«Приключения, Фантастика» 1991 № 03

Прелюдия

Зрелище было впечатляющим до жути. Огромный, выше роста человека, сугроб, ослепительно белый, припорошенный чистым, видно, выпавшим за ночь снежком… и большущее разлапистое алое пятно на нем – пятно, переливающееся, темнеющее, почти чернеющее по краям, оплавляющее снег, прожигающее сугроб.

Сергей не сразу понял – что это. Лишь секундой позже в голову как ударило – кровь! Он невольно отшатнулся. Но напирающие сзади не дали уйти, наоборот, они подтолкнули еще ближе. Глаза заболели от этого страшного сочетания – красное на белом, кровь на снегу! Это было ненормально, неестественно, невозможно. Но это было.

Внизу, у сугроба, погрузив скрюченные пальцы в подтаявшую жижу, кто-то лежал. Сергей видел только эту вывернутую посиневшую руку. Но с него хватило. Он резко надавил плечом в чью-то жирную грудь, пихнул кого-то локтем, вовремя успел прикрыть лицо, раздвинул еще двоих… и выбрался из толчеи.

– Псих ненормальный! – бросили ему в спину.

Но Сергей ничего не слышал. В голове у него гудело. Уши словно ватой заложило. Отпихнув от себя еще двух любопытных, несущихся к сугробу сломя голову, он вышел к остановке. прислонился спиной к зеленоватому холодному стеклу, перевел дух. Сердцебиение прошло не сразу. Да и перед глазами прояснилось не в один миг. В таком состоянии Сергей редко бывал, раза два или три, не больше, да и то – с жуткого похмелья, после таких забегов «в ширину», от которых и окочуриться недолго. Но вчера-то он не пил, так, кружку пива да два глотка из чекушки, остававшейся еще с третьего дня…Он тяжело, с присвистом, выдохнул. Сдвинул шапку на затылок, и неожиданно почувствовал, что лоб у него мокрый и совсем холодный, как стекло за спиной.

Он даже вздрогнул.

Надо было садиться в автобус, ехать на работу. Но Сергей стоял, не мог себя заставить сделать и шага. И с каждой минутой, с каждой секундой в нем нарастало непонятное и неприятное ощущение – ему хотелось вернуться к сугробу, его тянуло туда, как человека, страдающего высотобоязнью, неостановимо тянет на край пропасти – сердце замирает от ужаса, дыхание перехватывает, но нестерпимо хочется еще разок, последний, заглянуть туда, в бездну, в гибельный провал.

И Сергей отодвинулся от стекляшки, переступил с ноги на ногу. Незримый магнит был сильнее его.

На этот раз волна тошноты не подкатила к горлу, да и сердце вело себя поспокойнее. Лишь какая-то пелена все застила. Сергей сомнамбулой продрался сквозь толпу, заглянул через плечи, пытаясь разглядеть лежащего. На пятно он старался не смотреть – в конце концов не в пятне суть! А в чем? Приходилось тянуть шею, изворачиваться, и все-таки краешком глаза ему удалось увидать нужное.

В слякотной грязи под сугробом лежал по пояс голый человек. Был он к тому же босой. Лишь драненькие вытертые дешевые джинсы были на нем. Но и те лохмотьями свисали с посиневших ног, одна штанина была задрана выше колена, открывала изуродованную багровыми вздутыми рубцами ногу. Русые волосы на затылке были взъерошены и черны, словно кто-то хорошенько потрепал их, а потом полил мазутом. На синей неестественно выгнутой спине в беспорядке было разбросано пять или шесть больших черных волдырей. Казалось, что их не так давно прорвало, запекшаяся по краям кровь бурела, но еще поблескивала местами… Сергей не сразу сообразил, что к чему. Что-то скользнуло под ногой. Он быстро присел, подобрал грязный цилиндрик с разорванной боковинкой – это была гильза! Сергей служил в армии в свое время, знал все виды патронов и гильз, но такую видел впервые. Он сунул ее в карман, машинально сунул. А глаза сами уже потянулись к трупу – страшное было зрелище, дикое. Но не оторваться!

Неужели стреляли? Сергей поежился. Ему стало не по себе. Но почему, как, когда?! Он живет рядом, совсем рядом, он должен был слышать звуки выстрелов! Но ничего он не слышал, ни о чем не догадывался…

Толпа гудела, гомонила.

– Мафия! Точно говорю, мафия! Со своим расправились, гады!

– Да ладно, все теперь на мафию валят! Сами себя пугаем! Ты че думаешь, каждая пьянь подзаборная – это тебе мафия, что ли?!

– Ой, а как отделали-и, как отделали!

Отделали лежащего и впрямь на славу – вся спина, шея, вывернутые руки были исполосованны, покрыты синяками, ссадинами. Казалось, что это вообще не человек лежит, а какой-то нелепый, сработанный бракоделами манекен, над которым вдоволь натешились неумные проказники. И все же это был человек! Да не просто человек, а кто-то очень знакомый, виденный много раз… У Сергея в висках заломило. Но вспомнить не мог, хоть убей! И вытертые джинсы были чем-то знакомы, что-то напоминали – хотя поди разберись, джинсы они и есть джинсы, все одинаковые.

Сергей присел на корточки, попробовал заглянуть снизу, заглянуть в лицо. Нет, ни черта не было видно. Из пенистой грязи торчало лишь синюшное опухшее ухо, все остальное было там, в месиве из воды, земли, снега, окурков, плевков и семечной шелухи.

– Чего, худо стало, что ль? – поинтересовался у Сергея мужичонка в ватнике, от которого несло одеколонлым перегаром. – Ты еще на карачки встань, паря!

Сергей не ответил. Поднялся. И почувствовал руку на своем плече.

– А ну! Разрешите!

Человек в милицейской форме протиснулся вперед; все загородил. И как ни пытался потом Сергей, он не мог ничегошеньки разглядеть – толпу отодвинули подальше, следственная бригада управилась в считанные минуты, санитары бросили тело на носилки, бросили брезгливо и поспешно, будто имели дело не с человеком, а с падалью или поганым вонючим мешком. И все… Уехали. Толпа рассосалась – глазеть было не на что. Лишь бурело пятно на белом сугробе. Но это было уже совсем не то пятно, что несколько минут назад, то было алым, страшным, а это можно было принять за след от выплеснутых на снег помоев.

– Пришили! И слава Богу! – проворчала сердитая насупленная старушка в черном.

Пенсионер в очках и драном рыжем «пирожке» добавил:

– В колыбели надо таких душить, сволоту поганую!

Злоба была необъяснимой, но натуральной, нутряной. Сергея даже передернуло. Он не смог себя заставить не то что вступить в прения, но и поглядеть даже на сердитых комментаторов.

– А все от того, что пьют! – заключила старушка. – Им все для жизни дало государство, живи и радуйся, а они все пьют! Вот и захлебнулся родимый!

– Туда и дорога!

Пенсионер скрипнул зубами и ушел.

А Сергей вдруг увидал в месиве клочок плотной серой бумаги. Нагнулся. Подхватил двумя пальцами. Развернул. Разобрал с трудом, буквы были полустертыми, тусклыми, но разобрал обрывки слов: «… ОПУСК… адцати четырех ноль… cap…» Далее следовала неразборчивая закорючка-подпись. Понять что-либо из этой бумажки было невозможно. Но и ее Сергей сунул в карман куртки.

Взглянул на часы – он уже на целых сорок минут опаздывал на работу! А еще надо добираться!

Он чуть не бегом бросился к остановке.

Начальник пообещал Сергею неприятности в будущем, как то лишение премиальных, непродвижение по службе и прочие, но успокоился через минуту, сообразил, что собственные нервы дороже. Сергей с трудом досидел до обеда. Потом написал заявление на отгул за работу на овощной базе – отгулов у него была тьма-тьмущая, до второго пришествия! И немудрено, на базы гоняли чуть не каждую неделю. Начальник поморщился, похмурился, посопел. Но отпустил.

– Все равно от тебя толку ни хрена! – сказал на прощание. – Валяй!

Толку от Сергея в конторе было побольше, чем от других. Но он не стал задираться. Лишь бросил на прощание:

– Валяю!

И подхватив сумку, накинув куртку, камнем слетел по лестнице, выбежал на свежий морозный воздух. Он знал, куда идти! Знал, что делать! Ведь можно годами сидеть и рассуждать: это нужно, это не нужно, это целесообразно, это нецелесообразно и непрактично, так, мол, лишь одни дураки поступают. Нет, хватит, пускай его принимают за круглота и полнейшего идиота, по он все же пойдет туда, он их всех заставит, он… А что собственно он мог?! Да ничего! Но эта мыслишка, на секунду задержавшись под черепной коробкой, упорхнула из-под нее. Пускай думают, что хотят, пусть считают, что он трехнутый, что ему больше всех надо, пусть! Он крутил пальцами в кармане шершавую гильзу, заводил себя, заранее зная, что ничего не выйдет, что его пошлют куда подальше.

Перед отделением остановился, отдышался. Почистил мыски сапогов о снег. Попробовал собраться.

За барьерчиком и стеклянной перегородкой сидел мордатый узкоглазый сержант – видно, подменял дежурного. Сергей решил подождать. Но дежурный что-то не появлялся.

Сержант зевал, чесал стриженый затылок, ерзал на стуле. Но на Сергея не глядел, словно и не замечал посетителя. Напротив, в зарешеченной клетушке пьяно, с посвистыванием и прихлюпом, храпел какой-то выловленный досрочно алкаш. И все было до того спокойно и мило, что будто и не отделение, а богадельня в глуши, будто не милицейское присутствие, а старый разворованный дотла лабаз.

Первым не выдержал Сергей. И путанно, длинно и бестолково рассказал сержанту про утренний случай. Сержант глядел сонными глазками, дергал носом. А в итоге вопросил:

– Ну и чего?

Сергей опешил.

– Как, чего? – поразился он, выгребая из кармана свои находки – гильзу и клок бумаги. – Человека убили! А вы спрашиваете – чего! Я вам помочь хочу, понимаете? Вот!

Он положил на барьерчик «улики», двинул их сержанту. Но тот и глазом не повел.

– Убили, убили… – передразнил он вяло, с ленцой. Но потом оживился и, вытаращив на Сергея бесцветные глазки, выпалил: – Да щас на каждом шагу мочат! Чего ж теперь, прыгать до потолка прикажете?! Или бегать с высунутым языком кругами?!

Такой подход обескуражил Сергея. Он-то считал, насмотревшись фильмов и начитавшись книжек, что доблестные отечественные шерлоки Холмсы не упустят интересного дела, что они наверняка уже полклубка распутали, вышли на след… Но похоже, никто не начинал заниматься этим делом. Может, на самой Петровке?!

– Не сорите тут, не надо, – раздраженно проворчал сержант и ткнул пальцем в вещественные доказательства, – уберите! Там вот, в углу, урна стоит, бросьте! – И совсем уже тихо буркнул себе под нос: – Мусорят тут, понимаешь, дрянь всякую носят! Рапустился народишко!

У Сергея по спине побежали мурашки. В глазах помутилось. Ему показалось вдруг, что из-под верхней губы сверкнул у сержанта клык – нечеловеческий, изогнутый и страшный. А еще – что ухо, маленькое и розовенькое, стало вдруг каким-то звериным, рысьим, в желтых глазах блеснул хищный огонек. Сергей отшатнулся от барьерчика. Протер глаза ладонью. Но он уже видел и без этого, что ухо никакое не звериное, что это просто завиток волос упал на него, и что клыка тоже нет, а есть обычная золотая фикса – она-то и поблескивает.

И все равно охота разговаривать с сержантом, что-то ему доказывать, пропала.

– Где дежурный? – поинтересовался Сергей.

– Заняты все! – зло ответил сержант. – Не отвлекайте, гражданин.

– Кто дежурного спрашивал? – раздалось из-за спины.

Сергей повернулся. На него в упор смотрел узколицый человек с красной повязкой на рукаве и капитанскими погонами на плечах.

Пришлось все пересказывать заново. Кончая, Сергей добавил с надеждой:

– Наверное, на Петровку передали, дело-то серьезное!

Капитан хмыкнул, переглянулся с сержантом. И пошутил как-то мрачно:

– Где тело, там и дело – в морге! – Но потом добавил серьезнее: – Вы не беспокойтесь, гражданин, и эти свои фигульки спрячьте, кому надо, разберутся, у нас следователь ноне дошлый пошел… – Он снова переглянулся с сержантом, прихихикнул, перемигнулся. – Чего там волноваться, спишут! Щас пьяни подыхает за ночь сотнями! Понял, молодой человек? Как указ отменили, так пачками пошли, косяками, ха-ха!

Они почти в голос рассмеялись с сержантом – как бы в две скрипки. Но соло вел капитан.

– Так что, идите вы домой и отдыхайте, как положено!

Сергей засуетился, занервничал. И хотя он уже понял, что дергаться бесполезно, запричитал, пытаясь вызвать в собеседниках хоть что-то человеческое, пытаясь достучаться до них.

– Я его знал, точно знал! – говорил он скороговоркой. – Нужно обязательно опознание трупа провести, я должен в морг попасть, я вас очень прошу… где начальник отделения? Где следователь, который ведет дело? Понимаете, я обязан! Никто ничего не знает, а я…

– А что – вы? – настороженно и подозрительно спросил капитан.

– Я узнаю его!

Капитан крякнул и отвернулся. А сержант, выйдя из-за барьерчика, ухватил Сергея под локоть и очень вежливо повел к выходу.

– Идите, гражданин, идите, – приговаривал он мягко, но властно, – и не встревайте, куда не следует! Ваше дело одно, одно ваше дело…

– Какое? – в растерянности поинтересовался Сергей.

– Не нарушать! – пояснил сержант. – Вот ваше дело! А со всеми остальными мы тут сами разберемся! Бродяга-алкоголик, которого утром нашли в сугробе, свезен в морг! Замерз, перепился и замерз! Понятно?! Вам же объясняли русским языком – дело обычное, пачками!

Сергей попробовал выдернуть руку. Обернулся к капитану.

– Да у него ж было пять дырок в спине! – закричал он. – Пять пулевых ранений! И вдобавок весь изрезанный, избитый! Вы чего-о?!

– У вас нервы расшатаны, гражданин! Идите!

Сержант вывел его на улицу. Прямо к машине со страшной надписью «спецмедслужба». Сергею показалось, что сержант сейчас запихнет его в машину, что его увезут, скрутят, сунут под холодный душ или бросят прямиком на нары. Но сержант выпустил его локоть, подпихнул в спину.

– Отдыхайте, гражданин!

– Его убили! – простонал Сергей.

Сержант поглядел в серое небо, почесал затылок.

– Может, и убили, – проговорил он задумчиво, – ему же и лучше, чего зря мучиться, а?!

– Как это?! – не понял Сергей.

– Да лучше не мучаться никак! – пояснил сержант. – Ступайте себе!

Сергей плюнул под ноги. Круто развернулся, запахнул куртку. Мелькнула мысль – бежать на Петровку, немедленно, сейчас же, пока запал не вышел… Но видно, вышел! Сергей выматерился вслух. И пошел в другую сторону, к магазину.

В последние два года магазином можно было назвать одно-единственное заведение – ту точку, где торговали вином да водкой, в других – продуктовых и промтоварных, ни черта не было, и потому столь звучного названия они не заслуживали. Были, правда, всякие там валютные, чековые и прочие распределители, но это все не для простого обитателя разваливающейся страны, а потому – их будто и не было. Сергей часто ломал себе голову надо всеми такими штуковинами. Но голова до конца, до прояснения не «доламывалась», видно, срабатывал самый простенький и в то же время очень надежный тормоз – инстинкт самосохранения. Без него многие бы давно свихнулись! Лучше было ни о чем не думать.

После посещения околотка и всего, что в нем произошло, путь был один, иначе Сергей не выдержал бы, надо было расслабиться! Расслабиться, а уже потом, с новыми силами, с новой энергией браться за дело, за расследование! Черт с ними со всеми! Он сам разберется! Он сам распутает ниточку! Ему главное – вспомнить! Вспомнить, кто это был! Он обязательно вспомнит! И тогда все сразу прояснится.

Сергей брел к заветной точке, распихивая, расталкивая школьную детвору – она шла с занятий или на занятия, в зависимости от смены. И всегда здесь было полно малышни! Всегда кто-то мешался, крутился под ногами, галдел, бегал, игрался, шумел, хныкал, голосил, хохотал, обзывался и прочая, и прочая. Все это было привычно. По какой-то невесть кем заведенной и устоявшейся традиции винные магазины строили или открывали непременно напротив школ, детских садов и яслей, видно, для того, чтобы от поколения к поколению число клиентов не снижалось. А может, и по какой-нибудь более обстоятельной и сокрытой государственной таинственной пеленой причине. Но дело было не в этом.

Сейчас Сергею нужен был пузырь, и все! Ничего больше! Все остальное потом. Для начала надо прочистить мозги, расслабиться!

– Куда прешь, сука! – прохрипел ему в ухо интеллигентного вида мужчина средних лет. И оттолкнул локтем.

Сергей понял – без очереди не прорваться. И все же попробовал, сунулся с другой стороны. Получил локтем поддых. Удружила женщина в цветастой косынке. Да еще завизжала в лицо как резанная:

– Уйди-и!!! Уйди-и-и, зараза!!!

Сергей пристроился в конце очереди, ничего не поделаешь. Стоял, злился, нервничал, глазел. Очередь наполовину была женской. Раньше, еще лет пять-шесть назад в винный стояли практически одни мужики. Но с того времени, как с калориями и тем более с килокалориями в продуктовых стало совсем плохо, женщины решили, видно, возмещать недостаток энергии самым простым образом. Наверное, они поступали правильно. Да и как иначе, надо было приучать и себя самих и детей с внуками к тому единственному «топливу», которого в стране хватало на всех.

Сергей стоял и мучился. Успокоение не приходило. Он уже был готов снова полезть на рожон, попытаться пробиться понахалке – а чего там, пускай саданут пару раз по роже, пускай обматерят, ничего, можно стерпеть.

Но в это время к концу очереди подошел маленький плюгавенький мужичок в балониевом стародавнем плащишке и галошах на босу ногу. Галоши были примотаны бечевой, на плаще не было ни единой пуговицы. Глазища у мужичка краснели клубничинами, сивухой несло от него за версту, даже в этой очереди она перешибала все запахи. На лбу красовалась огромная шишка. Мужичок покачивался из стороны в сторону и мычал. В руке он держал восьмисотграммовую непроницаемую «бомбу»

– Ну, православныя-я, кому-у?! – наконец выдал мужичок и икнул.

Все насторожились. Но первым среагировал Сергей. Он сунул мужичку пятерку. Вцепился в бутылку.

– Не-е, – пьяно пробурчал тот, – не-е, друг любезнай, маловато! Давай еще рупь пятьдесят! За хранение!

– Чего?! – не понял Сергей.

Мужичок поглядел на него безумным глазом – другой он прикрыл, видно, для того, чтобы Сергей не двоился перед ним.

– А того-о, милай, что без очереди – двойная плата! Вот чего! И хранил ее, знаешь, скоко?!

Сергей не ответил. Его не интересовало, сколько времени мужичок хранил бутыль. Он видел, что посудина запечатана, как надо, что все путем. А переплатить, дело привычное. Нащупав в кармане деньги, он сыпанул их мужичку в ладонь, не считая мелочи, зная, что не меньше двух рублей.

– Благодарствуем! – мужичок снова икнул. Привалился к Сергею. Но бутылки не выпустил. – Ты слушай, милай! Я ж ее на чердаке нашел! Сам, видать, сховал, коды нажратый был! Да и позабыл! Вона как! А вчерась и нашел! Пять штук было! Я три уже скушал, во как!

– Понял, понял, – занервничал Сергей и потянул бутыль на себя. – Чего вцепился?!

– Вот всегда так! – обиделся вдруг мужичок. – С человеком по душам! По-братски, значит! А они-и-и… – он присел на корточки, запахнул полы плаща и зарыдал. Да так горько, что Сергей отвернулся, пошел прочь – еще подумают, что это он виноват, он, мол, обидел человека! Из очереди зло выкрикнули бесполым визгливым криком:

– Ух сука, ух ловкач! Взял все-таки! Все стоят, понимаешь, а этот гад! Развелось паразитов!

Сергей на ходу повернул бутылку этикеткой к себе. На последней было четко и однозначно выведено: «СОЛНЦЕДАР». Сердце встрепенулось. Пахнуло юностью. Врал, все врал мужичок в галошах – эта бутыль пролежала где-то не меньше десяти лет! Эх, и отрава же была в свое время! Сколькие Богу душу отдали! Но Сергей пил «солнцедар» неоднократно, еще в послеармейские, студенческие годы пил. И знал, что какой бы дрянью ни был этот «солнечный» напиток, а, небось получше денатурата или лосьона, получше, где-то вровень с «тройным одеколоном». А потому – прочь сомнения! Повезло! Здорово повезло!

Он спешил домой. В однокомнатную свою квартиренку, которую выменял после развода с женой. Там он сейчас усядется спокойненько со стаканчиком в руке и все разложит по полочкам, все обмозгует, вспомнит. И пускай они не хотят ловить убийц! Он тоже не очень-то стремится выяснять, кто они! Еще выяснишь на свою голову! Но кто этот истерзанный синий малый, он обязательно узнает! Всех знакомых, полузнакомых, знакомых знакомых переберет, но докопается! Ведь не может быть, чтоб ошибался!

И все же, как ни спешил Сергей, он свернул к сугробу. Пятно кто-то уже засыпал песком. Да и внизу месиво и крошево подмерзло. Будто и не было ничего! Сергей внимательно осмотрел подножие сугроба, обошел его со всех сторон. Потом вернулся к тому месту, где лежал труп. И стал ковырять ногой снег. Провозился долго, и все без толку. Лишь какой-то шип железный в палец толщиной выковырял из-под серой корочки. Шип был странный, ни на что не похожий. Сергей сунул его в карман, к гильзе.

У самого дома, в подворотне, ему преградили дорогу два опустившихся вконец типа. Сергей не любил таких бродяг, называл «хмырями». Но обычно хмыри были пугливыми и тихими. К прохожим они не приставали, наоборот шарахались от каждой тени, боясь угодить в приемник-распределитель. Несчастные людишки!

Но эти повели себя иначе. И Сергей растерялся, прижал к груди сумку с бутылкой – еще отнимут! Да, он испугался именно за «бомбу», что еще с него могли взять хмыри.

Но те на сумку и не глядели.

– Не спеши, падла, – тихо сказал низенький хмырь. – Разговор есть.

Был он совсем маленьким, почти карликом. Круглая ушастая голова маячила на уровне груди Сергея. На оттопыренной слюнявой губе чернела шелуха от семечек. Маленький вздернутый нос был перебит в двух местах и залеплен грязным пластырем. Из-под кургузой кепчонки торчали клочья черных вьющихся волос. Драный ватник, с выбивающимися наружу клочьями свалявшейся нечистой ваты, скрывал почти все тщедушное тельце хмыря-карлика. Но что бросалось сразу, просто кричало, било – так это глаза: дикие, выпученные, эдакие черные сливы в обрамлении желтушечных яблок. Причем один был наполовину скрыт желтым переливающимся бельмом. Смотреть в такие глаза не было сил. И Сергей невольно отвел взгляд.

– Што, падла, почуял, где тебе хвост прижмут?! – обрадовался хмырь-карлик. – Чего зенки прячешь?!

Неожиданно сильно он пихнул Сергея к стене. А когда тот уперся спиной в каменную кладку, коротко, но резко двинул кулаком в живот.

Сергей согнулся от боли. Но тут же выпрямился, вскинул руку. Ударить не успел – второй хмырь перехватил его кисть и ткнул головой в лицо. Из носа побежала кровь, заливая губы, подбородок, новенький клетчатый шарф, который Сергей три дня назад купил по большому блату за четверную цену.

– Не надо, – вяло попросил второй. В голосе его дрожали слезливые, умоляющие нотки. – С вами же по-интеллигентному разговаривают. Не надо!

– Я ща порежу падлу! – процедил снизу хмырь-карлик.

Что-то блеснуло в полумраке подворотни. И Сергей почувствовал, как в его горло уперлась холодная, острая сталь. Он сразу оцепенел. Нет, тут дело не в бутылке, не в «бомбе»! Тут кое-что посерьезнее! С ножом у горла он не мог смотреть вниз, на карлика, Зато появилась возможность получше разглядеть второго.

Лишь сейчас Сергей заметил, что тот невероятно высок – на две головы выше его, если не на все три! Поначалу он не показался таким лишь потому, что страшно сутулился, клонил голову набок, подгибал колени. Но видно, все время находиться в полусогнутом состоянии длинному был трудно и он временами выпрямлялся, нависая над прижатой к стене жертвой.

– Ну вот, успокоились, хорошо, – проговорил длинный хмырь совсем плаксиво.

Лицо у него было вытянутым, изможденным, серо-зеленым. Мятая велюровая шляпа, наверное, подобранная в какой-нибудь помойке, скрывала верхнюю часть лица. Лишь слезливые унылые глаза высвечивались из-под полей. Глядя в эти мутные, перевитые сетью набрякших красных жилок глаза, хотелось плакать – столько в них было тоски и отчаяния. Обвислый огромный нос, казалось, не имел хрящей, болтался над безвольными серыми губами сморщенным понурым огурцом. Подбородок был усеян бородавками всех величин. Из бородавок торчали в полнейшем беспорядке седые волоски. Поднятый воротник серого допотопного макинтоша прятал от взгляда шею, щеки. Макинтош был весь в заплатах, и кроме того на нем, видно, не так давно веселая и шумная компания устраивала пикник – каких только пятен не было на серой вытертой ткани. Макинтош был явно из «Богатыря». И все же не скрывал костлявых кистей длинного хмыря. Руки же его были просто страшны – таких мослов Сергей не видывал, разве лишь на картинках, где изображался Кощей Бессмертный. Это были не руки, а целые грабли – костистые, обтянутые сухой прозрачной кожей, огромные. Из-под обгрызенных чуть не до основания ногтей сочилась кровяная жижица. И грязны эти руки были настолько, что казалось – их владелец минуту назад встал с четверенек.

– Мы же с вами культурные люди, – жалобно прослюнил в ухо длинный хмырь. И вывернул Сергею руку так, что тот застонал.

Нож давил все сильнее. Карлик-хмырь хихикал и матерился. Потом вдруг со всей силы ударил Сергея коленом в пах. Тот вскрикнул. Боль была жутчайшей. Но согнуться он не мог. Нож почти прорывал кожу, еще немного, и он вонзится в горло, прорежет связки, артерию… и тогда все, тогда кранты! Мука была непереносимой.

– Мне кажется, он все понял, – неуверенно промямлил длинный хмырь. Слезы катились из его глаз и смешивались на клетчатом шарфе с кровью, сочащейся из носа у Сергея. Хмырь почти вжался лицом в лицо жертвы, тяжело и вонюче дышал в ухо. И избавиться от него не было никакой возможности.

– Ни хрена эта падла не поняла! – злобно прошипел карлик. – Вот щя я ему жилу отворю, пущу поганую кровь, тогда разом скумекает, сучара позорная!

Длинный тяжело вздохнул, утер лицо о Сергеево плечо. И предложил:

– Пусть сам скажет, а?!

– Чего-о?! – изумился карлик.

– Я думаю, он понял.

Острие перестало давить на кожу. И Сергей приоткрыл рот. Но сказать ничего не смог. Лишь прохрипел невнятно, на выдохе. Свободной рукой он расстегнул сумку, протянул бутылку хмырю-карлику.

– Спрячьте, спрячьте, молодой человек! – совсем уныло проговорил длинный. И уложил бутылку обратно. – Порядочные люди себя так не ведут. Неужто вы могли подумать на нас такое?! Как не стыдно!

Карлик снова саданул кулаком в живот, но совсем тихо, лишь размах был нешуточным, а удара Сергей почти не почувствовал. Может, все внутри онемело, может, карлик так забавлялся, играл с жертвой. Сергей ни черта не понимал!

– Надо мочить сразу, на месте! – сказал хмырь-карлик расстроенно. – Какого хрена нам с ним возиться?

– Не время, – ответил длинный. И выпрямился во весь рост.

Сергею показалось, что длинный уперся головой в свод подворотни. Но он уже не верил своим глазам, все было как в кошмаре.

– Мы его замочим, коли не образумится, замочим! – продолжил длинный. – Вы поняли, молодой человек? Нет?! Странно! – Длинный опять разрыдался, словно Сергей своим непониманием разобидел его не на шутку.

– Ежели еще разок сунешься в это дело, падла, – разъяснил хмырь-карлик, – я из тебя, сучий потрох, лапши настругаю, понял?!

Нож снова уперся в горло.

– Он верно говорит, молодой человек, – закивал головой длинный, – Оставьте вы это дело! Ну зачем вам путаться в него? У вас есть работа, дом, неплохая… э-э подруга, если я не ошибаюсь. Зачем вам портить себе карьеру и репутацию?

– Я безо всякой репутации на тот свет спроважу! – прохрипел карлик, – Еще сунется – и замочу! – Голос его вдруг осекся. Карлик поглядел на длинного. – Ну че ты, в натуре?! Ну че возиться?! Гуманист, едрена, на свою башку!

– Не-е, не надо, – промямлил длинный.

Сергей почувствовал, как ослабла и пропала совсем хватка – длинный выпустил его руку. Вроде бы, пронесло! Сергей гулко выдохнул.

В этот миг хмырь-карлик дернулся к нему. Но длинный ухватил его за воротник, приподнял… и неожиданным движением, распахнув огромную полу, спрятал карлика под своим необъятным макинтошем.

– Все равно порежу падлу! – визгливо донеслось из-под полы. И смолкло.

Длинный низко поклонился, приподнял шляпу – так, что Сергей увидал его лысую и почему-то морщинистую голову, покрытую точно такими же бородавками, что и на подбородке.

– Прощайте, молодой человек! Надеюся на ваше благоразумие!

И повернулся к Сергею спиной, побрел в сторону улицы. Уже на свету из-под полы макинтоша выскочил хмырь-карлик, обернулся и погрозил Сергею кулаком. Через мгновение оба исчезли.

