Они шли по коридору, отделанному безликими серыми панелями. Вот впереди замаячил лифт. Подле – охранники. Втроем: Павел Генрихович, Семен и Мири – загрузились в кабину, и Павел вставил ключ в замочную скважину на панели лифта. Заложило уши – кабина взмыла в пентхаус.


– Не понимаю, – Мири пожала плечами и поерзала в кресле. Кресло оказалось сказочно удобным, чего, впрочем, можно было ожидать, так как вся обстановка кабинета поражала сдержанной роскошью. Однако тепло, шедшее от камина, и мягкие подушки кресла лишь усугубили усталость девушки. Глаза слезились, и Павел Генрихович немножко расплывался по краям. – Вы хотите, чтобы я поехала на аукцион в Женеву и купила для вас камень? Один?

– Это не просто камень! Это совершенно уникальный экземпляр, – подчеркнул Павел Генрихович. – И вы должны удостоверить его подлинность. Вы, наверное, единственный эксперт, кто может и без оборудования определить подлинность камня. А денежные средства будут находиться в руках другого человека.

Из-за спины Павла Генриховича выдвинулся мужчина. Мири несколько раз моргнула, чтобы лучше видеть, и внимательно уставилась на него. Кажется, она видела его раньше.

– Николай Салтыков, – негромко произнес мужчина, чуть склонив голову, и Мири растерянно кивнула.

Тут же сообразила, что на нее вешают поручение, на выполнение которого в ее плотном рабочем графике нет времени, да и нет желания особого лишний раз связываться с Павлом Генриховичем. Она собралась с мыслями и решительно заявила:

– Я не понимаю вашего настойчивого желания привлечь именно меня к этому мероприятию. Как правило, международные аукционы имеют своих оценщиков. Эти эксперты и весь аукционный дом несут ответственность и своей репутацией гарантируют подлинность лотов. Что, опять же, подтверждается соответствующими сертификатами. И мне, знаете ли, совершенно не хочется ссориться с коллегами по цеху, влезая на их территорию.

– Вы не понимаете! – Павел Генрихович швырнул в камин сигару. Ему очень трудно было сдерживаться. Он не привык кого-то о чем-то просить, давно прошли те времена… Но Семен тысячу раз прав – лучше этой маленькой еврейки в камнях не разбирается никто. И потому, сделав над собой усилие, он продолжал уговаривать девчонку.

– Видите ли, в чем дело. Это не обычный аукцион, потому что на продажу будет выставлен необычный камень. Его историю можно сравнить разве что с историей бриллианта семейства Хоуп. А если учесть, что это природный рубин больших размеров, то и без своего наследства он стоит немалых денег.

– Рубин? – протянула Мири. Мысли ее заметались вспугнутыми птицами. – О каком рубине идет речь?

– Он известен как рубин графа Дракулы, хотя есть более древнее название – «Ярость богов». – Павел кивнул, и Семен Исаевич тут же пододвинул к девушке альбом, лежащий на низком столике. Мири не двинулась с места, все ее силы направлены были на то, чтобы совладать с собой, не дать изумлению и страху, вихрем крутившимися в душе, быть прочитанными окружающими людьми. Что-то слишком часто последнее время попадались ей на глаза крупицы сведений, связанных именно с этим камнем, а теперь, теперь ей предлагается провести его экспертизу! Девушка сидела как истукан, стараясь привести мысли и чувства в относительный порядок, и тогда Павел Генрихович сам открыл нужную страницу, заложенную ножом для разрезания бумаги (слоновая кость, Индия, оправлен в золото, украшен аметистами и топазами, – механически отметила Мири). Дорогущий альбом отпечатан был в Италии на плотной бумаге высшего качества, а современные методы печати позволили воспроизвести мельчайшие оттенки цветовой палитры художника и все детали работы. Репродукция картины явила взорам собравшихся правителя Валахии Влада Цепеша (известного также как граф Дракула) во всей красе: изможденное лицо нездорового желтоватого оттенка, тяжелый взгляд, пышный костюм и тюрбан. И как украшение тюрбана – большой темно-красный камень.

– У этого рубина нет такой известности, как у алмаза «Хоуп» или у Кулиннана, – продолжал Павел Генрихович, неприязненно взглянув на портрет. – Возможно, потому, что о камне долгое время ничего не было известно… вы представляете хотя бы, о чем идет речь? – резко спросил он.

– Да, конечно, – устало отозвалась Мири, не в силах отвести глаз от лица графа. – Его описание есть в некоторых источниках, турецких, например. И дед мне рассказывал… Но я всегда думала, что это сказка…

– Ваш дед?

– Он был ювелиром в Вене, во время войны помогал своему дяде и… и вроде бы видел этот рубин у одного богатого австрийского промышленника.

– Что именно он говорил? – быстро спросил Семен Исаевич, обменявшись значительным взглядом с хозяином.

Но Мири уже пришла в себя и лишь пожала плечами:

– Да ничего конкретного. Большой камень, редкий дефект, который не портит его… промышленник вроде бы хотел его продать, но неизвестно, продал ли. Я была совсем ребенком и, если честно, мало что помню.

– Ну хорошо, – Павел Генрихович решил вернуться к делам насущным. – Так вы согласны на эту работу?

– Да, – не раздумывая, выпалила девушка. – Возможно, это единственный шанс увидеть камень, а такие редкости попадаются раз в жизни. Конечно, я поеду.

– Вот и славно! – воскликнул Семен Исаевич, потирая лапки. – И не думайте, что вам будет скучно в этой поездке. Нет-нет, ни в коем разе. Знакомьтесь, Мириам, дорогуша: Николай и Рустем – ваши сопровождающие лица.

Мири разглядывала мужчин, с которыми ей предстояло ехать на аукцион. Секретаря ей сегодня уже представили, да и прежде она видела его сто раз, но ни разу лично не общалась. Он всегда тенью следовал за Павлом Генриховичем; спокойный, с приветливой, но неяркой улыбкой, светло-русыми волосами, и приятным, но каким-то незапоминающимся лицом. Хотя, может, это ей так казалось. Павел Генрихович как человек представительный и, несомненно, харизматичный (хоть и деспот), неизбежно привлекал внимание к своей особе. Высокий, широкий в плечах, но несколько обросший излишней плотью, он был решителен в словах, жестах, движениях. Любил быть барином и проявлять власть. На его фоне терялись многие. Однако теперь, разглядев секретаря получше, Мири решила, что он, пожалуй, симпатичный. Правильные черты лица, серые глаза смотрят спокойно и уверенно, хорошей формы руки. Да и костюм на нем отлично сидит, что является немаловажным показателем стильности мужчины.

Потом она перевела взгляд на второго фигуранта. Этот был вызывающе хорош собой. Просто картинка с рекламного плаката. Стройный, узкобедрый, смуглый, гладко зачесанные назад волосы, агатовые глаза, аристократический, с легкой горбинкой нос. Рустем носил черные джинсы, белую сорочку без воротника и твидовый пиджак, который казался чуть мешковатым… но это лишь для того, чтобы скрыть наплечную кобуру.

– Итак, это ваши сопровождающие лица, – не без насмешки продолжал Павел Генрихович. – Будете путешествовать почти как принцесса: с секретарем и охранником. Впрочем, это только туда. Обратно уж как-нибудь сами.

– То есть я не буду сопровождать камень в Москву? – переспросила Мири.

– В Москву? – Ювелир даже вздрогнул. – Никто и не собирался привозить его в Москву! Наш родной город полон… малопредсказуемых и не слишком законопослушных личностей. А потому камень нужно оценить, то есть не оценить даже, а удостоверить его подлинность, и оплатить. На этом ваша миссия заканчивается. Сотрудники аукционного дома доставят его в сейф швейцарского банка. Вопросы есть?

– Да нет, я как-то…

– Вот и хорошо, – он ее уже не слушал. Просто отдавал распоряжения:

– Рейс сегодня в десять вечера из Шереметьево. Электронные билеты на вас заказаны. Рустем заедет за вами в семь.

– Я лучше сама доберусь.

– Не лучше.

Но тут Мири уперлась. Он ее достал, этот тип. Деньги он за экспертизу пообещал заплатить, конечно, хорошие, да и на камень она не отказалась бы взглянуть, но не продаваться же ради этого!

– Я остановилась не дома, а у друга, – медленно и раздельно повторила Мири. – И до аэропорта доберусь сама.

Павел Генрихович оттопырил нижнюю губу, и желваки на щеках дрогнули. Рустем остался внешне спокоен, но и Семен Исаевич и Николай невольно подобрались: в гневе Павел бывал страшен.

Но тот, видно, решил не тратить пыл на мелкую нахалку, потому что вдруг не стал ничего возражать, а лишь пожал плечами и буркнул:

– Как угодно. До свидания.

Мири, сухо попрощавшись и внутренне кипя, вышла из комнаты. Семен бросился за ней, всплескивая руками и норовя как-то сгладить, примирить и добиться всеобщего счастья и сотрудничества. Николай испарился совершенно незаметно.

Когда за ними сомкнулись тяжелые деревянные двери, Павел Генрихович перевел взгляд на Рустема и сухо сказал:

– Пусть за ней присматривают. С настоящего момента.

Рустем кивнул и выскользнул из кабинета.

Павел вернулся к столу, сел и тупо уставился на разложенные перед ним бумаги. Почему-то глухо ухало сердце. Надо же так разозлиться из-за этой пигалицы. Впрочем, дело не в ней, дело в камне. И не в камне даже, а в том, что он вдруг оказался втянутым в нечто опасное и неприятное.


Если бы у Павла Генриховича был герб, то девизом на нем начертали бы слова «Осторожность и осмотрительность». Его возраст вплотную приблизился к неприятно круглой цифре 50, но он подошел к этому юбилею с небольшими потерями и весьма существенными активами. Окончив Плехановский институт и получив диплом товароведа, Павел Генрихович всю жизнь так умел провести торговую операцию и свести дебет с кредитом, что его активы демонстрировали неуклонный рост.

Осторожность и предусмотрительность помогали ему жить в ладу с нормами права и законодательства не только Российской Федерации, где он вел основные дела. Все совершенно законно было в Бельгии, где Павел Генрихович прикупил по случаю неплохую квартиру, а также на Мальдивских островах, где он был совладельцем туристического комплекса, и тем более в Испании, где частенько отдыхал на собственной вилле. Партнерам порой казалось, что осторожность Павла Генриховича несколько гипертрофирована, а ежели мы опять потревожим старика Фрейда, то без труда найдем воспоминания и те психологические травмы прошлого, которые обеспечили ювелира таким устойчивым отвращением к рискованным предприятиям и авантюрам.

Дело в том, что папа Павла Генриховича (которого в те времена звали просто Паша) был директором ювелирного магазина. В советское время должность эта была весьма выгодной, но и опасной. Паша имел все блага, какие только можно было получить в советское время: одежда из «Березки»[4], отдых на Юге или в Прибалтике. Дом – полная чаша. Папа подвозил его к школе на «Волге».

А потом под папу начали копать. Как обычно, завелся ОБХСС[5], который нашел у какого-то деляги партию непробированного золота. Посыпались проверки, доносы и новые проверки. Возбуждались уголовные дела. Кого-то сажали и отстраняли от дел.

В доме Пашиных родителей поселился страх. Испуганная тишина и запах сердечных капель. Отец похудел и постарел, мать все время собирала и разбирала сумку, которую приготовила на случай ареста. Там были белье, носки, чай, сигареты (хотя отец не курил).

Липкий страх, переполнявший души родителей, пробирал мальчика до костей. Он только что поступил в институт, и мысль о том, что если отца посадят, он мгновенно превратится в изгоя, не давала покоя. Павел чуть не завалил сессию, плохо спал по ночам, начал курить.

В тот раз у отца на работе все обошлось, и жизнь довольно быстро вошла в привычную колею. Но Павел навсегда запомнил ощущение надвигающейся катастрофы и страх, страх, который оказался феноменом не только психологическим. Жизнь в страхе меняла человека на физиологическом уровне: от него знобило, кружилась голова, плохо работал желудок, и все время невыносимо хотелось куда-нибудь убежать и спрятаться.

И вот сегодня Павел Генрихович снова ощутил те, давно, казалось бы, забытые, симптомы. Он испугался. Как, как мог он, такой осторожный и опытный делец, влезть в это дело? Впрочем, вначале оно не обещало ничего, кроме приличных дивидендов за непыльную работу.

Этот человек подошел к нему на последней ярмарке миллионеров. Они не были знакомы, но от довольно молодого еще мужчины исходило ощущение властности и уверенности, которое дается только привычкой распоряжаться очень большими деньгами и судьбами людей.

