«Тигры» горят! Разгром танковой элиты Гитлера

РАЗНОГЛАСИЯ В ВЫСШЕМ НЕМЕЦКОМ КОМАНДОВАНИИ

Как и многие другие операции, «Цитадель» была детищем различных планов, директив, манипуляций и махинаций многих высокопоставленных чиновников и офицеров нацистской Германии. Но бой, ставший впоследствии величайшим танковым столкновением в истории, сильно отличался в плане командования от остальных сражений.

Только один человек был полностью ознакомлен со всеми важнейшими частями плана. Только один человек имел право отменять приказы, менять их и вообще управлять всем в его поле зрения. Этот человек был абсолютным лидером Третьего рейха — это был Адольф Гитлер. Таким образом, любая оценка Курской битвы, особенно со стороны Германии, должна учитывать личное участие (или вмешательство) этого человека. Это та ситуация, в которой быстро развиваются разногласия, точки зрения доходят до прямо противоположных, и это было как раз то, что случилось. Высшее командование Германии разделилось на два дома.

Есть старая аксиома — то, о чём ты не знаешь, тебе не вредит. Но стоило бы ввести ещё одну аксиому о том, что первая аксиома — наихудшее когда-либо сделанное утверждение и особенно это относится к военному делу.

В чём угодно столь грандиозном, как крупномасштабное сражение, неизвестные факторы играют большую роль, чем то, что, казалось бы, ясно видно непосредственным участникам.

Сражение, которое должно было разыграться в районе Курска летом 1943 года, неизбежно должно было проходить с учётом опыта, извлечённого из предыдущих боевых действий. Люди руководствуются аксиомами, и одна из них гласит, что история повторяется. Есть ещё небольшое дополнение, что история может повторяться, но не буквально.

Если рассмотреть начало немецкого наступления 1941 года и события, произошедшие в районе Курска в Центральной России в 1943 году, можно заметить повторение некоторых элементов в этих сражениях. Сэр Бэзил Лиддел Гарт (Basil Liddell Hart), один из наиболее наблюдательных историков, пишущих о Второй мировой войне, замечает на странице 174 своей книги «По ту сторону холма» («The Other Side of the Hill»), что проблема снабжения армии стала одной из самых значимых проблем во вторжении в Россию. Недостаточно, чтобы ударная армия углубилась глубоко во вражеский фронт, если эта армия не снабжается достаточно топливом, боеприпасами и запасными частями, необходимыми для поддержания её силы и мобильности. Немцы очень гордились своими танками, и небезосновательно: они вдребезги разгромили укрепления русских.

Но они входили в страну с плохими и старыми коммуникациями, с дорогами, сделанными из рук вон плохо, с дорогами, которые становились непроходимыми болотами, когда небо становилось тёмным и на землю начинал капать дождь.

Бронетехника была способна передвигаться по таким дорогам, разумеется: это же были танки, самоходные установки и так далее. Но транспорт, доставлявший припасы и бензин, был моторизованным. А это означало невозможность дальнего вторжения. Лиддел Гарт отмечает:

Ранее мы отметили, что операция «Цитадель» не просто родилась в уме Гитлера и его генералов. Она складывалась постепенно, рывками и частями, и с самого начала на её подготовке сказывались изменения планов, вызванные многочисленными факторами, которые, казалось, менялись от недели к неделе. Один из факторов, бывший полностью на стороне Германии, — время, — был растрачен по мелочам, на маленькие задержки, и это впоследствии дало преимущество русским.

Мы также видели, что в марте 1943 года русские были вынуждены уже в третий раз оставить важный город — Харьков. И даже вмешательство в последний момент блистательного Жукова не смогло предотвратить потерю. Харьков был оставлен, и это стало причиной того, что продолжение немецких операций против России начало увязать в германской нерешительности и конфликтах среди военного окружения Гитлера.

Фельдмаршал Эрих фон Манштейн руководил битвой за Харьков. Один из лучших генералов нацистской Германии, он требовал не только не ослаблять натиск на русских, но и одновременно продолжать продвигаться вперёд. Но были и другие факторы. Манштейн мог бы достичь того, чего хотел, если бы фельдмаршал Понтер фон Клюге, командовавший немецкими силами на севере, также оказал бы сильное давление на русских. Иначе русские бросили бы свои резервы против Манштейна. Без этого давления шансы Манштейна на удачное наступление сильно уменьшились бы. Но вне зависимости от этих соображений задержка была непозволительной.

В Берлине, где Генеральный штаб обдумывал, какие последствия это вызовет, большинство было против планов Манштейна. Его операции «Пантера» и «Ястреб», как думали в Берлине, без наступления Клюге на севере будут обречены на неудачу. И, что было не менее важным, на центральной части фронта наступала весенняя оттепель. Никто не хотел идти в наступление в это время — лёд, покрывавший землю, таял, и все дороги тонули в слякоти, а это могло сильно затормозить наступление.

Сразу же, как только Манштейн закончил продвижение, его войска завязли. Все значительные попытки штурмовать русские укрепления и занять территорию проваливались почти каждую ночь. Пришло время отступать.

Немцы оттянули назад с фронта все свои танковые дивизии. Затем те пехотные части, которые только было возможно снять с передовой, отступили с фронта.

В районе Харькова все вооружённые силы были собраны вокруг XLVIII танкового корпуса. Немецкие командиры сразу же начали тренировки, чтобы убедиться, что воевавшие зимой солдаты смогут воевать и в изменившихся условиях. И это было не просто бесполезной попыткой, тренировку проходили солдаты, шли крупномасштабные манёвры. Пока немцы ускоряли свою тренировочную программу, фронт уже отзывался выстрелами малых и тяжёлых орудий, хотя крупных сражений не было. Генерал-майор Ф.В. фон Меллентин, командовавший бронетехникой в зоне Харькова, должен был держать своих людей в готовности к тому, что сражение может быстро возобновиться.

Как оказалось, учебные бои стали единственными боями его войск на какое-то время.

Гитлер и его штаб были вынуждены приспособить свой план к неблагоприятным обстоятельствам. Все они соглашались, что у Германии было недостаточно сил, чтобы провести быстрое и спланированное наступление на Россию. Гитлер, чьи надежды и мечты, казалось, менялись от недели к неделе, ликовал, видя отличную возможность вторгнуться в Москву, но сейчас, в марте 1943 года, его больше заботила проблема, как дальше будет продвигаться его армия.

Для начала нужно было достичь хотя бы общего согласия между генералами по поводу положения Германии. Было нетрудно прийти к согласию по поводу того, что суровая реальность была разочаровывающей. Во-первых, Америка и Великобритания напрягали все свои силы, чтобы осуществить вторжение в Европу. Когда это вторжение планировалось, было неизвестно, неясно было, произойдёт ли оно в 1943 или 1944 году. Но оно точно должно было состояться, и это потребовало бы огромных усилий со стороны немецкой армии и авиации, чтобы отбить это наступление.

Но если на континент готовилось вторжение, как могла Германия переправить свою авиацию на восток, на русский фронт, с тем чтобы провести крупномасштабную атаку на Россию? Некоторые генералы были убеждены, что если бы эти силы были доступны, немецкая армия одержала бы колоссальную победу над Советским Союзом.

Но могла ли Германия так рисковать, ослабляя Атлантический вал? Ситуация была непростой. Япония уже выстрелила свои лучшие стрелы в тихоокеанской войне. Несмотря на то что Япония заняла большие территории, в тихоокеанской войне им постоянно приходилось сражаться с морскими и воздушными силами Соединённых Штатов, и они сильно уменьшили силы Японии. Итак, японцы были вынуждены защищаться, Соединённые Штаты наращивали свою силу на море, а Германия не могла ждать помощи от союзников.

Италия была тем еще подарком для Берлина. Вообще-то итальянское правительство было готово платить любую цену, чтобы избежать ужасной мясорубки на русском фронте. Что же до других союзников Германии или даже не союзников, но стран, посылавших солдат на русский фронт, единственное, чего они хотели, — найти выход с этого самого Восточного фронта.

