«Теория заговора». Историко-философский очерк

ГЛАВА 10. «Теория заговора» и современное российское социокультурное пространство

Конспирологические настроения российского общества усиливаются с начала 90-х годов прошлого века. Этому можно дать несколько объяснений, как политического, так и социокультурного плана. С одной стороны, внезапный — для большей части общества -распад СССР вполне соответствовал рамочным определениям «теории заговора». Последующие социальные, исторические, политические процессы: резкое падение уровня жизни, вытеснение России с международной политической арены — являлись дополнительными стимулами для роста конспирологических настроений. Неослабевающее, даже усиливающееся ощущение целенаправленной деятельности, направленной на «окончательную» деконструкцию российского социума, заставляет даже самые умеренные социально-политические слои нашего общества обращаться к конспирологическим инструментариям и схемам. С другой стороны, господствовавшее до недавнего времени марксистское учение перестало соответствовать идеологическим запросам общества. Формационный подход к социально-исторической процессуальности явно не «вписывался» в изменившуюся реальность и не мог, с учётом возросшего количества исторической информации, дать цельную, непротиворечивую картину исторического прошлого.

Образовавшийся идеологический «вакуум», несмотря на все усилия, так и не удалось полноценно компенсировать. Поиски устойчивых национальных идеологем, приемлемых для большинства («формулирование национальной идеи» и т. д.), не дали ощутимого результата. В этих условиях «теория заговора» не могла не получить устойчивую базу для своего существования и развития. Бытование «теории заговора» в постсоветском социокультурном пространстве не ограничилось лишь политической сферой, но сопровождается, как мы увидим, формированием мощного социокультурного пласта, напрямую связанного с конспирологическим дискурсом.

В первую очередь нам следует выделить случаи концептуального осмысления некоторых важных идеологических элементов советской действительности, получивших новое конспирологическое осмысление уже в настоящий период. Как мы уже заметили в начале нашей работы, в настоящее время активизируется стремление к переосмыслению истоков и причин драматических событий конца тридцатых годов прошлого века. Масштабные репрессии, многочисленные политические судебные процессы в отношении высшего партийного и военного руководства СССР, ставшие в период демократизации наиболее ярким доказательством «преступности сталинского режима», сегодня рассматриваются уже с несколько иных позиций. Постепенно восприятие участников указанных процессов смещается, представления о «невинных жертвах сталинских репрессий» подвергаются объективистскому анализу. Наибольший интерес для нас представляет эволюция взглядов на репрессии в отношении высшего командного состава Красной Армии. Это объясняется доминированием обвинений ряда известных советских генералов и маршалов не просто в идейных заблуждениях, связях с внутрипартийной оппозицией, но именно в участии в военном заговоре.

Здесь можно выделить два наиболее авторитетных подхода. Представители первого категорически отвергают фактические и идеологические моменты инкриминируемых подсудимым действий. Указывается на очевидно абсурдные, логически несостоятельные пункты обвинений, применение к подсудимым внесудебных мер воздействия. «Террор привел к дезорганизации партийной системы управления страной. НКВД господствовал над партийно-государственной структурой. Из арестованных партийных и военных деятелей выбивались показания, которые можно было огласить на новом процессе», — пишет современный российский исследователь^{707}. В то же время объектом исследования становится реконструкция объективной многофакторной картины весьма непростого состояния страны, свободной от любых идеологических рамок.

В ходе анализа выявляются предпосылки и последствия как экономико-социальных изменений, происходивших в СССР, так и противостояния между определёнными политическими группировками внутри советского руководства и армии, сложное взаимодействие которых во многом и объясняет размах и направленность репрессий. К примеру, получившая широкое распространение кампания по борьбе с «вредителями» находит своё объяснение в ряде моментов. К ним относятся и чрезмерные темпы индустриализации, гонка за показателями, когда страдает в первую очередь качество изготовляемой продукции. Не следует забывать и о последствиях коллективизации, когда городское население стремительно пополняется непрофессиональной рабочей силой, в основном направляемой в промышленную сферу. Это приводит к быстрому износу или порче оборудования, росту числа производственных аварий и т. д. Видный советский дипломат А. Бармин приводит пример, когда производство шарикоподшипников в масштабах всей страны оказалось под угрозой из-за несоблюдения технологии: пыль от цементных полов в цехах стала причиной порчи дорогих станков. «Кругом шла героическая борьба за качество продукции. Большая часть продукции шла в брак как не отвечающая стандартам. На заводе непрерывно проводились расследования, искали саботажников»^{708}. Таким образом, помимо «злой воли» партийного руководства в развязывании кампании по борьбе с вредительством, налицо и объективные её причины.

Касаясь непосредственно проблемы «военного заговора», исследователи особо подчёркивают неоднородность военной элиты Красной Армии, разнонаправленность её интересов в преддверии неизбежной войны. Радикальное развитие технической составляющей будущего конфликта требовало как модернизации армии, так и новых представителей высшего командного состава, свободных от стереотипов, выработанных в ходе гражданской войны. Освобождение от таких стереотипов не могло не сопровождаться ещё большим размежеванием внутри военной элиты. Поэтому, хотя и в достаточно осторожных формулировках, но всё же признаётся наличие той или иной формы военного заговора, сложившегося к середине 30-х годов. «Возникновение “генеральских группировок”, в которых неофициально, скрыто от политического и военного руководства СССР обсуждались проекты нового этапа модернизации оборонной системы, обуславливая его настоятельной необходимостью смены высшего военного руководства и фактического включения “генералов” в высшее властное звено, вполне, особенно в ментально-политическом контексте тех лет, можно квалифицировать как “военный заговор”»^{709}. Таким образом, происходит реабилитация самой идеи «заговора», с последующим снятием негативной коннотации. Это приводит к возникновению второго подхода к обозначенной теме. Его представители, следуя в основном логике обвинительных заключений 30-х годов, в то же время используют материалы, приведённые исследователями первого направления. Участие того или иного лица в заговоре подкрепляется, как правило, не только аргументацией, следующей из современного прочтения проблемы (введение ранее неизвестных архивных данных, использование иностранных источников), но и актуализацией, своего рода «реанимацией» материалов самих политических процессов, которые тем самым признаются достоверными. Так, предваряя публикацию протоколов допросов комдива Д. А. Шмидта, авторы работы «Двойной заговор. Тайны сталинских репрессий» отмечают следующее: «Перед вами — подлинные протоколы из реального следственного дела одного из фигурантов “заговора военных”. Так это выглядело на самом деле — это бесконечные допросы, очные ставки, постоянно меняющиеся доказательства… При этом говорить о “недозволенных” методах особо не приходится — поскольку нет доказательств того, что в это время они в органах применялись»^{710}. И уже в качестве окончательного вердикта в отношении всего «процесса военных» говорится: «У нас нет никаких причин сомневаться в материалах следствия — по крайней мере в основных материалах»^{711}. Сторонники этого подхода используют факт массовых репрессий, которые затрагивали людей, явно непричастных к «военному заговору», в качестве дополнительного аргумента в пользу существования разветвлённого заговора: «Противники Сталина намеренно фабриковали массу фальшивых дел, старались выиграть время, затормозить следствие, увести из-под удара своих и подставить “чужих”, создать путём чудовищной лавины массовых арестов обстановку дикого страха и паники в стране, чтобы их влиятельные сторонники, находившиеся на свободе, могли ею воспользоваться для военного переворота»^{712}. Если учесть, что в качестве обоснования наличия заговора используются положения, выдвинутые первой группой исследователей, то позиция «чистых» конспирологов приобретает черты научности и объективности в глазах читателей.