Мужчина сказал, что ему нужен посредник, который мог бы провести экспертизу и купить на аукционе драгоценности. Павел Генрихович кивнул понимающе. Ничего необычного в такой просьбе не было. Многие люди не хотели лишний раз демонстрировать свое богатство и приобретали ценные вещи – картины, антиквариат, драгоценности – через посредников.

Узнав, что речь идет об одном-единственном драгоценном камне, Павел Генрихович испытал некоторое разочарование. Но в ходе дальнейшей приятной беседы за коньяком и сигарами выяснилось, что это артефакт с именем, и ювелир воспрянул духом. А уж услышав сумму предложенного гонорара, и вовсе был приятно удивлен.

Заказчик выдвинул два условия: полная секретность и неразглашение его имени (которое пока ровным счетом ничего ювелиру не говорило) и проведение геммологической экспертизы. А в качестве эксперта потребовал привлечь эту пигалицу, Мириам. Павел Генрихович мысленно чертыхнулся, но желание клиента, к тому же так щедро оплаченное, нельзя не уважить.

То есть дело выглядело простым и приятным, пока до него не добрался Михаил, начальник службы безопасности Павла Генриховича. В обязанности службы безопасности, помимо непосредственной охраны объектов (магазинов, складов, домов руководства и непосредственно начальника), входил сбор информации о крупных и солидных клиентах. А также о клиентах сомнительных и перспективных.

Сначала Михаил пришел и несколько обескураженно доложил, что не может ничего толком выяснить о новом клиенте. Имя, отчество, фамилия никому ни о чем не говорят. Счета в банках имеются и немалые, живет на широкую ногу, но откуда взялся, совершенно непонятно. Отпечатки пальцев ни по каким базам не проходят, паспорт австралийский, хотя какой он австралиец… Зато Михаил сумел собрать неплохое досье на рубин, которым так живо интересовался клиент. Впрочем, история «Ярости богов» читалось как исторический роман с элементами фантастики, и Павел Генрихович не очень-то поверил этим сказкам. И тем не менее у него появились нехорошие предчувствия.

А затем разведка донесла, что он не единственный желающий приобрести бесценный рубин. Это было предсказуемо – на то и аукцион. Но службе безопасности удалось выяснить имена двух других претендентов на обладание «Яростью богов». Впрочем, имена – лишь видимость. Важно, кто за этими именами прячется. Один был арабский шейх. Не подарок, но он хотя бы богат, а если ему еще и дядя поможет (если отвлечется от любимых верблюжьих гонок), то они и камень Каабы купят, не то что какой-то рубин.

Но вот другой покупатель… это совсем откровенная ширма для целой группы не слишком богатых, но зато очень воинственных людей. То, что они подали заявку на участие в аукционе, могло означать две вещи: либо они вдруг нашли очень много денег, либо… либо рассчитывают, что ряды покупателей должны сильно поредеть.

И это только двое. Всего заявлено пять участников. Еще двоих он не знает. Его ребята из службы безопасности землю роют, пытаясь установить имена других претендентов на обладание исторической реликвией, но пока все безрезультатно.

Павел Генрихович очнулся от неприятных мыслей, захлопнул альбом, чтобы не видеть желчного и насмешливого лица графа Цепеша, и вызвал к себе начальника службы безопасности.

– С этого часа, – негромко говорил он Михаилу. – все переходим на военное положение. Помнишь, мы с тобой разрабатывали сценарий на случай дня Х? Так вот, этот день настал.

– Надолго? – деловито спросил начальник охраны.

– Не знаю, Миша. Минимум на неделю. Надеюсь, все решится в день аукциона. Но до того момента нужно следить за всеми лицами, причастными к истории с рубином… И семья… я не хочу, чтобы кто-нибудь добрался до моих детей. Где они сейчас? На Сейшелах? Кто с ними? Ты им веришь? Хорошо… Скажи, чтобы не расслаблялись, у них там не отпуск. Свяжись с местной полицией, пусть тоже поглядывают. В Москву ни ногой, пока я лично не разрешу.

Михаил, кадровый разведчик и бывший одноклассник, кивнул и пошел претворять в жизнь тщательно продуманный и подготовленный план охраны семей Павла Генриховича и Семена Исаевича. А также надо ввести усиленные меры безопасности на производстве, в офисах, торговых точках… Лицо Михаила Ивановича было, как всегда, спокойно, но в душе он чувствовал некий подъем. Чего греха таить – кадровые военные больше всех умеют ценить мирное время… но иногда все же немного скучают по войне.


Отделавшись от сладкоречивого Семена Исаевича, Мири выскочила на улицу. Мороз благодатно подействовал на разгоряченную голову, вымел прочь тревожные и тяжкие мысли, и она быстрым шагом пролетела половину Тверской улицы, вдыхая холодный, пахнущий бензином воздух, с удовольствием разглядывая пестрые и яркие витрины, подставляя лицо мелкому снегу. Проскочив Маяковку, Мири решила, что пора обдумать случившееся, удивиться цепочке совпадений и порадоваться предстоящей встрече с редким камнем. Тверская улица не слишком приспособлена для гуляний. Народ движется по нешироким тротуарам деловым шагом, беспардонно толкая медлительных приезжих и задумчивых растяп. Получив пару тычков, девушка свернула в переулок. Здесь тише и можно идти не спеша. Собственно, здесь можно двигаться только медленно, потому что покрытые льдом тротуарчики горбаты, и никто не позаботился посыпать их песочком.

Мири брела, глядя под ноги и поражалась полному отсутствию радости в душе. Ничего, кроме тревоги, она не чувствовала… Даже странно! Любого человека волнует возможность увидеть шедевр – рукотворный или созданный природой – не суть важно. Нет скрипача, который не хотел бы взять несколько нот на скрипке Страдивари. Самый толстокожий турист замирает в восторге, когда созерцает Ниагару и гид объясняет, что это самый известный, красивый, шумный и так далее водопад в мире. Чудо природы. Исключение, шедевр!

Она, Мири, будет держать в руках камень, который является не только историческим артефактом, но и шедевром, эксклюзивным творением. И где же радость и предвкушение предстоящего события?

Мири поскользнулась, схватилась рукой за ледяную водосточную трубу, зашипев от боли, отдернула пальцы, потеряла нить размышлений и огляделась. Она с удивлением обнаружила, что совершенно не понимает, где находится. По обе стороны неширокой и безлюдной улицы тянулись одинаковые невзрачные дома. Судя по невысокой этажности, застройка пятидесятых-шестидесятых годов двадцатого века. В ближайшем дворе торчат гаражи; напротив, словно остов обглоданного хищниками кита, высится странное металлическое сооружение. Не сразу Мири сообразила, что это «лазалка» на детской площадке, сваренная из труб и порядком облезлая.

Часы показывали два часа дня, но Мири показалось, что вокруг сгущаются зимние сумерки. С серого низкого и совершенно непроглядного неба сеялась ледяная крупа; пронизывающий ветер горстями швырял ее в лицо. Мири подняла воротник модной короткой курточки, сунула руки в тонких перчатках в карманы и стала оглядываться. Впереди, на углу, тускло мерцали огоньки на вывеске убогого магазинчика. Она поспешила к нему, надеясь спросить дорогу и просто перевести дух. Господи, да что это я, удивлялась девушка, все ускоряя шаг. Ведь это практически центр Москвы. Она свернула, не доходя до Белорусского вокзала и, наверное, оказалась где-то в районе Тишинской площади. В целом все понятно, но так холодно и страшно, как бывает, только если заблудиться в незнакомом и опасном месте. Что-то яркое мелькнуло на углу, ледяные снежинки вспыхнули в свете фар автомобиля. О, какое облегчение – поймать машину и попросить подбросить хоть до ближайшего метро! Ярко-красный автомобиль двигался медленно, что немудрено в такую погоду. Осторожный водитель – это хорошо… и вдруг в мозгу девушки мелькнула совершенно параноидальная мысль: человек за рулем ищет кого-то. Машина двигается, прижимаясь брюхом к асфальту; мощный мотор работает почти бесшумно; хищный блеск хромированных деталей – как оскал влажных зубов.

Мири опомнилась, когда, рванув на себя дверь, влетела в теплое и пахучее нутро магазинчика. Продавщица, замотанная в шерстяной платок, шумно прихлебывала из большой кружки что-то горячее. В углу притулились два липких столика на высоких ножках и за одним из них двое молчаливых людей с плоскими восточными лицами ели лапшу из дымившихся паром пластиковых лоточков.

Взглянув на бледное испуганное личико девушки, которая тяжело дышала, замерев у двери, продавщица забеспокоилась:

– Эй, ты чего?

– Я… – замерзла, – выдохнула Мири, прислушиваясь к происходящему снаружи. – И заблудилась в переулках. Можно мне чаю, горячего.

– Да ради бога, – тетка отставила кружку в сторону, протянула Мири пластиковый стаканчик, бросила туда чайный пакетик и залила кипятком из большого электрического чайника.

– Метет на улице-то? – спросила она.

– Да… ужасно, – покосившись в сторону трапезничающих работяг, Мири осталась у прилавка. – Спасибо. Сколько с меня?

Мири расплатилась и принялась осторожно отхлебывать горячий и невкусный чай.

– Скажите, как побыстрее добраться до метро? – спросила она.

Метро оказалось не так уж далеко; снег почти улегся; по улице грохотал воняющий дизелем грузовик. Мири спешила ко входу в подземку и сама себе удивлялась: вот напридумывала ужасов каких-то. Москва – город, конечно, контрастный, но скорее всего дело в нервах. Слишком долго думала она о чертовом камне. И словно его кроваво-красный отблеск упал на самые обычные вещи и сделал их страшными. Так нельзя. Мири постояла пару минут на улице, подышала холодным воздухом, а потом бодро зацокала каблучками вниз по ступенькам.

Нырнув в метро и парясь в его пахучей тесноте, она в сто какой-то раз раздумывала: не купить ли машину? Одна в салоне, пахнуть будет любимыми духами… И всякие типы не станут пялиться. Она поймала в стекле напротив отражение какого-то дядьки – тот смутился и отвел глаза. «Впрочем, когда перестанут пялиться, пора будет подтяжки делать и думать о пенсии», – решила девушка. Она надвинула капюшон на голову и покрепче прижала к себе сумку. – «Может, это паранойя? Но почему-то я сегодня весь день чувствую, что на меня кто-то смотрит», – думала она. И этот ужас в переулке, когда ей показалось, что ее ищут…

Уже десантировавшись на своей остановке из метро, Мири вспомнила, что есть дома нечего, а очень хочется. Так, тут должен быть ресторанчик… точно, вон напротив. Ох нет, тут же была кофейня… а теперь – хинкальня. Название для русского уха как-то не очень. Ты забыла, что, мягко говоря, не совсем русская, напомнила себе девушка. И в Лондоне я с удовольствием хожу в индийский ресторанчик напротив своего дома. Там такие пирожки обалденные! Может, и тут окажется съедобно? Она решила рискнуть и, перебежав дорогу в неположенном месте, нырнула в украшенную восточными узорами дверь.

Через сорок минут Мири вытерла перепачканные маслом губы и поняла, что сейчас просто треснет. Овощи в салате были свежими, а плов – выше всяких похвал. Пахнет тут, конечно, чадно… на вентиляции сэкономили, да и курят в зале… Все хорошо не бывает. Потом она вспомнила о Серже, который трудится над ее ширмой и вполне мог забыть поесть. Подозвав официантку, Мири спросила:

– Скажите, а можно мне заказать с собой?

– Конечно! У нас многие берут. Тут как-то барашка на свадьбу делали…

– Мне не надо барашка, что вы… мой друг – вегетарианец.

– Больной? – сочувственно спросила официантка.

– Нет, почему же, – растерялась Мири. – Просто он не ест мяса… Не нравится оно ему.

– Самса есть с курятиной!

– А совсем-совсем без мяса? Только овощи? Ну, яйца или сыр можно…

Девушка задумчиво покрутила в руках блокнот, потом ее смуглое лицо озарилось улыбкой (которая казалась еще ярче из-за подсветки золотых зубов).

– А идите в кухню и спросите дядю Ахмета. Он вам скажет, что есть для вашего друга.

Мири двинулась в указанном направлении и, открыв дверь в углу зала, оказалась в чадной кухне. Здесь запах мяса и специй стоял такой, что слезились глаза. «Все, – подумала девушка, – одежду всю сразу от входа в стиральную машинку. Я сейчас вся пропитаюсь этими запахами и буду благоухать, как восточный базар».

– Дэвушка, что надо?

Перед Мири оказался разбойничьей внешности мужик. Черная с сединой борода, полные губы, маленькие глазки, на бритой голове чудом держится маленькая белая мусульманская шапочка. Вокруг бедер повязан фартук в веселенький цветочек. В здоровенной волосатой лапе он сжимал неприятно окрашенный чем-то темным нож.