Сергей выскочил из подворотни, но тут же замер – никого на улице не было. Лишь какая-то угрюмая женщина волоком волокла в обменный пункт два неподъемных тюка макулатуры. Вид женщина имела дикий и напуганный, непохоже было, что она умеет читать. За женщиной бежал мальчонка лет четырех и плаксиво просил купить мороженое. Когда он досаждал особо, женщина останавливалась, плевала в его сторону и цедила глухие невнятные ругательства.

Шарф пришлось отстирывать с мылом. На это ушло минут десять. И как ни странно, процедура принесла Сергею успокоение, ему даже представилось вдруг, что все происшествие в подворотне было нелепым сном, что он просто поскользнулся, грохнулся, расшиб нос, потерял сознание. А в бреду чего только не привидится!

Главное, «бомба» была цела, все остальное – семечки! Все образуется, и он припомнит кого видел утром у сугроба, все припомнит, а тогда… тогда и разберется.

Квартира у Сергея была маленькая, убогая – комнатушка в двенадцать метров, кухонька – два на два, совмещенные ванная с туалетом да метровая прихожая. Дом стоял с «хрущевских» времен, и потолки были «хрущевскими» – Сергей рукой доставал.

Умывшись и покончив с шарфом, он вытащил бутылку из сумки, достал с полки на кухне стакан, кусок позавчерашнего сыра, малость подплесневевшего, но вполне еще съедобного. И пошел в комнату. Все поставил на стол, уселся в поскрипывающее кресло. Задумался.

Стол был огромным для Сергеевых апартаментов, он занимал чуть не половину комнаты. По своему назначению и форме он был письменным столом, но использовался по-всякому: и для работы, и для застолий, и как кровать для временных постояльцев, раза три или четыре он даже выполнял роль помоста или сцены для залетных подружек Сергея и его друзей – подружки эти исполняли на нем канкан или раздевались как в самом настоящем стриптизе. Не все у них, конечно, получалось «фирменно», профессионально, но ребятам да и самому Сергею нравилось, а больше всего нравилось лихим подружкам, и не так-то просто было от них потом отвязаться – каждая из попробовавших этот номер непременно хотела его повторять до бесконечности, сиять местной «этуалью» на помосте-столе.

Сейчас Сергей сидел за столом в полном одиночестве, думал, с чего начать: выпить, а потом набросать схему поисков или же сначала разработать схему, а потом уж и выпить. Положение было похлеще, чем у известного «буриданова осла», которому предстояло сделать выбор между двумя абсолютно одинаковыми стогами сена. Но Сергей все же был не «ослом», он не хотел помирать от голоду между двумя тарнушками. И потому правой рукой он полез во внутренний карман за листок бумаги, а левой потянулся к бутылке. Лист лег на столешницу, бутылка встала на лист.

Горлышко было законопачено на совесть. Сергей провозился три минуты, прежде чем срезал ножом пробку, Не медля, налил в стакан, доверху налил. Но пить не стал. Пододвинул лист ближе. И стал набрасывать на него группками всех своих знакомых, сослуживцев – бывших к нынешних, дальних родственников и просто примелькавшихся людей. Полчаса у него ушло на это занятие. Листа не хватило, пришлось доставать второй. Всех, виденных им сегодня, после утреннего зрелища, Сергей вычеркнул сразу. С оставшимися было труднее. Каждого надо было раздеть, повернуть спиной к себе, затылком, всмотреться – и все это мысленно. Всех лысых, плешивых и кудрявых он также повычеркивал, слишком высоких и коротышек тоже. Оставалось человек пятьдесят. Вполне могло быть и то, что Сергей кого-то забыл, пропустил. Ничего, решил он, потом вспомнятся.

Перед глазами стояла изуродованная синюшная спина, вывернутые руки, подогнутые босые ноги, запекшийся в крови затылок. Но все это могло не принадлежать ни одному из списка, а могло и многим сразу, поди разберись. Нет, неразрешимая задача стояла перед Сергеем.

Он отодвинул от себя оба листа, положил на них гильзу, обрывок с непонятными письменами, железный шип. И потянулся к стакану. Пил медленно, глоточками, смакуя давно забытый вкус ядреной гостормозухи, плодово-выгодного, в котором и не пахло плодами, зато сильно отдавало нефтью и мазутом. Ничего, Сергей и не такое пил, он не боялся. От «солнцедара» ломило скулы и глаза лезли на лоб. Но Сергей пил, прислушиваясь к собственным ощущениям, наслаждаясь реакцией организма на гнусную отраву, как наслаждается закоренелый мазохист, распарывая себе брюхо острой бритвой. Это было противоестественно, но это было – Сергей вспоминал юность, с которой распрощался, как ему казалось, лет пятнадцать назад. А юность его была угарна, хмельна, загульна, женолюбива и прекрасна. Был он когда-то отчаянным малым, бузотером, вольнодумцем… Все прошло, уплыло вместе с годами, хотя… какие там годы – между тридцатью и сорока, разве ж это годы!

Он одолел-таки стакан, опустошил до донышка. И долго не мог отдышаться. По мозгам ударило почти сразу, голова отяжелела, зато мысли стали более расторопными, шустрыми. Сергей придвинул к себе листы, с ходу вычеркнул еще пятерых, лишь после этого протянул руку за сыром, откусил немного и стал медленно, со вкусом жевать.

Когда на листах осталось не больше двадцати фамилий, Сергей застыл с ручкой в руке – он уже не мог с полной уверенностью вычеркнуть ни одного из претендентов на роль трупа, лежавшего у сугроба. Пришлось достать чистенький листок и перенести всех туда. Каждую фамилию Сергей расположил в отдельности, обвел квадратиком… На этом дело окончательно застопорилось.

Он протянул руку к бутылке… и удивился ее тяжести. Поднес «бомбу» к самым глазам. И чуть не выронил ее из руки – «бомба» была полна! Черная маслянистая жидкость, именующаяся «солнцедаром», плескалась аж в самом горлышке, будто бутыль только что откупорили. Вот это был номер! Похлеще тех, что откалывали подруженьки-забавницы на столе!

Рука дрогнула. И большая капля вина упала на лист, растеклась бурым дурно пахнущим пятном. Сергей лизнул пятно языком – вкус был обычный. Он чуть отхлебнул из горлышка – опять-таки все в норме: тормозуха как тормозуха, крепкая, мерзостная, вонючая. Сергей решил, будь что будет. И налил полный стакан, выглушил его одним залпом. Но бутыль при том на стол не поставил, так и держал в руке.

В голове загудело сильнее. По телу разбежался живительный огонь. Но сейчас Сергей не прислушивался к себе, он заглянул в горлышко «бомбы». Там все было в порядке – зелье плескалось именно на том уровне, на каком и должно было плескаться при нехватке двух стаканов.

– Померещилось! – проговорил Сергей вслух. И поставил бутыль.

Список он крутил и так и этак, даже переворачивал вверх ногами. Но ничего не помогало – любой из претендентов годился на роль трупа. Оставался самый простой способ – по порядку обзвонить каждого. Сергей поплелся в прихожую – телефон стоял там. Набрался терпения. Двенадцать человек отозвались сразу, их пришлось вычеркнуть. Оставшиеся восемь молчали. Круг сужался. Еще немного, и он будет у цели!

Сергей вернулся в комнату. Взялся за бутыль. Она опять была полна. Так сходят с ума, подумалось ему. И ведь не пьян, совсем не пьян – что такое два стакана, пустяки! Вспомнился нелепый сон-бред про подворотню, про длинного и карлика… Но он ни с чем не вязался, и Сергей отмахнулся от него. Нет, надо было выяснять, в чем дело! Иначе и свихнуться недолго.

– А, была не была! – почти выкрикнул он.

И налил стакан. Выпил. Еще налил. И опять выпил. Без малейшего промежутка во времени налил третий, потом четвертый. Бутылка опустела. Зато Сергея чуть не вывернуло наизнанку. Он еле сдержался.

Голова сильно кружилась, перед глазами все мелькало – так в общем-то должно было быть после шести стаканов, выглушенных практически один за другим. Но Сергея почему-то напугало это состояние. Он подумал, что отравился. Он вспомнил, что слыхал где-то, будто при отравлениях бывают иногда слуховые и зрительные галлюцинации. Наверняка и с ним происходит нечто похожее, наверняка, тормозуха его выбила из колеи!

Надо было бежать в ванную, совать пальцы в рот, пить побольше воды с содой, чтоб вырвало, чтобы прочистить желудок и пищевод… Но Сергей вместо этого плюхнулся на диванчик и заскрипел зубами. Ему что-то не хотелось бороться за свою жизнь.

С кухни, из репродуктора доносилось надрывное:

Сергей зажал уши. Ему вдруг показалось, что «розданными патронами» сейчас начнут палить по нему. Он даже испугался. Но потом как-то сразу успокоился: нет, эти не будут в него стрелять, эти ребята славные, они его наоборот защитят, прикроют своими телами… хотя дела у них швах! Все в голове плыло, покачивалось, переливалось. Прошло минут пятнадцать, но Сергей не помирал. Ничто у него не болело. Его даже тошнить перестало. Ноги и руки слушались нормально. Да и все было в норме. Он даже усовестил себя – трус, тряпка, разбабился с шести стакашков-то! И-эх, совсем плохой стал!

Сергей поднялся. Подошел к столу. Не прикасаясь руками, заглянул в «бомбу». Та была полна.

– Ну что ж, чему быть, того не миновать! – заключил он опять-таки вслух с пьяненькой ухмылкой. – Нам же лучше!

И трясущейся рукой налил себе стакан. Выпил. Потом еще! Теперь в голове загудело по-настоящему, не на шутку. Сергей почувствовал, как качнулись стены, как все поплыло куда-то. Но он не дал себе расслабиться, удержался на кромке сознания.

– Ниче, щя пра-авери-им! – выдал он совсем пьяно. Икнул. Глуповато улыбнулся. Чуть не упал. Но все же удержался, оперся о столешницу. Налил еще стакан. – Где-е наша-а не про-оп-оп-оп-адала-а!

И опять выпил. Тут же развернулся лицом к дивану, приготовился рухнуть на него, ибо последний стакан был пределом, а падать все-таки лучше в мягкое. Но не упал. Наоборот, в голове стало проясняться. Сергей огляделся по сторонам. Да он совсем не был пьяным! Так, немного поддавшим, но не пьяным! Вот это дела! Выпил. И опыт удался – голова прояснилась окончательно.

Но это почему-то не обрадовало Сергея. Стоило стоять в очереди, покупать пойло с переплатой, мучиться с ним, чтоб ложиться сегодня на трезвую голову. Ну уж нет! И он налил себе еще.

Но прежде, чем поднес стакан к губам, произошло непонятное: бутыль с бесконечным «солнцедаром» вдруг пропала со стола, а на ее месте образовалось нечто сферическое, прозрачное, переливающееся. Сергей так и застыл со стаканом в руке. То, что он видел, не могло существовать на белом свете – это было слишком фантастично для реальности! Прозрачная сфера имела столько внутренних граней, что и не сосчитать! Причем они не заслоняли одна другую, а просвечивали друг сквозь друга. И на каждой грани, на каждом уровне что-то переливалось, булькало, появлялось и исчезало – в небольшом объеме был заключен целый мир, да что там мир, сотни, тысячи миров! И Сергей видел их все сразу! Он понимал, что просто нельзя видеть столько много… Но он видел! Это было какое-то наваждение!

А когда он нагнулся над сферой, что-то мохнатое и страшное всплыло из ее глубин, раззявилось жуткой оскаленной пастью, сверкнуло серебристыми изогнутыми клыками, хищно раздуло волосатые узкие ноздри и подмигнуло Сергею черным бездонным глазом, в котором отражалась, наверное, вся Вселенная. Сергей отпрянул назад, ударился головой о стену, расплескал полстакана. И в тот же миг он увидал, как из сферы к нему тянется когтистая мохнатая рука. Ужас парализовал его волю. Стакан выпал. Но было поздно. Костлявая сильная пятерня сомкнулась на его горле, дернула на себя.

А через мгновение пропало все: боль, страх, пьяненькая дурь и трезвые сомнения, ощущение собственного тела, все! Лишь обдало каким-то неземным холодом, да так, будто этот холод не снаружи пришел, а изнутри.

Наваждение первое

Хум был уверен, что сами боги подарили ему Бледного Духа. Да, они вышвырнули его из своей Преисподней именно здесь, и неспроста. Он давно ждал подобного подарка. Еще бы! За последнее время Хум принес богам столько жертв, что должны же они были его услышать?! Вот и услышали! Всего три восхода назад Хум повесил на Священном Дубе одиннадцатую жену, предпоследнюю. Она орала, визжала, плевалась, поносила мужа на чем свет стоит. Но Хум не боялся, он знал, что боги все равно с первого раза не услышат, им накланяешься, пока они дадут чего-то, напросишься. Но на всякий случай он заткнул рот висящей жене клоком старой медвежьей шкуры. Жена умерла перед восходом. И сразу после ее смерти боги выбросили на лужайке за пещерой Бледного Духа. Теперь Хум мог не беспокоиться. Его дочери не пропадут! Он поскреб ногтями свою исполинскую котлообразную грудь и довольно осклабился.

К Духу нужен был особый подход. Хум хотя раньше и не видал посланцев богов, но он все знал. Недаром был в племени за волхва. Настоящий-то волхв помер еще две зимы назад, наступил на колючку и помер. А приемника не оставил. Вот Хуму и пришлось почти во все самому вникать, разбираться с премудростями да выпытывать понемногу из жен волхва чего они знали, о чем слыхивали от старца. Жены были глупы, но иногда вспоминали кое-что. И их счастье, иначе Хум развесил бы всех по ветвям Священного Дуба на радость богам. Но нет, пускай поживут, пригодятся еще.

– Гум, гум, гум! Бым, бым, бым! – весело напевал Хум, прилаживая бревно над Духом.

Он всегда все делал на совесть. Постарался и сейчас. А как же! С этими богами, демонами да духами иначе никак нельзя! Это раньше, мальчишкой Хум на коленях жалобным голоском выпрашивал удачи перед растресканными идолами. Сейчас другое дело, сейчас он не станет плакать и рвать волосы на голове. Он давно понял, что действенны лишь два способа: жертвы и битье! На жертвы Хум не скупился. И бил богов-идолов от души, до самозабвенья. Он знал по опыту, что если десять восходов подряд дубасить бога-идола по голове кулаком, то он непременно пришлет на землю Хума или медведя, или несколько бычков, а если расщедрится, так и целого мамонтенка. Главное, чтоб прислал! А там уж Хум сам управится, у него целых четыре дубины – и каждая усеяна клыками диких огромных вепрей, каждой можно проломить череп взрослому мамонту! Ну, а коли чего не так, ребята из племени помогут, недаром же он за них молится неустанно, от восхода до заката!

Конец бревна Хум тесал кремнеевым скребком. Получилось неплохо – самый кончик, острие сходилось хвоинкой. Таким можно было букашку проткнуть. Хум радовался.

– Бым, бым, бым! Дум, дум, дум! Эх! Ух! Ах!

Дух ему попался совсем бледный и совсем немощный, смотреть не на что. Но Хум знал, духи обманчивы. И еще он знал – в племени уже много зим не рождалось здоровых детей, одни лишь уроды появлялись на свет и калеки. Так можно было и род погасить. Но теперь дело другое, теперь все на поправку пойдет – не зря Хум чародействовал да волхвовал, не зря извел всех почти жен.

Дух лежал на траве голый. Хум содрал с него непонятные тонкие шкуры, бросил их в костер, вокруг которого плясали его дочери и несколько парней-охотников. Им бы только плясать! Несколько раз Хум тыкал Бледного Духа под ребра и в пах, тыкал осторожненько – пальцем. Но тот не приходил в себя, видно, после Преисподней на белом свете было тяжко! Хум вздыхал сочувственно, ждал, подправлял сыромятные ремни в своем сооружении, пробовал жгуты, шевелил палочкой угли в загашенном маленьком костерке. Пора бы уже!

Сергей очнулся от каких-то дурацких звуков. Кто-то совсем рядом беспрестанно бубнил, ухал, охал. Да с таким старанием, с таким чувством, будто ему за это деньги платили.

– Бум, бум, бум! Гум, гум, гум! Ух!!!

Перед тем, как открыть глаза, Сергей вспомнил костлявую лапу, душившую его, по спине пробежала дрожь. Надо же присниться таким страстям! И все же он приоткрыл глаза не сразу, побоялся, что сон окажется явью. Приоткрыл – осторожно, медленно.

Прямо над лицом висело что-то огромное непонятное. Сергей захотел отвести это непонятное рукой, но рука не послушалась его. Другая тоже. Да и ноги были словно чужими.

Он лежал на спине. Лежал на траве – острые стебельки щекотали ему шею и плечи. Руки были стянуты чем-то, прижаты к земле. Ноги тоже. И теперь ему удалось разобрать, что висело над лицом, над головой его. Захотелось закрыть глаза, не смотреть. Но что толку?! Огромное заостренное бревно чуть покачивалось в полуметре над его носом, уходило вверх и крепилось к грубым неотесанным сваям, крепилось какими-то жгутами, грубыми ремнями – Сергей не мог разобрать толком. И все было до того хлипко и ненадежно, что сердце замирало и хотелось кричать в голос.

Он дернул головой. Но колышки вбитые возле шеи с одной и другой стороны не давали возможности отвести голову из зоны действия страшного нависающего орудия смерти. Сергей был беспомощнее новорожденного младенца.

– Бум! Бум! Бум! – пробасило в самое ухо.

И перед глазами замаячила ужасающая харя. Ничего подобного Сергею не доводилось еще видеть. Харя была огромна, красна, пучеглаза и невероятно зубаста. Казалось, во рту не тридцать два зуба, а все сто тридцать два. И все же харя эта принадлежала человеку. Лохматому, бородатому, с расщепленным надвое носом и кольцом в губе, с ртом до ушей и узким морщнистым лбом, но человеку. Сергей ни черта не мог понять. Откуда в Москве взялся волосатый дикарь? Откуда это бревно? Почему вдруг трава, ведь на дворе зима?! И вообще – где он, что с ним?! Постепенно стало доходить, что это не дикарь с травой и бревном перенесся к нему в квартиру, а скорее наоборот. От ужасной догадки внутри все замерло. Он в плену! У кого? Где? Почему?!

– Развяжите меня! – потребовал Сергей сипло и неуверенно.

Зубов, казалось, стало еще больше, сдавленные хриплые звуки посыпались из раззявленной пасти. Дикарь отодвинулся. И Сергей смог его рассмотреть полностью. Зрелище это не принесло успокоения. Дикарь был нечеловечески здоров и больше походил на гориллу, чем на человека. Но в отличие от гориллы или любой другой обезьяны, у дикаря на груди болталась тяжеленная связка бус, составленная из камней, зубов, клыков, костей и… и желтенькой пуговицы, явной срезанной с Сергеевых джинсов. Бедра дикаря были обернуты бурой с проседью шкурой. Шкура была велика, но она не доходила и до колен верзилы, открывая кривые невероятно толстые и короткие ноги, заросшие густейшей рыжей шерстью.

– Развяжи! – повторил Сергей. И тут же понял, что не стоит просить, не поможет.

– У-у-у! – завыл дикарь на одной ноте. И принялся наколачивать в большой серый бубен, обшитый кругляшками-бусинами.

Сергей дернулся еще раз, напрягая все тело. Но ничего не вышло. Он мог лишь немного приподнимать голову – до тех пор, пока колышки не упирались в уши, не причиняли острую боль. И все! Но он разглядел, что лежит совершенно голым, что с него содрали все. И это было настолько неприятно, что если бы дали на выбор возможность или освободиться, или прикрыть наготу, Сергей наверняка выбрал бы второе.

Верзила-дикарь кончил выть и стучать. Нагнулся. И на грудь Сергею полетел маленький красненький уголек. Он упал в волосы – те зашипели, свернулись, запахло паленым. Больно обожгло кожу. Сергей вздрогнул. И при виде этого дикарь залился смехом, а потом принялся бубнить с двойным воодушевлением.

– Эй! Есть кто-нибудь! – завопил благим матом Сергей. Никто не отозвался. И он закричал еще сильнее: – Лю-юди!!! Спасите!!! Помогите!!!

Орал он долго. Пока не осип. Даже дикарь выпучил на него и без того выпученные глаза. И вдруг произнес тонюсенько и малоразборчиво:

– Зачем кричал? Твоя не кричи!

У Сергея волосы дыбом встали. Он готов был уже ко всему. Но чтобы первобытный дикарь заговорил на русском, пусть и ломанном русском, это было выше всякого понимания.

– Твоя молчи! – пригрозил дикарь. – Твоя – уу!!! – Он выразительно показал пальцем на висящее бревно.

Потом выдернул колышек, осторожно повернул голову Сергея налево. Там в черной куче золы и пепла отдельными искорками высвечивались красные угольки. Дикарь взял один прямо палыхами, подул на него – уголек разгорелся. Потом дикарь поднес уголек к свисающему жгуту, а может, и труту, поглядел лукаво на Сергея и поджег угольком жгут – тот начал еле заметно, но неостановимо тлеть.

– Бум, бум, бум! Дум, дум, дум! – возрадовался дикарь по-своему. И ударил два раза себя в грудь пудовым кулачищем.

А до Сергея дошло, что к чему. Ему оставалось жить совсем недолго, ровно столько, сколько будет тлеть этот жгут. Потом огонек дотянется до сваи, до узлов, которыми крепится бревно… и все! Одно лишь было непонятно – к чему столь выразительное орудие убийства, ведь под него можно было бы смело класть двух мамонтов или с десяток пещерных львов. А на человека хватило бы и двадцатой доли такого ствола, такой тяжести. Но какая разница! Сергей отвернулся.

– Твоя – моя! – проговорил дикарь, указывая сначала на Сергея, потом на себя, давая понять, что хозяин тут он.

И неожиданно зычно гаркнул. Через миг из-за его плечей выглянули несколько лиц – Сергей не сразу понял, что лица эти принадлежат женщинам. Были они красны и грубы, без следов косметики. Зато в каждом носу красовалось по кольцу. Кольца были костяные, толстые, они почти полностью скрывали пухлые выступающие вперед губы. В глазах у всех пятерых светилось любопытство, смешенное с недоверием я даже боязнью.

– Бледный Дух! – многозначительно произнес дикарь-верзила.

Женщины принялись плаксиво подвывать ему. Но дикарь их оборвал властно, наградил каждую оплеухой. И ткнул пальцем в Сергея.

Самой смелой оказалась самая маленькая. Она подошла совсем близко. Склонилась над пленником, заглянула ему в глаза. Она вся дрожала, словно разглядывала не человека, а на самом деле какого-то злобного и ужасного духа или пойманного зверя.

Сергей решил подыграть. И щелкнул зубами. Щелчок получился совсем слабым, неумелым. Но женщина кошкой отскочила от него, прижалась к верзиле.

– Палахой Дух! – произнес дикарь невнятно и плюнул себе под ноги. Потом указал на трут, на ползущий вверх огонек.

Но Сергей не понял, что именно от него требовалось. Лишь теперь до него дошло, что женщины довольно-таки привлекательны, несмотря на свою дикарскую внешность. И привлекательны не так, как бывают привлекательны горожанки, хилые и изнеженные, худосочные и отекшие, а напротив – своим пышущим здоровьем, ощутимой на глаз упругостью. Сергей еще не видывал таких полных и высоких грудей, не доводилось. Да и бедра, талии, шейки и прочие прелести были совсем неплохими! Вот ножки коротковаты… зато как плотны, манящи! В Сергее начинал просыпаться мужчина. Но он вспомнил о своей наготе. И отвернулся.

– Сапсэм палахая Дух! – прошипел дикарь раздраженно.

И подтолкнул к пленнику ту, что повыше. Женщина сделала два шага. И остановилась, промычала что-то. Верзила согласился. И через минуту женщина подбежала к Сергею с другой стороны с огромной костью, на которой трепыхался порядочный кусок мяса. Она ткнула мясом Сергею в губы.

– Пошла вон! – заорал тот истерично.

Мясо было сырым, и его чуть не вырвало, комок подкатил к горлу. Женщина бросила кость рядом с пленником. Отошла.

Огонек медленно полз вверх. Но с такой скоростью ему предстояло ползти еще не меньше часа. И Сергей опять отвернулся.

Дикарь трижды обошел его кругами, наколачивая в бубен, подвывая. Потом снова напустил одну из женщин. Та уселась на Сергея верхом, положила руку на живот, потом опустила ее ниже, погладила. Но Сергей не мог реагировать ни на что – омерзительный кусок подгнившего сырого мяса лежал возле лица. От одного запаха можно было потерять все остатки сил.

Женщина встала, подошла к верзиле. Тот отвесил ей тумака. Потом пинками прогнал всех. Нагнулся над Сергеем, погрозил ему кулаком, указал на уголек. И ушел.

Сергей сделал еще одну отчаянную попытку вырваться из забытия, из кошмарного бреда. Но так как он не мог себя ущипнуть ни за нос, ни за ляжку, ни за щеку, пришлось поступить на иной манер – Сергей кусанул свой язык с такой силой, что в глазах потемнело и на них тут же навернулись слезы. Видение не пропало! Это было просто наказание какое-то!

Хум был недоволен. Проклиная все на свете и грозя кулаком Xум плюнул в сторону Обиталища Бледных Духов и заорал пуще прежнего. И стал вымещать недовольство на идолах второразрядных: заплевал их от оснований до голов, наградил целым градом тумаков. И снова обернулся к Старому:

– Кого подсуну-ул!!! – завопил он истерично.

Идол промолчал.

Хум совсем остервенел. Набросился на него с кулаками.

Снаружи доносились визгливые голоса его беспечных дочурок.

И когда младшая, Хуха, залилась особенно взбалмашно, терпение Хума иссякло. Он выскочил наружу, набросился на молодежь. Парни убежали сразу. И все таки Хум успел бросить в спину одному камень. Парень упал с переломленным хребтом, задергался. И Хуму сразу полегчало, будто камень этот, попавший в юнца, не рукой его собственной был брошен, а с сердца упал. Дочери испуганно взвизгнули как по команде. И восхищенными глазами уставились на папашу. Они знали, что сейчас придет черед одной из них. Но бежать не пытались, все равно не получится!

– Дуры! – проворчал Хум.

Ухватил младшую и поволок к Бледному Духу. Он тащил ее за руку и бубнил свой привычный мотив. Надо было спешить, иначе заостренное бревно лишит его единственной надежды! Хум успел позабыть, что он сам приладил бревно, сам зажег трут, он был полностью поглощен внутренним спором с тупыми и непослушными богами, которых надо бы почаще колошматить, а может, и вовсе сжечь в золу!

Хуха упиралась для виду, кривила губки, постанывала. Но по глазам ее было понятно, что она вовсе не прочь немного пообщаться с Бледным Духом, лишь бы тот не артачился и не воображал о себе слишком многого.

– Гляди у меня! – пригрозил Хум дочке. – Повешу на Дуб!

Та все понимала. Но что она могла поделать.

На этот раз Хум не стал церемониться. Он усадил младшую на Бледного Духа верхом и так надавил на ее плечи могучими руками, что Хуха вскрикнула. Но крик ее был радостным.

Обрадовался и Хум.

После того, как дикарь ушел, Сергей совсем расстроился. Какой-никакой, но все ж таки человек, живая тварь, при нем была надежда на спасение. Теперь и она пропала – огонек полз вверх по жгуту, бревно нависало жутким орудием.

– Сволочи! – в бессилии простонал Сергей. Ему совсем не хотелось помирать. Да еще помирать вот так, по-идиотски, какой-то допотопной лютой смертью.

Он не хотел смотреть на кошмарное острие. Но парализующий волю ужас был сильнее. Глаза сами возвращались к хищному жалу, не могли от него оторваться. От чудовищного напряжения замелькали в них мушки, заплясали червячки, задергались зеленые и красные полосы. Сергею казалось, что сам воздух плавится и дрожит. Он прикрывал глаза – но лишь на миг, дольше не выдерживал. И снова впивался взором в нависающее орудие.

А когда ему стало совсем нехорошо, когда свело судорогой мышцы шеи и окончательно пересохло в глотке, он вдруг увидал, что по стволу змеится, стекает вниз что-то зеленое, зыбкое. Он проморгался до слез, но зелень не исчезла.

– Изыди, дьявол! – прохрипел он, вспоминая нечто старинное, вычитанное, а может, и виденное где-то в кино. – Изыди, кому уговорю!

Зелень скопилась на острие большущей нависающей каплей. В ней прорвалась дыра. А из дыры высунулся мутный глаз. Он покачивался на морщинистом толстом стебле и глядел на Сергея. Глядел изучающе, с любопытством.

– Вы ошибаетесь, – прозвучало глуховато из зелени.

Сергей не понял, откуда именно раздавался голос. Но его не смущало это, он был готов вцепиться в соломинку.

– Дьявол тут совсем не причем, хотя… – голос осекся, будто говоривший внезапно пришел в замешательство. – Дискутировать не время. Займемся делом. Как вы тут очутились?

Сергей вздохнул, хотел выругаться. Но вместо ругательства из губ вырвалось:

– Спросите чего полегче! – И тут же раздражение захлестнуло его: – Спятил! Точняк, спятил! С призраками болтать начинаю, заговариваюсь!

– Ну-ну! – прозвучало ободряюще. – Какие тут призраки, вы что?

Сверху сползла еще капля зелени, слилась с предыдущей, потом накатила третья, четвертая. И из зеленой мути и мрази вытянулись двумя свисающими до земли мочалами какие-то руки, похожие на безвольные тряпки. Одной из них задело Сергея – прямо по лицу, и он вздрогнул от холода, от омерзения. Но рука-тряпка тут же отошла. А сверху целой струей слилось с полведра зеленой жижи. Огромная капля-шар повисела немного и упала наземь. Из капли поднялось вверх существо с морщинистой головой и двумя глазами на стеблях. Было оно невысоко, расплывчато. К тому же существо все время дрожало, тряслось и обмахивалось длиннющими гибкими, но вялыми ручищами.

– Кто вы? – спросил Сергей удивленно и все еще ничему не веря.

– Да так, – отмахнулось существо, – вам не понять, чтоб было проще, можете нас считать за инопланетных пришельцев.

– Кого это вас?