Мы не будем сейчас интересоваться тем, как они разрешали ситуацию, Гитлер и верхушка ОКВ (штаб оперативного руководства вооружёнными силами Германии) и ОКХ (штаб главного командования сухопутных войск) пришли к соглашению по двум пунктам. Первый — что союзники собирались вторгнуться на континент из Англии, и второй — что в 1943 году Германия не будет в состоянии провести масштабное наступление на Восточном фронте.

Кажется, это единственное, в чём генералы согласились. В остальном же они разбились на две группы. Одна, возглавляемая фельдмаршалом Альфредом Йодлем и высшим командованием вооружёнными силами, рекомендовала ещё настойчивее, чем даже Гитлер, что необходимо перебросить с русского фронта как можно больше сил на Средиземноморье и на Атлантический вал. Русский фронт лучше всего было оставить на прежнем месте.

Высшее командование сухопутными силами сразу же предъявило множество значительных аргументов против этих действий. Действительно, штаб ОКХ мало заботился о проблемах за пределами России. Они были ответственны за Восточный фронт, и было справедливо, что им всем следовало бы сконцентрировать все свои силы на проблеме войны с русскими.

К тому же они говорили, что ситуация ухудшается. В конце января 1943 года ОКХ могла предъявить аргумент, что им не хватало 487 000 человек, чтобы выполнить свои обязательства. Они указывали на острую нехватку бронетехники; Германия вторглась в Россию летом 1941 года с превосходно экипированными танковыми дивизиями, и в их распоряжении было 3300 танков. Но в последнюю неделю января на всём русском фронте было всего 495 танков, считавшихся боеготовыми. Ещё сотни были в ремонте. Крайне необходимы были новые запасные части, и хотя они доставлялись судами, они были ничем, пока не были бы установлены на технику. Был недостаток самолётов, грузовиков и даже лошадей.

Они представили убедительный аргумент. Русские в воздухе не сравнились бы с немцами ни в плане техники, ни в плане обученности пилотов, но количество русских самолётов увеличивалось с поразительной быстротой. Также было важно, что и их качество улучшалось с не меньшей скоростью. Русские улучшали качество своей бронетехники и производили их с ошеломляющей быстротой.

Когда производство русскими новых танков в количествах, превышающих количество танков, производимых немецкой промышленностью, в разы, стало фактом, ОКХ отметила, что русским была оказана сильная помощь от Соединённых Штатов. Русские также сильно нуждались в транспорте, обладавшем высокой проходимостью. Они нуждались в десятках тысяч грузовиков, и они получали их из США, таким образом давая своей индустрии возможность сконцентрироваться на производстве танков. Это также дало Советскому Союзу возможность снабжать быстро продвигающиеся армии.

Всё это вовсе не значит, что между офицерами произошёл раскол, но штаб ОКХ был согласен уменьшить силы на русском фронте, только если будут выполнены следующие условия. Требовалось, чтобы длина фронта была сокращена, в некоторых случаях значительно, чтобы армия могла отступить на лучшие защитные позиции. В то же время многие требования Гитлера по Восточному фронту должны были быть отменены. Нужно было занять защитную позицию в надежде на то, чтобы воспользоваться при случае какой-либо слабостью русских войск.

Но Гитлер отказался. Для него продолжительная защита на русском фронте означала потерю престижа в глазах союзников, которых и без того было сложно держать в рядах. Также он настаивал на том, что если бы Германия последовала этому плану, она потеряла бы крайне важные ресурсы оставляемых районов. Престиж и экономика — основные причины, впоследствии оказавшиеся ложными, по которым он отказался сужать русский фронт.

Но не только Гитлер не мог не считаться с суровой реальностью, заключавшейся в том, что Германия больше была не способна к оперативному наступлению на Россию, это убеждение разделяло всё высшее командование. Была только одна возможность — защита. Но чтобы это сделать, было много вариантов действий, и их внимание начало концентрироваться на Курске.

Генерал Курт Цейтцлер, начальник Генерального штаба, полностью соглашался с Гитлером в том, что лучшим способом обороны длинной линии русского фронта является проведение ограниченных наступательных операций на отдельных участках. Это вывело бы советские силы из равновесия, совершенно уничтожило бы их военные силы и уменьшило бы потери немцев до минимума.

Это должно было быть ограниченное наступление в период, когда весенняя оттепель прошла бы свой наихудший период и дороги стали бы пригодны для колёсного транспорта, необходимого для поддержки продвинутых операций. Если бы армия двинулась сразу же, когда дороги были бы готовы, считал Гитлер, опять же при полной поддержке Цейтцлера, у русских просто не было бы времени, чтобы подготовить наступление. Так Гитлер мог бы достичь множества своих целей. Наступательный потенциал Красной Армии был бы ослаблен. Не было бы необходимости ослаблять силы на других фронтах. Немецкие союзники были бы сильно впечатлены ударной силой Вермахта, в то время как сейчас многие из них ставили под вопрос продолжение боевых действий на Восточном фронте.

Но эти цели, надо сказать, были гораздо меньшими, чем надежды, которые Гитлер возлагал на операцию «Цитадель». Хотя планирование «Цитадели» началось довольно робко и в первых своих приказах Гитлер демонстрировал не свойственную ему нерешительность.

13 марта 1943 года он так изложил свой стратегический план:

Именно по этой причине любой план наступления Гитлера начинал буксовать ещё в фазе подготовки. Причины были разнообразными. Собственная способность Гитлера принять твёрдое решение была существенно осложнена постоянными сварами вокруг него, не говоря уже о веских доводах, выдвигавшихся генералами, не всегда согласными друг с другом, но всё ещё одержимыми идеей о важности задержки операции «Цитадель».

Фельдмаршал Вальтер Модель был одним из тех военных руководителей, в ком Гитлер был уверен больше всех, и когда Модель высказал весомые аргументы против даты начала наступления, Гитлеру ничего не оставалось, кроме как прислушаться к мнению своих генералов. Модель настаивал, что начало атаки на русских создаст острую нехватку людей в пехоте, которая будет так необходима на защитных позициях. Нужно время, настаивал он, чтобы предпринять необходимые перегруппировки находящихся на фронте войск, а также для концентрации непосредственных резервов.

Как только он согласился на задержку по этим причинам, как Модель стал настаивать (кстати, вполне обоснованно), что войска должны быть серьёзно пополнены. Модель выражал своё мнение, тщательно его аргументируя. Он приводил множество разведывательных данных. Он прилагал тысячи фотоснимков с воздуха, говоривших об основательности и сложности обороны, которую русские создавали в районе Курска. Это было началом доказательства того, что Красная Армия будет превосходить немецкую не только по количеству пехоты, бронетехники, артиллерии и средств снабжения, но и по качеству, так что Курск мог стать значительной помехой на пути Вермахта. Гитлер понял эти аргументы как основание дать своим командирам время для подготовки. «Цитадель» опять начинала давать сбои.

Дело было в том, что Манштейн считал, что нападать на русских было необходимо немедленно. Курская дуга, настаивал он, была идеальна для немедленного удара. Она вдавалась в немецкий фронт на 70 миль. Её протяженность была 250 миль. На дуге были русские солдаты, заключённые в маленькой скорлупе своих возможностей сражаться, говорил Манштейн. Они стояли месяц. Их силы были потрёпаны. У них было мало еды, топлива, снарядов и запасных частей. Если бы Вермахт ударил быстро, русские были бы раздавлены, как мягкое тесто под скалкой. Быстрый удар мог бы принести огромное количество пленных, единиц бронетехники и продовольствия, таким образом разрушив окончательно всю надежду русских на наступление. Такая атака должна быть проведена в мае, когда исчезнет слякоть на дорогах. Танки могли бы нанести смертельный удар. Это было бы лучшее время, чтобы нанести удар — сразу же после того, как закончатся худшие эффекты оттепели, пока русские не успели бы пополнить снабжение, чтобы восстановить свои силы.

Аргументация была хорошей. Но, несмотря на доказанную гениальность и успех в бою, Манштейну не хватало поддержки его коллег-генералов, чьи споры так надоедали Гитлеру, что он признал негодным план быстрого удара Манштейна в начале мая.