– А-а я… – Мири попятилась.

– А? – мужик наступал на нее, грозно хмуря брови.

– Дядя Ахмет! – из двери выскочила та самая официантка и что-то быстро залопотала на своем языке.

Бородач мгновенно расплылся в улыбке и теперь уже не был так неприятно похож на полевого командира, вышедшего на тропу войны.

– А, плов кушала, понравилось, да?

Мири закивала.

– Самса хочешь?

– Нет-нет, мне бы для друга, но он мяса совсем не ест… и курицу не ест.

– Вай, – Ахмет сочувственно покачал головой и, похоже, тоже решил, что у Сержа диагноз. – Ну, так я ему плов сделаю сладкий, с изюмом и орехами, а?

– Здорово! – обрадовалась Мири.

– И еще хачапури могу сделать. С сыром и яйцами. Или только с сулугуни. Или с зеленью. Иди сюда, попробуй и скажи, какой хачапури тебе нравится.

– Ой, спасибо, я только что поела…

– Иди, как же не попробовать, я же не есть тебя зову!

Дядя Ахмет легко перекинул нож из правой руку в левую (Мири вздрогнула), подхватил девушку под локоть и повлек ее в другой конец кухни. Здесь, у окна, стоял стол и на нем блюда с выпечкой. Как оказалось, через окно торговля шла прямо с улицы.

Ахмет подхватил с одного блюда хачапури и сунул Мири:

– Пробуй!

Та послушно откусила и закивала головой:

– Очень вкусно.

– А теперь попробуй с зеленью!

«Конец мой настал», – тоскливо думала девушка. Она бросила взгляд в окно, пытаясь придумать, как бы сбежать от дяди Ахмета, и вдруг увидела дядьку, который показался ей удивительно знакомым. Предпенсионного возраста мужик в кепке сидел в темных «Жигулях», припаркованных у тротуара и курил в открытое окно. «Тесен мир», – меланхолично подумала Мири. Потом к дядьке подошел парень – темная куртка, темная шапочка, никакое лицо… Но оно тоже показалось девушке знакомым. «От переедания, что ли», – растерянно подумала она. Все вокруг как-то вдруг смазалось и поплыло. Мири пришла в себя за столиком. Перед ней стоял стакан холодной воды. Она жадно выпила половину, и ей стало лучше. Теперь девушка слышала сочувственное кудахтанье дяди Ахмета:

– Вай, сомлела, да? Там воздух такой горячий и запах такой вкусный. Но привыкнуть надо. Тебе лучше?

– Да, спасибо, – Мири рассчиталась за обед, сказала Ахмету, что часа через полтора зайдет за пловом и пирожками, и выбралась на улицу. Держась изо всех сил, она дошла до своего дома, ни разу не оглянувшись. Но, уже взявшись за ручку подъезда, бросила-таки взгляд через плечо. Парень в темной куртке стоял на углу, у входа во двор, и делал вид, что не смотрит в ее сторону.

Мири поднялась в квартиру и подошла к окну. У обочины стояло много машин. И сверху было не так-то просто определить, где те самые «Жигули». Но она была уверена, что машина там.

Мири умела ругаться по-французски, по-русски и на иврите. На английском она тоже знала два-три полезных в этом отношении слова, но как-то никогда не могла почувствовать органичность в крепких выражениях английского языка. То ли дело – русский или французский! Пожалуй, сейчас на язык просились слова, выученные в детстве в элитной московской школе.

«Что же это, мать их, делается, а? Это называется слежка». Этого дядьку в кепке она видела в метро. И парня, кажется, тоже, хотя в нем Мири не так уверена. Первым порывом было позвонить Павлу Генриховичу, то есть Семену Исаевичу, конечно, шеф к телефону не подходит, и отказаться от заказа. Подумав, она решила вот так сразу не отказываться, но пожаловаться. Пусть приставит к ней телохранителя! В следующий миг ей пришла в голову новая мысль. «А если это уже люди Павла? Ах он… гад! Кто ему позволил за мной следить»? Рука опять потянулась к телефону, но Мири все же заставила себя остановиться.

Если предположить, что это действительно люди Павла Генриховича, то они ее охраняют… значит, есть от кого? Мири бросила затравленный взгляд в сторону окна. Зимний день угасал, его сменяла холодная ветреная тьма, и девушке совсем расхотелось оставаться дома одной. Она торопливо приняла душ, вымыла волосы, собрала сумку и пошла было к двери. И остановилась. «Там, внизу, – этот дядька в «Жигулях» и тот, второй. Может, они и правда работают на Павла Генриховича и всего лишь присматривают за ней… но все равно, это чертовски неприятно. И, чего уж там, просто страшно». Мири стояла перед закрытой дверью и никак не могла решиться покинуть дом. «Ну же, – подгоняла она себя, – я не могу торчать здесь до вечера. Надо заехать к Сержу… и забрать еду у Ахмета». Девушка сунула руку в карман, достала ключи. На пол упал прямоугольник визитки. Она подняла карточку и вспомнила, что получила ее от того таксиста, Виктора. Вау, как просто! Нужно вызвать его и она уже не будет одна. Он такой большой и сильный, наверняка в его обществе она сможет добраться до квартиры Сержа без особых проблем.

Мири вернулась в комнату и торопливо набрала телефон таксиста. Виктор был немногословен, приехал удивительно быстро. Поднялся на этаж и два раза коротко позвонил в дверь (Мири краснела, когда просила его об этом, но ее уже буквально колотило от страха), подхватил сумку, и они вместе спустились вниз. Виктор усадил девушку в машину, сходил к окошку хинкальни и забрал у Ахмета заказ. Довез Мири до дома Сержа и поднялся с ней к квартире. Она протянула было руку к звонку, но Виктор вдруг перехватил ее ладонь.

– Вы знаете, что за вами следят? – спросил он. – Темные «Жигули». В машине двое.

– Да… – Мири пожала плечами, стараясь выглядеть храброй. – Это из-за работы.

Он кивнул, поставил сумку и шагнул к лифту.

– Подождите, – заторопилась девушка. – Отвезете меня сегодня в аэропорт? Самолет в десять из Шереметьева.

– Я буду в семь.

Оказавшись в жилище Сержа, Мири почувствовала себя спокойнее. Все-таки живой человек рядом. Впрочем, если уж говорить откровенно, то если бы кто-то принялся выносить из квартиры мебель или попытался похитить Мири, Серж среагировал бы не сразу. Пирожкам и плову он, конечно, обрадовался, поел, а потом ушел обратно в мастерскую, заверив Мири, что ширма будет готова к сроку. А когда Серж погружается в работу, он становится совершенно невосприимчивым к внешним раздражителям.

Мири устроилась на том же самом диване в кухне, где ночевала прошлый раз. Квартира имела весьма своеобразную планировку. От входной двери длинный и узкий коридор вел в огромную мастерскую, уставленную стеллажами с красками, инструментами, растворителями, картинами, иконами, старинными лампами и прочими артефактами, принятыми мастером на «лечение». По стенам жались хромоногие столики и стулья с резными спинками, комодики и этажерки. Здесь Серж проводил целые дни, иной раз он и спал тут же, на надувном матрасе в углу. Еще в квартире была ванная – просторная комната с окном и удивительно шумным унитазом. Как только кто-то дергал за веревочку, чтобы спустить воду, бочок, висевший чуть ли не под потолком (а потолки здесь были больше трех метров!), разражался гулом, надсадным шипением и лишь потом низвергал по гудящим трубам ниагару воды. Кухня – метров пятнадцать – легко вместила вполне удобный диван, шкаф с одеждой, плиту, раковину и все остальное, включая шикарную кофеварку. Стены и потолок в квартире были незатейливо (и явно очень давно) покрашены масляной белой краской. Пол – старый паркет, затертый до состояния белесости.

Мири, которую мучила жажда после острой восточной пищи, налила кружку чая и забралась с ногами на диван. Стараясь не смотреть на особо страшненьких тварей, которыми полнились картины Сержа, она получила время спокойно обдумать случившееся. А случилось так, что Павел Генрихович поручил ей найти камень, о судьбе которого она когда-то читала отрывочные сведения и слушала в детстве страшные сказки, но это еще не все. Самое странное, что и в письме Тавернье, которое нашлось в ширме, упоминался этот же рубин – «Ярость богов». Мири вздрогнула, встретившись глазами с монстром, изображенным на одном из эскизов – огненная голова, разинутый в крике рот, пытавшийся поглотить мечущихся у его ног человечков. Бр-р.

Мири уставилась в темное окно (купить Сержу занавески, что ли?) и принялась размышлять. Все события последнего времени выстраивались в череду совпадений, которые вели ее к «Ярости богов». Как только в ее жизни появился чертов камень, его отблеск наложил зловещую и недобрую тень на происходящее днем и на сны, которые приходят по ночам… «Ярость богов» – рубин с историей. Артефакт, появившийся на свет для того, чтобы нести людям ужас и смерть – так гласят легенды и предания. Но что такое легенды? Истории, повторенные многократно разными рассказчиками. Легенды обрастают все новыми деталями и вымыслами, и в конце концов превращаются в сказки. Разве она, Мири, боится сказок? Глупости! Она современная и практичная молодая женщина, профессионал в своей области.

Мири выпрямилась и гордо расправила плечи. Поставила на стол чашку. Показала язык темноте за окном. Посмотрим на это дело с другой стороны, решила она. Ей представляется редкая возможность провести экспертизу исторической достопримечательности – рубина с именем, принадлежавшего когда-то знаменитому Жану Батисту Тавернье. Нельзя упустить такой шанс. Кроме того, подобные моменты профессиональной жизни всегда приносят свои дивиденды: после аукциона ее известность как крупного специалиста возрастет. Мири злорадно улыбнулась; при следующем заказе Павлу Генриховичу придется увеличить гонорар. А что касается совпадений… Бабушка не раз повторяла, что некоторые встречи и события предназначены нам судьбой. У каждого человека есть своя миссия в этой жизни, и чем крупнее личность, тем более ответственное и трудное испытание выпадает на ее долю. «Я геммолог, – думала девушка, – и жизнь моя связана с драгоценными камнями. Кто знает, возможно, судьбе нужно, чтобы именно я взяла в руки “Ярость богов”. Для чего? Там будет видно…»


Когда они с Виктором добрались до аэропорта, Мири робко спросила:

– За нами следили?

– Да. Та же машина.

Может, ему показалось, что она усомнилась в его словах, но Виктор повернулся к девушке и добавил:

– Я был охранником до того, как стал таксистом. Квалификацию пока не потерял. Если что, звоните.

– Спасибо.

Он проводил ее до стойки регистрации, где уже дожидались «сопровождающие лица» – секретарь и охранник. Виктор скользнул равнодушным взглядом по Николаю и внимательно оглядел Рустема. Тот лишь улыбнулся и подхватил сумку Мири. Все трое прошли регистрацию, таможенный контроль и выпили по чашке кофе в одном из баров зоны дьюти-фри.

– Пойдете по магазинам? – спросил секретарь у Мири.

– О нет, не думаю. Я летаю достаточно часто, да и настроения нет. – отказалась девушка.

«Объявляется посадка на рейс номер 872 до Женевы компании Swiss Air», – раздался искаженный динамиками голос. Все трое прошли в зону вылета. Мири стояла у стеклянной стены и смотрела на самолеты. «Вот, наверное, тот, что полетит в Женеву».

Красивый город в Швейцарии, на берегу озера. Город банков и богатых чиновников, спокойный и чинный… иногда ужасно скучный. Но зато самое подходящее место для хранения денег и драгоценностей. Кругом камеры, преступности практически нет, все солидно и безопасно.

Самолет подогнали к «трубе»… Вскоре они уже сидели в комфортабельных креслах бизнес-класса. Мири первым делом сунула нос в набор для пассажиров. Она заметила, как насмешливо улыбнулся Николай, и рассердилась на него. Вот черт! Ну и ладно, пусть смеется. Она не так уж часто летает бизнес-классом (иначе никаких заработков не хватило бы), а всем известно, что в Swiss Air в наборчики кладут хорошие крема и шоколадки. Прикольно же! Мири подавила желание показать секретарю язык и принялась с интересом перебирать флакончики. Николай углубился в газету, а Рустем просто закрыл глаза и погрузился, должно быть, в нирвану. Но буквально через несколько минут Мири почувствовала, как он выпрямился, и, взглянув на охранника, увидела, что Рустем, вытянув шею, смотрит в сторону занавесей, где суетились стюардессы, и прислушивается.

– Что случилось? – удивилась она.