Из капли, растекшейся по траве и угольям, вытянулось еще одно существо – поплотнее, но такое же омерзительное, гадкое.

– Хватит? – спросило оно скрежещуще. И зло зыркнуло на Сергея налитым красным глазом.

– Хватит! – ответил тот машинально.

И существо осело, обратно втекло в расползшуюся каплю. Будто и не было его.

– Нас может быть и больше, – заверило первое, трясущееся. – Но не в нас дело, мы тут давно. А вот вы…

Договорить существо не успело, появился разъяренный волосатый дикарь. Сергей скосил глаз – зелени словно и не было!

– Гум, гум, гум! Бам, бам, бам! – ударило в уши.

Сергей и сообразить ничего не успел, как на него уселась голая девица. Сама-то она была достаточно деликатна. Но дикарь не оставлял ни места, ни времени для любезничаний. Он навалился на девицу сверху. И Сергей понял, чего от него хотели, он не мог сопротивляться, бороться с самой природой – разбуженное естество его откликнулось на женскую плоть. И он вскрикнул вместе с дикаркой – столь все неожиданно произошло.

– Бам! Бам! Бам! Дым! Дым! Дым!

Возбужденный здоровяк бегал вокруг них, сопел, чесался, колотил в бубен – и был судя по всему невероятно рад. Девица работала усердно – так, словно во весь опор скакала на бешеном скакуне. Сердце в груди Сергея билось загнанным зверем, грозилось проломить ребра-клетку и умчаться в первобытную чащобу.

А когда все кончилось и обезумевшая от счастья девица сорвалась с него, убежала с дикими воплями, перемежающимися иступленным хохотом, Сергей обмяк. И почувствовал на своей щеке слюнявые губы дикаря-здоровяка – тот от избытка чувств облобызал пленника чуть ли не с ног до головы. А потом и сам с воплями и гугуканьем убежал куда-то.

Сергей и опомниться не успел, как дикарь приволок вторую девицу, толстую и низенькую. И все повторилось. Но уже медленнее, без неистовой и горячей скачки, а размеренно и плавно.

– Гым! Гым! Гым! – заходился волосатый здоровяк и приплясывал, подпрыгивал, бил бубном по собственной макушке.

Толстушка мячиком спрыгнула с Сергея. Но сладкая истома все еще выворачивала его тело. Невольно выгнувшись, закидывая голову назад, он вдруг замер – взгляд остановился на огоньке, ползущем по жгуту. Тот проделал ровно половину пути. Все внутри у Сергея замерло: из блаженного огня его бросило на сырой и зябкий лед. Они прикончат его, выжмут как виноградинку и прикончат!

Неожиданно в правое ухо кто-то дохнул, сыро и зловонно. Сергей скосил глаз – там тряслась бесформенная зеленая жижа.

– Не сопротивляйтесь, хуже будет, – просипело из жижи. – Силы берегите, хе-хе…

Зелень исчезла, только кончики зелененьких стебельков еле покачивались возле уха. Не сопротивляться? Хуже? Сергею не совсем нравилась его роль. Но еще меньше ему нравилось висящее над ним бревно.

– Хым! Хым! Хым! – донеслось из-за кострища.

И под наблюдательным оком ликующего дикаря на Сергея взгромоздилась третья девица, рыжая и конопатая, чем-то смахивающая на всклокоченную рысь. На этот раз дело сразу не пошло. Девице пришлось изрядно попыхтеть. Но она сумела растормошить пленника. Сергей почувствовал, как заныло в паху, живот сковало ноющей противной болью – ведь ему не дали практически отдышаться, сколько же можно! Сколько их там еще!

– Твоя не ленись! – сурово проговорил дикарь. И так посмотрел на Сергея, что тому совсем плохо стало. Но дикарь не дал ему прикрыть глаз, хлопнул по щеке и указал пальцем на тлеющий жгут. – Твоя – харошая Дух! Будет палахая – тук-тук! Понимай?!

Сергей все понимал. Но сказать уже ничего не мог. Рыжая рысь выжимала из него остатки сил и соков. Она настолько вошла во вкус и роль, что трижды ударялась лбом о бревно, отчего то принялось раскачиваться. При виде этого маятника Сергей начал слабеть. Но рыжая цепкими пальцами ухватила его за бедра, извернулась как-то особо хищно, вжала его в себя… и Сергей ожил. Только в голове у него наступило вдруг окончательное помутнение: это было слишком – и любовные утехи силком, и бревно-маятник, и беснующийся, ни на минуту не замолкающий дикарь… и еще две раскрашенные припухшие рожи, выглядывающие из-за плечей рыжей рыси! Неужто и они? Нет, это будет его конец, гибель!

Он застонал. И рыжая разразилась ответным стоном-воплем, она, видно, приняла издаваемые им звуки за страсть любовную. Но Сергей стонал по иной причине – на него обрушилось в виде комка воспоминаний все: и костлявая рука, вцепившаяся в его горло, и зеленая трясущаяся мразь, и кровавое пятно на ослепительно белом снегу. Все слилось, завертелось огненным фейерверком, взорвалось. А в момент взрыва он испытал острую сладостную боль, изогнулся, насколько мог и почувствовал, как с него падает рыжая, падает куда-то вбок, всхлипывая и тяжело дыша.

– Хым! Хым! Хым! – горланил дикарь.

Но он оказался умнее, чем Сергей предполагал. Когда четвертая дикарочка уже набрасывалась на жертву, он ей задал такого тумака, что та полетела в противоположную сторону, сотрясая всеми своими немалыми прелестями.

Волосатый выдрал из связки на груди круглую бусину размером с грецкий орех и без тени деликатности, грязной лапищей пихнул бусину Сергею в рот. Тот попробовал выплюнуть угощение, но не тут-то было! Дикарь так зажал ему челюсть, что пришлось проглотить бусину целиком, не смакуя ее на вкус. Ладонь оторвалась от губ Сергея, взмыла вверх. А в ухо прослюнило:

– Надеюсь, теперь у нас появится несколько минут для непринужденной философской беседы?

Не было нужды оборачиваться – слюнил зеленый инопланетянин, его, похоже, не смущала обстановка, он был расположен к душевным беседам. Сергей заскрипел зубами. Но то, что ему пришлось услышать в следующую секунду, ошарашивало и наводило на мысль, что все это, несмотря на очевидность и реальность, все-таки самый натуральный бред!

А сказал зеленый вот что:

– Мы выяснили кой-какие обстоятельства, мнэ-э, связались с центром, запросили исходные… не хотим вас расстраивать, но вам не стоило лезть в это дело, не стоило!

– В какое? – на выдохе переспросил Сергей. – В какое дело?!

Зеленый замялся. Но немного погодя выдал:

– В это самое! Не валяйте дурака! Самое неприятное на всем белом свете, извините за ваше, земное выражение, которое ровным счетом ничего не передает, самое неприятное – это замкнутые циклы! Прямо не знаю, как вы будете выбираться!

– Куда! Откуда? – закричал Сергей. – Чего вы хотите от меня?!

Дикарь-здоровяк подошел к нему вплотную и двинул ногой в челюсть. Он явно не видел зеленых, а может, просто не замечал их, делал вид, что не замечает.

Сергей не почувствовал боли. Наоборот, к нему возвращались силы – наверное, начинала действовать чертова бусина, чем бы она ни была на самом деле.

– Живьем выбраться из замкнутого цикла удается очень немногим, – грустно прослюнил зеленый, – единицам! Да и те… – он оборвал фразу. Сергей понял, за молчанием таилось нечто более страшное, чем заостренная дубина-бревно над его головой. Но он не собирался верить на слово всякой расползающейся и расплывающейся зеленой мрази, будь она хоть инопланетная.

И потому спросил глухо:

– Какой еще цикл?

– Обыкновенный, – спокойно ответил зеленый, – самый обычный замкнутый цикл. На вашем языке иначе не передашь, хотя, разумеется, все значительно сложнее. Своими глупыми, непродуманными действиями вы замкнули несколько цепочек внешних структур Осевого пространства, ну и… чего теперь говорить – делишки ваши препаршивейшие! Любое нормальное существо, в каких бы пространственно-временных координатах оно ни обитало, как бы тупоумно ни было, но с вами поменяться местами – нет уж, не согласилось бы! Лучше вот эдаким волосатым дикарем, лучше бревном, что висит над вашим носом! Обрекать себя…

– Да заткнись ты! – выкрикнул Сергей. – Отпевать будешь, когда сдохну, понял?!

Зеленый умолк, обиженно засопел. А дикарь подошел ближе и еще разок двинул Сергею в челюсть ногой. Понятия о гуманизме здесь были еще те!

Сергей тихонько застонал. А зеленая гнусь, переливаясь и оставляя темные пятна на траве, поползла куда-то, скрылась из виду.

– Бым, бым, бым! – заладил свое дикарь. И ударил в бубен над самым ухом у Сергея. – Гум! Гум! Гум!

С подвываниями, криками и приплясыванием он трижды обошел пленника. Потом нагнулся, больно ущипнул за нос и снова указал корявым толстым пальцем на ползущий по жгуту огонек.

Сергей закрыл глаза – на него напала тоска, воистину – тоска смертная, от которой хоть в петлю, хоть под топор, хоть под вот эдакий колышек! Скорей бы уже!

Но похоже, его не торопились приканчивать.

– Твоя – хароший Дух! – произнес дикарь свирепо и как-то не по-людски, напомнив Сергею интонациями голоса известного врачевателя Кашпировского. – Моя – харошая шаман! Твоя и моя – Большое Камланье! Твоя и моя – кан… кым… консенсус! – последнее слово дикарь выдал лишь с третьей попытки, при том облился потом и покраснел от усердия.

У Сергея в висках заломило. Да, это бред! Конечно, бред! Это его расстроенное воображение чудит, это его свихнувшиеся мозги порождают чудовищ сна: и дикаря этого, и зеленого, и нахальных и сладострастных девиц! Но ничего – он проснется, обязательно проснется, весь, этот кошмар скоро закончится, надо лишь подождать, перетерпеть… у него уже бывали с перепоя кошмарные наваждения, пускай попроще, не такие жуткие, но бывали. И они всегда проходили, забывались… И этот кошмар пройдет!

– Не пройдет! – прослюнило в ухо. Но уже с другой стороны. – Это не бред, уважаемый, это все правда, явь.

– Изыди-и, – обессиленно прошептал Сергей. Слезы потекли по его щекам.

– Ну, а что толку, если я изыду, по вашему выражению, а?! – грустно спросил зеленый. – Что изменится? Неужто вы думаете, что тут же проснетесь на своем диванчике в своей комнатушке?!

– Бре-е-ед!!! – вырвалось у Сергея. Откуда этот тип мог знать про диван, про комнатушку? Нет! Это все порождение его воспаленного мозга! Откуда дикарь может знать слово «консенсус», которое и на родном-то языке звучит дико, нелепо и гнусно, откуда?!

– А оттуда же, – прослюнил зеленый, обдавая Сергея такой вонью, что хоть нос зажимай. – Оттуда же, из вашего мозга. Дикарь выковыривает у вас словечко за словечком, он хоть и глуп, хоть и туп, но владеет телепатическими приемами… Ох, как ему тяжко приходится, вспотел весь, да-а, нелегко с вами общаться, милейший, нелегко, в вашей, извините за выражение, башке столько всякого мусора понабито, что… впрочем у вас будет возможность убедиться, что все происходящее – реальность! Вы угадываете желание этого волосатика?!

– Нет, – испуганно ответил Сергей.

– Хорошо вам! – заверил его зеленый и исчез.

А дикарь нагнулся над Сергеем, грубо ухватил его за нижнюю челюсть, открыл рот, запустил в него сразу несколько пальцев. Пальцы эти были неимоверно грязны и солоны на вкус – Сергея начало уже выворачивать, но то, что последовало, разом переменило реакцию его организма на поведение дикаря. Теперь и Сергей понял, что к чему. Дикарь, вцепившись пальцами в зуб верхней челюсти, принялся его медленно, но уверенно раскачивать. Он сопел, кряхтел и не обращал ни малейшего внимания на обезумевшую от боли жертву.

От такой пытки у Сергея волосы встали дыбом, глаза начали вылазить из орбит. Боль была адская. Он орал, хотел орать, но весь рот был забит этими наглыми грязными пальцами. Челюсть горела, голова раскалывалась…

– Дым! Дым! Дым! – прогремело в ухо.

И дикарь подпрыгнул вверх. Заголосил, задирая бороду к небесам. Потряс в воздусях вырванным зубом-клыком. И не медля, приспособил его в связку бус – воткнул в черный смоляной шарик. Воткнул так, что зуб Сергеев торчал вверх острым корнем. Украшение, видно, очень обрадовало дикаря. Он подхватил свой бубен и пустился в пляс.

А Сергей лежал и мысленно благодарил судьбу, Бога, всех, кто был причастен к его спасению. Он остался жив! Но надолго ли?! Огонек медленно полз по жгуту. Полз и полз! И ничем его нельзя было остановить! Хоть бы ветер подул, ураганом, вихрем! Хоть бы дождь пошел! Нет, небо было ясным, солнечным. Ничто не предвещало непогоды.

Сергей проглотил скопившуюся во рту кровь. И сунул язык в дырку – она была огромна! Да, это не бред, это самая настоящая реальность, прав зеленый гад!

– Бым! Бым! Бым! Гам! Гам! Гам!

Дикарь-телепат умчался. А Сергей вдруг захохотал – в голос, не стесняясь своего безумного, истерического смеха. Он хохотал минут пять без передыху, как заведенный. Смолк внезапно, словно ему в рот вставили заглушку. Снова сунул язык в дыру – и ему показалось, что он дотянулся аж до внутреннего свода черепа где-то в районе затылка. Да-а. Сергей выдохнул. И вдруг почувствовал, что не прочь пообщаться с одной из девиц-дикарок. Желание пришло сразу, неожиданно, это было удивительно и странно. И желание это исполнилось моментально. Сергей и сам не заметил, как на нем оказалась черненькая грудастая дикарочка – казалось, она сконденсировалась из воздуха. Но тут же принялась за дело: она вобрала его плоть в себя столь искусно и страстно, что Сергей позабыл про все на свете, про нависающую смерть, про всякие там замкнутые циклы и прочую чушь!

Он наслаждался. Он плыл по волнам сладострастного мерно покачивающегося моря, и море захлестывало его, затягивало в свои изнуряющие дивные пучины, заставляло подчиняться своим отливам и приливам, набегающим особенно жгучим девятым валам. Это была сказка! А под самый конец девица умудрилась проскользнуть под острием бревна и припала к его груди своими тугими тяжелыми грудями-шарами, придавила к земле, впилась губами в губы. При этом она так сдавила его бедра ногами, что Сергей застонал – чувство наслаждения было столь остро и мучительно-прекрасно, что ему показалось, будто огромное острое бревно сорвалось и пронзило его тело. Черненькая застонала вместе с ним, и их стоны слились.

Чуть позже в этот совместный звук влился восторженный вопль дикаря. Он прозвучал извне, словно бы из совсем другого мира. И вернул Сергея к реальности.

Черненькая медленно и томно отползла в сторонку. Огонек подбирался к хлипкому узлу на самом верху сооружения. Сколько ему еще ползти – минуту, три? Сергей видел, что дикарь-телепат совершенно позабыл про бревно, про трут, про огонек. И он стал мысленно призывать его: «Ну взгляни наверх, чертова рожа! Ведь угробишь же! Ну-у?!»

Дикарь был увлечен ритуальной пляской. А на Сергея уже взгромождалась следующая девица, маленькая и худенькая, с разлетающимися по сторонам грудями и испуганным взором. Она пристраивалась как-то неумело, осторожно, словно боялась поверженного Духа. Тело ее трепетало, руки подрагивали… И все это до того распалило Сергея, что он чуть не выдрал колышки из земли.

Когда они слились, на лице дикарки появилась гримаса боли, а сама она дернулась вверх, пытаясь приподняться над ним. Не получилось! Тяжелая рука волосатого придавила худенькую к Сергею. И тот сам, несмотря на неудобное положение, на боль в пояснице, принялся раскачивать почти бестелесую, невесомую всадницу – только колыхались в такт его движениям ее полные разбегающиеся груди.

Дикарь хохотал, бил в бубен. Сергей изнемогал, но не желал прекращать изнурительной любовной скачки, вожделение захлестнуло его. Захлестнуло настолько, что когда по телу пробежала обжигающая волна, он рванулся, выдрал из земли колышки, проскользнул под бревном, уперся ладонями в колышущиеся груди, свел их, сдавил, опрокинул худенькую, навалился на нее всем телом, впился губами в нежное тоненькое горло… и совсем потерял разум!

Он даже не заметил, как сорвалось с креплений исполинское бревно, как оно с шумом вонзилось в землю, качнулось и застыло. Только почва содрогнулась, загудела. Но Сергей и этого не заметил, потому что его самого трясло, било, выламывало.

Прочухался он, когда внезапно взлетел в воздух. Взлетел вверх ногами, соскользнув с худенькой дикарки и ударившись головой о бревно. Лишь позже он понял, что произошло – огромный и бесноватый шаман, ухватившись одной рукой за обе щиколотки, поднял его как какого-нибудь зайчонка, суслика! Поднял, да и держал так!

– Бым, бым, бым! Дум, дум, дум!!! – вопил он на всю округу. А у Сергея над головой покачивалась зеленая непонятная травянистая земля. И торчало в этой земле совершенно безвредное и нисколечко не страшное бревно, торчало, как торчит из земли самый заурядный кол или же столб.

Хум потряс Бледным Духом, вздевая его еще выше. Издал победный клич. Нет, не зря он развешивал жен по Священному Дубу, не зря! Не понапрасну колошматил тупых и упрямых богов! Теперь у его дочерей будут сыновья, да не простые, а оттуда принесенные, из Преисподней! Теперь никто не сможет оспорить его права волхва! Никто не позарится на наследство старого шамана!

– А-а-а-ууууу!!! – взвыл он от избытка чувств.

И пошел к лесной хижине, волоча Духа за ноги. Дорога была неровная, усеянная камнями, ветками, сучьями, корнями, торчавшими из-под земли. И потому Бледный Дух все время кричал, ругался, стонал. Но Хум не верил Духу, он вообще не верил, что эти духи могут испытывать все то же самое, что и обычные люди, нет, притворяется, вывернуться хочет, ускользнуть в свою Преисподню. Но только мудрого и тертого Хума не проведешь! Его не обдуришь как мальчишку!

Теперь для закрепления успеха оставалось одно – запереть хитрого Духа в хижине вместе с дочерьми, запереть на десять, а то и двадцать лун. И тогда уж они сами возьмут из него все, что нужно. Ох и хитер же Бледный Дух, хитер! Но и Хум не дурак!

Хижина была просторной. На полу валялись связки плодов и охапки длинных и широких, ободранных с облезлого дерева листьев. В такой хижине можно жить и любить. Хум привязал Духа к большому столбу. Выкопал из тайника в углу кусок сушеного мяса, сунул его в рот Духу – кто знает, может, и духов надо подкармливать на всякий случай?! Хум не хотел рисковать. Тем более, что Дух был хлипким и на самом деле уж каким-то чересчур бледным.

Дочери пришли сами. И глаза у них при виде привязанного Духа разгорались. Хум мог гордиться девчонками – такие своего не упустят!

И все же он их выгнал пинками наружу. Потом сходил за тыквенным жбаном, в котором хранил настойку кореньев любви. Жбан отнес в хижину. Дух был на вид слабеньким, не внушал он доверия Хуму. Вся надежда была на коренья, недаром же сам Хум их выкапывал три полнолуния кряду в Чертовом лесу, что за три восхода ходьбы отсюда.

Сергею надо было бы радоваться, что избежал лютой и дурацкой смерти. Но он не радовался. И был прав. То, что его ожидало, могло превратиться в смерть еще более лютую. Уж лучше бы его проткнуло насквозь!

До захода солнца его не трогали. А потом началось… Все смешалось, все спуталось, это был какой-то сладостно-кошмарный ад! В темноте было трудно сосчитать девиц, Сергею казалось, что их не пять, а десять, сто, тысяча! Весь мир состоял из их блестящих во мраке глаз, из их горячих животов, грудей, бедер, ног, рук, влажных губ… Они поили его какой-то дрянью, вонючей и горькой, и набрасывались снова, терзали, мяли, высасывали, мучили ласками и были дьявольски ненасытны.

Его оставили в покое лишь с восходом солнца, когда слабенькие лучи стали пробиваться меж плохо подогнанных друг к другу жердей. Девицы ушли усталые и довольные, почти уползли.

А вместе с одним из лучиков в хижину пробрался зеленый гнусавец. Он прополз под пологом, закрывавшем входную дыру, прополз зеленой мерзкой жижистой лужицей. Сергей не видал прежде живых луж. Но теперь его ничто не удивляло. И когда из гнуси и мрази высунулся на стебле мутный глаз, он лишь вздохнул тяжело и отвернулся.

– Я вам не помешаю? – поинтересовался зеленый.

Сергей скривился.

– Они вам наверное доставили некоторое беспокойство? – не дождавшись ответа, вопросил зеленый.

– Это вы верно выразились, – проворчал Сергей, – именно – некоторое. Чего надо?

– Нам всегда нужно лишь одно. Мы собираем информацию о разных мирах и их представителях, вот и все! Зря вы сердитесь, наш интерес к вам чисто научный!

Сергея передернуло. Он и так чувствовал себя не в своей тарелке, а теперь предстояло еще выступать в роли подопытного кролика. Ну, мерзавцы, ну негодяи!

От нахлынувшего раздражения перед глазами его замелькало что-то непонятное, набежали видения, сумбурные и бестолковые, как бы наслаивающиеся на явь, высветились чьи-то рожи, хари, лапы, когти, зубы… И среди них выделилось вдруг и застыло на мгновение противное какое-то лицо с крохотным пенсне на носу, узкими усиками и бородкой клинышком, с выпученными черными глазками и змеящейся улыбкой. Глазки сверкнули на Сергея… и все пропало, будто и не было.

– Уф-ф! – тяжело выдохнул он.

– Не волнуйтесь, – прогнусавил зеленый, – обычный обратный всплеск плюс интерференционные процессы.

– Понятно, – сказал Сергей, хотя он ни черта не понял. – Вы вот что – раз уж такой умник, так говорите, как выбраться отсюда! А с процессами потом разберемся. Не хрена тут теоретизировать!

Зеленый полностью вытянулся из своей клейкой лужицы, задрожал, затрясся. Длиннющий холодный палец уперся в живот Сергея. И тому стало сначала зябко, потом и его затрясло будто в ознобе, так, словно ударил мороз, руки и ноги совсем закоченели. Но Сергей не понимал, что же происходит, не мог связать одного с другим, ему показалось, что все это последствия пылких и страстных утех.

Зеленый убрал палец. И сказал скушным голосом:

– Я могу вытянуть из вас всю энергию, ясно? – Он помедлил, вздохнул. – Но я не стану этого делать… пока не стану. Вы понимаете?

– Плевать я хотел на вас на всех! – ответил Сергей.

Зеленый не рассердился, наоборот, обрадовался.

– Это прекрасно, – заявил он, приблизившись вплотную, – просто прекрасно, что вы усекли основное – нас много! Очень много! А вот вы, уважаемый, один. И все ваши так далеко отсюда, что и представить невозможно! Да и какие они ваши, сброд какой-то!

– Но-но! – возмутился Сергей. Ему стало обидно за землян. – Без оскорблений!

– Пардон! – самым пошлым образом извинился зеленый. – Но это все так.

– Откуда вам знать! Вы со мной-то повстречались всего полдня назад!

– Вы запамятовали, милейший, я ведь не просто болтал с вами, я вас изучал. И теперь все мы знаем о вас гораздо больше, чем вы сами, ясно?! Подпространственная корпускула, в которой заключено биозерно, именуемое вами земной цивилизацией, располагается в такой глухомани, почтенный, что может заинтересовать лишь узких специалистов, да и то навряд ли. Это ж уму не представимо – какая глушь, какая дичь! Вы меня простите, я стараюсь подбирать выражения помягче. Другие бы с вами и разговаривать не стали, о чем можно говорить с засохшей былинкой, которую ветром гонит через пустыню, а?

– Ладно уж, так и былинка?! – вяло возмутился Сергей. У него разболелась десна, та самая, из которой дикарь вырвал клык, и где сейчас была такая дырища, куда можно весь язык запихнуть. Боль была слабенькой, ноющей, очень неприятной. Но приходилось сдерживать себя во всех отношениях. И потому он пролебезил по-лакейски: – Ладно, вам виднее, может, и былинка, может, и глухомань. Но посочувствуйте былинке, проявите милосердие, хоть намекните – куда бежать, как выбираться?!

– Вы все же изрядно тупы! – прогундосил зеленый, выпяливая мутные глазища на Сергея. – Уже давно пора было сообразить, что убежать вы можете в любую минуту! Но смысл?! Какой во всем этом смысл, милейший, если вы уже самим роком обречены на замкнутый цикл?! Или я до этого неясно выражался?

– Яснее некуда! – согласился Сергей. Ему все опротивело. И он захотел спать.

Но в этот миг полог приподнялся, и в хижину вползла черненькая, грудастая дикарочка. Она обожгла пленника таким неистово-вожделенным взглядом, что тот чуть было чувств не лишился. Растопырив руки, выставив вперед груди словно стволы боевых орудий, она медленно пошла на Сергея. Дыхание ее было тяжело и страстно.

Но мрак хижины сыграл злую шутку. Дикарка натолкнулась на зеленого, заключила его в свои объятия – по-первобытному цепко и хватко, с любовной жадностью, даже с алчностью… Всего секунды ей хватило, чтобы разобраться, что к чему. А зеленому той же секунды хватило, чтобы влиться в лужу и мгновенно вытечь через щель из хижины. Но через эту секунду мрак распорол такой дикий вопль, будто черненькую дикарочку принялся насиловать саблезубый тигр! У Сергея сразу же заложило уши. От страха и неожиданности он зажмурился.

А когда осторожно приоткрыл глаза, в хижине никого не было. Он облегченно вздохнул. Случайность спасла его. Надолго ли?

Перебарывая сон, он заставил себя сосредоточиться. Ведь надо же разобраться, понять – где он, что с ним?! Иначе нельзя, иначе с ума можно спятить! Измерения какие-то, биозерна, корпускулы… Непонятно. Но ладно, допустим, он в ином измерении, допустим! Или в прошлом? Нет! Никаких дикарей-телепатов в земном прошлом не было, чушь это! Там было все по-другому! На какой-то иной планете? Тоже нет! Когда он мог перенестись? И на какое расстояние? Нет, это все следует отмести! Он в другом измерении, где-то совсем неподалеку от своей земной квартирки, совсем рядом – в обычном пространственном понимании. Это уже ближе! А в другом измерении могут быть и первобытные дикари, и инопланетяне, и прочая дрянь! Вроде бы сходится. У Сергея голова разламывалась и ныл зуб. Не мог он сосредоточиться, и все тут! А почему собственно – не на другой планете?! Откуда такая уверенность?! Да и в прошлом могло быть всякое, наверняка Землю посещали инопланетяне, а как же?! И дикари разные бывали, это ж от природы, наверное, а может, и какое-то тайное позабытое с веками знание. Все может быть! Вари, башка, соображай! Отметай лишнее, ненужное… этот, как его, дедуктивный метод, тот самый, шерлок-холмсовский! Ну! Сергей сразу отмел предположение, что все это похмельный бред или кошмарный сон – у него была возможность убедиться в реальности происходящего. Больше он испытывать себя на прочность не желал. Хватит! Но другого отмести и отбросить с уверенностью он не мог. Дело застопоривалось. И выхода, лазеечки не было видно.

Ко всем неприятностям прибавилась тянущая, сосущая боль в паху и животе – измученные, исстрадавшиеся железы давали знать о себе, напоминали, что им нужна передышка, что всему мера должна быть. Ах, если бы меру устанавливал сам Сергей! При одной лишь мысли о дикарочках он вздрагивал, ухайдакают его любвеобильные дивы! Бежать, только бежать! Иного выхода нет… Что-то такое говорил зеленый, надо вспомнить… Сергей напрягся. Ага, тот говорил, что убежать он сможет в любую минуту? Враки! Каким образом?! Все наврал, гнида зеленая! Если б мог смотать удочки, так еще бы из-под бревнышка деру дал, а как же! Нет, хватит, надо спокойнее! Сергей набрал побольше воздуха в грудь, затаил дыхание.

И явился его мысленному взору белый сугроб с кровавым пятном поверху. И от оцепенения свело скулы. И дошло до него, что начало там.

– Не-ет! – завопил он. – Не на-адо-о!!!

Приоткрылся полог, и в хижину ударил дневной свет. Но Сергей не увидал его, какая-то нечеловеческая, сверхъестественная сила выдрала его из пут, отбросила к сырому проваливающемуся настилу крыши, а потом ударила оземь.

Но не земля, не трава, не сено, не охапки листьев приняли безвольное тело, нет, он упал в липкую ледяную грязь. Упал и тут же вскочил на ноги. В кромешной тьме ничего нельзя было разобрать, лишь мелькали желтые огоньки, висели в небе какие-то дурацкие нити, горел где-то вдали тусклый и опять-таки желтый прямоугольник.

Сергей бежал сломя голову, не разбирая дороги, не соображая, куда бежит. Его вели инстинкты – темные, непонятные, оберегающие тело своей властью, без помощи разума. И только когда Сергей в безумном беге ворвался в подворотню, ударился голым плечом о кирпичную стену, он понял: желтый прямоугольник – это окошко полуночника, огоньки – далекие фонари, а нити – троллейбусные провода. И сам он – возле собственного дома.

Он рванул еще сильнее. Взбежал вверх по лестнице, грудью, руками, головой ударил в дверь… та поддалась, она не была запертой. И он упал в прихожей. Упал, сотрясаясь, заходясь в рыданиях, смешанных с полубезумным смехом, всхлипами, судорожными аханьями, накатившей нервической икотой. Он был грязен, гол, мокр. На полу, прямо под ним растекалось сырое темное пятно. Но он был дома. Он был спасен!

Минут сорок он лежал в прихожей, приходил в себя. Потом запер дверь, побрел в ванную, включил горячий душ. Тело отошло почти сразу, через несколько секунд после того, как его коснулись упругие струи. Сергей стоял под душем, ковырялся языком в дыре и заклинал сам себя: «Бред! Бред!! Бред!!!»

