, где в 1851 г. Бакунин был вторично осужден на смертную казнь — за участие в Пражском восстании. Но и на этот раз смерть заменили пожизненным заключением.

В этом же 1851 г. он был выдан царскому правительству России, после чего отбывал заключение в Алексеевском равелине Петропавловской (1851–1854) и Шлиссельбургской крепостях (1854–1857).

Николай I просит Бакунина: напиши о своих взглядах. Для чего мутишь воду во всей Европе? Тот пишет «Исповедь», довольно откровенно излагая свое понимание революционного движения.^{103} Из этой «исповеди» легко понять, против чего борются революционеры, но совершенно невозможно постичь, чего, собственно, им надо.

Осенью 1861 г. Бакунин бежит из Сибири через Японию и Америку в Англию. В Лондоне Герцен принимает его в состав издателей «Колокола». С Герценом он тоже ссорится несколько раз.

В конце 1862 г. он выпустил брошюру «Народное Дело. Романов, Пугачев или Пестель?», где писал, что Александр II не понял своего назначения и губит дело своей династии. Бакунин утверждал, что если бы царь искренне решился сделаться «земским царем», созвал земский собор и принял программу «Земли и Воли», то передовые русские люди и русский народ охотнее всего пошли бы именно за ним, а не за Пугачевым и Пестелем.^{104} Эту брошюру часто считают началом народничества.

1862–1863 гг. Бушует новое польское восстание — неужто остаться в стороне? 24 февраля 1863 г. Бакунин приехал в Стокгольм для подготовки польского десанта в районе Паланги. Десант оказался неудачен — не привел к большим разрушениям и потерям. Но Бакунин в этом не виноват, он сделал все, что мог.

В 1872–1876 гг. Бакунин жил в Лугано и Локарно. Хотя один из его итальянских последователей, Карло Кафиеро, купил для него небольшую виллу, а братья выделили ему к этому времени часть наследственного имущества, жил он как всегда — в большой нужде.

За четыре года Бакунин организовал до десяти попыток восстаний в Италии. Били его неоднократно, что даже как-то негуманно: все-таки он разменял шестой десяток. Из Болоньи Бакунин бежал от итальянских жандармов, зарывшись в воз сена. Но ис кали его и крестьяне: им совершенно не нравилась пропаганда «коммунистической анархии».

Завершилась эта бурная и никчемная жизнь толстой книгой «Государственность и анархия. Борьба двух партий в интернациональном обществе рабочих» (1874). Здесь Бакунин утверждал, что в современном мире есть два главных, борющихся между собою течения: государственное, реакционное и социал-революционное, анархическое. К реакционному он причисляет равным образом и королей, и вообще монархистов, и Бисмарка, и Карла Маркса, и социал-демократа Лассаля. Всех, кто «за государство».

Вторая навязчивая идея — что борьба с германизмом является главной задачей для всех славянских и романских народов. Но успешно бороться с немцами путем создания даже самых могущественных государств невозможно: ведь немцы, благодаря их государственным талантам и природной способности к политической дисциплине, всегда создадут государство могущественнее.

Единственной силой, способной бороться с чудовищными поработителями славян, Бакунин считал социальную революцию. Она разрушит исторические централизованные государства, заменив свободной, не признающей писаного закона федерацией коммунистических. Такую федерацию немцы никогда не завоюют, нет!

В Европе Бакунин признан одним из теоретиков анархизма, в России среди русских революционеров-народников начала семидесятых годов XIX века бакунисты стали одной из самых многочисленных групп.

Глава 4. Коммунистическая утопия

Само слово «коммунизм» происходит от «коммуна», то есть административно-территориальная единица, имеющая некоторые права самоуправления.

Долгое время между социалистами и коммунистами не было разницы — фактически это были два названия одного и того же.

Но в 1840-е годы появилось движение, которое четко заявило, что они — коммунисты, и единственно последовательные революционеры. А социалисты — их предшественники. Автором такой трактовки термина был Карл Генрих Маркс (1818–1883). С ним следует познакомиться поближе.

В СССР полагалось считать, что Маркс — выдающийся философ, экономист, историк, политический деятель, затмевающий собой Коперника и Дарвина. Что он — основоположник в философии — диалектического и исторического материализма, в экономике — теории прибавочной стоимости, в политике — теории классовой борьбы. Что его учения в этих областях знания послужили основой коммунистического и социалистического движения и получили название «марксизм».

Про марксизм поговорим отдельно, сам же великий теоретик был третьим ребенком в семье трирского адвоката. Родился он еще в семье иудаиста, но в 1824 г. его отец, Генрих Маркс, урожденный Гиршль Мордехай Маркс, принял протестантизм. Дед Карла Маркса, Леви бен Шмуэль Маркс, был раввином. Брат отца Карла Маркса, Самуил Маркс — тоже.

А выкрещенный в шестилетнем возрасте Карл тем временем с трудом окончил гимназию. Подростком был религиозен, но вскоре встал на путь мистического бунта, и прославился хулиганством и буйными выходками. Гуляка, кутила и драчун, он регулярно участвовал в массовых потасовках, бил уличные фонари. После того, как веселая компания стала швырять булыжниками в окна домов, только слезные просьбы Генриха Маркса и личное знакомство с судьей спасло Карла Маркса от тюрьмы.

В 1835 г. Маркс учится сначала в Бонне, потом в Берлине. Изучал юриспруденцию, потом историю и философию… Высшее образование он завершил своеобразно: представил в Йенский университет диссертацию на степень доктора философии.

В 1836 г. Маркс обручился с баронессой Женни фон Вестфален, но по причине полнейшего безденежья жениться на ней смог лишь тринадцать лет спустя. Странно: отец ведь высылал ему деньги — до 700 марок ежегодно. Но весной 1938 г. Маркс отказался приехать к умиравшему отцу — даже на похороны. С этого времени деньги на жизнь высылали то мама, то дядя.

С апреля 1842 г. Маркс начал сотрудничать в оппозиционной «Рейнской газете» и быстро стал в ней журналистом, потом дорос до редактора. Он так открыто критиковал правительство, что многие его статьи были запрещены, другие жестко исправлены цензором. Через год Маркс уже открыто призывал к свержению правительства. Сначала ему пришлось уйти с поста редактора, потом (в марте 1843 г.) газету закрыли.

После многочисленных приездов в Лондон, весной 1847 г. Маркс и Энгельс примкнули к созданному немецкими эмигрантами в Англии тайному пропагандистскому обществу Лига справедливых. Кроме пропаганды революции, члены общества практиковали какие-то магические ритуалы, о которых почти ничего не известно. Во всяком случае, духов они вызывали, это точно.

Еще на материке, в Брюсселе, Маркс начал организовывать международную сеть комитетов для связи между немецкими, французскими и английскими коммунистами и социалистами, для обмена информацией и координацией действий. Теперь этот опыт особенно пригодился.

В июне 1847 г. на 1-м конгрессе Лиги она была полностью преобразована. На ее основе была образована новая организация — международный Союз коммунистов, в котором могли состоять единомышленники из всех народов.

Прежний девиз союза «Все люди братья» был заменен выдвинутым Марксом и Энгельсом призывом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Конгресс исключил из Союза коммунистов сторонников Вейтлинга, Бланки и вообще всех, кто не признавал учения Маркса.

Основные опорные пункты Союз коммунистов находились в Лондоне, Париже, Брюсселе, Швейцарии; около 30 общин (низовых организаций) имелось в Германии — на нелегальном положении.

На 2-й конгресс 29 ноября — 8 декабря 1847 г. в Лондон съехались до 40 делегатов из Германии, Франции, Бельгии, Великобритании, Швейцарии, Польши. Конгресс изменил первую статью устава. Ранее она гласила: «Целью союза является раскрепощение человечества путем распространения теории общности имущества и возможно скорейшего ее практического претворения в жизнь». Теперь была принята другая формулировка: «Целью Союза является: свержение буржуазии, господство пролетариата, уничтожение старого, основанного на антагонизме классов буржуазного общества и основание нового общества, без классов и без частной собственности».^{105}

2-й конгресс Союза поручил Марксу и Энгельсу составить программу Союза. Ею стал знаменитый «Манифест коммунистической партии», опубликованный 21 февраля 1848 г. — одна из самых опасных книг за всю историю человечества.

Только высохла типографская краска на «Манифесте…», как началась революция 1848 г. Маркс тут же едет в Париж, потом в Кельн, где издает «Новую рейнскую газету». Он призывает к революции, к установлению демократии, войне с реакционной Россией, а одновременно к войне Австрии против восставшей Венгрии — это при том, что русские войска громят венгров на стороне Австрии. Он ругает евреев, славян и другие «неисторические» народы, поносит легитимную власть во всех государствах, грозит террором, пугает обобществлением всего на свете.

Союз коммунистов ведет пропаганду по всей Германии. Коммунисты распространяют «Манифест…» и конкретизацию своих идей, написанную Марксом и Энгельсом в марте 1848 г. — «Требования коммунистической партии в Германии». Сложность была в том, что даже среди социалистов мало кто читал эти судьбоносные документы.

После поражения революции Маркс был отдан под суд. Каких только мерзостей не писал он про Пруссию и ее суды! А гуманный прусский суд лишь выслал его из Германии вместе с семьей — 16 мая 1849 г. Сначала он отправился в Париж, но и оттуда был выслан — после организованной коммунистами провокационной демонстрации 13 июня 1849 г. Тогда Маркс переехал в Лондон. Вскоре почти все члены Союза коммунистов собрались в английской столице. Сам Маркс больше никогда не покидал гостеприимной, демократической Британии. Чем же еще можно объяснить готовность, с которой Соединенное Королевство предоставляло политическое убежище всем крамольникам-социалистам? И из России, и из Франции, и из Германии? Конечно же, демократией и борьбой за права человека. Понимать политику Британии как подлую тайную борьбу с державами-конкурентами путем поддержки внутренних очагов мятежей могут только самые испорченные, гадкие люди.

Коммунисты спорят: вести ли борьбу до конца? Большинство членов ЦК Союза коммунистов за борьбу! На заседании 15 сентября 1850 г. большинство ЦК приняло решение перенести его местопребывание из Лондона в Кельн. На этот раз прусские власти действовали решительнее: арестовали коммунистов. Процесс, проходивший в Кельне с 4 октября по 12 ноября 1852 г., показал их как заговорщиков, стремившихся разрушить государство и внедрить в практику опаснейшую утопию.

И на этот раз все было очень гуманно: четверых подсудимых — Р. Даниельса, И. Клейна, И. Эрхардта, А. Якоби — суд оправдал. Ф. Фрейлиграт избежал ареста — вовремя предупрежденный, он бежал в уютный дружественный Лондон. Обвинительный приговор вынесли только семерым: Г. Беккеру, Г. Бюргерсу, Ф. Лесснеру, П. Нотюнгу, К. Отто, В. Рейфу, П. Резеру. Но никого из них не казнили: все семеро получили разные сроки заключения.

Несмотря на это, 17 ноября Союз коммунистов объявил о самороспуске. Современные коммунисты рассказывают, что предложил это мудрый Маркс. Врут. Дальнейшее существование Союза стало невозможным после разоблачений Кельнского процесса.

Сам же Маркс с 1949 г. года благоразумно не покидал Британии. Он жил там до самой смерти — разумеется, в нищете. Маркс вообще заработал в жизни не так уж много. Написаны им десятки томов, но почти ничто не приносило дохода. За статьи платили мало, потому что выходили они в маргинальных нищих газетках. Работа Маркса в серьезных изданиях всегда оказывалась эпизодической — он быстро уходил или его прогоняли. Книги микроскопическими тиражами издавались за счет приверженцев его идей. Пропагандистские брошюрки раздавались даром.

Заработанное лично Марксом вряд ли составляет больше 5 % бюджета семьи. Биографы пишут весьма аккуратно: «Маркс не только не имел необходимых средств к существованию, но и не умел распоряжаться деньгами, когда они появлялись». Называя вещи своими именами, он произвольно тратил деньги, как в голову взбредет, совершенно не думая о нуждах семьи.

Доставал же деньги Маркс занятиями не особо почтенными. Однажды его арестовали при попытке заложить фамильное серебро фон Вестфаленов — очень уж непохож на аристократа. Другие источники — подачки сторонников или наследства: в 1856 г. Марксы получили сразу три наследства от скончавшихся родственников.

«Весьма радостное событие! — писал Маркс Энгельсу 8 марта 1855 г. — Вчера нам сообщили о смерти 90-летнего дяди моей жены. Моя жена получит, приблизительно, 100 фунтов стерлингов. Могло бы быть и больше, если бы старый пес не оставил часть денег своей экономке».

Но уже 20 января 1857 г. он пишет Энгельсу: «Я полностью на мели…». Фридрих недоумевал: «Твое письмо для меня, как удар грома среди ясного неба. Я-то думал, что все, наконец, в радужном свете; ты живешь в приличной квартире… а теперь выясняется, что все под вопросом».

В мае 1864 г. Марксам завещает крупную сумму их друг Вильгельм Вольф. Уже через год Карл просит Энгельса срочно выслать денег, утверждая притом, что «легче было бы отрубить большой палец руки, чем писать» письмо о помощи. 5 августа он получает 50 фунтов, а через две недели он снова — в просителях. В год Маркс по собственным признаниям тратит 500 фунтов. При этом жене он выдает на хозяйство мизерную часть (например, 5 фунтов из 60).

С ноября 1868 г. года пятидесятилетний Маркс обретает постоянный доход — Энгельс продал свою долю в манчестерском хлопчатобумажном бизнесе и положил Марксу ежемесячную стипендию в 35 фунтов. Большая сумма, она соответствует примерно 2500–2800 долларам 2010 г. Вообще же Энгельс дал Марксу в общей сложности около 6 000 000 тогдашних франков золотом.

Куда же деваются деньги? Идеолог равенства и братства не мог вообразить существования без личного секретаря и отдыха на респектабельных курортах. К тому же великий враг капитализма регулярно играл на бирже и занимался денежными спекуляциями. Но вот незадача — его родственники все время зарабатывали деньги, а он их только терял. Именно биржевые махинации поглотили большую часть средств, полученных от Вольфа.

Сначала Маркс жил за счет Энгельса, потом за счет жены, потом опять за счет Энгельса, потом за счет любовницы, потом опять за счет Энгельса. Довольно много дал ему дядя Филипп Маркс, основатель поныне существующей фирмы «Филипс».

Из шестерых детей Женни фон Вестфален выжили трое. В 1856 г. Маркс писал Энгельсу: «Моя жена больна, моя маленькая Женни больна… я не могу вызвать врача, так как не имею денег на лечение. Восемь дней я кормил семью хлебом и картофелем…». Это было одно из многих писем о помощи. Но когда приходил очередной перевод, деньги тратились на что угодно, кроме еды и лечения.

Из трех дочерей Маркса две наложили на себя руки.

Лаура — в 66 лет покончила с собой вместе с мужем, французским коммунистом Полем Лафаргом (1842–1911). Эта пара похоронила троих детей, не сохранив ни одного. По официальной коммунистической версии, Лафарг задолго до смерти решил умереть до семидесяти лет, чтобы не жить стариком. Он оставил посмертное письмо, было опубликованное в главной коммунистической газете Франции, «Юманите», 4 декабря 1911 г. Оно заканчивается словами: «Я умираю с радостной уверенностью, что дело, которому я посвятил вот уже 45 лет, восторжествует. Да здравствует коммунизм, да здравствует международный социализм». На похоронах этой пары от имени РСДРП выступил В. И. Ленин, лично знавший Лафарга.

Элеонора покончила с собой в 42 года. Ее муж, публицист-социалист Эвелинг, в последний момент испугался, она же умерла.

Законных внуков у Маркса не было.

Правда, был еще внебрачный сын Фредерик, прижитый с экономкой Еленой Демут. Эта служанка — своего рода свадебный подарок мамы Женни фон Вестфален. Она и платила Елене Демут жалование, пока была жива.

Эта удивительная женщина вела хозяйство, и даже распределяла деньги, полученные от фон Вестфален-старшей. Временами она даже содержала Маркса и всю его семью. Женни фон Вестфален и дети считали ее близким другом. По решению дочерей Маркса, в могиле Маркса и его жены похоронена также Елена Демут.

Возможно, существовали и другие внебрачные дети. Известно, что у Маркса было много интрижек разной продолжительности. Как-то он соблазнил юную племянницу своей служанки, и та умерла от неудачного аборта.

Но история ребенка Елены Демут хорошо известна.

Официально Маркс от Фредерика отрекся. Никогда даже не пытался с ним встретиться. Мальчика отдали на воспитание в приемную семью. Тогда Энгельс официально признал себя отцом ребенка, и платил приемной семье алименты на его воспитание.

Этот мальчик вырос в Англии душевно здоровым человеком, стал механиком по ремонту машин. Умер в 1929 г. в возрасте 78 лет. Он знал, кто его родители, но общался только с официальным отцом, Энгельсом. Елена Демут после смерти Маркса хотела повидать сына — тот отказался от встречи.

У Фредерика родился сын Гарри. У Гарри — Конрад. Правнук Карла Маркса, Конрад, принял фамилию своей немецкой жены, Платтен, и в 1933 г. уехал в Германию. Он служил в гестапо и погиб на Восточном фронте в 1943 г., в возрасте 27 лет. Интересно, что сказал бы по этому поводу вождь пролетариев всего мира? И его неродная бабушка Элеонора — выступая на митингах, она любила подчеркнуть свое еврейское происхождение.

Пра-правнучка Карла Маркса родилась в 1942 г. и работает администратором в книжном магазине. Пра-праправнучка преподает в Гамбургском университете, есть и пра-пра-праправнуки.^{106}

Живя в Лондоне, Маркс занимался двумя делами: трудился в 1-м Интернационале и писал свой главный труд — «Капитал». По собственным словам, он принес в жертву «Капиталу» «здоровье, счастье и семью».

В Интернационале в течение восьми лет он был самым влиятельным членом Генерального совета. Он пропагандировал отделение Польши от Российской империи и Ирландии от Британии, призывал к сокращению рабочего дня, выступал за передачу земли в общественную собственность. Воевал с Бакуниным, которого считал агентом царской охранки.

Что до «Капитала»… При жизни Маркса опубликовали (1867) только первый том тиражом в тысячу экземпляров. Второй и третий тома «Капитала» собраны в основном Энгельсом, получившим в свое распоряжение лишь «сплошные наброски, за исключением примерно двух глав». «Рукопись, которую только я мог прочитать — и то с трудом», — напишет позднее Энгельс Августу Бебелю. Эти тома, в которых неизвестно, чьего текста больше, Маркса или Энгельса, опубликованы в 1885-м и 1894-м. Четвертый том, «Теории прибавочной стоимости», был опубликован Карлом Каутским (1854–1938) в 1902 г.

«Капитал» переведен на более чем 50 языков и переиздавался более 220 раз. В СССР за годы советской власти три тома «Капитала» были изданы 165 раз на 18 языках тиражом свыше 6 000 000 экземпляров.

Этот труд коммунисты тоже называют «гениальным». Однако трудно даже представить книгу более скверно написанную и нелепую. Ее невероятное многословие Герберт Уэллс сравнивал с бородой Карла Маркса — такой же избыточной, клочковатой и неаккуратной.

Фактологических ошибок в первом томе капитала автор сих строк нашел полсотни на первых двух страницах, после чего считать ошибки и читать книгу перестал.

Смысловые ошибки. Среди всего прочего, Маркс уверял, что капитализм совершенно безличен, от хозяина предприятия ничего не зависит. Основал он производство — и с тех пор получает саму собой появляющуюся «прибавочную стоимость». Это совершенно несправедливая плата за труд, который перестал выполняться.^{107}

Любой, кто хоть когда-то занимался бизнесом, прекрасно знает: от личности владельца предприятия зависит, по сути дела, абсолютно все. Занимаясь одним и тем же, вкладывая одинаковые деньги, предприниматели получают совершенно разные доходы. Причем доход одного и того же предпринимателя на одном и том же производстве может очень сильно меняться год от года. А если вложить капитал и ничего не делать — капитал работать и не будет, доход будет минимальным, и даже возможно уменьшение основного капитала.

Высокий доход — это и есть плата за труд предпринимателя. Все это знают, ничего нового.

Впрочем, Маркс и не занимался бизнесом, а если занимался, то исключительно неудачно. Было бы интересно знать мнение о «Капитале» его дядюшки Филиппа, основателя фирмы «Филипс».

Не нужно думать, будто Карл Маркс так уж надрывался над «Капиталом». Первый том он редактировал… четыре года. До «Капитала» не доходили руки, потому что Маркс проявлял великий интерес к математике и писал великое множество конспектов по дифференциальному исчислению. За пять лет до смерти он увлекся… геологией и составил целый том геологических конспектов. За два года до смерти — историей первобытного общества, и опять написал много текстов конспективного характера. А в промежутке между этими занятиями у него был еще интерес к сельскому хозяйству, физике и химии. Все эти работы Маркса не представляют никакого интереса для науки: упорные, судорожные попытки сделать хоть что-то «великое», дабы прославиться. Чем бы ни занимался «великий ученый», ничего-то у него не получается. И он судорожно хватается за что-то другое.

Так хоть пожить в свое удовольствие! Последний год перед смертью, уже похоронив жену, Маркс посещает один курорт за другим: Алжир, Аржантей, Веве, Вентнор, Лозанну, Монте-Карло, Энгиен, южный берег Англии. Ведь у него есть постоянное «жалование» от Энгельса.

Здоровье научного светила, отца мировой революции ухудшается. Уже много лет его мучают жуткие гнойники, фурункулы по всему телу. Болит печень, смолоду мучит геморрой.

Поклонники Маркса намекают, что он зарос болезнями от тоски по неправильному устройству мира.

Люди, менее отягощенные обязанностью его любить, произносят неуважительные слова про ревность и злобную зависть к тем, у кого «получилось» прославиться.

В январе 1883 г. Карл Маркс неожиданно заболел бронхитом, повлекшим ряд осложнений, и уже 14 марта умер. За гробом гения и классика на Хайгейтском кладбище в Лондоне шло по одним данным, одиннадцать, по другим — шесть человек. Единственного сына в их числе не было.

Сам Маркс характеризовал свою концепцию как «материалистическое понимание истории»: «В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому способствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание».

По-своему теория Маркса очень логична. Вся история человечества разделяется на пять «общественно-экономических формаций». Первая — первобытно-общинная или первобытно-коммунистическая. Тут все бедны, экономика примитивна, все равны в нищете. Потом следуют рабовладельческая, феодальная и капиталистическая. В каждой формации есть два главных класса: эксплуататоры и эксплуатируемые. При рабовладельческом строе — это рабы и рабовладельцы. При феодализме — крестьяне и помещики. При капитализме — рабочие и буржуазия-капиталисты. Отношения между основными классами антагонистические, а попросту говоря — непримиримые: все, что дано одному, тем самым отнято у другого. Классовая борьба идет всегда, вся история почти полностью сводится к ней.

После капитализма должен настать коммунистический строй. Это будет совершенно замечательный строй, при котором не станет ни эксплуатации человека человеком, ни государства и системы принуждения. Все станут очень идейными, каждый будет работать по своим способностям и каждому будет даваться по его потребностям.

Между прочим, я нисколько не шучу! Весь этот бред, достойный пера Фурье и Кампанеллы, вполне серьезно утверждался Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом в «Манифесте коммунистической партии».^{108}

Для торжества этого замечательного строя необходимо, чтобы возникла организация передового класса, пролетариата, и чтобы эта партия произвела социалистическую революцию.

Настанет «первая фаза коммунизма (социализм)», который в XIX веке «чаще назывался коллективизмом».^{109} «Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата».^{110}

В общем, мира и покоя не будет и после революции. Будет классовая борьба, в ходе которой социалистическое государство уничтожит буржуазию, обобществит всю собственность, а само постепенно отомрет, потому что ни государство, ни вообще никакое насилие им не будет нужно, все сами все будут делать.

Маркс считал, что коммунистическая революция может состояться только как мировая.

Она произойдет в самых индустриально развитых странах Западной Европы. Для Великобритании и США Маркс допускал возможность мирного перехода к социализму, но и на них особых надежд не возлагал. В Германии же и Франции революция может быть только насильственной. И даже мирно взяв власть, пролетариат начнет искоренять буржуазию самым насильственным образом.