Опять «Цитадель» завязла ещё глубже в стремительно проходящем времени. Гитлер был разгневан тем, что у него не было необходимого количества бронетехники для удара. По его данным, русские производили танки в астрономических количествах. Даже если эти данные были очень неточными, стоило об этом побеспокоиться. Гитлер хотел видеть в бою не только танки «Тигр», но и новую «Пантеру», более быструю и более лёгкую, чем «Тигр», но такую же смертоносную по своей главной огневой мощи.

К несчастью для Гитлера, «Пантера» всё ещё испытывала массу серьёзных технических проблем, доводя инженеров и испытателей до отчаяния в их попытках привести так нужную войскам машину в рабочее состояние. В то время как атака на Курск требовала тысячи танков и по меньшей мере нескольких сотен самых лучших машин для наиболее опасных частей фронта, немецкая промышленность могла произвести всего двенадцать «Пантер» в неделю — едва ли можно было добиться чего-нибудь большего, чем стона разочарования, от людей, пытающихся экипировать танковую дивизию, необходимую для удара по русским.

Проходили дни, и конфликты между генералами усугублялись, немецкое командование переставало быть единым, его эффективность падала по мере того, как мнения расходились настолько, что люди принимали прямо противоположные стороны. В апреле раздоры и споры охватили все высшее командование вплоть до генералов. Эффект от этого начал быть настолько значительным, что некоторые генералы и их прямые подчинённые перестали верить в успех какой бы то ни было атаки этим летом.

Йодль, начальник штаба ОКБ, даже предложил Гитлеру отменить все планы наступления на русских. Чтобы нанести такой удар, считал он, придётся выкачать до дна все стратегические резервы Вермахта. Такой ход будет не чем иным, как щедрым подарком врагу, который предпринимает столь активные действия на Средиземном море.

Цейтцлер, начальник штаба ОКХ, выражал открытое презрение к «бабскому» мнению Йодля. Но в его предложении осуществить серию ударов по русским Цейтцлер был столь неадекватен, что возникли слухи о его психическом нездоровье.

Он настаивал на том, что немецкая армия была настолько слаба на всём протяжении русского фронта, что невозможно будет защищаться от врага. Поэтому, чтобы решить проблему, Вермахт должен был действовать. Нужно было предпринять решительный шаг. Какова его цель? Втянуть русских в ближний бой как можно быстрее.

Но если, думали его подчинённые, армия была настолько слаба, что не могла противостоять атакам противника, в чём же была цель спровоцировать боевые действия?

Цейтцлер отметал любые возражения против своих взглядов. Он даже разогнал осторожное крыло своего штаба, когда они обратили его внимание на серьёзные проблемы на других фронтах. То, что Цейтцлер был главой штаба, ответственным за весь русский фронт, было предметом постоянных оскорблений и источником ненависти к нему, ему постоянно казалось, что он не пользуется авторитетом среди генералов. Почти никто из его подчинённых не считался с его мнением, остальные же были склонны игнорировать его замечания. Это едва ли сулило что-нибудь хорошее для кооперации между генералами.

Вдобавок к раздорам между генералами, которые, казалось, усиливались с каждым днём, был тот факт, что ОKB было приказано держать нос подальше от русского фронта. Немецкая организация ОКВ не должна была быть полностью ознакомлена со всеми военными проблемами и рисками, но должна была принимать активное участие в планировании заранее готовящихся операций. То, что ОКВ оказывалась всегда в стороне, когда Гитлеру предлагали на рассмотрение документы, связанные с русским фронтом, серьёзно подрывало авторитет ОКВ.

Гораздо большее, чем различие мнений, разделяло Йодля и Цейтцлера. Настоящая вражда разделяла этих двух людей, таким образом делая ещё менее связной и скоординированной работу этих двух штабов. Но эта вражда между Йодлем и Цейтцлером казалась небольшой ссорой в сравнении с неприкрытой войной между фельдмаршалом Клюге и генерал-полковником Хайнцом Гудерианом. Последний был уволен со своей должности после поражения под Москвой. Гудериан оставался в отставке, пока шокирующие перемены на русском фронте не убедили даже Гитлера, что Гудериана необходимо опять вернуть на его должность.

Гитлер вернул Гудериана, одного из величайших командиров танковыми войсками, на пост главного инспектора бронетанковых войск, он поручил ему вернуть танковым войскам их мощь, умение и эффективность, которыми они обладали к моменту начала войны. Этот приказ Гитлера, который приветствовали все, кто знал, как сильно Германия нуждалась в Гудериане, не встретил восторгов у Клюге.

Ненависть — а это не было ничем меньшим — между этими двумя людьми начинала настолько обостряться в мае, что, когда немцы принимали окончательное решение по операции «Цитадель», Клюге связался с Гитлером с просьбой разрешить ему вызвать Гудериана на дуэль. Нетрудно догадаться, какой эффект это оказало на отношение Гитлера к нему, неважно, какие капризы могли возникать в уме у Гитлера, сейчас он был обеспокоен самой главной проблемой на пути к своему успеху — остановить наступление русских войск и нанести им окончательное поражение. А два его высокопоставленных командира — Гудериан, необходимый для того, чтобы перестроить танковые войска, и командующий центральной группировкой армии на русском фронте — враждовали друг с другом до смерти.

К сожалению, история подвержена влиянию эмоций, и наиболее ярким примером этому служит эго, а эго означает, что «моя точка зрения — единственно правильная точка зрения». Эмоции играют скрытую роль в изучении исторических документов, просто потому что история сама себя не пишет. Конечно, участники событий приукрашивают себя для истории, а историки часто оказываются предвзятыми. Изучая документы или события вокруг Курской битвы и её дальних последствий, невозможно избежать вовлечения в конфликт мнений. Конечно, видение Йодля не полностью совпадает с мнением Манштейна, и Клюге мог серьёзно противоречить Меллентину. Но остаётся фактом: то, что Гитлер говорил и думал, зависело от того, кто докладывал ему о событиях.

Не было никакого досконального и объективного описания действий высшего немецкого командования по приготовлениям к Курской битве. Официальными документами в немецкой армии были только официальные доклады. Очень часто они корректировались, чтобы представить в лучшем свете офицера, окончательно редактировавшего этот доклад. Множество раз один генерал эмоционально комментировал точку зрения или чувства другого, в то время как третий офицер говорил что-то совершенно другое, конечно же, отражавшее его точку зрения.

Что мучительнее всего, это неизбежно переносится и в сферу, казалось бы, точных данных. Например, если мы говорим о количестве танков в бронетанковой дивизии, необходимо спросить, про какой период времени мы говорим. «Дивизия Гудериана» — не то же самое, что «Дивизия Гитлера», и если нам нужно перевести количество танков в число дивизий, необходимо уточнить, о каком времени мы говорим.

Когда Гудериан создавал свои танковые дивизии в 1940 году, считалось, что дивизия должна состоять из четырёх батальонов, а в каждом из них — по 100 танков. Таким образом, в каждой дивизии было по 400 танков. Но когда Гитлер (после того как он выгнал Гудериана до начала 1943 года) переформировывал свои танковые дивизии, он уменьшил число танков до количества 200 и добавил один батальон самоходных установок. Это, конечно, едва ли было тем же самым, что и раньше. Но даже и эти данные вводили в заблуждение, поскольку, согласно Гудериану, картина размывания танковых сил стала почти катастрофической.

В начале 1943 года на русском фронте было восемнадцать танковых дивизий. До первых боёв в 1940 году это означало всего 7200 танков. Конечно, это число приближённое, но с учётом деления (с 1941 по 1942 г.) до 200 танков и 100 самоходных установок это означало, что на всём протяжении русского фронта немцы обладали только 3600 танками и 1800 самоходками. К тому же к 1943 году немцы владели всего 495 танками на русском фронте, действительно готовыми к бою, — всего 27 танков на дивизию.

Когда Гудериан был возвращён на должность, он получил огромную власть и престиж, данные ему лично Гитлером. Враги Гудериана, особенно Клюге, отнеслись к этому триумфальному возвращению с нескрываемым отвращением и ненавистью к нему. Когда Гудериан поставил Гитлера перед фактами, ему ничего не оставалось, кроме как отступить перед реальностью таких цифр. Ему пришлось обратить внимание на то, на чём настаивал Гудериан: все свободные силы нужно было бросить на перевооружение танковых войск. Для этого необходимо было отложить все наступательные операции, а задержки противоречили мнениям многих генералов, включая тех, кто упорно отказывался верить в данные Гудериана, говорящие о плохом состоянии немецкой бронетехники.