Возникает вопрос: насколько «теория заговора» в современном российском социокультурном пространстве соотносима с теми или иными формами псевдонаучных концепций, направлений и т. д. Обратимся к такому варианту современной конспирологии, как «новая хронология», получившая в последнее десятилетие широкую известность в российском обществе. О весомой роли «новой хронологии» свидетельствуют следующие слова С. О. Шмидта: «Таким образом, “феномен Фоменко” в плане развития общественного сознания можно признать фактурой (т. е. своеобразием техники выражения) отечественного менталитета. Причём, именно постсоветского периода и показательной для определённой социокультурной среды»^{713}. Среди своих предшественников сторонники данного направления называют множество имён, как практически неизвестных широкому кругу читателей, так и достаточно весомых. Это и иезуитский археолог XVIII в. Гардуин, и немецкий филолог начала прошлого века Балдауф, и английский историк Джонсон. Безусловным украшением, придающим блеск респектабельности всему генеалогическому древу «новой хронологии», следует всё же считать И. Ньютона^{714}. Но генетически «новая хронология» восходит к работам видного народовольца Н. А. Морозова, просидевшего в одиночной камере Петербургской крепости и Шлиссельбурге 25 лет. За время заключения Морозовым создаётся концепция, пересматривающая основные события древней и средневековой истории и заметно сжимающая все хронологические рамки.

Суть концепции состояла в том, что история древности и средневековья была создана, «сфальсифицирована» в XII-XIV веках. В реальности же на каждую эпоху «доисторической культуры» Морозовым отводится примерно по веку. Поэтому I век н. э. есть в действительности «каменный век», II н. э. — «бронзовый век», III век — «железный», являющийся одновременно началом латино-эллино-сирийско-египетской империи.

Опубликованные после выхода из заключения работы «Откровения в грозе и буре» (1907), «Пророки» (1914) не стали сенсацией, вызвав лишь умеренно оживлённую дискуссию среди профессиональных астрономов и математиков. Столь же малозаметным событием, но уже в первое десятилетие советской власти, явился выход многотомной работы «Христос» (тт. I-VII, 1924—1932 гг.). Сама личность Морозова, легендарного народовольца, в известной мере объясняла и извиняла в глазах современников определённую эпатажность его концепции. С одной стороны, признавалось значение борьбы с традиционной историографией. Психологически теория Морозова была «созвучна» умонастроениям новой эпохи, когда вся предшествующая история трактовалась как «прелюдия», этап протоистории, не имеющий высокой ценности. С другой стороны, явный экстремизм морозовского подхода объясняли теми же двадцатью пятью годами одиночного заключения, что служило ещё одним свидетельством кровавости самодержавного режима.

«Второе рождение» «новой хронологии» происходит на рубеже 70-80-х гг. прошлого века. Тогда группа авторитетных математиков во главе с А. Т. Фоменко и М. М. Постниковым, опираясь на метод статистического анализа, попыталась реанимировать концепцию Морозова, существенно раздвинув её границы, проведя ревизию истории человечества уже с III тыс. до н. э. Помимо собственно математических методов, исследователи активно использовали данные философии, филологии, геологии, археологии, архитектуры, эпиграфики, нумизматики, палеографии. Авторам удалось опубликовать ряд статей, в которых они формулировали свою теорию^{715}. Главными доказательствами верности «новой хронологии» выступают следующие положения. Основа метода — это данные астрономии, служащие для объективной датировки того или иного исторического события. Объективная астрономическая историческая идентификация состоит в том, что из того или иного древнего текста извлекаются упоминания о затмениях Луны и Солнца. Затем «на основе астрономических таблиц чисто механически выписываются даты всех затмений с этими характеристиками», что позволяет выделить «астрономический субстрат проблемы и препятствует прикрытию авторитетом астрономии шатких построений историков»^{716}.

Для нас интересно, как в то время объясняли причины столь существенного хронологического сдвига сами творцы теории. Насколько в «новой хронологии» присутствовали, пусть и в имманентном виде, конспирологические подтексты? Авторы «новой хронологии» определяют причины хронологического казуса объективными факторами. Прежде всего, указывается на источниковедческий фактор. Подавляющее большинство исторических сведений о древних эпохах дошло до нас в передаче или, по крайней мере, в интерпретации средневековых хронистов, бывших монахами. Это в свою очередь приводит к ряду следствий. Монашество средневековой Европы отличалось тотальной безграмотностью, незнанием классической латыни, игнорировались или «перетолковывались» сочинения атеистически настроенных авторов. По мнению основателей «новой хронологии», античная история оказалась недоступной адекватному пониманию, что, к сожалению, стало традицией и для нашего времени. Из сказанного становится ясно, что «новая хронология» в те годы представляла собой не конспирологический дискурс, а один из вариантов лженауки, со всеми сопутствующими признаками. Это в первую очередь касается стремления опровергнуть устоявшиеся «догмы», пренебрежение к тем фактам, которые противоречат, «не стыкуются» с авторской моделью и т. д.

Советская официальная историческая наука, кроме упрёков собственно научного плана, инкриминировала сторонникам «новой хронологии» отсутствие классового подхода в понимании истории: «М. М. Постников, рассуждая об исключительности античного общества, абсолютно игнорирует его экономику, социальные отношения, классовую борьбу, без чего невозможно понимание процессов, проходивших в недрах этого общества. Он, видимо, незнаком с работами советских историков, много сделавших для исследования рабовладельческих отношений в античном мире, археологов, открытия которых способствуют пониманию производственных отношений того времени»^{717}.

Третье и последнее на сегодняшний момент возрождение «новой хронологии» происходит уже в реалиях современной России. Книги Фоменко и его последователей издаются крупными для наших дней тиражами, общая библиография содержит несколько десятков названий. Из явления околонаучного андеграунда «новая хронология» переходит в разряд феноменов уже массового сознания. Почитателями и пропагандистами её стали такие несхожие личности, как Г. Каспаров и А. Бушков, публично выступающие в защиту «подлинной истории». Но самая интересная трансформация связана с действительно «новым» объяснением причин хронологического смещения.

Обратимся к явно конспирологической интерпретации отечественной истории с позиций «новой хронологии». Её основные события, даты, представители становятся объектами грандиозного заговора. Первым смелым шагом становится отрицание периода татаро-монгольского ига. Авторы заявляют, что «Орда была не иностранным образованием, захватившим Русь извне, а просто восточно-русским регулярным войском, входившим неотъемлемой составной частью в древнерусское государство»^{718}. Столицей Орды объявляется кубанская станица Ханская, Батый оборачивается Батькой, что естественно упраздняет Куликовскую битву и т. д. Заложив краеугольный камень своей концепции, авторы уже тотально пересматривают, деконструируют традиционную, «романовскую», как они её называют, версию истории России. Согласно их версии, романовская династия осознанно фальсифицирует исторические данные, уничтожая, переписывая или подделывая документы: «Придя к власти, Романовы постарались максимально “заштукатурить” древнюю русскую историю. Поэтому историки эпохи Романовых (имея на то явные или неявные указания) старались “глубоко не копать” — это было опасно»^{719}. Все древнерусские летописи, начиная с «Повести временных лет», являясь, как мы уже отметили, продуктом фальсификации, создавая заведомо ложный исторический образ, преследуют единственную цель — доказать легитимность притязаний романовской династии на престол. Подлинная же история есть борьба, гражданская война между Московским царством и Ордой, в которую входила южная Русь и средняя Волга. Ордынская династия, представленная князьями Черкесскими, в жестокой братоубийственной войне, включающей в себя восстание Разина, терпит поражение, обрекая себя тем самым на историческое небытие.