Но главное — нигде у Карла Маркса нет ни слова о 90 % человечества. Схема из пяти «формаций» откровенно сформирована на материале только европейской истории. Правда, кроме вышеназванных формаций есть у Карла Маркса еще одна, которую в СССР очень не любили вспоминать: «азиатский способ производства».^{111} Сам этот способ был описан с таким «профессионализмом», что советские историки обычно легко доказывали, что именно к изучаемой ими стране или периоду «азиатский способ производства» не имеет никакого отношения.^{112}

Советские историки тем самым «доказывали», что у них-то, в изучаемой ими стране и в «их» эпоху все происходит «как у всех»: есть рабовладельческий строй или феодализм. При всей наивности этих построений советские историки отстаивали то, на чем полагалось настаивать в СССР, и чего нет у Маркса: универсальность истории человечества. Маркс следовал идеям Гегеля. А Гегель ясно писал, что есть народы «исторические» и «неисторические». И что «неисторические» народы могут играть в истории только одну роль — рабов, а в лучшем случае помощников народов «исторических».

Потому с точки зрения основоположника марксизма, до мировой революции не может идти и речи об освобождении колониально зависимых стран. Страны эти «неисторические», отсталые, в них нет ни «нормальной» буржуазии, ни «качественного» сформировавшегося пролетариата. А значит, и к революции они не способны.

Только когда в Европе, в «центре мира», восстанет пролетариат и начнет строить счастливое коммунистическое далеко, он сможет освободить и эти неисторические неевропейские народы, помочь им преодолеть историческую отсталость. Или уничтожить их за ненадобностью, как уничтожают «вредных» животных. Если читатель думает, будто я преувеличиваю, то отсылаю его к статьям Карла Маркса и Фридриха Энгельса, посвященным как раз колониализму.^{113} Только читать лучше по-немецки: в русских переводах проектов уничтожения «неисторических» народов нет: от русского читателя в СССР эти идеи Маркса коммунисты скрыли.

В любом случае, «Манифест коммунистической партии» не писался ни для китайцев, ни для индусов. Только для белых!

Славян и особенно русских Маркс тоже активно не любил и считал народом «неисторическим». Вся история Руси вызывала у него активное отторжение. Ивана Калиту он оценивал как «смесь татарского заплечных дел мастера, лизоблюда и верховного холопа».^{114} Таких оценок у него не «удостоился» ни один король или герцог Запада — а среди них были личности совершенно жуткие.

Если речь шла о столкновении славян и других народов, Маркс тут же призывал к решительному террору по отношению к славянам. Во время революции 1848 г. он призывал немецких и австрийских милитаристов «растоптать нежные цветки славянской независимости». Ведь: «…мы знаем теперь, где сосредоточены враги революции: в России и в австрийских славянских землях, и никакие фразы, никакие указания на неопределенное будущее этих земель не возбранят нам считать их друзьями наших врагов».^{115}

Но как только речь шла о столкновении русских и западных славян, он тут же всерьез утверждал, что «ненависть к русским была и продолжает быть первой революционной страстью». Он всегда был на стороне Польши во всех ее восстаниях против Российской империи, но на стороне немцев, австрийцев и венгров, когда они душили поляков, чехов и словаков.

Правда, постепенно его мнение становилось более русофильским. Ведь русское издание первого тома, вышедшее в Петербурге в 1872 г., было первым переводом «Капитала» на иностранный язык!

Маркс очень одобрял русскую революционную литературу, особенно труды Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова. Он восхищался терроризмом и хождением в народ революционных народников. Постепенно народники переубедили Маркса во многом. Он начал предполагать, что Россия может вообще миновать капиталистическую стадию развития и тем не менее построить коммунизм — на базе традиционной крестьянской общины.

А ведь именно так и считал Александр Герцен, а вслед за ним и «агент царской охранки» Бакунин! Герцен полагал, что Россия неким непостижимым путем обогнала весь мир, и что крестьянская община — это и есть стихийный социализм. Надо только объяснить это крестьянам, и сразу же все станет хорошо.

У социалистов Европы идеи Герцена вызывали огромное раздражение. Маркс и Дюринг очень редко совпадали во мнениях, но оба они дружно оценили взгляды Герцена как русский национализм. По мнению Энгельса, Герцен был «социалистом в лучшем случае на словах»^{116} и про социализм говорил исключительно с целью выхвалиться и подчеркнуть, что Россия (его «святая Русь») лучше Европы.

Об особом русском пути любили порассуждать и знаменитые русские анархисты, от Лаврова и Бакунина до батьки Махно.

В общем, Маркс порой отказывался от марксизма. В предисловии к русскому изданию «Манифеста Коммунистической партии» 1882 г. Маркс и Энгельс назвали революционную Россию передовым отрядом революционного движения в Европе.

Маркс планировал гражданскую войну в Европе и пропагандировал диктатуру пролетариата. В своем «Манифесте коммунистической партии» он писал обо многих видах социализма, включая и «феодальный». В самом манифесте как-то не очень объясняется, что это такое, но зато разъясняется в других творениях Карла Маркса и его последователей. Изволите ли видеть, это социализм, который в Средние века пропагандировали альбигойцы в XIII в., народные ересиархи в XIV–XV вв., анабаптисты в XVI столетии. Эта публика мало известна в современной России. Мне придется немного отвлечься от основной темы и внести разъяснения, иначе ведь вообще все останется непонятным.

Собственно, члены секты, в XII–XIII вв. распространенной в Северной Италии, а также на Юге Франции, называли себя катарами, т. е. «добрыми людьми»; второе же название — альбигойцы — заимствованное от расположенного в Тарнском департаменте Франции города Альби. Вослед манихейцам, Они считали, что Бог и дьявол играют в этом мире равные роли, а материальный мир создан сатаной. Божественное — это чистый дух, внематериальная идея, и самое разумное для человека — как можно скорее избавиться от привязанности к миру. Как? А как угодно! Лучше всего — разрушая свою плоть, прибежище дьявола, с помощью пьянства, наркотиков, анонимного разврата — чтобы ничего уже не хотелось, да и нечему было хотеть.

Для организации такого саморазрушения альбигойцы создавали общежития для молодежи и очень поощряли своих приспешников ко всем формам общинной жизни. Во-первых для того, чтобы, опять же, упражнялись в рафинированном самоуничтожении, во-вторых потому, что ведь частная собственность и семья тоже держат человека в этом мире. Так обобществить и собственность, и женщин, чтобы поменьше держало! Чтобы светлый нематериальный дух побыстрее покидал отвратительное материальное тело, и воспарял ввысь. Альбигойцы полагали, что к Престолу Господню.^{117}

Христиане же очень сильно сомневались, что к Господу, и активно воевали с альбигойцами, против них был даже организован папой Иннокентием III крестовый поход (1209–1229). В конечном счете главный город альбигойцев, Тулуза, был взят, ересь раздавлена.

Похоже, что кроме «общинности», альбигойцы чаровали Карла Маркса еще и своей войной с официальной церковью, с католицизмом.

В Средние века не раз поднимались народные восстания, руководители которых своеобразно трактовали Священное писание. «Когда Адам пахал, а Ева пряла — кто был дворянином?» — спрашивали они.

Раз некому быть дворянином — так и дворянства не надо! Логично? То-то… Надо жечь замки, убивать дворян и делить их землю — ведь имущество придумал сатана. Зачем Богу имущество? Оно ему совершенно не нужно, и так все кругом Богово. Вот и надо «все поделить», отменив собственность и деньги, чтобы Богова земля обрабатывалась правильными людьми, правильно почитающими Бога. А продавать ничего нельзя, как и копить любую собственность.

Примерно под такими лозунгами выступали, например, повстанцы из отряда брата Дольчино Торниелли из города Новары в Италии в начале XIV века. Дольчино проповедовал братскую любовь и бедность, а для наступления царства истинной справедливости — истребление папы римского, кардиналов, священников, монахов и вообще всех, кто не захочет отдать свою собственность в общину. Он считал, что не должно быть частной собственности, а жены должны быть общими.

В начале 1304 г. Торниелли возглавил в Ломбардии восстание местных крестьян. Дольчино хотел захватить долину р. Сезия, отделиться от владевшего этой землей города Верчелли, и создать там некую общину с общими женами и землями. Чтобы подавить это движение, в 1305 г. году папа Климент V объявил крестовый поход. Дольчино стойко отбивался в неприступных горах от папских войск, состоявших главным образом из жителей Верчелли и Новары, но полное истощение припасов и наступившая зима принудили его к сдаче в марте 1307 г. После пыток, которые не хочется описывать, Дольчино был сожжен на костре. Он этого заслуживал, да методы очень уж страшные.

В России имя Дольчино стало известно благодаря роману Умберто Эко «Имя розы»,^{118} но были ведь и другие народные вожди с тем же набором идей.

Дико? Но ведь атеистов в те времена не было, люди нуждались в какой-то идеологии, даже чтобы доить коров, а не то чтобы воевать с «классовым врагом». Такой вот «религиозно-феодальный» социализм.

Члены этой секты во время Реформации отрицали всякую церковную организацию и иерархию, иконы, таинства, а заодно и необходимость платить налоги, нести военную службу, осуждали социальное неравенство и призывали к обобществлению имущества.

В городе Мюнстере речи анабаптистов так подействовали на народ, что католического епископа изгнали из города. Настал период, который Маркс, вероятно, назвал бы социализмом — первая стадия построения утопии.

25 февраля 1534 г. всех несогласных с анабаптистами выгнали из города. Целую неделю посреди морозной зимы люди уходили в ледяные поля. Вскоре стало известно — им повезло. Изгнанный епископ с помощью нескольких князей собрал армию и осадил «Новый Иерусалим». Однако сдаваться анабаптисты и не думали: в городе имелись огромные запасы продовольствия, действовала железная дисциплина, к нему толпами стекались новые и новые анабаптисты. Некоторые были задержаны войском легитимных князей церкви и мира, но большая часть все же прорвалась в город.

Как всегда бывает в таких случаях, начавшие смуту вожди быстро оказались недостаточно радикальными. Первых проповедников оттеснил некий Матисс, и при нем Мюнстер объявили коммуной «истинных христиан». Католические храмы были разграблены, алтари разбиты, мощи святых осквернены. Муниципальную библиотеку и городские архивы анабаптисты сожгли. Из-за них историю Мюнстера до XVI века приходится изучать по архивам других городов.

Имущество церквей, монастырей, изгнанных горожан конфисковывалось. Были отменены деньги, запрещена торговля. Браки и рождение детей запрещалось: скоро Конец Света! Мир — место дьявольское, нечего плодить его слуг!

Коммуна и есть коммуна. Все жители обязаны были трудиться и участвовать в обороне города. Продовольствие и все предметы потребления и обихода подлежали обобществлению и распределению по строго установленным нормам. Нарушения общественного порядка, пьянство, аморальные поступки, трусость в бою наказывались смертной казнью.

Интересно, что в сектантские бредни верили сами «пророки». Матисс так уверовал в свою неуязвимость и помощь Горних сил, что попытался с небольшой группой сторонников вырваться из осады. Рыцари легко убили приплясывавшего и завывавшего «пророка», а труп бросили напоказ прямо перед городскими воротами. Это мало кого отрезвило.

После гибели Маттиса главой Мюнстера стал портной из Лейдена Ян Лейденский, вождь еще более радикальный. Он заявил, что, наверное, Матисс не был достаточно святым, а город погряз во грехах. Потому Господь и не даровал ему победы. Ян объявил себя новым Царем Давидом и начал пасти горожан «жезлом железным». На город обрушились террор, взаимное доносительство, постоянные казни.

Революционный порядок включал в себя и многоженство. Протестовавшие были казнены — и мужчины, и женщины. Гарем Яна Лейденского менял состав, потому что за малейшие проступки «жен» немедленно казнили. Но редко их было меньше пятнадцати одновременно.

Все ценное имущество Ян велел снести в бывшую ратушу, а теперь «царский дворец». Его облачение и одежда его жен-цариц блистали золотом и драгоценными камнями. Вождь каждый день сидел на площади Мюнстера и отправлял суд. Помимо уголовных преступлений, смертная казнь полагалась за богохульство, неповиновение власти, бунтарские речи, непочтение к родителям, прелюбодеяние, сплетни и жалобы. Казни совершались ежедневно и сопровождались страшными оргиями. В Мюнстере исчезали последние следы общественного порядка. Вандализм достиг крайнего развития. Царили анархия, насилия и смешение полов.

Видя, что происходит, войска епископа перестали ходить на штурмы. Осаждавшие просто ждали, когда все кончится само собой. Попытки поднять восстание в поддержку Мюнстера в других городах Вестфалии были подавлены. Запасы продовольствия заканчивались. В ночь на 25 июня года город был взят епископскими войсками. Резня в павшем городе продолжалась два дня. Ян Лейденский и двое его соратников, Бернард Книппердоллинг и Бернард Крехтинг, были взяты в плен. Странно, что они сдались, а не покончили с собой.

Этих троих возили из города в город, устраивая публичные экзекуции. 20 января 1536 г. на площади Мюнстера, пред ратушей, их приковали к столбам железными ошейниками и разорвали раскаленными щипцами. После чего тела поместили в клетки и подняли на башню церкви Святого Ламберта.

Мюнстерская коммуна просуществовала чуть больше года: с 25 февраля 1534-го по 25 июня 1535 г.

Коммунизм ли это? Да. И альбигойцы, и Дольчино, и анабаптисты исходили из того, что надо построить новое общество равных, совместно живущих и работающих. Такое, чтобы в нем люди как можно меньше отличались друг от друга.

Очень интересно исследование В. Р. Шафаревича о том, что «хилиастический», он же утопический социализм — своего рода заболевание культуры. Общество существует, история движется за счет того, что люди разные — за счет своего рода «разности потенциалов». Как ни старайся, до конца «всех уравнять» и «все поделить» не удается. Но чем в большей степени реализуется эта утопия, тем больше общество лишается способности к саморазвитию. Владимир Ростиславович приводит устрашающе длинный список примеров, когда коммунистическая утопия реализовывалась — и неизменно губила пораженное утопией общество. Своего рода раковая опухоль цивилизации.^{119}

Похожее явление отметил и Лев Гумилев: он поэтично и метко назвал такие объединения «антисистемами», то есть врагами реально существующего мироздания. Реальные народы подобны полнокровным и разным телам, но антисистемы подобны теням: они плоски, серы и везде одинаковы. Их цель — уничтожение и самоуничтожение.^{120}

Став поклонником антисистем, Карл Маркс сумел пойти дальше предшественников.

Действительно, у всех революционеров реальный мир вызывал только ненависть. Коммунисты отрицали и стремились разрушить все исторически возникшие отношения и связи: отношения в семье, индивидуальной любви, материнства и отцовства, собственности, денег и экономических отношений.

Но никто прямо не призывает к его разрушению. От Томаса Мора до Фурье социалисты в основном рассуждали о том, как прекрасна утопия, противопоставленная реальности. Этим продолжали заниматься Беллами и Герцка. У анархистов — Прудона, Бакунина, Кропоткина, — тоже много говорится о чудесном завтрашнем дне анархии, матери порядка.

Бланки уже почти не рассказывает о прекрасном будущем. Он в основном критикует реальность и дает весьма практичные советы, как захватывать власть, готовить оружие и так далее.

Карл Маркс совершил следующий шаг: окончательно стал теоретизировать не о самой утопии, а о том, как получше внедрить ее в реальность. Не просто отрицать мир, а говорить об его уничтожении, как важнейшей цели.

У Маркса вы не найдете сладких описаний коммунизма. Но он нашел предшественников, которые внедряли в реальность коммунизм, уничтожали реальный мир, и предлагал учиться именно у них.

Была, конечно, и явная личная предрасположенность к разрушению.

«Сочетание со Христом внутренне возвышает, утешает в страданиях, успокаивает и дает сердце открытое человеческой любви, всему великому, благородному не из-за честолюбия, не из стремления к славе, а только ради Христа!»^{121} — писал Карл Маркс в год окончания гимназии.

А потом юноша стал писать стихи. Наверное, он рассчитывал таким способом прославиться, но стихи, мягко говоря, его имени не обессмертили. Зато по ним можно судить об его внутреннем мире. Вот, например, «Скрипач»:

Или другое:

Стоит добавить, что в ритуалах посвящения в некоторых сатанистских обществах посвящаемому подается «волшебный» меч.

В стихотворении «Бледная девочка» меньше больной изломанной символики сатанистского культа, но сказано еще откровеннее:

А вот целая поэма «Оуланем». Само название — анаграмма библейского имени Иисуса Христа — Емануил, что на иврите означает «с нами Бог». Вот слова из поэмы:

И уж совсем хорошо еще одно раннее стихотворение Маркса:

В духе антисистем и чудовищное отношение Маркса к своей семье, в том числе к собственным детям, которых он пустил по миру и к которым был устрашающе жесток.

Карл Маркс — вполне типичный революционер: социопат, не принимающий окружающего, физически не способный вести семейную жизнь и систематически работать. Он материально несостоятелен, живет в мире своих и групповых выдумок, причем эти выдумки искренне считает реальностью и готов навязывать всем окружающим. Независимо от результатов. Как и все революционеры, он считал себя гением, а свои теории — истиной в последней инстанции.

Но и здесь он пошел дальше других: стал последовательным богоборцем и сатанистом.

Не случайно другой любовью Карла Маркса, кроме анабаптистов и альбигойцев, был уголовный мир. Рабочих, бродяг и уголовников он одинаково называл «пролетариями», что далеко от реальности.

Вообще-то пролетарии, люмпен-пролетарии, люмпены — это все вообще неимущие. Карл Маркс последовательно объединял под этим словом два весьма разных явления: рабочий класс — то есть работников наемного труда, и пролетариев по слабости духа или по убеждениям, то есть бродяг и людей преступного мира.

Любой человек, хоть когда-нибудь общавшийся с рабочими, хорошо знает — это обобщение неверно. Для рабочих часто очень важно как раз то, что они, может, и люди маленькие, но зато могут сами себя обеспечить честным трудом, а их семьи ни в чем не нуждаются. Никакой поэтизации люмпенства и нищеты, никакого воспевания бедности и вражды к частной собственности вы у рабочего не найдете.

В сущности, кто они — массы неквалифицированных рабочих конце XVIII-го и XIX вв.? Совершенно нормальные, в основной массе душевно здоровые люди, которые выброшены из мира патриархальной деревни и нашли в индустриальном обществе лишь такое, очень скромное место. У подавляющего большинства рабочих было весьма слабое тяготение к уголовному образу жизни, к разврату и отрицанию общепринятых ценностей. Очень хорошо это показано хотя бы в «Маленьком оборвыше» Джеймса Гринвуда,^{125} где пьянство и воровство осуждаются самым решительным образом, а стать рабочим — совсем неплохой вариант для маленького бродяги.

Люмпены, люди с уголовного дна или просто с улицы — неимущие, и в этом смысле тоже пролетарии. Но никак не рабочие. В основном — люди, которым либо просто не хватает энергии для труда и нормальной жизни, либо психологически больные создания, для которых нет особой разницы между заработанным, выпрошенным и украденным. Они закономерно оказываются на дне жизни; в XIX столетии это «дно» даже территориально отделялось от мест обитания нормальных людей — в том числе, от рабочих слободок. «Хитров рынок» в Москве и Двор отбросов в Лондоне — это и есть места скопления люмпенов.

Если же совсем коротко, то люди, не имеющие собственности, могут или работать и зарабатывать на жизнь этим неквалифицированным, но честным трудом. Тогда это рабочие. Или они не работают, а клянчат или воруют. Тогда это подонки общества; в нормальные эпохи и в нормальных обществах с ними не церемонятся.

Но в представлении Карла Маркса, рабочие прочно отождествлялись с подонками общества, а преступные элементы именовались к ним «классово близкими». Не думаю, что многие рабочие согласились бы с «основоположником».

Не случайно Маркс пишет Энгельсу: «Он (пролетариат) вынужден меня защищать от той бешеной ненависти, которую питают ко мне рабочие, т. е. болваны». Оценку Маркса разделять не обязательно, но знать полезно.

Если рабочие Маркса ненавидят, то кто же эти самые пролетарии, которые его спасают? «Демократические элементы»? Но и он них Маркс пишет Энгельсу: «Стая новой демократической сволочи. Демократические собаки и либеральные негодяи». А Энгельс поддакивает: «Любить нас никогда не будет демократическая, красная или коммунистическая чернь».

Может, защитники Маркса — его партия? Партайгеноссен? Но о них тоже пишет Энгельс Марксу: «Какое значение имеет партия, т. е. банда ослов, слепо верящих в нас? Воистину, мы ничего не потеряем от того, что нас перестанут считать адекватным выражением тех ограниченных собак, с которыми нас свели вместе последние годы».

Тогда кто же эти самые «пролетарии»?

Скажу откровенно — не знаю. Во всяком случае, никак не рабочие.

Глава 5. Потуги на мировую революцию

На протяжении конца XVIII-го и почти всего XIX вв. в Европе неоднократно пытались воплотить в жизнь коммунистическую утопию. И всякий раз — именно как глобальную, начало новой истории человечества и грандиозный поворот к чему-то замечательному. Карл Маркс откровенно писал, что «…французская революция вызвала к жизни идеи, которые выводят за пределы идей всего старого миропорядка. Революционное движение, которое началось в 1789 г. вызвало к жизни коммунистическую идею».^{126}

Во время Французской революции «бешеные» поднимают восстание в Париже 4–5 сентября 1793 г. Они требуют введения «максимума», то есть установления предельной цены продуктов: цены-то растут и растут. Разгромив восстание и перестреляв-пересажав «бешеных», якобинцы взяли многие их лозунги. В том числе с 29 сентября 1793 г. они ввели максимум. Теперь нельзя было повышать стоимость продуктов выше установленного. Нельзя было, правда, еще и платить выше установленной зарплаты.

Подвоз продуктов в города окончательно пресекся: не было смысла. Если продукты и появлялись, то по астрономическим ценам. Якобинцы стали выставлять заградительные отряды, чтобы не пропускать в города спекулянтов. Если торговцев ловили, то сразу же убивали (интересно, а куда девали товар? Неужели сами съедали, феодализм их побери? Ах, негодные нарушители идеалов равенства!).

В Ла-Рошели, Нанте, Бордо, Лионе отряды вооруженных людей прочесывали город, чтобы выловить торговцев. Обычно на рынок выходили крестьянки или мешанки-перекупщицы, как правило, вместе с детьми. Этих женщин вместе с их ребятишками, иногда с несколькими сразу, убивали самыми разнообразными способами. Чаще всего их связывали попарно, привязывали к ним детей и топили. Если мужья этих торговок и отцы детей брались за оружие, их поступки, конечно, объяснялись исключительно отсталостью, пропагандой «попов» и непониманием, как невыразимо прекрасна революция.

Становилось ли в городах больше хлеба? Сомнительно.

Специальные отряды грабили крестьян, но в те времена средства транспорта позволяли делать набеги только на ближайшие окрестности. Захватывали, ценой голодной смерти сельского населения, каплю в море.

Еще одной мерой, необходимой для счастья народа, оказался новый календарь. Французский республиканский (революционный) календарь был введен декретом Национального конвента от 1 вандемъера II года (5 октября 1793 г.), и отменен только Наполеоном с 1 января 1806 г. 1792 г. был объявлен началом эры Свободы, Равенства и Братства. Эра «от Рождества Христова» и начало года с 1 января упразднялись. Отсчет лет начинался с 22 сентября 1792 г., даты уничтожения королевской власти и провозглашения республики. Названия новых месяцев высасывались из пальца: вроде нивоза, фруктоза, жерминаля или прериаля.

Якобинцы сочли нужным демонстративно разорвать со всеми традициями, отменить исповедание Христа и ввести «естественную религию», которой почему-то считался культ Разума.

На Марсовом поле в Париже поставили алтарь Отечества, где 8 июня 1794 г. отмечался праздник Верховного существа: этот культ провозгласили, официально упразднив католицизм. На соборе Парижской Богоматери изображены Цари Иудейские. Эти фигуры сбили, перепутав с изображениями французских королей. Совершив это революционное деяние, «народ» расколол алтари, осквернил храм, а потом и в соборе начал «поклоняться Разуму». Этот последний представал в виде Богини Разума — красивой девицы в белой полупрозрачной рубашке. Девицу спускали на канате, и она венчала лаврами самых достойных якобинцев.

Бушевал террор, людей убивали по самым ничтожным поводам и просто за факт происхождения. Время якобинской диктатуры — период быстрого снижения и так невысокого уровня жизни народа. Только террором против «врагов народа» якобинцы удерживали власть в нищей, все больше голодающей стране.

По закону от 22 прериаля II года (10 июня 1794 года), принятому Конвентом, врагами народа были объявлены сторонники возврата королевской власти, вредители, препятствующие снабжению Парижа продовольствием, укрывающие заговорщиков и аристократов, преследователи и клеветники на патриотов, злоупотребляющие законами революции, обманщики народа, способствующие упадку революционного духа, распространители ложных известий с целью вызвать смуту, направляющие народ на ложный путь, мешающие его просвещению.