Рустем быстро и как-то плавно встал на ноги, рывком поднял Мири из кресла и, подхватив сумки, двинулся к выходу, бросив Николаю:

– Поторопись.

Мири поймала на себе удивленные взгляды нескольких солидных джентльменов, мимо которых они прошли. Она почувствовала неловкость и хотела уже спросить Рустема, какого черта он тащит ее к выходу, но не успела. Оказавшись у шторки, они нос к носу столкнулись со стюардессой. Первое, что увидела Мири, были круглые от страха глаза девушки. Но она улыбалась заученной кукольной улыбкой и быстро затараторила по-английски:

– Прошу вас вернуться в зал аэропорта. Небольшие проблемы со взлетной полосой. Как только она будет освобождена ото льда…

Рустем отодвинул стюардессу с дороги, и втроем они быстро покинули самолет.

Когда они оказались в ложе аэропорта для vip-персон, Мири плюхнулась в кресло и сказала:

– Не везет. Придется ждать, пока сколют лед или что они там делают…

– Лед тут ни при чем, – негромко сказал Рустем.

– В смысле?

– Я слышал, как они объявили красный код.

– И что это значит?

– Что самолет был заминирован.

Мири растерялась. Или испугалась. Она как-то не то чтобы отключилась – вокруг шумел аэропорт, хотя особой суеты заметно не было. Рустем и Николай о чем-то негромко переговаривались, но она не слышала, о чем. Потом Рустем тряхнул ее за плечо, и девушка очнулась.

– А?

– Мы считаем, – сказал Николай, – что нам нужно покинуть аэропорт и попытаться выбраться из Москвы каким-нибудь другим способом. Менее предсказуемым.

Мири молча взирала на него. Потом до нее дошел смысл сказанного.

– Вы что, хотите сказать, что это из-за нас? Что это нас пытались… а!

Боль в руке, которую сдавили пальцы Рустема, помешала ей закончить фразу.

– Не устраивай истерику, – приятно улыбаясь, прошипел телохранитель. – Иначе я отлуплю тебя по щекам.

– Попробуй только! – Мири вырвала руку и злобно сверкнула глазами. – Я откушу твой кривой нос!

Рустем хмыкнул, но продолжать перебранку не стал. Они вышли в общий зал и направились было к выходу. Но теперь уже Мири вцепилась в рукав охранника.

– Минуточку! Слова «менее предсказуемый способ» ничего не значат. Мне кажется, пока мы не оказались на российской территории, нужно придумать какой-то реальный план.

– А что вы имеете против российской территории? – вякнул вдруг секретарь.

Рустем и Мира взглянули на него удивленно, и он буркнул:

– Извините. Я тоже нервничаю.

Они отошли в сторонку и сели у окон. Здесь немилосердно дуло и в пределах слышимости не было ни одной живой души.

– И все-таки я считаю, что это случайность… или совпадение, – упрямо заявила Мири. – Кто мы такие, чтобы из-за нас минировать самолет?

– Мы конкуренты, – сухо отозвался Николай. – Это же очень просто: чем меньше людей доберется до аукциона, тем больше шансов завладеть камнем окажется у выживших.

Мири растерянно молчала. Мысль, что ее только что пытались убить, что из-за какого-то артефакта заминировали целый самолет и собирались погубить столько людей, просто не укладывалась в ее голове.

– Кто покупал билеты? – спросил Рустем, как только они устроились на пластиковых сиденьях.

– Я, – секретарь пожал плечами. – Вчера вечером заказал три билета. Но какое это имеет значение?

– Это показывает их осведомленность, – отозвался Рустем. – Минирование самолета нужно подготовить и грамотно организовать.

– М-да, – Николай потер лицо ладонями. – То есть за мной следили? Но я просто позвонил…

– Телефон можно прослушать.

– И мобильный? – спросила Мири недоверчиво.

– Записи всех разговоров по мобильным телефонам хранятся некоторое время на специальных серверах, – сухо проинформировал их Рустем.

– Да, я понимаю, – несколько недоверчиво, как показалось Мири, протянул секретарь.

– Нужно принимать в расчет то, что все мы пользуемся компьютерами, а если ты попал в комп, то доступ к информации – лишь вопрос времени и денег, – монотонно продолжал телохранитель.

– Но что же нам делать? – растерянно спросила Мири. – Если так рассуждать, то куда бы мы ни купили билеты, все равно засветимся. Поезд – это тоже паспорт и ввод имени в компьютер.

– С ума сошла, какой поезд? Хочешь, чтобы тебя убивали медленно? – белые зубы Рустема сверкнули в хищной улыбке, и Мири опять рассердилась. – Нет, надо как-то сообразить…

– Минуточку, а если долететь до Калиниграда? – оживился Николай. – Там со всех сторон границы. Визы у нас есть. Берем машину – и ту-ту.

– Сколько до Калининграда лету? – деловито поинтересовался Рустем.

– Часа три.

– Три с половиной, – отозвалась Мири. – Я там была. Ездила насчет янтаря…

– А какой там аэропорт? – перебил ее охранник.

– Ну, такой, маленький. Название милое – Храброво. Один зальчик, выход прямо на улицу, вокруг рощицы, словом, пастораль.

Губы Рустема сжались. Ему явно не улыбалось дать врагам три часа форы, а потом оказаться в малолюдном, пусть и пасторальном месте.

Должно быть, Николая посетили те же мысли. Он тоже нахмурился и заявил:

– Кажется, это была плохая идея. Но все равно, давайте думать дальше. Единственно возможное решение и окажется верным. У нас не такой большой выбор.

– А какой у нас выбор? – робко спросила Мири.

– Если мы не можем выбраться из страны, не попав в систему компьютера, то надо попытаться воспользоваться преимуществом времени, – решительно сказал Рустем. – Мы должны улететь быстро, типа по горящим билетам. И, попав за границу, сразу же раствориться. Не пользоваться кредитками, не показывать паспорта. Так будет шанс добраться до места.

– А может, нам раздобыть другие документы? – спросила Мири. Немного покраснев под осуждающе недоуменными взглядами мужчин, она пояснила:

– В кино всегда так делают.

– Извините, мисс, но у нас нет в запасе шпионского снаряжения и пачки фальшивых паспортов, – насмешливо сказал секретарь.

– А жаль! – выпалила девушка в извечном стремлении оставить за собой последнее слово.

Они немного помолчали, потом Мири сказала:

– Насколько я поняла, нам нужно найти три билета на ближайший рейс куда-нибудь в Европу… Погодите-ка, а почему три? Может, нам разделиться? Так будет проще?

– Нет, – Рустем не повысил голос, но Мири поняла, что путешествие в одиночку ей не светит. – Мы не можем разделиться.

– А жаль!

Она ответила невинной улыбкой на яростную вспышку темных глаз. Впрочем, Мири тут же стало неловко. Не время сейчас пикироваться. «Наверное, это потому, что я как-то ничего не чувствую, – думала она. – Рустем и Николай понимают, какой огромной, смертельной опасности мы избежали по чистой случайности, а я как-то замерзла внутри, что ли».

Николай ушел искать «горящие билеты», а Мири спросила:

– А как мы будем передвигаться по Европе, не показывая документы? На электричках?

– Машину угоним, – прошипел Рустем.

– Это будет здорово, – отозвалась она, одарив сердитого телохранителя дурашливо-восторженной улыбкой.

Они сидели молча, пока не вернулся Николай.

– Пошли скорее, самолет в Варшаву вылетает через сорок минут, – сказал он.

– Я сейчас, – Мири встала и сделала было шаг в сторону.

– Ты куда? – Рустем уже был на ногах.

– В туалет, – отозвалась Мири. – Идешь со мной?

Он действительно дошел с ней почти до дверей женского туалета. Потом вытащил сигареты и пристроился в курилке рядом.

Мири мыла руки и наблюдала за хорошенькой девицей в ярком брючном костюме. Та поправляла перед зеркалом косметику, ни на секунду не замолкая. В ухе у нее висел переговорник от мобильника, и она бойко докладывала какой-то Луизе, что «такого ужаса, как в Москве, она нигде больше не видела. Все, буквально все, ходят в натуральных шубах! Гринписа на них нет! А пробки! А цены! Ты не представляешь себе, какие тут цены! И в бутиках совершенно не бывает распродаж. Да, точно знаю, мне местные сказали. Бедняжки, они сами признаются, что одеваться ездят в Милан или еще куда-нибудь. Немудрено! Нет, эта страна безнадежна в плане туризма. О нет, красиво-то красиво, но цены! Дороги! Ой, Луиза, я пойду пи-пи, а завтра мы увидимся, и я тебе все расскажу».

Мири прислушивалась с некоторой завистью. Вот типичная француженка: не сказать, чтобы умна, но своего не упустит, проблем особых нет, болтает себе с подружкой. Но когда девушка скрылась в кабинке, Мири вдруг осенила неплохая мысль… Вот если бы рядом оказался кто-то надежный… Чтобы не полагаться только на Рустема и Николая, которых она видит всего лишь второй раз в жизни.

У Мири всегда было много друзей и приятелей. Общительная девушка, свободно говорящая на нескольких языках, она обросла огромным количеством связей. Но… но если ради нее (в частности) все же заминировали самолет, то грех подставлять друзей… Вот если бы можно было воспользоваться услугами профессионала! Но единственный знакомый профессионал – это Рустем. Спасибо, что-то это знакомство пока радости не принесло. Впрочем, есть ведь еще Виктор! Таксист сам сказал, что он бывший охранник. Но просить его выехать за границу… есть ли у него паспорт с визой? Ой, вряд ли!

Позвонить бабушке? Это было бы чудесно: все рассказать, привести в порядок мысли, но… во-первых, нельзя так пугать бабушку, а во-вторых, нет времени на долгий разговор. Мири приуныла. Вот это да, и довериться некому!

Наверное, она вспомнила об Антуане от полной безысходности и даже грустно усмехнулась собственной глупости. Антуан по прозвищу Поросенок – не боец. Он самый что ни на есть законопослушный буржуа. Но все же… на всякий случай надо хоть кого-то иметь под рукой. А вдруг Поросенок уехал куда-нибудь? В отпуск или по делам?

Мири вытащила мобильник и вспомнила, что Рустем говорил о возможной прослушке. Черт! Merde! Из кабинки выпорхнула беззаботная француженка и улыбнулась Мири, поймав в зеркале ее завистливый взгляд.

– У вас просто шикарный костюм, – сказала Мири.

– Правда? Это Донна Каран и, уж конечно, он куплен не здесь! Вы парижанка? – с интересом спросила девушка.

– Да, – кивнула Мири, которая без малейшего акцента говорила на русском, французском, английском и иврите. – И мне здесь ужасно не нравится. Представляете, у них заледенела взлетная полоса, и рейс отложили! А у меня мобильник сел! Зарядник потеряла в гостинице… уверена, мой приятель с ума сходит. Думает, наверное, невесть что.

– Ой, сочувствую, эти мужчины такие зануды и подозрительные!

– А вы не дадите… можно мне позвонить с вашего телефона? Буквально минутку?

– Звоните! Телефон оплачивает компания, так что я вполне могу себе позволить сделать благое дело.

Мири схватила мобильник и торопливо набрала номер.

– Cochon? Привет, как дела? Как дочки? – француженка понимающе усмехнулась. – Ты ближайшую неделю не планируешь куда-нибудь ехать? Не дальше Швейцарии? Ну и прекрасно. Я хочу вырваться на денек-другой из России. Ты не против, если я позвоню, и мы увидимся? Ну и прекрасно… Нет, мне пора, пока-пока.

Мири вернула мобильник мадмуазель, которая чуть не умерла от любопытства и даже последовала за Мири, намереваясь продолжить приятное знакомство и девичьи откровения. Но у двери их встретил злобный взгляд Рустема, Николай нетерпеливо переминался с ноги на ногу здесь же. Француженка опасливо оглядела всю компанию и быстро смешалась с толпой пассажиров.

– У тебя что, понос? – сердито спросил телохранитель, пока они на рысях неслись к нужному входу.

– Немножко, – Мири вытаращила на него невинные глаза. – У меня бывает на нервной почве.


Николай Салтыков делал вид, что спит. Хорошо, что по билетам места им достались в разных рядах, и Рустем сел рядом с девушкой. Пожалуй, ему не удалось бы провести охранника, прикрыв глаза и приняв расслабленную позу. Николай уже несколько раз ловил на себе подозрительный взгляд Рустема. Иной раз казалось, что телохранитель буквально принюхивается к нему. Хотя, что тут такого? Чем может пахнуть от человека, который только что сидел в самолете с бомбой? Страхом. Так что все нормально. Впрочем, кого он обманывает? Конечно, все совершенно ненормально. И он, Николай Салтыков, всегда гордившийся своей родовой честью, славными предками и твердыми принципами, собирается предать своего шефа, а потому не может не чувствовать отчаяния и горечи, страха и стыда.