Уже на данном этапе можно сделать вывод, что «новая хронология» из лженауки превращается в научно закамуфлированный идеологический продукт. Совершенно нетрудно заметить, что все частные открытия «новой хронологии» (трансформация Батыя в Батьку и пр.), «исправления» генеалогий княжеских и царских династий базируются на идеологическом посыле евразийства. Напомним, что рождение евразийства является интеллектуальной реакцией на революционные и послереволюционные катаклизмы в российском обществе. Представители данного течения, осознавая полную бесперспективность белого движения, попытались найти объективные причины победы большевизма, которые бы давали возможность сохранения, а самое главное — развития исторической России.

Как известно, евразийцы в своём поиске приходят к бинарной схеме «Россия — Европа», противопоставляя эти два мира. Так, Н. Трубецкой, используя понятийный аппарат Данилевского, декларирует неизбежность противостояния романо-германскому (европейскому) миру в достаточно воинственном духе: «Европеизация является безусловным злом для всякого неромано-германского народа. <…> С этим злом можно, а следовательно, нужно бороться всеми силами»^{720}. Тот факт, что евразийцы активно используют положения тех или иных естественных наук для обоснования своей концепции, отнюдь не делает их выкладки научными, ибо в них господствует прежде всего идеологическая установка, под которую авторы «подбирают» те или иные эмпирические данные. Здесь необходимо заметить, что и «новая хронология» всячески подчёркивает научность своих построений, оперируя научной терминологией, различного рода схемами, диаграммами, обильно оснащая свои тексты справками, ссылками и т. д.

Необходимо и правомочно также обоснование параллели между социокультурными и политическими реалиями эпохи рождения евразийства и временем ренессанса «теории заговора» в России. И двадцатые, и девяностые годы XX столетия объединяет кризис идеологии, последствия которого традиционно тяжело переживаются российским обществом. Но если кризис двадцатых годов был в какой-то степени, пусть и не полностью, преодолен, то современная тревожная ситуация не только далека от разрешения, но и проявляет тенденцию к дальнейшему усугублению. Поэтому трансформация «новой хронологии» в одну из разновидностей «теории заговора» представляется закономерной и неизбежной.

В ответ на критические отзывы в адрес «новой хронологии» со стороны академических кругов — выходит сборник статей с говорящим названием «Заговор против русской истории (факты, загадки, версии)», авторы которого открыто декларируют следующие положения: «Мы не претендуем на то, чтобы наши заметки расценивались как научный труд. Поэтому вы не обнаружите здесь строгих научных формулировок, ссылок на конкретные страницы цитируемых книг и так далее. Наша цель скромнее: рассказать читателям о том, как, когда и кем мог быть организован заговор против русской истории. Заговор, ставивший своей целью принизить великое прошлое нашего Отечества, извратить роль наших предков в мировой истории»^{721}. Концептуальное ядро сборника практически полностью отражает тезис Носовского и Фоменко о фальсифицировании отечественной истории династией Романовых. Действительно, не утруждая себя обращением к научным источникам, авторы на основе «новой хронологии» создают один из вариантов «теории заговора». Если у Фоменко и Носовского Романовы лишь используют хронологические смещения для утверждения своего господства в России, то авторы книги делают упор на изначально конспирологическом характере самой династии российских царей. Объяснение этому находится в нерусском происхождении рода Романовых, основатель которого Андрей Иванович Кобыла являлся выходцем из Пруссии. Из данного посыла следует неизбежный вывод: «Не случайно поэтому, что волею судьбы оказавшись сначала около, а затем и на российском троне, первые Романовы стали активными проводниками пронемецкой, прозападной политики»^{722}.

Размах фальсификаций в русской истории можно оценить лишь по одному из многих приведённых примеров. Авторы обращают внимание на реконструкцию Успенского и Архангельского соборов во времена правления Алексея Михайловича, в ходе которой оказались утраченными фрески, выполненные Дионисием в 1513-1515 гг. Причиной сего выступает содержание фресок, о котором мы узнаём из частично сохранившихся росписей Благовещенского собора. На этих фрагментах присутствует изображение родословного древа Христа, включающего: Дмитрия Донского, Василия Дмитриевича, Ивана Ш, Василия III, Платона, Плутарха, Аристотеля, Вергилия, Зенона, Фукидида.

Интересным примером конспирологической трактовки «новой хронологии» служит работа И. В. Давиденко «Ложные маяки истории», в которой предлагается глобальный пересмотр уже мировой истории. Ревизия истории проводится с позиции анализа эволюции технических средств, которая является полноценным зримым и объективным источником знаний о прошлом, в отличие от традиционных письменных источников. «Бумага оказывается ненадёжным носителем исторической информации. А на какой бумаге, какого времени изготовления написано было “Слово о полку Игореве”? Эти бумаги уж явно хранились не в шкатулке из нержавеющей стали»^{723}. Среди многочисленных доводов в пользу «новой хронологии» особо выделяется тезис о невозможности использования железа и других металлов на ранних стадиях развития человечества. «Железным инструментам не более 600 лет. Для их изготовления необходимо полосовое железо, которое кузнец или слесарь-инструментальщик нагревает в горне, куёт, обрубает, пробивает, насекает, склёпывает, затачивает, если нужно — закаливает»^{724}. Подобные, со вкусом перечисленные операции немыслимы вне рамок высокоразвитой цивилизации, обладающей комплексными практическими и теоретическими знаниями. Таким образом, «век железа» смещается к эпохе средневековья, когда и был изобретён полноценный горн, автоматически корректируя мировую хронологическую шкалу.

Проблема возникает при обращении к данным археологии, демонстрирующим несколько иные результаты. Чем можно объяснить наличие большого числа металлических орудий, найденных на обширной территории учёными разными эпох и народов? Автор отказывается признавать это результатом добровольного заблуждения, ссылаясь на самоочевидность и доступность его построений широкому кругу как профессионалов, так и просто образованных людей. История теперь рассматривается как процесс перманентной целенаправленной фальсификации. С подобных позиций исторические события приобретают особое «конспирологическое» измерение. Так, египетская экспедиция Наполеона 1798-1799 годов имела под собой иную, отличную от общеизвестной, подоплёку. «Пятнадцать месяцев для энергичного генерала в Египте — срок немалый, территория под контролем французов не так уж велика, развлечений особых нет. Тем более что 175 учёных для чего-то прикомандированы к экспедиции. Не для забавы привезены десятки ящиков самых современных инструментов»^{725}. И так, с помощью 175 учёных, возникла гробница Тутанхамона, наполненная артефактами, не имеющими никакого отношения к древнеегипетской цивилизации.

Как известно, при Российской Академии Наук работает комиссия по борьбе с лженаукой, инициирование создания подобной структуры не в последнюю очередь объясняется широкой популярностью работ Фоменко, Носовского и их сторонников. Но в силу обрисованных нами причин социального, политического, культурного порядка — «новая хронология» перерастает узкие рамки лженауки, становясь частью общественного сознания, в борьбе с которым комиссия, даже созданная РАН, вряд ли добьется эффективных результатов.

