«Райские хутора» и другие рассказы

Отпуск

Отцу Игнатию отпуск выпал сразу после Крещенья. Летом в монастыре отпусков не давали — летом вся округа заполонена дачниками, да еще каждый день туристы на огромных автобусах, так что народу в храме битком, на исповедь — очереди. Кроме того, летом стройка, ремонт: тут красить, там копать — дня не хватает. Потому отпуска — только зимой.

— Езжай, куда хочешь, — благословил настоятель, — деньги у казначея возьмешь.

Отец Игнатий поблагодарил, но сказал, что ехать ему некуда.

— А раньше ты куда ездил?

— Домой, к сестре.

— Ну!

— Она ведь померла. Помните, мы молились о упокоении рабы Божией Евфросинии?..

Настоятель вспомнил:

— Было такое.

— Племянники дом продали, так что ехать теперь мне некуда.

Прошло еще несколько дней: отец Игнатий по-прежнему ходил на братский молебен, пел на клиросе и про отпуск не думал. А настоятель думал: он был заботлив, но молод и не понимал, как можно отказываться от возможности сменить обстановку, отвлечься, отдохнуть; он объехал все святые места земли, теперь осваивал несвятые и хотел, чтобы иеромонах Игнатий, старейший насельник монастыря, хотя бы выспался. И по молитвам отца настоятеля дело сдвинулось.

Помог слесарь Володька. Вообще-то он был кандидатом наук и занимался прежде ракетами «воздух-воздух», из-за чего, собственно, в процессе разорения страны и пострадал. Помучившись без работы, уехал в деревню и подвизался теперь на ниве монастырского водоснабжения.

Володька был родом из Псковской области и каждую зиму ездил туда за рыбешкой, чтобы подкормить братию перед Великим постом.

— Поедешь рыбачить, — сказал отцу Игнатию настоятель.

— Как благословите, но обязан признаться, что не умею, — возразил старый монах.

— Почему не умеешь? Ты же в молодости был этим…

— Кем?

— Ну… моряком.

— Матросом. Старшим матросом на эскадренном миноносце. Палубу драил, а рыбачить не довелось. Так что не умею нисколько.

— Вот и плохо, вот и не прав: апостолы умели, а ты отказываешься… Ну да ладно: Володька научит, — и указал на водопроводчика.

— Так то ж апостолы… У меня и облачения должного нет.

— Кладовщик выдаст. А у келаря возьмете сухой паек на неделю — к Сретенью возвращайтесь.

Кладовщик принес валенки, тулуп, ватные штаны, шапку-ушанку и теплые рукавицы:

— В таком виде, батюшка, вы будете натуральнейший Дед Мороз.

Потом сходил еще раз, чтобы добавить серебристый ящик.

— А это что? — поинтересовался отец Игнатий.

— Вам, сидеть, — отвечал кладовщик, — меня за этим специально в рыбацкий магазин посылали.

Под утро отслужили с братией молебен о путешествующих, келарь загрузил в машину продукты, и отпуск начался.

Машина у Володьки была большая — иностранный пикап. Летом он снимал с кузова крышу и возил, как в грузовичке, мешки с цементом, кирпичи, водопроводные трубы, а сейчас кузов был тщательно вымыт, застелен линолеумом и закрыт.

— Куда едем-то? — спросил батюшка, когда выехали на трассу.

— Город Себеж — слыхали когда-нибудь?

— О! — удивился отец Игнатий. — Конечно, слышал: отец мой во время войны ногу там потерял. Как начнет протез прицеплять, сердится: «Съезди в Себеж, поищи ногу!» Протез неудобный был, надоел ему… А я так и не сподобился…

— Ну, может, теперь найдем, — улыбнулся Володька.

— Да она уже лет тридцать отцу без надобности… нет, тридцать пять…

— У нас там, где ни копнешь — всюду косточки. Рельеф сложный: озера, реки, ручьи, холмы, овраги, перелески, — там сотню танков в бой не бросишь, да и бомбить — не разберешься кого. Так что больше — лоб в лоб…

Перед Себежем свернули на грейдер. Миновали несколько полуживых деревень и наконец добрались до последней, где дорога заканчивалась. Володька предварительно связывался с кем-то из земляков по телефону, и потому возле избы было расчищено место для автомашины, а сама изба слегка протоплена. Затопили еще разок — и русскую печь, и голландку, принесли воды и стали обустраиваться.

На стене в рамочке под стеклом висела свадебная фотография Володькиных родителей, которые теперь состарились, жили у сына и, случалось, захаживали в монастырь на богослужения.

Протопив печи, рыбаки помолились и улеглись спать. Постели были холодноваты, однако вовсе не это обстоятельство помешало отцу Игнатию выполнить благословение настоятеля и отоспаться: большая серая крыса, поселившаяся в пустовавшей избе и считавшая себя единоличной хозяйкой, совершенно не ожидала гостей и всю ночь встревоженно металась по комнатам. Володька зажигал свет — крыса исчезала, гасил — и она снова начинала топать, чем-то шуршать, что-то грызть…

Затихла крыса, когда рассвело. «Всякое дыхание да хвалит Господа», — оценил батюшка прошедшую ночь.