По этому закону враги народа наказывались смертной казнью (в точности, как в Мюнстере анабаптистов). Революционный трибунал якобинцев в одном Париже ежедневно выносил по 50 смертных приговоров.

Удостоверение о гражданской благонадежности выдавалось революционными комитетами коммун и секций. Такое удостоверение должен был иметь каждый гражданин согласно Декрету от 17 сентября 1793 г. Те, кому революционные комитеты отказывали в выдаче удостоверения о благонадежности, объявлялись «подозрительными» и подлежали аресту.

Враги народа арестовывались по анонимным доносам, судебная процедура была упрощена: не было ни защитника, ни прений сторон. Процесс занимал не более часа, остальное становилось делом техники.

Система террора не просто помогала удерживаться у власти. Она помогала все время держать все общество в напряжении. Обязанностью гражданина стало быть «беспокойным», все время радеть за общественные интересы и находиться в напряжении по любым поводам. Тот, кто не был все время напряжен и подозрителен, не выискивал врагов народа и не искал опасностей существующему строю извне и внутри государства, сразу же сам вызывал подозрения. По гениальной формуле Шамбарова, террор заставлял проявлять энтузиазм и проникаться «прогрессивной» революционной идеологией. Проникаться под угрозой смерти. Уверуй, или уничтожим!^{127} Кроме того, террор позволял не замечать ничтожности реальных дел якобинцев и явного вреда многих их мер. Ведь малейшее сомнение в пользе работы правительства для «народа» сразу делала человека «подозрительным».

Заключение в тюрьму само по себе могло стоить жизни. Как-то в Нанте пересажали городских чиновников. Спустя два месяца выпустили, но из 127 человек 39 уже умерли с голоду. Заключенный и не должен был долго жить, его путь и должен был как можно быстрее закончиться на гильотине.

Народ для якобинцев был умозрительным понятием, воплощением кабинетных теорий. Реальные люди не представляли для них существенной ценности.

Мало известный факт: в Париже действовали мастерские, в которых из кожи татуированных казненных изготавливались абажуры и другие красивые вещицы. Волосы казненных женщин использовались для изготовления париков. Сначала их сбривали с отрубленных голов, потом, видимо для удобства, стали сбривать перед казнью. Палач сам продавал волосы в мастерские.^{128}

«Прогрессивные люди» обожают рассказывать о том, что страшные немецкие нацисты только и делали, что вываривали мыло изо всех пойманных ими евреев, набивали матрацы женскими волосами и понаделали абажуров из заключенных концлагерей. Сложность положения вралей… я хотел сказать, прогрессивных людей в том, что до сих пор не представлено ни одного матраца с человеческими волосами. В Бухенвальде, превращенном в музей, были выставлены абажуры из человеческой кожи и человеческие сердца жертв медицинских экспериментов. Но в 1989 г., после падения ГДР, эти экспонаты изучили и выяснилось — и кожа на абажурах свиная, и сердца тоже свиные.^{129} Какие-то странные экспонаты, «неправильные». Что же до мыла. До сих по не существует методики варения мыла из человеческого жира.

А вот преступления «прогрессивных» людей, «борцов за светлое будущее» и «героических коммунаров» — доказуема. И не только сами преступления, но и нечеловеческое отношение коммунистов ко всем, кто не разделял их идеологии. Фактически — ко всему человечеству.

Луи-Антуан Сент-Жюст призывал «карать не только врагов, но и равнодушных, всех, кто пассивен к республике и ничего не делает для нее». «Друг народа» (по названию издававшейся им газеты) Жан-Поль Марат призывал обезглавить сто тысяч врагов народа. Жорж Жак Дантон считал, что во Франции можно оставить и пять миллионов человек из двадцати восьми, а Максимилиан Робеспьер наставал на двенадцати миллионах казней.

Якобинская диктатура — период, когда во Франции действительно пытались внедрить диктатуру вполне коммунистического свойства, как у мюнстерских анабаптистов. Якобинцы были непоследовательны, да и времени им не хватило: продержались они у власти чуть больше года, до июля 1794 г.

Французская революция осмысливала себя как начало нового этапа не только французской, но и мировой истории. Вопреки тому, что официально утверждалось в СССР, «революционные войны» начались не с агрессии сопредельных государств. Они начались по инициативе французских революционеров, стремившихся принести всей Европе такое же неслыханное счастье, какое обрушилось на Францию. Уравнения всех со всеми не принесли. Но и в Кракове при Тадеуше Костюшко на площади Рынок поставили гильотину, а идеи французской революции сильнейшим образом сказались во всех странах Европы.

И в двадцатых — сороковых годах XIX века Франция была горнилом, где выковывались все новые направления социализма… и распространялись по всей Европе. В Париже возникали, получали популярность, смешивались с другими идеи социализма (коллективизма) и коммунизма с самой разной политической окраской: от мистически-религиозной до ультрареволюционной, от диктаторской до анархистской.

В этом горниле порой причудливо сочетались идеи Фурье и Бабефа, Прудона и Маркса, Сен-Симона и апостола Павла. В Париж приезжал изучать идеи социализма и коммунизма буржуазный либерал Лоренц фон Штейн, в Париже Карл Маркс перешел от революционного демократизма к коммунизму, в Париже возникла и вскоре разрушилась его дружба с Прудоном, там же зародилась пожизненная взаимная неприязнь Маркса и основателя теории «русского социализма» Герцена.

Июльская революция 1830 г. шла даже не во всей Франции, а только в Париже. 5 июня над баррикадами впервые взвилось красное знамя — до сих пор революционеры поднимали черное знамя анархии.

К вечеру баррикады разбили артиллерийским огнем, а около сотни самых упертых революционеров заперлись в монастыре Сен-Мери и покончили с собой. Правительственные войска вошли в заваленный трупами, залитый кровью монастырь.

Эти события повлияли на всю Европу. Южные Нидерланды восстали против господства Севера и провозгласили себя независимым королевством Бельгия. Принятая Бельгией конституция считается одной из наиболее передовых в Европе того времени. Французский парламент даже рассматривал вопрос: а не принять ли Бельгию в состав Франции? Окончательные границы Бельгии были определены после войны с Нидерландами в 1839 г.

В 1830 началась смута в Польше, которую поляки называют Войной за независимость, а в России — польским восстанием 1830–1831 гг.

В некоторых государствах Германского союза начались беспорядки, вылившиеся в поправки или переиздания действующих конституций.

Волнения начались и в некоторых итальянских государствах, в том числе и в Папской области.

Неурожаи 1845–1846 гг. и экономический кризис 1847 г. создали напряжение во всей Европе. Но началось все опять во Франции.

Для начала 23–24 февраля произошло народное восстание, так называемая Февральская революция. Военные действия велись только в Париже. Повстанцы требовали признания красного знамени государственным. Они одержали в уличной борьбе в Париже победу над правительственными войсками. Покойников — до 14 000 человек с обеих сторон.

Революция 1848 г. свергла Июльскую монархию. 25 февраля была провозглашена Вторая республика (1848–1852). Естественно, прошли «демократические реформы». Декретом от 2 марта рабочий день был сокращен на час — до десяти часов в Париже и до одиннадцати в провинции. Декретом от 4 марта во Франции введено всеобщее избирательное право для мужчин.

Социалистам, правда, ничего не отломилось: на выборах в Учредительное собрание (23–24 апреля 1848 г.) победили республиканцы, было избрано значительное число монархистов. Все анархисты и социалисты потерпели полное поражение и в новое правительство не были включены — причем самым демократическим путем.

Вот тогда-то Бланки и бросил 15 мая 1848 г. демонстрантов на Учредительное собрание. «Революционных вождей» — Бланки, Барбеса и прочих — арестовали. А 23 июня — новое восстание, опять под черными и красными тряпками, с требованием «демократической и социальной республики», и отмену «эксплуатации человека человеком».

Казалось бы — внутренние французские разборки? Но «дело, которое мы защищаем есть дело всего мира», — писалось в листовках. Про весь мир — мягко говоря, преувеличение, а вот всю Европу тряхнуло.

Революционные события в Германии начались сразу же после того, как стало известно о провозглашении 25 февраля 1848 г. республики во Франции.

Может, и Германию провозгласить республикой? Волнения начались 27 февраля массовыми народными собраниями и демонстрациями в Бадене, продолжились в других государствах Западной и Юго-Западной Германии. Начиная с 6 марта сходки и демонстрации происходили в Берлине. 18 марта они вылились в восстание.

В середине апреля началось вооруженное восстание в Бадене — с целью провозгласить республику во всей Германии.

Вскоре возникли две конституции: Франкфуртская, более демократичная, и Прусская, монархическая. Учредительное собрание во Франкфурте поддержали и австрийские немцы: их вдохновляли идеи пангерманизма — объединения всех немцев в единое государство. Другие же народы Австрийской империи франкфуртскую конституцию игнорировали.

Можно долго описывать восстания, расстрелы, уличные бои между сторонниками этих двух конституций в разных государствах Германии. Уже в 1849 г. сторонники Франкфуртской конституции подняли восстания в Дрездене (в нем активно участвовал Бакунин) и в Бадене-Пфальце, но потерпели поражение.

В марте — мае 1848 г. восставали прусские поляки, требуя национальной автономии. Восстание подавили, проблемы остались.

Во всех этих событиях анархисты и социалисты очень хотели принять деятельное участие. Но никто их особенно не слушал.

Революция 1848–1849 гг. была здесь особенно пестрой. Тут и народные массы, жаждущие конституции. Тут и жаждущие «освободиться» народы Австрийской империи.

В ходе Венского восстания 13–15 марта 1848 г. 14 марта была отменена цензура, учреждены Национальная гвардия и Академический легион студентов. 15 марта, под давлением восставших, осадивших императорский дворец, Фердинанд I провозгласил созыв конституционного собрания для принятия конституции. Это означало победу революции.

По проекту Конституции от 25 апреля признавались свобода совести, печати, собраний, петиций, союзов, равенство граждан. Создавался двухпалатный рейхстаг — не хуже, чем в Британии.

Победу на выборах в рейхстаг одержали умеренные либералы. 1 сентября 1848 г. рейхстаг утвердил закон об отмене феодальных повинностей. Этот закон был подписан императором 7 сентября и означал ликвидацию личной зависимости и феодальных повинностей крестьянства.

В октябре начались новые события — из-за революции в Венгрии: «прогрессивная общественность» очень сочувствовала венграм, правительство не хотело их отделения от Австрии.

6 октября студенты венских учебных заведений разобрали железнодорожные рельсы, чтобы не дать армии ехать в Венгрию. На восстановление порядка были посланы правительственные войска — пешком. Их разбили рабочие венских предместий, австрийский военный министр Теодор фон Латур был схвачен и повешен. Победоносные отряды рабочих и студентов направились к центру города, где начались бои с Национальной гвардией и правительственными войсками. Восставшие захватили цейхгауз с большим количеством оружия, император и его приближенные бежали из столицы в Оломоуц.

Венские революционеры обратились к Венгрии с просьбой о помощи. После некоторого колебания глава венгерской революции Лайош Кошут согласился оказать помощь и направил одну из армий к австрийской столице. В Вену также прибыли отряды добровольцев из Брно, Зальцбурга, Линца и Граца. 19 октября венгерские войска разбили армию австрийского главнокомандующего Елачича и вступили на территорию страны.

Соединение национальных и социальных революций оказалось особенно грозным. Счастье, что к этому времени Вена уже была осаждена 70-тысячной армией фельдмаршала Альфреда-Кандида-Фердинанда Виндишгреца. 22 октября мятежный рейхстаг Австрии покинул столицу, оставив на произвол судьбы доверившихся революционерам людей. На следующий день Виндишгрец предъявил ультиматум с требованием безоговорочной капитуляции и начал артиллерийский обстрел города.

26 октября правительственные войска ворвались в Вену в районе Дунайского канала, но были отбиты отрядами Академического легиона. Студенты сражались против своего императора отчаянно и беспощадно. До 30 октября шли не менее жестокие уличные бои, чем в Париже. Если Вена не стала символом революции, а Париж стал — то лишь потому, что в Париже всегда все начиналось.

30 октября подошли венгры. Революционеры очень рассчитывали на их помощь, но разбитые венгры отступили. На следующий день имперские войска вступили в столицу.

После поражения Октябрьского восстания в Вене установилась диктатура Виндишгреца: начались массовые аресты, расстрелы революционеров. Члены Академического легиона и мобильной гвардии отправлены солдатами на итальянский фронт. Торжество реакции? Еще какое! Новый кабинет министров во главе с князем Феликсом Шварценбергом — сплошные интеллигенты-консерваторы и титулованные аристократы.

Да вот беда… Страна все же получила Конституцию, и никакая «реакция» не отменила повышения заработной платы, введения социального страхования, сокращения рабочего дня.

В этой Австрийской революции роль социалистов и анархистов ничтожна. Уже 23 августа 1848 г. была расстреляна организованная ими демонстрация рабочих в Леопольдштадте и разогнаны манифестации в венских предместьях. Тем их вклад и ограничился: гибелью людей, которых они вовлекли в бессмысленную бойню.

Фактически вся Австрийская империя оказалась охваченной революционным движением, которое распадается на несколько национальных революций: в Австрии, Венгрии, Италии, а также в Чехии, Словакии, Галиции, Трансильвании, Хорватии, Воеводине, Истрии и Далмации.

Можно долго рассказывать о каждой из них… Да что толку? Повествование утонет во множестве частностей. Главное — все были подавлены, но их требования были удовлетворены. Если так — то зачем были сами революции?

Характерна ситуация в Венгрии. Революционеры в ней победила, и в марте 1848 г. даровала населению демократические свободы, ликвидировала личную зависимость крестьян и феодальные повинности.

При этом венгерское правительство стремилось во-первых, подавить славян, во-вторых, завоевать власть в Австрийской империи. Так, чтобы не немцы, а венгры стали главным народом империи, а их язык — государственным.

В результате сербы создали автономную сербскую Воеводину в союзе с австрийским императором.

5 июня 1848 г. Хорватский Собор заявил о выходе страны из состава Венгерского королевства и присоединении к Австрии.

Словаки, румыны, карпатороссы тоже требовали признать себя равноправными с венграми. Венгерская артиллерия сметала с лица земли славянские и румынские деревни, «врагов демократии» расстреливали на месте.

А хорваты и сербы воевали с венграми — автономно, однако под знаменами Австрии.

В начале апреля 1849 г. начался знаменитый «весенний поход» венгерской армии на Вену. 14 апреля была принята Декларация независимости Венгрии, Габсбурги низложены, а правителем страны избран «революционный» адвокат Лайош Кошут.

Но 21 мая Австрийская империя подписала Варшавский договор с Россией… Посылая в Венгрию стотысячную армию И. Ф. Паскевича, Николай I вместо инструкции главнокомандующему сказал всего три слова: «Не щади каналий».

После короткой летней кампании, в которой австрийцы, русские и славянские народы сражались вместе, 13 августа 1849 г. венгерская армия капитулировала под Виллагоушем. Паскевич послал Николаю I донесение: «Венгрия у ног Вашего Величества», — после чего передал всех пленных австрийскому правительству. Вешали венгров австрийцы. Во всех учебниках этот эпизод подается исключительно как проявление «реакционности» Николая I и его стремления стать «жандармом Европы». А была ведь и помощь славянам, которым венгерское владычество ничего хорошего не сулило.

Воевали между собой и другие народы империи. Например, в Далмации — итальянцы и хорваты.

По всей Италии тоже шли восстания, о которых можно много чего рассказать. Но это будет очень однообразный рассказ о мятежах, убийствах и предательствах.

В 1848–1849 гг. катилось по всей Европе… А началось во Франции, в Париже.

Франко-Прусская война окончилась бесславным поражением Франции. Луи-Наполеон отрекся от престола 4 сентября 1870 г., и в этот же день в Париже была провозглашена Третья Республика.

Уже 19 сентября прусские войска осадили Париж. Во время артиллерийского обстрела были уничтожены окаменелости, в том числе — уникальные отпечатки ихтиозавров. Счет потерь шел на тысячи людей. Запасов продовольствия не было. Гусь стоил 70 000 франков, фунт пшена — тысячу. Все животные из зоопарка были съедены, кроме обезьян: к тому времени теория Дарвина была широко известна, и поедать ближайших родственников казалось невозможным. В лавках стали продавать мясо собак, кошек и крыс, блюда из их мяса подавались в парижских ресторанах.

Удивительно, но факт: город продержался четыре месяца, до 28 января 1871 г. После этого с Пруссией был заключили унизительный мирный договор, а Франция оказалась фактически в состоянии гражданской войны.

Во время Франко-прусской войны все желающие граждане были вооружены, избрали себе офицеров и составили Национальную гвардию. К моменту капитуляции гвардейцев было 300 000 человек. Национальные гвардейцы получали жалованье.

Бисмарк требовал, чтобы все без исключения войска, находившиеся в Париже, были разоружены. Французы резонно отвечали, что правительство может обезоружить Национальную гвардию только посредством уличных боев. После этого решили, что регулярные части сложат оружие, а Национальная гвардия его сохранит.

8 февраля 1871 г. состоялись выборы в новое Национальное собрание. В Париже подавляющим большинством голосов избраны были представители радикальной демократии, в том числе писатель Виктор Гюго. Демократы обещали децентрализовать управление Францией, и дать больше свобод общинам-коммунам. Социалистов в Национальном собрании было трое, провинция же избирала в основном монархистов.

17 февраля громадным большинством голосов Национальное собрание избрало «главой исполнительной власти» историка — профессора Луи Адольфа Тьера (1797–1877). Он убеждал все партии соединиться и действовать заодно, пока не будет заключен окончательный мир — и добился временного перемирия между почти всеми партиями. Сумел он и составить коалиционное правительство.

Но Париж фактически жил автономно, решения правительства почти игнорируя.

Одним из первых декретов Тьера было: сохранить жалованье только за теми национальными гвардейцами, которые не имеют другого дохода (это имело целью ослабить мятежный Париж). Но получилось наоборот: 100 000 зажиточных и умеренных национальных гвардейцев покинули службу и город. А радикалы остались.

15 марта 1871 г. Тьер прибыл в Париж и приказал увезти пушки Национальной гвардии. Орудия стояли на высотах Монмартра почти без охраны. 18 марта правительственные войска легко вошли на Монмартр, но оказалось: никто не подумал взять лошадей и упряжь. Пока войска дожидались упряжи, собралась Национальная гвардия. Гвардия не воевала — она агитировала, и это оказалось эффективнее всего: солдаты стали переходить на ее сторону.

Судьба начальников, пытавшихся остановить анархию, печальна: толпа расстреляла и армейского генерала Леконта, и командующего Национальной гвардией генерала Клемана Тома, который не хотел воевать с законным правительством. К тому же в 1848 г. он выступал против революции. Припомнили и убили.

После этих событий Тьер приказал всем верным правительству войскам отойти в Версаль. Там и заседало правительство, собирая армию и пользуясь полной поддержкой всех провинций.

Параллельное и совершенно незаконное «Правительство народной обороны» создано было исключительно населением Парижа. Под прямым влиянием Парижской коммуны были провозглашены революционные коммуны и в ряде провинциальных городов — в Лионе, Марселе, Тулузе и других. Самой долговечной оказалась Марсельская — она продержалась целых 10 дней. Причина проста: эти коммуны никто не поддерживал.

Вот в Париже «Правительство народной обороны» провозгласило отдельную от Франции Парижскую коммуну на 72 дня, с 18 марта по 28 мая. Потом коммунисты рассказывали сказки, что Парижская коммуна — первое государство, построенное на социалистических принципах. Это не так: ведь намного раньше «феодальные социалисты», включая и анабаптистов, делали примерно то же самое.

Парижская коммуна — первое социалистическое государство Нового времени, построенное на основах не религиозного, а «научного» коммунизма. Революционеры сразу же ввели республиканский календарь якобинцев вместе григорианского, «Марсельезу» как государственный гимн, и красную тряпку в качестве знамени.

Центральный Комитет позволил каждому округу и каждой общине устанавливать свой политический и социальный строй. В результате в Париже окончательно воцарился полный бардак, отец порядка.

Общее руководство должен был осуществить Конгресс, или Совет делегатов отдельных общин. 26 марта провели выборы в общинный совет. Из 485 000 избирателей в выборах участвовали 229 000. В Совет выбрали 71 сторонника коммуны и 21 противника. Противники дружно сложили с себя полномочия под угрозой расправы. 16 апреля «доизбрали» еще 7 сторонников коммуны. Причем до 80 % избирателей старались не участвовать в выборах — боялись: кого не выбери, а неизбранные тоже вооружены.^{130}

Из 78 (по другим данным — 86) членов Совета коммуны 32 были неоякобинцами (двое из них — дожившими до 1871 г. престарелые якобинцами), 23 последователя Прудона, 12 бланкистов (з них пятеро имели уголовное прошлое, семеро — писатели, врачи и журналисты, безо всякого политического опыта, а еще пятеро — уличные болтуны, честолюбцы без знания людей и истории), 4 бакуниста, 10 беспартийных. По другим данным, 19 принадлежали к международной ассоциации, подчинявшейся Первому интернационалу. Социалисты других фракций были еще более случайными людьми.

Дожившие до 1871 г. якобинцы Французской революции «представляли собой только развалины», а неоякобинцы просто не знали, что дальше делать. Действительно: и они, и бланкисты, и анархисты ненавидели империю. И вот ее уже нет! Они хотели диктатуры пролетариата, но цели ее видели очень уж по разному.

Вообще-то Центральный комитет, как Временное правительство, должен был сложить с себя полномочия после избрания Совета. Но не сложил. В обоих одновременно действовавших правительствах бесконечно ругались разные партии и группировки.

22 дня обсуждалась общая программа коммуны. Результатом трехнедельной болтовни стала «Декларация ко французскому народу» от 19 апреля. В ней нет ничего, кроме самых общих мест. Вопли о свободе и братстве, никаких конкретных решений по любому из общественно важных вопросов. С такой «программой» и думать нечего было поднять провинцию.

Развалить экономику и общественную жизнь у коммунаров получилось неплохо. Они разрешили не платить за квартиру и не выплачивать долгов, бесплатно забирать вещи, раньше заложенные в ломбарде. Запрещены были вычеты из заработной платы, ночная работа в пекарнях; определен минимальный размер вознаграждения для лиц, состоящих в услужении. В результате даже то производство, что было — приостановилось. Например, по утрам не стало хлеба, раз ночью его было нельзя выпекать.

Вот с построением нового общества дела обстояли более кисло. Декрет от 16 апреля передавал производительным ассоциациям все промышленные заведения, покинутые владельцами. Все чудесно, только эти заведения без владельцев все равно не работали. Организация рабочего контроля над производством и открытие общественных мастерских для безработных не дали решительно ничего.

Коммуна признала за незаконнорожденными все права законных детей, отделила церковь от государства, прекратила платить священникам и объявила «достоянием нации» все церковные имущества. Религиозные «христианские социалисты» оказались в оппозиции.

В подвалах Французского банка хранилось тогда наличными деньгами, ценными бумагами, вкладами и т. д. около трех миллиардов франков. Депутаты… не нашли этих денег. Комиссар Белэ был симпатичным и добродушным старым инженером, который не имел никакого представления о финансах. Вице-директор банка легко обманывал его, и в результате деньги французского государства дожили до конца коммуны не тронутыми.

Даже инстинкт самосохранения у коммунаров не срабатывал. Комиссия общественной безопасности работала так, что в Париже все время появлялись агенты версальского правительства. Антикоммунистические газеты запрещались, но назавтра, даже без изменения названия, свободно продавались на бульварах.

Общее руководство военными действиями совершенно отсутствовало. Отдельные отряды делали вылазки, ставили пушки, наступали и отступали, куда и как хотели. После убийства командующего Национальной гвардией его место занял морской офицер Люллье — алкоголик, он почти никогда не просыхал. Комендант Парижа, типографский наборщик Бержере… забыл приказать занять ведущий форт Парижа, Мон-Валерьян. Узнав, что он пуст, версальцы немедленно его захватили.

Новый комендант Парижа, поляк Ярослав Домбровский, провел через Совет коммуны декрет об обязательной службе в Национальной гвардии всех граждан от 17 до 40 лет. Реально кто хотел — тот не служил.

3 апреля отряды Национальной гвардии двинулись на Версаль. Шла расхристанная толпа — никакой организации, много пьяных. 4 апреля наступавшие были остановлены и покатились назад, не принимая штыкового боя. До тысячи трупов оставили революционеры между Парижем и Версалем.