Еще через полчаса он устал. Горячая вода размягчила тело, лишила его гибкости, способности к сопротивлению. Сергей не выключал душ. Он лишь сделал его немного попрохладнее. И уселся на дно ванной.

Пора было выходить. Но Сергей не мог себя заставить сделать самого простого движения – протянуть руку, повернуть кран. Ему было страшно. Все могло привидиться, померещиться. Все! Спьяну он вполне мог выбраться на улицу голым, может, он вышел нормально, одетым, а там добавил, раздавил еще пузырек, а то и два – и его понесло, понесло, потом его раздели, ограбили, бросили в снег, в грязь… И зуб выбили! Или он сам его выбил, упал – и выбил! Сергей опять засунул язык в дыру. Нет, так не выбьешь! Так просто нельзя выбить, чтоб с корнями, чтоб… Сумашествие какое-то! Хотя почему бы и нет? Всякое бывает. Вот с ним и случилось эдакое, что и не объяснить. Чему удивляться-то?! Да после этого напитка самоубийц, после наркотически-отравляющего «солнцедара» всего ждать можно было! А ведь он высосал целую бутыль… Эх! Вот эта бутыль и пугала Сергея, воспоминание о ней удерживало его в ванной, не давая выйти. Выйдешь – а она там, на столе. И сфера! И все прочее!

Сергей крутанул кран. Встал. Перешагнул через край ванны. Набросил на себя махровый вытертый халат, дотоле тряпкой болтавшийся на вешалке. Прикрыл дверь.

Бутыль стояла на столе.

А где ж ей еще стоять, подумалось Сергею, только здесь! Смелее! Он сделал шаг вперед, потом еще. Приподнял посудину. Он не хотел верить в происходящее, разум не желал признавать нереального, бредового. Зато рука его словно почувствовала тяжесть посудины и потому не дрогнула даже, подняла ее – бутыль была полна!

Сергей замер. Его мышцы напряглись настолько, что казалось вот-вот затрещат, захрустят кости. Оцепенение кончилось вспышкой ярости.

– Мать вашу… – заорал он истошно, – чтоб вам всем… Вон! Вон!! Сгиньте!!!

Рука с такой силой швырнула бутыль в окно, что та пушечным ядром пробила двойные стекла, оставляя в них рваный неровный след, и канула во мрак ночи.

Сергей бросился на пол и принялся колотить кулаками по паркету. Он бился в истерике, рвал на себе халат, в кровь разбил нос. Он не мог заставить себя поверить, что это правда, он не хотел верить!

– Вы напрасно это, – раздалось из-под потолка гнусавым голосом зеленого. – Бесполезная затея, милейший. Учтите простую вещь, это же и ребенок должен понимать, вы вступили в связь с таким миром, почтенный, которому нет дела до ваших нервов. Впрочем, как знаете!

Сергей поглядел на потолок. Там никого не было. Он встал, В целехоньких оконных стеклах отражался свет люстры да и она сама. Бутыль стояла на столе. Полная, нераспечатанная.

– Ну и хрен с вами! – пробормотал он невнятно.

Повалился на диван. И тут же заснул.

Ему ничего не снилось в эту ночь. Его просто бросило в черный провал сна, а потом подняло наверх. Ничего в промежутке не было. Открыв глаза, Сергей увидал, что уже светло. Мелькнула мыслишка – опять опоздал на работу. Ничего, не привыкать.

Он еле поднялся. Умылся кое-как. Выпил припасенную еще третьего дня бутылку кефира. Есть не хотелось. Он все помнил. Но прежних страхов почему-то не было. Была лишь разбитость, боль в десне, боль в животе, боль в паху и тоска.

Ноги дрожали и голова кружилась. Но он выбрался из дому. Прошел через несколько дворов, к дальним помойкам, тем, что располагались возле пустырей. Вытащил из сумки бутыль. И без раздумий шарахнул ее об асфальт – черная мерзость расползлась мазутным пятном, прожгла легкий ледок. Осколки рассыпались. Но Сергей для надежности разворошил их носком ботинка, самые крупные расшвырял.

– Во-о! С утрева глушут до беспамяти! – проворчало сзади старушечьим голосом. – Ироды проклятущие! Сталина на вас нету!

Сергей хотел было напомнить бабке, что именно Сталин-то и отменил сухой закон в России, что ежели и «глушат», так с его легкой руки… но все было бесполезно, наверняка у бабки в голове свой мир, свои порядки, своя история – и не переделать их, нет.

Он подхватил снежку в пригоршню, протер виски. Полегчало.

Надо было идти на работу.

Стая растрепанных, явно кем-то вспугнутых ворон пронеслась над головой с оглушительным истошным карканьем, Улетела. Но тут же вернулась, словно ее и с другой стороны шуганули. Сергей взмахнул рукой – и чуть не сшиб на лету ближнюю. Поднялся дикий галдеж. Вся эта черная пернатая туча разом бросилась к земле. Сергей дернулся, поднял руки. Но его испуг был напрасным. Воронье пало на мазутно-солнцедарную лужу, принялось долбать клювами по асфальту – да так, что сотня отбойных молотков могла бы позавидовать им. Сергей отпрянул к мусорному баку, присел на корточки. Ему было плохо. Его начало выворачивать – измученный желудок изверг все, проглоченное за последние сутки: и тормозуху, и кефир, и все наспех умятые булочки да бутерброды, точнее, то, что от них осталось. Потом пошла зелено-желтая желчь, противная, гнусная, напоминавшая о живой, самодвижущейся лужице. А вороны, пробив слой асфальта своими клювами, ринулись в образовавшуюся воронку, пропали в ней – лишь эхо доносило приглушенное злобное карканье. Из провала пошел пар.

– Опять авария, едрит их! – проворчала любопытная старушка. – Трубу прорвало!

Сергей проморгался, утер выступившие слезы. Да, это просто прорвало трубу. Он взглянул вверх – в сером безнадежно-мрачном небе кружилась черная стая, никуда она не проваливалась, обычное голодное воронье, перепутавшее в Москве все времена года, озверевшее, окончательно повыбившее из столицы и пригородов прочую пернатую живность, сожравшее всех голубей и воробьев, добивающее бродячих кошек и собак, приглядывающееся к двуногим. Сергей знал, что расплодившиеся и обнаглевшие твари обожрали до костей десятка с три забулдыг, валявшихся в полном бесчувствии, забили трех или четырех старушек «божьих одуванчиков» и утащили не меньше дюжины грудничков прямо из колясок – обо всем этом писали газеты. Но управы на воронье не было – видно, пришло его время, видно, на смену одним обитателям городов приходили другие, более приспособленные, жестокие. И это был естественный отбор, в котором выживали сильные, со слабыми не церемонились.

Старушка стояла и грозила воронью сучковатой палкой, она была готова защищать себя. В ее сухоньком, измочаленном жизнью тельце было столько напора и яростных первобытных сил, столько уверенности в своем праве на жизнь, что Сергею стало стыдно. Он приподнялся, отряхнулся, снова протер снегом виски. Нет, он еще повоюет! Ранехонько он себя хоронить собрался! Он всем им покажет, сучарам поганым, тварям подлым, кем бы они ни были на самом деле, хоть инопланетными исследователями, хоть хмырями подзаборными, хоть самими дьяволами с сатаною! Они еще поспорят, поборются! Сергей резко развернулся и твердым уверенным шагом, преодолевая наваливающуюся слабость, пошел к троллейбусной остановке. Старушка повернула к нему голову, молча кивнула. И перекрестила его в спину.

Еще на подходах к остановке Сергей увидел хвост огромной километровой очереди. Полюбопытствовал. Ему ответила женщина в сером пальто и сером платке, из-под которого торчал неснятый кругляш бигудей.

– Да чего, – проговорила она с готовностью, – в гастроном с ночи соль привезли да спички, вот народишко-то и собралось. Становись, молодой человек, а то пока будешь расспрашивать да кругами ходить, все расхватают. Тут не зевай!

– Спасибо, – ответил Сергей, не глядя.

У него был запас и соли, и спичек, и прочей необходимой мелочи житейской. Но если даже и не было бы ничего в закромах, он стоять бы не стал, пропади все пропадом! Обойдется он без соли, и без спичек! А на худой конец, уж если позарез потребуются, скажем, спички, ежели уж дойдет до того, что хоть обливай себя бензином да жги живьем – огонек всегда отыщется, доброжелатели забесплатно поднесут, только свистни! Впрочем, с бензином еще хуже, тут лучше рассчитывать или на солярку, или на ту же солнцедаровскую тормозуху. Ничего, была бы шея, а петля отыщется! С такими мрачными мыслями Сергей добрел до остановки. Полчаса прождал.

На работу пришел к обеду. Сел писать объяснительную, а заодно и заявление на три дня за свой счет.

Начальник подписал и то, и другое.

– Иди, гуляй! – сказал он и подмигнул, явно намекая на что-то.

Намек был прозрачен. Сергей знал, что сам начальничек был предусмотрительнее его, опытнее и рассчетливей – он всегда за день до начинающегося запоя брал отпуск на недельку, а то и две. Потом месяц держался. И по-новой! Все привыкли к этой цикличности, многие под нее подлаживались, подгоняли и свои делишки. Все прекрасно понимали, чем они занимаются, а потому и взаимных претензий не было – работенка бестолковая, ненужная, денег за нее не платят: зарплата «деревянными» – разве ж это деньги! На том и стояли. Как стояла на том и вся окружающая их страна: ты мне шиш под нос, а я тебе – два! В результате в стране кроме шишей ни черта не было, что оставалось до поры до времени, повывезли расторопные купцы с заморскими паспортами да их местные помощнички, так же переменившие место жительства. В стране оставались неудачники, горемыки, алкаши… и те, кто еще надеялся что-то урвать, оттяпать свой кусок из разлагающегося трупа. Переводились сюда со всего мира химпредприятия и прочая нетерпимая в цивилизованном обществе промышленность, везли изо всех уголков планеты радиоактивные отходы, списанные баки с бактериологическим оружием, зараженную землю и другую гадость. Население вздыхало, морщилось, разводило руками. Но оно все понимало – больше ведь девать эту гадость некуда, там ведь «цивилизованный мир», а тут… тут терпеть надо и каятся, да так, чтоб всеобщее покаяние, чтоб всем до единого ниц пасть, беря на себя грехи человечества и его выродков. Кто знает, может, именно в этом и была великая сермяжная правда? Может, и впрямь, надо было принести в жертву один народ, чтоб другим лучше жилось? Отдать на заклание обреченный люд, во искупление грехов всего земного сообщества? Как две тысячи лет назад распяли одного за всех, так и ныне надо медленно распять, предать мучительной лютой смерти уже многих, так, видно?! Сергей не знал, так или не так. Он знал другое – все это осуществлялось на практике, а значит, был в этом некий печальный и страшный смысл. Лишь об одном он иногда смутно, урывками думал – будет ли принята эта жертва, даст ли плоды она? Или же канет в пропасть безвременья и безвестности еще один великий народ, униженный, обобранный, изничтоженный, почти сведенный на нет? А если канет просто так, зачем это заклание, зачем жертва? Неужто он так мешает всем прочим народам, что его надо непременно извести под корень? Видно, мешает… Иначе бы помогли, хоть как-то помогли бы, по крайней мере, не бросали бы в утопающего камнями, не пинали бы пытающегося подняться. Впрочем, им виднее, да, им виднее… Сергей не собирался додумывать своих дум, ну их в задницу! Ему отгулы нужны, отпуск, а все остальное – гори синим пламенем! Он не брал на себя роль пожарника, нет, не брал! Ему бы самому уцелеть в этом адском огне, продержаться бы хоть немного!

Они зашли с начальничком за дверь огромного еще дореволюционного шкафа-секретера, распахнули дверцу, чтоб любопытные не подсматривали, коли в кабинет ворвутся. И тяпнули по стаканчику «стрелецкой». Начальничек крякнул, тут же содрал с Сергея за угощение два рубля. На том и распрощались.

«Стрелецкая» подогрела его. На выходе, в коридоре Сергей присел на подоконник, вытащил из брючного кармана мятый список. Разгладил бумажку на колене. Восемь квадратиков, восемь фамилий. Нет, он доберется до донышка! Он все узнает!

Мимо прошел Дима Шебуршин, прошел своей разлапистой уродской походочкой, не замечая Сергея.

– Стой! – крикнул тот.

– Чего надо? – поинтересовался Дима.

– Ты живой? – глуповато спросил Сергей.

– А ты? – Дима покрутил пальцем у виска и ушел.

Сергей мысленно выругался. И вычеркнул еще одну фамилию из списка. Все, здесь ловить больше нечего, все остальные не из родимой конторы! Сергей сунул язык в дыру – десна затягивалась, рана заживала. Да и в паху уже не тянуло и не давило. Он понемногу оживал. Перед глазами стояла несгибаемая старушка, готовая воевать хоть со всем вороньем на белом свете, стояла черным выморенным временем древком, и ее черные одежды развевались по ветру черным, прошедшим сквозь огни и воды, через бои и сражения знаменем. Может, знамя это и было когда красивым, цветастым, как российский трехцветный флаг, например, а может, оно было просто белым, чистым, незапятнанным, но пройдя через всю эту кровь и боль, оно стало черным, ибо не могло уже впитывать в себя иных красок… Сергей мотнул головой. Сунул список в карман. Вышел.

В соседнем здании, желтом и облупленном, четыре верхних этажа занимал дом-интернат для детей-сирот с отклонениями в развитии. Детей этих на улицу не выпускали. И никто их никогда не видал. Лишь иногда редкие прохожие или старожилы останавливались, услыхав дикие визги, вопли. Кто-то принимал здание за живодерню и равнодушно отворачивался, проходил мимо, кто-то думал, что это резвятся кошки. Табличка была затертой, наполовину сбитой. Висела она на уровне второго этажа, потому что в первом располагалась столовая-распивочная под огромной светящейся вывеской. Жратвы в столовке давным-давным не было, только бормотуха. Зато народу – не протолкаться!

Сергей туда и завернул. Надо было залакировать «стрелецкую». Он знал, что в распивочной приторговывают самогоном, настоянном на табаке и курином помете, но сам никогда не пробовал этого пойла, опасался.

– Подай, Христа ради! – потребовал у него хриплым баском милостыни ханыга, сидевший у входа. И протянул синюю ладонь. – Подай, кому говорю, жлоб поганый!

Сергей прошел мимо. Остальные нищие-алкаши лишь жалостливыми взглядами проводили счастливчика, идущего в кумирню Диониса. Подавали плохо. Но все равно – к вечеру все попрошайки обычно бывали пьяны в стельку. Ночевали они тут же. У одного на глазу была кровавая повязка – то ли дружки подсобили, то ли воронье выклевало, дело житейское.

Бормотуху разливали в поллитровые пивные кружки. Стоять в длиннющей, вьющейся бесконечной спиралью очереди Сергею не хотелось. И он перекупил полную кружку у ханыги, перекупил за двойную цену. Тот вздохнул, спрятал денежки за пазуху и встал в очередь. Ему некуда было спешить.

А Сергей спешил. Он в два присеста опустошил кружку. И выбрался на свежий воздух. Набрал полную грудь, не замечая ни дыма, ни прочих растворенных в дыме прелестей. Одноглазый дернул его за штанину. Прорычал:

– Подай, ядрена энтилигенцыя! Не то укушу!

Он разинул пасть, из которой торчали три гнилых черных зуба. Сергей подумал, что и впрямь укусит, это было бы несказанно мерзостно. И бросил попрошайкам полтинник. Пока те дрались из-за монеты, он ушел, сопровождаемый дикими воплями с третьего этажа: то ли там одно из дитять-сирот просилось на горшок, то ли до него добрались врачеватели-вивисекторы.

Силы восстанавливались. Хоть дрянная была бормотень, но какие-никакие калории и в ней содержались. Сергей проехал три остановки. Остальной путь до сугроба проделал пешком.

Он почти не узнал того места. Сугроб осел, посерел. Пятно на нем скукожилось, превратилось в черную маленькую ямку. Может, это и не то пятно было вовсе, а совсем другое.

Сергей нагнулся над ним, втянул воздух ноздрями, грудью. Запахов не было. Тогда он присел у подножия, начал ковырять слежавшийся снег рукой.

– Ваши документы! – послышалось из-за спины.

Сергей оглянулся. Над ним возвышался тот самый, вчерашний сержант. Узкие глазки на свету выглядели и вовсе щелочками, золотая фикса посверкивала в уголке приоткрытого рта. В руке у сержанта была черная резиновая дубина, он ей выразительно покачивал.

– Что, уши заложило?!

Сергей полез в карман за паспортом. В последние полгода был введен строжайший паспортный режим – за появление на улице без документов полагалось от полутора до пяти лет исправительных работ. Кроме того, без паспорта не отпускали ни одного вида товаров, кроме, разумеется, спиртных напитков. И потому Сергей приспособил под паспорт бумажник с молнией. Сам бумажник крепился цепочкой к пиджаку, не потеряешь!

Сержант долго разглядывал документ, брезгливо удерживая его кончиками коротких мясистых пальцев. Казалось, в мозгу его идет титанический мыслительный процесс, что он решает: отпустить ли опасного рецидивиста, поверив в него, или же упечь-таки для надежности в лагерь. Сержант решил, что пока можно отпустить. Он вернул паспорт Сергею. И сказал недовольно:

– Я бы вам посоветовал подумать о прописочке!

– Это как? – не понял Сергей.

– А так, что можно ее лишиться, вот как! – с ехидной улыбкой пояснил сержант. И фикса его сверкнула как-то особо ярко.

– Я человек законопослушный, – заверил Сергей.

– Ну-ну, – равнодушно промычал сержант, отвернулся и пошел к остановке, покачивая своей дубиной.

– Эй, убийцу-то разыскали, нет?! – крикнул вслед Сергей.

Сержант обернулся. В глазах его, неожиданно расширившихся и приобретающих уже знакомую злобность потревоженной рыси, было столько всего, что Сергей решил – пора уносить ноги!

И все-таки он задержался у облупленной стены дома. Прямо на прогалинке, в подмерзшей грязи лежала гильза – точно такая же гильза, какую он подобрал вчера. Сергей быстро нагнулся и поднял находку, сунул в карман. Скосив глаз, он увидел, что сержант что-то говорит по своей рации, говорит, поглядывая на него, Сергея.

В подворотне возле дома стоял низенький хмырь и поигрывал своим тесаком. Когда Сергей проходил мимо, он коротко махнул рукой – лезвие молнией сверкнуло у глаз. Но лица не задело. Хмырь тут же убрал нож в карман ватника, сплюнул Сергею под ноги семечной шелухой и отвратительно рассмеялся.

Бутыли на столе не было. Она стояла на подоконнике – все такая же полная и не распечатанная, даже запыленная немного.

Сергей взял ее за горлышко, пошел на кухню, открыл крышку мусоропровода – «бомба» с грохотом полетела вниз, потом гулко ухнуло, звякнуло. И все стихло.

Он вернулся в комнату. Достал гильзу из кармана. Присовокупил к ней первую, шип, обрывок бумаги с непонятными словесами. Рядом положил список. Даже если весь мир, все параллельные, перпендикулярные, инопланетные миры, все измерения и пространства, существующие в этой Вселенной, восстанут против него, он не отступит! Пусть хоть сам дьявол вылезет из преисподней! Плевать! На всех плевать! Сергей со списком побежал к телефону и стал по новой обзванивать тех, кто вчера не откликнулся на его звонок. Затея принесла результат – еще двоих пришлось вычеркнуть. Оставалось пятеро. Пятеро претендентов на роль трупа! Но труп-то был только один!

Сергей долго сравнивал гильзы. Они были одинаковы. Даже царапинки на их боках располагались одинаково. Значит, и стреляли из одного ствола, иначе быть не могло. Вот шип? С шипом так сразу и не сообразишь. Может, он вообще не при чем тут? Сергей отодвинул шип в сторонку: теперь перед ним лежали две кучки, в одну входили обе гильзы и клок бумаги, в другую – шип. А сколько было волдырей – дыр на спине убитого? Сергей напряг память. Пять или шесть? Все-таки шесть! Не меньше. Значит и гильз должно быть шесть! Где-то валяются четыре ненайденные! Если он их найдет, тогда точно, нет никаких сомнений! Тогда он на верном пути! Сергей чуть не сорвался с места, чтобы бежать опять к сугробу. Но удержался, еще раз попробовал прочитать обрывки писанины на клоке. Не так все и мудрено там было. «ОПУСК» – это наверняка «ПРОПУСК»! Но куда? Зачем? Какой пропуск? Это где-то там в Фергане, в Закавказье, где идет гражданская война, там пропуска, там комендантские часы, но откуда здесь все это возьмется?! Нет! Ерунда! Сергей отодвинул клочок. Но тут же опять взялся за него. Точно, пропуск! Как он сразу не сообразил: «ПРОПУСК… до двадцати четырех ноль-ноль»!

Пропуск и гильзы! Это сочетание весьма вероятно! Сергей покосился на край стола. Там стояла полная и нераспечатанная бутыль.

Репродуктор на кухне включился сам:

Налить, так налить! Сергей сорвал пробку с бутылки, плеснул в стакан. Тот стоял со вчерашнего – немытый и мутный. Выпил залпом. Бормотень согрела пищевод, желудок. Бормотень, как бормотень – высшее достижение эпохи развитого социализма и окончательного несокрушимо-живучего застоя. Сергей крякнул. Налил еще стакан. Потом третий. Поглядел на бутыль – та почему-то не наполнялась, и это показалось Сергею обидным, он понемногу косел.

С кухни заполошло голосило на все лады:

Сергей откинулся на спинку кресла. То скрипнуло, подалось. Еще два месяца назад по радио и телеку передавали, что последний трон и остатние царские регалии проданы на аукционе. Трон купил африканский вождь с трудным именем. Корону, скипетр и державу – какой-то старый друг страны советов с незапоминающейся глухой фамилией. Причем, один расплатился бананами, другой трубами. Так что волноваться о каких-то там «предречениях» не стоило – проклятый царизм со всеми своими отрыжками и причиндалами был искоренен полностью и окончательно. Песенка носила явно провокационный характер и была рассчитана на неустойчивых элементов. Сергей пошел на кухню и вырубил репродуктор.

Когда он вернулся, бутыль стояла наполненная до краев. Но без пробки!

Сергей глотнул прямо из горлышка. И чуть не подавился. В рот ему попал какой-то мерзкий, слизистый, тягучий комок, высосанный из бутыли. Это было уже слишком! Сергей выплюнул слизистую дрянь – она расползлась по полу зеленым густым пятном-лужицей. И из лужицы этой высунулся мутный глаз на морщинистом стебле.

– Здрась-те! – выдавал Сергей со злобой. И побежал в ванну прополоскать рот.

Он долго натирал зубы пастой, не жалел ни их, ни зубной щетки, ни больной десны. Наконец избавился от мерзкого привкуса. И увидел в зеркале зеленого. Тот стоял позади, трясся.

Только теперь Сергей по-настоящему рассмотрел его лицо, а точнее морду отвратительную, гадкую. Морщинистый лоб, уходящий назад, к яйцеобразному затылку, был покат, глаза торчали словно у кальмара, вместо носа, губ, подбородка висели то ли отрепья какие-то, то ли клочья водорослей-полипов. А все в сочетании было непереносимо и могло надолго лишить аппетита.

– Да, именно так мы и выглядим, – грустно подытожил зеленый. – Я мог бы вам явиться и в человеческом облике, но зачем этот маскарад, верно?

Сергей кивнул. Хотя ему хотелось сказать: «А кто вас вообще просил являться?!»

– Вы ввели себя в резонансную частоту с генератором, – продекламировал зеленый нараспев. – И теперь вам будет трудно выйти из этого режима. Вам кажется, что генератор преследует вас, что от него невозможно избавиться. Но все это кажущееся. На самом деле он вас притягивает к себе, вот так.

– Это вы про «бомбу», что ли? – переспросил Сергей.

– Ага, – коротко подтвердил зеленый. И выглянул из-за плеча.

Сергей окинул взглядом его фигуру. Была она вытянутая какая-то и скользкая на вид, словно зеленый натянул на себя лягушачью пупырчатую кожу. Тоненькие ручки и ножки выгибались дугами, были согнуты в локтях и коленях. Казалось, зеленому трудно стоять, он все время приседал, изгибался, поводил спиной и шеей, тянул вверх плечи, касаясь ими своих водорослей-отрепьев. На поясе у зеленого был черный ремень с кругленькими подвесочками, и все – больше никакой одежды! Сергей присмотрелся внимательнее – не исключено было, что он принимал за кожу, натянутый на тело комбинезон. Руки инопланетянина заканчивались четырьмя длинными пальцами без ногтей. На ногах пальцев было лишь по три, зато каждый из таковых имел длину не менее четверти метра. Сам же зеленый на своих полусогнутых конечностях был на полголовы выше Сергея. Несло от него болотом.

– Значит, «бомба» – это генератор, так?

– Так-то оно так, но добавить надо, – уныло проговорил зеленый, – что «бомба», как вы выражаетесь, это не просто бутыль с бормотухой, а целый мир. Огромный невероятно сложный мир! В нем заключено несколько таких Вселенных как ваша!

Сергей усмехнулся, передернул плечами.

– А чего ж этот мир такой маленький – на четыре стакана? – поинтересовался он ехидно.

– Не беспокойтесь, он больше, чем вы себе можете представить. Но не в этом суть.

– А в чем же?!

Зеленый присел в слизистую лужицу и перетек из ванной в прихожую, а потом в комнату. Сергей прошел за ним. Протянул руку к бутылке, обнюхал горлышко. Ничего подозрительного вроде бы не было. И он приложился к ней, надолго приложился. Бутылка опустела на три четверти.

– Уф! – тяжело выдохнул Сергей, погладил себя по животу. – Вот где весь ваш мир!

Зеленый, свисавший с потолка слизистыми мочалами, захрюкал, заколебался. Сергей не сразу понял, что это смех, ему самому было не смешно.

Наконец зеленый перестал хрюкать, шлепнулся на пол, вытянул из лужи глаза, а потом вытянулся и сам.

– Вот это и есть мир подлинный, – сказал он нравоучительным тоном, – а ваша Вселенная – только мираж. Ее нету!

– Как это нету? – удивился Сергей.

– А никак нету, – подтвердил гнусаво зеленый. – Ваша Вселенная и все ее обитатели – это лишь отражение других миров, тени. Понятно?

– Не верю! – упрямо заявил Сергей. – Какие мы тени, вы что-о?! – Он приложился к бутыли и высосал остатки. – Вот где тени, были – и нету!

Зеленый перетек к подоконнику, по стене вполз на него, выпрямился во весь рост… и неожиданно прошел сквозь стекла, ни капельки не повредив их. У Сергея глаза на лоб полезли.

– Пойдемте со мной, – позвал зеленый из-за стекла.

Сергей стоял в оцепенении. Только что за окном был день. Он точно это помнил! А сейчас там было темно, да так темно, будто по всей Москве вырубили освещение.

– Ну, чего вы боитесь? Пойдемте!

Сергей шагнул вперед. Встал на подоконник. Дотронулся до стекла. Но не ощутил его. Да, он видел стекла, видел рамы, но не чувствовал их, руки проходили сквозь них свободно, как сквозь воздух.

Зеленый ухватил Сергея за ворот рубахи, потянул.

– Пойдемте!

Сергей взлетел над подоконником, качнулся в сторону улицы. Но не упал. Сердце дрогнуло, замерло. Зеленый, распластавшийся всем липким телом по стене дома, крепко держал Сергея за воротник. Все остальное было как и обычно: внизу шныряли редкие прохожие, луна отсвечивала на крышках мусорных баков, пахло талым сырым снегом.

– Куда мы? – вопросил Сергей дрожащим голоском и вцепился руками в карниз.

– Туда, – ответил зеленый

Он пополз вверх по стене. Через полторы минуты они оказались на крыше. Спугнули облезлую тощую кошку. С карканием унеслась в темноту ошалевшая ворона.

– Вот, глядите!

Зеленый провел Сергея по покатой крыше к самому верху. Осторожно обнял его за плечо хлипкой холодной рукой. Другой указал в высь – в мрачное беззвездное небо.

Сергей всматривался долго. Но ничего не увидел.

– Вон там, чуть левее. Видите звездочку?

Что-то зелененькое мигнуло и стало приближаться, увеличиваться в размерах, вырастая на глазах, занимая все больше места в небе.

– Мы оттуда!

Сергею зеленое свечение ни о чем не говорило. Но он кивнул.

– Наш мир старше вашего на миллиарды лет, на целую вечность! Глядите!

Свечение уже полыхало на все небо. Но оно почему-то не освещало землю. И Сергей невольно протер глаза.

– Это не галлюцинации, не сомневайтесь. Это правда. Видите отсвечивающие желтизной спирали и сферы? Это метагалактики нашего мира. Их триллионы! А в каждой метагалактике миллиарды галактик, состоящих из сотен миллиардов звездных систем, типа вашей солнечной системы, но устроенных по-своему, непохоже и всегда отлично друг от друга. Это наш мир!

У Сергея голова закружилась. Ничего кроме сумбурного мигающего на все лады свечения он не видел. Слишком уж многое на него обрушилось в один миг. Голова раскалывалась.

– Ну и что? – тупо спросил он.

– А ничего, – ответил зеленый. – Ваша Вселенная и есть отражение этого мира и все! Как в зеркале, понимаете? Есть натуральный предмет, и есть его отражение… Вот и с вами так. Одна лишь деталь – отражение, которым является ваш мир, слишком увлеклось, заигралось – и почувствовало себя самостоятельным, почувствовало себя реальным миром со своими собственными законами и своей собственной жизнью!

Сергей резко скинул холодную руку зеленого с плеча.

– Вранье все! – сказал он зло. – Откуда вам знать?! Вы вчера только про вас узнали, так?! Все вранье!