Но кто, кроме самого Павла Генриховича, во всем виноват? Зачем он вообще влез в аферу с камнем? И никто, никто не вправе требовать, чтобы ради лояльности к работодателю он, Николай Салтыков, предал и отдал на растерзание мучителям свою кровь, единственного родного человека. Николай плотно зажмурил глаза, испугавшись, что горячая влага, которую он чувствовал под веками, прольется, и кто-нибудь увидит, как он плачет. «Салтыковы не плачут», – твердил он себе. Впрочем, может, и предкам его не всегда сладко приходилось, кто знает.

Жили-были молодые инженеры: Глеб и Дарья Салтыковы. Работали они на Московском автомобильном заводе им. Коммунистического интернационала молодежи. Во время войны завод был эвакуирован в Свердловск, а на его месте в Москве создали центр по ремонту танков. Дарья Салтыкова, которая ждала ребенка, уехала в эвакуацию, а муж ее остался чинить танки. Глеб погиб во время бомбежки, и она решила не возвращаться в город, который без него навсегда стал пустым и пугающим. Дарья родила дочку Машу, вырастила, выдала замуж. Детки у Маши случились поздно, зато замечательные детки: Настя, а через два года – Николай. Однако муж ее, Петр, пил, и скоро Маша тихо сошла в могилу, не имея желания и силы воли жить и бороться. Бабушка Дарья помогала внукам, чем могла. Привечала, кормила, рассказывала легенды о славном прошлом их рода, помогала с уроками. Но дома детям приходилось несладко: Настя готовила и убирала, Николай всегда учился только на пятерки, но отец, после смерти жены лишившийся объекта для издевательств, принялся за детей. Он придирался по любому поводу, бил их всем, что попадало под руку, а однажды ударил Николая так, что тот потерял сознание. Что случилось, пока он был в беспамятстве, мальчик не знал, но, очнувшись, увидел в доме врачей и милицию.

Сестра с белым лицом и до странности неподвижными глазами все сжимала у горла порванный ворот платья и повторяла:

– Он ударил брата, потом меня, а потом бросился к окну и прыгнул вниз. Он ударил брата, потом меня…

Дела возбуждать не стали. Соседи подтвердили, что не раз видели Петра пьяным, а детей в синяках. Бабушка забрала их к себе, они сменили фамилию отца и стали Салтыковы. Николай был счастлив. Наконец-то он мог учиться, шел домой, не страшась того, что принесет вечер, ложился спать, не прислушиваясь к шагам в коридоре, мог привести домой приятелей.

Но Настя так и не оправилась после смерти отца. Она стала тихой, замкнутой, плакала иной раз, прижавшись к Дарье. Та шептала ей что-то, говорила о том, что Бог милосерден, что он все видит и понимает… научила девочку молитве, надеясь дать ей хоть какое-то успокоение.

Настя ушла в монастырь сразу после окончания школы. Просто растворилась за деревянными воротами, среди белых стен, покрытых каменным узорочьем. Ее поглотил прохладный, пахнущий ладаном сумрак и колокольный звон. Николай остался с бабушкой и ужасно скучал по сестре. Из его жизни вдруг исчезла важная составляющая, словно кто-то отобрал у мальчика частичку души. Николай всегда знал, что Настя заботится о нем. После смерти мамы она вела дом, пеклась об одежде брата, вечером обязательно подходила к кровати, говорила что-нибудь ласковое, спрашивала как в школе. И вот теперь он не мог слышать ее голос, не мог видеть ее, когда хотел. Сначала это было ужасно, затем он окончил школу, отслужил в армии и поступил в Московский университет. Бабушка Дарья умерла, когда он учился на втором курсе.

Учился Николай легко. То, на что у однокурсников уходили ночи зубрежки, давалось ему с первого прочтения, он был талантлив к языкам, умен, обаятелен… и не имел нужных связей и родни. Поэтому, когда после окончания университета ему предложили место в юротделе крупного ювелирного дома, он не стал колебаться. Через несколько лет сообразительный и симпатичный молодой человек дорос до личного помощника самого Павла Генриховича. Все это время Николай ездил в монастырь к сестре несколько раз в год. Он никак не мог смириться с тем, что умница и красавица Настя заперла себя в келье за белыми стенами, что у нее не будет мужа и детей, которым он мог бы покупать игрушки, что она не приходит к нему в гости и нельзя просто позвонить и поболтать с ней. Он и так и этак упрашивал и уговаривал ее вернуться, клялся, что купит ей квартиру, что она сможет учиться, путешествовать, увидит мир…

– Весь мир в душе человеческой, – отвечала Настя. – А моей душе здесь спокойно.

Николай так и не набрался смелости спросить, что случилось в тот день, когда умер отец. Но если судить по тому, как вела себя бабушка, как опустели глаза сестры и этот ее уход в монастырь… он решил, что Настя вытолкнула их мучителя из окна, и обрекла себя на монашескую жизнь, чтобы искупить грех.

Годы шли, и Николай пытался, как мог, приспособиться к жизни без сестры: жертвовал на храм, познакомился с матушкой-игуменьей, которая к нему благоволила, иногда несколько дней жил неподалеку, каждый день наведываясь в монастырь. Он привык поверять сестре все свои мысли и проблемы, думать о ней, как об ангеле-хранителе. И пусть теперь ангел этот живет вдали от него, но раз ближе к Богу ей спокойнее, так тому и быть.

А потом появились страшные люди: позвонили ему по телефону и пригрозили, что убьют сестру. И не просто убьют, а сначала будут мучить. И если он не хочет это увидеть, то должен им помочь и украсть камень.

– Какой камень? – растерялся Николай. – Что-то из хранилищ Павла Генриховича?

– Нет, – голос в трубке звучал совершенно по-деловому. – Это рубин, он является исторической реликвией и скоро будет выставлен на торги. Твое дело – украсть его после аукциона, когда твой хозяин его выкупит.

– Но с чего вы взяли, что он сможет его купить? Аукцион на то и проводится, чтобы поднять цену. Что, если найдется более состоятельный человек?

– Не найдется. Это не твое дело. Ты должен поехать в Женеву и забрать камень.

– Но как?

– Получишь дубликат. Нужно будет подменить рубин.

– Что вы такое говорите? Это же нереально! Это какой-то бред, сказки!

– А ты постарайся сказку сделать былью! Иначе твоей сестре не жить. И чтобы ты не думал, что мы зря болтаем, загляни в почтовый ящик.

Николай бегом бросился к двери, потом вниз по лестнице. Трясущимися руками едва попал ключом в замок. В ящике оказался плотный желтый конверт. Внутри – пакетик целлофановый с темно-красным камнем и вышивка… Икона Николая Угодника. Эту вышивку в прошлый его приезд показывала ему сестра:

– Когда закончу – подарю тебе. Повесишь в красном углу. И как будто я неподалеку все время буду.

Он бросился звонить в монастырь. Матушка игуменья позвала к телефону Настю. Та была жива, здорова, но сильно расстроена: кто-то залез к ней в келью и украл образ Николая Угодника.

– Ничего, Настенька, не переживай, – залепетал Николай, чувствуя, как тяжко бухает в груди сердце. – Вышьешь другую. Может, мальчишки баловались на спор… Ты знаешь, вышей мне Богородицу, я буду думать, что она на тебя похожа.

Настя отчитала брата за такие слова, но обещала вышить другой образ. Они распрощались. А Николай понял, что ему придется каким-то образом добыть камень. Мысль эта не доставила ни радости, ни успокоения. Но затем, работая с документами ювелира, Николай узнал, что именно ему предстоит украсть. Он вспомнил рассказы бабушки Дарьи, которая учила детей гордиться родовым именем, историей семьи. Но, как у всякого древнего рода, имелись в их семейной летописи и мрачные страницы. И одна из таких страниц была связана с кровавым рубином, который свел с ума недоброй памяти Дарью Салтыкову.


Что делать-то будем, государь мой? – вопросил сенатор Разумовский.

Граф Иван Андреевич Стогов, глава московской юстиц-коллегии, поджал губы и не стал торопиться с ответом. Да уж тут куда ни кинь, как говорится, всюду можно в историю попасть!

Тут, батенька, прежде чем делать, надо крепко подумать, – ответил он, и оба чиновника с неудовольствием уставились на разложенные на столе бумаги. В бумагах этих, словно ядовитая змея в кустах, прятался скандал. Да и не скандал даже, а скандалище! И ежели повернуть его удастся как нужно, то и головы полетят, и под шумок расправиться с врагами нетрудно будет. Но вот ежели не выгорит дело, то и самому в Сибирь немудрено уехать. Ох, ты, грехи наши тяжки, жили не тужили.

– Ты вот что, батюшка, давай-ка сейчас поедем ко мне, да отужинаем, да винца выпьем… знатного хереса мне привезли недавно из Испании. В картишки можем скинуться… а уж с утра, да на свежую голову, будем думать.

Сенатор не стал возражать. Он понимал, что Стогову нужно время, чтобы прикинуть расстановку сил и обдумать, как прикрыть себя от государынева гнева, если что.

– Благодарствуй за приглашение, граф, – сказал он. – С удовольствием отужинаю и херес твой опробую.

Ужин удался на славу. Следуя уговору, ни Стогов, ни Разумовский ни словом не упомянули о насущном. Так, обсуждали знакомых, виды на урожай, новую свору, да прочие приятственные предметы.

Расставшись с гостем, Иван Андреевич отправился в опочивальню, служившую ему кабинетом. Дядька-крепостной, служивший при графе всю жизнь, помог хозяину раздеться, подал халат и принес таз с теплой водой, куда граф и погрузил уставшие за день ноги, постанывая от удовольствия. Был он тучен, и ноги к вечеру немилосердно отекали и болели. Устроившись подле стола, он раскрыл папку и вновь погрузился в документы, вникая в детали истории, рассказанной ему сенатором Разумовским.

Летом 1762 года в стольный Санкт-Петербург явились два крепостных крестьянина, бежавших от своей хозяйки, помещицы Дарьи Николаевны Салтыковой. Будучи по закону беглыми, они не могли показаться на глаза ни единому представителю власти, а потому совершенно непонятно каким способом, но этим мужикам удалось передать жалобу ни больше ни меньше как самой государыне императрице Екатерине Алексеевне. Отродясь она документов не принимала ни от кого рангом ниже тайного советника, а тут – поди ж ты! И ведь как-то эти черти немытые сумели ей бумажку свою жалостную подсунуть! В том прошении сказано было, что помещица Дарья Салтыкова погубила смертию душ более ста крепостных, а потому все ее крепостные люди взывают к матушке императрице в надеже на защиту от лютой погубительницы.

Сенатор сказал, что Екатерина Вторая была неприятно поражена многочисленностью предполагаемых жертв и велела разобраться в этом деле и представить доклад ей как можно скорее. И бумагу ту передала в свою Канцелярию. Оттуда донос с указанием разобраться переслали в правительствующий Сенат. Все это требовало времени и вот на дворе октябрь, за окном дождь поливает дороги, вспучивая грязь непролазную. И донос доехал-таки до юстиц-коллегии московской. Сенатор Разумовский приехал неофициально, чтобы на словах попросить графа проявить к этому делу особое внимание. Оно и понятно: ему, сенатору, государыне докладывать. А шишки собирать, значит, мне? – печалился граф.

Дело это представлялось ему весьма нелегким прежде всего из-за личности самой Дарьи Николаевны. Граф Стогов был с ней знаком, но шапочно, и лишь смутно вспомнил весьма цветущую на вид особу. Повздыхав, Иван Андреевич вынул ноги из лохани с водой, сунул ступни в мягкие валеночки и пошел в опочивальню к супруге. Тут сладко пахло травами и ароматным воском. Жена Анна – располневшая, но все еще довольно свежая, с заплетенными в длинную косу русыми волосами, сидела подле туалетного, привезенного из Италии, столика, и перебирала бусы в ларце, примеряя то те, то эти и раздумывая, что бы надеть на завтрашний вечер. На столике стоял красивый подсвечник, бронзовый, купленный графом тоже в Италии. Свечей в нем горело четыре. Света хватало и самой Анне, и Дуньке – бедной родственнице, которая жила у них из милости, служа подружкой дочке Стогова, Насте, и компаньонкой Анне. Дуня была грамотна и сейчас сидела на низкой скамеечке, нараспев читая лежавшую на коленях книгу. То были сказания о рыцарях и дамах, о подвигах, драконах и, само собой, о любви.