Наряду с «новой хронологией», в последнее время получают распространение концепции «праславянской цивилизации», удлиняющие историю славянского этноса на несколько тысячелетий. Славяне (русы) объявляются самым древним народом Земли. Как и пропагандисты «новой хронологии», сторонники «праславянской цивилизации» в своих построениях опираются на систему рациональных доводов. Например, Г. С. Гриневич в работе «Праславянская письменность: результаты дешифровки» подтверждает тезис о древности славянского этноса ссылкой на данные лингвистического анализа.

Результатом анализа становится утверждение, что праславянский язык является первым письменным языком человечества. Его следы отыскиваются в самых известных древних письменных источниках: от Фестского диска, критских текстов до этрусских, протоиндийских памятников. Профессиональные историки, критикуя подобные открытия, указывают на ненаучный характер построений, их заданность, приводящую к подтасовкам и передёргиваниям. «Придумывание “праславянских” переводов требует коверкания смысла, и в результате вместо ясно читаемых на этрусском зеркале имён изображённых на нём мифологических персонажей Атланта и Мелеагра возникает надуманная абракадабра: “Теперь, надежда вчерашняя. Давит воздухом всё немилосерднее. Аура приносит себя в жертву”»^{726}.

Действительно, если рассматривать методику исследования фактических данных, то невозможно не заметить, что исходным пунктом рассуждений становится формулирование некоторого установочного положения, не подкрепляемого эмпирическими данными, резко контрастирующего с точкой зрения официальной науки. Но в дальнейшем цепь рассуждений приобретает логически безупречный вид, внешне соответствуя всем канонам научных текстов. Продемонстрируем это на примере работы А. А. Абрашкина «Предки русских в древнем мире», логическая структура которой отражает особенности подобного рода сочинений.

Автор, в частности, пытается выявить генезис такого известного мифологического персонажа, как Баба-яга. Согласно взгляду А. А. Абрашкина, научный анализ должен строиться на «выделении схожих черт в образах богинь и доказательстве этимологической близости их имён»^{727}. Слово «яга» объявляется соотносимым с понятиями «шума», «гама», метко подмечается, что звукоподражание «га» ассоциируется с гусиным криком, смехом «ха-ха-ха» мы поминаем Великую Богиню Бабу-ягу. Наконец, призывное междометие «гей», безусловно, приводит нас к имени древнегреческой богини Геи. Уже из последнего следует тот факт, что весь пантеон древнегреческих богов обязан своим существованием ариям, родиной которых объявляется Русская равнина, являющаяся в V-VI тыс. до н. э. очагом возникновения трипольской археологической культуры. Подобные заявления сопровождаются сведениями и ссылками, истинность которых не вызывает ни малейшего сомнения: «Вавилон — город на Евфрате, был столицей Древнего и Нового Вавилонского царств»^{728} и т. д.

На первый взгляд, концептуальное ядро «теории» «праславянской цивилизации» является паранаучным и напрямую не соотносится с «теорией заговора». Но отсутствие конспирологического аспекта в содержании теории компенсируется конспирологической формой бытования самой теории «праславянской цивилизации». Ярким подтверждением тому служит развернувшаяся дискуссия вокруг «Велесовой книги», которая была объявлена уникальным памятником истории русичей одними и фальшивкой другими. Конспирологический характер носит уже само обнаружение её в 20-е гг. XX века. Эмигрантский историк-любитель Ю. П. Миролюбов, живший в Бельгии, знакомится с Ф. А. Изенбеком, бывшим полковником Белой армии. В студии Изенбека, занимавшегося художественным творчеством, Миролюбову демонстрируют доски, покрытые загадочными письменами. По словам полковника, доски попали ему в руки во время гражданской войны в России, были случайно найдены в разорённом дворянском имении князей Задонских в Великом Бурлуке Харьковской губернии. Более пятнадцати лет уходит у Миролюбова на переписывание и дешифровку текста, так как Изенбек запретил выносить доски за пределы студии. После смерти Изенбека в 1941 г. следы таинственных дощечек теряются. Публикуются фрагменты «Велесовой книги» только в 1957 г. в выходящем в Сан-Франциско ротапринтном журнале «Жар-птица». Полностью текст издаётся уже после смерти Миролюбова, другим непрофессиональным историком С. Лесным (Парамоновым) в 1966 г. Таким образом, по-своему справедливы слова А. И. Асова, ведущего российского велесоведа: «История спасения “Книги Белеса” необычна, и многое в ней приходится объяснять редким и счастливым стечением обстоятельств»^{729}.

Современный исследователь И. Н. Данилевский выдвигает весьма остроумную версию происхождения истории открытия «Велесовой книги». Он обращает внимание на схожий сюжет в повести Д. Лондона «Сердца трёх», когда главным героям старый индеец передаёт «клубок бечёвок, завязанных в узлы», оказавшийся узелковым письмом древних майя. Указывая на очевидные совпадения, Данилевский делает вывод: «Судя по всему, это не случайно. Ю. П. Миролюбов просто хорошо знал творчество Джека Лондона. И когда фантазия ему отказала, использовал готовые образы»^{730}. Предположение Данилевского, при всей его оригинальности, не представляется нам абсолютно верным. Указанный эпизод из повести Д. Лондона является типическим для приключенческой литературы. Сошлемся хотя бы на романы Р. Хаггарда, Л. Буссенара, Л. Жаколио. Кроме того, предложенное объяснение предполагает наличие некоторого элемента литературной игры, свойственной ушедшей эпохе Серебряного века и наступающему веку постмодернизма. Но, как нам известно, Миролюбов, несмотря на то, что был непрофессиональным историком, крайне серьёзно относился к своим разысканиям. Показательно, что интерес к русской праистории у Миролюбова был обусловлен его поэтическими опытами. По просьбе брата Николая, погибшего в годы гражданской войны, Миролюбов собирал материалы для исторической поэмы «Песнь о Святославе Хоробре, князе Киевском», которая представляла собой поэтическую метафору с достаточно прозрачными иносказательными образами. Поэтому если он и сознательно совершает подлог, создав «Велесову книгу», то опирается на иной образец, а не на тривиальные ходы развлекательной литературы.

На наш взгляд, более адекватным вариантом идентификации истории происхождения «Велесовой книги» служит конспирологическая модель, наиболее ярко проявившаяся на отечественной социокультурной почве. Мы имеем в виду, прежде всего, историю появления одного из знаковых текстов «теории заговора» — «Протоколов сионских мудрецов». Следует заметить, что существует несколько основных версий происхождения «Протоколов», изложенных, с теми или иными отклонениями, как отечественными, так и зарубежными конспирологическими авторами. Следует подчеркнуть, что в нашем анализе мы обращаемся не к научным источникам, посвященным возникновению «Протоколов сионских мудрецов», а именно к представлениям об этом в отечественной конспирологической мысли.

Итак, в первую очередь нас интересует история знакомства широкой публики с текстами «Протоколов». Согласно большинству версий, «Протоколы», получившие известность после публикации их С. Нилусом в приложении к своей работе «Великое в малом» в 1905 г., имели хождение и до этого момента в рукописных и гектографических вариантах. «Первый публикатор Сионских протоколов- Ф. П. Степанов в 1895-1897 годах не сделал никакого предисловия к изданию и только спустя 30 лет оставил письменное свидетельство, что получил их от чернского уездного предводителя дворянства А. Н. Сухотина. Последний же взял их у одной знакомой дамы (фамилию он не назвал), проживавшей в Париже, которая в свою очередь нашла их у своего приятеля, кажется, из евреев, тайно перевела и привезла в Россию»^{731}. Уже здесь явственна параллель: оба источника до своего официального обнародования были знакомы узкому кругу избранных[34], что придаёт работам некоторую таинственность и указывает на необычные источники их возникновения.