Зеленый сочувственно покачал головой. И сказал назидательно:

– Даже если бы мы узнали о вас лишь полчаса назад, нам бы все равно хватило времени, чтобы понять, кто вы такие, чтобы изучить в доскональности всю вашу историю и спрогнозировать ваше будущее. Это совсем не сложно. И особенно в такой примитивной системе! На зеркальную поверхность вашего мира четыре миллиарда лет назад извне было брошено несколько биоспор. Они-то и дали толчок. Они, образно выражаясь, оживили отражение. Из этих спор и развивалась вся биомасса вашей захолустной планетенки, из этих спор появились и вы все, хомо якобы сапиенс.

Сергей повернулся к зеленому, попытался заглянуть в его глаза. Но в тех была тоскливая муть, ни капли разума не просвечивало в них.

– Не сходится что-то, – заявил он, – бросили, потом забыли? Вчера опять вспомнили, все разузнали, бредятина!

– Не бросили, милейший, а обронили случайно. Никто и не заметил – когда у вас из кармана при каком-нибудь движении выпадают крошки табака, пыльца, вы разве замечаете? Нет! Вот и у нас так.

– И сколько же лететь до вашего мира? – спросил Сергей. – Наверное, до него мильон парсеков и столько же световых лет?

Зеленый пошевелил отрепьями-водорослями и сказал тихо:

– Да нет, он же тут, рядом, внутри вашего мира. А точнее, это ваш мир внутри нашего. Я же вам говорил уже, что мы инопланетяне не в прямом смысле, инопланетяне для вас могут быть лишь в вашем мире: на другой планете, в другой звездной системе, в другой галактике. А мы из Другого Мира! Запомните это!

– И дикарь?

– Что – дикарь?

– Из другого мира?

– Ах, тот самый? Нет! Дикарь ваш вместе с бубном и своими дочурками обитает в одном из перекрестных пространств. И поверьте, ему там неплохо, ведь эти пространства более реальны, чем ваша Вселенная-отражение.

У Сергея начала голова опухать. Но он не желал верить, что мир, в котором живет, в котором жили все его предки, включая первых простейших, это чье-то отражение. Нет! Зеленый ему мозги пудрит, баки забивает, лапшу на уши вешает и попутно лепит горбатого!

– Вглядитесь! Вот где жизнь!

У Сергея и так глаза на лоб лезли от зеленого свечения. Все мелькало, расплывалось радужными пятнами, переливалось.

– Значит, споры?

– Угу!

– И генератор этот поганый – тоже ваш?

Зеленый отпрянул.

– Ну что вы! Генераторы вне миров и пространств. Вместе с силовиками они создают поля замкнутых циклов. А поле перехода в свою очередь связывает различные пространственные структуры. Потому и опасно попадать в него. Вы же убедились в этом, верно? Замкнутый цикл непредсказуем!

– И для вас?

– И для нас! – грустно согласился зеленый. – Но вам помогут из него выйти.

Сергей почувствовал неладное. Ему показалась странной последняя фраза, более того – страшной. И он резко обернулся, во второй раз сбрасывая хлипкую зеленую руку с плеча. И обернулся вовремя.

– И-эгр-ххх!!! – прохрипело со всех сторон, как-то жутко, по-звериному.

И высветилась из темноты чудовищно уродливая фигура. Некто маленький, корявый и расплывающийся упирался в покатую кровлю крыши четырьмя выгнутыми иззубренными лапами. Вместо головы колыхался у него фиолетовый стекающий каплями вниз студень. А из студня этого выпучивались два красных безумных глаза. Грудь и спина чудовищного карлика были откинуты назад, руки воздеты вверх и за голову. А в руках… Сергей чуть не закричал. В руках был здоровенный посверкивающий во тьме кинжал-тесак. Еще мгновение – и должен был последовать удар.

Сергей выбросил вперед голую руку, пытаясь хоть так защитить себя.

– Стой, тварь! – заорал он нечеловеческим голосом. И уставился в красные глаза.

Снова со всех сторон прохрипело, пророкотало. И карлик на четырех лапах исчез, оставив после себя запах жженой резины и хлорки.

Сергей опустился на железо крыши, он не мог стоять. Руки и ноги тряслись. Сердце заходилось, неистово било в ребра.

– Ну вот, все испортил! – гнусаво выжал зеленый.

– Да пошел ты! – оборвал его Сергей.

– Пошел, не пошел – а переход не получился, и вы сами виноваты! Разве можно отвлекать оператора в момент работы, в самый напряженный момент, когда требуется зоркий глаз и верная, точная рука?!

– Это смотря кому требуется, – вяло промямлил Сергей. – Мне такие руки с такими игрушечками в них не требуются! В гробу я их видал!

Он вскочил на ноги, отпихнул от себя зеленого. И опрометью бросился к чердачному окошку. Спрыгнул вниз, упал, подвернул ногу, но тут же вскочил – бежать было можно. И он побежал через чердачную тьму к двери. Трижды грохался, трижды поднимался, набил шишку на лбу, раскровянил руки. Но выбрался на лестничную клетку. Через полминуты он был дома.

Бутыль-генератор стояла на столе.

Сергей подошел к дивану, плюхнулся на него. Он будет спать! Спать – и все! Пусть хоть весь мир сойдет с ума! Пусть по крышам и квартирам шастают зеленые! Пусть его протыкают насквозь! Он будет спать!

Но сон не приходил. Прошло волнение, убежали и рассеялись страхи, тревоги. Успокоилось сердце и расслабились мышцы. Но сна не было. Сергей лежал и размышлял. Он и без зеленого был знаком со всеми этими бреднями насчет спор, которые якобы попали на Землю из Дальнего Космоса и из которых пошло все живое. Правда, до отражений всяких никто еще не додумывался, но все равно – бредятина, чушь на постном масле! Споры могли быть, не в них дело! Но вот развиться из этих самых спор разумная, одушевленная материя не могла. Не могла, и все тут! Для этого мало каких-то там спор. Для этого нужно было, чтобы в живую материю кто-то или что-то вселилось, чтобы в нее вдохнули душу. Ведь сам по себе разум – ничто! Это просто ЭВМ, машина мыслительная! Без самоощущения, без личностного осознания себя. Нет, бред все это! И не в спорах суть! Разве важно, из какой именно глины Бог слепил человека? Важно, что он вдохнул в эту глину Душу, Одухотворенную Жизнь! И прячем тут зеленые слизни, причем их Другой Мир? Нет! Четыре миллиарда лет развивалась на Земле Биоматерия – от простейших соединений полуживого с неживым и до человека, через всех этих амеб, рыб, членистоногих, ящеров, простейших млекопитающих, гоминидов. Но ведь если бы в эту биоглину не была вложена Душа, она бы и оставалась биоглиной еще миллиарды, триллионы лет! Так бы и развивалась – беспредельно, поглощая самое себя, порождая все новые и новые виды: за млекопитающими пришли бы другие, а за теми еще кто-нибудь, и так до бесконечности. Но что-то ведь породило человека! Что-то отдало часть своего Дыхания безмозгло-обездушенной глине?! Нет, не обездушенной, ибо никто и не отнимал у нее Души, у нее и не было Души, и не могло ее появиться. Все сложнее, гораздо сложнее. Какая там к дьяволу дарвиновская теория эволюции – голубые пузыри выползающего из люльки человечества! Из рыбы – ящер, из ящера – птица, из ящера – животное млекопитающее, чушь! Эволюция была и могла быть лишь внутри вида. Рыба могла стать сильнее, зубы ее острее, плавники мощнее, ибо и выживали сильные и мощные. Кошка могла стать огромной и могучей, стать тигром или львом, а могла приспособиться к камышовым зарослям и стать камышовым котом. Но рыба не. могла стать кошкой. И кошка не могла стать человеком. Как из дельфина не мог вывестись крот, а из муравья кит. Дарвиновская теория развалилась на глазах! Это сто лет назад могли поверить, что мыши прыгали с ветки на ветку, спасаясь от хищников, и что выживали лишь те, у которых перепонки были шире – а в результате народился новый вид мышей – летучие! И ведь верили! А почему бы и не верить, если все так логично и стройно? Но один вопрос – где логично и стройно? Ответ – на бумаге. В жизни иначе – исследователи так и не нашли ни единого останка переходных форм. Были мыши и были летучие мыши, а вот полулетучих или четвертьлетучих мышей не было! То же самое и с обезьянами. Объявили на весь свет, что человек произошел от обезьяны, записали это во все учебники. И пошли навешивать друг дружке степени, медали, раздавать премии и звания за внесение «все новых и новых вкладов» в теорию эволюции. А человечество безропотное знай себе моргало доверчивыми глазенками и восхищалось умниками – ах, мудры, ох, дотошливы! А умники-то дурили народец почем зря! Иногда, правда, и себя задуривали до полнейшего умопомрачения.

Сергей ворочался с боку на бок. Но никак не мог прогнать навязчивых мыслей. Не спалось, ну ни в какую не спалось! Что-то долбило в его затылок долотом: «Ты должен додумать эту мысль сегодня, именно сегодня! С рассветом из тебя все выветрится, и ты никогда не узнаешь правды, даже тени правды, ты всегда будешь ходить вокруг да около, но не приблизишься к разгадке. А сегодня твой слабый мозг через твою душу соединен с той Душою, что дает откровения, дает, может быть, лишь раз в жизни, да и то не каждому. Лови миг удачи! Не пропусти его!»

Сергей дважды ходил на кухню. Пил воду. По пути косо поглядывал на бутыль-генератор. Но она почему-то больше не пугала его – бутыль и бутыль, пусть в ней хоть десять в сто двадцать пятой степени миров заключено, плевать!

Воды напился вволю. И снова завалился на диван, лишь пружины заиграли, запели свою звонкую песнь.

Никаких переходных звеньев между обезьяной и человеком не было. Их не нашли несмотря на колоссальные затраты, вложенные в поиски. Их нелепо искать! Так думалось Сергею. Просто глупо на это тратить деньги. Ибо тот вид животного, что стал человеком, та самая «обезьяна» не была человеком, она не была даже предчеловеком, как и не была и переходной ступенькой. Она была биомассой, в которую вдохнули Душу! И без всякой эволюции, в один прием оплодотворенная Духом биомасса, это самое животное, не оставившее следов, породило Человека. Да, именно так, мать-«обезьяна» родила Человека сразу, с его мозгом, с его Душой Богодухновенной. Так же, как простая земная женщина, человеческое существо, оплодотворенное той же Силой, без всяких промежуточных ступеней и форм, сразу, из себя породила Христа, Бога, Существо Высшего Порядка. И не могла эта женщина-дева рожать в поколениях эволюционирующего человека-бога, эдакого растянутого во времени сначала одна-шестнадцатая-бога, потом – одна-восьмая-бога, потом – четверть-бога, потом – полу-бога… нет, не могло такого быть! Ибо Сила, вселяющая Душу в существо, вселяет Ее сразу. Даже ученые-бездари, морочащие друг другу головы, изобретающие одну схему за другой, шаманящие над толпами непосвященных, и те заметили, что с определенной цикличностью Земля проходит сквозь неведомые зоны жесткого космического излучения. Источников излучения шаманам установить не удавалось, да и не удастся. Но они поняли – есть источники, а может, и всего один источник! Периоды невероятно долги, они заключают в себя сотни миллионов лет. Но они определены, они ритмичны, как ритмично и Само Внеземное Дыхание. И когда это Дыхание касается Земли, происходят на первый взгляд странные вещи. Но лишь на первый взгляд! Дохнуло один раз – и простейшие, без всяких там эволюционных ступеней, стали рыбками, рачками. Дохнуло второй – и появились ящеры во всем их многообразии. Третий – и ящеры, породив новый вид биоглины, словно по команде вымерли, нужда в них отпала… Разумеется, не три и не четыре Божественных, Вдоха-Выдоха донеслось до Земли, не один День Творения был потрачен на созидание мира, в котором можно было поселить свое Одухотворенное Подобие, не один! И врет все зеленый, конечно, врет! Если Земля и отражение какого-то иного мира, так не его обители, породившей зеленую слизь, а Того Мира, из Которого пришло Оплодотворяющее и Одухотворяющее Дыхание! И как бы ни называли его шаманы – жестким ли излучением Космоса, потоками ли каких иных частиц, оно остается именно Дыханием Бога, ибо Сущность, породившую Одушевленную Материю, иначе как Богом не назовешь.

Сергей откинулся на спинку дивана. Лоб у него был мокр и холоден. Но пронзившее его Просветление не позволяло замечать подобных мелочей. Он стоял на пороге Великой Тайны. Но до конца проникнуть в эту Тайну он не мог. Не хватало чего-то, небольшой деталька, частности – а может, и самого главного. И видно, для постижения Тайны этой надо было дождаться самой малости – очередного Дуновения Извне, очередного Вдоха-Выдоха, который преобразует человека, вдохнет в него Душу еще более высокого порядка. Вот во всех ли?! Это вопрос вопросов. Ведь из животных людьми стали совсем немногие, единицы. Это потом они расплодились – как и завещано им было: «Плодитесь и размножайтесь!» Кучка гоминидов, породивших несколько людей, обреталась где-то в Экваториальной Африке. Более трех миллионов лет назад! Жесткое излучение изменило их генные системы, и у них, животных, родились мутанты – Первые Люди! Не труд их создал, не умение бить палкой о камень или камнем о скалу. Обезьяны сотни тысяч лет делают и то и другое, но людьми не становятся несмотря на все свое упорстве и прилежание. Излучение-Дыхание стало тем Божественным Непорочным Зачатием, которое дало первобытному миру одушевленного хозяина. И животные оказались способными к сохранению одухотворенных, они не дали им погибнуть, вынянчили как своих детенышей, те и были их детенышами. Но когда три миллиона лет спустя Непорочное Зачатие принесло в мир Существо Следующего Порядка, люди, не готовые еще к этому переходу, восстали и убили Его. Эксперимент не удался, впервые не удался за все четыре миллиарда лет! Но смертью Своей это Высшее Существо искупило грехи убивших Его людей и всех предшествующих поколений. Оно доказало, что людская биомасса, хоть и не сейчас, но позже, потом, пусть через сотни тысяч лет, а может, и всего через тысячи превратится в ту самую глину, в которую проникнет Живительное Дыхание – тогда человеческие матери родят Новое Поколение, тогда начнется новый отсчет времен и все предыдущее покажется лишь предисторией! Но как новые Сверхсущества будут смотреть на своих отцов и матерей, на людей? Как мы смотрим на «обезьян», на животных, породивших людей или бывших хотя бы глиной, из которой люди слеплены?! Нельзя предугадать. Может, они будут добрее, чем мы! Может, им передастся Божественная Сущность в большей степени?! Все может случиться, всякое может быть. Не в этом главное. Главное, что врет зеленый!

Сергей измучился вконец. Не было никаких сил терпеть эту изнуряющую будоражущую работу мозга. Он снова встал. Побрел в ванную. Сунул голову под холодную струю. На какое-то время полегчало. Но потом накатило снова. Нет, он еще не был готов к столь ошарашивающему Знанию. Оно было слишком отлично от всего предыдущего, от школьных и институтских учебников и лекций. Мозг не принимал полностью просачивающегося в него Откровения.

Вернувшись в комнату, Сергей плюхнулся в кресло. Долго сидел в нем, словно окаменев. Потом протянул руку к бутылке. Та была полна и запечатана.

Вот зар-раза! – выругался Сергей.

И зубами содрал пробку. В этот миг он со всей отчетливостью понял, что пока не годится на роль глины, в которую можно вдохнуть нечто более путное, помимо того, что в ней уже имеется. Нет, не вдохнуть! Он вспомнил свои проказы с дикарками, пьянства, дебоши, стриптизы на столе, молодецкие мордобои… нет, глина, первобытная глина! Вот разве лишь на роль животного-оплодотворителя для последующего мутагенеза, но уже в теле матери, такой же животной глины? Да-а, Сергей отнесся к себе критически, да и как он еще мог к себе отнестись, если даже тупой и жизнерадостный до садизма дикарь и тот сообразил, что Бледный Дух годится пока что лишь для одной цели. Дела-а!

Сергей надолго припал к бутыли. Он оторвался от нее, когда последняя капля перетекла в его глотку.

– Фу-у-у!!! – выдохнул он совершенно обалдело.

Перед глазами все поплыло, пол качнулся. Но Сергей решил не затягивать дела. Он пил не для того, чтобы обалдеть. У него была иная цель. Генератор должен был сработать и на этот раз, если вообще верить хоть чуть-чуть зеленому оплетаю.

– Ну, поехали! – провозгласил Сергей вслух на манер космопроходца.

И снова приложился. Рука дрожала. Слезы бежали из глаз, горло выталкивало выпитое обратно, но он пил. Пил до тех пор, пока не почувствовал, что начинает трезветь.

– Лады! – тихо прошептал он.

И поставил бутыль на край стола.

Сфера появилась внезапно, без переходов. И теперь Сергей видел – в ней и впрямь мириады миров. На этот раз она раздробилась на многослойные микроскопические и невероятно прозрачные хрустальные соты. В каждом сегментике отражалось что-то свое, отличное от соседнего отражения. И все менялось, переливалось до тех пор, пока в сердцевине сферы ни образовался черный провал. Сергей вздрогнул, ему показалось, что мохнатая лапа уже тянется к горлу. Но все произошло иначе – из мрака провала арканом-молнией вырвалась тончайшая витая цепь, она захлестнула в несколько оборотов его голову, плечи, руки до локтей. И тут же Сергея рвануло, выдрало из кресла и швырнуло в темноту, швырнуло с такой силой, словно к другому концу цепи была привязана пара диких кобылиц, сорвавшихся с привязи.

Наваждение второе

В склепе было холодно. И Барух Бен-Таал, теург и сын теурга, зябко кутался в длинный черный плащ. Заклинание демонов было ремеслом их рода. А потому старый Барух не собирался менять своего занятия. Деда утопили в мешке лет двадцать назад. Отца сожгли на прошлой неделе. Барух горевал недолго, он знал – смерть всего лишь переход в иной мир, в иную нематериальную субстанцию. Святая Инквизиция в этих местах не особо утруждала себя работой: в месяц казнили не больше двух-трех десятков колдунов и ведьм. И Барух всегда присутствовал на этих празднествах.

Он стоял и прислушивался к предсмертным воплям сжигаемых. Но лишь дважды он уловил те интонации, какие бывают при переходе в потусторонние сферы – в душераздирающих криках проскальзывала еле уловимая нотка восторга. Еще бы! Перед ними открывались врата Иного Мира! Отец Баруха помер вообще без криков и воплей. Он молчал до последнего мига. И Баруху почему-то показалось, что его отца-теурга не принял Иной Мир. Это было странно, даже неприятно.

А когда все разошлись, когда помощник палача принялся рыться в золе, выискивая в ней что-то одному ему ведомое, из черной тучи пробился узенький ослепительный луч, застыл на мгновенье, уперевшись в кучу пепла, и пропал, у Баруха в груди защемило – это астраль, конечно, астраль! И теперь его отец-теург там, в астральных сферах. Непостижимо, ибо заказан был ему путь туда! Но он, видно, там!

Барух Бен-Таал не тешил себя надеждой, что ему удастся вызвать дух отца. Но хоть какой-нибудь из демонов ведь должен был попасться в гексаграмму?! Обязательно должен! На этот раз Барух готовился долго и очень тщательно. И место он выбрал самое подходящее – заброшенный родовой склеп. Род пресекся два поколения назад, кичливые гардизцы были то ли бесплодны, то ли слишком любили выяснять отношения на мечах. Но в склеп никто не захаживал, это место считалось проклятым.

Барух выглянул в щель – луна была полной, выше она уже не вскарабкается. Пора начинать. Гексаграмму он разложил на широченной надгробной плите основателя гардизского рода, Барух не питал особого уважения ни к основателю, ни к самому роду – главное, плита подходящая: два роста в длину, полтора в ширину, лучше и не найдешь. И кости под ней древние, тоже неплохо. С костями было туго. Верхний треугольник Барух выложил из подгнивших тушек жаб и летучих мышей. Для надежности обложил их седыми волосами безумных старух – пришлось специально ездить в порт и выкладывать полгинеи, чтобы тамошние головорезы обрили трех окончательно спятивших от прорицаний фурий. Но ничего, зато больше силы будет в магической фигуре! Сверху треугольник полил змеиной желчью – кончики седых волос встали дыбом, а это был хороший знак. Потом Барух закрепил все мельчайшим порошком предварительно высушенной, истолченной в ступе печени василиска. Печень оставалась еще от деда, тот закупал этот необходимый компонент на Востоке, закупал большими партиями – с лихвой хватило и на отца с сыном.

Нижний треугольник Барух выложил за две минуты. Но быстрота эта была мнимой, ведь для того, чтобы добыть столько позвонков, Баруху пришлось проковыряться на старом чумном кладбище всю прошлую ночь. Кладбище обходили стороной – у всех на памяти еще был страшный мор, хотя прошло целых десять лет, хотя и было после него три мора поменьше. Но тот был особый – две трети провинции закопали в землю! Барух не был суеверным. И чумы он не боялся, переболел в детстве. Только не изжил, видно, в себе всего мерзкого и мелкого, всего людского, противно было в развороченных могилах, ох как противно! Барух выдирал из полуизгнивших трупов позвоночники. Те рассыпались, не поддавались, все булькало, хлюпало, воняло. Барух, не переставая, твердил магические заклинания и делал свое дело, пока не набрал целый мешок.

Заодно прихватил дюжину черепов, пригодятся.

На выходе с чумного кладбища его чуть не застукала стража. Пришлось отлеживаться на сырой холодной земле. Вот тогда, видно, и простыл малость.

Барух откашлялся, поправил капюшон, вечно сползающий на спину. Достал семигранную бутыль с мочой дракона и окропил черной густой жижицей позвонки. В углах гексаграммы он возжег огни Кибелы, предварительно разлив в свинцовые плошки жир, вытопленный из ведьм и суккуб, попавшихся когда-то в пыточные подвалы Святой Инквизиции. У Баруха был знакомый, тамошний писарь, и он за совсем скромную плату поставлял множество нужных для теургии вещей. Суккубы – демоны в женской плоти, попадались очень редко, и потому Барух всегда платил за их жир и волосы дороже. Но не доверял он писарю, тот был изрядный мошенник, мог подсунуть гнилой товарец, а то и вовсе обмануть – выдать свиное сало за жир детоубийцы. Но Баруха не проведешь, он всегда пробовал компоненты на вкус, недаром был потомственным теургом.

Серебряные цепи он разложил в центре магической фигуры, разложил пентаграммой – ни одному инкубу не вырваться из освященных самим Сатаною цепей! Барух берег их как зеницу ока, эти цепи достались деду от его деда, а тому от прапрадедов, выкованы они были во времена, когда мир не делился еще на заоблачные, земные и подземные сферы. Это было подлинное богатство рода теургов!

– Да покроется Вечным Мраком этот мир! – провозгласил теург Барух Бен-Таал из Гардиза. Снял с пояса мешочек, высыпал содержимое в центр пентограммы – горючая соль застыла желтым конусом. На вершину Барух положил снятый с мизинца перстень с аквамарином.

Потом распахнул черный тяжелый плащ, зябко поежился, расправил грудь и перевернул амулет-пантакль, висевший на золотой цепи, к гексаграмме, так, чтобы треугольный глаз был нацелен зрачком на вершину конуса, чтобы лунный свет, проникающий в щель меж плитами склепа, отразившись в изумрудно-агатовом зрачке пантакля, пал на аквамарин.

Остальное было проще пареной репы. Барух взмахнул руками – и на стенах сырого и мрачного склепа закачались тени семи шандалов, возгорелись пять смоляных факелов, вставленных в пазы гробниц, с обеих сторон открылись провалы в саму Преисподнюю – и оттуда вырвался вихрящийся дым, запахло серой, огненные языки взметнулись до потолка склепа и осели, оставив лишь красные отсветы. Барух разинул рот, чтобы произнести магическое заклинание… и вспомнил с ужасом, что забыл очертить вокруг себя обережный круг!

Но было поздно.

Заклинание, непередаваемое человеческими языками, само вырвалось из его губ, прогремело под сводами и с гулом провалилось в Преисподнюю, будто оно было сотворено не из слов, а из камня.

Вздрогнула земля, загудели качнувшиеся стены, надгробная плита накренилась, но устояла. Верхний треугольник засветился мертвенно-синим светом. Нижний – трупно-желтым. Цепи стали подниматься, словно их кто-то невидимый тянул сверху за незримые нити. И лишь после этого сатанинским пламенем вспыхнула горючая соль – будто проснулся под надгробной плитой яростный вулкан. Гул и рев стали невыносимы.

Барух упал наземь, закрыл голову руками. Он нашептывал все известные ему заклинания, лишь бы только разбуженные демоны не уволокли раньше времени в ад. Его трясло и било словно в тропической лихорадке. Но похоже, никто не покушался на его жизнь. Душа же его давным-давно была продана Дьяволу.

Барух приподнял голову, когда все смолкло. Он осторожно раздвинул веки, взглянул вверх – на надгробной плите сидел опутанный цепью демон-инкуб. Наэлектризованные седые волосы безумных фурий тянулись к нему со всех сторон, подрагивали в смрадном продымленном воздухе. Оплавленные позвонки змеями вились по плите – теургия без всякого философского камня превратила их в чистейшее золото.

Но не золото сейчас интересовало Баруха.

Он вскочил на ноги. Вытянул вперед руки в заклинающем жесте. И прохрипел властно, с нажимом:

– Замри, посланец ада! Отныне твой повелитель я!

Демон пялил на повелителя глаза и, похоже, не собирался подчиняться. Казалось, он вообще не понимал, чего от него хотят.

Барух полез в карман за флаконом с ядовитым настоем инкубомора. Но вытащить не успел – послышался дикий грохот, звон, лязги, раздались громкие, перебивающие друг друга голоса, возбужденные крики… и от удара в спину Барух Бен-Таал из Гардиза полетел на гранитные плиты.

Первым чувством Сергея после того, как его вынесло из мрака, была радость – нелепая, необоснованная и беспричинная радость. Он обрадовался тому, что жив, что тьма не поглотила его, и что он не распят по рукам и ногам на земле, что он сидит, малость опутанный, сидит и все видит.

Какой-то патлатый старик в черном плаще махал перед ним руками, кричал, грозился, чего-то требовал. Но Сергей уже чувствовал, что дальше словесных угроз старик не пойдет, что он, судя по всему, сам его побаивается. И потому радость не умалялась. Хотя от вони можно было рехнуться.

Встревожился Сергей, лишь когда в мрачное и сырое помещение, где он сидел, ворвалась целая команда бородатых мужиков в шлемах, панцирях, с алебардами в руках. Передний ткнул старикана древком в спину, и тот упал. Шестеро подскочили к Сергею и выставили вперед длинные узкие мечи.

– Вы чего-о? – удивился тот, все еще не понимая серьезности своего положения.

– Взять! – процедил самый толстый и напыщенный. И махнул в сторону Сергея коротенькой ручкой.

Меченосцы дернулись было, но тут же замерли.

– Инкуб!!! – просипел один с таким видом, будто его толкали в пламя.

– Взять инкуба, дармоеды! – разъярился коротышка и рванул кружева на груди.

Сергей ушам своим не верил. По обличью и прочим приметам вся эта вооруженная банда должна была выражаться на испанском, в худшем случае, на португальском. Но они шпарили по-русски, да еще без малейшего акцента! На загримированных под средневековых стражей актеров эти люди похожи не были.

– Убрать этого! – провизжал напыщенный.

И патлатого старика тут же уволокли за ноги – голова его безвольно билась о гранитные плиты, из карманов высыпался какой-то серенький порошок. Сергею старик не нравился. Но ему не нравилось и столь непочтительное отношение к старости. Он сделал попытку встать.

– Щя всех сожрет! – прошипел крайний меченосец. И попятился в ужасе. Глаза у него были шальными, лицо бледным даже при тусклом свете луны и плошек, казалось, он вот-вот грохнется в обморок.

– Не сожрет, – заверил кто-то из мрака. Вперед выступил кривоногий и вислоусый верзила с алебардой в руках. – Тут особый подход нужен.

Он взмахнул древком алебарды, перевернув ее тупым концом к Сергею-инкубу, задержал на мгновение в воздухе… и все пропало.

– …параграф тридцать седьмой, глава шестнадцатая, пункт четвертый, та-ак-с! Чего там у нас, погляди-им, ага, вот! Демон-инкуб, принявший человеческий облик и отрицающий свою сущность, подлежит допросу с пристрастием по трем категориям. В случае упорствования…

Голос долетал до Сергея как сквозь вату. Голос был занудный и явно похмельный. Понять, о чем говорилось, не было никаких сил – в голове перемешивались параграфы, пункты, дознания, ссылки, примечания, категории – тут и в нормальном состоянии запутаешься. Он сидел на чем-то очень неудобном, спину кололо, ноги – тоже, под локти словно иголок навтыкали или гвоздей. Сергей пошевельнулся – в ягодицы впилось что-то острое. Он попробовал встать – не тут-то было! Наоборот, его еще сильнее прижало к невидимым остриям. Они были совсем коротенькие, кожи явно не протыкали, но их было так много, что и деваться некуда, они были повсюду! Сергей подумал даже, что у него просто-напросто затекло все тело, что сейчас оно отходит, вот и колет как иголками… Но нет, все было иначе, он это сообразил через несколько секунд. Снова дернулся – и опять обожгло зад, спину, ноги, руки.

– У-у-у, зар-раза!!! – простонал он. – Да что ж это творится, эй! Есть кто-нибудь?!

– Есть, есть! – отозвалось занудно. – Никак прочухался, отродье сатанинское, а?!

– Развяжите! – потребовал Сергей.

– Ага, щас! – пронудил похмельный. – Тебя развяжи!

– Хоть повязку с глаз снимите! Ну чего она вам?!

Голос прозвучал над самым ухом:

– А как зыркнешь ежели по-бесовски, тогда что?!

– Не зыркну! – Сергей постарался, чтоб голос его был этанолом прямоты и честности. Получилось плоховато, лживо и дрожаще.

Но это, видно, и успокоило похмельного.

– А у тебя глаз не дурной случаем? – спросил он для проформы, уже распутывая узел на затылке. – А то тут одному развязали четвертого дня, а у помощника писаря баба наутро шестипалого принесла.

– Причем тут глаз?! – не понял Сергей.

– А при том! – твердо заявил похмельный. – Всех четверых и сожгли! Вот при чем!

– Кого это четверых-то?