Одним из генералов, не соглашавшихся с Гудерианом насчёт задержки наступления, но, несомненно, уважавшим главу танковых войск, был Манштейн. Но он хотел только вырваться из Харькова и продолжить преследование русских сил, которые только что потерпели серьёзное поражение от его собственных дивизий. Но, как мы уже видели, попытка Манштейна возобновить бои не дала результатов.

Итак, Гитлер оказался между двумя рекомендациями: Манштейн хотел просто продолжать сражаться, а Гудериан говорил, что если бы Манштейн продолжал наступление в локальном секторе фронта, Вермахт лишился бы возможности отразить атаки русских.

А вот следующее обстоятельство просто выводило Гитлера из себя. Прежде чем он мог принять какое-либо хорошо спланированное решение по развёртыванию атаки, он должен был иметь какое-либо представление о том, планировала ли атаку Красная Армия — для её отражения Вермахту пришлось бы принять специальные меры. Но никто не мог предугадать решений русских, строя свои аккуратные рассуждения на догадках. Хвалёная немецкая разведывательная система давала сбой, когда дело касалось русских. Как пишет Дж. Джукс в своей книге «Курск: Столкновение танков», «безопасность в Советском Союзе была абсолютной, и в Высшем советском командовании не было ни одного немецкого шпиона».

Догадки, неважно, насколько образованны и опытны были те, кто делал эти догадки, похожи на разглядывание кристалла. Для Гитлера это было особенно верно, Гитлер не разделял личные качества людей, с которыми он имел дело, с их способностями.

Гудериан, в своей новой роли генерала-инспектора бронетехники, в срочном порядке занимался её подготовкой, в то время как Курск был намечен местом масштабного немецкого наступления летом, а 29 марта Гудериан встретился с Манштейном и генералом Германом Гоффом (командующим Четвёртой танковой армией). Встреча должна была состояться в штаб-квартире Группы армий «Юг», руководимой Манштейном, находившейся в России, в Запорожье. Когда он впоследствии отменил эту встречу, Гудериан пожалел, что только Гитлер должен был рассуживать своих подчинённых. Действительно, Гитлер почти не замечал блеска Манштейна, и, как говорит Гудериан, он не мог даже «терпеть присутствия в своём окружении такого квалифицированного в военном деле человека, как Манштейн».

Как отмечал Гудериан, Гитлер уделял много внимания личному влиянию. Он был человеком экстраординарной силы воли, чьи мысли, однако, скакали от одного к другому, следуя за воображением. Манштейн был совершенно другим, писал Гудериан, «человек с ярко выраженными военными талантами, продукт немецкого Генеральского штаба, с тонким, холодным пониманием ситуации, он был нашим лучшим умом».

(Позднее, когда Гудериан стал начальником Генерального штаба армии, он попытался добиться от Гитлера того, чтобы Манштейн занял должность начальника Генерального штаба Вооружённых сил. Он занял место фельдмаршала Вильгельма Кейтеля, человека, который мог достаточно быстро предугадывать настроения и мысли Гитлера и который поэтому, конечно, очень нравился Гитлеру в личном плане. Но Гитлер отказал ему, приведя объяснение, которое вызвало многочисленные противоречивые комментарии через много лет. «Манштейн, — говорил Гитлер, — возможно, лучший ум, который когда-либо знал Генеральный штаб. Но он может оперировать только со свежими дивизиями, а не с остатками дивизий — единственное, чем мы сейчас располагаем. Пока я не смогу найти ему свежие, хорошие в бою подразделения, нет смысла давать ему эту работу».)

Гудериан провёл несколько личных схваток на всех направлениях, чтобы воскресить свои танковые дивизии. 13 апреля он вернулся из своей долгой поездки, в которой встречался с главами сухопутных и воздушных сил. Надежды немцев на Африку были разбиты огневой мощью Америки и Великобритании, и Гудериан был очень озабочен тем, чтобы эвакуировать из Африки танковые группы, оставленные без бронетехники. Для него, как для эксперта по танкам, эти люди были даже более ценны, чем сами танки, — они обладали огромным опытом.

Гитлер из соображений престижа отказался одобрить массовую эвакуацию этих людей, которую на самом деле никто не планировал. Гудериан спорил, что незаменимые экипажи истребляются и что самолёты возвращаются из Африки пустыми. Но ничто не могло убедить Гитлера, и Гудериану оставалось только смотреть на этих выдающихся людей, которых он считал лучшими танкистами в мире, которые могли бы принести огромную пользу под Курском, поглощаемых войной, войной, которая теперь была безнадёжно проиграна.

Через два дня Гитлер окончательно подтвердил свою Директиву номер шесть. Германия готовилась к большому противостоянию с русскими на Курской дуге.

ПЛАН ГИТЛЕРОВСКОГО НАСТУПЛЕНИЯ

В Оперативном Приказе номер шесть был огромный недочёт. По-настоящему в нём было несколько слабых мест, но одно из них было настолько слабым, что делало один из пунктов операции просто нелепым.

Пункт номер семь утверждал: «Для обеспечения секретности должны быть определены только ключевые персонажи, также должна вестись непрерывная борьба с вражеским шпионажем».

Но с того момента, когда приказ вступил в действие, русская разведка была уже знакома с каждой деталью операции, и Москва знала весь механизм критически важного для обеих сторон наступления.

У Германии не было агентов в верховном командовании Сталина, у русских ситуация была прямо противоположной. Русские внедрили к ним сверхсекретного агента, снабжавшего Москву информацией обо всём, что происходило в верховном командовании Гитлера.

Агент под кодовым именем Люси докладывал русским о ситуации почти сразу после того, как заканчивались военные советы. Русские знали так много о немецких планах, что даже их самый лучший генерал, Манштейн, сильно ошибался в своих предположениях о том, что могли предпринять русские, чтобы отразить немецкое наступление на Курской дуге. Манштейн был уверен, что как только они будут готовы, русские бы предприняли грандиозный штурм линий немцев.

Вообще-то русские действительно начали приготовления к такому манёвру. Так, Манштейн, заработавший славу самого блистательного лидера, доказал её снова. Но гений на поле боя может быть бессилен в силу других обстоятельств, и так и случилось в назревавшем сражении у Курска.

Когда русские узнали от своего секретного агента о подготовке операции «Цитадель», они в срочном порядке отменили свои собственные наступательные планы. Они намеревались ударить, чтобы уничтожить немцев в их дуге — выпуклости, проходящей по реке Донец, — но теперь они сочли этот ход намного менее привлекательным, чем просто сидеть и ждать. Манштейн и другие генералы сами придут к ним. Немцы сами ударят по Курской дуге. Зная далеко наперёд немецкие ходы и планы, Советы будут просто спокойно сидеть и выжидать.

Люси, конечно, было псевдонимом человека по имени Рудольф Росслер. На этих страницах мы не будем описывать детально судьбу этого замечательного человека, но стоит сказать, что он был ветераном Первой мировой войны, нашедшим нацизм отвратительным и посчитавшим, что единственный способ послужить своей стране — сделать всё возможное, чтобы избавить Германию от его ужасного владычества. Росслер и десяток других немцев, также ветеранов войны, были единственными, кто делал что-то значительное во имя своих убеждений. Росслер и его коллеги оставались в костяке вооружённых сил после поражения Германии в 1918 году. Из этих десяти людей восемь поднялись в верховное командование Германии (пять из них были генералами!), а двое других стали высокопоставленными офицерами в Люфтваффе.

Ни один из этих людей никогда не переставал ненавидеть нацистов. Все они пытались избавить Германию от лап Адольфа Гитлера и его кучки людоедов. На протяжении всей войны они стремились уничтожить националистический строй. И они снабжали Москву разведывательной информацией прямо из Берлина (от Росслера через Швейцарию).

Переоценить заслуги Люси перед Советским командованием невозможно.

