Крещение. Служу молебен на реке. Над прорубью — иорданью. День пасмурный, легкая метель. Тропа, спускающаяся от церкви, забита народом: женщины в ярких платках, детишки. Все с бидонами, ведрами. Гляжу, на самом верху появились двое мужичков с огромной молочной флягой — последние в очереди. Старушенции, толкущиеся на ближних подступах, осторожно сбиваются к иордани:
— По те года после молебна всегда солнышко сказывалось.
— Ноне уж больно туча страшна!
— Даром что страшна: и сёдни посветит.
— Отойдите, — говорю, — лед тонкий.
Не слушаются. Погружаю в иордань крест, и народ замолкает.
— Батюшка, батюшка, — шепчут старухи.
Поднимаю голову — посреди тучи солнце… Потом начинается галдеж, давка, как в магазине.
— Поодинке подходите, без толкотни: всем хватит, — успокаивают они друг дружку и, толкаясь, лезут к проруби.
Когда запираю церковь, народа уже не видать — все понабрали святой водицы и разбрелись. А мужички еще раньше исчезли.
Ночью приезжает какая-то заполошная тетка:
— Я — из леспромхоза. Мы сегодня мужиков к вам направили, пятидесятилитровую флягу дали, они вернулись пьянехонькие, говорят: воды не хватило, батюшка остатки с собой унес…
— Это как, — спрашиваю, — «не хватило»? Река-то, наверное, бежит?
— А им — не хватило. Водки — хватило, а воды — нет.
— Так набрала бы сама.
— Я и набрала — для всего поселка, а мать просила с иордани, с-под креста. Мать у меня ветхая, старые времена помнит… Не откажите — машину второй раз за тридцать километров гоняли…
Пришлось поделиться.
— Интересные, — говорю, — у вас мужики: «воды не хватило».
— Что уж тут интересного: бутылка вместо иконы — и все.