– Бабу, мальца, помощника и подследственного с дурным глазом, а как же?! Порядок должен быть!

Повязка спала с Сергеева лица. И он увидал занудного. Им оказался бритый, в меру упитанный человек среднего роста, одетый в серую рясу с откинутым капюшоном. За ухом у бритого торчало гусиное перо. На носу красовалась огромная бородавка.

– Советую во всем признаваться сразу, – сказал бритый протокольным тоном. – Ты у нас не один!

– Хоть бы дощечку какую подложили, – взвыл Сергей, – колет, сил нет!

Бритый поморщился.

– Будет тебе и дощечка, и целая доска гробовая, ежели выложишь все как на духу. А нет – золу по ветру развеют да плюнут вслед на все четыре стороны! – проговорил он заплетающимся языком.

Сергей старался не двигаться, стоило шевельнуться – и в тело вонзались маленькие тупые иглы. Он лишь теперь сообразил, что сидит в пыточном кресле. Руки его были привязаны к подлокотникам, нога скованы зажимами, сзади из спинки кресла торчали две длинные железные штуковины, они не давали нагнуть головы. Но Сергею и так было видно почти все. Сферические своды пыточной в несколько слоев покрывала сажа, казалось, что она вот-вот начнет отваливаться слоями. Своды были низкими и давящими. В двух метрах справа, в стене, располагалась грубая каминная ниша. В ней-краснели затухающие угли, а рядышком вповалку лежали грязные щипцы и клещи всех размеров. Сергею эти инструменты сразу не понравились, аж по лбу заструился холодный пот. Последний раз он испытывал такое же чувство, сидя в зубоврачебном кресле. Но там руки и ноги были свободны, и он мог убежать в любую минуту. Даже под бревном дикаря-телепата ему не было столь худо, там грозила смерть, но смерть мгновенная… Здесь намечалось, судя по всему, нечто повеселей.

– Хоть бы сказали – за что?! – выдавил из себя Сергей.

– Это ты, нечестивец, нам говорить будешь! – возразил бритый. – А мы будем спрашивать! – Он нагнулся ниже и шепнул Сергею в ухо: – Чего-то я не верю, будто ты инкуб, непохоже! Может, врут?!

– Конечно, врут! – обрадовался Сергей.

– А может, и не врут, – философски заметил бритый. – Сейчас времена смутные, ненадежные, поди, разберись! Но я так думаю, что ежели все инкубы такие, и в ад-то не страшно провалиться, верно? – Он пьяно икнул. И прикрыл рот сизой ладошкой.

– Где не был, там не был, – промямлил Сергей, – врать не буду. По мне, у вас самый настоящий ад и есть!

Бритый замахал на него руками, перекрестился суетно и быстро.

– Не богохульствуй, нечестивец! У нас житуха славная, никто не жалуется. Попробуй только вякни!

– Вот-вот! – согласился Сергей.

Бритый его не понял. Уставился тупо, разинув рот.

А Сергей повернул голову налево… и чуть снова не провалился в забытье. На поросшей плесенью сырой стене крепились две широченные почерневшие от времени доски. А в досках, точнее, во всевозможных пазиках, пазах, дырах, дырочках, в ремешках, зажимчиках, скобочках было понатыкано и развешено столько пыточных орудий всех форм и размеров, что глаза разбегались. Там были иглы, иголочки, иглища, пилы, пилки, крючья, крюки и крючочки, буры, сверла, трезубцы, вилки и вилочки, ножи, ножички – и прямые, и изогнутые, и трехгранные, и зазубренные, и прочая, прочая, прочая. Внизу, под досками, лежали тиски, тисочки, растяжки и такие штуковины, каких Сергей отродясь не видывал. Предназначение их было однозначно.

– Оснащено все у вас тут на совесть, – процедил он.

– Не жалуемся, – с оттенками гордости проговорил бритый. – Нам отказу ни в чем нету!

Из сводчатого потолка торчали крюки. С крюков свешивались цепи. Прямо по курсу, метрах в трех с половиной стоял низкий обшарпанный столик. На нем лежала толстая книга, свиток желтой бумаги, рядом покоилось нечто круглое, с крышечкой, похожее на чернильницу. Да, тут не шутили!

За спиной вдруг что-то скрипнуло, хлопнуло. И из-за кресла вышел еще один в рясе – плотный и нахмуренный. Он лишь еле кивнул – и бритый устремился к столику, вытащил из-за уха перо.

– Упорствует? – поинтересовался хмурый. И закусил черную обветренную губу.

Был он крайне неприятен на вид: черен до Неприличия, волосат, лобаст, носаст, имел сросшиеся мохнатые брови, свисающие лохмами на глаза. Сергей заметил, что ногти у хмурого обгрызены чуть не до корней.

– У нас не поупорствуешь, – пропел бритый и мелко угодливо рассмеялся. Смех был пьяный, дурашливый.

– Цыц! – оборвал его хмурый. И поднял с земли пудовые клещи. У Сергея сердце замерло – такими клещами можно было берцовую кость перекусить.

– Я все скажу! – заявил он. И сам удивился искренности своего голоса. Доселе он не владел подобными интонациями, так горячо и проникновенно на его памяти говорили лишь две комсомолочки-активистки, одна в школе, другая в институте, да и то – говорили лишь на торжественных собраниях.

Хмурый поглядел на него недоверчиво. Потом бросил клещи к камину-жаровне, а сам подошел к столу, взял свиток, развернул его.

– Тут записано, что ты – инкуб! – сказал он глухо.

– Инкуб! – подтвердил Сергей.

Бритый сорвался с колченого табурета, опрометью бросился к двери, зацепился ногой за крюк и грохнулся. Хмурый пнул его в бок. Но ничего не сказал. Осторожно поднявшись на четвереньки и затравленно озираясь, бритый пополз обратно к столу. Голова у него подергивалась словно в тике.

– Дерзость твоя изрядна! – проворчал хмурый. Он, видно, не слишком-то поверил допрашиваемому, демон-инкуб – гроза женщин, на его взгляд, должен был выглядеть несколько иначе. Но опровергать слов подозреваемого не стал.

– На что же ты уповаешь? – вопросил хмурый после долгого молчания. – На своих дружков-бесов? Или может, на самого Вельзевула? Или ты думаешь, что вся ваша нечистая шатая сможет пробраться сюда и вызволить тебя?

Бритый судорожно перелистывал толстенную книгу, сопел, шмыгал носом. Потом вдруг выдал невнятной скороговоркой:

– Нашел! Вот! Чтобы не дать демону-инкубу покинуть тело, в которое он вселился, и чтобы обезвредить его, необходимо в темечко испытуемому вогнать на два вершка большой шип, трижды повернуть его там, как изображено на рисунке. А дабы демон-инкуб не вышел из испытуемого через иные отверстия, следует во время процедуры погрузить тело в расплавленное олово и…

– У нас нету олова! – оборвал скороговорку хмурый. – Может, его просто посадить на жаровню?

– Жаровни тоже нет, – вяло ответил бритый.

– Ну, ладно! Будем уповать на провиденье Господне и свой опыт. Тебе не тяжело держать перо, а, бездельник?! Возьми-ка щипцы великомученика Мартина и выдери инкубу пару ноготков для начала!

– Не надо! – заволновался Сергей. – Я на все вопросы отвечу, все выложу! Чего раньше времени ногти рвать-то?! Надо все по порядку!

– Ишь ты, грамотный, – неодобрительно выдавил хмурый.

Бритый справился со своим страхом и растерянно зыркнул на Сергея, тут же вновь опустил глаза. Руки у него все еще дрожали – такими руками только ногти рвать, вместе с пальцами.

– Тут написано, что от тебя забеременело пять порядочных горожанок Гардиза, верно? – спросил хмурый.

– Гардиз – это чего такое? – переспросил Сергей.

– Издевается, – совсем тихо сказал хмурый. Взял с доски какие-то плоскогубцы с изогнутой ручкой, подошел к Сергею вплотную и неожиданно резким движением ухватил его своим инструментом за нос, потянул на себя.

– Мы-ы-ы-ы!!! – замычал Сергей. Задергался, забился в колючем кресле. Ему показалось, что нос вот-вот оторвется, а хмурый все тянул и тянул. На губы и подбородок струйками потекла кровь. Но Сергей не замечал ее, он мычал, хрипел, тянулся всем телом за рукой хмурого, он бы встал и побежал за клещами, но кресло не пускало!

– Да-а, слабый инкуб пошел, хлипкий, – неодобрительно прокомментировал событие хмурый.

– Сознаюсь, – просипел Сергей невнятно.

Но его поняли. Бритый быстро застрочил что-то на бумаге гусиным пером.

– Тем самым ты породил еще пятерых бесов, – менторски произнес хмурый, – ты задал лишнюю работу Святой Инквизиции! Как мы будем разыскивать бесенят и их мамаш? Ты должен нам помочь!

Плоскогубцы разжались. И Сергей почувствовал, как увеличивается его нос – он сначала разбух до размеров груши, потом маленькой дыньки, потом арбуза, потом начал заполнять собою все помещение… Сергей дернул головой и сильно ударился затылком о деревянную спинку кресла. Но это не помогло – нос горел, словно его окунули в кипящее масло. Даже воздух, проходивший через ноздри, раскалялся, становился горяченным, им трудно было дышать. Зеленые круги запульсировали перед глазами.

– Всех покажу! – заверил Сергей. – Всех до единого: и бесенят, и бесовок, хоть пять, хоть пятьдесят пять, сам не упомню, скольких обработал! – Ему показалось почему-то, что чем больше он выдаст душ инквизиторам, тем с ним ласковей обойдутся. – Пошли хоть щас, ще тут этот ваш, как его Гардиз?

Хмурый вздохнул уныло, отвернулся. Голос его прозвучал из-за спины устало:

– Да ладно, мы пошутили! Какие там горожанки, какие к дьяволу бесенята!

– Ага, – поддакнул вконец осмелевшей бритый, с него уже сошло похмелье. – Они тут все бесовки и бесенята, я ему сам на какую хошь покажу!

– Пошел вон! – рыкнул хмурый.

И помощник-писарь чуть не бегом выбежал из пыточной, он был послушным человеком.

Когда дверь захлопнулась, хмурый вытащил из-под рясы большую флягу, взболтнул ее, высоко подняв в руке, припал губами к горлу, с полминуты звучно булькал. Потом стал отдуваться и вытирать рукавом пот со лба.

Сергей сидел ни жив, ни мертв.

– Глотнешь?

Хмурый подошел вплотную, сунул флягу в зубы испытуемому, приподнял донышко. И Сергей глотнул. Сразу полегчало, даже нос не так стал болеть.

Хмурый привалился к его плечу. Засопел в ухо, тихо, совсем тихо:

– Я этого старого дурака Баруха выпустил, слышь? – Не дождавшись ответа, он прибавил: – Чего клопов зря откармливать нечестивой кровью, они и так тут жирные, как свиньи у герцога Гистанского! Верно я говорю?

Сергей подхалимски закивал.

– Барух – отличная приманка для всяких олухов! – продолжил хмурый. – Я на него уже полторы дюжины взял! Наживка, что надо! Но туп, бесконечно туп! Все пытается кем-то повелевать, кого-то вызывать… эй, ты слышишь, чего тебе говорят?!

– Барух – это кто? – снова невпопад спросил Сергей.

И тут же получил массивным кулаком по темечку, аж слезы брызнули из глаз.

– Я ему выдрал половину его драной бороденки! Вот этими руками… – хмурый потряс перед распухшим носом Сергея своими красными лапищами, – я оторвал у него семь пальцев на ногах и левое ухо! Я проткнул его вертелом грешницы Ильзы чуть не насквозь, а потом посадил голой задницей на шип благоверного Игнатия! Я вышиб ему четыре передних зуба – не-ет, не сразу! Каждый я сначала вбил на полвершка в челюсть, а потом уже выворачивал! Я подвешивал его вверх ногами, разрезал подошвы и посыпал их солью… Нет, ты не представляешь! Но старый хрен, этот тупой недоумок продолжал стоять на своем! Ты не догадываешься, что он мне рассказал, а?

– Не-ет, – дрожащим голосом выдал Сергей.

– Ты не хочешь говорить правды! Ты не веришь мне! – обиделся хмурый. – А я хочу совсем малого, понял! Совсем немногого!

– Чего же? – оживился Сергей, сообразив, что ему предлагают сделку.

– Ты какой-то бестолковый инкуб! Если ты вообще инкуб! Ну ладно… Этот хрен клялся, что он на самом деле вызвал тебя из ада! Это верно?!

– Врет! – заявил Сергей решительно.

Хмурый поглядел на него с прищуром, недоверчиво. И потянулся за пилообразными клещами.

– Врет, говоришь? – переспросил он зловеще.

Сергей промолчал. Он вдруг понял – сделка не состоится, ведь этот толстяк потребует от него чего-нибудь заведомо невозможного: философского камня, или просто груды золота, жемчуга, каменьев, а может приворотного зелья, или элексира вечной молодости. Ну откуда ему взять все это?! Нет, пропащее дело!

– А чего это ты повернулся эдак-то, а? То все признавал, всякую напраслину признавал, чего б я ни навыдумывал? А тут уперся вдруг? Странно! Может, ты и впрямь инкуб?! Вдруг этот нечестивец тебя и вытащил из самой преисподней?! Говори, пока никого нету! Я тебя не выдам! Вот те крест!

Хмурый вяло перекрестился, явно не придавая этому жесту особого значения.

– Ну погляди сам, какой я демон, ты что? – заволновался Сергей. – Потрогай, если глазам не веришь!

Хмурый усмехнулся криво, обнажив щербатые зубы.

– Инкубы умеют прикидываться, – сказал он, – ежели б нечисть в своем обличьи ходила, так и забот бы не было у порядочного обывателя, все сразу видно, хитришь, но хитрости твои белыми нитками шиты!

– Ладно, говори – чего надо! – выпалил неожиданно для себя самого Сергей.

– Вот это дело! – сразу оживился инквизитор. – А не обманешь?

– Нет!

– Я хочу знать дорогу туда!

– Куда?!

Хмурый обжег его взглядом маленьких свиных глазок, по лбу пробежали складки морщин.

– В преисподнюю!

Сергей ожидал чего угодно, только не этого. У него по спине потек пот – мелкими противными струйками потек. Надо было на что-то решаться, по крайней мере надо было протянуть время, отдалить новые пытки – может, появится проблеск. И он выдал:

– Я тебе покажу дорогу туда.

Хмурый затрясся, сразу протрезвел. Глаза его утратили злость, недоверие, стали полубезумными, бегающими – видно, он сам не ожидал столь быстрого решения вопроса.

– Но ты должен сказать мне, – продолжил Сергей, – зачем ты туда собираешься?!

– Я всю жизнь мечтал об этом мире! – выпалил хмурый. – Я верил, что попаду туда, не мертвым, не жалким грешником, обреченным на страдания, а одним из тех, кто несет эти страдания, одним из творцов его! Я всегда себя готовил к той жизни, я ждал ее… А ты не обманешь?

– Нет! – ответил Сергей.

– Давай хлебнем? – предложил хмурый и снова вытащил флягу.

– Давай, – согласился Сергей. И тут же спросил: – Какой сейчас год?

– Две тысячи семьсот двенадцатый от Преображения Христова, – с готовностью ответил инквизитор.

– Что-о?! – воскликнул Сергей. Ему показалось, что он ослышался. – Повтори! Повтори немедленно!

– Две тысячи семьсот двенадцатый от Христова Преображения, я же внятно сказал!

– Этого не может быть!

Хмурый развел руками.

– У вас там, наверное, свой отсчет? – робко поинтересовался он.

Сергей пропустил мимо ушей его слова. Он весь дрожал. Прошлое, пусть и самое жуткое прошлое, но свое, во многом знакомое – это одно. И совсем другое…

– Мы где, в Испании? Португалии?

Хмурый пожал плечами. Щеки его обвисли.

– Эспаньол? Франс?! Черт возьми, Каталония, Мадрид, Наварра, чего там еще-то, Тулуз, Гренада, Лиссабон, да?

– Мы в Гардизе, – сказал хмурый и немного отодвинулся. Он сидел с фляжкой в руке, но казалось, что позабыл про нее, вот-вот уронит.

Сергей понял, что взял слишком круто. И указал глазами на фляжку.

– Давай-ка, приятель, промочим глотки!

– Давай!

Они выпили. Нос у Сергея совсем отошел. Но сидеть становилось с каждой минутой все неудобнее – шипы делали свое медленное, но верное дело.

– Освободи меня, развяжи руки, – потребовал Сергей.

Хмурый заколебался. Привязанный инкуб, даже если он вовсе не инкуб, все-таки, надежнее, да и спокойней как-то! Развяжешь, а он и отмочит чего-нибудь такое, что потом или костей не соберешь, или на кол посадят. Нет уж, надо выждать – так думал хмурый толстый инквизитор, И все это Сергей читал на его отвратном лице.

– Ну, как знаешь! – проговорил он и отвернулся от хмурого.

– Я тебя развяжу, потом развяжу, – пообещал хмурый, – Только гляди, не обмани!

– Не обману, – сказал Сергей.

– А щас надо еще кое-что по протоколу выяснить. – Хмурый хлопнул в ладоши, крякнул гортанно.

Прибежал бритый и сразу занял свое место за столом – гусиное перо задрожало в его руке. Хмурый развернул свиток.

– Как доносит свидетель, испытуемый распространял кощунственные ереси о происхождении жизни на нашей грешной земле. При том утверждал, что человека создал не Господь Бог, а что его якобы родила обезьяна, в которую Господь вдохнул душу. Так?

Сергей уставился на хмурого, и во взоре его, видно, было столько всего, что свиток выпал из огромной руки с обгрызенными ногтями.

– Кто-о?

– Что – кто? – переспросил хмурый, и брови его зашевелились как змеи.

– Кто свидетель?! – заорал Сергей во всю глотку. – Вы тут все с ума посходили!

– Только без этого, – предупредил хмурый, – попрошу соблюдать спокойствие и выдержку. Вы не на гулянке и не на базаре, а в солидном заведении!

Сергея трясло. Но он взял себя в руки. Хмурый прав, сейчас на самом деле многое зависело от ею хладнокровия и умения приспосабливаться к обстоятельствам. Надо лишь проанализировать ситуацию, осмыслить происходящее.

– Хорошо, – проговорил Сергей мягко и подмигнул хмурому, будто напоминая о сговоре. – Хорошо, но один лишь малюсенький вопросик, вы разрешите?

Хмурый благосклонно кивнул. И поглядел на бритого – дескать, почему бы и не дать испытуемому перед началом самого интересного немного и потрепаться – это даже как-то благородно, великодушно.

– Скажите, на каком языке мы сейчас говорим? – спросил Сергей очень мягко и деликатно.

Сначала захохотал бритый. Потом залился смехом, нутряным и сдержанным, хмурый. Они глазели друг на друга, тыкали в испытуемого пальцами и не могли остановиться.

– На русском? – робко вставил Сергей и тоже хихикнул.

Хмурый сквозь выступившие слезы просипел:

– Похоже, я в тебе ошибся, малый! Какой ты к черту инкуб! Ты просто слабоумный, точно, трехнутый, сдвинутый! Ну рассуди сам – ведь ежели мы в Гардизе, то по-каковски нам надлежит говорить, а?!

– По-каковски? – на свой лад повторил Сергей.

Бритый чуть не упал со стула.

– По-гардизки, посади тебя на кол, по-гардизки! Ты, видать, совсем плохой, малый!

Сергей хотел промолчать. Но вопрос сам вырвался изо рта:

– А я на каком говорю?

Смех прервался. Оба инквизитора поглядели на испытуемого мрачно. Хмурый потянулся за клещами. Бритый покачал головою.

– Издеваться надумал? – процедил он раздраженно. Теперь и он не верил, что испытуемый демон.

– Ты говоришь на том языке, олух, – прошипел хмурый, – на каком тебя спрашивают, понял?! Или надо растолковать поподробнее?!

– Не надо! – быстро выпалил Сергей. – Вы лучше скажите тогда – я гардизец?

Хмурый долго глядел на него, соображал, что к чему. До него начало доходить. Бритый сидел с самым глупым видом и щекотал кончик собственного носа растрепанным пером.

– Да вроде раньше у нас таких не было, – наконец выдавал хмурый, – и вообще не похож обличьем-то, верно? – Он обернулся, ища поддержки у писаря.

Тот закивал, раззявил рот.

– Точняк, не нашенский – в Гардизе таких отродясь не водилось!

– А откуда тогда язык знаю? – ехидно вставил Сергей. Он еще сам не понимал, к чему ведет его игра, но пер напролом. Ему хотелось обескуражить противника, сбить с толку. Ведь его самого сообщением о том, что все они говорят по-гардизки, настолько ошарашили, что хоть руки подымай вверх и иди сдавайся в психушку! Одна радость, что психушек здесь судя по всему еще нету и когда пооткрывают – неизвестно. Что же касалось вопроса о происхождении человека одушевленного, это и вовсе было непонятно Сергею.

– Выучил! – заявил хмурый. И сам засомневался, покачал головой.

– Не-е, – робко протянул бритый, – чтоб так выучить-то, надо с самого детства учить! Я так думаю, тут совсем другое…

– Чего?! – Хмурый поглядел на помощника зверем.

– Я думаю, – бритый вдруг снова затрясся, отвел глаза от Сергея, побледнел, – я думаю, что он и есть инкуб самый настоящий! Инкубы все знают, по-всякому болтать горазды! Он просто это… недоделанный какой-то инкуб, такое мое разумение. – Язык у бритого опять начал заплетаться, но на этот раз явно не от выпитого. – Тьфу ты, силы небесные! Это ж надо?! Скоко раз я говорил, бросать надо эту работенку, бросать – и деру давать отсюдова, бежать без оглядки! Меня отец Поликарпий еще когда пристраивал сюда, все предупреждал: не боись ничего, не боись, Мартыний, все путем будет! Я думал, дурашлепина, а чего бояться-то, чего бояться – народишко все дрянной попадается, хилый, немощный, дрянь всякая и мразь, откуда среди их бесям взяться, ну откуда?! Так нет, пошел! А в том годе на колдуна напоролись, помнишь?! На настоящего! Скоко раз обещали, что не будет настоящих! И-ех! Врут все, проврались насквозь, ироды окаянные, нехристи поганые! И вот, на тебе – подсунули-таки настоящего, вон он – инкуб! Как пить дать, иикуб! А у меня баба и ребят шестеро, да еще одна есть…

– Ах ты поскудник, уставы нарушаешь? Гляди-и! – Хмурый закатил бритому Мартынию оплеуху. И тот разом примолк.

Теперь хмурый смотрел на Сергея с доверием. А значит, все будет как надо, по сговору. Сергей воспрял духом.

– Я ж вам сразу сказал – инкуб! – заявил он обретенным тоном комсомолочки-активистки. – Самый натуральный и вполне доделанный. Вон того, бритого, могу хоть щас сожрать! Плевать мне, что у него семеро с бабой!

– И еще одна-а! – плаксиво прибавил Мартыний. Он был вне себя – зубы выбивали чечетку, руки и нос окрасились чернилами, огрызок пера торчал изо рта.

– А нам и нужны инкубы, – грозно проговорил хмурый. – Пиши, чернильная душонка! Испытуемый признался в том, что он есть посланец ада, урожденный демон-инкуб, покушавшийся на души благочестивых горожанок… и горожан. Пиши! Инкуб был вызван из преисподней лжезаклинателем духом, лжетеургом и городским сумасшедшим по совместительству Барухом Бен-Таалом, выпущенным из-под следствия ввиду его полной невменяемости и в соответствии с нуждами Инквизиционной Комиссии… Написал?

Бритый воздел глаза на хмурого. И робко спросил:

– С трудом поспешаю за мыслью вашей, отец Григорио, – ведь коли он, то есть Барух этот, лжетеург и лжезаклинатель, то как же это он, нечестивец поганый, умудрился вызвать из преисподней демона?!

Отец Григорио призадумался, почесал свисающий на рясу подбородок. Но потом ответил с расстановкой:

– Потому и умудрился, что нечестивец! Пиши!

Сергей, забыв про боль в носу, про неудобное положение, слушал во все уши. Он не терял надежды.

А хмурый отец Григорио продолжал:

– И еще – упомянутый инкуб смущал гардизцев и простодушных селян лукавыми речами, в которых утверждал, будто Вседержитель вдохнул человеческую душу в обезьяну, зверя препоганого и препротивнейшего, коий есть порождение не Бога, а диавола и его слуг!

Мартыний опять приподнял голову.

– Так его ж прямо из склепа сюда приволокли, когда ж он успел-то?!

– На то и инкуб! – вразумительно ответил хмурый. – Пиши далее. А при допросе с пристрастием… из пасти испытуемого вырывались языки адского пламени, а из глаз сочилась зеленая бесовская кровь, а когда на дыбу подняли, из испытуемого потекли водопадом нечеловеческие нечистоты и вывалился до самой земле хвост с седой и колючей кистью на конце, а еще…

Бритый Мартыний вскочил, бросил перо на стол. Глаза у него побелели от страха, челюсть отвисла. Руками он закрывал лицо и вопил тонюсенько:

– Нет! Не-ет! Не пугай ты меня ради всего святого! Не давал я согласия с живыми инкубами работать! Не переношу, на дух не переношу! Наше дело неблагонадежных выявлять, а не с демонами… Отпусти! Отпусти, добром молю, не то сбегу отсюда!

– Цыц! – прекратил истерику отец Григорио. – Я щас из тебя самого инкуба сотворю, я щас из тебя, дармоед, хвост до земли вытяну! Садись и пиши! А ну, давай, покуда я сам перо не взял и кой-чего про тебя не прописал куда следует!

Сергея начинала забавлять эта сцена. Но виду он не показывал. Сидел смирехонько, потупив очи, хлюпая поврежденным опухшим носом.

– Значит, так! Смущал горожан и поселян, в чем и свидетельствовал городской сумасшедший, лжетург и нечестивец, упомянутый Барух, в чем и признался сам испытуемый.

Мартыний перестал скрипеть пером, уставился на чернильницу. Он был явно озадачен.

– Почему не пишешь, дармоед? Рука отсохла?

– Я полагаю, что свидетельство сумасшедшего – это чего-то не то, как вы думаете, отец Григорио? Или для благого дела сойдет?

Хмурый почесал выбритую макушку.

– Сойдет, Мартыний, для благого – все сойдет! Не слишком ли много ты себе позволяешь, а? Они, видишь ли, полагают. Чего ты там еще полагаешь, говори сразу, бездельник!

– Я полагаю, что все это следует шить! – твердо заявил воспрявший духом Мартыний.

– Как?!

– Дело, говорю, надо по кусочкам разложить, упорядочить, чтоб ни одна собака носом не повела, а потом и сшить, как полагается, по всем правилам…

Хмурый отец Григорио схватил с доски щипцы блаженной Ильзы и швырнул ими в бритого – тот ловко увернулся.

– Ладно, на сегодня хватит. Пошел вон!

Мартыния как ветром сдуло, он словно ждал этой благословенной команды.

– Значит, инкуб? – тихо спросил хмурый.

– Инкуб! – ответил Сергей.

– Я тебе бабу пришлю на ночь! Но после двенадцати жди. Не обманешь?!

– Сам не струсь! – Сергей рассмеялся в лицо хмурому. Он за эти прошедшие в пыточной часы настолько вошел в роль, что ощущал себя настоящим демоном.

– Эй, стража! – выкрикнул отец Григорио.

Загремели, зазвенели доспехи, ножны, мечи, алебарды. Сергея на минуту освободили, подняли, вывернули руки за спину. Поволокли. Потом сбросили вниз по какой-то скользкой лестнице, заперли дверь. Это была темница.

Сергей долго разминал руки и ноги, расправлял спину. Поясница жутко болела. За пазухой что-то кололо. Он сунул руку – там лежала железная штуковина, которую он сам умудрился спереть из пыточной, уцепившись на ходу за доску. Во тьме было плохо видно. Но глаза привыкали. Сергей смотрел на штуковину, и все у него внутри холодело. Это был шип. Тот самый!

Отец Григорио не обманул. Через час Сергею принесли еду в большой миске и кувшинчик кислого вина. Еда была паршивой, тюремной – обычная баланда. Вино утолило жажду. А еще минут через десять грохочущий и звенящий стражник с прибаутками и хихиканьем столкнул к нему в подвал женщину – изрядно толстую и подвыпившую. Видно, прежде чем пойти в гости к инкубу, долго готовилась.

– Который тут демон?! – спросила она с порога,

И Сергей подумал – может, в последний раз, может, больше и не придется. Он ответил кротко, но с достоинством:

– Ну я демон.

Толстуха расхохоталась и бросилась ему на шею, наваливаясь исполинскими грудями, сбивая с ног.

– Страсть люблю демонов! – завизжала она в ухо.

И Сергей понял – выспаться ему не дадут. Пропала ночь! Но он решил, пока не выяснит толком, что к чему, не притронется к этой пьяной потаскушке, главное – дело!

Он оттолкнул ее, сильно сжал руку у плеча.

– Ой! – страстно взвизгнула женщина.

– Спокойно! – остановил ее Сергей. – Я любопытный демон. Расскажи-ка мне об этом, как его – Гардизе. Где он, в какой стране, на какой земле, кто тут живет, кто чем занимается… и прочее.

Женщина кокетливо повела плечами, скорчила недовольно-игривую гримаску, просюсюкала:

– Потом, потом, мой пылкий кавалер… я горю, как адская жаровница, хи-хи! Ну же!

Сергей разглядел ее получше. Она была значительно младше, чем показалось ему сначала – лет двадцати пяти, не больше. Но до чего же упитана, толста! Может, здесь это почиталось особым даром, принималось за особую стать?! Она была черненькая, с пухлыми влажными губками и синими глазищами в пол-лица. Вздернутый носик говорил о легком взбалмашном характере.

– Отвечай! – приказал Сергей сурово. И усадил ее на широкую, застеленную слежавшейся соломой лавку.

– Какой противный демон, какой скушный, – обиженно протянула гостья. – Гардиз – это Гардиз, город и все, что вокруг города, понял? А живут тут всякие, дураки в основном! А бабы – точно, все дуры, я знаю, что говорю.