Через две недели после того, как Гитлер подписал Приказ номер шесть, Ставка Советского Главнокомандования уже была полностью осведомлена обо всех деталях предстоящего наступления немцев на Курск. Русские знали о конкретных частях и дивизиях, командирах, запланированном количестве орудий и запланированной дате выдвижения немецких сил. Детали о точках снабжения, местоположении аэродромов, количество боеприпасов — всё это было известно из сообщений Люси.

Копии Оперативного Приказа номер шесть достигли рук Жукова и других русских командующих, прежде чем этот же приказ об операции получили немецкие полевые командиры.

Если бы немецкое командование знало о том, что русские имеют на руках план «Цитадель», и о защитных сооружениях, строившихся русскими, Гитлер бы, несомненно, отменил «Цитадель» до того, как послал последние отряды в мясорубку, которую Жуков готовил для Вермахта.

ДАТА НАСТУПЛЕНИЯ НАЗНАЧЕНА

4 мая, почти через три недели после того, как Гитлер подтвердил свой оперативный приказ, он собрал в Мюнхене совет своего верховного командования, чтобы утрясти последние проблемы атаки на Курской дуге.

Опять исторические события отражают личные отношения, а официальные бумаги и мемуары многих немецких лидеров, посетивших встречу, серьёзно противоречат друг другу. Многие записи показывают достаточно чётко, что совещание в Мюнхене было призвано уладить окончательные детали операции «Цитадель». Одним ключевым человеком, который не появился на встрече, был Модель, но он написал письмо, в котором детально описывал серьёзные недостатки атаки на Курск.

В сущности, Модель доказывал, что «Цитадель» была уже провалена до того, как она началась. Библией Моделя стало то, что русские установили прочную оборону в Курском выступе. Он настаивал, что немецкие дивизии понесут тяжёлые потери из-за неравенства в силах. Русские уже настолько сильны, настаивал он, что они смогут остановить лучшие силы Вермахта и среагировать достаточно быстро для того, чтобы подтянуть резервы, которые смогут разбить немецкие танки и пехотные дивизии.

Но у Манштейна и Клюге были другие мнения. «Цитадель» будет успешной, но только если атака начнётся в один момент. Дальнейшие откладывания сразу же изменят баланс между их и советскими силами — Жуков использует каждый день, чтобы подтянуть дополнительные подкрепления.

То, что говорят официальные источники (и некоторые участники) о цели встречи, очень различается с воспоминаниями Гудериана, говорившего, что он приходил на встречу вообще для того, чтобы обсудить не детали операции «Цитадель», а, как он сам выразился, «нерешённый вопрос о том, будут ли вообще Группы армий „Центр“ и „Юг“ наступать на Восточном фронте летом 1943-го». Это примечательно в свете его отрицания любых деталей, которые так ясно подтверждают другие участники.

Согласно Гудериану — или, по крайней мере, создаётся такое впечатление, — все были озабочены тем фактом, что из-за поражения под Сталинградом и «внезапного поражения на всём южном фланге немецкого фронта на Востоке, крупномасштабные наступательные операции казались теперь едва ли возможными». Гудериан даёт понять, что ещё не было ясно, будет ли вообще проводиться «Цитадель», и дело было вовсе не в том, чтобы уяснить последние детали.

Гитлер начал встречу с непрерывной сорокапятиминутной речи, в которой, как утверждают даже его критики, дал подробный, подтверждённый фактами и трезвый анализ положения на Восточном фронте, а затем дал высказать остальным свои соображения. Модель в своём письме считал атаку на Курск тупиком. Клюге и Манштейн говорили, что атака может быть удачной, если операция будет начата без задержки. Манштейн сказал, что задержка вообще-то уже стоила им того, что русские построили укрепления, так что, чтобы провести своё наступление Группой армий «Юг», ему понадобятся две полных пехотных дивизии в дополнение к его уже собранным силам.

Как всегда, Манштейн не добился своего на встрече с Гитлером с глазу на глаз, и он получил короткий ответ, что две дивизии просто были недоступны и что Манштейну придётся обходиться тем, что у него имелось. И после такого поверхностного ответа Гитлер снова задал Манштейну вопрос о наступлении на Курск. Согласно отчётам о совещании Манштейн бормотал больше, чем отвечал, и Гитлер обратился к остальным.

Кейтель голосовал за удар. Йодль настаивал, что это было рискованно. Цейтцлер чувствовал, что Гитлер хочет атаковать, и он отдал свой голос за то, чтобы пустить танки в наступление. Клюге согласился с Гитлером и Цейтцлером.

Модель проголосовал против наступления на Курск в своём письме, так что Гудериан оставался единственным присутствовавшим, кто проголосовал против операции «Цитадель». Он сказал Гитлеру, что атака будет бессмысленной и что немецкая армия испытала бы «серьёзные потери тяжёлых танков, которые потом не удастся восполнить…» В своих мемуарах Гудериан пишет, что только он и Альберт Шпеер были «категорически против» «Цитадели». Но большая часть офицеров поддержала наступление.

Но Гитлер ещё не огласил точную дату. Была серьёзная проблема в том, чтобы собрать танки для операции — их критически не хватало. Гитлер, как известно, был зачарован числами и новыми технологиями. Задолго до Курской битвы он возлагал большие надежды на новый противотанковый снаряд с кумулятивным зарядом, который использовал эффект струи Монро, концентрируя взрывную энергию снаряда в одной точке, за счёт чего он мог пробивать толстую броню. Это было чем-то вроде американской базуки, и Гитлер считал, что это даст немецким пехотинцам и лёгкой технике мощное оружие против русских танков. К несчастью для тех, кто рассчитывал на высокую эффективность этих снарядов, их ожидания не оправдались. Те, кто знал Гитлера, узнавали симптомы. Он хотел технологического преимущества в новых танках, новые танки, говорил он, могут помочь наступлению на Курск и разгрому русских.

Постоянное вмешательство Гитлера в конструирование оружейных систем было занозой в боку немецких производственных штабов и армейских командиров. Вместо того чтобы оставлять эту работу настоящим экспертам, Гитлер пренебрегал советами своих инженеров и техников, а сам задавал в общих чертах, какие танки и орудия необходимо было производить.

Это негативно влияло на положение дел, в том числе на планы Гитлера в отношении Курска — это было одной из важнейших причин задержки начала битвы. Всё, что он мог выиграть, увеличивая количество танков в своих войсках, не шло ни в какое сравнение с тем подарком, который он сделал Жукову, дав русским два месяца на увеличение их сил. (Русские накапливали в среднем по две тысячи средних и тяжёлых танков каждый месяц; становится ясным, насколько значительными были задержки в плане укрепления советской защиты на Курской дуге.)

В последних месяцах 1942 года немецкие заводы производили по сотне танков PzKpfW IV в месяц. Производство этого танка наращивало обороты, но от этого было ничуть не лучше, потому что PzKpfW IV был очень плох в бою. За исключением огневой мощи, последняя версия PzKpfW IV была хуже в плане управления, манёвренности, надёжности, защиты и скорости по сравнению с русским Т-34.

Новые танки, конечно, были важнейшим приоритетом в немецкой армии, но проблемы руководства, споры по поводу конструирования и постоянное вмешательство Гитлера даже в самые незначительные детали конструкций, модификаций, испытаний и изготовления — всё это тормозило производство. Наиболее огорчительным для его генералов было то, что Гитлер настаивал на том, чтобы множество инженеров проводило бы время за конструированием супероружия, на котором он был помешан.

Гитлер был увлечён идеями о строительстве сверхтяжёлых танков и приказал срочно начать разработку стотонных танков. Что удручало его командиров, так это то, что его бешеная поддержка танков могла исчезнуть в любой момент под каким-нибудь неожиданным влиянием, таким, какое армия испытала в 1942-м.

Тем временем группа ключевых артиллерийских офицеров заручилась поддержкой Гитлера и убедила его, что самоходные установки — артиллерийские орудия, установленные на корпус танка (но без сложного механизма башни), — были лучше, чем стандартный танк. Гитлер лично взялся за их производство. Он приказал нескольким заводам переключиться с танков на самоходки. В то же время, осознавая и необходимость танков, он выпустил приказ, требовавший поднять производство танков до шестисот единиц в месяц.