Отправились на озеро. Просверлив лунки, Володька дал отцу Игнатию удочку, дождался первого пойманного окунька и ушел: надо было объехать знакомых мужиков на предмет рыбных закупок.

Было пасмурно, тихо и совсем не холодно — это делало рыбалку приятной и легкой. До полудня окуньки и плотвички клевали весело, потом клев прекратился, и отец Игнатий задремал, стараясь сидеть прямо, чтобы не упасть с ящика, купленного специально. Иногда открывал глаза, проверял удочку и вновь погружался в сон. Уже темнело, когда на лед вышел мужичок — наверное, тот самый Никола, который и протопил избу, других мужчин в деревне не оставалось. Он направился вдоль камышей, чтобы, как объяснял Володька отцу Игнатию, установить жерлицы на щуку.

Следующая ночь оказалась еще тревожнее: крыса носилась не только по полу, она запрыгивала на кровати, явно пытаясь выгнать людей из дома.

Зажгли свет.

— А вы говорите «всякое дыхание», — горестно произнес Володька.

— Не ропщи, — сказал батюшка.

— А я и не ропщу.

— Еще как возроптал…

— Ну так она же спать не дает! Поеду завтра по деревням искать крысоловку.

— Не надо крысоловку, лучше кошечку. На пару дней. У нас отец настоятель, когда ему ремонтировали покои, жил в старой баньке. Как только появлялись мыши или крысы, он брал на денек-другой кошечку из коровника. И те уходили.

— У Николы есть кот, но его в руки не возьмешь и в чужой дом не затащишь. Прозвание у него Изверг. А потом — он все время в командировках: я сегодня видел его где-то далеко-далеко отсюда.

— Нет, нужно что-то более снисходительное, чтобы, значит, снизошла до наших надобностей и претерпела перемещение.

— То-то и оно, что снисходительное. Вот у родителей жила здесь молоденькая кошчонка, но, когда я их забирал, кошку выпросил двоюродный брат, так что она теперь в соседней деревне.

— Эта может и снизойти, — задумчиво произнес отец Игнатий.

— А что, может, — согласился Володька.

Они приехали в соседнюю деревню затемно. Двоюродный брат встречал их еще в трусах.

— Нам бы кошечку, — попросил Володька.

— Взаймы, — добавил отец Игнатий, — на пару деньков.

— Это можно, — сказал брат, зевая, — зовут ее Мурка, но, прошу обратить внимание, возвращать придется с процентами.

И принес пузатую кошку деревенской породы, которая определенно была на сносях:

— Берете?

— Берем? — переспросил Володька у батюшки.

— Берем, — благословил отец Игнатий.

Привезли кошку в родную избу, осторожно спустили на пол. Постояла она на раскоряченных лапках, постояла да и пошла прямиком к продавленному дивану. Глянула за диван и мяучит. Володька отодвинул мебельную реликвию, а там — дыра в полу. Подмели за диваном, постелили чистый половичок, и Мура вытянулась во всю длину, чтобы, значит, не мешать брюшку.

Рыбачили вдвоем и наловили много, даже Володька, и тот удивлялся:

— Ничего себе! Отродясь столько не лавливал! Надо, батюшка, всякий раз приглашать вас с собой.

Вечером отец Игнатий, читая правило, уснул — хорошо еще, что на коленях, падать было невысоко. Однако в эту ночь рыбаки выспались: ни единого шороха никто не слышал.

Проснулись поздно: окна солнечные и в ледяных узорах — подморозило, стало быть. Когда вышли из дома, батюшка показал Володьке крысиный след, который уходил в сторону брошенного скотного двора. Володька поехал скупать у мужиков рыбу, а отец Игнатий продолжил промысел самостоятельно.

Назавтра тронулись в обратный путь. Сначала завезли снисходительную кошчонку, которая и крысу выгнала, и «проценты» при себе сохранила. Одарили ее пакетом свежемороженой рыбы. У какой-то деревни остановил мужичок — добавил в кузов большую щуку, пару огромнейших окуней и полмешка мелочевки.

Володька был, кажется, вполне доволен: и товар приобрел, и земляков хоть немного утешил, а то ведь по деревням теперь никаких заработков нет, люди в мертвецкой нищете прозябают.

Отец Игнатий тоже находился в благом расположении: ему было приятно, что съездил не зря и пусть ничтожную, но пользу принес, — глядишь, из его окуньков братии сварят ушицу. А еще приятнее было оттого, что гулянка закончилась: за эти дни он истосковался по монастырю, по своей келье и укорял себя за то, что в разговоре с отцом настоятелем не проявил убедительности: «В следующий раз на колени пред ним упаду, только бы не отправлял в отпуск: отпуска эти — суета несусветная. И более ничего».