– Страна как называется? Континент?! Планета?!

– Чего-о?! Ты, небось, ненормальный демон.

Сергею уже надоело это выяснение – нормальный демон или ненормальный, он устал от него!

– Отвечай! – Он покачал кулаком перед самым носом пышнотелой красавицы.

И та струхнула, отпрянула к стенке.

– Не знаю я, ничего не знаю! Тут все живут. Чего прицепился!

– Вот все это, что больше и шире Гардиза, как зовется? – Для выразительности Сергей развел руками. – Земля?

– Совсем спятил?! – красавица хихикнула. – Где земля? Вокруг, что ли? Земля под ногами!

– А что вокруг?! – заорал ей в ухо Сергей. Он был вне себя.

Толстуха бросилась на него, обняла, впилась губами в его рот. Потом, когда долгий поцелуй закончился, она прошептала ему в ухо:

– Ах, я знала всегда, что демоны такие пылкие, такие страстные, просто жуть! Ты меня сжигаешь на неземном пламени. Жги, жги меня, мой милый демон! Какая нам с тобой разница, как зовется вся гнусная земля вокруг, до самого конца света, до края, где стоят небесные павлины с хоботами, свисающими к спинам ардагурских броненосцев… Всякие дураки ее называют Рогеда, ну и пусть, а я дальше стен Гардиза никуда не ходила, вот так. Жги меня, сожги совсем, мой милый инкубчик!

А чем, собственно, Рогеда хуже Земли? Ну чем? Наплевать на все! Права толстуха, она мудрей всех этих шаманов, в тысячи раз мудрее! С такими мыслями Сергей расстегнул платье на спине женщины, спустил широкие черные бретели с плечей – и в подземелье словно светлее стало от двух ослепительно белых колышащихся шаров. Он положил руку на один, нажал – и она утонула в податливой женской плоти. Толстуха сдавила ладошками его виски, потом ее руки скользнули на шею, плечи. Падая назад, она потянула его за собою. В эти секунды Сергей уже не понимал, где он находится – на Земле, на Рогеде, или еще где.

Он все же выскользнул из ее объятий. Стянул с пышнотелой красавицы платье, под которым ничего больше и не было, сбросил с себя рубаху, штаны… И ринулся в это дрожащее и перекатывающееся горящее тело. А когда он утонул в нем, когда полные руки и ноги обвили его, Сергей почувствовал всей кожей – да, она принимает его за настоящего демона, она уже сейчас трепещет, отзывается на малейшее его движение каждой клеточкой, каждой жилкой, он почувствовал, как прокатываются внутри нее томные судороги, как она вздрагивает и замирает, выгибается и потягивается. Он слышал, как она стонет, хрипит, вскрикивает, задыхается от наслаждения. И все это удесятеряло его силы, вливало в тело жар и еще большее желание, лишало разума. Он впивался руками в сочную мякоть, впивался, стараясь не оставить не обласканным ни кусочка кожи, он не боялся, что ей будет больно – чем сильнее и смелее были его руки, тем сладострастнее она билась под ним, тем горячее дышала в ухо, тем властнее впивались ее губы в его тело. Он сам ощущал себя демоном – жестоким и всесильным, алчным, неутолимым, ненасытным. Он был палачом, терзающим свою жертву. И эта жертва требовала от него пыток, боли, терзаний, сладких мук! Она вбирала в себя своего палача, высасывала из него все соки, подчиняла себе, околдовывала и тем самым превращала его в жертву, обрекала его на бесконечную томительно-дивную пытку, мучила его и содрогалась от его мук. Вот на таком пыточном кресле-кровати Сергей готов был возлегать вечно, покуда хватало жизни в жилах. Эта пытка была по нему!

В тот момент, когда стон вырвался из его горла, а сам он впился зубами в ее шею у плеча, когда все его тело сдавило, а потом вывернуло… на спину, голую спину упало что-то холодное и липкое. Это был финиш! Сергей свалился с извивающейся красавицы, грохнулся со скамьи наземь. Уставился в потолок. Там зеленело большое пятно. Еще одна густая капля нависала над лежащей, готовилась оторваться… и оторвалась. Большой комок мерзкой зеленой слизи плюхнулся со звучным шлепком на роскошную белую грудь, чуть задержался на выпирающем подрагивающем соске. И сорвался, стек по белому боку, потом по слежавшемуся сену, шмякнулся на пол.

Женщина, дотоле молчавшая, пялившая глаза на Сергея, вдруг взвизгнула, поджала ноги, отпрянула к стене и замерла. Сергей не сразу сообразил, что она в обмороке. Он передернул спиной – слизь слетела с нее, поползла к уже лежащей в грязи. Следом плюхнулась последняя капля, слилась с предыдущими. И из образовавшейся лужицы высунулся мутный глаз.

– Ах ты тварь подлая! – заорал Сергей, не удержавшись.

Глаз моргнул чем-то морщинистым, набежавшим сбоку. И послышался виноватый гундосый голос:

– Да, переход не слишком удачный вышел!

Из лужицы высунулась голова, потом плечи, руки и наконец вся фигура зеленого. Сегодня он как-то особенно крупно дрожал, словно его била лихорадка. Голова тряслась на длинной хлипкой шее, отрепья-водоросли болтались зеленой вялой лапшой. Одна рука тянулась к самому полу и опиралась о него тыльной стороной четырехпалой ладони.

– А у вас все женщины на уме? – иронически прогнусавил зеленый. – Все плоть тешите?! Экий вы, право, жизнелюб!

Сергей и разговаривать не желал с наглецом. В такой момент, так все испортить, так влезть! Слизняк паршивый! Гнида болотная!

– Тебя сюда, между прочим, не звали! – процедил Сергей, натягивая штаны.

– А мы и не нуждаемся в приглашениях, мой юный друг, – равнодушно сказал зеленый и уставился на бесчувственную толстуху. Та была необычайно хороша в своей наготе и безмятежности.

Если б не зеленая мразь, Сергей бы еще долго наслаждался ее телом – уж до самого прихода отца Григорио точно! Но судьба решила иначе. Зеленый вдруг стал уменьшаться в размерах, сжиматься. Зато глазища его набухали все сильнее, становились огромными, выпученными до невозможности. Сергей изогнулся и сбоку заглянул в них. Ему стало страшно, он даже отпрянул к стене. В мутных бельмах-белках зеленого появились крохотные красные огоньки, они словно вынырнули из глубин мозга, разгорелись, рассеяли муть. И вместе с тем они сохраняли холодность и отчужденность змеиных глаз.

– Не надо! – закричал Сергей.

Но было поздно – из глаз псевдоинопланетянина вырвались два узких фиолетовых луча – будто скальпелями резанули они по сахарному телу женщины: отлетела голова – мячиком подпрыгнула на скамье, скатилась на пол, замерла с приоткрывшимся ртом, казалось, обида застыла на пухлых губках, глаза же так и не открылись. Осели вниз груди словно две спущенные футбольные камеры, вертикальная полоса прорезала торс, живот, распались бедра… и все застыло белым месивом. Ни капли крови не выступило из тела, ничто не запятнало ослепительной кожи. Сергей зажал рот рукой, чтобы не завопить. Он уже не мог контролировать себя.

С вытащенным из кармана шипом, зажатым в кулаке, он набросился сзади на зеленого. Удар был резок и силен. Но рука проскочила сквозь зеленую слизь, почти не задержавшись в ней. Сергей упал на колени, и опасаясь чего-то, перевернулся дважды вокруг себя, вскочил на ноги, уперся спиной в стену, приготовился защищаться.

– Не нужно дергаться, – прогнусавил зеленый, – вы же мне мешаете.

Сергей бессильно опустился на корточки, уставился на лежащую в грязи голову. Та вдруг приоткрыла огромные синие глазища, подмигнула лукаво, и изо рта совсем тоненько и игриво донеслось:

– На Рогеде вы, стало быть, на Рогеде.

Глаза тут же потухли, синь из них испарилась, а сами глазные яблоки вывалились желтыми шарами наружу. Изо рта свесился длиннющий синий язык – он был покрыт бородавками и влажен.

Сергея начало рвать. Он не мог сдержать мучительных позывов, тошнота подкатывала к горлу вместе с выпитым кислым винцом и проглоченной наспех баландой.

– Надеюсь, вы все поняли, милейший? – спросил зеленый.

Он уменьшился до карликовости, до размеров пятилетнего ребенка. Зато глазища его были не меньше ламп-фар с бронетранспортера 60 ПБ, на котором Сергею довелось немало поездить во времена службы в армии, даже больше! И была в этих глазах неведомая сила. Когда тело женщины оказалось изрезанным в крошево, лучи вдруг стали изумрудно-зелеными, и все обрубки, обрезки, огрызки, включая и голову, слились в изумрудном свете в один комок, вспыхнули, покрылись клубами дыма и исчезли. Лишь едкая гарь повисла в воздухе.

– Вот и все, – прокомментировал события зеленый. – И пусть она вам не морочит голову – гардизка, дальше стен никуда-а! Ложь все это! Профессиональный гинг с Цирцеи, вот так-то. Мы на этих гадинах собаку съели.

– Какой еще гинг? – спросил Сергей, сжимая рукой горло и часто моргая мокрыми глазами.

– Самый обычный, выращенный из плоти рогедянки – им для этого всего две клетки нужно. Ну ладно – это скучные материи! К вам отношения не имеют. Они вас не за того приняли.

Сергей же, потеряв интерес к зеленому, смотрел на солому – по всем законам она должна была вспыхнуть еще несколько минут назад. Но она лежала себе на скамье и была даже сыроватой на вид. Сергей сунул бесполезный шип в карман брюк. И тяжело вздохнул.

– Ну, теперь вы верите нам? – прослюнил в ухо зеленый. Он быстро увеличивался в размерах, начинал трястись. Отрепья-водоросли колыхались так, словно их раздувал ураган. – Даже бескровный искусственный гинг на поверку материальное вас, почтенный. Вы видели с каким трудом его берет луч лазера, это ж надо сколько мороки! А чтоб избавиться совсем, пришлось подключить аннигилирующие устройства – опять перерасход, опять мне в Осевое измерение придется входить в четвертьплоскостном режиме… А вы еще ругаетесь, обзываете по-всякому! Нехорошо, мой юный друг!

Сергей пожал плечами, он не мог вникнуть в происходящее. Ему хотелось домой. Но надо было держать слово, ведь хмурый отец Григорио надеется на него, ждет. И Сергей прохрипел с мольбою:

– Тут есть один, тоже материальный, я ему в преисподнюю дорогу обещал указать, проводить, значит, пообещал. А куда я его провожу, я и сам чего-то заплутал… Может, подсобите?

Зеленый явно обрадовался. Он стек в лужу, потом выпростался из нее свеженьким эдаким огурчиком, даже симпатичным каким-то.

– Отчего ж не подсобить! – прогнусавил он бодренько – подсобим! Спровадим, куда надо!

Сергей тут же пожалел о своей просьбе – еще загубят отца Григорио, изверги! А ведь мужик тот неплохой, другой бы на его месте уже давно с испытуемого семь шкур содрал.

– Так вот, – продолжал зеленый, вытягиваясь и приседая. – Вы ведь сообразили под конец, что Рогеда это не Земля вовсе, верно?

– Верно, – согласился Сергей.

– А похожа ведь, похожа?!

– Это точно, похожа. Можно и спутать!

Зеленый впервые за все время осклабился – из под отрепьев-водорослей показались желтенькие остренькие зубки, эдаким рядком, штук в сорок. Но тут же водоросли все снова скрыли.

– А ведь Рогеда и ее цивилизация – это одно из первичных отражений Основного мира. Понятно?

– Не очень.

– Я вам тогда не все сказал. Слушайте. Ведь отражения бывают разными – есть отражения объекта, а есть отражения отражений объекта, верно? Поставьте несколько зеркал под углами друг другу – и вы убедитесь в правильности модели. И каждое зеркало дает хоть маленькое, но искажение. Тут как в вашей игре «испорченный телефон». Но это я к слову. А суть в том, что ваш мир – это одно из последних, одно из самых искаженных отражений. И потому все у вас неладно, все плохо! Вот сами вникните: ведь задумываете вы все хорошо, как надо, и законы у вас, что надо, и идеал в общем-то сумели смоделировать верный, точнее, уловить через ряд зеркал. Но за что ни возьметесь, все наперекосяк – вот он эффект невидимых и неощутимых искажений.

– Есть тут что-то, – согласился Сергей, – это как постригаться перед зеркалом самому – обязательно куда-нибудь не туда ткнешь или не то оттяпаешь!

– Точно! Вы более сообразительны, чем кажетесь на вид! Нечего и тыкаться, милейший, ну зачем отражению дергаться и тыкаться, ежели оно лишь повторяет чьи-то движения?! Все равно ведь своих-то нету!

Зеленый перетек на стену, расползся по ней, махал руками-тряпками, шевелил морщинистым лбом.

– Миров, повторяющих Основной мир, не счесть. И везде одно и то же. Правда, есть разброс во времени, свои детали… но все оттуда, из Основного. Доходит теперь?!

Сергей встал, опираясь на колени, потянулся.

– Значит, я или вот писарь Мартыний, скажем, всего лишь ваши отражения? Что-то не очень-то отражения похожи на оригинал. Вы себя когда-нибудь в зеркале видали?

– Причем тут я? Причем мы? – обиделся зеленый.

– А как же?!

– Ни черта вы не поняли! Я переоценил вас, рано еще с вами связываться, и-эх!

– Значит, и у вас была Святая Инквизиция, заклинатели духов, пытки. Учение о Христе Спасителе, так? – гнул свое Сергей.

Зеленому такие вопросы явно не нравились. Он трясся пуще прежнего. Колыхал отрепьями, наливался гнусью и мерзостью, казалось его вот-вот прорвет будто созревший нарыв или волдырь.

– Вы акцентируете внимание на второстепенных вещах, как же так можно?! – гнусавил он. – Опять вы переход срываете! Опять оператору мешаете!

Сергей напрягся. Оглянулся. И тут же под сводами темницы прогрохотал знакомый звериноподобный рык. Опять заплясали прямо в воздухе кровавые тени, замельтешили отблески. Никакой стены позади не было. Кошмарное существо на четырех упористых выгнутых лапах стояло в полумраке. И не просто стояло, а мелко вибрировало, гудело, словно перенасыщенный энергией аккумулятор и все его составляющие. В студенистой массе на этот раз не было глаз, масса колыхалась, выпучивалась, пенилась. Из нее выпадали черные капли, растекались в пыли и грязи пола темницы. Но видел Сергей совсем другое – лишь две задранные над студнем-головою ручищи и огромный сверкающий лезвием топор в них. Время словно спрессовалось, его не было. Был лишь этот топор и сам Сергей – беззащитный, дрожащий, маленький.

А когда прорезались в студне два красных безумных зрачка, Сергей завопил, что было мочи, и последним судорожным, безнадежным и каким-то инстинктивным движением перекрестил четырехпалого урода. Жуткий, леденящий душу рев вырвался из разверзшейся смрадной глотки… и все пропало!

– Ну вот, – грустно вздохнул за спиной зеленый. – Теперь уповайте на самого себя! Мы вам помогать больше не будем!

Сергей, еще не прочухавшись, оседая у вновь появившейся заплесневелой стены, проканючил слезливо:

– А сами-то обещали, как же так?! Отца Григорио туда спровадить, а меня… А меня назад, к себе!

– Никто вам ничего не обещал, милейший. Над замкнутым циклом мы не властны! – прошипел зеленый как-то зло и строго. – Нечего других обвинять-то, когда сами виноваты.

Сергей понял, что дела его неважные, что на этот раз он не выкрутится – лучше б уж и впрямь, топором по башке! И все-таки перед смертью ему кое-что надо было выяснить.

– Откуда эти гады узнали про мою теорию происхождения одушевленного человека? – спросил он напрямик.

– Вашу ли? – засомневался с ехидцей зеленый.

– Ладно, неважно чью. Откуда, я спрашиваю?! Они и в свитке своем записали все. Тут не может быть совпадений.

– Это все Барух проказник, – прогнусавил зеленый, – он, кому, же еще в такие игры играть!

Барух Бен-Таал отдал тюремщику два звена от своей цепи, чтобы тот отвез его в пещеру у моря. Тюремщик мог забрать и всю цепь, так же как и инквизиторы. Но Барух предупредил их, что по старому поверью, кто заберет цепь силой, тот на ней и повесится к утру. Желающих рискнуть не оказалось.

– Да потише ты, черт старый! – ругался Барух на тюремщика.

Тот вез теурга по разбитой гардизской дороге в своей одноколесной тачке с двумя длиннющими ручками. Дорога была усыпана каменьями и всякой дрянью. А теург не переносил после пыток ни малейшего толчка. Он орал на каждой колдобинке.

– Какой же ты колдун, дьявол тебя забери, – сокрушался добродушный тюремщик. – Колдун бы давно исцелил себя! Нет, ты городской сумасшедший, а никакой не теург! Видали мы заклинателей духов, видали!

Барух не спорил с глуповатым увальнем. Ему все уже осточертело в Гардизе. Вон! Вон отсюда! И никогда ни ногой! Этот мясник чуть не отправил его на тот свет! Эх, лишь бы до пещеры добраться!

– Ну ладно, дальше сам, – пробасил тюремщик, – доберешься, тут близко. Нам туда запрещено! – И вывалил Баруха из тачки в пыль.

Барух полз долго. Полз, роняя капли все еще сочащейся из-под повязок крови в пыль. Но он видел цель. И потому дополз.

У входа в пещеру, последний раз полюбовавшись желто-зеленым гардизским морем, плавными взмывами берегов и неторопливыми волнами, он поднялся на ноги, оперся о стену.

– Вон! – проговорил он вслух со злобным выражением на лице. – Вон отсюда! – Последние слова прозвучали отнюдь не по-гардизски.

Переходник был запрятан под четырнадцатым камнем от входа. Барух два раза сбивался со счета. Но он начинал снова, он был упрямым. В голове все кружилось, глаза отказывались смотреть на белый свет даже в полумраке пещеры, перед ними все еще плескались желтые волны.

– Пора! – проговорил Барух.

Он вытащил прибор. Приложил его к груди. Надавил на сердцевину сквозь тоненькую кожаную перепонку. Круглый переходник задрожал, пещера наполнилась гулом. На раны старика словно кипятком плеснули. Он скорчил гримасу, съежился. И в тот же миг его выбросило в склепе, на широченной плите. Точность была невероятная! Барух расхохотался в голос. Он уже не чувствовал боли. Он торжествовал, ему опять удалось обдурить этих гардизских дураков!

Осмотревшись внимательнее, он убедился в своей правоте. Вход в инферно не был заперт. Он не успел замкнуть цепи, слишком быстро все произошло, слишком резвы оказались стражи! Они не знали, как запереть адские ворота, да и откуда им знать! Но золото позвонков они уволокли, утащили, корыстолюбцы, жлобы! Да знай они, что там, под плитами, сейчас золота в тысячи раз больше, в миллионы, они б с ума посходили от этого знания. Быдло! Дикари!

Сейчас Баруху не нужна была гексаграмма. При открытом входе переходник сам создавал микрополя, сам разрушал поверхностно-слабые связи, этого хватало.

А ведь все плохо кончилось, потому что он забыл прочертить обережный круг. Это непростительный промах! Но что теперь слезы лить?! Теперь надо уносить ноги от сюда.

– Вон!!! – изрек Барух Бен-Таал из Гардизы, он же Аргавар Блистательный из Внутреннего Мира, магистр пространственно-временной баллистики, прима-бакалавр замкнутых структур. – Во-он!!!

Никто из гардизцев не понял бы его выкрика. Но им и незачем было его понимать. Как в прошлый раз открылись два провала по обеим сторонам от надгробной плиты, полыхнуло до сводов адским огнем, запахло серой, черный дымок заструился меж изъеденных временем саркофагов.

Барух-Аргавар заглянул в зияющую бездну, и вытянутое изможденное лицо его окрасилось багровыми отблесками Преисподней. Он сделал шаг вперед, вскинул руки над головой. И полетел в огнедышащую пропасть.

Сергей внимательно слушал зеленого. Кто знает, может, тот и не врал. Полной уверенности не было, тем более, что зеленый умел убеждать собеседника.

– Это Барух-пройдоха вытянул из тебя мысли, – гнул свое скользкий инопланетянин, – а потом и выложил этим олухам, они падкие на всякие такие штучки. А ему нужна была, извините за выражение, отмазка. О-о, этот деятель всех продаст и всех купит. Наша агентура за ним уже четвертую сотню лет гоняется по всем измерениям!

Сергей готов был поверить во все эти измерения, в гонки за барухами, гингами и прочими сатанинскими отродьями, он уверовал уже в отражения, во внутренние и внешние миры, почти во все… но причем все-таки он?! Почему он должен мыкаться между всеми этими нелепостями?!

– Замкнутый цикл, – твердил свое зеленый. – В мире есть силы, которые выше остального. А что касается людей там всяких и прочих разумных, бросьте вы эту чушь про какое-то там дыхание, про зачатие из космоса, бросьте! Все разумные и неразумные твари во всех мирах, включая и отраженные, это лишь гадкие и вонючие комки слизи! Никакой в них души не было, нет, и никогда не будет! Запомните – не будет! И вдыхать-то ее некому, почтенный, некому! – Он стучал себя по морщинистому покатому лбу и клялся: – Связи, чисто материальные связи вот тут! И ни черта больше! Замкнутые и разомкнутые цепи, системы и подсистемы. Все!

Он гипнотически действовал на Сергея. Тот вообще был подвержен влияниям всевозможных шарлатанов, заклинателей, экстрасенсов и прочей шаманствующей братии. Но зеленый был на три головы выше их всех. Он лишь самую малую часть говорил. Все основное шло прямо из его зеленой головы в Сергеев мозг, шло телепатически и еще как-то, как сам Сергей не понимал, наверное, на уровне сверхсознания. И спорить с зеленым было бесполезно.

Когда дверь темницы распахнулась, слизистый заклинатель висел живым сталактитом на потолке. И отец Григорио не заметил его.

– Ну что, инкуб, – пробасил он с напускной усмешечкой, скрывающей неуверенность, – провалимся в тар-тарары, к едреной матери?!

Сергей рта не успел раскрыть.

– Провалимся! – вместо него изрек зеленый сверху.

И отец Григорио кубырем скатился вниз по скользкой лестнице, ударился массивной башкой о нижнюю ступеньку.

– Еще как провалимся!

Рваная трещина разделила подвальный пол на две части. Вырвался откуда-то снизу холодный синий свет, замигало что-то, забулькало, зазвенели вдалеке крохотные певучие колокольца. Дохнуло морозом.

– Чегой-то куда-то не туда шлюз открыли, – пожаловался зеленый гундосо. – Теряем квалификацию! Впрочем, какая ему, обалдую, разница!

– Нам туда не надо! – натужно прохрипел с земли хмурый отец Григорио.

– Человеку не дано знать, куда ему надо, – продекламировал зеленый. – Пошел отсюда!

Словно подчинившись ему, отец Григорио на карачках пополз к трещине. И был он похож на ползущего к водопою обезножившего бегемота.

– Нехорошо как-то, – подал голос Сергей, – не по-людски!

Зеленый стек по стене. Выставил мутные буркалы.

– Не вам говорить, милейший, – прогнусавил он, – лучше на нос свой поглядите.

Сергей машинально ощупал нос – тот был огромен и горяч. Но все равно хмурого было жалко. Заодно Сергей языком проверил дыру в десне. Дыра заростала, но половина языка в нее вмещалась.

Отец Григорио с воплями и ругательствами полетел вниз. Через минуту все стихло.

Зеленый подполз ближе к Сергею. Заглянул в самые глаза. И прослюнил:

– А почему бы и вам не попробовать?

– Не-ет! – закричал Сергей.

Но какая-то незримая сила уже волокла его к трещине. Он упирался, расставлял ноги. Потом упал, вцепился руками в край. Но его словно гигантским сверхмощным пылесосом затягивало в синеву.

– Идите, идите, – напутствовал зеленый Сергея. Даже ручкой помахал. – Вам теперь все равно куда…

– Как это – все равно?! – выкрикнул Сергей, уже наполовину скрывшись в провале.

Зеленый пожал хлипкими плечами.

– Судьбу не переспоришь, – философски изрек он.

Сергея закружило, завертело, ударило снегом в глаза. Ледяные, пронизывающие насквозь струи подхватили его, опрокинули, понесли. А перед глазами сам по себе встал вдруг ослепительно белый сугроб с алым, будто только что разлившимся поверху пятном крови.

И тут же все пропало. Его швырнуло в мрак, грязь, безвестность. И снова он вскочил, бросился бежать, не понимая, куда бежит, зачем, от кого. Поскользнулся, упал, разбил лоб, что-то выронил. Но тут же поднялся. Стужа сковывала руки и ноги, забиралась под рубаху. А он все бежал и бежал, падая, поднимаясь, снова падая, сбивая каких-то невидимых прохожих.

В подворотне его схватили за руки и с размаху ударили о кирпичную стену. Потом еще раз. Он ничего не видел, ляпа чувствовал, как сыпятся на него градом удары. Били жестоко и больно. Били беспощадно! Сначала руками, потом ногами – с озверением, с матерными приговорками и криками. Били двое. Но он не мог разобрать, кто именно, лишь мелькали в свете фар случайных машин по стенам подворотни две черные тени: одна огромная, высоченная, другая совсем маленькая, карликовая.

А напоследок, когда Сергей уже вообще ничего не видел в кровавом тумане, кто-то нагнулся над ним и просипел сифилисным шипом:

– Еще сунешься, падла, заказывай панихиду! Понял?! Мы тя, сучару, отучим поганый нос совать куда не надо! Мы те башку-то свернем, попомни!

Сергей еле дополз до подъезда. Какой-то поздний алкаш-бродяга помог ему подняться наверх, к дверям квартиры. Но увидав на свету избитого, залитое кровью лицо, изодранную в клочья совсем не зимнюю одежду, покрытое синяками и ссадинами тело, тут же убежал в ночь.

Две недели Сергей не выходил из дома. Первую он вообще не мог встать. Лишь на третий день подполз к телефону и позвонил на работу. Его там не узнали, голос звучал совсем непохоже – наверное, подумали, что кто-то разыгрывает.

За первые пять дней Сергей съел все запасы харчей в доме. Остальные девять голодал, лишь воду пил. Может быть, это и спасло его.

Очухался он сразу. После двухнедельного кошмара как проснулся. Встал свежим, бодрым, чуть покачивающимся от слабости. Лицо почти зажило, синяки сходили. Опухолей уже не было. Лишь ссадины да царапины сияли тут и там. Но это было не столь страшно.

Сергей пошел на улицу. И чуть не упал. Голова закружилась. И все-таки он преодолел себя, зашел в магазин и купил сухарей, ничего больше не завозили. В другом шло побоище из-за консервов «Завтрак туриста» – их завезли с утра, а очередь, как выяснилось, стояла еще с позавчерашней ночи, народ и осерчал. Сергея выручила знакомая продавщица. В другой бы раз не дала. Но увидав его избитую рожу, всплеснула руками.

– Сережа, ты?! Из-под катка, что ли?!

Еще три дня он отъедался, чем Бог пошлет. На работу больше не звонил – ну их на хрен! Все одно на заработанные деньги ничего не купишь. Лучше на паперть или в подземный переход с кепкой!

Все это время Сергей не притрагивался к бутыли. Он ее поставил на шкаф, там она и стояла. Шипа он не нашел, наверное, обронил по дороге, может, выпал в подворотне, когда били. Сергей поглядывал на тот, верхний шип. И ему казалось, что не было никаких двух шипов, что был лишь один. Но как он мог оказаться тогда, еще до его визита к инквизиторам, там, возле сугроба? Это выходило за рамки как возможного, так и разумного. А потому Сергей и не ломал особо голову.

В эти долгие и тяжелые дни, когда боль сковывала его тело, не давала шевельнуться, Сергей лежал на диване и размышлял. Нет, он не переживал в памяти всех своих злоключений, передряги до того надоели ему, что не хотелось и вспоминать о них. Он думал о словах зеленого, и о своей внезапной ночной теории, которая в ту ночь казалась ему снизошедшим сверху Откровением, и в которой он начал сомневаться позже. Мозг работал плохо, видно, и ему досталось крепко в подворотне. А может, он просто устал, кто знает. Но Сергей ворочал мыслями-жерновами: как Сизиф катил свой камень на вершину горы, так и он вздымал ввысь тяжелый путанный клубок мыслей – сизифов камень срывался, летел в пропасть, и клубок мыслей валуном катился вниз. Сергей в тысячный раз проверял себя, отслеживал этапные точки эволюционного процесса, все сопутствующее – и получалось, что прав он, а вовсе не ученые-шаманы, обладатели степеней и званий, не зеленый инопланетянин, это порождение вообще неизвестно чего. Он был прав! Божественное Дыхание сметало с лика Земли остатки ненужной глины, а нужную превращала в иной материал, более пригодный для самого Творения, для созидания сосуда, в который можно будет вдохнуть Душу. И никакие там не метеориты, пролетавшие возле Земли и якобы повлиявшие на здоровье динозавров, которые тут же начали вымирать! И не оледенения – сколько их было, и всегда приспосабливались к ним или уходили на юг те, кто мог и хотел выжить. Нет! Не надо придумывать несуществующего, не надо искать причины – ее нет! По дарвиновской теории все застыло бы на уровне простейших, на уровне амеб. Вымерли бы все слабенькие и неприспособленные амебы, выкристаллизовались бы амебы сильные, могучие и приспособленные… И все! Никогда бы из амебы не вывелась путем «естественного отбора» даже самая пропащая и жалкая рыбешка. Никогда! Но что-то вдохнуло в амебу потенцию, дало ей сил породить нечто отличное от себя. Да, жизнь развивалась скачками. В промежутках она не развивалась, а просто совершенствовалась внутри видов, вот тогда-то и шел «естественный отбор». Но стоило подуть Божественному Дыханию или, по выражению шаманов, стоило Земле в очередной раз пройти сквозь зоны жесткого космического излучения, и появлялись новые виды, неожиданные и нежданные. Так появился и человек, не пресловутый венец творения, и не развившая обезьяна, а сосуд, сотворенный из глины-биомассы, сосуд, в который вошел Дух.