Если говорить о текстологической проблеме, обратим внимание на наличие такого момента, как описание репродукции текста. Как говорилось выше, Миролюбов особо подчёркивал тот факт, что «Велесова книга» копировалась им в течение пятнадцати лет. В истории появления «Протоколов» присутствует аналогичная деталь. «В Югославии, в Бана-Лука, знакомая графа И. С. Ланского Маньковская сообщила ему, что её кузина Лотина рассказывала ей в Футоге (Югославия), <…> что в 1896-м (или 1897-м) она видела в имении Алексея Николаевича Сухотина “Медведки” Тульской губ., как сестра Сухотина, Варвара Николаевна, в беседке в саду переписывала рукопись Сионских протоколов, написанную зелёными чернилами»^{732}.

В дальнейшем следы рукописи теряются на долгое время, и всплывает она уже в советское время в связи с бернским процессом середины 30-х годов. В 1933 году еврейская община Берна подаёт в суд на швейцарских распространителей «Протоколов», обвиняя их в торговле «непристойной литературой». Целью иска было не просто доказательство «непристойности» текста, но и куда более масштабная задача — признание «Протоколов» фальшивыми, продуктом «царской охранки». В качестве организатора «написания» исходного текста был назван П. И. Рачковский — руководитель заграничной агентуры Департамента полиции. Эксперты со стороны истцов сделали запрос в Ленинскую публичную библиотеку, откуда пришло подтверждение о наличии в отделе редких изданий рукописи под названием «Древние и современные протоколы собрания сионских мудрецов». Подтверждением тому служили пересланные пять фотокопий титульного листа рукописи и первых страниц. Через Австрийскую национальную библиотеку с аналогичной просьбой — предоставить фотокопию рукописи — обратился Ионак фон Фрейенвальд — эксперт стороны ответчиков. «В письме от 16 марта 1937 года Библиотека им. Ленина сообщила национальной библиотеке, что названное издание в её фондах отсутствует и в связи с этим никакая иная информация по этому вопросу не может быть представлена»^{733}. Эта деталь дала возможность впоследствии адвокату ответчиков Руфу поставить под сомнение подлинность предоставленных стороной обвинения документов.

Таким образом, мы можем зафиксировать ещё одну параллель в бытовании двух текстов. Как в случае с «Велесовой книгой», так и при обращении к «Протоколам сионских мудрецов» — утраченными оказываются источники текста. Так, от «Велесовой книги» сохранился лишь «фотостат» одной из дощечек, присланный С. Лесным в 1960 г. в Советский славянский комитет АН СССР. Исследование «фотостата» оказалось затруднено тем, что сфотографирована была не сама дощечка, а её рисунок. Таким образом, учёные столкнулись с отсутствием даже аутентичной копии материала. В отношении «Протоколов» наблюдается схожая ситуация. Недоступным оказывается первое гектографическое издание, анализ которого, безусловно, прояснил бы происхождение самой рукописи. Причём в обоих случаях находятся объяснения, вполне укладывающиеся в конспирологическую схему. «Версию Степанова, в частности, подтверждает существование гектографированного издания 1895 года, хранившегося ещё в начале 30-х годов в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина. В 60-х годах при проверке фондов библиотеки этого экземпляра не оказалось, он таинственно исчез»^{734}. Закономерным представляется, что факт отсутствия первоначального варианта текста для конспирологического сознания служит доказательством его истинности. Даже исследователи, критически настроенные по отношению к «теории заговора», вынуждены признать объективную корреляцию между историей текста и его конспирологической интерпретацией. М. Хагермейстер в следующих словах подводит итог всем попыткам отыскать первоначальный вариант «Протоколов», а следовательно, и определить их автора: «Мы можем быть уверены лишь в том, что это издание существовало, по крайней мере, до процесса в Берне, и что оно не является мистификацией. Но главный вопрос — кем, когда и с какой целью был создан этот текст — остаётся открытым»^{735}.

Наконец, важны полемические приёмы сторонников подлинности документов. Даже самые неблагоприятные, но научно обоснованные мнения экспертов по поводу подлинности «Велесовой книги» или «Протоколов», с их точки зрения, свидетельствуют о противоположном, становясь положительными доказательствами. Так, после получения материалов С. Лесного была проведена тщательная палеографическая экспертиза. Мнение одного из авторитетнейших специалистов в данной области — Л. П. Жуковской было однозначным: «Велесова книга» является не древнейшим письменным памятником, но фальсификацией, хотя и интересно выполненной^{736}. В частности, отмечалось, что начертание письменных знаков отдалённо напоминает систему письма деванагари, используемую в санскритских текстах. Но, несмотря на эту оговорку, вывод о фальсификации, опиравшийся на языковедческий анализ, показавший, что в тексте сочетались славянские языки различных эпох, был удручающе однозначен.

Сторонники «праславянской цивилизации» уже в наши дни трактуют указанные отдельные положения работы Жуковской как доказательства подлинности древнего памятника, делая акцент на невозможности в условиях коммунистической цензуры существования внеидеологической гуманитарной науки. «Но даже и в этих обстоятельствах Л. П. Жуковская дала понять тем, кто разбирается в вопросе, что на самом-то деле она определила подлинность дощечки и даже привела строгое палеографическое доказательство этому»^{737}. Таким образом, рациональные доводы оппонентов не игнорируются, но переосмысливаются в рациональном же ключе.

Схожая ситуация наблюдается и в ходе полемики по поводу подлинности «Протоколов». Следует оговориться, что либерально настроенная часть российского общества отрицала подлинность «Протоколов» с самого момента их публикации. Но отрицание это носило в основном эмоциональный характер, не подкреплённый объективным научным анализом. Ситуация коренным образом изменилась в 20-е годы XX века, когда с эмигрантской волной текст «Протоколов» попадает на Запад. Именно в те годы возникает критическая версия рождения «Протоколов», дошедшая с небольшими изменениями до наших дней. Она основывается на сопоставлении текстов «Протоколов» с «Диалогом в аду между Монтескье и Макиавелли», принадлежащим перу М. Жоли. М. Жоли — второстепенный политический деятель и литератор республиканского толка во Франции 60-70-х годов, издаёт «Диалог» в 1864 г. в Бельгии. Текст «Диалога» представляет собой образец незамысловатой сатиры на «деспотический режим» Наполеона III. На основе выявленной текстологической и семантической близости двух текстов делается вывод о вторичности «Протоколов». Вот как об этом говорит известный западный исследователь Н. Кон: «Более 160 отрывков в «Протоколах» — две пятые всего текста — откровенно взяты из книги Жоли; в девяти главах заимствования достигают более половины текста, в некоторых до трёх четвертей, а в одной (протокол VII) — почти целиком весь текст»^{738}.