Не в силах воевать, коммунары ввели систему заложников: с 6 апреля всех, кто в любой форме общался с версальцами, заключали в тюрьмы. За всякую смерть коммунаров от рук версальцев должны были по жребию казнить трех заложников. К счастью, творившийся бардак не дал последовательно реализовывать это решение.

21 мая версальские войска вошли в Париж. До сих пор спорят, почему ворота остались открытыми: оплошность это или измена. Начались восьмидневные уличные бои на кривых парижских улицах, загроможденных баррикадами. На баррикадах стояло 1600 пушек. Коммунары получили приказ поджигать или взрывать всякий дом, который вынуждены были оставлять. Если жильцы сопротивлялись, их убивали на месте.

Виктор Гюго сочинил красивую жалостную историю про маленького, но очень героического коммунара Гавроша. Прототип его неизвестен. Но известны случаи, когда дети пытались тушить пожары и растаскивали костры у стен своих домов… Старших дома не было: пап угнали «строить светлое будущее», а мам — баррикады. В результате дети лет 10–12 лет оставались одни; они старались спасти семейное имущество и свой кров от пожара. А коммунары их расстреливали.

Коммунисты! Анархисты! Все «прогрессивные» люди! Радетели о народе! Сочинители бредовых сказочек об ужасах «буржуазного строя»! Жалельщики убиенных «реакцией» деток! Что же вы не рассказали об этих преступлениях? Что же вы придумываете гаврошей, и в упор не видите убитых коммунистами детей? Детей обоего пола, умиравших под пулями строителей вашей ненаглядной утопии?

Париж в эту неделю затянуло дымом бесчисленных пожаров, по многим улицам нельзя было пройти. Если сгорел не весь город, то по одной причине: версальцы двигались очень быстро. А население частенько нападало на коммунаров, чтобы не дать им поджечь здание. Особенно печальна была участь коммунистов и анархистов, которые забирались на высокие этажи, чтобы стрелять оттуда по солдатам законной армии: очень часто жители оккупированных ими квартир сбрасывали их с балконов или выкидывали в окна. А потом жители срывали красную тряпку и вывешивали из окна белое полотнище. Версальцы шли между окон, из которых свисали белые полотнища.

Тем не менее здания Тюильри, ратуши, министерства финансов и Счетной палаты пришлось восстанавливать. Одного из самых агрессивных коммунаров, Варлена, захватили живым на последней баррикаде, на улице Рампоно. Его час водили по улицам Монмартра. Не знаю, как «пролетариат» из теоретических брошюрок, но реальные рабочие и мелкие буржуа проклинали его и плевали в него. Чтобы расстрелять негодяя, солдатам пришлось отгонять от него толпу: все хотели сами прикончить коммунара. Варлен тоненько скулил, не мог держаться на подламывающихся ногах. Посадили и стреляли в сидящего, а труп унесли, отбивая у разъяренной толпы.

После уличных боев правительство тайно отпустило на свободу членов Совета Белэ, Малона и Тейсса: по закону они подлежали суду, как изменники и соучастники убийств и насилий. Но, занимая высокие должности в коммуне, эти люди спасли целые кварталы Парижа от разрушения. Запомним имена честных людей, пусть и запятнавших себя соучастием в деяниях безумных и преступных. Не одних же мерзавцев надо помнить.

В последние три дня коммуны из нескольких сот заложников, содержавшихся в тюрьмах Парижа, федералисты расстреляли 63 человека. 24 мая были убиты шестеро, из них только один мирянин: чиновник Бонжан. Остальные пятеро: известный теолог, очень интеллигентный священник парижский архиепископ Дарбуа (1813–1871), образованный аббат Дегерри, еще трое священников, имен которых я не знаю. Будете в Париже, поставьте им свечу в Соборе Парижской Богоматери: долг честного человека помнить жертвы преступлений коммунистов.

Последнее сражение произошло 28 мая на кладбище Пер-Лашез. До 1600 убитых оставили обе стороны. Последние 147 еще живых коммунаров засели за стеной. Они были окружены и здесь же, на месте, расстреляны.

Коммунисты называют совершенно фантастические цифры сосланных и расстрелянных «жертв реакции»: семьдесят тысяч, а если считать с вынужденными эмигрировать, то около ста тысяч.

В действительности число убитых в ходе боев 2128 мая определяют страшной вилкой 15–30 тысяч человек. Из них 5000 — версальцы. Из руководства коммуны пали в бою Флуранс, Верморель, Делеклюз и Домбровский; расстреляны без суда Варлен, Мильер, Риго, Дюваль.

А вот по суду расстреляли 21 человека из 13 000 отданных под суд. В их числе — Россель и Ферре. В Новую Каледонию сослали 7500 человек.

Парижская коммуна была осуждена всем цивилизованным человечеством. Немцы выпустили из плена до 60 000 французских солдат, если они соглашались служить версальскому правительству Тьера. Эти войска они пропускали сквозь свои позиции. Впрочем, пропускали они и коммунаров, но не вооруженными отрядами, а безоружных и по одному, когда они драпали от французской армии.

Если верить легенде, Эжен Потье, автор «Интернационала», неделю жил в уже отбитом у коммунаров Париже. Скрывался — и в этих-то героических условиях писал «Интернационал». А потом уже уехал в Британию.

Но есть и другая легенда: что Эжен Потье был в числе тех, кто как раз просочился сквозь немецкие кордоны. Если верить легенде, добрые немецкие солдаты даже дали ему бутерброд и запасные штаны взамен испачканных. Пока Потье их переодевал, солдатам как раз принесли еду… И героический спаситель человечества от самого себя протянул руку за еще одной подачкой.

Прошло всего несколько месяцев после конца безумия, и Франция снова заняла место в ряду великих держав. «С социализмом покончено навсегда!» — произнес наивный Тьер. Жаль, что большинство коммунаров не могли видеть всеобщего признания и уважения, которым пользовалась Франция под управлением законного президента, ученого-историка Тьера.

Коммунары верили, что их революция — начало мировой. На улицах Парижа воевали венгр Лео Франкель, поляки Ярослав Домбровский и Валерий Врублевский, итальянцы, бельгийцы, русские — Елизавета Дмитриева, А. Корвин-Круковская (Жаклар), Петр Лавров, М. Сажин.

Но на этот раз Европа не заполыхала, как это было в 1848 г.

Глава 6. Объединения социалистов

Социалисты разделялись по многим признакам. Один из них — отношение к национальности и исторической традиции. Национальные социалисты хотели сделать равными в первую очередь представителей своего народа. Социализм — как национальный выбор. У них не было лозунга международного объединения.

Интернациональные коммунисты плевать хотели на культурное и историческое наследие всех народов. Им было важно объединить «пролетариев» всего мира для интернациональной коммунистической революции.

Союз таких социалистов возник внешне почти случайно в 1864 г: 28 сентября в Лондоне собрался многолюдный митинг в поддержку польского национально-освободительного восстания. Присутствовало не менее двух тысяч человек. Здесь были рабочие Англии, Франции, Германии и других стран, революционеры-эмигранты, жившие в Лондоне. Участники митинга с воодушевлением приняли решение создать международную организацию, названную вскоре Международным товариществом рабочих.

Фактически Международное товарищество четко продолжало Союз коммунистов. Карл Маркс на митинге не выступал, но был избран в состав руководства. Вскоре руководящий орган назвали Генеральным советом. Постепенно Маркс и Энгельс полностью взяли на себя руководство этой крайне разношерстной организацией. Именно Маркс подготовил Учредительный манифест и Временный устав товарищества, единодушно утвержденные 1 ноября того же года.

Генеральный Совет находился в Лондоне. В 1865 г. секции Интернационала были созданы во многих странах Европы.

Интернационал хотел руководить стачечной борьбой рабочих, чтобы подтолкнуть их к мировой революции. Реально он организовал взаимопомощь забастовщиков разных стран. В 1867 г. вспыхнула забастовка бронзовщиков в Париже. В ответ хозяева уволили всех рабочих. Но Интернационал пришел к ним на помощь: собрал средства среди английских рабочих и переслали во Францию. Узнав об этом, «буржуазия» отступила. Такого рода новость мгновенно облетала всю Францию. Авторитет Интернационала рос, росло и число его членов.

В 1866 Г. в Женеве состоялся I конгресс Интернационала. В 1867-м в Лозанне собрался II конгресс, а в 1868-м в Брюсселе — III конгресс. В результате острых споров и горячих дискуссий было принято решение, что не только рудники, шахты, леса, фабрики и т. п. должны быть обращены в общественную собственность, но и земля. IV конгресс в Базеле в 1869 г. подтвердил это решение.

Интернационал взрывали изнутри споры разных социалистов — сторонников Маркса, Прудона, Бакунина. На каждом из конгрессов они выясняли, что такое «правильный» социализм, и как должно быть устроено общество будущего.

Марксисты отводили особую роль промышленным рабочим.

Бакунинцы и прудонисты такую же роль отводили всем трудящимся, включая крестьян и мелких собственников города.

Марксисты считали, что неизбежна «диктатура пролетариата», и только потом государство отомрет.

Бакунинцы и прудонисты полагали, что любая государственная власть, в том числе власть коммунистов над народом, есть зло, а главное зло, которое надо устранить — это государство.

Все группировки уверяли, что их теория — единственно-верная.

В течение IV конгресса в Базеле (6–12 сентября 1869 г.) голосования по различным резолюциям и поправкам выявили следующий «расклад сил»:

63 % делегатов сгруппировались под текстами так называемого антиавторитарного крыла («бакунистов»),

31 % сгруппировались под текстами марксистов,

6% поддержали прудонистов.

Окончательный раскол произошел в начале сентября 1872 г. в ходе V конгресса Интернационала в Гааге. Уже при определении места его проведения возникли споры. Одни предлагали Швейцарию, другие — Голландию. Конгресс объединил 65 делегатов из 10 стран.

Марксисты в XX веке не стеснялись писать, будто «победили в I Интернационале». Странная это была «победа», когда треть делегатов «исключила» из своих рядов две трети, после чего переехала в Нью-Йорк. Руководить рабочим движением Европы из Америки оказалось невозможным. Деятельность Интернационала прогрессивно угасала 4 года. Это уже была агония, и в 1876 г. было принято решение об его роспуске.

Наверное, это покажется странным марксистам и их сторонникам, но часть I Интернационала, отвергнутая марксистами, не провалилась сквозь землю. Организация стала называться Международной Ассоциацией Трудящихся, или Анархистским Интернационалом. В 1877 г. деятельность этой организации замерла, однако в 1922 г. она возродилась под тем же названием. Еще ее называют Берлинским интернационалом профсоюзов, она существует и поныне.

II Интернационал, называемый еще Социалистическим или Рабочим Итернационалом — международное объединение социалистических рабочих партий, созданное в 1889 г. Теоретически он продолжил традиции Первого интернационала, но анархисты в нем были в меньшинстве, а с 1893 года не участвовали вообще. Да и зачем? У них свой Интернационал уже был.

Коллективными членами II Интернационала были отдельные партии. Для постоянной связи между партиями-членами в 1900 г. было учреждено Международное социалистическое бюро в Брюсселе. Но решения Бюро не были обязательны для всех членов.

Интернационал ввел празднование 1 Мая и 8 Марта. Стоит напомнить, что это за праздники.

1 мая 1886 г. социалистические, коммунистические и анархические организации США и Канады устроили ряд митингов и демонстраций. При разгоне такой демонстрации 4 мая в Чикаго погибло шесть демонстрантов.

Революционеры провели новые массовые выступления, со стрельбой и взрывами бомб. Было убито восемь полицейских и то ли четверо, то ли даже пятьдесят рабочих. По обвинению в организации взрыва четверо рабочих-анархистов были приговорены к смерти. До сих пор до конца неясно, были виновны именно эти четверо или нет.

В 1889 г. на соцконгрессе в Париже решили считать 1 мая днем международной солидарности трудящихся и Днем борьбы трудящихся за восьмичасовой рабочий день. Коммунисты впервые отметили 1 Мая в 1890 г. в Варшаве.

Этот праздник признавали и национальные социалисты. Нацисты праздновали его как День национального труда.

В 1923 г. Гитлер говорил в Мюнхене: «1 мая может быть в жизни народа лишь прославлением национальной творческой свободы, в противовес интернациональной идее разложения, и освобождением национального духа и хозяйского порядка от интернациональной заразы. Это в конце концов вопрос выздоровления народов».

В 1910 г. II Интернационал объявил 8 марта Международным женским днем. Возник этот праздник 8 марта 1857 г. в Нью-Йорке, когда собрались на манифестацию работницы швейных и обувных фабрик. Они требовали десятичасового рабочего дня, светлых и сухих рабочих помещений, равной с мужчинами заработной платы. В этот день во многих районах Нью-Йорка сотни женщин вышли на демонстрации, требуя представления им избирательного права.

В том же году на Международной конференции женщин-социалисток в Копенгагене Клара Цеткин выступила с предложением о праздновании 8 марта Международного женского дня.

В 1911 г. этот праздник впервые отмечался — правда, 19 марта. В Австрии, Дании, Германии и Швейцарии в манифестациях приняли участие более миллиона женщин и мужчин.

До начала 1900-х годов в Интернационале преобладала линия на подготовку мировой революции. На конгрессах принимались решения о невозможности союза с буржуазией, недопустимости вхождения в буржуазные правительства, протесты против милитаризма и войн и т. п. Но чем дальше, тем более значительную роль в Интернационале стали играть реформисты. Левые кричали про оппортунизм, их воплей никто не боялся.

С началом Первой мировой войны в большая часть партий и профсоюзов, отказавшись от классовой борьбы, встала на точку зрения классового мира внутри государства и защиты отечества. Отдельные вожди оказались в рядах коалиционных национальных правительств. Сторонники продолжения революционной борьбы стали называть Второй Интернационал «Желтым Интернационалом», т. е. «Интернационалом проституток».

Один из лидеров французских социалистов, Жан Жорес (1859–1914), пал жертвой своих убеждений: за упорное стремление поддерживать отношения с немецкими социал-демократами его прозвали «герр Жорес» — весьма ядовито для страны, собирающейся воевать с Германией.

Под его руководством социалисты добились крупного успеха на выборах в апреле — мае 1914 г., получив 1 385 000 голосов и выиграв 102 депутатских мандата. Жорес — против войны! Премьер-министр Рене Вивиани (1863–1925) не раз предлагал Жоресу войти в правительство: надо же содействовать единству нации перед лицом германской опасности. Тот категорически отказывался.

В июне 1914 г. по его инициативе социалистическая фракция проголосовала против предоставления правительству крупного военного займа. На чрезвычайном съезде социалистической партии Франции именно Жорес добился резолюции, что в случае войны пролетариат начнет всеобщую стачку. 25 июля в речи в Лионе он призывает к совместному антивоенному выступлению пролетариата всех европейских стран. Не дадим начать войну! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Жореса называют первой жертвой еще не начавшейся войны: накануне объявления всеобщей мобилизации, 31 июля 1914 г. он был убит в парижском кафе — в него трижды стрелял из револьвера националист Рауль Вилен. Всю войну убийца провел в заключении, но в 1919 году предстал перед судом и… был оправдан — суд посчитал убийство противника войны вкладом в победу.

Любители конспирологии порой считают его смерть убедительным доказательством того, что Великую войну спровоцировала «мировая закулиса». Ведь Жорес был единственным человеком, который мог остановить войну. Вот его и убили. После его смерти руководство социалистов начало переходить к поддержке правительства в начинающейся Первой мировой. По словам президента Франции Раймона Пуанкаре (1860–1934), «священный союз» политических партий возник «на крови Жореса».

В 1914–1918 гг. Интернационал, естественно, не функционировал. Деятельность Международного социалистического бюро была прекращена.

Те, кто продолжали не поддерживать свои правительства, провели в 1915 г. в Циммервальде (Швейцария) собственную конференцию, положив начало Циммервальдскому объединению. Много позже, в 1919 г. в Советской России на основе этого объединения стали создавать Третий Коммунистический Интернационал (Коминтерн).

Второй же Интернационал начал возрождаться в феврале 1919 г. Часть партий вошла в него позже, и с 1923 г. по сей день существует Рабочий социалистический интернационал.

Глава 7. Социал-демократия — могильщик утопии

Почему же социалисты в 1914 г. поддержали свои правительства? Ведь как будто война — прекрасная возможность стать еще большими радикалами, поднять восстание и придти к власти?

Причина в том, что в начале XX века цели социалистов оказались реализованными. Я имею в виду, конечно, не построение Утопии или Города Солнца. Канала Мадрид — Париж тоже не прокопали, женщин не обобществили. Утопические лозунги остались утопией, никому не интересные. Но реальные цели социалистов воплотились в реальную жизнь.

Долгое время они вовсе не считали ценностью либерализм, а либералы плохо относились к демократии. Но вот в 1835 г. выходит книга Алексиса де Токвиля «Демократия в Америке». Оказывается, личная свобода и частная собственность в США сосуществуют с демократией!^{131} А раз так, то и социализм может бороться за демократию. Особенно если он против вмешательства государства в экономику. Это открывало социалистам колоссальное поле деятельности в реальной политике.

В 1847 г. вышла книга сторонника Фурье Виктора Консидерана «Манифест демократии в XIX веке». Карл Маркс явно писал свой «Манифест…» в противовес «Манифесту…» Консидерана. Сам же Консидеран призывал прекратить политическую борьбу и вообще борьбу классов, чтобы демократическим путем добиваться строительства фаланстеров. Действительно: зачем воевать, если можно получить то же самое мирным путем?

Главным же отцом-основателем социал-демократии называют публициста и адвоката Фердинанда Лассаля (1825–1864). Исключительно яркий и талантливый человек, Лассаль сделал необычайно много. Он написал ряд книг и статей по вопросам юриспруденции, экономики и истории. Он был настолько популярен и влиятелен, что за поддержку включения в Пруссию Шлезвиг-Голштинии канцлер Бисмарк обещал Лассалю учредить всеобщее избирательное право в Германии. Лассаль поддержал включение. Бисмарк тоже сдержал обещание. Их взаимное уважение (если не симпатия) не удивительны — ведь оба желали объединения Германии. Правда, Лассаль считал, что все немецкие земли, в том числе и Австрия, должны объединиться (не исключая и австрийских) в единую республику. При этом рабочий класс — носитель чистой идеи государства.

Государство же — духовное единство индивидуумов, основное назначение которого — создавать условия, когда все граждане государства могут быть свободны. Лишенный же романтики Бисмарк намеревался строить империю.

В переписке с Бисмарком Лассаль даже рассуждал о возможности поддержки рабочим классом монархии, если бы она не была эгоистична, как буржуазия. Если бы монархия встала на подлинно революционный и притом национальный путь «и превратилась из монархии привилегированных сословий в социальную и революционную монархию».

Лассаль заявил себя убежденным социалистом и сторонником Карла Маркса. В 1848 г. он сотрудничал в «Новой Рейнской газете» и даже получил за это тюремный срок. Интересно, что присяжные оправдали Лассаля, но суд исправительной полиции присудил его к тюремному заключению.

Талантливый агитатор и пропагандист, Лассаль называл себя учеником Маркса. По существу, само имя Маркса стало известным в Германии благодаря Лассалю: ведь Маркс и не умел, и не хотел делать что-либо для пропаганды своих мыслей. По-видимому, считал их столь сверхценными, что не прилагал усилий ради усвоения их другими. Пусть воспринимают все как есть! Даже самые туманные и невнятные тексты.

Зная чуть ли не наизусть «Манифест коммунистической партии» и экономические труды Маркса, Лассаль так активно пропагандировал его взгляды, что после гибели Лассаля Маркс счел необходимым на первой же странице «Капитала» (1867) заявить о своем авторстве идей, им распространенных.

Лассаль всегда заявлял себя учеником и последователем Маркса, хотя был младше его всего на семь лет. А вот Маркс поносил его последними словами и бранил на все корки: «чванливая обезьяна», «бахвал», «скотина» и «осел» — это при том, что Лассаль присылал ему на отзыв все свои пропагандистские материалы и охотно советовался по различным вопросам.

По мнению Маркса, Лассаль и еврей «неправильный»: судя по форме черепа он происходит от тех евреев, которые во время Египетского плена скрещивались с неграми.

Частично дело в зависти Маркса: усилиями Лассаля была создана в 1863 г. первая рабочая социалистическая партия — Всеобщий германский рабочий союз. Она оказалась успешной и вскоре стала получать свою толику власти. Маркс невероятно завидовал. Говорили, что после каждой удачной статьи Лассаля у Маркса становится больше прыщей и фурункулов.

Расходились Лассаль и Маркс в сущей «мелочи»: Лассаль ни на минуту не верил в успех насильственной коммунистической революции. Он не хотел повторения «ужасов июньских дней» — реалий восстания парижского пролетариата в 1848 г… Он считал, что если все население Германии получит избирательные права, коммунисты придут к власти парламентским путем. Решать проблемы нужно путем «науки и согласия», «а не ненависти и дикой санкюлотской ярости».

Так социализм оказался окончательно соединен с либерализмом. Никакой диктатуры пролетариата и вообще господства рабочих! Ни в какой форме! Только равенство и классовый мир!

Лассаль призывал рабочий класс, интеллигенцию, все классы и сословия к легальной политической борьбе за всеобщее избирательное право — к митингам, петициям, демонстрациям. «Поднятое мною знамя есть знамя демократии вообще, — говорил Лассаль. — Я вызываю движение общее, демократическое, народное, а не классовое только».

Если бы не гибель Лассаля в возрасте 39 лет, трудно сказать, каких высот он мог бы достигнуть. А погиб Лассаль на дуэли. В 1864 г., находясь в Швейцарии, он влюбился в шестнадцатилетнюю Елену, католичку, дочь известного баварского дипломата. Ради этого брака он готов был на любые жертвы, вплоть до выкрещивания в католичество. Отец же невесты пришел в ужас, узнав о еврейском происхождении и особенно о революционных взглядах Лассаля. Он запретил дочери и думать об этом браке и срочно выдал ее за валашского дворянина Янко Раковицу. Обезумев от горя, Фердинанд Лассаль вызвал жениха на дуэль, в результате которой был ранен и через несколько дней умер в Женеве. Возлюбленная Лассаля вышла замуж за его убийцу и дожила до глубокой старости. Лассаль же, увы, был похоронен на еврейском кладбище в родном городе Бреслау-Вроцлаве.

Характерна реакция Маркса на смерть «конкурента»: «Я заявляю, что лассалевская партия должна быть распущена, потому что она не нужна рабочему движению». То есть он требует ликвидировать Общегерманский рабочий союз.

В свое время Лассаль начал с того, что предлагал Марксу начать практически реализовывать его, Маркса, идеи. Маркс отказался. И теперь — ликвидировать!

Никто, конечно, Общегерманский рабочий союз не закрыл.

Тогда Маркс решил создать собственную «правильную» организацию — Интернационал. А потом на правах секции Интернационала возникает Социал-демократическая партия Германии в Эйзенахе (1869). В 1875 г. эта партия объединилась со Общегерманским рабочим союзом на съезде в г. Готе. И объединилась на платформе не Маркса, а Лассаля!

Маркс подверг эту платформу уничтожающей критике в работе «Критика Готской программы». Нет и не может быть никакого народного государства! — вещает Маркс. Только диктатура пролетариата даст свободу рабочим!

Маркс вопит, социал-демократы добиваются своих целей и постепенно становятся одной из правящих партий.

В 1899 г. вышло в свет сочинение Эдуарда Бернштейна (1850–1932) «Предпосылки социализма и задачи социал-демократии». Сточки зрения автора, в социологи Маркса многовато «утопизма», а цель социал-демократов — построение «демократического социализма», законного наследия либерализма. Демократия, по Бернштейну, есть «средство и в то же время цель. Она есть средство проведения социализма, и она есть форма осуществления этого социализма».

Русскую революцию 1905–1907 гг. многие немецкие социал-демократы считали бессмысленным путчем.

Как ни удивительно, в Британии социал-демократия начиналась с отрицания парламентской борьбы. Организованный оуэнистами конгресс кооператоров и тред-юнионистов в 1833 г. пошел под знаменами антипарламентаризма. Доказывая бесполезность политических реформ, оуэнисты настойчиво пропагандировали планы организации производственных кооперативов для постепенного перехода к строю коммунистических общин.

К такому строю Британия до сих пор «почему-то» не перешла, но тред-юнионы и разные формы кооперации трудящихся стали частью политический и экономической системы страны.

Долгое время все английское общество делилось на собственников, которые обладали правами и свободами, а несобственники фактически находились почти вне закона.