К лету 1942 года, за год до Курска, согласно доминирующему мнению Гитлера, дела в области разработки и производства танков закончились полным провалом. Заводы производили танки, которые, как обнаружили танковые командиры, сильно уступали Т-34. Необходимы были лучшие танки, и они необходимы были срочно и в больших количествах.

Но вместо этого большинство усилий тех, кто был в ответе за новые танки, были брошены на удовлетворение постоянно меняющихся требований Гитлера. На финишной прямой были три новых основных модели — знаменитый «Тигр», средний танк, известный как «Пантера», и средний разведывательный танк «Леопард», который так и не прошёл дальше испытательных полигонов. Таким образом, остались только «Пантера» и «Тигр».

Каждый танк существовал в двух вариантах. В то время как крохоборство — удел нищих, особенно в отношении исхода таких сражений, как Курская битва, самым важным вопросом казался спор о модели нового немецкого танка: никто не мог выбрать из существующих моделей, какие из них (тяжёлые или средние) запустить в производство.

Танк «Тигр» четвёртой модели[6] существовал в двух исполнениях — Порше и Хеншель. Версия Порше, известная как «Тигр-П», производилась компанией Крупп и сразу же была отклонена из-за низкой манёвренности в тяжёлых условиях боя. Кроме того танк пострадал из-за ужасной ошибки в конструкции, в том, что у него не было дополнительного вооружения, пулемёта, устанавливаемого отдельно от основного орудия.[7]

Вдобавок танки, которые производила компания Крупп, не могли поступить в серийное производство. Их недостаток как танков сочли настолько значительным, что все танки переделали в самоходные противотанковые орудия без башни, вооружённый длинной 88-миллиметровой пушкой. Эта модель известна как «Фердинанд». Что было сложно понять, так это то, что серьёзный недостаток танка «Тигр» — недостаток вторичного вооружения — был повторён и в танке «Фердинанд»!

«Тигр», производимый Хеншелем, был гораздо лучшим оружием, чем его конкурент, производимый Круппом. PzKpvW VI, модель Henschel, была почти неуязвима для атак спереди из-за своей тяжёлой брони; он отлично мог маневрировать, его главным оружием была 88-миллиметровая 56-калиберная, переделанная из зенитной, пушка (возможно, самая лучшая в своём классе пушка Второй мировой войны), и у него имелось дополнительное оружие — два пулемёта.[8]

Но новой блистающей звездой для танковых лидеров был новый танк «Пантера», PzKpfW V. «Пантера» (в разных документах этот танк назывался и средним и тяжёлым) весил 45 тонн боевого веса, обладал 75-миллиметровой пушкой и тремя пулемётами и считался генералами лучшим когда-либо произведённым танком. Этот танк действительно включал в себя всё лучшее от немецких и русских танков и за это был вправе называться «танком нового поколения».

Но «Пантеры» не могли произвести в количестве, достаточном для того, чтобы как-нибудь повлиять на исход готовившегося сражения в районе Курска. На встрече в мае Гитлер узнал, что вопреки обещаниям его промышленных экспертов было произведено не более 130 «Пантер» и что 100 из них всё ещё не были доставлены в расположение армий. Гитлер был разъярён этой новостью, потому что ожидал, что как минимум 250 танков будут в руках танковых экипажей к концу мая.

Решающие решения, повлиявшие на производство и доставку танков — и окончательная дата начала Курской битвы, — были сделаны 10 мая в Берлине. На этой встрече, на которой присутствовал Гудериан, Шпеер объяснил Гитлеру, что ранние проблемы с производством «Пантеры» были преодолены. И что будет доставлено не 250, а 324 «Пантеры». И это было очень хорошо, потому что для наступления на Курск крайне были нужны танки. Но опять было потеряно время. Чтобы «Пантеры» были готовы к бою, необходимо было доставить их на фронт, причём в расположение частей. Это означало ещё две недели после доставки, и Гитлер обозначил новую дату наступления — 13 июня.

Была ещё одна проблема между Гитлером и Гудерианом. Первого мая, за десять дней до заседания в Берлине, Гудериан вызвал гнев Гитлера из-за технического решения, которое он сделал. Гитлер посетил компанию Крупп, чтобы посмотреть на деревянную модель нового сверхтяжёлого танка под названием «Маус» (mauss — нем. мышь), огромное творение профессора Порше весом 175 тонн, вооружённое 150-миллиметровой пушкой. Все восторгались этим танком. Все, кроме Гудериана. Он с насмешкой, неформально высказался об этой машине. В ней была та же фатальная ошибка, которую делала компания Порше, — отсутствие дополнительного вооружения.

Гудериан, воспользовавшись своим авторитетом, приказал прекратить дальнейшую работу над танком «Маус», разрешив единичное производство. Он покинул встречу с чувством горечи и даже не скрывал свой гнев: до этого он ни раз критиковал компанию Порше за глупость в конструировании танков и самоходок без дополнительного вооружения.

Но окончательная судьба танков всё ещё не была решена. На встрече в Берлине 10 мая Гудериан дождался окончания конференции, чтобы решить с Гитлером одну проблему. Он хотел убедить Гитлера «отменить план атаки на Восточном фронте». Гудериан высказал свои причины, по которым он считал, что проведение операции «Цитадель» будет бедствием для Германии: «Почему вы хотите провести атаку на Восточном фронте именно в этом году?»

Ответ последовал не от Гитлера, а от Кейтеля: «Мы должны атаковать по политическим причинам».

Гудериан был скептичен и попытался скомпрометировать его реакцию. «Как вы думаете, сколько людей знают, где находится Курск? — возражал он. — Миру совершенно безразлично, захватили мы Курск или нет».

Гудериан повернулся от Кейтеля в сторону Гитлера и заново спросил: «Почему мы хотим атаковать именно на Восточном фронте в этом году?»

Кейтель молчал, в то время как Гитлер смотрел прямо на Гудериана. «Вы совершенно правы, — сказал он Гудериану. — Когда я думаю об этом наступлении, у меня в животе начинаются колики». «В таком случае, — быстро сказал Гудериан, — ваша реакция на это наступление правильна. Отмените его!»

У «Пантеры» было множество недостатков, кроме проблем, связанных с производством. Как и у любой новой техники, у «Пантеры» на протяжении первых месяцев операции было множество технических недочётов. Некоторые из них, отмеченные Гудерианом, — неудовлетворительное выступление на испытании по проходимости и управлению. Оптические системы также оставляли желать лучшего. Всё это можно было исправить за умеренное время, но этого хватало, чтобы не считать эти танки надёжным оружием в Курской битве и включить их в наступательную операцию.

Настало 13 июня, но наступление всё откладывалось. Гудериан (и другие эксперты) старались изо всех сил убедить Гитлера не включать непроверенное вооружение в план наступления. Не только «Пантеры» доставляли ему головную боль, также были серьёзные проблемы с созданными компанией Порше «Тиграми» и самоходными установками «Фердинанд».

«Пантера», «Тигр» и «Фердинанд» не прошли испытаний, необходимых для принятия на вооружение в немецкой армии. Тем не менее окончательным решением Гитлера было включить каждый танк, каждую самоходную установку в план сражения. Всё, что пытался сделать Гудериан, провалилось.

Возможно, некоторые сочтут, что из этого комментария Гудериана 10 мая следует, что даже от мысли о наступлении на Курск Гитлеру становилось плохо и что он решил из-за множества неопределённостей, связанных с операцией, отменить запланированное наступление. Это было не так. Меллентин, прекрасный командир танковых войск, убеждает, что именно под давлением Кейтеля и Цейтцлера Гитлер отмёл в сторону все рассуждения и решил пойти на ужасный риск, проведя операцию «Цитадель».

Отчёты Меллентина о том, что за два месяца до того, как был подписан первый приказ о начале подготовки, операция «Цитадель» казалась мрачноватой перспективой. Меллентин объяснял странности вокруг «Цитадели» тем, что Гитлер никогда не верил в её успех и что интуиция подсказывала ему отменить операцию. Меллентин добавляет, что на этот раз «интуиция Гитлера его не подвела».