Как это ни парадоксально, сторонники подлинности «Протоколов» не отрицают того, что между двумя указанными текстами существует прямая связь, но трактуют это с несколько иных позиций. Для них семантическая близость текстов указывает лишь на общий источник их происхождения: «Обвинение в плагиате подрывало доверие к этому серьёзному документу и давало основания относиться к нему как к чему-то не заслуживающему внимания. А о том, что “Диалог” был таким же продуктом иудейско-талмудической мысли, как и Сионские протоколы, еврейские вожди, конечно, молчали»^{739}. Итак, на основании проведённого анализа мы можем зафиксировать следующие результаты. «Теория заговора» и современные российские паранаучные проекты имеют не просто случайным образом данные структурные и содержательные параллели, но представляют собой явления, относящиеся к единому концептуальному ядру. Содержательная же широта его выражения свидетельствует об актуальности и востребованности «теории заговора» — не только применительно к социально-политическим процессам, но и к иным сферам жизни общества. Адаптация «теорией заговора» тех или иных концептуальных построений изначально неконспирологического характера свидетельствует о том, что в современных условиях именно придание конспирологического статуса обеспечивает социальную востребованность, интерес со стороны широкой аудитории.

Эмпирическим подтверждением тому служит востребованность паранаучных проектов в конспирологии и с содержательных позиций. Отдельные положения паранаучных концепций становятся органическими частями конспирологических работ. Обозначенный процесс берёт своё начало ещё в советскую эпоху. Так, обратимся к уже упомянутой выше работе В. Н. Емельянова «Десионизация». Конструируя свой вариант отечественной истории, центральным положением которого является отрицание христианства, трактуемого как орудие «сионизма», автор обращается к «Велесовой книге». Именно «Велесова книга» становится одним из первых объектов посягательства со стороны «иудейского безродного христианства». «Нестор, вдохновляемый иудейской безродностью христианства, взял на себя “во славу Христову” миссию генерального цензора всего, что до него было создано. Вся предшествующая проклятому 988 году история Руси была пересмотрена с классовых позиций иудейских хозяев»^{740}.

Результатом анализа современной конспирологической парадигмы в России являются следующие моменты. Как уже говорилось выше, этноцентрическая модель «теории заговора» вытесняется на периферию конспирологического дискурса. Ярким примером тому служит эволюция взглядов А. Г. Дугина — представителя оккультной версии конспирологии[35]. Объявляя себя учеником и продолжателем Р. Генона, Дугин на первом этапе своего развития придерживался этноцентрической версии «теории заговора», в центре которой находился оккультно толкуемый «еврейский вопрос». Так, в упомянутой работе «Конспирология (наука о заговорах, тайных обществах и оккультной войне)» утверждалось следующее: «Генон указывал на наличие значительного числа иудеев среди активистов наиболее страшных и разрушительных тенденций в современной цивилизации. А также среди “агентов влияния” контр-инициации»^{741}. К подобным деятелям контринициации относятся достаточно разноплановые личности. Это и представители мистико-оккультных кругов: С. Л. Мазере, М. Теон, А. Алфасса. Кроме того, приводится ряд имён, известных более широкому кругу читателей: 3. Фрейд, А. Эйнштейн, А. Бергсон. Таким образом, несмотря на солидный мистико-оккультный антураж, мы имели дело с традиционной версией этноцентрической «теории заговора», генетически восходящей к конспирологической парадигме XIX столетия. Социальные процессы детерминируются, по мнению Дугина, расовым фактором, который легко «вычислить» научными способами: «Наука, изучающая группы крови и их особенности (серология), на базе статистического анализа пришла к выводу о некоторой связи группы крови с расовой спецификацией народов. В зависимости от народов, наций и континентов сильно варьируется процентное соотношение 4-х групп населения»^{742}. Наличие I и II группы крови свидетельствует о нордическом происхождении субъекта, который подаётся как «арийский тип»: «Высокий рост, белые кудри, белый цвет кожи, высокий лоб, сильный подбородок, узкий продолговатый череп (долихокефалия), высокая переносица и прямой тонкий нос, уголки глаз на одном уровне, ровные невыдающиеся скулы, длинные ноги, широкие плечи, прямая осанка»^{743}. Длинноногим кудрявым выходцам с северного континента Арктогеи противостоят носители третьей группы крови: коротконогие, круглоголовые, с выступающими надбровными дугами, чёрными курчавыми волосами и длинными руками. Нетрудно заметить, что автор воспроизводит типичный расовый антисемитский стереотип, замаскировав его указанием на Гондвану — доисторический суперконтинент, объединяющий сегодняшние Африку, Южную Америку, Австралию, Индию и Аравию. Будучи антитезой Арктогеи, жители которой постигли кристальную ясность «космоса-природы-языка-мысли» (понятие А. Дугина), Гондвана взрастила людей-животных -«бессловесных и безмозглых». Им даётся не менее пышная характеристика: «хаос-смешение-инстинкт-эмоция-произвол». Увы, сохранить чистоту арктической расы не удаётся. В дело вступают климатические и геологические факторы. Две антагонистические расы с неизбежностью сближаются. В мире воцаряется гондваническое смешение, начинается знакомая нам история человечества, в которой тем не менее продолжается незримая борьба этих двух начал. Со временем конфликт переходит в конспирологическую плоскость как «великая борьба континентов». Здесь можно вспомнить упоминавшийся сюжет о двух тайных орденах: «Квинты» и «Кварты», изобретённых Грассе д'Орсе. Если опустить запутанную и противоречивую историю их взаимоотношений и борьбы, то можно сказать, что «Кварта» — орден Солнца — и «Квинта» — орден Луны, — явно соотносятся с нордическим и гондванистическим началами.

Затем, проделав определённую эволюцию, точнее сказать, совершив очередной мировоззренческий скачок, исследователь приходит к иной, более усложнённой конспирологическои схеме, добавив в неё «евразийский элемент», но сохранив при этом расовый аспект. В. Шнирельман отмечает сохранение расового дискурса в новом «евразийском измерении» Дугина: «Если раньше, вслед за Виртом и другими расистами, Дугин доказывал вред расового смешения, то сегодня, рисуя русских продуктом смешения “белой и жёлтой рас”, он уверяет, что это усиливает великороссов, вооружая их “имперской, евразийской психологией”»^{744}. Говоря о плодотворности подобного смешения, Дугин сохраняет расовый подход в качестве постоянной константы своих противоречивых взглядов. Согласно его новому подходу, «теорию заговора» следует применять не в рамках дихотомии «еврейский этнос — нееврейский (русский) этнос». Отныне «тайная война» ведётся внутри самого еврейского этноса. Дугин отказывается от понимания данного этноса как единого социокультурного и религиозного объединения (организации, партии, ордена, лобби и т. д.), что соответствует, как было показано выше, классической конспирологической парадигме. Нам предлагается новый — персоналистический подход к данной проблеме. Выделяются два вектора развития еврейского этноса: хасидско-традиционалистическии и противостоящий ему западно-буржуазный. Что же составляет сущность их различия? Для первого характерны следующие психологические черты и их исторические следствия: «Мистицизм, религиозный фанатизм, крайний идеализм, жертвенность, глубокое презрение к материальной стороне жизни, к стяжательству и рационализму. Но кроме ортодоксально религиозной среды, тот же самый психологический тип давал, секуляризируясь, пламенных революционеров, марксистов, коммунистов, народников»^{745}.

Вслед за Я. Бромбергом, известным эмигрантским автором евразийского толка, Дугин говорит о еврейском восточничестве и еврейском западничестве. Для первого характерным оказалось желание «слиться» с «большим» (русским) народом в едином мессианском порыве. Этим самым и объясняется непропорциональное участие евреев в революционном движении. Уже здесь можно заметить «переворачивание» традиционной конспирологической схемы. Гетероэтническая активность отныне трактуется не как знак заговорщицкой деятельности, направленной на онтологический «подрыв» «большого» народа со стороны малого этноса. Напротив, участие малого народа в русских революционных партиях понимается как следствие социокультурного притяжения малого этноса к большому русскому социокультурному пространству. Еврейское же западничество имеет иные политические, религиозно-культурные источники: от маймонидского рационалистического талмудизма до просвещенческого гуманизма. Отношения между двумя течениями были и остаются неизбежно враждебными, что определяет общий вывод Дугина: «Еврейство, представляя собой этнорелигиозное единство (что, впрочем, под вопросом), все же является сущностно разделенным на два лагеря, на два “ордена “, на две “общины “, на два типа, которые в определенных критических ситуациях демонстрируют не только различие, но и фундаментальную враждебность»^{746}.