Средства профсоюзов и добровольных объединений трудящихся не охранялись законом, их как бы и не существовало. Доходило до прямой дискриминации трудящихся по найму в сфере культуры: еще в середине XIX в. все музеи, художественные галереи и т. п. были закрыты по воскресеньям в соответствии с требованием церкви о соблюдении завета об отдыхе в этот день. Но это означало, что рабочие не могли их посещать!

В 1855 г. при поддержке профсоюзов была организована Национальная воскресная лига, поставившая задачу добиться больших возможностей для образования и развития культуры в воскресные дни.

Архиепископ Кентерберийский был яростным противником каких-либо изменений, однако в 1877 г. в Манчестере открылись гражданский музей и библиотека, работавшие по воскресеньям. Этому примеру последовали Бирмингем и другие промышленные города.

Только Акт о профсоюзах 1871 г. узаконил профсоюзы и обеспечил их защиту, а в 1875 г. специальным Актом парламента были легализованы уставы профсоюзов и добровольных обществ взаимопомощи.

«Богатые» профсоюзы имели высокие членские взносы и могли экономически защищать своих членов. А «бедные» — работников низкой квалификации — поневоле стали бороться за политические реформы: за право проводить своих представителей в парламент, уменьшение рабочей недели и продолжительности рабочего дня, установление минимума зарплаты.

Первый тред-юнион такого типа был организован в 1887 г. докерами Лондона. Их успешная стачечная борьба привела к появлению в конце восьмидесятых — начале девяностых годов XIX века множества подобных профсоюзов по всей Великобритании. С 1888-го по 1892 гг. число членов профсоюзов удвоилось и достигло полутора миллионов человек.

Тред-юнионизм делал примерно то же, что лассальянство в Германии. До конца XIX века в несколько приемов были реформированы парламент, местное управление, введены законы об охране фабричного труда, тред-юнионы получили окончательное право на существование и т. д. С ростом политической культуры и активной деятельности рабочих промышленники вынуждены были искать и находить новые формы руководства обществом.

Чартисты в двадцатые — сороковые годы столетия тоже думали, почти как Лассаль. Они не были сторонниками социализма, но хотели добиться всеобщего избирательного права, по крайней мере для мужчин. «Политическая власть — наше средство, социальное благоденствие — наша цель», — говорили чартисты. Тред-юнионы продолжили их линию.

Демократическая федерация профсоюзов, образованная в 1881 г., требовала всеобщего избирательного права, равенства избирательных округов, зарплаты членам парламента, аннулирования палаты лордов, трехлетнего срока полномочий каждого состава парламента. Все это было продолжением требований чартистов.

Другая часть программы партии выдвигала требования всеобщего бесплатного образования с организацией питания в школах, восьмичасового рабочего дня, государственной поддержки системы обеспечения рабочих жильем, общественных работ для безработных, налогообложения в пользу беднейших налогоплательщиков.

Третья часть программы предусматривала национализацию земель, железных дорог и шахт.

13 и 14 января 1893 г. в Бредфорде 121 делегат от Демократической федерации, рабочих клубов, тред-юнионов и других организаций образовали первую в истории Независимую лейбористскую партию. Существующая сегодня британская лейбористская партия родилась по решению Конгресса тред-юнионов в 1899 г. о создании «своей» парламентской организации.

С 1906-го до 1913 г. лейбористская партия существует полулегально: профсоюзам было запрещено заниматься политикой. Но в 1913 г. Актом о профсоюзах тред-юнионам было разрешено заниматься политической деятельностью. Условия очень демократичны: нужно, чтобы большинство членов профсоюза проголосовало за участие в парламенте, каждый мог отказаться от участия в политической деятельности, а средства нее сосредоточивались в особых фондах.

Получается, к началу XX века в Британии сложилась новая политическая структура общества. Шагами к ней стала парламентская реформа 1867 г., избирательная реформа 1884 г., легализация тред-юнионов в 1875 г., рождение лейбористской партии. Сфера любых насильственных форм социального протеста резко уменьшилась: зачем бороться за то, что уже есть? Какой дурак побежит с ружьем устанавливать «диктатуру пролетариата», если обладает совершенно законными политическими правами? Разве что маниакальный любитель пострелять в живых людей вроде Бланки.

Так же обстояло дело во всех крупных государствах Европы.

Социал-демократия взяла отдельные принципы марксистской теории, многие идеалы христианского социализма, а еще больше идей либерализма. Она настояла, чтобы распространить либеральные правила на всех членов общества, независимо от собственности и богатства.

Социал-демократия сделала так, что в начале XX века в индустриально развитых странах Запада общество сделалось намного более справедливым. Революционное движение тут же стремительно пошло на убыль.

Глава 8 Россия — слабое звено в цепи империализма

К началу XX века цивилизация не вышла из тупика. Скорее она все глубже в этот тупик заходила. Множество опасностей висело над нею. Но вот опасность утопического социализма явственно сделалась слабее. Она практически исчезла там, где оказались решены основные проблемы XIX столетия.

Это:

• пережитки феодализма в сельском хозяйстве,

• пережитки феодализма в общественной и политической жизни,

• политическое неравенство членов общества,

• неравенство народов, религий и рас,

• отсутствие политической демократии.

Беда в том, что главные проблемы XIX века решаются не везде. Всякое государство, в котором у большинства населения нет избирательных прав, где нет способов легально и гласно решать личные и общественные проблемы, потенциально может быть взорвано изнутри — классовой борьбой своих граждан, революционной пропагандой и попыткой организовать социалистические эксперименты.

В основных странах Европы такая опасность была реальной в 1850 г., но к 1900 г. ее уже нет. Зато существует множество государств, где такая опасность очень даже есть. Конечно, это все страны неевропейского мира. И действительно, самые крупные государства Востока взорвались революциями: Мейдзи — в Японии, Синьхайской — в Китае в 1911 г., в 1906-м — в Персии, в 1908-м — в Турции. Влияние этих революций на мир пока невелико, но поистине лиха беда начало.

А кроме того, на периферии Европы есть Ирландия, Греция, Португалия, Испания, Румыния, где основные проблемы XIX века не решены. Эти страны оказывают не очень большое влияние на континент, но есть еще громадная Россия. Она оставалась полуфеодальной, а все революционные группировки в России проявляли просто запредельную агрессию. Не меньшую, чем якобинцы и коммунары.

Не случайно Карл Маркс в последние годы жизни решительно переменил отношение к России, даже выучил русский язык.

Общенациональных революций наподобие европейских 1848-го или 1871 гг. в России до 1905 г. не было. Революционный процесс шел как бы тремя параллельными, не пересекающимися линиями.

Первая — национальные идеологии отделения от Российской империи. У каждого из народов — от поляков до корейцев — было свое представление о том, нужно ли выходить из Империи, и если нужно, то как именно.

Вторая — бунтарство русских туземцев, находившееся вне идеологии Нового времени. Крестьяне и городские низы осмысливали свои восстания совершенно в других категориях.

Передают совершенно потрясающий случай, когда в ходе «холерных бунтов» задержали очень неглупого крестьянского парня. Бунтовали крестьяне потому, что власти заключали больных холерой в холерные бараки… а оттуда мало кто возвращался. Парень выглядел и вел себя так, что следователи не могли поверить, будто он всерьез верил во врачей, «травящих народ» холерой. В конце концов у парня вырвалось:

— Кому мор да холера, а нам надо, чтобы вашего козьего дворянского племени не было!

К сожалению, я не могу ничего сказать о судьбе этого «бунтовщика»… Во всяком случае, ни Фурье, ни Прудона, ни других больных на голову французов он явно не читал.

Наконец, третья — теоретизирование дворян и интеллигентов, русских европейцев, которые долгое время просто не знали, как им нести народу свет столь необходимых ему знаний о социализме.

У Михаила Васильевича Буташевича-Петрашевского (1821–1866) в советское время не было определенной официальной репутации. Так, некий мелкий эпизод революционной пропаганды.

Выходец из хорошей семьи придворного врача, крестник Александра I, Петрашевский окончил Царскосельский лицей в 1839 г. По окончании университета в 1841 г., служил переводчиком в Министерстве иностранных дел.

В 1848-м, году европейской революции, у него собираются по пятницам приятели.

Читают — в том числе, запрещенные в России книги по истории революционных движений, утопическому социализму, материалистической философии.

Ведут речи о социализме, анархизме, об освобождении крестьян с землей, о создании тайного общества и подготовке народа к революционной борьбе. С подготовкой народа дело обстоит хуже всего: Петрашевский не раз приводит на собрания дворников, а те от речей социалистов засыпают. Приходится платить им по полтиннику за вечер: лишь бы не спали и слушали.

Заговорщики особенно не скрывались. По поручению Министра внутренних дел больше года на собрания ходил и слушал все речи агент Иван Петрович Липранди (между прочим, участник Отечественной войны 1812 г., генерал и видный историк).

Согласно его докладу, «члены общества предполагали идти путем пропаганды, действующей на массы. С этой целью в собраниях происходили рассуждения о том, как возбуждать во всех классах народа негодование против правительства, как вооружать крестьян против помещиков, чиновников против начальников, как пользоваться фанатизмом раскольников, а в прочих сословиях подрывать и разрушать всякие религиозные чувства, как действовать на Кавказе, в Сибири, в Остзейских губерниях, в Финляндии, в Польше, в Малороссии, где умы предполагались находящимися уже в брожении от семян, брошенных сочинениями Шевченки. Из всего этого я извлек убеждение, что тут был не столько мелкий и отдельный заговор, сколько всеобъемлющий план общего движения, переворота и разрушения».

С заговорщиками поступили сурово. В 1849 г. Петрашевский и несколько десятков связанных с ним человек были арестованы. Восемь месяцев они провели в одиночном заключении, а 22 декабря Петрашевский и еще 20 человек были привезены из Петропавловской крепости на Семеновский плац.

Им прочли смертный приговор; подошел с крестом в руке священник в черной ризе, переломили шпаги над головами дворян; на всех надели предсмертные рубахи. Петрашевскому, Момбелли и Григорьеву завязали глаза и привязали к столбу. Офицер скомандовал солдатам целиться.

И только после этого ударили отбой; привязанным к столбу развязали глаза и прочли приговор в том виде, в каком он окончательно состоялся. Затем всех отправили обратно в крепость, за исключением Петрашевского, которого тут же на плацу усадили в сани и с фельдъегерем отправили прямо в Сибирь.

Там Петрашевский ухитрился поссориться даже с губернатором Восточной Сибири Николаем Николаевичем Муравьевым-Амурским, который всегда помогал ссыльным и пригрел декабристов. Его несколько раз переводили из села в село, пока, наконец, 2 мая 1866 г. он спьяну не угорел насмерть в бане в селе Бельском Енисейского округа.

По общему мнению, особый «русский социализм» создал внебрачный сын помещика Ивана Алексеевича Яковлева, Александр Иванович Герцен (1812–1870). Сама фамилия его — производная от «сердечный» — Александр родился от немецкой любовницы Яковлева, Генриетты-Вильгельмины-Луизы Гааг из Штутгарта. В 1833 г. он закончил физико-математическое отделение Московского университета.

Еще студентом он подружился с Николаем Платоновичем Огаревым и поклялся «умереть за свободу». Оба они вошли в кружок, члены которого занимались изучением русской истории и идей социалистов. В 1834 г. все члены кружка были арестованы. Герцена сослали в Пермь, а оттуда в Вятку, где определили на службу в канцелярию губернатора. Только в 1840 г. ему разрешено вернуться в Москву, где он принимал активное участие в спорах славянофилов и западников.

Вместе с другом — и мужем одной из своих любовниц — Огаревым Герцен вел пропаганду очень неопределенных, пестрых «вольнодумных» идей. Со славянофилами вроде бы ругался, но одновременно считал, что русский крестьянин — стихийный социалист. Дай ему землю и волю — он тут же построит социализм, а может, даже коммунизм и анархизм в одной отдельно взятой деревне. Или возникнет государство, непонятно как вырастающее из крестьянской общины.

В 1847 г. после смерти отца Герцен уехал за границу и никогда не вернулся.

Его очень разочаровало скучное «мещанство» Европы: даже во время революций 1848 г. европейцы вели себя «слишком» законопослушно, мало убивали друг друга. К «русскому социализму» европейцы относились по-разному…

Энгельс писал о Герцене: «…Герцен, который был социалистом в лучшем случае на словах, увидел в общине новый предлог для того, чтобы в еще более ярком свете выставить перед гнилым Западом свою „святую“ Русь и ее миссию — омолодить и возродить в случае необходимости даже силой оружия этот прогнивший, отживший свой век Запад. То, чего не могут осуществить, несмотря на все свои усилия, одряхлевшие французы и англичане, русские имеют в готовом виде у себя дома».

Чтобы пропагандировать свою идею русского социализма, Герцен в 1853 г. основал в Лондоне Вольную русскую типографию где в 1856–1867 издавал «бесцензурную газету» «Колокол». Она выходила от 1 до 4 раз в месяц; всего вышло 245 номеров. Первый журнал каждого нового номера посылался лично императору. «Колокол» обличал российское самодержавие, издевательски и сатирически комментируя факты русской истории и политики — от убийства императора Павла I до деятельности Крестьянских комитетов при Николае I и освобождения 1861 г. Он вела революционную пропаганду, требовал освобождения крестьян с землей, отмены цензуры, гласного суда и других реформ.

Герцен был невероятно популярен до того, как поддержал польское восстание 1863 г. Русские интеллигенты хотели анархизма и коммунизма, но не отделения Польши от Российской империи. Из примерно трех тысяч подписчиков «Колокол» сохранил не более пятисот.

В 1865 г. царское правительство добилось, чтобы Британия выслала Герцена из Лондона. Он умер в 1870 г. от воспаления легких, не желая серьезно лечиться.

Личная жизнь Герцена типична для революционеров: первая жена, которую он обожал, изменила с приятелем. Доходило до дуэли. Но в конце концов соблазнитель отказался от Натальи Герцен. Она умерла в мучениях, муж ее не простил. Вторая жена, бывшая Огарева, оказалась злобной и истеричной.

Из 12 детей Герцена семеро умерли во младенчестве, один из сыновей родился глухонемым и 8 лет от роду погиб при кораблекрушении, одна из дочерей покончила с собой в 17 лет.

Благополучные же дети Герцена были очень далеки от отца. Дочь Ольга прожила 103 года, в старости почти не помня отца.

«Александр Герцен II», Александр Александрович, преуспел в науке, стал профессором-физиоло-гом. Но зря возлагались на него большие надежды, как на преемника. Он вырос просто хорошим швейцарцем, Россией интересовался, но издалека, и помнил историческую родину только по детским годам.

Первая организация «Земля и воля» возникла в 1861–1864 гг. при участии самого Герцена. Участники, около 200 человек, руководствовались опубликованной в «Колоколе» статьей Огарева «Что нужно народу», где говорилось о необходимости предоставления крестьянам собственной земли. Они готовили крестьянскую революцию и хотели «общего бессословного собрания». Восстание в Польше в 1863 г. одни сочли началом революции, другие были решительно против.

Из-за внутренних противоречий в 1864 г. общество распалось. Но начало было положено, русские социалисты взялись за работу. Родилось такое массовое явление, как «хождения в народ» 1873–1875 гг.

Впервые лозунг «В народ!» выдвинул А. И. Герцен в связи со студенческими волнениями 1861 г. Он призвал интеллигенцию «уплатить свой долг народу». Под «уплатой долга» понималось не образование и не равенство прав, а революционная пропаганда.

В кружке «чайковцев» Николая Васильевича Чайковского распространяли литературу, шили специальную «крестьянскую» одежду и овладевали ремеслами. Идя в народ как пропагандисты, одни хотели постепенно готовить его к революции, другие, как советовал Бакунин, тут же поднимать бунты. В Чигирине они попытались поднять восстание. Крестьяне легко разоблачали в «крестьянах» интеллигентов — по акценту, по бытовым привычкам. Они сдавали в полицию и тех и других.^{132}

Во второй половине 1870-х «Хождение в народ» приняло форму «поселений» — народовольцы пошли в народ в качестве земских врачей, учителей, инженеров. Это крестьянам нравилось, только пропаганды они все равно не слушали и быстро сдавали в полицию агитаторов.

Доходило до анекдотов: крестьяне просили давать им побольше революционных книг, да потолще. Оказалось, используют они эти книги на самокрутки, или еще более неуважительно: в сортирах.

С 1873-го по март 1879 г. арестовали более 4000 человек, из них к суду были привлечены 2564 человека — по знаменитому «Процессу 193».

Официальное название процесса: «Дело о пропаганде в Империи». Оно рассматривалось в Петербурге в Особом присутствии Правительствующего сената с 18 октября 1877-го по 23 января 1878 г. Фантастика — но людей, как и петрашевцев, судили именно за пропаганду.

Корреспондент британской «Таймс» демонстративно уехал после второго дня суда, заявив: «Я присутствую здесь вот уже два дня и слышу пока только, что один прочитал Лассаля, другой вез с собой в вагоне „Капитал“ Маркса, третий просто передал какую-то книгу своему товарищу».^{133}

Для революционеров типично, что 97 арестованных сошли с ума еще до начала процесса — притом, что никого из них не запугивали, не избивали и не пытали.

Суд приговорил 28 человек к каторге на срок от 3 до 10 лет, 36 — к ссылке, более 30 человек — к менее тяжелым формам наказания. Остальные были оправданы или освобождены от наказания ввиду продолжительности нахождения в предварительном заключении.^{134}

Процесс показал:

• правительство Российской империи считает государственным преступлением пропаганду и вообще любой «непозволительный образ мыслей», никакой легальной оппозиции в России оно не допустит;

• пропагандистские организации в Российской империи неэффективны, их быстро разоблачат и прикроют.

Раз так, быстро появляются организации законспирированные, жестокие и кровожадные.

Организация, созданная Николаем Андреевичем Ишутиным (1840–1879) называлась довольно откровенно: «Ад».

Оставшись сиротой, Ишутин воспитывался в семье мелкопоместных дворян Каракозовых, вместе со своим двоюродным братом, Дмитрием Владимировичем Каракозовым (1840–1866). В 1855 г. оба они окончили Чембарское уездное училище и поступили в Пензенскую гимназию, но вынуждены были уйти из седьмого класса, не в силах закончить курса.

В 1863 г. Ишутин приехал в Москву, где посещал лекции в университете в качестве вольнослушателя. Они с Каракозовым вели революционную пропаганду и даже пытались организовать в Москве коммуну.

Из практических дел ишутинцев наиболее известно одно — в 1864 г. они помогли выехать за границу бежавшему из московской пересыльной тюрьмы польскому революционеру Ярославу Домбровскому. Тому самому, что кончил свои дни на булыжниках парижских улиц в качестве генерала Парижской коммуны.

4 апреля 1866 г. Каракозов стрелял в Александра II у ворот Летнего сада, но промахнулся: его толкнул крестьянин Осип Комиссаров. Свои мотивы он объяснял в прокламации «Друзьям-рабочим»: по его мнению, после смерти царя должны были начаться революция и установиться социалистический строй.

Сначала террорист отказывался давать показания и утверждал, что он — крестьянский сын Алексей Петров. В ходе следствия было установлено, что проживал он в 65-м номере в Знаменской гостинице. Произведенный там обыск дал следствию возможность выйти на московского сообщника Каракозова, от которого и узнали его имя.

Следствие по делу Каракозова возглавлял граф Михаил Николаевич Муравьев-Виленский («Муравьев-вешатель»), государственный деятель, генерал от инфантерии, министр государственных имуществ, весьма достойный, замечу, человек. Он не дожил двух дней до вынесения приговора.

С 10 августа — по 1 октября 1866 г. в Верховном уголовном суде шел процесс над ишутинцами. Каракозова повесили 3 сентября в Петербурге. Во время казни народ проклинал цареубийцу.

Ишутина тоже приговорили к казни, но смерть была заменена пожизненной каторгой. Одна из причин: его признали душевнобольным. На каторге он и помер.

На месте покушения на царя в ограде Летнего сада была установлена часовня, снесенная при советской власти в 1930 г.

Журнал Некрасова «Современник» закрыли, хотя поэт и разразился в нем восторженными стихами, посвященными Муравьеву и Комиссарову.

5 февраля 1880 г. организатор Северного союза русских рабочих Степан Николаевич Халтурин (1857–1882) взорвал бомбу в Зимнем дворце, чтобы убить Александра II. Вместо царя погибли 11 солдат — все они были героями недавно закончившейся войны с Турцией за освобождение Болгарии. За отличия в войне они были переведены на службу во дворец.

За свои революционные подвиги по спасению народа от царизма Халтурин был направлен народовольцами в Москву и с 1 марта 1881 г. стал членом Исполкома «Народной воли». Годом позже он вместе с Н. А. Желваковым участвовал в Одессе в убийстве жандармского генерал-майора В. С. Стрельникова. Оба были арестованы на месте, назвались ненастоящими именами и были повешены в Одессе 22 марта 1882 г. без установления личности.

Еще ярче кружок Сергея Геннадиевича Нечаева (1847–1882).

Он был небрачным сыном помещика Петра Епишева и по рождению крепостным. Потом (вероятно, по договоренности с отцом) его усыновил маляр Г. П. Павлов и записал приемыша под фамилией Нечаев, то есть «нечаянный». Грамоте он научился только в 16 лет в школе для взрослых. Переехал в Москву в 1865 г., занимался самообразованием, выдержал экзамен на учителя церковноприходской школы. С осени 1868 г. вел революционную пропаганду среди студентов Санкт-Петербургского университета и Медицинской академии, организовал студенческие волнения в феврале 1869 г.

Потом он уехал за границу, где установил отношения с Бакуниным и Огаревым. Он вступил в Интернационал и получил от Герцена тысячу фунтов стерлингов «на дело революции».

В сентябре 1869 г. Нечаев вернулся в Россию и основал революционное «Общество народной расправы» — его отделения вскоре были образованы не только в Петербурге и Москве, но и нескольких других городах. В основу он положил простую идею: время мирной пропаганды кончено, близится страшная революция. Готовиться к ней надо нелегально и очень жестко. Как именно, показывает его знаменитый «Катехизис революционера», напечатанный летом 1869 г. в Женеве. Этот документ включает идеи не только Нечаева, но также Бакунина и Петра Лаврова.

Я привожу документ полностью.

«Отношение революционера к самому себе

§ 1. Революционер — человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью — революцией.

§ 2. Он в глубине своего существа, не на словах только, а на деле, разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром, и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира. Он для него — враг беспощадный, и если он продолжает жить в нем, то для того только, чтоб его вернее разрушить.

§ 3. Революционер презирает всякое доктринерство и отказался от мирной науки, предоставляя ее будущим поколениям. Он знает только одну науку, науку разрушения. Для этого и только для этого, он изучает теперь механику, физику, химию, пожалуй, медицину. Для этого изучает он денно и нощно живую науку людей, характеров, положений и всех условий настоящего общественного строя, во всех возможных слоях. Цель же одна — наискорейшее и наивернейшее разрушение этого поганого строя.

§ 4. Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ея побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно все, что мешает ему.

§ 5. Революционер — человек обреченный. Беспощадный для государства и вообще для всего сословно-образованного общества, он и от них не должен ждать для себя никакой пощады. Между ними и им существует тайная или явная, но непрерывная и непримиримая война на жизнь и на смерть. Он каждый день должен быть готов к смерти. Он должен приучить себя выдерживать пытки.

§ 6. Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела. Для него существует только одна нега, одно утешение, вознаграждение и удовлетворение — успех революции. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель — беспощадное разрушение. Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен быть всегда готов и сам погибнуть и погубить своими руками все, что мешает ея достижению.

§ 7. Природа настоящего революционера исключает всякий романтизм, всякую чувствительность, восторженность и увлечение. Она исключает даже личную ненависть и мщение. Революционерная страсть, став в нем обыденностью, ежеминутностью, должна соединиться с холодным расчетом. Всегда и везде он должен быть не то, к чему его побуждают влечения личные, а то, что предписывает ему общий интерес революции. Отношение революционера к товарищам по революции

§ 8. Другом и милым человеком для революционера может быть только человек, заявивший себя на деле таким же революционерным делом, как и он сам. Мера дружбы, преданности и прочих обязанностей в отношении к такому товарищу определяется единственно степенью полезности в деле всеразрушительной практической революции.

§ 9. О солидарности революционеров и говорить нечего. В ней вся сила революционного дела. Товарищи-революционеры, стоящие на одинаковой степени революционного понимания и страсти, должны, по возможности, обсуждать все крупные дела вместе и решать их единодушно. В исполнении таким образом решенного плана, каждый должен рассчитывать, по возможности, на себя. В выполнении ряда разрушительных действий каждый должен делать сам и прибегать к совету и помощи товарищей только тогда, когда это для успеха необходимо.