К середине июня, когда настал час наступления, Гитлер установил новую «окончательную» дату наступления — 4 июля. Это было число, отмеченное начальником XLV дивизии III танкового корпуса в грубой оценке, по которой «Цитадель» была «Днём независимости для Америки и началом конца для Германии».

Тем не менее «начало конца» началось с остро заточенной немецкой стали и бормотания верховного немецкого главнокомандующего. 1 июля Гитлер собрал высших командующих, непосредственно принимавших участие в «Цитадели», для того, чтобы решить последние проблемы. Ничего не было оставлено воле случая. Несмотря на все ожидания бурных споров по стратегии и тактике, обыкновенных накануне сражения — оставалось только три дня, — Гитлер нерешительно выступил с монологом, за который надолго заработает дурную славу среди своих подчинённых. Они услышали, что «Цитадель» была результатом не военной ситуации, а скорее неизбежным следствием падения его союзников. Военная ситуация усугубилась из-за того, что итальянцы подорвали фундамент его планов и что они были ответственны за все неудачи, которые испытала Германия. Затем Гитлер вписал в этот список Румынию и Венгрию, которых он считал крайне ненадёжными и которым поэтому не доверял. Финляндия была практически истощена и уже не могла снабжать русский фронт так, как раньше. При таких обстоятельствах, жаловался Гитлер, Германия не могла надеяться на своих «друзей».

Гитлер подчёркивал, что Германия «любой ценой» должна была держать каждый дюйм захваченной земли — Рейх не мог существовать без ресурсов на этой территории — и физических, и человеческих. Каждый немецкий солдат должен был знать, что именно поэтому, столкнувшись с врагом, он не должен был отступать. Отдавать Балканы было немыслимо, и поэтому бесполезные итальянские силы там должны были быть заменены немецкими. Ни при каких обстоятельствах нельзя было отступать с Крита, чтобы враг не получил новую огромную авиабазу, с которой можно было посылать бомбардировщики, это представляло огромную угрозу для немецкой промышленности.

Россия, предупреждал он своих командующих, могла бы решить множество важнейших проблем, связанных с ресурсами. Но было время проводить операцию «Цитадель», и, что просто шокировало присутствовавших, Гитлер, казалось, небрежно относился к полученным предупреждениям о том, что Красная Армия летом не собиралась ничего предпринимать, но готовила масштабное наступление зимой. Таким образом, именно сейчас было время атаковать.

Орёл был углублением в русском фронте (как и Курская дуга — для немцев), и русские едва ли собирались отказываться от этой земли. У Рейха было преимущество в том, что он связал огромную силу русских силами, находящимися на Орловской дуге. Русские не знали, как провести организованное отступление, и поэтому ударять по ним нужно было немедленно. В бегстве, которое последует за немецкой атакой, танки с лёгкостью смогут уничтожить бегущие вражеские силы.

Тем не менее, признавал Гитлер, русские показали огромную силу, и поэтому «Цитадель» была азартной игрой. Вдруг фюрер, казалось, остерёгся предупреждений его генералов, что «Цитадель» была слишком рискованным предприятием. Но эти предупреждения были основаны на бумагах и цифрах, которые необходимо было изучить, а только его вера в победу, говорил он, будет именно тем, что изменит ситуацию. Он напомнил присутствующим, что это он принял решение захватить Австрию, вторгнуться в Чехословакию, ударить по Польше и разбить русскую армию.

Вечером 4 июля Вермахт должен был ударить. Весь мир опять почувствует силу немецкой армии.

НЕМЦЫ ГОТОВЯТСЯ НАНЕСТИ УДАР

Но пусть закулисные интриги не создают впечатление, что «Цитадель» была обделена в плане материально-технического обеспечения.

Силы Вермахта были изрядно потрёпаны за два года сражений с русскими, но их было достаточно для наступления на Курской дуге.

Действительно, по сравнению с наступлениями 1941 и 1942 годов операция «Цитадель» была лишь незначительным сражением, нацеленным на уничтожение бронетехники противника. На бумаге это кажется весьма правдоподобным: в 1941 году нацисты вторглись в Россию с одиннадцатью танковыми армиями на протяжении фронта длиной 1200 миль, в 1942-м они ударяли шестью армиями на фронте длиной 450 миль. В 1943 году в операции «Цитадель» планировалось ударить тремя армиями на фронте длиной всего 150 миль.

Но эти цифры обманчивы. «Цитадель» проводилась на очень маленькой территории, и это повышало силу задействованных дивизий. Это дало возможность сконцентрировать огневую силу на нужном участке фронта. Пути поставки были бы короче, и их было бы легче защищать. Любую нежелательную ситуацию можно было бы достаточно быстро исправить из-за меньших расстояний.

За время последней задержки, с 13 июня по 4 июля, немцам удалось переправить два дополнительных батальона «Тигров» для Моделя на северный фронт, как и «Пантеры» на южный фронт. Группа армий «А» в Крыму и Группа армий «Север» должны были оставаться в стратегической обороне. Основные силы должны были быть сконцентрированы на левом фланге Группы армий «Юг» и на правом фланге Группы армий «Центр» для решающего удара на Курской дуге.

Атаку должна была провести Четвёртая танковая армия с юга. С севера — Девятая армия. Две эти силы должны были встретиться западнее Курска, отрезав город от советских подкреплений и окружив силы Красной Армии.

Четвёртая танковая армия должна была провести основную атаку по обеим сторонам реки Томаровка: слева — с помощью XLVIII танкового корпуса и справа — с помощью танкового корпуса СС «Адольф Гитлер», «Мёртвая голова» и «Рейх». Её правый фланг прикрывала армейская группа генерала Кемпфа, состоящая из одного танкового и двух пехотных корпусов. Кемпф должен был выдвинуться в северо-восточном направлении на Белгород и прикрывать фланги для основной атаки. В XLVIII танковый корпус входили 3-я и 11-я танковые дивизии и дивизия СС «Великая Германия».

«Великая Германия» даёт хорошее впечатление о ключевых немецких силах, без таких явных недостатков, которыми обладали немецкие танки раньше. Генерал Меллентин отмечает, что в этом формировании было 180 танков. Но это были не просто те старые, хорошо известные нам машины — 80 танков были новейшими «Пантерами», составлявшими единый кулак, и 100 обычными танками, сведёнными в один полк.

Представление о мощи этой структуры даёт простое перечисление включённых в неё подразделений: четырёхдивизионный артиллерийский полк, противотанковый дивизион, дивизион самоходных орудий, инженерно-сапёрный батальон и масса включённых в структуру более крупных единиц связных, транспортных, снабженческих, ремонтных, штабных и других подобных служб.

Специальным изучением операции под Курском занималась Армия Соединённых Штатов, и, по её данным, таким образом были распределены немецкие силы летом 1943 года:

Кроме того, у немцев в июле 1943 года было 7 дивизий в Финляндии, 12 в Норвегии и Дании, 25 во Франции, Бельгии и Голландии, три — на Сицилии и в Италии и 8 — на Балканах.

Таким образом, количество дивизий на Восточном фронте составляло примерно 75 % от общего числа, что подтверждает правоту убеждений русских, что они несли основное бремя сухопутной войны против общего врага.

Тем не менее данные русских расходятся с данными США о мощи, собранной Германией для удара по Курской дуге.

На севере Девятой армии, обладавшей 1500 танками и 3000 единицами артиллерии, удалось сконцентрировать по 4500 солдат, от 40 до 50 танков и от 70 до 80 единиц артиллерии на километр на протяжении 45-километровой линии фронта. (Один километр примерно равен ⁶/₁₀ мили.)

Четвёртая танковая армия, располагавшаяся на 80-километровом фронте севернее Харькова, обладавшая 1700 танками и 2000 единицами артиллерии, смогла распределить по фронту по 3000 человек, 40 танков и 50 единиц артиллерии на километр.

Всего в группировке нацистских сил, специально подготовленных для атаки на Курской дуге, которые должны были ударить на протяжении 60 миль фронта (основные силы должны были пройти 35 километров, чтобы сомкнуть клещи на Курской дуге), было 35 дивизий, оснащённых 2700 танками и самоходными установками.

Всего в сражении участвовало 570 000 пехотинцев в основной ударной группе и 230 000 солдат в так называемых «тихих» частях фронта — всего 900 000 человек.