Итак, ядром заговора является отныне не межэтническое противостояние, но конфликт внутри самого этноса, являющегося в классической натуралистической конспирологической интерпретации субъектом собственно заговора. Примеры подобного противостояния следующие. Это некоторые из высказываний К. Маркса, в частности, приведённые в его статье «К еврейскому вопросу», из которых, по мысли автора, следует, что основатель научного коммунизма являлся представителем хасидско-традиционалистического направления, которому свойственны эсхатологические настроения. Антикапитализм и антибуржуазная интенция учения Маркса теперь объясняются не с классовых, как это было раньше, позиций, но как следствие определённой религиозно-культурной интерпретации. Заметим, что подобный подход трудно назвать новаторским или оригинальным. Практически об этом же писал почти сто лет тому назад С. Н. Булгаков в хрестоматийной работе «Карл Маркс как религиозный тип». Хасиды волюнтаристски сближаются с православием, сферой синтеза объявляется уже названный выше эсхатологизм, свойственный и течению внутри иудаизма, и православию. Следующим шагом становится анализ революции 1917 года в России. Если классическая расовая конспирологическая схема делала упор на «переизбыток» евреев в структурах советской власти как на весомое доказательство «еврейского заговора», то Дугин, признавая участие большого количества евреев в новой постреволюционной социальной реальности, интерпретирует этот факт несколько иначе. Согласно его посылу, этническое маркирование не должно восприниматься в качестве единственно верного подхода. Как уже отмечалось выше, синтез еврейского и русского начал приводит к окончательному размежеванию: западническое еврейство связывает свою судьбу с европейской социокультурной моделью, восточно-хасидское — с будущностью евразийского пространства. Но преодолеть изначальный расовый исток своих теоретических построений «новый евразиец» не в состоянии, несмотря на публичный отказ от расового детерминизма. Достаточно отчётливо этот феномен фиксирует российский исследователь: «“Иудейский фактор” продолжает тревожить его воображение, и, забыв о разделении евреев на два оппозиционных лагеря, он отождествляет лидера атлантистов, США, с древним Израилем, а американское общество с еврейским, и евреи снова целиком оказываются антиподом Евразии. Иными словами, Дугин находится в плену того “архетипа”, который сам же когда-то и создал»^{747}.

Среди множества современных российских конспирологических концепций наиболее социально ориентированной является схема, предложенная Д. Е. Галковским. Достаточно известный философ -автор культового «Бесконечного тупика», он в последние годы уделяет пристальное внимание «теории заговора». В его газетно-журнальных и сетевых публикациях, можно сказать, на глазах читателей, рождается достаточно сложная, разветвлённая конспирологическая вселенная. Исходным посылом выступает тезис о России как криптоколонии Англии. В отличие от классических колоний империалистического «образца», криптоколония имеет принципиально иной характер. Во-первых, население криптоколонии не подозревает о своем колониальном статусе, считая свое государство независимым и свободным. Данное обстоятельство служит мощным препятствием для антиколониального освобождения или хотя бы осознания положения вещей. Во-вторых, управление криптоколонией осуществляется не прямым административным путём, но посредством лабораторно созданной «туземной элиты». Даже элита обладает лишь относительным пониманием природы своего происхождения и предназначения. Поэтому нередкими являются ситуации выхода элиты криптоколонии из-под контроля, включая даже прямой конфликт с метрополией. Следовательно, с некоторой периодичностью жизненной необходимостью становится «перепрограммирование» и «перезагрузка» колониальной элиты. Этими процессами и объясняются ключевые события российской истории последних столетий.

Обратимся к частным моментам «теории заговора» Галковского, иллюстрирующим его основной тезис — криптоколониальность российского общества. Одним из таковых является анализ старообрядчества. Исследователь особо подчёркивает социально-политический аспект раскольничества: «С точки зрения раскольников, русский царь — это антихрист, а русские, исповедующие официальное православие, — зловредные еретики. Еретики номер один, гораздо опаснее, чем католики, протестанты или даже мусульмане. То есть старообрядчество — это антирусская космополитическая секта»^{748}. Обращается внимание на неожиданный успех старообрядцев в финансовых и промышленных сферах, несмотря на косность мышления и фискальные ограничения со стороны государства. Причина тому, согласно авторской концепции, не в бережливости, трудолюбии или особой корпоративной организованности старообрядческих предпринимателей, а в факторах внешнего свойства, непосредственно указывающих на роль Англии. Важная роль отводится коммерческому агенту в России фирмы «Ди Джерси и К» Людвигу Кнопу. В 40-х годах XIX века он фактически создаёт «старообрядческое экономическое чудо»: «Открыл кредитную линию малограмотным сектантам, укомплектовал их мануфактуры самым современным оборудованием, предоставил в распоряжение английских техников и управленцев»^{749}. Естественно, что это делалось не из-за особой приязни к религиозным диссидентам или из тонких коммерческих расчётов. Целей было несколько. С одной стороны, присутствовало стремление подорвать основы зарождающейся независимой российской промышленности. Так, в 1845 году закрылась крупная «Нарвская мануфактурная компания», основанная отечественным капиталом. В целом эта часть операции была успешной: Англия получила гарантированное превосходство в финансовой и технологической областях, контролируя, посредством старообрядцев, темпы развития российской промышленности. Куда более крупной задачей было создание «пятой колонны» внутри российского общества. В отличие от «оперетточного», «таинственного» масонства, выполнявшего функцию отвлечения, «обыденные» старообрядцы обладали реальными денежными и организационными ресурсами.

В этом контексте переосмыслению подвергается роль такой известной личности в истории России, как С. Морозов. «Причуды» российского миллионера получают логическое объяснение, если исходить из предположения о его подчинённости «английскому центру». Отсюда и культурные начинания, финансируемые Морозовым: строительство МХАТа и активное участие в жизни театра: «Станиславского и Чехова перекашивало от рекомендаций Морозова, предлагавшего ставить “Дачников” Горького, пьесы Скитальца, Леонида Андреева и тому подобную “ревмакулатуру”. Было ли это личной инициативой Морозова или выполнение чьего-то поручения? Наверное, ближе к истине второе»^{750}. Таким образом, Британская империя внимательно следила не только за финансово-промышленной стороной развития своего конкурента, но создавала соответствующую культурную среду, разлагающую противника изнутри. Тотальность контроля, система многоступенчатых «подстраховок» и предопределили в конечном счете печальную судьбу не только Морозова, но и всей Российской империи. Последовавшая февральская революция свидетельствует о плодотворности практики использования старообрядцев, продемонстрировавших управляемость и «завязанность» на интересах Англии: «Старообрядец Гучков был военным министром и главой кадровой чистки русской армии. Старообрядец Авксентьев был министром внутренних дел. Да и сам февральский переворот во многом был успешным из-за отказа казаков-старообрядцев разгонять демонстрации. Связь с казаками поддерживалась через большевика Бонч-Бруевича»^{751}.