§ 10. У каждого товарища должно быть под рукою несколько революционеров второго и третьего разрядов, то есть не совсем посвященных. На них он должен смотреть, как на часть общего революционного капитала, отданного в его распоряжение. Он должен экономически тратить свою часть капитала, стараясь всегда извлечь из него наибольшую пользу. На себя он смотрит, как на капитал, обреченный на трату для торжества революционного дела. Только как на такой капитал, которым он сам и один, без согласия всего товарищества вполне посвященных, распоряжаться не может.

§ 11. Когда товарищ попадает в беду, решая вопрос спасать его или нет, революционер должен соображаться не с какими-нибудь личными чувствами, но только с пользою революционного дела.

Поэтому он должен взвесить пользу, приносимую товарищем — с одной стороны, а с другой — трату революционных сил, потребных на его избавление, и на которую сторону перетянет, так и должен решить.

Отношение революционера к обществу

§ 12. Принятие нового члена, заявившего себя не на словах, а на деле, товариществом не может быть решено иначе, как единодушно.

§ 13. Революционер вступает в государственный, сословный и так называемый образованный мир и живет в нем только с целью его полнейшего, скорейшего разрушения. Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире. Если он может остановиться перед истреблением положения, отношения или какого-либо человека, принадлежащего к этому миру, в котором — все и вся должны быть ему равно ненавистны.

Тем хуже для него, если у него есть в нем родственные, дружеские или любовные отношения; он не революционер, если они могут остановить его руку.

§ 14. С целью беспощадного разрушения революционер может, и даже часто должен, жить в обществе, притворяясь совсем не тем, что он есть. Революционеры должны проникнуть всюду, во все сле [?] высшия и средние [сословия], в купеческую лавку, в церковь, в барский дом, в мир бюрократский, военный, в литературу, в третье отделение и даже в Зимний дворец.

§ 15. Все это поганое общество должно быть раздроблено на несколько категорий. Первая категория — неотлагаемо осужденных на смерть. Да будет составлен товариществом список таких осужденных по порядку их относительной зловредности для успеха революционного дела, так чтобы предыдущие номера убрались прежде последующих.

§ 16. При составлении такого списка и для установления вышереченаго порядка должно руководствоваться отнюдь не личным злодейством человека, ни даже ненавистью, возбуждаемой им в товариществе или в народе.

Это злодейство и эта ненависть могут быть даже отчасти и кремего [?] полезными, способствуя к возбуждению народного бунта. Должно руководствоваться мерою пользы, которая должна произойти от его смерти для революционного дела. Итак, прежде всего должны быть уничтожены люди, особенно вредные для революционной организации, и такие, внезапная и насильственная смерть которых может навести наибольший страх на правительство и, лишив его умных и энергических деятелей, потрясти его силу.

§ 17. Вторая категория должна состоять именно из тех людей, которым даруют только временно жизнь, дабы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта.

§ 18. К третьей категории принадлежит множество высокопоставленных скотов или личностей, не отличающихся ни особенным умом и энергиею, но пользующихся по положению богатством, связями, влиянием и силою. Надо их эксплуатировать всевозможными манерами и путями; опутать их, сбить их с толку, и, овладев, по возможности, их грязными тайнами, сделать их своими рабами. Их власть, влияние, связи, богатство и сила сделаются таким образом неистощимой сокровищницею и сильною помощью для разных революционных предприятий.

§ 19. Четвертая категория состоит из государственных честолюбцев и либералов с разными оттенками. С ними можно конспирировать по их программам, делая вид, что слепо следуешь за ними, а между тем прибрать их в руки, овладеть всеми их тайнами, скомпрометировать их до нельзя, так чтоб возврат был для них невозможен, и их руками и мутить государство.

§ 20. Пятая категория — доктринеры, конспираторы и революционеры в праздно-глаголющих кружках и на бумаге. Их надо беспрестанно толкать и тянуть вперед, в практичные головоломныя заявления, результатом которых будет бесследная гибель большинства и настоящая революционная выработка немногих.

§ 21. Шестая и важная категория — женщины, которых должно разделить на три главных разряда.

Одне — пустые, обессмысленные и бездушные, которыми можно пользоваться, как третьею и четвертою категориею мужчин.

Другия — горячия, преданныя, способныя, но не наши, потому что не доработались еще до настоящего безфразного и фактического революционного понимания. Их должно употреблять, как мужчин пятой категории.

Наконец, женщины совсем наши, то есть вполне посвященныя и принявшия всецело нашу программу. Они нам товарищи. Мы должны смотреть на них, как на драгоценнейшее сокровище наше, без помощи которых нам обойтись невозможно.

Отношение товарищества к народу

§ 22. У товарищества ведь [нет] другой цели, кроме полнейшего освобождения и счастья народа, то есть чернорабочего люда. Но, убежденные в том, что это освобождение и достижение этого счастья возможно только путем всесокрушающей народной революции, товарищество всеми силами и средствами будет способствовать к развитию и разобщению тех бед и тех зол, которые должны вывести, наконец, народ из терпения и побудить его к поголовному восстанию.

§ 23. Под революциею народною товарищество разумеет не регламентированное движение по западному классическому образу — движение, которое, всегда останавливаясь с уважением перед собственностью и перед традициями общественных порядков так называемой цивилизации и нравственности, до сих пор ограничивалось везде низложением одной политической формы для замещения ее другою и стремилось создать так называемое революционное государство. Спасительной для народа может быть только та революция, которая уничтожит в корне всякую государственность и истребит все государственные традиции, порядки и классы в России.

§ 24. Товарищество поэтому не намерено навязывать народу какую бы то ни было организацию сверху. Будущая организация без сомнения вырабатывается из народного движения и жизни. Но это — дело будущих поколений. Наше дело — страстное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение.

§ 25. Поэтому, сближаясь с народом, мы прежде всего должны соединиться с теми элементами народной жизни, которые со времени основания московской государственной силы не переставали протестовать не на словах, а на деле против всего, что прямо или косвенно связано с государством: против дворянства, против чиновничества, против попов, против гильдейского мира и против кулака мироеда. Соединимся с лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России.

§ 26. Сплотить этот мир в одну непобедимую, всесокрушающую силу — вот вся наша организация, конспирация, задача».^{135}

Когда студент Иван Иванов перестал беспрекословно повиноваться Нечаеву, члены «Народной расправы» Нечаев, Прыжов, Кузнецов и Николаев убили его в гроте Петровской академии, близ Москвы.

Сам Нечаев успел бежать за границу, но его товарищи были найдены и преданы суду в 1871 г. К делу привлечено было 87 человек, в том числе В. И. Ковалевский (впоследствии товарищ министра финансов). Участники убийства Иванова приговорены к каторжным работам на разные сроки, другие обвиняемые — к более мягким наказаниям, некоторые (в том числе Ковалевский) оправданы.

Резонанс был огромный. Герцен крайне негативно отзывался о молодом поколении революционеров. Бакунин писал о нем как о бесчестном человеке, способном шпионить, вскрывать чужие письма, лгать. Для Достоевского Нечаев послужил прототипом Петра Верховенского в романе «Бесы».

В 1872 г. швейцарское правительство выдало Нечаева России с условием, что его будут судить как уголовного, а не политического преступника. Судил его в 1873 г. суд присяжных, Нечаев же заявлял, что не признает этого «шемякина суда», несколько раз кричал: «Да здравствует Земский Собор» и отказался от защиты.

Признанный присяжными виновным в убийстве Иванова, он был приговорен к каторжным работам в рудниках на 20 лет. Но обращались с ним все же как с политическим: не отправили в рудники, а посадили в Петропавловскую крепость.

Ходит много историй про сношения Нечаева с «Народной волей» через якобы очарованных им караульных солдат гарнизона Петропавловской крепости. В 1882 г. народоволец Леон Мирский выдал их связи с Нечаевым, и солдат судили за организацию сношений Нечаева с волей, приговорили к разным наказаниям. Но речь шла не о демонической личности, подчинившей себе караульных, а о банальном подкупе. Сам Нечаев умер незадолго до этого процесса.

Все кружковцы-террористы очень хорошо понимают, против чего они выступают: против всего человечества. А вот за что? Этого они сами толком не могут объяснить.

В 1876 г. возникает новая «Земля и воля». По составу — ничего общего с первой. Общее — название и цели. Программа этой организации так красочна, что ее стоит привести полностью.

«Конечный политический и экономический наш идеал — анархия и коллективизм.

Но, признавая, с одной стороны, что партия может быть влиятельною и сильною только тогда, когда она опирается на народные требования и не насилует выработанного историей экономического и политического народного идеала, а с другой — что коронные черты характера русского народа настолько социалистичны, что если бы желания и стремления народа были в данное время осуществлены, то это легло бы крепким фундаментом дальнейшего успешного хода социального дела в России, мы суживаем наши требования до реально осуществимых в ближайшем будущем, т. е. до народных требований, каковы они есть в данную минуту. По нашему мнению, они сводятся к четырем главнейшим пунктам.

1. Правовые народные воззрения признают несправедливым тот порядок, при котором земля находится во владении тех, которые ее не обрабатывают. По народному понятию, „земля Божья“ и каждый земледелец имеет право на землю в том количестве, которое он своим трудом может обработать. Поэтому мы должны требовать перехода всей земли в руки сельского рабочего сословия и равномерного ее распределения. (Мы убеждены, что две трети России будут владеть землею на общинном начале).

2. Что касается политического идеала, то мы признаем, что в русском народе существует стремление к полному мирскому самоуправлению, хотя относительно междуобщинных и внешних отношений вряд ли существуют в народе одинаковые определенные воззрения. По нашему мнению, каждый союз общин определит сам, какую долю общественных функций он отдаст тому правительству, которое каждая из них образует для себя. Наша обязанность только стараться уменьшить возможно более эту долю.

3. В области религиозной в народе русском замечаются веротерпимость и вообще стремление к религиозной свободе; поэтому мы должны добиваться полнейшей свободы исповеданий.

4. В состав теперешней Российской империи входят такие местности и даже национальности, которые при первой возможности готовы отделиться, каковы, напр[имер], Малороссия, Польша, Кавказ и пр. Следовательно, наша обязанность — содействовать разделению теперешней Рос[сийской] империи на части соответственно местным желаниям.

Таким образом, „земля и воля“, служившая девизом стольких народных движений, служившая принципом организации при заселении тех наших окраин, куда еще не проникало влияние современного этим заселениям русского правительства, — эта формула, по нашему мнению, и теперь служит наилучшим выражением народных взглядов на владение землею и устройство своего общежития. Признавая невозможным привить народу при настоящих условиях другие, с точки зрения отвлеченной, может быть, и лучшие, идеалы, мы решаемся написать на своем знамени исторически выработанную формулу „земля и воля“.

Само собою разумеется, что эта формула может быть воплощена в жизнь только путем насильставенного переворота, и притом возможно скорейшего, так как развитие капитализма и все большее и большее проникновение в народную жизнь (благодаря протекторату и стараниям русского правительства) разных язв буржуазной цивилизации угрожают разрушением общины и большим или меньшим искажением народного миросозерцания по вышеуказанным вопросам.

Указанное противоречие между народным идеалом и требованиями правительства создавало и создает в России ту массу крупных и мелких народных движений, сект религиозно-революционного характера, а подчас и разбойничьих шаек, которые выражают собою активный протест русского народа против существующего порядка. Но эта борьба с организованной силой государства, в руках которого около миллиона войск, оказывается слишком неравною, тем более что народ в значительном большинстве разъединен и так обставлен со стороны разных властей, а главным образом со стороны экономической, что ему и очень мудрено подготовить и противопоставить правительственной организации широкую народную организацию.

Из предыдущего вытекают две главные общие задачи, на которые должно быть устремлено все внимание русской соцально-революционной партии:

1) помочь организоваться элементам недовольства в народе и слиться с существующими уже народными организациями революционного характера, агитацией же усилить интенсивность этого недовольства, и

2) ослабить, расшатать, т. е. дезорганизовать силу государства, без чего, по нашему мнению, не будет обеспечен успех никакого, даже самого широкого и хорошо задуманного, плана восстания.

Отсюда таковы наши ближайшие практические задачи.

А. Часть организаторская

а) Тесная и стройная организация уже готовых революционеров, согласных действовать в духе нашей программы, как из среды интеллигенции, так и из среды находившихся в непосредственном соприкосновении с нею рабочих.

б) Сближение и даже слияние со враждебными правительству сектами религиозно-революционного характера, каковы, напр[имер], бегуны, неплательщики, штунда и пр.

в) Заведение возможно более широких и прочных связей в местностях, где недовольство наиболее заострено, и устройство прочных поселений и притонов среди крестьянского населения этих районов.

г) Привлечение на свою сторону по временам появляющихся в разных местах разбойничьих шаек типа понизовой вольницы.

д) Заведение сношений и связей в центрах скопления промышленных рабочих — заводских и фабричных.

Деятельность людей, взявшихся за исполнение этих пунктов, должна заключаться в видах заострения и обобщения народных стремлений, в агитации в самом широком смысле этого слова, начиная с легального протеста против местных властей и кончая вооруженным восстанием, т. е. бунтом. В личных знакомствах как с рабочими, так и с крестьянами (в особенности с раскольниками) агитаторы, конечно, не могут отрицать важности обмена идей и пропаганды.

е) Пропаганда и агитация в университетских центрах среди интеллигенции, которая в первое время является главным контингентом для пополнения рядов нашей организации и отчасти источником средств.

ж) Заведение связей с либералами с целью их эксплуатации в свою пользу.

з) Пропаганда наших идей и агитация литературою: издание собственного органа и распространение листков зажигательного характера в возможно большем количестве.

Б. Часть дезорганизаторская

а) Заведение связей и своей организации в войсках, и главным образом среди офицерства.

б) Привлечение на свою сторону лиц, служащих в тех или других правительственных учреждениях.

в) Систематическое истребление наиболее вредных или выдающихся лиц из правительства и вообще людей, которыми держится тот или другой ненавистный нам порядок».

Не удивительно, что в СССР этого документа не печатали: всякому читателю пришлось бы изменить мнение о народовольцах.

По части террора: 4 августа 1878 г. члены «Земли и воли» убили шефа жандармов Николая Владимировича Мезенцева (1827–1878). Это была как бы месть за казнь революционера И. М. Ковальского.^{136}

Остается сказать, что Н. В. Мезенцев — участник Крымской войны и член Государственного совета, отец пятерых детей.

«Земля и воля» вела пропаганду и агитацию среди рабочих. Землевольцы участвовали в проведении нескольких рабочих стачек и студенческих демонстраций в Петербурге в 1878–1879 гг.

Во время Казанской демонстрации — публичного митинга у входа в Казанский собор в день Николая Угодника в декабре 1876 г. — член «Земли и Воли» Фелиция Шефтель впервые в России подняла красную тряпку на палке.

Организация просуществовала до 1879 г., а после Воронежского съезда в июне 1879 г. распалась на «Народную волю» и «Черный передел».

«Народная воля» искренне верила, что надо только убить царя, и тут же вся Россия поднимется строить социализм.

Александра II (и вместе с ним быстро забытого двенадцатилетнего мальчика) убивают в Петербурге, на набережной Екатерининского канала 1 марта 1881 г. После взрыва первой бомбы государь склонился над раненым казаком. Это дало возможность бросить вторую.

Уже на эшафоте народовольцы недоуменно озирались: где же ликующие толпы? где же благодарность народа выразителям его, народа, воли? Они искренне не понимали, почему в них летят плевки и проклятия.

Мне доводилось общаться с последним потомком единственного раскаявшегося и помилованного убийцы — Гриневицкого. Цитирую потомка, которого не хочу называть: «Фамилия в истории, но гордиться нечем». Это высказывание с воздушным поцелуем адресую всей народовольческой, марксистской и прочей революционной сволочи. Потомки не с вами, придурки.

О повороте же в сознании народа было сказано, и не раз.

В постановлении экстренного заседания Московской городской думы удалось сказать максимально емко: «Совершилось событие неслыханное и ужасающее: Русский Царь, Освободитель народов, пал жертвою шайки злодеев среди многомиллионного, беззаветно преданного ему народа. Несколько людей, порождение мрака и крамолы, осмелились святотатственною рукой посягнуть на вековое предание великой земли, запятнать ее историю, знамя которой есть Русский Царь. Негодованием и гневом содрогнулся Русский народ при вести о страшном событии».^{137}

Великий князь Александр Михайлович, племянник Александра II, довольно точно писал о том, что произошло тогда с Россией: «Ночью, сидя на наших кроватях, мы продолжали обсуждать катастрофу минувшего воскресенья и опрашивали друг друга, что же будет дальше? Образ покойного Государя, склонившегося над телом раненого казака и не думающего о возможности вторичного покушения, не покидал нас. Мы понимали, что что-то несоизмеримо большее, чем наш любящий дядя и мужественный монарх, ушло вместе с ним невозвратимо в прошлое. Идиллическая Россия с Царем-Батюшкой и его верноподданным народом перестала существовать 1 марта 1881 г. Мы понимали, что Русский Царь никогда более не сможет относиться к своим подданным с безграничным доверием. Не сможет, забыв цареубийство, всецело отдаться государственным делам. Романтические традиции прошлого и идеалистическое понимание русского самодержавия в духе славянофилов — все это будет погребено, вместе с убитым императором, в склепе Петропавловской крепости. Взрывом прошлого воскресенья был нанесен смертельный удар прежним принципам, и никто не мог отрицать, что будущее не только Российской Империи, но и всего мира, зависело теперь от исхода неминуемой борьбы между новым русским Царем и стихиями отрицания и разрушения».^{138}

«Черный Передел» придерживался идеи пропаганды. Но когда юг России в 1881–1882 гг. захлестнула волна еврейских погромов, многие сочли: вот она, революция.

Петр Никитич Ткачев (1844–1886), литературный критик и публицист, идеолог якобинского направления в народничестве, приветствовал из парижской эмиграции погромы, но оговаривал: это лишь самое начало революции. Многие представители «Черного передела» не только агитировали за погромы, но и сами лично в них участвовали: «предполагалось, что погромы приучают народ к революционным выступлениям».^{139}

Во время погромов правительство не раз говорило, что раздувают их революционеры. Действительно, революционеры считали, что «движение, которое легче всего было направить против евреев, в дальнейшем развитии обрушится на дворян и чиновников. В соответствии с этим были написаны прокламации, призывавшие к нападению на евреев».^{140}

Известно немало народовольческих листовок, которые распространялись разными организациями, от «Черного Передела» до «Южнорусского Рабочего Союза». Исполнительный Комитет «Народной воли» писал: «Хто забрав у своі рукі землі, ліса та корчми? — Жиди. — У кого мужик, часом скрізь слезы, просить доступить до своего лану? У жидів. Куда не глянешь, до чого ні приступиш, — жиди усюди». И завершал призывом: «Підимайтесь же, честні робочі люде!»

В Листке «Народной воли» (уже в 1883 г.): «Погромы — начало всенародного движения…»

Листок «Зерно», издаваемый «Черным Переделом»: «Невтерпеж стало рабочему люду еврейское обирательство. Куда не пойдет он, почти всюду наталкивается на еврея-кулака».

В перспективе из народовольцев выросла партия социалистов-революционеров («эсеров»). На базе же «Черного передела» появляются первые социал-демократические организации.

Просто поражает, какой чудовищный по силе негативный потенциал разрушения зреет в русском народовольчестве. Русским социал-демократам этот потенциал разрушения предается даже усиленным.

В отличие от Герцена, Маркс и Энгельс признали в Ткачеве первого русского марксиста. Однако Ткачев додумался до такого, что и Марксу не дойти: в порядке революции он предлагал «истребить все население России старше 25-летнего возраста», а остальную часть «подвергнуть перевоспитанию для изменения самой природы человека». Последние три года жизни Ткачев провел в сумасшедшем доме в Париже, где и умер в 1885 г. в возрасте 41 года.

Другой предтеча — Николай Иванович Кибальчич. Он, к сожалению, не только разрабатывал летательные аппараты, но еще и вошел в группу «Свобода или смерть», образовавшуюся внутри «Земли и воли». Затем стал агентом Исполнительного комитета «Народной воли». Являясь «главным техником» организации, участвовал в подготовке покушений на Александра II — именно он изобрел и изготовил метательные снаряды, которые были использованы И. И. Гриневицким и Н. И. Рысаковым во время покушения на Екатерининском канале в Петербурге.

Кибальчичу принадлежит одна из важнейших теоретических статей в народовольческой публицистике — «Политическая революция и экономический вопрос»,^{141} посвященная соотношению экономики и политики в революционном движении. Она явно отмечена влиянием марксизма. Два-три года — и состоялся бы еще один русский марксист.

Формально русская социал-демократия рождается поздно — в 1883 г. в Женеве. У истоков первой русской социал-демократической группы «Освобождение труда» стоят чернопередельцы Георгий Плеханов, Вера Засулич, Лев Дейч, Любовь Аксельрод. В их активе уже была созданная в 1878 г. организация «Северный Союз Русских Рабочих», выставившая широкую политическую и экономическую программу.

Но вот две важные особенности русской социал-демократии.

Во-первых, они с самого начала ставят целью не парламентские методы, а создание и организацию «боевой народной партии». Революционные, террористические методы в работе такой партии изначально предполагаются как основные.

Во-вторых, огромную роль в российской социал-демократии играют выходцы из еврейства. В 1896 г. Плеханов на конгрессе Социалистического Интернационала назвал еврейскую социал-демократию — Бунд — «авангардом рабочей армии в России».

Бунд возник в 1897 г., на полгода раньше Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП), и был типично революционной организацией. Это к 1917 г. он намертво перессорился с РСДРП, а начинали-то они очень дружно. Бунд вел пропаганду на идиш и даже одно время отстаивал право любого еврея, где бы он ни жил, вести на идиш любые деловые документы. Зрелище еврейского ремесленника, пишущего на идиш прошение о допущении вне черты оседлости… (и станового, который это внимательно читает!) радует необыкновенно, но само по себе требование сугубо популистское; такие, как ни странно, порой сильно действуют. Вспомним хотя бы идею Жириновского снабдить каждую женщину мужиком, а каждого мужика бутылкой водки… Действовало ведь!

В остальном же Бунд действовал вполне как революционная партия: подучивал подмастерьев лет 14–15 гадить мастерам, потому что те их эксплуатируют, или выбивать стекла в домах более или менее зажиточных евреев. В Вильно «В день Йом-Кипура бундистская молодежь толпою ворвалась в большую синагогу, стала мешать продолжению молитвы и устроила невероятный дебош, распивая пиво».^{142}

То есть действовали совершенно так же, как спустя короткое время члены Союза воинствующих безбожников в православных церквах.

Нам бывает трудно представить масштаб «дикой охоты» революционеров на верхушку Российской империи. А они впечатляют: Царь Александр II Освободитель, великий князь Сергей Александрович, премьер-министр Петр Аркадьевич Столыпин, министры внутренних дел Дмитрий Сергеевич Сипягин и Вячеслав Константинович фон Плеве, министр просвещения Николай Павлович Благолепов, 33 губернатора, генерал-губернатора и вице-губернатора, 16 градоначальников, начальников охранных отделений, прокуроров, полицмейстеров, 24 начальника тюрем, околоточных и тюремных надзирателя, 26 приставов и исправников, 7 генералов и адмиралов, 15 полковников, 68 присяжных поверенных, 26 агентов охранного отделения.

Многих убили «по ошибке». Случайно убили генерала Козлова — внешне очень походил на петербургского градоначальника, генерала Федора Федоровича Трепова. В Пензе вместо жандармского генерала Прозоровского убили генерала от инфантерии Лисовского. Отставного армейского генерала зарезали вместо жандарма Новицкого.

Уже впечатляет. Общее же число жертв террора называют разное, но счет — всегда на тысячи. Гибли люди «при исполнении»: солдаты оцеплений и конвойные, охранники банков, рядовые полицейские — как те солдаты в Зимнем дворце от бомбы Халтурина. В 1905 г. в Одессе толпа с красными флагами долго гонялась за двумя городовыми. Один убежал через чердак и крышу; другой же, Губия, сдуру спрятался на чердаке. Его так изувечили «колами, топорами, железными палками», что он по дороге в больницу умер, а отрубленные пальцы потом нашел во дворе дворник.

Гибли люди, просто случайно оказавшиеся рядом.

14 мая 1906 г. в Севастополе рванула бомба: эсеры пытались убить коменданта города генерала Неплюева. Генерал уцелел, но восемь случайных людей погибло, до 30 ранено. Левая пресса заклинает родственников убитых «отбросить эмоции» и не требовать суда над бомбистами: они ведь делали великое дело.