Увидев графа, Дуня пискнула, уронила книгу и метнулась вон из комнаты.

– Случилось что, Иван Андреевич? – вскинулась Анна.

– Пока нет, матушка, но все под Богом ходим… – граф присел на край постели и умостил свечку на деревянной спинке кровати. – А скажи-ка мне, ты Салтыкову знаешь?

– Дарью Николаевну? Конечно!

– И как она? Ну, чем живет? Что говорят про нее?

– Да что говорят… – Анна несколько успокоилась и села обратно к столу. – Ничего худого не припомню. Набожная женщина, вдовствует уж давно, лет с двадцати пяти, кажись… Двоих сыновей успела прижить от мужа, они уж взрослые, и служат в гвардейских полках. Состояние у нее порядочное. На богомолье каждый, почитай, год ездит. Милостыню раздает, как положено.

– Набожная, значит…. – протянул Стогов. – А с кем она в родстве?

– Да почитай с половиной Москвы! Она из старого, столбового дворянства, – воскликнула жена и, не заметив, как омрачилось лицо графа, принялась рассказывать: – Вот Давыдовы с ней в родстве, Мусины-Пушкины, Строгановы. Толстые, кажется, тоже. Сестра ее старшая замужем за генерал-поручиком Афанасием – не помню как по батюшке – Жуковым.

Граф, кряхтя, встал с кровати и взял свечу.

– А чтой-то тебе, отец родной, Дарья-то понадобилась? Али Настю хочешь за ее сына просватать? – торопливо спросила жена.

– С ума сошла? – Иван Андреевич сердито сверкнул глазами на жену. – И в голову такого не бери! И не болтай никому, что я об ней спрашивал.

– Да кому ж я… – испуганно забормотала Анна. – Да что ты…

Полученные от жены сведения не добавили графу хорошего настроения. Такая родня – это вам не комар начхал, не так просто будет к барыне подобраться. Это помощь и защита на всех фронтах. Ах ты, господи, вот напасть-то! Вздыхая, он вернулся к себе и опять уселся было за стол, да нога в валенке попала в лохань с остывшей уже, а потому противной водой. Стогов взревел, тут же прибежал дядька, да еще один холоп, завозились на полу, вытирая лужи, убирая перевернутую лохань, обувая ножки графа в сухое. Иван Андреевич от души костерил дворню на чем свет стоит и, не удержавшись, пнул холопа, который ползал по полу с тряпкой. Тот крякнул, но глаз на барина поднять не посмел.

Выпустив пар, граф успокоился и опять стал думать о своем. Раз государыня проявила личную заинтересованность, то дело придется расследовать. Но теперь даже и в голову не приходит, кому бы его поручить? Андрюшину? Тот в родстве с Давыдовыми. Стенину? Его в юстиц-коллегию пристраивал дядя, который женат на Строгановой. Да и какие из этих следователи? Ни ума, ни талантов. Только в карты баловаться, да награды получать. Вот до Волкова им, например, далеко… И тут графу пришла в голову блестящая мысль. А и правда: надворный советник Степан Волков – самый беспородный из всех служащих, родом из какой-то захудалой дворянской семьи. То есть ни с кем важным в родне не состоит и оглядываться на них не будет. Только вот начальник его… Но ведь начальника можно и обойти, ежели сенатор подтвердит, что дело курирует сенат, и потому все отчеты пойдут напрямую в Санкт-Петербург.

Иван Андреевич посидел еще, поворачивая идею так и эдак, и все больше убеждаясь, что это единственно приемлемый выход. Потом поднялся из-за стола и, кряхтя, встал на колени перед иконами, благодаря Господа, что надоумил, и моля не дать пропасть, потому как возраст уже солидный и в Сибири не сдюжить. Да и Настьку, дочку, замуж надо бы…


Степан Волков молча взирал на Дарью Николаевну. Миловидная розовощекая женщина тридцати с небольшим лет. Причесана и одета по моде, но не вычурно – не пристало вдове. С момента открытия дела в московской юстиц-коллегии прошел год. Следователь Волков изучил массу документов, арестовал счетные книги помещицы и перечитал их все, допросил больше ста человек, читал и перечитывал протоколы. Быстро понял, что один не управится и за год, и тогда в помощники ему даден был молодой надворный советник князь Дмитрий Цицианов.

Им удалось проследить движение крепостных людей во владениях помещицы. Она владела домом в Москве, на Сретенке. А под Москвой двумя имениями: в Троицком и в Вокшине. Высокая смертность среди крепостных выглядела очень подозрительно, потому что не было в последние годы ни мора, ни прочей заразы. Да еще странно было, что женщины гибли намного чаще мужчин. Например, у одного только конюха Ермолая Ильина за три года скончались одна за другой три жены.

Надо сказать, что Дарья Николаевна не сидела, сложа руки и дожидаясь своей участи. Она подняла на ноги всю московскую родню, запугивала дворню и всячески препятствовала правосудию. Тогда следователи направили в Правительствующий Сенат бумагу, в которой, указывая на эти обстоятельства, просили разрешения на радикальные меры. И они добились-таки своего! Салтыкову отстранили от управления имуществом и деньгами, назначив «опекуна», да еще и взяли под стражу. Единственное, в чем отказал Сенат московской юстиц-коллегии – это не позволил применить к помещице пытку. И тем не менее предпринятые меры, включая повальные обыски и допросы, сделали свое дело – дворня и крепостные в имениях начали давать показания.

Тогда-то и стали наполняться протоколы описаниями бесчинств помещицы Салтыковой. И никак в голове надворного советника Степана Волкова не укладывалось то, что черным по белому написано было в материалах дела.

– Как же вы такие страшные вещи учиняли, Дарья Николаевна? – в который раз спрашивал он. – Ведь все в один голос говорят, что женщина вы верующая, богомольная. И так людей мучить.

Салтыкова подняла на следователя взгляд серо-зеленых глаз. Степан вздохнул – помещица все еще была хороша, очень хороша собой. Светлые волосы, большие глаза, опушенные темными ресницами, брови ровными дугами. Кожа белая и гладкая. Руки хорошей формы. Увидев насмешку в глазах женщины, он смутился и отвел было взгляд, но тут же взор его укололо красным пламенем, и Степан заметил на груди Дарьи Николаевны медальон. Разглядывая драгоценность, Волков вспомнил, что она никогда его не снимала. Ни до, ни после ареста. В золотой оправе красным пламенем сверкал немалый лал, или, как его по-новомодному называют, рубин.

Волков вдруг вспомнил слова своего помощника, молодого князя Цицианова, который, будучи в подпитии, начал жаловаться и полную чушь молол.

– Ты видел, как она за него держится? – спрашивал он, глядя на Степана красными от недосыпания и выпитого вина глазами. – Чуть было смягчаться начнет, даже слеза во взоре возникнет, волнение какое… Тут же она камень этот – цап! В ладонь зажимает – и все, как водой холодной ее омыли: слезы сохнут, дыхание успокаивается, и все ей ни по чем. Не иначе, заговоренный тот камень. Может, она душу дьяволу продала, а?

– Что ты несешь? – отмахнулся от него Степан. – Устал ты, брат, вот невесть что в голову и лезет. Сказки страшные да выдумки дитячьи. Ежели бы она душу продала, стала бы на богомолье каждый год таскаться? Вон, до самой Киево-Печерской лавры доехала. Уж, наверное, бес бы ее не пустил туда. Так что забудь, что тебе нянька в детстве рассказывала, и не моги чушь всякую нести.

– Да, тебе хорошо смеяться, – князь Дмитрий шмыгнул носом. – А мне вот уж и в компании показаться зазорно… Все осуждают, что я в этом деле участвую. В прошлом году сватался к Вареньке Давыдовой и батюшка ее благосклонно меня принял, сказал только, что молода она еще, надо годик подождать. А теперь они и глядеть не хотят в мою сторону. И я уж слышу, что Чигирин к ней хочет свататься.

– Тоже беда нашлась, – Волков презрительно фыркнул. – Ты, брат, гордиться должен, что дело исполняешь государево, да волю императрицы. А он о Вареньке своей печалится!

И вот теперь, зажмурившись от полоснувшего по глазам красного отблеска, Волков вспомнил слова князя. Разглядывая украшение, он спросил:

– Дарья Николаевна, откуда у вас этот камень?

– Подарок мужа, – она улыбнулась, и пальцы нежно погладили темно-красное пламя. – Он ушел в отставку ротмистром лейб-гвардии Конного полка. Но по молодости успел повоевать с турками. Участвовал в кампании 1738—39 годов. Бесстрашный был человек… А камень… точно не знаю… Впрочем, муж как-то рассказывал, что еще отец его купил у заезжего купца, из иностранцев, несколько камней.

Степан вздохнул, оторвал взгляд от драгоценности и опять начал допрос. И был этот допрос столь же бесплоден, как и все предыдущие. Дарья Николаевна никакой вины за собой не признала, а что била дворовых девок, так «она на то и хозяйка, чтобы нерадивых учить».

Степан устал: он почти не спал ночью, писал доклад в Правительствующий Сенат. И вот теперь голова была тяжелой, словно чугунной, мысли ворочались медленно и ужасно раздражали насмешливые глаза сидящей напротив женщины. Он встал, заходил по кабинету, убеждая, пытаясь вразумить обвиняемую. Наклонился к ней через стол. И опять увидел перед глазами красный камень. Только теперь рубин оказался совсем близко, и его мерцающий, словно живой, блеск притягивал, удерживал взгляд. Степан глядел и глядел, и там, в кроваво-красной глубине увидел нечто. Там темнело какое-то пятно. Мелькнула мысль, что камень с дефектом. Но пятно под его взглядом проступало все четче и четче, и вот уже можно различить очертания. И он с ужасом видит, что это лик, темная маска, рот которой рвется криком боли, а глаза горят рубиновым пламенем. И словно кровавая пелена застлала мозг следователя.

Он отшатнулся от женщины, провел рукой по лбу и, не чувствуя собственный ледяной пот, сказал зло:

– Раз такова ваша воля, сударыня, так я имею полномочия применить к вам пытку, чтобы прекратить ваши запирательства и продвинуть следствие дальше. Ступайте, Дарья Николаевна, и молитесь. Ибо завтра вас будут допрашивать по-другому.

Как только дверь за арестованной закрылась, Цицианов, корпевший в углу над протоколами, бросился к старшему следователю.

– В уме ли ты, Степан? Ведь нет у нас разрешения на пытку! Сенат запретил, потому как государыня не согласна. Ведь если ты ее спытаешь, так и в Сибирь можно попасть…

– Уйди! – Волков отшвырнул с дороги молодого человека и выскочил из комнаты, где шел допрос. На воздух, скорее! Все плыло перед глазами, и снова, и снова видел он красное марево и тот безумный лик… И тогда гнев поднимался внутри, и хотелось унизить эту женщину, сделать ей больно, чтобы она кричала так же, как те дворовые девки, которых она сама запытала до смерти. Он хотел, чтобы помещица молила о пощаде его, Степана Волкова…

Он стоял под осенним дождем до тех пор, пока не промок до нитки. Холод пробрался под одежду, наполнил тело и хоть немного остудил голову. Дмитрий прав – в Сибирь за ослушание неохота, но и отступать не хотелось.

Надворный советник Волков вернулся в канцелярию и, глядя на испуганного Цицианова, сказал отрывисто:

– Найди в приказе того, кого положено пытать, тать там какой-нибудь должен же сыскаться, и доставь завтра в особняк московского полицмейстера, в камеру. И ее туда же пусть привезут… под караулом, все, как положено. И пусть священник к ней с утра зайдет, чтобы она уверена была, что саму ее на муку ведут. Начнем с татя и будем уповать на то, что страдания нечеловеческие сломают ее, и Салтыкова признается. Надо как-то это дело заканчивать, а то я с ума спрыгну скоро.

Но малоприятное зрелище, свидетельницей которого стала Салтыкова на следующий день, никакого особого впечатления на нее не произвело, и она опять повторила, что «вины за собой не знает и оговаривать себя не будет».

Степан Волков, вздыхая и повязав гудящую голову мокрой тряпкой, сел писать очередной доклад в Сенат.


Варшава встретила московский рейс мокрым снегом. Аэропорт имени Шопена часто по привычке называют Окенце. Здесь было шумно и многолюдно, и Мири почему-то показалось, что похоже на вокзал, причем такой, куда приходят пригородные электрички. «Все дело в тетках с сумками и корзинами», – решила Мири. Поляки традиционно возят в Европу всякие вкусности: что-то продают на рождественских базарах, что-то через знакомых. У подружки Мири, которая живет в Брюсселе, работает горничной такая хозяйственная полька. К каждому празднику она привозит соленья и прочие домашние заготовки. Не бесплатно, но существенно дешевле, чем можно купить в местных магазинах. Подруга просто нахвалиться на нее не может.