В дополнение к 2700 танкам в ударной группе было 10 000 единиц артиллерии, необходимых для того, чтобы начать бой.

Два немецких воздушных флота — 2050 истребителей и бомбардировщиков — должны были прикрывать наступающие группировки с воздуха. И ещё 500 самолётов были в резерве.

Но это были только цифры. Качество людей не менее важно, чем их количество. Это подтверждает фраза Меллентина, что многие группы были подготовлены к сражению, так что обладали «ударной мощью, которую [они] уже никогда не увидят». Он также указывает на то, что «в первый и последний раз за русскую кампанию дивизиям дали двухнедельный отдых перед атакой, и личный состав накопил сил и восполнил недостатки в вооружении».

Второго июля русские войска были предупреждены о возможной атаке немцев, собиравших свои силы для штурма русских укреплений. Советское высшее командование сочло, что немцы скорее всего ударят с 3 по 6 июля, и разослало соответствующие предупреждения на фронт.

Маленькие события влияют на великие сражения. И ночью 3 июля такое событие вызвало сильнейший артиллерийский обстрел на Курской дуге.

В этом был виноват один человек. Это был специалист из инженерного немецкого батальона LII армейского корпуса. Он был чехом и бежал из компании своих немецких «друзей», когда представилась возможность. И это случалось нередко, но этому человеку было что рассказать, и именно это вызвало такие последствия. Немецкие солдаты, сказал чех, недавно получили провизию и водку на пять дней вперёд.

Этого было достаточно, чтобы советское командование приказало открыть огонь. Артиллерийские расчеты получили приказ открыть огонь, и четыре часа они вели непрерывный огонь по немецкому фронту. Любопытно то, что русские приказали не стрелять всем противотанковым подразделениям.

Немецкие солдаты укрылись на то время, пока небо озарялось красными вспышками. Один раз ночью они были предупреждены специальным посланием Адольфа Гитлера:

Но может, Гитлер просто успокаивал себя?

Изучение окончательного расположения сил показывает, что Гитлер действительно поверил, вместе со многими своими генералами, что немецкая армия достигнет своей главной цели на Курской дуге — отрежет русские силы от основной части фронта и уничтожит их.

Меллентин подчёркивал, что немецкий солдат обладал высоким боевым духом, хорошо вооружён, что он был хорошо отдохнувшим и полностью готов к операции. Меллентин также ссылается на группу немецких офицеров, которые даже после войны продолжали утверждать (причём большинство их современников считало совершенно иначе), что танки «Тигр» и новая «Пантера» по качеству очень превосходили русские танки, которым они противостояли. Необходимо заметить ещё кое-что. Несмотря на огромное превосходство русских по количеству вооружения, немцы начинали сражение с фактическим равенством с русскими по количеству танков и самоходных установок.

Это равенство немцы имели также в авиации: у немцев было 2500 самолётов, а у русских — 2650. И ни один немецкий пилот не забывал, что его оснащение превосходило русское и что средний немецкий пилот мог «наворачивать круги» вокруг своего русского противника.

Даже отношение к происходящему местных командиров было таким, чтобы внушить немецким солдатам то, что они выйдут победителями из Курской битвы. Немцам было так необходимо провести до конца танковую атаку и сомкнуть клещи, что ещё перед боем они пошли на риск тяжёлых потерь в бронетехнике. Танкисты перед боем получили приказ, что

Представьте, говорили Гитлеру его генералы, особенности этого сражения. Никогда ещё за время войны немецкие силы не проваливали задачу прорвать русские укрепления в начале боя. Всегда, когда ударяли танки, у них получалось достичь своей цели — прорвать дыру в русских укреплениях. Проблемы, которые испытывал Вермахт, никогда не исходили от бронетехники. Только через долгое время после начала битвы, когда наступление было в самом разгаре, немцы начали испытывать сильные трудности. Поля и степи России были настолько большими, а продвижения танков и сопровождающих их дивизий настолько дальними, что Вермахту едва удавалось снабжать свои армии.

Но важно помнить, что Гитлеру снова и снова повторяли, что его танки ещё никогда не проваливали приказ прорваться через русские укрепления. На этот раз, в Курской битве, опасности у Вермахта выбиться из сил не будет: не нужно будет проходить слишком больших дистанций, не будет никаких особенно опасных линий поставки, фланги будут хорошо защищены от русских. На этот раз ударным группам нужно будет провести рывок только на 70 миль, и манёвр будет завершён стремительным, мощным рывком.

До последнего момента, с единственной задержкой на то время, пока русская артиллерия не начала обстрел в ночь с 3 на 4 июля, немецкая армия готовилась к наступлению. Обычным солдатам, конечно, было совершенно неизвестно о том, что советской разведке была досконально известна вся операция «Цитадель» (как и им самим), и каждый на фронте беспрекословно подчинялся приказам и исполнял обязанности. Все танковые офицеры, как им было приказано, сменили свою чёрную, хорошо заметную форму на новую, перед тем как отправиться на фронт. Каждый, кто направлялся на передовую, принимал все меры для того, чтобы избежать точной идентификации его части врагом. И немцам не нравилась рекогносцировка, потому что за их траншеями простирались обширные равнины, усеянные многочисленными впадинами, небольшими рощицами, беспорядочно расположенными деревнями с соломенными крышами, с речками и ручьями, среди них стремительным потоком бежала река Пена. Уровень земли немного поднимался к северу, что было выгодно защитникам. Огромные зерновые поля покрывали ландшафт, что сильно снижало видимость.

Танковым командирам нужна была сухая, тёплая погода: дороги на территории, на которой должно было проходить сражение, представляли собой немногим большее, чем проложенные по песку колеи. Как подчёркивал Меллентин, эта местность была с трудом проходима для танков, но, разумеется, не неуязвима для них. Ожидания немцев стали ещё больше, когда была предсказана отличная погода на день наступления.

Немцы за время организованных Гитлером задержек за два месяца идеально подготовились к наступлению. Ни одна деталь не была упущена. Каждый квадратный метр Курской дуги был сфотографирован немецкими разведывательными самолётами, и образцы фотографий были разосланы войскам, участвовавшим в операции «Цитадель». Пехотные и танковые офицеры тщательно изучили каждый кусочек земли, на которой они собирались вести наступление. Они нанесли на карту траншеи, укрепления — всё. Немецкие офицеры были перемещены на передовые позиции, чтобы лично осмотреть занимаемые русскими территории.

За день на немецкий транспорт и бронетехнику был нанесён камуфляж. Всё было спокойно. Ночью всё обстояло совсем иначе: любой имеющийся в распоряжении час, когда было достаточно темно, Вермахт использовал для подготовки.

Ни одной детали не было упущено в подготовке взаимодействия воздушных и сухопутных сил. Люфтваффе перебросило все самолёты, которые только можно было перебросить, в зону, где проводилась «Цитадель». На юге, в районе Белгорода, генерал Ганс Сидман провёл выдающийся бой силами тысячи истребителей, бомбардировщиков, штурмовиков и противотанковых самолётов. Эти силы будут сопровождать Четвёртую танковую армию Гота, обладавшую такой огневой и танковой мощью, какой не знала никакая другая немецкая армия. Девятую армию Моделя прикрывал первый авиакорпус генерал-полковника Пауля Дитчмана, располагавшийся в районе Орла, и расположенные вблизи фронта силы (не обладавшие резервами), включавшие в себя 700 самолётов всех видов.

Когда был получен сигнал к атаке, все семьсот самолётов должны были уже быть в воздухе, разрушая русские укрепления прямо перед продвигающимися немецкими подразделениями до самой глубины оборонительных систем Красной Армии.

Центральный штаб сражения в районе Белгорода находился в Микояновке, всего в 20 милях от фронта. Пять летных полей под Харьковом были забиты самолётами, а их экипажи были готовы взлететь за минуту.

Большего для подготовки наступления сделать было нельзя. Никогда ещё не было такой боевой операции, говорит Меллентин, которая «была бы лучше подготовлена, чем эта… Боевой дух атакующих был высок, как никогда; они были готовы терпеть любые потери и выносить любое задание, которое им бы дали».

Час проведения операции «Цитадель» наступил.