Не менее показательна концепция Галковского, касающаяся интерпретации в «теории заговора» роли евреев. По мнению автора, бессмысленно говорить о каком-либо даже потенциальном еврейском заговоре, если учитывать конкретное соотношение возможностей еврейского этноса и тех социальных систем, на которые он, якобы, покушался. Соотношение это не в пользу «сионских мудрецов». «Голая» этничность всегда проигрывает сложным социальным системам (государствам, империям), так как лишена вариативности, «запаса прочности» при решении долговременных, стратегических задач. Реальность же состоит в том, что еврейский этнос нужно понимать не как субъект «теории заговора», но в качестве его объекта. Примеры конспирологического использования евреев весьма многочисленны и не ограничены действиями лишь английской империи. Так, в России была проведена операция по «созданию хазар»: «В XIX веке аппарат Российской империи решил в утилитарных целях (“разделяй и властвуй”) выделить в быстро консолидирующемся еврействе группу крымских евреев-караимов. Тут же инициативные ренегаты из числа польско-литовских евреев записались в выдуманное сословие и стали писать фантастические документы о будто бы трёхтысячелетней истории мирового караимства»^{752}. Возникновение концепции «мирового еврейского заговора» совпадает по времени с ожесточённой борьбой европейских государств за мировую гегемонию. В ходе этой борьбы конспирологические схемы, акцентирующие внимание на «еврейском заговоре», служили средством маскировки. Возникает поразительный эффект: сама конспирология конспирологична по своему происхождению.

Галковский обращает внимание на фигуры конспирологов, разрабатывавших еврейский вектор «теории заговора»: «Кто же такой Дуглас Рид? Кадровый сотрудник Интеллидженс Сервис, мастер чёрного пиара, ведущий сотрудник лондонской “Таймс”. Специализировался на антинацистской пропаганде. После Второй мировой войны по приказу начальства сделал оборот на 180 градусов и занялся разоблачением “мирового жидомасонского заговора”. В полном соответствии с приёмами геббельсовской пропаганды»^{753}. Противодействие английским планам оказывали США, что можно увидеть по американской борьбе с «антисемитизмом», то есть пропагандистской формой «еврейской теории заговора». Возвращаясь к российским реалиям, Галковский говорит о намеренном внедрении в русское сознание именно биологической версии конспирологии. Началом послужила деятельность С. Нилуса, «разоблачившего» заговор «сионских мудрецов». Характерно, отмечает автор, что сам Нилус благополучно продолжал жить в России и после октября 1917 года, избежав вроде бы неотвратимой мести со стороны победившего еврейства, когда были приняты жесткие законы, преследующие антисемитизм. Подобная лояльность не может объясняться иначе, чем защитой подлинных инспираторов октябрьского переворота. И Рид, и Нилус выполняли задание одной и той же структуры, работая на обеспечение информационной безопасности Англии: «Сказками о мировом цыганском заговоре отвлекали внимание от реального сверхгосударства, контролирующего четверть мирового шара и одну треть мировых финансовых ресурсов»^{754}.

Но «операция прикрытия», несмотря на всю изощрённость «английских мудрецов», не смогла в полной мере выполнить все поставленные задачи, и вот почему. Во-первых, качественные изменения происходят в информационном пространстве. При стремительном увеличении объёма самой информации — возникают её альтернативные каналы передачи. В этой ситуации практически невозможно контролировать поток информации, создавать «правильные» образы действительности. То, что осуществлялось по технологиям XIX-XX столетий, бессмысленно копировать в XXI веке. Во-вторых, сама Англия испытала и испытывает мощное давление со стороны своей бывшей колонии — США. Используя «родительский опыт» в информационной войне, американцы сумели добиться разрушения колониальной системы — одного из столпов могущества Британской империи. Сделано это было во многом благодаря мощной информационной атаке, создавшей негативные образы «империализма» и «колониальной эксплуатации». В-третьих, создание государства Израиль наглядно продемонстрировало относительность тезиса о «еврейском мировом заговоре». Само существование еврейского государства невозможно без американского протектората, прагматическая природа которого не исключает и закрытие «израильского проекта». В этом отношении судьба ближневосточного образования схожа с судьбой его африканского аналога, Родезии, прекратившей своё существование по причинам скорее внешним, чем внутренним: «Не нужно обладать особыми познаниями в политологии, чтобы понять, что история независимого Израиля может прерваться так же быстро и так же трагично, как история парадоксального расистского антиколониального государства на юге Африки»^{755}. Израиль как этническое государство обладает «ахиллесовой пятой» всех этнических общностей — нацеленностью на решение тактических задач при отсутствии стратегического видения проблем. К этому добавляется высокая вероятность стать объектом международной политики со стороны высокоорганизованных обществ, для которых этнические общности служат материалом в опосредованной борьбе с иными социальными гегемонами. Итак, перед нами конспирологическая модель, наглядно демонстрирующая переход от натуралистической «теории заговора» к социально ориентированной. Если в случае Дугина наблюдается эволюционный процесс, осложнённый натуралистическим источником его развития, то во втором случае мы становимся свидетелями осознанного отказа от биологических вариантов «теории заговора», которые сами приобретают черты конспирологии.

В целом, мы можем несколько упрощённо определить основные черты современной российской «теории заговора» в её прикладном аспекте. Политический правящий класс нашего общества использует «теорию заговора» в качестве замены концепции «классовой борьбы», которая ушла вместе с Советским Союзом. Оставаясь серьёзной геополитической силой, Россия испытывает дефицит идеологических образов и символов, определяющих её внешнюю и внутреннюю политику. Восполнить этот провал и призвана «теория заговора», логика и содержание которой парадоксально соединились с ушедшими идеологемами. На Западе достаточно хорошо представляют степень влияния «конспирологического сознания» на российскую элиту. Несколько иронично об этом говорится в публикации «Вашингтон Пост», анализирующей конспирологические фобии российской власти: «У Кремля повсюду шпионы, однако им почему-то не удаётся выяснить, в чём на самом деле состоит заговор против России. Поэтому российские чиновники пребывают в тихой панике, расстроенные тем, что их “перехитрили” американцы… Русские просто не могут допустить, что их правительство с точки зрения внешней политики намного умнее нашего. Мы не блефуем: у нас нет тайного замысла. Нашим государственным аппаратом действительно управляют дети инспектора Клузо… Наше правительство вообще не думает, но, к счастью, русские думают в настолько феноменальной параноидальной манере, что перехитрили самих себя и думают теперь, что мы о чём-то думаем»^{756}.

За этой иронией скрывается серьёзнейшая проблема и российской элиты, и конспирологического сообщества. В изменившейся политической ситуации — пусть это будет даже формальный переход к демократии — «теория заговора» должна выполнять важнейшие социально-политические задачи. К ним относится, прежде всего, возможность актуализации «образа врага», что явно необходимо в рамках достижения конкретных тактических целей, как внешних, так и внутренних. Власть, действующая самостоятельно, лишена известной свободы в конструировании подобных схем и наполнении их конкретным материалом. Чем шире конспирологическое «экспертное» сообщество будет представлено в социокультурном пространстве (медийном, информационном, «аналитическом»), тем больше шансов на реализацию поставленных целей и задач. Даже определённые «экстравагантность» и «экстремизм» отдельных вариантов «теории заговора» будут в итоге «работать» на положительный результат. К сожалению, в России в настоящее время для этого нет должных кадровых ресурсов и должных теоретических наработок.