Мири с интересом крутила головой, оглядываясь. Они уже прошли паспортный контроль, когда у нее в кармане зазвонил телефон.

– Не отвечай, – прошипел Рустем.

– Еще чего! Это бабушка и она будет волноваться. Да, савта, все нормально, – заворковала она в трубку. – Я в Москве… работы много. Но я готовлю тебе сюрприз к Рождеству. Хорошо, я буду. Я ношу шапку, честно. А как ты? Давление не шалит? Дядя Эфраим приезжал, как обещал, или опять заехал к бывшей жене и задержался на год? Так я и знала! А она?

Мири щебетала, не обращая внимания на фыркавшего Рустема. Наконец она закончила разговор и все трое вышли в зал прилета. Багажа у них не было, только ручная кладь, и они проталкивались сквозь толпу пассажиров, осаждавших транспортеры, по которым ехали чемоданы, сумки и сумищи, баулы и просто коробки. «Сколько же барахла возят туда-сюда люди», – думала Мири, двигаясь за Рустемом. Охранник шел первым, таща ее за собой. Шествие замыкал Николай. На Рустема и налетела какая-то малахольная тетка, уронила ему на ногу здоровенный баул, да еще разоралась, шипя, как рассерженная гусыня. Мири даже не успела сообразить, что именно случилось. Как только Рустем споткнулся о первую сумку, он оттолкнул девушку в сторону, и она буквально вылетела из толпы и впечаталась лопатками в стенку так, что дыхание перехватило. Она так и стояла, пока вокруг мужчин крутился водоворот шумных людей. Рустем, сверкая глазами, наступал на тетку и уже почти вырвался из кольца, но тут появилась полиция.

Вежливо, но твердо повлекли они Рустема и Николая в сторонку. Рустем шел спокойно, но Николай вдруг начал что-то возмущенно говорить и сунул руку в карман, хотел достать паспорт, но руки секретаря мгновенно перехватили, и вот уже неприметный человек без формы обшаривает его карманы. Мири видела, как он достал паспорт из внутреннего кармана, а из куртки… из куртки Николая человек достал небольшой пакетик с какими-то таблетками. Люди вокруг сразу почему-то потеряли интерес к происходящему и потянулись к выходу, Николая потащили к дверям с табличкой «нет входа». Рустема тоже обыскали, проверили документы и о чем-то несколько раз спросили. Тот лишь мотал головой и пожимал плечами. Мири отклеилась от стены и отошла к транспортерам, инстинктивно держась вдоль стены и следя за тем, чтобы никто к ней не приближался. Через какое-то время Рустем оказался рядом и прошептал, не глядя на нее:

– Двигай к выходу. Видишь ту группу? Это шведы, попробуй затесаться между ними. Сумку на плечо, руки в карманы. Смотри под ноги. Выйдешь с ними на улицу.

Совет оказался дельным. И хоть Мири уловила пару удивленных взглядов, но никто ей ничего не сказал, и вот она на улице, подле здания аэропорта, и в лицо летит мокрый снег. Зазвонил телефон, и голос Рустема сказал:

– Иди направо, там остановка автобусов. Садись в тот, что до вокзала.

В автобусе он быстро оказался рядом, и некоторое время они ехали молча. Потом Мири негромко спросила:

– Мы куда?

– На вокзал.

– А оттуда?

– Подумаем.

Рустем сидел у окна, и Мири видела, что он на поворотах выворачивается, глядя назад. Потом, когда они проезжали через перекресток, он вдруг прошептал:

– Зажимай рот и делай вид, что тебя тошнит!

Вскочил, цапнул ее за руку и потащил к выходу. Водитель раздраженно закричал что-то по-польски, но Рустем мотал головой и отвечал на каком-то непонятном Мири языке. Она на всякий случай вытаращила глаза и стала судорожно давиться. Шипя, как рассерженный кот, водитель свернул к обочине и открыл двери. Рустем махнул ему рукой, что-то сказал, и они с Мири оказались на тротуаре. Он тут же потащил ее в боковую улицу, потом свернул, потом еще раз и все бегом. А потом вдруг остановился, огляделся, схватил сумку Мири и сунул ее в мусорный бак.

– С ума сошел! Там мои вещи! И сумка стоит кучу денег, она фирменная и почти новая!

– Купишь себе новые вещи и другую сумку. С этим баулом из натуральной кожи мы похожи на богатых туристов, на чужаков. А должны сойти за местных. Деньги и документы при себе?

– Да, все в дамской сумочке.

– Тогда пошли.

Он взял ее за руку и не спеша двинулся вперед размеренной походкой человека, которому торопиться особо некуда, но в то же время он знает, куда идет. Через некоторое время они сели на другой, местный автобус, и в конце концов Мири вообще перестала понимать, где они находятся.

Рустем говорил мало и на ее вопросы отвечал неохотно. Что с Николаем, он не знает. У секретаря нашли таблетки, похожие на наркотики.

– Ты думаешь, он пил колеса? – с сомнением спросила Мири.

– Нет, конечно, – фыркнул телохранитель. – У Павла Генриховича наркоман не удержался бы. Всех сотрудников проверяют. Таблетки ему подкинули, скорее всего там же, в толпе, пока толкались.

– И что теперь с ним будет?

– Да ничего! У него российский паспорт. Подержат до выяснения… думаю, Павел Генрихович его не бросит.

Они бесконечно долго плутали по улицам, и Мири готова была свалиться без сил, когда Рустем наконец завел ее в небольшой ресторанчик. Шепнул:

– Я буду говорить, а ты молчи.

Они сели за столик, он заказал еду, не советуясь. Говорил Рустем при этом не по-русски, но вроде как и не по-польски. Мири не чувствовала даже любопытства. Она просто была благодарна уже за то, что может сесть и вытянуть ноги. В голове гудело, и вообще самочувствие было не очень, а настроение – и того хуже. Поэтому она тупо молчала, не обращая внимания на то, как Рустем строит глазки официантке. Потом им принесли еду, и Мири, хоть вначале и не ощущала голода, с жадностью съела горячий суп. И сразу же почувствовала, что сейчас заснет.

– Закажи мне кофе, – шепнула она, а то я сейчас вырублюсь.

– Потерпи.

Он торопливо доел, расплатился и опять потащил ее куда-то, на этот раз, к счастью, недалеко. Мири даже не разглядела, как называлась гостиница. Рустем почти нес ее по лестнице, втолкнул в полутемную комнату с зашторенными окнами, подвел к кровати, помог снять куртку и сапоги и лечь. И все – мир провалился в никуда.


Мири проснулась, и сразу кошмаром навалились события вчерашнего дня. Она зажмурилась и отчаянно пожелала, чтобы все это оказалось лишь страшным сном с приключениями. Но душная маленькая комнатка, полумрак из-за плотно закрытых штор, неудобная кровать и присутствие рядом кого-то – все подтверждало реальность кошмара. Заминированный самолет, арест секретаря, безумная гонка по городу и этот маленький затхлый отельчик, куда притащил ее Рустем. А рядом, кстати, лежит он сам. Мири, чьи глаза привыкли к полумраку, с некоторым облегчением разглядела, что телохранитель тоже спит одетым. Ее он закутал в одеяло, а ему самому, наверное, и так не холодно. Хотя, вообще-то, в комнатке весьма прохладно. Как говаривала бабушка, «трезвительная температурка».

Рустем вдруг повернулся, легко встал с постели и буднично сказал:

– С добрым утром!

– Здравствуйте, – растерянно отозвалась Мири.

Мужчина рассмеялся, вынул из кармана висевшей на стуле куртки бутылку минералки и подал Мири со словами:

– Это вместо раннего чая, леди. Чем богаты. И оставь мне немного.

– Давай я тебе в стакан налью.

– В этой дыре посуды не предусмотрено. Ну, то есть можно, наверное, попросить, но я не хотел бы испытывать судьбу и что-нибудь есть и пить в этом месте.

Мири вдруг сообразила, кого напомнил ей Рустем и почему она испытывает к нему такие двойственные чувства. Однажды Мири пришла в спортзал, чтобы заняться кик-боксингом. Такой вот странный эпизод в жизни интеллигентной девушки. Корнем всех зол всегда оказываются мужчины. В данном случае в роли негодяя выступил Алехандро: испанец, красавец, финансовый гений и настоящий мачо. Они встречались два года, а расстались в один день. Он просто сказал, что уезжает и вообще, «пора подумать о серьезных отношениях, подыскать подходящую партию». Мири просто лишилась дара речи. Ей как-то не приходило в голову, что ее рассматривают лишь как забаву, как человека, серьезные отношения с которым невозможны.

Злость и обида терзали ее так, что Сьюзанн, соседка по лондонской квартире, посоветовала:

– Тебе надо сбросить негатив, а то это кончится какой-нибудь болезнью. Ты же даже не плачешь! Так нельзя! Мы, женщины, так устроены, что все свои неприятности выплакиваем. Защитная реакция и все такое. Нельзя идти против природы.

– Я не могу плакать, – пробормотала Мири. Они сидели в садике на крыше и пили горячее вино. Лондон тихонько гудел и ворочался вокруг, и Мири думала, что они, словно Иов, живут во чреве огромного зверя.

– Вот я и говорю! – упорно гнула свое Сьюзанн. – Надо как-то избавиться от этого: от злости, от всяких дурных мыслей.

– И что ты предлагаешь?

– Ну… разные есть способы. Можно заняться йогой или поехать куда-нибудь в Африку с гуманитарной миссией. Или сделать как Джина… знаешь, когда ее уволили, она записалась в какую-то спортивную секцию, и – ты не поверишь! – через неделю и думать забыла о том козле, который выкинул ее с работы!

Ехать в Африку не хотелось и Мири потребовала телефон Джины. Так она оказалась в спортзале, где командовал Абдул. Турок был жесток, как янычар, и чертовски красив. Он гонял Мири, заставлял ее выкладываться, менять технику и потеть до седьмого пота. Он на нее орал и обзывал чем-то вроде «кошкиного хвоста»: намекал на женственность и слабость. Мири его ненавидела. Закончилось все через месяц умопомрачительным сексом с Абдулом в раздевалке. Мири ползла домой; ей казалось, что кости ее стали мягкими, а тело горит; временами она вздрагивала и хихикала. Это же надо… как в самой глупейшей порнушке: с тренером, в раздевалке!

Проснувшись на следующее утро, Мири осознала, что она вылечилась от любви к Алехандро. А еще она решила, что больше в спортзал не пойдет. Очень кстати подвернулся какой-то заказ, и она улетела в Голландию на два месяца.

«Рустем чем-то похож на Абдула, – думала Мири, поглядывая на телохранителя. – Он такой же красивый, сильный. И скорее всего такой же жестокий и злой».

Они по очереди пили воду из бутылки и обсуждали планы. Вернее, Рустем излагал девушке план действий.

– Будем считать, что мы от них оторвались.

– От кого «от них»? – тут же спросила Мири.

– От конкурентов.

– В смысле?

– Нам нужно купить камень, рубин, который называется «Ярость богов». Не забыла?

– К сожалению, нет.

– Вот и прекрасно. Итак, мы должны принять участие в аукционе. Но есть и другие потенциальные покупатели. Они-то и пытаются помешать нам добраться до Женевы.

– Да, это я поняла, хоть верится с трудом… а скажи, разве мы сможем совершить сделку без секретаря? Без Николая? У него были документы, доступ к деньгам.

– Это не проблема. Думаю, он фигура заменяемая… или шеф вытащит его к началу торгов или пришлет кого-то другого.

– Хорошо бы… и как мы будем добираться до Женевы?

– Безопаснее всего местным общественным транспортом – электрички, автобусы. Их много и противнику трудно будет отследить все.

– Но почему не на машине?

– Угнать или взять в аренду одинаково опасно, – терпеливо, как ребенку, объяснял Рустем. – В первом случае у нас не будет совсем никаких документов, а во втором – придется показывать паспорт или права.

– Да, наверное, ты прав.

Мири пошла в ванную. Здесь было не слишком чисто, но она кое-как привела себя в порядок, отчаянно мечтая получить свежее белье и свою косметичку.

Когда она появилась в комнате, Рустем спросил:

– Скажи, ты можешь что-нибудь сделать с внешностью?

– В смысле? – Мири растерялась. – Что-то не так? Я плохо выгляжу?

– Если конкуренты нас ищут, то у них непременно имеется описание внешности или фото, – сказал Рустем. – Что-то вроде: «Невысокая миниатюрная темноволосая девушка, правильные черты лица, карие глаза, тонкий нос…»

– Ты предлагаешь мне что-нибудь сделать с носом? Боюсь, курносым он не станет при всем моем желании.