Убивали друг друга по малейшему подозрению — как Нечаев убил Иванова. Позже на каторге в Каре повесили мужа сестры Веры Засулич, некого П. Г. Успенского — впоследствии выяснилось, что не был ни в чем виноват. Но повесить — успели. В Киеве заподозренных в «шпионстве» сбросили в бак с кипятком. В Польше отрезали у заподозренных носы и уши.

Происходит опаснейшее смещение сознания и у самих верхов Российской империи. Есть много примеров, когда высшие сановники империи сводили друг с другом счеты руками революционного подполья.

Шло и не мене опасное сращивание охранки с революционным подпольем. Правая рука эсеровского бомбиста Бориса Савинкова — агент охранки Евно Азеф. Есть сведения, что Азеф подозрительно хорошо был осведомлен обо всех передвижениях императора. В ближайшем окружении Николая II у революционеров был, как говорят в спецслужбах, «источник». Зубов и священник Гапон — откровенные агенты охранки и одновременно — революционеры.

Террор стал возможен, по словам Сергея Юльевича Витте, в силу «особого вида умственного помешательства масс». Любые действия революционеров левая печать оправдывает. Любые попытки самообороны рассматривает как агрессию и зверство.

Невероятно, но факт: либералы буквально требовали от Александра III помиловать убийц его отца. Они де сами не знали, что творят. И если их помилуют — раскаются.

В Томске революционеры стреляют из револьверов по крестному ходу. Верующие бросились на убийц. У одних отняли оружие и сдали полиции. Других загнали в здание «Народного дома» и здание это подожгли. Эти события пресса называла «зверствами черносотенцев».

В Одессе в 1905 г. погибло около пятисот человек. «Еврейская самооборона» стреляет из пулеметов по нарядной толпе. Молодцы! Вершат великие революционные дела! Полиция напала на погромщиков, убила двоих, скрутила троих, поволокла. «Зверства антисемитов!»

Фантастика, но статьи «политэмигрантов» Троцкого, Чернова, Савинкова и так далее свободно печатались в России. Гонорары за них перечислялись за границу… Получить эти гонорары было можно, а вот арестовать получавших их — нельзя.

При этом «реакционеров» наподобие Николая Семеновича Лескова, Василия Васильевича Розанова или Михаила Осиповича Меншикова не печатали. Знаменитому издателю Сытину устроили обструкцию: как он смеет печатать Розанова в своем «Русском слове»? И пригрозили уйти все журналисты: или он, или мы! Розанов ушел…

В 1909 году выходит сборник «Вехи», происхождение которого таково: издатели заказали статьи об интеллигенции нескольким самым известным ученым и публицистам того времени. Все будущие авторы «Вех» — люди известные, яркие, к фамилии каждого из них прочно добавлено слово «известный» или «выдающийся»: С. Н. Булгаков, М. О. Гершензон, А. С. Изгоев, Б. А. Кистяковский, П. Б. Струве, Н. А. Бердяев. Цитировать «Вехи» не буду, отсылая заинтересовавшихся к первоисточнику.^{143} Почитать же «Вехи» очень советую — впечатляющая книга, и желания называться интеллигентом сразу становится меньше. Но стоило этой ей попасть на прилавке — и поднялся многоголосый вой, прямо какой-то шабаш!

«Мерзейшая книжица за всю историю русской литературы», — писал Горький.

Кадет Милюков — вовсе не единомышленник и партайгеноссе Горького, но поехал в лекционное турне по России, чтобы «опровергнуть „Вехи“».

Мережковский в религиозно-назидательном стиле «обличал» авторов «Вех» — они «соблазняют малых сих» (правда, в чем соблазн — не объяснил).

Общество распространения технических знаний вынесло резолюцию со словами: «продукт романтически-реакционного настроения».

Это еще ничего! «Духовный маразм», «подгнившие вехи», «плоская, недостойная книга», «нестерпимое зловоние реакции», «ядовитые семена» — это все их отзывов на «Вехи».

Черносотенцы орали про «козни злобесного Бердяева», а Ленин разразился картавыми воплями про «энциклопедию либерального ренегатства».

По особому сборнику, направленному против «Вех», выпустили такие разные партии, как кадеты и эсеры.

Причем никто из оппонентов не спорил с «Вехами» по существу. Для интеллигенции важно было не прочитать сборник и выработать собственное отношение, а «занять позицию» — то есть присягнуть ордену «своих».

Действительно, какое-то поветрие, умственное затемнение, делавшее революцию все более реальной. Как во Франции 1780-х.

Но причину поветрия, увы, заметно сразу: упорное нежелание властей изменять хоть что-нибудь. Не случайно же в апреле 1905 г. гвардейские офицеры из тайной организации «Лига красного орла» встречались с социал-демократами: для выработки общих действий в революции, свержении Николая II и установления в России конституционного строя.

Безумие? Но правительство Российской империи само старательно создавало условия для безумия такого рода.

Глава 9. Большевики — самые последовательные революционеры

Социал-демократия в России зародилась в среде народников и долго существовала в виде не связанных между собой кружков и союзов. В 1898 г. в Минске прошел Первый съезд Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП). На съезде присутствовало… шесть человек. Началось…

Народники не любили капитализма и считали, что Россия может придти к коммунизму, минуя капитализм. Зачем он нужен, если русский мужик — и так стихийный социалист? Эсеры считали так же или почти так же.

Социал-демократы дали себе труд заметить, что капитализм можно любить или там не любить, а он уже существует. Россия все больше становится капиталистической страной, и все тут!

По определению Г. В. Плеханова, меньшевики и большевики были всего лишь «враждующие между собой братья». Не очень разбираясь в тонкостях идеологии, рядовые члены РСДРП неоднократно требовали «убрать фракции» — то есть объединиться. В годы Первой русской революции 1905–1907 гг. РСДРП объединилась. Но после опять сразу же распалась.

Одним из самых важных расхождений было отношение к «экспроприациям экспроприаторов», а говоря попросту — к ограблениям банков. Большевики занимались этим очень активно. У них были специальные банды, относительно которых не очень понятно, кто это: прикормленные уголовники или «идейные» коммунисты, окончательно перешедшие к уголовным методам.

Такой была банда Симона Аршаковича Тер-Петросяна по кличке Камо (1882–1922). Шесть арестов, три побега, четыре смертных приговора. Называя вещи своими именами — матерый бандит-рецидивист. Члены его банды хорошо известны, и далеко не все они были «идейными»: хватало и профессиональных рецидивистов не с одной «ходкой».

Известны и конкретные «эксы», то есть ограбления, проведенные этой группой. На Коджорской дороге (принесло 8000 руб.), в Кутаиси (15 000), в Квирили (201 000), в Душети (315 000).^{144} Ограбление Государственного банка в Тифлисе принесло по одним данным, 250 000 рублей,^{145} по другим — 341 000.^{146}

Правда, с этими деньгами вышла незадача: были они в основном в купюрах по 500 рублей. В банках же всегда были списки номеров взятых при экспроприации пятисоток. Тогда купюры попытались разменять за границей. На этом дельце попался Максим Максимович Литвинов — в будущем нарком иностранных дел (по одним данным, произошло это в Париже, по другим — в Берлине). В Женеве арестовали будущего наркома здравоохранения Николая Александровича Семашко. Часть пятисоток удалось разменять в Мюнхене и в Стокгольме, остальные же так и лежали мертвым грузом до 1909 г., когда «по настоянию меньшевиков оставшиеся не разменянные билеты решено было сжечь».^{147}

Известно, что при этом «эксе» коммунисты убили более 50 человек. По загубленной жизни за то ли пять, то ли семь тысяч рублей.

Искусство преступников и вместе с ним похищенные суммы возрастали. 7 марта 1906 г. в Москве банда из 20 человек ограбила Банк купеческого общества взаимного кредита на суму 875 000 рублей.^{148} С этими деньгами сложностей как будто не было.

Осенью 1907 г. Тер-Петросян приехал в Берлин — грабить банки и закупать оружие для кавказских боевиков. Оказалось, берлинская полиция отлично знала, с кем имеет дело. При аресте у Камо нашли «сундук с двойным дном, в котором хранилось 8 коробок с двумястами электрических запальников, 11 ртутных запальников, 1 коробка с черным прессованным листовым порохом, большое количество приспособлений для закладки взрывчатых вещей в здания, а также в железнодорожное полотно».^{149} С большим трудом Тер-Петросяну удалось бежать, симулировав сумасшествие.

Что характерно: в это время коммунисты и не думали скрывать своего участия в ограблении банков, сопровождавшихся убийствами. И вовсе не только малограмотные кавказские воры. Коммунист-интеллектуал Леонид Борисович Красин сам делал бомбы и организовывал их изготовление, Ленин писал письма в местные отделения РСДРП, прямо советуя не только убивать «шпиков» и взрывать полицейские участки, но и совершать «нападения на банк для конфискации средств для восстания».^{150}

Потом в Проекте резолюции Объединительного съезда РСДРП включили пункт 4 «Партизанские боевые действия»: «Допустимы также боевые действия для захвата денежных средств, предназначенных неприятелю, т. е. самодержавному правительству».^{151} Здесь интересны два момента:

Первое: только самые упертые и злобные политические радикалы называют себя партизанами, правительство — противником и рассматривают свои операции как ведение боевых действий. Таковы деятели Интифады, а в цивилизованном мире — пожалуй, только Ирландская революционная армия и американские нацисты. Эти последние называют самих себя «вооруженным отрядом белой расы», а сидящих в тюрьмах США «товарищей по партии» официально называют на своем сайте «военнопленными».

Второе: именно организатор «эксов», которого Марк Алданов называл «верховным вождем боевиков Закавказья», старался как можно меньше говорить об ограблениях и убийствах. Сталин-Джугашвили отказывался рассказывать об этом до конца жизни, не отвечал на прямые вопросы. Есть даже основания полагать, что именно он стоит за катастрофой 1922 г., когда на Тер-Петросяна — Камо налетела машина: Сталин «убирал» свидетеля, который знал очень многое.^{152}

А вот остальные коммунисты — как раз высоколобые интеллектуалы — не стеснялись! Они ведь — марксисты. А Маркс ясно сказал, что главная цель — это не познание, а изменение мира. И что всякая мораль — не более, чем классовая.

Энгельс произнес еще решительнее: «Для меня как для революционера пригодно всякое средство, ведущее к цели, как самое насильственное, так и то, которое кажется самым мирным». В России Бакунин призывал «решительно порвать с нравственностью этого мира», и задолго до Ленина много что говорил и делал С. Г. Нечаев.

А вот меньшевики были против! В резолюции IV съезда РСДРП записали: «Съезд постановляет: а) бороться против выступлений отдельных лиц или групп с целью захвата денег под именем или девизом с.-д. партии; б) избегать нарушений личной безопасности или частной собственности мирных граждан; <…> Съезд отвергает экспроприацию денежных капиталов в частных банках и все формы принудительных взносов для целей революции».^{153}

V Лондонский Съезд РСДРП в апреле-мае 1907 тоже категорически запретил «эксы».

Штутгартский конгресс II Интернационала, 866 делегатов от 25 партий, в августе 1907 г. категорически запретил проводить грабежи от имени социал-демократов. В ответ Ленин и Роза Люксембург попытались создать особую фракцию «левых социал-демократов». А Камо приезжал в Берлин и грабил банки на Кавказе и после Лондона и Штутгарта.

Возникает вопрос: а являются ли большевики социал-демократами? Формально — пока являются… Но получается — большевики и меньшевики предлагают два совершенно разных проекта. Один — примерно то же, что предлагают европейские социал-демократы во всех странах. А второй только условно можно назвать социал-демократическим. Это план построения некого разработанного теоретиками общества, грандиозного эксперимента. Для реализации их плана необходимо взять Россию (или любую другую страну), переделать до неузнаваемости и создать на ее месте нечто совершенно новое, невиданное и неслыханное. Причем любыми методами.

В. И. Ленин первым произнес слова про «партию нового типа». Мол, все прежние были партиями болтунов, а вот эта — большевиков — преобразователи мира. Но ведь примерно таковы же и другие революционные партии: эсеры, анархисты, черносотенцы, десятки региональных местных. Большевики обычно отличаются от них в худшую сторону, но не всегда значительно.

В Российской империи есть, конечно, и «партии старого типа», наподобие европейских. Из крупных — кадеты и меньшевики. Остальные же, как на подбор — партии нового типа, не имеющие ничего общего с тем, что понималось под этим термином в Европе.

Это в первую очередь носители своего особого образа мира, который может не иметь ничего общего с образами мира других партий. «Партия нового типа» несет миссию: устроить мир «правильно», по своим «единственно верным» представлениям. Это не объединение тех, кому выгодно, а союз идейных, сплоченной железной дисциплиной орден борцов за идею, орудие преобразования мира.

В известном мне мире есть лишь одна аналогия таким «партиям нового типа» — религиозные партии древней Иудеи. В этой маленькой стране спорили садуккеи, фарисеи, ессеи, зелоты, секарии. Разъяснять разногласия между ними будет долго и не к месту, а тех, кто заинтересуется я отсылаю к другой своей книге.^{154}

У греков, современников этих иудейских партий, тоже были и партии, и философские споры. Но партии — политические объединения — возникали у них на базе общих интересов, по отношению к чему-то очень простому, приземленному. Скажем, была в Афинах «морская» партия: в нее объединялись все, кормившиеся от моря — моряки, рыбаки, судовладельцы, торговцы заморскими товарами и рыбой. Эта партия считала, что накопленные в войнах средства Афин надо потратить на строительство новых кораблей. Была другая партия — эвпатридов-землевладельцев, и ее представители считали, что деньги государства надо тратить не на морские суда, а на поддержку тех, кто производит оливковое масло и вино. При этом никак нельзя сказать, что философские споры греков переставали волновать из-за столкновения и борьбы партий. Ни в коем разе! Греки сходились на главной площади города-государства, агоре, и спорили до хрипоты: из атомов состоит мир или все произошло из воды? Порой начиналась даже рукопашная — и таким способом «доказывались» философические истины.

Но никому их греков не приходило в голову написать трактат и доказать: раз мир порожден водой — значит, должна победить морская партия! Или — если мир состоит из земли, то и деньги надо потратить в интересах партии эвпатридов. Их партии были очень прагматичными и существовали независимо от философских споров про то, как и из чего возникла Вселенная. Греки отделяли материальное от идеального.

Иудейские же партии были идейными. Если Бог сказал так и мы правильно поняли Его слова, переданные через пророка — ничего не поделаешь, надо переделывать и весь материальный мир. Иудеи, сами того не ведая, изобрели феномен идеологии. А где идеология — там и раскол, вплоть до гражданской войны, потому что люди всегда принимают разные идеологии.

Насколько жестоко воевали между собой эти партии, показывает хотя бы такой факт: в 69 г. Веспасиана Флавия осуждали — почему он осаждает Иерусалим уже несколько месяцев и не хочет брать его штурмом?

— Зачем? — пожимал плечами тот. — Евреи скоро сами перебьют друг друга.

Так и получилось: зелоты резали верноподданных, секарии ополчились на фарисеев и саддукеев; когда в городе осталось не больше третьей части прежнего населения, сын Веспасиана, Тит, начал штурм, захватил город и сжег Иерусалимский храм.

«Партии нового типа» в Российской империи чем-то неуловимо напоминают эти еврейские религиозные партии. И у них нет ничего общего с политическими партиями Эллады, а равным образом — ничего общего с современными им европейскими. Они имеют не только свои политические, но и свои философские идеи, на основании которых убеждены, что обязаны переустроить мир. В этом переустройстве они не считают себя связанными нормами морали или закона. И выступают в политике как агрессивные, жестокие банды.

Сейчас очень трудно даже восстановить и ту пропаганду, которой пользовались большевики, и чаяния народных масс, с восторгом обрушивших в 1917 г. собственное государство. Трудно найти тексты, которые писались тогда, и понять, что же так воодушевляло людей.

Просто поразительно, как сильно владело массами ощущение, что их поколение живет в «конце времен», что «старый мир» умирает, что грядет перелом, катаклизм, катастрофа, и что из нее мир выйдет обновленным.

Это мироощущение очень хорошо выражено в текстах самых неожиданных авторов — от Валерия Брюсова до Адольфа Гитлера (один из них я предпослал этой части в качестве эпиграфа). Оба они очень любили обращаться к теме варварского мира, падения Римской империи, «конца времен» и всеобщего разрушения.

Это ощущение бессмысленности то ли прошлого, то ли настоящего порождало чувство бессмысленности и труда, и строительства семьи, и рождения детей… вообще любых проявлений нормальной человеческой жизни.

Тексты тогдашних идеологов революции чаще всего вызывают у современного человека недоумение. Во-первых, пресно и скучно. Странно, что такой чепухой могли увлекаться, зачитываться, вообще принимать ее всерьез. Во-вторых, очень странно видеть в числе рассказов Алексея Толстого и Ильи Эренбурга откровенно воспевающие бродяжничество и уголовный образ жизни. Потомкам будет не слишком просто понять и грешившего анархизмом Александра Куприна с его навязчивыми мечтами о «Всеземной анархической республике».^{155}

Персонажи «революционных» рассказов времен Первой мировой войны и революции с упоением жгут в топках паровозов «золотопогонную сволочь» и устраивают погромы в богатых квартирах. То есть пропаганда взывает к самым темным сторонам человеческого естества, она построена на ненависти к «хозяевам жизни», на стремлении совершать по отношению к ним какие угодно преступления.

Именно в эти годы Алексей Толстой написал и свою «Аэлиту». Красноармеец Гусев, лихо бегающий по Марсу и вполне серьезно собирающийся то ли учредить на Марсе советскую власть, то ли присоединить Марс к РСФСР — персонаж с таким агрессивным зарядом, что никакая «белокурая бестия» ему и в подметки не годится.

Сложность в том, что разваливать государства, науськивая одну часть народа на другую, можно, а вот строить и охранять государства таким способом — никак не получится.

Захватили большевики власть случайно или по тщательно подготовленному плану — но захватили. Были большевики готовы к управлению государством или не готовы — они должны были или немедленно отказаться от захваченной власти и уйти в политическое небытие или научиться править государством так, чтобы не оказаться быстро сброшенными.

Это потребовало очень быстрой перестройки идеологии; требовалось хотя бы пригладить ее, сделать более приемлемой внешне. Ведь одно дело — разваливать систему, чтобы захватить в ней власть, и совсем другое — управлять уже захваченной системой. Новые задачи потребовали и очень быстрой перестройки идеологии; первые признаки чего проявились уже в 1922–1923 гг.

В начале 1920-х годов уже «они» убивают и жгут живьем «нас» — как в рассказах Бориса Лавренева и Бориса Пильняка. Пропаганда построена на идее «их» преступности, а «наша задача» формулируется как необходимость «их» остановить.

Но возьмем литературу более раннюю — то, что понаписали большевики или «классово близкие» к ним попутчики уже с конца XIX века. И везде мы увидим совершенно другую картину, в которой как раз мы (то есть коммунисты, пролетарии, рабочий класс, наши, одним словом) избивают, пытают, насилуют, сжигают в паровозных топках их (то есть представителей буржуазии).

Созданием образа врага грешит и сталинская пропаганда, поднимавшая на щит рассказы Лавренева и романную жвачку Эренбурга — но там враг потому отвратителен, что жесток и иррационально ненавидит рабочих и крестьян. С чего у него такая ненависть — непонятно, видимо, от антагонистических отношений. Но вот ненавидит, смертельно опасен — потому и враг, тем и вызывает ответную ненависть.

А в пропаганде большевизма буржуя ненавидят по более простой причине — он существует. Других причин нет, но положительные герои Бабеля, Багрицкого, Алтаузена ненавидят «буржуев», то есть всех, у кого есть образование и хоть какая-то собственность. И постоянно совершают по отношению к ним поступки, мягко говоря, непозволительные — вплоть до убийства.

В творениях писателей-большевиков (Красиков, Иванов, Шагинян) или близких к ним (Федин, Чуковский, Эренбург, Горький) мир вообще не особенно привлекателен. Большая часть названных мною писателей вряд ли известна читателю — разве что он специально интересовался историей литературы. Но уж Горького-то знают все! Своим талантом этот человек завоевал право остаться в истории даже тогда, когда схлынула породившая его волна. Почитаем?

Так вот: в автобиографических романах Горького нет буквально ни одного привлекательного персонажа. Даже внешне привлекательного. Иногда мелькают «не знакомые с медициной» или «загорелые» тела пролетариев. Но как лавочник — жирное пузо, нездоровая кожа, «жирный смех». Как инженер — козлиная бородка, прыщи, нелепая улыбка, косорукий, кособокий, вечно что-нибудь теряет и роняет.

Женские персонажи еще противнее, поскольку вечно добавляются то косо застегнутая кофта, то испачканные вареньем щеки, то еще что-нибудь в том же духе.

Если я не прав — покажите мне у Горького хотя бы одно приятное, вдохновляющее описание людей или их отношений. Их нет.

Самые сильные, запоминающиеся описания у Горького — сцены порки, сцены драк, убийства кошки каким-то дворником. Не спорю: абсолютно все в этом мире заслуживает описания. В конце концов, живописания Горького, помимо всего прочего, вызывают отвращение к жестокости — и уже этим полезны. Но ведь противовеса жестокости, грязи и гадости у Горького попросту нет. И ничего, кроме грязи и жестокости, тоже. Разве что описание теплых отношений мальчика с бабушкой — но это единственный «светлый луч в темном царстве». Все остальное — просто мрак. Даже если описывается любовное свидание — то это «кошелками свисают» груди, нелепое пыхтение, ругань, неприятные телодвижения, противные звуки и запахи.

Что-то красивое у Горького бывает только в некоем параллельном, выдуманном мире, в мире его ранних романтических произведений («Данко», «Старуха Изергиль», «Песня о Соколе»). В реальном мире ничего хорошего автор замечать не способен.

Анабаптистам, наверное, произведения Горького тоже очень понравились бы; такая картина мира очень соответствовала их вере, Но вообще-то хочется хотя бы перерыва в живописании мерзостей. И в мерзком описании того, что должно бы, по идее, осмысливать человеческую жизнь.

Все «буржуи» у Горького противны — в том числе и все интеллигенты. А положительный герой кто? Конечно же, «борец за правое дело» — профессиональный революционер, как Павел в «Матери» или, на худой конец, бунтовщик Фома Гордеев — он-то хороший, а все остальные — дрянь дрянью. Но не обязательно борец. Весьма положителен и уголовник Челкаш, противопоставленный отвратительному крестьянскому сыну, который хочет собственности. Челкаш — это социально близкий!^{156}

И у других писателей околобольшевицкого круга то же самое. Единственные привлекательные герои у Ильи Эренбурга — или революционеры, или уголовники. Вроде некоего молодого человека, который вернулся с фронтов Первой мировой и с тех пор живет воровством и подачками, ночует в парках, словом, ведет жизнь бродяги.^{157} Очень положительный персонаж, в отличие от его нелепых глупых родственников, предпринимателя и профессора. Старые дураки не понимают, что старый мир кончился, и тем более не радуются этому. А юноша проникся и живет соответственно.

Мир Горького и Эренбурга — типичный пример авторской фантазии, в которой жить ну совершенно не хочется. Дело даже не в том, что описываются вещи очень непривлекательные, а в том, как они описываются. Опыт авторов? Но ведь и Олдингтон, и Толкиен — тоже солдаты Первой мировой. Оба бежали в редеющей цепи; оба слышали, как чавкают пулеметные пули в тех, кому повезло меньше; оба мучились «медвежьей болезнью» от стресса и скверной пищи под артиллерийским огнем, в загаженных мокрых окопах. Опыт одинаковый — но первый вышел через него на «Англию-суку», а второй почему-то создал новое направление в литературе, фэнтези, и написал несколько на удивление светлых книг.^{158}

Мир романов и рассказов Алексея Толстого хоть чуть приятнее колорита Эренбурга. Но стоит ему написать нечто «партийное» — и появляется странный мир, в котором после сближения с некой звездой почему-то никому не хочется работать и зарабатывать деньги, рабочие не слушаются буржуев и вообще весело бродяжничают и пьянствуют, а поддержание порядка, создание каких-то ценностей полностью перестало интересовать людей.