Пока Сергей размышлял, он верил в свои выкладки, он верил хотя бы потому, что все прочее было лепетом сосунка или заведомой атеистической ложью, сфабрикованной по соцзаказу. Он верил, потому что не верил шаманам, шаманящим и просто ради искусства шаманства и из желания выделиться, создать касту избранных, окружить себя ореолом тайны и избранничества. Они вырабатывали свой язык, шаманский, – что бы их не могли понять. Они писали на нем трактаты. И требовали, чтобы на эти трактаты молились, чтоб все делали только по ним. Шаманы задавили слабенькие ростки пробившейся в Средневековье науки, они заменили ее наукообразием. Они убили язык живой и создали терминологию – язык мертвый, табуированный для непосвященных и напичканный миллионами символов, имя которым – пустота! они били в шаманские бубны, собирались на Большие Камлания, давая им звучные наименования симпозиумов, конгрессов и конференций. Они пыжились и дулись, придумывали для себя все новые и новые фасоны академических и магистерских мантий. Но оставались бесплодными шаманами. Они могли до посинения бить в бубны и кружиться в ритуальных плясках, могли бросить все силы на сочинение гимнов самим себе, могли даже заставить непосвященных поверить в свое особое предназначение. Но внутри них был вакуум и абсолютный ноль. Они были пусты, как пуст радужный и раздутый от важности мыльный пузырь. И все их шаманские пророчества были пузырями. Нет, не мир земной был отражением иного мира, отражением мрака и хаоса были лишь шаманящие в нем. Да, они сумели организоваться внутри себя, породить системы. Но они оставались олицетворением мрака и они несли в жизнь хаос. Не верил им Сергей. Нельзя им было – верить, ибо мысль, клокочущая в шаманах, была не способом их жизни, а лишь средством для достижения их целей.

Но стоило ему встать с дивана, стоило соприкоснуться с реальностью грязных и мрачных буден, и он начинал сомневаться в себе, начинал чуть, еле заметно, приплясывать под ритмичные бубны шаманящих, начинал пережевывать слова зеленого. Тоща он вообще переставал думать – а зачем? Зачем, если есть те, кому положено, кому от рождения суждено быть шаманом и объяснять непосвященным суть непонятного. И все же жило в нем что-то, неощутимое, но все время державшее в напряжении. И он знал, что один миг Откровения несет в себе в тысячи раз больше правды, чем тонны томов шаманящих, чем пирамиды трактатов.

А вообще-то он старался поменьше думать.

Вот и сейчас, окончательно придя в себя, он решил навестить свою старую и верную подругу, которая никогда не прогоняла его, всегда откидывала край одеяла, даже если он приходил после годовой разлуки и приходил без звонка. Подругу звали Ирой, было ей под тридцать, а может, и больше. Жила она всегда одна.

Но по дороге Сергей решил завернуть еще в одно место. Он давненько собирался зайти туда – все три недели его мучила неотвязная мысль. Хочешь, не хочешь, а мозги проверить надо. Он тешил себя надеждой, очень слабенькой, хлипкой и жалкой. Но все же это была надежда! А вдруг ничего не было?! Вдруг ничего нет?! Почему, собственно, он не может оказаться обычным психом, шизоидом, каких пруд пруди в стране, чуть ли не каждый третий?! Это было бы спасением! Если ему скажут, что все происходит лишь в его перегруженной и усталой башке, он расцелует такого диагностика, он его до гробовой доски поить будет! Лучше быть трехнутым и сдвинутым в любой фазе, но только… Что только? Сергей встряхнул головой. Эх, дорого бы он отдал, чтоб оказаться рядовым советским сумасшедшим!

Конечно, он не собирался идти в районный психдиспансер, этот путь был заказан: каждого добровольного визитера в столь благие места немедленно оприходывали, и через некоторое время он оказывался в одном из отделений разветвленного архипелага лечебно-трудовых профилакториев. Да, стране нужны были рабочие руки, и она не упускала удобного случая заполучить их в бесплатное владение! Ведь для этого не требовалось ни суда, ни даже заключения пресловутой тройки. Сергею не светило в один прекрасный день проснуться в профилактории при цементном заводе или хаммеровском химпредприятии. Он хотел еще хоть немного пожить на воле.

И потому пошел к частнику. Адресок подкинул один знакомый алкаш у магазина. Алкаш был человеком надежным, когда-то сам чуть не профессором числился.

Дверь открыла худенькая маленькая женщина.

– Чего надо? – поинтересовалась она.

– На прием, – грубо ответил Сергей.

– А деньги есть?!

– Сколько?

– Полсотни – десять минут. Остальное сам дохтур скажет скока!

Женщина смотрела на Сергея с поразительным недоверием, все время заглядывала ему за спину, будто там кто-то таился. Она заставила снять куртку, ботинки, оставить сумку в прихожей на крючке. Тапок не дала. И от этого Сергей уже ощутил себя пациентом, больным.

– И гляди, малый, дохтура чтоб не утомлять? – Она снова заглянула ему за спину, хлопнула ладошами, словно комара ловила. Зло прошипела: – Приводют за собой всяких! Иди уж!

Прихожая была большой и грязной, замусоренной до предела. Вверху, под самым потолком горела крохотная лампочка ватт на двадцать, не больше. Дверей было несколько. Сергей не знал, куда идти. А женщина уже ушла и, по звуку щеколды, видно, заперлась.

Сергей сунулся в ближайшую дверь. И тут же отпрянул – за дверью, в тесной каморке стояла голая старуха в бигудях и терла себя мочалкой. Квартира, наверное, была коммунальной.

– Где тут врач принимает? – спросил Сергей неуверенно.

Никто не откликнулся.

Тогда он открыл следующую дверь. За ней двое худосочных юношей занимались любовью с одной, еще более худосочной, дамой. На даме была шляпка с перышком, туфельки и бантик на шее. Юноши также были в шляпах и ботинках. У одного на шее болтался галстук, у другого бабочка. При виде Сергея юноши приподняли шляпы. Дама вынула изо рта предмет вожделения, принадлежавший одному из юношей, и мило улыбнулась. Во рту у нее не хватало половины зубов.

– Пардон! – выдавал Сергей.

Он все три недели не общался с женщинами. И потому даже эта вызвала у него некие подобия чувств. К Ире! К Ире!! К Ире, черт побери!!!

Но сперва к «дохтуру»! Это важнее. Это может быть спасением!

Из-за третьей двери вывалился пьяный мужик в одной синей разодранной у плеча майке. Мужик был здоров до безобразия, видно, когда-то занимался штангой или культуризмом, а потом заплыл и стал живым шкафом.

– Ты кто-о?! – свирепо спросил мужик.

И не дождавшись ответа, побежал по коридору. Хлопнула дверь. Раздался звук спускаемой воды. И трехэтажный мат. Это навряд ли был доктор.

Четвертая дверь распахнулась сама. Казалось, она не была плотно прикрыта – кто-то подсматривал за Сергеем, ждал, пока он поровняется с дверью.

Высунулась рука – и Сергея потащили внутрь.

– Скорей! Скорей!

Сергей опешил. Голос был женский, сочный, нутряной. И рука была женской, пухлой, с колечками и браслетиками. Прежде чем он успел что-то сообразить, его затащили в комнату. И какая-то дама с горящими глазами набросилась на него, страстно заговорила в лицо:

– Я все знаю, вы шли ко мне! Скорей! Все готово! Берите же меня, прямо здесь, немедля, – она скинула длинный халат с китайскими драконами, отступила на шаг, выставив плоский живот и длинные козьи груди, ослепительно улыбнулась – рот был полон золота. – Ну же! Я ваша!!!

Сергей дернул ручку двери. Но она не открылась; дама опередила его, уперлась в дверь длинной ногой в черном ажурном чулке.

– Что вы медлите? Или вы предпочитаете экзотику, что-нибудь этакое?! Да, шалун?! Я согласна! На все согласна! Пусть дым коромыслом стоит, ну же, скушайте меня с потрохами, скушайте так, как вам это нравится! Ах, вы проказник!

Она подкинула ладонями груди – и те стали выделывать неимоверные пируэты. А когда дама до предела выгнула свой стан и полуобернулась, уперевшись ладонями в затянутые черным ножки, Сергей задумался – может, и впрямь «скушать»? Но глаза, глаза! Это были глаза ненормальной, чокнутой! Нет, он отвернулся.

Дама набросилась на него сзади, вцепилась ногтями в плечи. Застонала на ухо:

– Ну куда же вы?!

Черная нога захлестнула торс Сергея, обвила живой змеей, словно в ней и костей не было. Одна грудь дамы застряла у него под мышкой, и он никак не мог выпихнуть ее обратно. Дама вжималась в него всем телом и уже не стонала, а скулила, повизгивала:

– Останьтесь! Делайте, что хотите – мучьте, издевайтесь, режьте на куски, насилуйте, бейте, рвите! Но оставайтесь! Я вам заплачу! Я богатая! Я могу много вам заплатить! Ну же?!

Последнее добило Сергея. Он с силой отпихнул даму назад. Вырвался. Захлопнул дверь. Выскочить в коридор страстная особа не посмела.

Минуты три Сергей стоял и не мог отдышаться. Потом смело направился к последней, пятой двери. И распахнул ее.

– Я на прием! – заявил он с порога.

– Да что вы говорите? – откликнулся кто-то невидимый из-под стола, стоявшего у широкого окна.

Комната была огромна и светла. На вешалке у входа висел белый халат. В стеклянном шкафчике были разложены по полкам инструменты, медикаменты и какие-то чистые бланки.

– Мне сказали, что тут принимает опытный психиатр, так?!

– Кто сказал? – донеслось из-под стола.

– Надежные люди!

– Э-э, тогда другое дело! – Над столешницей показалась крупная розовая голова.

Сергей обомлел. Перед ним была точная копия отца Григорио. Если хмурый отец был просто до неприличия, до безобразия черен, то «дохтур», двойник хмурого, был до безобразия бел и сдобен. Но те же кустистые огромные брови, тот же подбородок, те же свинячьи глазки… Все – то же!

– Сергей…

– Фамилия не обязательна! – опередил пришедшего врач. – Осторожность не помешает. А меня называйте просто Григорием.

Сергей кивнул в растерянности. Григорию было лет шестьдесят.

– А вы случайно не были… – начал Сергей.

– Нет! – твердо ответил доктор. И добавил, потупив очи: – Вы взнос внесли?

Сергей достал бумажник и отсчитал пятьдесят рублей.

– Нет-нет! – замахал руками Григорий. – Не мне! Идите и отдайте моей жене. Соседняя дверь!

– Ну уж нет! – взорвался Сергей.

Григорий понимающе улыбнулся – подбородок обвис, а щеки превратились в два огромных помидора.

– Все ясно, – приторно прошелестел он, – вы, разумеется, успели пообщаться с ней… вы меня понимаете, молодой человек? Все ясно, снимайте штаны!

Сергей отшатнулся.

– Зачем?!

Доктор Григорий развел руками.

– То есть, как зачем? У вас ведь, э-э, сексуальное, разумеется, расстройство? Снимайте, снимайте, не стесняйтесь никого!

– А что, тут есть еще кто-то? – глуповато вопросил Сергей.

– Ни в коем случае, – ответил доктор, – все предупреждены. – Он поднес указательный палец к губам. – Как оценила вашу потенцию жена? Только честно, прямо, она мне все равно расскажет обо всем, – он опять улыбнулся, – до самых мельчайших интимных подробностей, ну-у?!

Сергей устало вздохнул. И присел на краешек обтянутой клеенкой койки.

– Я собственно, по другому вопросу. У меня видения.

– Т-ш-ш-ш! – зашипел на него румяный Григорий. – Держите себя в руках. И не врите! Скорее рассказывайте, как все с ней было? В какой позе? Сколько? Подробнее описывайте, красочнее! И покажите на себе, давайте, давайте, это для диагноза надо!

Сергей опешил. Но в этот миг распахнулась дверь, в нее просунулась голова страстной дамы. Послышался капризно-надменный голос со сварливыми интонациями:

– Он все врет! Не верьте! Никакая я ему не жена! Ах ты старый развратник, поганец, негодяй!

В дебелого Григория полетела метко пущенная зеленая ваза. Сергей глаза закрыл. Но Григорий ловко пригнулся, спрятался за столом. И ваза пролетела мимо, вышибла со звоном стекло, упала на улицу.

– Не мешайте мне принимать пациентов! – раздалось из-под стола.

– Он пришел ко мне! – завопила дама. – Не смейте его забирать! Он мой!!! Пустите! Кто там, пустите немедленно!

Дама скрылась. И в комнату заглянул мужик в майке. Он извиняюще улыбнулся, проговорил с натугой:

– Прощения просим, я эту дуру выпер, вы не серчайте! Ща мы с ней разберемся!

Он закрыл дверь, и из коридора раздались сначала гневные, потом нечеловеческие, а напоследок в сладострастно-дикие вопли. Видно, они там разобрались.

– Значит, не сексуальные? – обиженно переспросил Сергея доктор Григорий.

– Нет.

– Жаль! Ну ладно, рассказывайте!

Сергей принялся долго и нудно описывать все, что с ним происходило. Доктор слушал. Слушал уперев обе руки в щеки, наморщившись, занавесив глаза густейшими белыми бровями.

Через полчаса Сергей понял, что доктор спит. Тогда он осторожно встал и пошел к выходу. Но не доходя двух шагов до двери, замер как в столбняке. На вешалке под халатиком висела грязно-серая ворсистая ряса с капюшоном. Это было уже слишком!

Он хотел повернуться, еще раз посмотреть на доктора Григория. Но скрипучий голос его опередил:

– Та-ак-с, диагноз ясен! Сейчас мы сверимся, – раздался шелест страниц, потом прозвучало громче: – Вот, все про вас и написано! Значит, так – шип вогнать на три вершка, нет, пардон, на вершок! И повернуть три раза, как указано на рисунке. Все предельно просто, тут делов-то на пять минут!

– Что-о?! – взревел Сергей. – Какой еще там шип?!

Перепуганный доктор Григорий спрятался под столом. Но не смолк.

– Я извиняюсь, ошибочка, не ту инструкцию прочитал, – скороговоркой верещал он. – Вот нужная: при маниакальных психозах, которые проявляются в кажущихся перемещениях в пространствах, необходимо хирургическое вмешательство, та-а-к-с, это мы пропустим, вот – лоботомия! Это то, чего вам, мой юный друг, и нужно!

Доктор Григорий выскочил из-под стола с огромным коловоротом в руках, побежал к Сергею. Был он жирен, тяжел, и потому бежал медленно, с одышкой.

– Стойте! Стойте же! Операция-то пустяшная, пять минут – и гуляй, Сережа! Куда вы?!

Сергей вылетел в прихожую. И споткнулся о чьи-то тела. Уже падая, он разглядел, о чьи именно – это огромный мужик-шкаф возлегал на даме с длинными козьими грудями. Дама не могла, судя по всему, ни визжать, ни стонать, она лишь томно хрипела. До Сергея ей не было дела. Зато мужик начал подниматься.

– Я его щя месить буду! – пообещал он с затаенной злобой.

– Держите его! Держите! – доносилось из кабинета доктора. – Он с операционного стола убежал! Хватайте больного! Да огрейте же его чем-нибудь, сбейте с ног!!! Уйдет больной!

Мужик с треском разодрал себе майку. И как был, в одних обрывках, пошел на Сергея. Дама, судя по всему, ожила, и тоже поползла к гостю, зубы ее хищно клацали, изо рта капала слюна.

Гинга! Вот это настоящая гинга, подумалось Сергею. Паршивые дела! Жуткий дом! Он дернулся было. Но дама уже впилась зубами в его лодыжку, потянулась руками выше. Он завопил и, превозмогая боль, выдрал ногу. Бросился к входной двери.

– Воры! Вор-р-ры-ы!!! – орала сухонькая женщина, та самая, что открывала дверь. – Карау-у-л!!!

Она больно ударила Сергея скалкой по спине, потом закатала в лоб. Мужик в разодранной майке настиг его, сбил с ног могучим ударом. Следующим он выбил Сергея за дверь, да так выбил, что тот летел весь пролет по воздуху, потом грохнулся.

На лестничной площадке стояли юноши в шляпах и курили. Они с укоризной поглядели на свалившегося им под ноги мужчину. И брезгливо отвернулись. Дама в шляпке выглядывала из дверей старинного лифта. Она была там не одна. Но Сергею уже не удалось разобрать, с кем. Он вскочил на ноги и бросился бежать вниз, прыгая через три ступеньки.

– Хватайте пациента, дармоеды! – неслось ему в спину. – Из-под скальпеля сбежал! Хватай гада! С ног, с ног сбивайте! Вали его! Бей! Да по башке бей, по башке! Все равно вскрывать будем! Держи-и-и-и!!!

Сергей спустился вниз одновременно с лифтом. На этот раз сумел разобрать – дама в кабинке была с двумя пожарниками. Но занималась она тем же, чем и с худощавыми юношами. Увидав растрепанного Сергея, кто-то из троих нажал на кнопку, и кабинка поехала вверх.

– Адье, мои шер! – послышалось из нее и растаяло в высях.

Сергей выскочил на улицу. И еле увернулся – рядом с ним, в двух сантиметрах, грохнулась об асфальт большая зеленая ваза. Один из осколков вонзился ему в щеку. Но вынимать его было некогда. Сергей припустился от страшного дома во всю прыть.

Две остановки он бежал пешком. Оглядывался ежесекундно. Ему казалось, что доктор Григорий и вся братия гонятся за ним по пятам.

К подруге он ворвался совершенно измочаленным, злым, дерганным. Та руками всплеснула. Но Сергей не дал ей и слова вымолвить.

Все испытанное им, все накопившееся, все долго сдерживаемое прорвалось наружу яростным, безумным фонтаном, вулканической лавой. Он не поздоровался, не сказал ласкового или хотя бы приветливого слова. Он набросился на нее как зверь – с шумным алчным дыханием, рыком, всхлипами. Прямо в прихожей он подхватил ее на руки, подхватил, грубо сжав ее широкие бедра, вскидывая над собой, вжимаясь головой в упругий живот.

– Ой, с ума сошел! – восторженно завизжала она.

Но он ничего не слышал, ничего не понимая – он нес ее в комнату. Он ударил в дверь ее спиной, та распахнулась. Он ничего не видел, шел вслепую. Но он знал, где диван, и не боялся промахнуться. С размаху он бросил ее на высокие подушки, сам опустился на колени, рванул полы халата – лишь пуговицы полетели во все стороны, узенькие беленькие трусики затрещали под его рукой, и превратившись в обрывочки, полетели за спину. Взвизгнула молния на брюках. И в эту секунду, когда он на миг отпустил ее, она подтянула ноги к груди, свела их, заслоняясь от него, глядя испуганными ошалевшими глазами. Но он, просунув ладони внутрь, резким движением развел их, вжался между ними, не вставая с колен, притягивая ее к себе… И она, вздрогнув и тут же расслабившись, обхватила его голову, прижала к груди и в голос рассмеялась, торжествующе, раскатисто. Она давно ждала этой встречи. И пусть воображение рисовало ее не совсем такой, неважно! Главное, она состоялась! Никогда еще ее милый залеточка не был таким горячим, страстным, ненасытным. Он овладевал ею как обезумевший от желания самец, дикое и сильное, необузданное животное – и в этом было столько еще неизведанной сладости, что она не просто приняла эту звериную любовную игру, но и сама отдалась ей полностью, без остатка, стремясь подыграть ему в роли беззащитной насилуемой жертвы, оторопевшей от сокрушающей ее мощи, горящей в охватившем ее пламени.

А Сергей по-прежнему ничего не видел, ничего не соображал. Словно захваченный каким-то невидимым неистовым полем, он исполнял первобытный ритмичный танец, вжимаясь в нее с каждым движением все сильнее, раскачиваясь и в такт внутреннему инстинктивному ритму, качая из стороны в сторону головой и разбрасывая ею тяжелые груди, тут же возвращающиеся на свои привычные места и вновь наваливающиеся на его щеки, нос, губы. А когда он уже не мог сдерживать себя даже в малом, когда из него стало вырываться вместе с семенами грядущих жизней все накопившееся и гнетущее, он вскочил на ноги, вздымая ее над собой, сдавил ей бедра так, что она закричала на всю комнату, впился зубами в левую грудь – и ему показалось, что они вот-вот взлетят, умчатся сквозь потолки и балки в поднебесье. Но не взлетели, не умчались. Наоборот, они рухнули на диван плашмя, не разжимая объятий. И замерли.

Лежали долго, приходили в себя. Мозги у Сергея постепенно прочищались. Но первой все же заговорила она:

– Ты случаем не из психушки сбежал?

Он ответил не сразу, вспоминая – а откуда он на самом деле сбежал. Прошлое было в тумане. Лишь какие-то тени маячили, да мельтешили в памяти путанные обрывки фраз. И ответ его не был достаточно вразумительным.

– Видать, из психушки, не упомню чего-то, – прошептал он ей на ухо.

– То-то я и гляжу – ввалился ненормальный, глаза как плошки, растрепанный… и босой! – сказала она и закусила губу. – Кто с тебя, неврастеника, башмаки-то снял, отвечай?!

Сергей все сразу вспомнил. Да, башмаки он оставил в этом страшном сумашедшем доме. Но он не пойдет туда за ними, ни за что не пойдет! Лучше в прорубь головой! Лучше под гильотину! Перед глазами застыла зверская рожа то ли отца, то ли «дохтура» Григория-Григорио, заплясал в его набрякшей лапе коловорот, загудело в ушах: «Хватай больного-о-о!!!»

– Ну, не хочешь, не говори, не надо! – принялась его успокаивать Ира. – Напугали мальчика, да? Ну, молчи, молчи!

Сергей молчал и думал, что он правильно сделал, придя сюда. Да, она его спасла, она его всегда спасала в трудные минуты, в тяжелые деньки. Она вытягивала его из беспробудных запоев и беспричинных депрессий, она вливала в него новую жизнь и выпускала в нее. А он уходил. И пока все было нормально, не вспоминал о ней. Но очередная беда гнала его под крылышко.

– Я люблю тебя, – проговорил он нежно.

– Еще бы, – согласилась она.

Ему бесконечно повезло с ней. Но он сам не осознавал этого. Ира была необыкновенно хороша: и высока, и стройна, и налита там, где требуется налитости. Она вполне могла участвовать в любом конкурсе красоты… правда, возраст был уже не тот, на конкурсы брали пятнадцати-семнадцатилетних, а ей за тридцать, но все равно! Она была настоящей красавицей. Не совсем счастливой, неудачливой в жизни и не ценящей своей красоты. Но таких оставалось совсем мало. И почти что и не оставалось. Все понимали – это жизнь, с жизнью не справиться, она сама диктует законы, И все равно было обидно. За три-четыре последних года из страны вывезли всех более или менее симпатичных женщин. Поначалу с помощью всевозможных конкурсов отбирали для секс-шоу и прочих представлений на западе самый качественный товар, потом этим товаром начали набивать все публичные дома третьих стран. Одновременно расплодилось множество контор и конторок, агентств и брачных бюро, через которые каждой желающей – красивой желающей – обеспечивался муж за границами страны. Поначалу отбою не было от претенденток, брачные конторы зарабатывали бешенные деньги, женская плоть распродавалась во все концы света: брали женами, наложницами, подругами, манекенщицами, брали в гаремы и дома моделей, в голые клубы и массажные заведения, брали везде! Брали все, что можно было забрать… Ну и выбрали! Назад, разумеется, никто не возвращался. Оставались дурнушки, неудачницы, обремененные чадами, алкоголички и наркоманки – от этих везде отказывались, могли своих предложить. Короче, оставались те, кто не сумел пристроиться, кто даже на самый захудалый конкурс, где оспаривались места сто двенадцатых по счету жен-наложниц для нищающих папуасов, не мог пройти в силу своей явной малопривлекательности. Такие как Ира были единицами, случайно уцелевшими. Ей четырежды приходили приглашения из афро-советских и арабо-советских совместных контор. Но она стеснялась пойти туда. Она оставалась, наверное, единственной невывезенной блондинкой. Тут и американцы с европейцами, и австралийцы с новозеландцами маху дали – пока они разглядывали фотографии «желающих соединиться узами с заграничными мужьями», африканские царьки и вожди перекупили всех светловолосых, а конкурентами им были лишь арабские шейхи и их подданные. Страна обезлюдела, ибо без женщин – какая же страна. На телевидении держали, правда, двух теледив. Но никто не знал, где они живут на самом деле и сколько им платят. В основном же и на экранах последнее время маячили труженицы в желтых робах. Они были хорошие и добрые женщины. Они могли народить еще хоть сотни тысяч красавиц? Но от кого?! Сергей сам слушал сообщение ТАСС о том, что за последние полтора месяца в стране родился лишь один здоровый мальчик и две здоровые девочки, да и те с умственными отклонениями и глухие. Все прочие рожали монстров. Химическая промышленность и разливанное море бормотухи делали свое дело.

– Я люблю тебя, – снова прошептал он, положив ей руку на грудь, чмокнул в щеку. – Я всегда буду тебя любить.

– Слыхали, – вздохнула она. – Ты лучше скажи, где пропадал?

Сергей навалился на нее, зажал рот губами. И еще раз овладел ею – на этот раз размеренно, неспешно, смакуя самую малость и осыпая ее ласками и поцелуями. И лишь потом он ответил глуховато, без интонаций:

– Везде, Ирунчик, и в психушке, и в тюряге, и на том свете, все равно не поверишь.

Но он ошибался – любимые женщины готовы верить во что угодно, лишь бы только им раскрывали душу, делились с ними. И она вытянула из нега все, что могла. Вытянула и подвела черту:

– Значит, так и должно было случиться. Пора тебе обратно в твой параллельный иди как там, перекрестный, что ли, дурдом! А как тебя вышибут оттуда, давай ко мне, приму!

Сергей больно ущипнул ее за бок. Но она не вскрикнула, лишь выгнулась кошкой. Насела на него и заставила подчиняться себе – она умела это делать. А он почему-то вспомнил безумную даму с козьими грудями и золотыми зубами, вспомнил мужика в майке – и ему стало искренне жаль их. И ненормального «дохтура» стало жаль, и субтильных, юнцов с их пассией, и недоверчивую женщину со скалкой, и даже голую старуху с сухой мочалкой. Да, все они были настоящими сумасшедшими, клиническими. Им было хорошо! Они не понимали, что они больны, хотя и страдали по-своему. Но куда деваться ему, здоровому, обложенному со всех сторон! Или немного подождать, мозг ведь не железный, он не долго будет выдерживать нагрузки, он лопнет, взорвется, в нем поселится нечто химерическое, обзываемое синдромами и прочими гадостями…

Ирина вздрогнули и заплакала. Он не ожидал такой реакции, это было слишком. Волна щемящей жалости побежала по позвоночнику, сковала тело. Он целовал ее губы, шею. глаза, ловил ртом каждую слезинку. Он любил ее, как никого и никогда, все остальные были ее тенями, ее отражениями, да, когда он ласкал их и упивался их плотью, он был с ней, даже если и не вспоминал ее имени, глаз и рук, все равно он был с ней. Она для него заменяла всех женщин.

– Так что же делать? – спросил он, зарываясь носом в ее светлые волосы.

– Ты не вырвешься из круга, пока не разберешься с этим проклятым сугробом, понял?! Тебе надо довести дело до конца, Сереженька, до самого кончика, надо размотать клубочек!

– Ты что-о?! – вскрикнул он.

И отпихнул ее от себя. Отпихнул ее так, что она скатилась с дивана, застыла на зеленом паласе – обнаженная, вздрагивающая, прекрасная.

– Ты меня угробить решила?! – прохрипел он, нависая над ней, готовый ударить ее. Нет, не ждал, не ждал Сергей от нее такого, думал, пожалеет, подскажет, как уберечься, укроет. А она…

– Бегай, бегай, – проговорила она, кривя губы. – Трусливая жертва распаляет преследователя. Давай, жми во всю свою заячью прыть!

Он слетел с дивана, схватил ее за волосы и принялся мотать из стороны в сторону, ударяя головой о края подушек, о стул, ножки стола. Но она молчала, не сопротивлялась. Тогда он поднял ее и бросил на диван, бросил лицом вниз. Одним движением вырвал из брюк тяжелый кожаный ремень с массивной пряжкой, размахнулся и со всей силы ударил по спине, потом круглым вздымающимся двумя полушариями ягодицам. И опять! И еще раз! Красные рубцы ложились на нежную белую кожу и вдоль и поперек. Но она молчала, лишь вздрагивала и вжималась лицом в подушку – та на глазах темнела от слез.

– Получай! – орал обезумевший Сергей. – Получай, сука! Я убью тебя! Ты куда меня толкаешь, на что?! Ты была там?! Ты не была там! А меня опять посылаешь! Это ведь ад, это ведь пытка! На! На тебе! Может, это они тебя подговорили?! Отвечай! Убью! Убью и сам к черту повешусь на этом ремне!

Он до того распалился, что не удержался на ногах, упал на нее. Но и на ней не удержался, полетел вниз, на палас. Ухватил ее за ногу, опрокинул на себя, грохнулся. И вымещая злость от своей оплошности, нескладности, впился в нее руками, сдавил, сжал. Она была горяча, так горяча, словно у нее был жар, нет, при жаре так не бывает, ее будто из расплавленного олова вынули. Он навалился на нее. Она стала отбиваться, пнула его ногой в живот, ударила по лицу – да так, что чуть голова не отлетела, потом она вцепилась обеими руками в его шею и принялась душить. Они озверели оба, они рычали, кусались, катались по паласу, сцепившись, перевившись, не понимая уже, где чьи руки и ноги. И кончилась эта лютая схватка тем, что они опять слились, поддались единому ритму, застонали в один голос от нежности и страсти. На этот раз все произошло быстро – слишком много сил было истрачено.

И стоило им только застыть, остановиться, расслабиться, как она прошептала ему в ухо сдавленно и зло:

– Ты должен сделать это! Иначе они тебя убьют!

Сергей молча отвалился от нее, закрыл глаза. Ему было все равно.

– А заодно я тебе дам записочку к настоящему врачу, он посмотрит. Но не надейся, дружок, у тебя все в порядке с мозгами!

(продолжение следует)