Позже, когда Сталин начал строить некую систему хотя бы относительно нормальной жизни в одной отдельно взятой стране, пришлось еще последовательнее изъять из оборота многие тексты большевиков, а оставляемые очень сильно подкорректировать. Скажем, «Конармия» Иосифа Бабеля с каждым изданием становилась все более бесцветной и «политкорректной». Сцены немотивированных убийств, массовых расстрелов, истребления близких родственников врагов, групповых изнасилований, самых разнообразных преступлений вымарывались из сочинений оплота советской литературы и строителя светлого будущего. Только после 1991 г. тексты «Конармии» стали печатать без сокращений и вымарываний.^{159} У Бабеля почти нет сцен, в которых они глумятся над «нами», но много сцен кровавого торжества нас над ними.

В литературе 1930-х годов и более поздней все наоборот. Они — то есть классовые враги — невероятно жестоки: избивают, пытают, сжигают живьем положительных рабочих и коммунистов, насилуют пролетарочек, и только что не закусывают детишками рабочего класса.

Причина изменений понятна. Чтобы строить нормальную жизнь, нужен человек с нормальной психикой. Тот, кто будет строить, созидать, и охранять созидаемое от разрушителей. Вот чтобы разрушать — нужен человек антисистемы. Только жизнь антисистемы поневоле недолгая — пока все созданное сожрут и разрушат. Потому и трудно сейчас изучать идеологию разрушения: век у нее очень короток.

Дух большевиков-коммунистов хорошо передается не только литературными произведениями, но даже их официальными гимнами. Вот «Интернационал». Первоначальный французский текст этой песни был написан коммунаром Эженом Потье. По легенде, еще в 1871 г. в Париже. Если это правда, текст пролежал «в столе» 16 лет: впервые он был опубликован в сборнике «Революционные песни» в 1887 г. Уже в 1888-м композитор Пьер Дегейтер положил текст на музыку, сделав его вступление-заключение («Это будет последний…») припевом к каждой строфе. В том же году «Интернационал» был впервые исполнен на рабочем празднике в городе Лилле.

В 1902 г. опубликован русский перевод «Интернационала» Арона Яковлевича Коца — в русскоязычном журнале «Листки жизни», выпускавшемся в Женеве и Лондоне. С тех пор этот текст много раз исполнялся по-русски и сделался официальным гимном Коммунистической партии. Вот он:

А что? Вполне законченная программа. Под ней и впрямь подписались бы анабаптисты, а Дольчино залил бы текст «Интернационала» слезами восторга. Ибо он полон мрачной, зловещей символики антисистемы.

«Проклятьем заклейменный…» Вроде бы, первый из заклейменных вечным проклятием — это падший ангел, имя которому Люцифер, он же Сатана?

Другое заклейменное проклятьем существо — братоубийца Каин. И Вечный Жид, который обречен вечно бродить по Земле, пока Господь не призовет человечество на Свой последний Страшный суд.

Любопытно еще, что же это за мир «рабочих и рабов»? У рабочих с рабами мало общего.

И — у кого конкретно «кипит разум возмущенный»? С чего это он закипел? Лично мой возмущенный ум кипит, когда грабят или уничтожают чужое имущество, сжигают дома и убивают детей. А у этих… у «армии труда»? У них отчего возникает готовность идти на смертный бой?

Интересно было бы узнать, и кто такие «работники всемирной армии труда». Относятся ли к их числу, например, организаторы производства, преподаватели и врачи? Или они тоже паразиты, которые ничем владеть не могут? Которых надо побыстрее убить, как псов и палачей?

Ясно, что «гром великий» никак не может быть Страшным судом: ведь «никто не даст нам избавленья», в том числе — и Господь Бог. Так что же это за «гром великий»? Что ему первопричина, и кто собрался над кем «грохотать»?

В общем, довольно странный текст, наводящий на многие размышления. К тому же, в русском переводе кое-что приобретший. У Потье было сказано: «Это будет последний и решительный бой». «Это есть наш последний…» — уточнили российские большевики.

Был в русской версии «Интернационала» еще один куплет, который то появлялся, то исчезал… Привести стоит и его:

В тексте Эжена Потье этих слов не было. Они позаимствованы из стихотворения некого Павла Арского, которое полностью выглядит так:

Стихов такого рода появлялось великое множество и в первые годы XX века, еще в нормальном человеческом мире, и после Гражданской войны в России. Все они чудовищно бездарные, так что Арский на общем фоне просто гений. Но кое-какие выдержки привести стоит.

А вот еще одно творение — В. Александровского:

А вот Демьян Бедный, он же Ефим Алексеевич Придворов (1883–1945):

А вот Маяковский:

А вот знаменитая «Варшавянка». Написана она сначала по-польски поэтом Вацлавом Свенцицким в 1883 г., а в 1897-м переведена на русский Г. М. Кржижановским. Впрочем, «Варшавянка» в русском переводе — вполне самостоятельное произведение.

Вопрос, конечно, почему бой «роковой», а скажем, не «победоносный»? Откуда такой пессимизм? Почему судьбы «безвестные» а не «славные», не «героические»? Во всех приведенных стихах видно, что их авторы для себя и себе подобных не запрограммировали лучшей участи, чем для побежденных и истребляемых.

О том, что антисистемное мышление разрушительно, что антисистемщики стремятся разрушить не только весь мир, но и самих себя, писали и Шафаревич, и Гумилев. Отрицая реальность, люди антисистемы видят что-то привлекательное только в идеальных, отвлеченных образах. Реальные люди и реальные отношения им несимпатичны, даже малопонятны. Естественно, что главный герой антисистемы — разрушитель-революционер, на худой конец — уголовный преступник, бродяга, проститутка, деклассированный элемент. Так же естественно, что писатели антисистемы воспевают гибель, разрушение, отступничество: мир для них однозначно плох, и потому разрушение его для них — заслуга и доблесть. Сплошные призывы к «смертному бою», к «бою кровавому».

Но получается, что и самих большевиков не ждет ничего хорошего, по их представлениям.

Социализм хотел построить новые экономические и новые классовые отношения. Коммунизм «копнул» намного глубже: он отрицал саму историю, саму культуру. Долой все, что создано человечеством!

Характерно, что именно в России на рубеже XIX-го и XX вв. появились причудливые теории «нового искусства». И абстракционизм ведь родом из России, а если быть точным, то из Петербурга. В этом великом городе в 1913 г. Василий Кандинский (1866–1944) нарисовал первую в мире абстрактную картину «Восход». Гордиться ли такого рода достижением соплеменного гения — не знаю, как-то не уверен. Но не в одном абстракционизме дело! Было их много: супрематизм, футуризм, симультанизм, кубизм, дизумбрационизм… Надеюсь, читатель простит, если я не назову еще парочки революционных направлений в искусстве? Каждое из них имело свою теорию, порой запутанную и сложную, свой дух и традиции. Знатоки ухитрялись различать творения симультанистов и футуристов. Но я позволю себе не излагать теории этих, замечательных направлений. Да и понимаю в них не очень много.

Новое искусство представлялось «художникам» способом изменения мира — прямо как Марксу. В эпоху неладной нашей «перестройки» русские авангардисты: Василий Кандинский, Казимир Малевич, Натан Альтман, Марк Шагал, Давид Штеренберг, Павел Филонов оказались великими художниками, которых из каких-то подлых соображений раздавил нехороший, злой Сталин. Самих же авангардистов изображали невинными жертвами гонений.

О нет! Они не были невинными жертвами. В последние годы перед Первой мировой и во время нее, в ходе Гражданской войны и в первые годы Советской власти все они занимали очень даже активную позицию. Были учителями народов и провозвестниками новой эры. В чем-то даже революционнее «политических» коммунистов: те-то считали, что гениальные теории Маркса вытекают изо всей прежней духовной истории человечества. И что коммунизм станет естественным продолжением истории. Далеко не все коммунисты полагали нужным и полезным отказаться от культуры предшествовавших эпох. Наоборот — многие призывали к изучению истории и приобщению масс к культуре.

А вот авангардисты хотели всю предшествующую культуру — уничтожить. В самом буквальном смысле слова. Штеренберг одно время занимал пост комиссара по делам искусств. Что тут началось! Было велено вышвырнуть из музеев «всякую рухлядь» — всех этих Суриковых и Левитанов, а на их место повесить творения «передового искусства». В конечном счете, нужного количества «передовых» безобразий все равно не нашлось, бесценные произведения «отсталого искусства» какое-то время повисели в запасниках и тихонько вернулись на подобающие им места. Но какова попытка!

В ту же пору Малевич в своих статьях прямо требовал «создания мирового коллектива по делам искусства» и учреждения «посольств искусств во всех странах», «назначения комиссаров по делам искусства в губернских городах России», «проведения новых реформ в искусстве страны». Потому что «кубизм, футуризм, симультанизм, супрематизм, беспредметное творчество» — это искусство революционное, позарез необходимое народным массам. И необходимо «свержение всего академического хлама и плюнуть на алтарь его святыни».

Не могу сказать, что именно отражают несовпадение спряжений и падежей в этих выкриках Малевича — революционную форму или попросту плохое владение русским языком. Во всяком случае, так он видел роль того, что малевали эти лихие ребята. Скажем, бесценного полотна «Черный квадрат» самого Малевича, порхающего над городом Деда-Мороза у Шагала, и прочего авангардистского безумия.

Уже после того, как советская власть перестала безоговорочно поддерживать и совать во все дырки «авангардизм», Павел Филонов возмущенно писал: «Класс, вооруженный высшей школой ИЗО, даст для революции больше, чем деклассированная куча кремлевских придворных изо-карьеристов. Правое крыло ИЗО, как черная сотня, выслеживает и громит „изожидов“, идя в первых рядах советского искусства, как при царе оно ходило с трехцветным флагом. Заплывшая желтым жиром сменовеховская сволочь, разряженная в английское сукно, в кольцах и перстнях, при цепочках, при часах, администрирует изо-фронт, как ей будет угодно: морит голодом, кого захочет, объявляет меня и мою школу вне закона, и раздает своим собутыльникам заказы».^{160}

Наверное, Филонова больше устраивала жизнь, при которой именно он и его приятели и собутыльники объявляли вне закона и морили голодом «не своих», а сами заплывали желтым жиром и шли в первых рядах советского искусства.

А перед Первой мировой войной они были необычайно модны — и как раз в кругах столичной интеллигенции. Вешать на стену «классические» картины было как бы даже и неприлично, стало признаком неразвитого вкуса. А вот какой-нибудь «зеленый треугольник» или нечто, состоящее из нелепых разноцветных пятен — это да!

То же самое творилось в литературе: тот же футуризм, авангардизм. В духе знаменитого однострочия Валерия Брюсова:

Авангардисты прямо требовали уничтожить культуру. Зачем она «прекрасному новому миру»? Вот стихотворение некого В. Кириллова:

Как видите, призыв к разрушению музеев и уничтожению искусства — вовсе не в переносном смысле. Но лучше всех сказал, конечно же, Маяковский. Такого заряда ненависти никто не сумел перекрыть:

Для Ленина все же Рафаэль не был белогвардейцем… А для Маяковского — был. Футуризм же он понимал так:

Трудно поверить, но Маяковский даже на Сталина посмел тявкнуть — до такой степени он ненавидел Булгакова:

Это ведь Сталин покровительствовал Булгакову, велел ставить в театрах его пьесы. А Маяковский не только хочет расстрела «всяких там рафаэлей» — ему бы и Булгакова запретить. Тут, конечно, идейные разногласия. Но идейные разногласия есть и у Булгакова со Сталиным. Видимо, еще важнее идейных — эстетические. Чтобы не было всяких там «культуришек конфетти».

Культ науки, прогресса неотделим от социал-демократии и вообще всякой «революционности». Вопрос в степени. У большевиков-коммунистов и антисистемности больше, и веры в науку. Причем вовсе не только в то, что обычно называется наукой.

Для русских революционеров очень характерны поиски тайных знаний, которые принесут им власть над миром. Такие тайные знания можно было искать и в «забытых знаниях древних», и в малоизвестных открытиях ученых.

Глава знаменитого общества «Аненербе» («Наследие предков») Вольфрам Сиверс полагал, что «для необразованных людей, таких как Гитлер и его товарищи, слово „наука“ имеет магический привкус». Но разве только для Гитлера?

Нацисты старались изучить и «тайную доктрину» Елены Блаватской и провести собственные исследования «тайных знаний». «Аненербе», полное название которого — «Немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков», включало «Отделение исследований оккультных наук», занимавшееся изучением парапсихологии, спиритизма, оккультизма и других запрещенных в Германии «наук».

Подчеркну — занимались этим очень серьезно, порукой чему и экспедиции в Тибет, и работа с колдунами и экстрасенсами в самой Германии.

Дань поиску мистических откровений отдали и коммунисты в России. Не только тем, что из СССР посылались экспедиции в Тибет на поиски Шамбалы, конкурируя с нацистами.

Но и тем, что многие большевики, в том числе Ф. Э. Дзержинский, активно интересовались мистическими откровениями, собирали в Литве «тайные знания» у деревенских старух, приносивших жертвы ужам и ручейкам.

Что же до веры в науку… В возможность продлять индивидуальную жизнь на сотни лет, а быть может, и достигать личного бессмертия, был убежден даже такой образованный большевик, как Александр Александрович Богданов (1873–1928; настоящая фамилия — Малиновский; другие псевдонимы — Вернер, Максимов, Рядовой). Прочие большевики особых успехов в науках не имели, а вот Богданов — врач, естествоиспытатель, философ.

Основой своих философских обобщений Богданов всегда считал учение Маркса, прежде всего «социальный материализм». В то же время он был убежден, что в самом современном естествознании рождаются новые философские идеи, переводящие материалистическую философию на новый уровень.

Член РСДРП в 1896–1909 гг., большевик, с 1905-го — член ЦК, глава группы «Вперед», организатор партийных школ РСДРП в Болонье и на Капри, с 1918-го — идеолог Пролеткульта, Богданов пытался создать новую дисциплину — тектологию (или «всеобщую организационную науку»), тем самым предвосхищая, кстати, многие положения кибернетики.

С 1926 г. он — организатор и директор первого в мире Института переливания крови. Богданов и погиб 7 апреля 1928 г., ставя на себе очередной эксперимент в ходе уже восьмого переливания крови.

Еще один образованнейший большевик — Леонид Борисович Красин. С 1924 г. он — член ЦК ВКП(б), но не пользовался большим влиянием в партии: в 1909-м от большевиков отошел, имел обширные «буржуазные» связи и был по уровню образования, взглядам и вкусам очень уж «европейским» человеком.

Сохранился весьма резкий ответ Григория Зиновьева на очередное красинское обвинение большевистской верхушки в некомпетентности: «Мы просим некоторых товарищей, которые суются к нам со словом „некомпетентность“, чтобы они забыли это слово».

Так вот, не малообразованные большевики, а как раз высокообразованный Красин верил в грядущее воскрешение покойных «великих исторических личностей». На основе вполне материалистической — достижений науки и техники.

Само создание мавзолея — заслуга Красина. Он был убежден в необходимости сохранить тело Ленина до тех времен, когда вождя можно будет оживить.

Самого Красина после его смерти в 1926 г. кремировали, а урну с прахом поместили в кремлевскую стену. Это было жестоким нарушением его собственной мечты — когда-нибудь оказаться оживленным.

Юный Карл Маркс гордо поднял факел, чтобы освещать стены подземелья, ведущего в преисподнюю… Полвека европейские коммунисты держали этот факел высоко поднятым. Они соглашались — у пролетариев нет отечества. Им нечего терять, кроме своих цепей. Они должны использовать любую возможность для захвата власти. Если будет война — то тем лучше, надо превратить войну империалистическую в войну гражданскую.

В начале XX века сменилась эпоха… Мир стал другим, а вслед за ним — и социал-демократия.

С тех пор в Европе существуют, конечно, разного рода левацкие группки, готовят мировую революцию силами своих трех с половиной членов, но основное русло развития левых идей — это социал-демократия и чуть более радикальный еврокоммунизм. Политическое направление, входящее в европейскую парламентскую политическую систему.

Советские комми, например, С. А. Кара-Мурза очень обижаются на еврокоммунистов, не желающих признавать абсолютной правоты таких, как он. Сергей Александрович даже пугает еврокоммунистов, что потребует денег за путевку в Артек: в 1940 г. он отдал одному из них свою путевку. В этом далеком году юный Кара-Мурза искренне считал еврокоммунистов «своими», «собратьями по борьбе», единым целым с коммунистами СССР. Если бы он только знал, какие они все сволочи и как плохо поступят потом!^{161} Возможно, в штаб-квартирах еврокоммунистов до сих пор валяются в обмороке перепуганные функционеры. Может статься, все они рыдают и бьются головами об пол, напуганные Кара-Мурзой.

Но даже если и валяются в обмороках и если даже рыдают, просят Кара-Мурзу их простить, все равно еврокоммунисты — это одно, а российские большевики-коммунисты — это совершенно другое. И кстати говоря, в 1940 г. это было уже прекрасно известно; если юный Кара-Мурза не знал — значит, его обманули, не дали важной для него информации. Типичная «манипуляция сознанием», о которой он сам пишет очень гневно — по крайней мере, когда манипулируют сознанием «не свои»; те, кого Кара-Мурза не одобряет.^{162} Вот манипуляцию собственным сознанием прощает, потому что его-то обманули «свои», ненаглядные коммунисты. Виноваты у него злые европейцы, которые смеют не соответствовать выдумкам про них — то ли выдумкам советских коммунистов, то ли обманутых ими пацанов.

Если реально смотреть на вещи, то с конца XIX века единым словом «социал-демократия» пользуются две совершенно разные политические силы. Сторонники социальных изменений и сторонники внедрения утопии. Первые охотно обойдутся без революции, а если и пойдут на нее — то на революцию социальную. Вторые же никак не могут обойтись без утопической. В России меньшевики относились к первой силе, большевики — ко второй.

Россия начала XX века смотрела на Европу, как на старшую сестру, училась у нее всему — и хорошему, и не особенно. Русская интеллигенция того времени не меньше Горбачева хотела «войти в европейский дом», а входить-то было уже некуда. Ничуть не меньше хотели войти в европейский дом и коммунисты-большевики. РСДРП(б) возникает в 1902 г. — как раз тогда, когда в Европе резко меняется дух.

Факел, освещающий путь в ад, начал вываливаться из слабеющих рук толпы все редеющих европейских… чудаков (более подходящий эпитет пусть читатель подберет сам). В самой Европе уже не стало достаточного числа тех, кто хотел двигаться по извилистому подземному тоннелю, который заваливается огромными камнями позади. Но «зато» последователи нашлись в России! Здесь факел юного Маркса подхватили.

Утописты-революционеры довольно равнодушны к лучшему, что выработала социал-демократия — например, к росту благосостояния и образования народа. Но они заимствуют, а может быть, и усугубляют худшие черты, сформированные в революционном движении Европы XIX века:

• резко негативное отношение к реальному миру; абсолютную убежденность, что этот мир «кончается» и ему надо только «помочь» умереть;

• такую же убежденность, что необходимо воплотить в жизнь придуманную ими утопию;

• активную готовность убивать и разрушать решительно все существующее для торжества этой утопии.

Радикальные партии стремились разрушить если и не весь этот «мир насилья до основанья», то по крайней мере — многие его стороны. Все хотели на выдуманных теоретиками основаниях построить свой, новый мир — искусственный. За всю известную нам историю большевики больше всех хотели изменить реальный мир. Больше — и в смысле, желание сильнее, и в смысле — изменить в большей степени. Им ничего не жаль в реальном мире. Они решительно ничего не хотят взять с собой в свой новый мир — даже личной собственности и семьи, даже индивидуальной умственной деятельности.

Похоже, большевики перехватили пресловутый факел, с которым Карл Маркс собирался заманить человечество в ад.

Эсеры и меньшевики стояли за революцию… За национальную, в масштабах России. Остальные народы пусть выбирают путь сами.

Анархисты не сомневались в мировом масштабе своих идей, но революции устраивать не собирались. Мол, все случится само собой, стихийно.

Большевики хотели мировой революции, готовили ее. С самого начала, строго по Марксу, революция должна была свершиться в группе наиболее развитых, наиболее передовых стран. Сразу — или почти сразу! Никакой национальной революции! Пролетарии — не националисты, они интернационалисты. Дружба с пролетариями других стран для них — дело естественное. Поддержка же своего правительства — измена делу пролетариата. Если даже пролетарии одной страны раньше других захватят власть, они тут же пойдут войной на буржуазию соседних государств и помогут своим братьям-пролетариям освободиться.

И не успела грянуть революция в России, как большевики попытались плеснуть кипятком на все окрестные страны.

Лозунг мировой революции был включен решительно во все официальные, все программные документы пришедших к власти большевиков.

Рукой Ленина в преамбуле «Конституции СССР» 1924 г. написано прямо: «Новое советское государство явится <…> решительным шагом по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Советскую Социалистическую Республику».^{163}

Формально этот лозунг сняли только в 1989 г.; до того весь мир из официальных советских документов четко знал: СССР с его громадной армией и ядерной мощью ждет мировой революции. Какой бы политический строй ни был в вашей стране, как бы у вас ни было все спокойно и прочно — в СССР верят, что дождутся и под вашей задницей революции, взрыва, обвала, национальной катастрофы, ликующих толп, пулеметных очередей, энтузиазма штурма и натиска. Ну, и готовы помогать, разумеется.

Да, приходится, как ни страшно, сказать еще раз: факел Карла Маркса оказался в надежных руках. До 1989 г. этот факел они крепко держали и поднимали так высоко, как только могли — в надежде осветить путь всему человечеству. До появления на стенах отсветов совсем иного огня.

Разумеется, не так и важно, чего именно хотят те или иные отпетые политические экстремисты.

Но важно, во-первых, где именно они появляются. Ведь экстремизм — следствие общественного неблагополучия. В России начала XX века экстремис ты многочисленнее, сплоченнее, последовательнее, агрессивнее всех остальных. Значит, Российская империя — самое неблагополучное государство Европы. Неблагополучно же оно потому, что здесь не решаются проблемы, стоящие перед всеми народами континента. Правительство Российской империи прямо повинно в том, что в стране формируется самый крупный и сильный в мире отряд революционеров.

Во-вторых, важно, могут ли господа строители светлого будущего перейти от теории к практике. Мало ли, чего они хотят, к чему стремятся, чем бредят? Циолковский бредил космическими перелетами, Федоров — оживлением покойников, а вот господа строители утопии хотят мировой революции. Так же можно захотеть и Луну с неба.

Мы уже видим — там, где решаются насущные проблемы людей, экстремизм не находит поддержки. Какой же дурак побежит крушить собственное государство, обладая хоть какой-то социальной защищенностью? Тем более, если благосостояние и защищенность растут? Пусть медленно, но растут — и за счет новых технических достижений, роста уровня производства, и за счет новых социальных гарантий. Кому же надо тогда отрекаться от такого мира?

Вот если благосостояние начнет ухудшаться, а социальная защита уменьшиться — тогда у экстремистов есть шанс. Самих революционеров может быть кучка, но если все пойдет вниз, тогда

• некоторые начнут воспринимать пропаганду революционеров — раньше они ее не слушали, а тут начнут; ядро революционной партии вырастет: это активное меньшинство организаторов смуты.

• другие захотят присоединиться к уже начинающемуся бунту, распаду, смуте: не потому, что глубоко прониклись философскими идеями Маркса и начитались Кропоткина, а потому, что уже выброшены из нормальной жизни или на глазах теряют в ней место, а в смуте рассчитывают его обрести или на худой конец — пограбить, ведь хуже не будет; это ударный кулак революции, агрессивная злобная толпа.

• третьи — причем их больше всех — не будут участвовать в бунте, в движении расхристанных толп, не станут жечь костров и пить спирт на площадях, тем более никого не ограбят и не убьют, но и защищать прежнюю власть не возьмутся — им окажется нечего и некого защищать; это пассивное большинство, которое в любой момент могло бы остановить смуту — но не захотело остановить.

• за 10–12 % цивилизованных жителей Земли просматриваются остальные 88–90 %; как они воспримут революционную пропаганду — неизвестно; однако в любом случае крушение цивилизации станет для них сигналом — для кого бить ненавистных богатых и образованных, для кого — утверждать свои идеи, выношенные вне цивилизации; это абсолютное большинство, не участвующее в «разборках» 1012 % населения Земли, но лояльное к любой государственности только до тех пор, пока она в силе.

Подчеркиваю: к любой. И к социалистической тоже.

Казалось бы, всем ведущим государствам мира просто из чувства самосохранения надо:

• решать назревающие проблемы, и беспрестанно давать народным массам все больше.

• любой ценой избегать большой войны, тем более друг с другом.

Но великие державы сделали другой вывод. Сработала инерция, политики и правители двигались вперед — но упорно смотрели назад.

В итоге Первая мировая война стала тем спусковым механизмом, который позволил утопии реализоваться.