– Да, я знаю. Как насчет покрасить волосы?

– На блондинку не соглашусь!

– Почему это?

– Глупо потому что… да и трудно обесцветить мои волосы… шатенка – еще туда-сюда.

– Как знаешь. Но чем светлее, тем лучше.

– Хорошо, – неохотно согласилась Мири.

– Итак, – подытожил Рустем, вставая, – план ближайших действий выглядит следующим образом: нам нужно поесть, посетить парикмахерскую, купить тебе цветные линзы…

– И кое-что из белья, – подхватила Мири. – Уж не знаю, как ты, но я не могу обходиться совсем без вещей.

И только произнеся эту фразу, она сообразила, что Рустем выглядит не так, как вчера. Тонкий голубой пуловер известного бренда сменился плотной вязки свитером немаркой серо-бежевой расцветки. Вместо шикарной кожанки на нем была самая обычная тканевая куртка. Вчерашний лощеный красавчик превратился в небритого типа с растрепанными волосами и серьгой в ухе. На улицах таких полно.

– Ты изменился, – удивленно протянула Мири.

– Поменялся одеждой с сыном хозяйки. Куртка пошла в уплату за номер. Решил сэкономить, потому что денег у нас маловато… если только ты носишь большие суммы наличных в карманах или в лифчике?

– С ума сошел? Все деньги в сумочке.

– Тогда это очень мало.

– Ах, вот как! Зачем ты лазил в мою сумку?

Он только пожал плечами:

– Это сэкономило нам время. Я прикидывал и так, и этак: нам хватит либо на билеты, либо на изменение внешности. Я бы предложил не спешить: тише едешь, дальше будешь. Сегодня отсидимся, сходишь в парикмахерскую, а вечером я попробую заработать немного.

– Натурой? – насмешливо поинтересовалась Мири.

Темные глаза сверкнули злобно, и притворно ровным голосом Рустем ответил:

– Этот вариант мы оставим на крайний случай… хотя миниатюрные девушки всегда пользуются спросом.

– Откуда такие познания? – не унималась Мири. – Подрабатываешь сутенером в свободное время?

– Хватит болтать! – он встал и пошел к двери. – У нас много дел.

При свете дня гостиница вызвала у Мири чувство гадливой брезгливости. Она в жизни не останавливалась в такой дыре! А уж маленькие глазки толстой тетки, которая содержала это милое местечко (Мири подозревала, что комнаты тут чаще всего сдаются на час-два), блестели так хищно, что девушка невольно ухватилась за руку своего спутника. Рустем возражать не стал, и они пошли по улице, словно парочка сбежавших из дому влюбленных. Мири в полной мере оценила умение Рустема сливаться с местностью. На улицах было полно таких же небритых парней, одетых неброско и куда-то спешивших с сосредоточенным видом.

– Слушай, я много раз была в Польше, – прошептала Мири, озираясь. – Но этот район мне совершенно незнаком. Мы, вообще, где?

– Это Ришков, один из пригородов Варшавы. Местное Северное Бутово.

– Ага, – неуверенно протянула Мири, которая ни разу не была в Северном Бутово.

Район выглядел довольно мрачно из-за старых, облупленных домов, которые, наверное, строили еще пленные немцы после Второй мировой. Летом здесь не так плохо благодаря старым деревьям, но сейчас, в отсутствие зелени, район поражал серостью и неуютностью.

Весь день они потратили на выполнение программы-минимум: Мири провела несколько часов в парикмахерской и превратилась в очень светлую шатенку с коротким каре, потом они перекусили, потом ходили в оптику и в магазинчик типа универсама. Девушка даже не стала возражать против покупки дешевого белья – главное, что оно чистое. Еще она купила свитер; синтетика, но миленького голубого оттенка, который очень шел к ее «новым» зеленым глазам. Рустем тоже купил какие-то мелочи.

Они вернулись в гостиницу. Мири приняла душ, постирала, а Рустем валялся на кровати, глядя в потолок.

– Скажи, а как ты планируешь заработать деньги? – спросила она, вернувшись в комнату.

– Здесь напротив есть такое местечко… вроде игрового клуба. Там есть покер, очко, бильярд. Думаю начать с покера.

– С ума сошел? А если тебе не повезет?

– А кто говорил про везение?

– То есть ты собираешься жульничать?

– У нас есть выбор?

– Может, попробуем бильярд? Я неплохо играю.

– Чтобы заработать «неплохо» – этого слишком мало.

– Ну… давай скажем, что я играю хорошо, – неохотно поправилась Мири.

Рустем вскинул темные брови и некоторое время пристально разглядывал девушку. Местный парикмахер сделал ей ассиметричное каре: высоко выстриженный затылок и длинные острые пряди вдоль лица, неровная челка. Стрижка получилась аккуратной, но Мири никак не могла привыкнуть к тому, что голова такая легкая и шея мерзнет. А еще она вздрагивала, если видела себя в зеркале: цветные линзы превратили ее в зеленоглазую польку, которая казалась Мири незнакомой и, честно сказать, гораздо менее симпатичной, чем она сама в прежнем образе.

Рустему она не очень нравилась – что в кареглазом, что в нынешнем варианте. Он любил женщин мягких и ласковых, податливых и нежных, а эта словно вся состоит из острых углов, да еще и на язык злая. Он мысленно называл ее не иначе как «охраняемый объект». Тем не менее непростое задание сделало их своего рода партнерами, и телохранитель прекрасно понимал, что сотрудничество «объекта» делает их перспективы несколько более радужными. Поэтому он покладисто предложил:

– Вначале попробуем сыграть друг с другом. Я не ас, но играю прилично. Если я тебя сделаю, то ты тихо возвращаешься сюда, запираешь дверь и ждешь меня. Я попытаю счастья в картах. А сейчас мне нужно поспать. Не шуми.

– Ладно.

Деться в крошечной комнатке было некуда, и Мири тоже прилегла на краешек двуспальной кровати. Полежав пару минут, она спросила:

– Скажи, а на каком языке ты разговаривал в кафе? Ведь это не польский.

– Ты говоришь по-польски?

– Нет, но на слух отличить было несложно.

– Я наполовину цыган. У нас есть свой язык. А теперь не мешай мне отдыхать.

Мири фыркнула, но не стала ничего говорить. Не хочет общаться – не больно-то и надо. А она-то хотела честно рассказать Рустему, что играла в бильярд на деньги лишь однажды, и было это очень давно. Cochon нашел в одной из антикварных лавок в предместье Парижа какое-то умопомрачительное бюро. Оно оказалось в прекрасном состоянии, и Антуан даже знал, кому его можно продать за очень хорошие деньги. Но бюро следовало купить; стоило оно меньше реальной цены, но для студента все равно дороговато. Cochon умел торговаться, но старуха-владелица уперлась и ни на сантим не желала снижать цену. Единственное, чего добился от нее Антуан, так это обещания придержать вещь на пару дней. Он вернулся в город расстроенный и весь вечер жаловался Мири на жизнь и безденежье. Девушка жалела приятеля, но чем тут поможешь?

Читатель может усмотреть парадокс в том, что оба бедных студента происходили из весьма и весьма обеспеченных семей. Родители Антуана проводили большую часть жизни на французской Ривьере, мать коллекционировала сумочки известных дизайнеров, а отец владел солидным пакетом акций крупной винодельческой компании и входил в состав совета директоров. Мать и многочисленные родственники Мири также не страдали от бедности, но обе семьи придерживались традиционных европейских взглядов на воспитание молодого поколения. После того как дети стали студентами, им назначили весьма скромное денежное содержание. Хочешь больше – работай и зарабатывай сам. И они работали: Мири – подмастерьем в ювелирной мастерской дяди, да еще в ломбарде на оценке. А Антуан – как реставратор мебели и поставщик в антикварные магазины. Ни ему, ни Мири и в голову не пришло просить деньги у родителей.

Мири, жалея приятеля, поехала в городок Мант, чтобы, в свою очередь, попробовать очаровать старуху, но и у нее ничего не вышло. Бабка, ужасно похожая на старуху-процентщицу из романа Достоевского, упорно стояла на своем. Мири покинула лавку ни с чем. Она прошлась по улицам, полюбовалась на собор. При подъезде к городу дорога шла по холмам, город оказался чуть ниже, и девушка заметила на крыше собора знаки свастики. Она спросила у одного из священников, чем объясняется такой странный декор.

– Это было сделано во времена войны, чтобы уберечь собор и город от бомбежек, – пояснил седой священник. – Местами поменяли красную черепицу на черную, чтобы получился такой узор. А уж потом не стали убирать… в назидание потомкам. Да и денег нет лишних, а черепица еще крепкая…

Замерзнув на холодном весеннем ветру, Мири нырнула в какой-то подвальчик и попросила горячего вина.

Пока сидела в уголке, грея руки о незатейливую кружку (впрочем, вино оказалось очень приличным), девушка наблюдала за почтенными горожанами, которые резались в бильярд на деньги. И вот тогда ее осенило. Дядя Давид лично учил ее играть на бильярде, приговаривая, что ювелиру нужна твердая рука, умение сосредоточиться и прекрасный глазомер. Все эти качества бильярд развивает в полной мере. И Мири проводила долгие часы с кием в руках, закатывая шары в лузы. Она сразу поняла, что сможет выиграть у местных любителей. Самым трудным было влезть в сложившуюся компанию и заставить пенсионеров принять ее в игру.

Мири приказала себе не спешить, расслабилась и принялась наблюдать за игрой, потом позволила себе пару комментариев, встреченных (о радость!) довольно благосклонно. Затем завязался разговор, а уж потом господа и сами не заметили, как пригласили милую девушку поучаствовать в игре, обещая научить ее правильной технике и безотказным приемам. Мири все сделала с умом. Первую партию она проиграла, но достойно, и в знак восхищения поставила всем игрокам по выпивке. А уж вторую партию, на которую и поставили побольше, выиграла. Сумма, которую выручила девушка, была недостаточна для покупки всего бюро, но она покрыла разницу между тем, что готов был заплатить приятель, и тем, что хотела получить за свое сокровище вредная бабка. Поросенок был чуть ли не до слез тронут ее щедростью, хоть и высказался в том смысле, что это говорит в Мири ее славянская кровь, потому что ни галльский, ни еврейский народы так деньгами не разбрасываются.


Но в этот вечер все оказалось по-другому. Едва войдя в прокуренный подвал, Мири поняла, что здесь опасно. В дымном воздухе под низкими сводами словно висел запах хищничества, люди смотрели друг на друга искоса, разговаривали приглушенно, почти не было женщин. Над стойкой бара почему-то болталась веревка с петлей на конце…

Рустем обнял Мири за плечи, прошествовал к стойке и заплатил за стол. Он подмигнул бармену, пояснив, что подружка пообещала ему кое-что особое, если он обставит ее в бильярд. Бармен одобрительно хрюкнул и ткнул пальцем в свободный стол. За соседним вяло катала шары компания из трех парней, увешанных золотыми цепями. Сначала Рустем дурачился, подкалывал девушку, но уже через несколько минут собрался и стал играть в полную силу. И почти сразу понял, что против Мири ему не выстоять.

Его огорчение было таким непритворным, а игра получилась столь динамичной и интересной, что к концу партии и у Мири и у Рустема были свои болельщики. Когда Рустем с непритворной досадой припечатал кий к столу, кое-кто засвистел. Посыпались комментарии:

– Ну, все, дружок, ничего тебе сегодня не обломится.

– Будешь сам себя…

– Девчонка – молодец!

– Красавица, а давай я с тобой на то же сыграю? Что ты ему обещала?

– Я могу сыграть на деньги, – негромко сказала Мири по-французски.

Вперед мгновенно выдвинулся золотозубый тип. Толстый живот обтянут полосатой маечкой, на шее цепь в палец толщиной.

– На деньги, говоришь? А если проиграешь? – на ломаном, но понятном французском поинтересовался толстый.

Мири достала из кармана свой iPod.

– Работает?

– Конечно!

На слово он не поверил, и телефон пришлось включить.

Тут Рустем оттер Мири в сторону, и не успела она и глазом моргнуть, как образовался тотализатор. Рустем яростно торговался с толстопузым, обсуждая сумму предполагаемого выигрыша, а бармен уже принимал ставки, выписывая квиточки на чековой ленте.

И начался бой. Противником Мири оказался высокий худощавый мужик с длиннющими конечностями, что давало ему определенное преимущество. Но девушка, ужом вертясь на бортике, закладывала умопомрачительные удары, не обращая внимания на вопли и свист распалившейся аудитории.

Она победила, но это оказалось непросто, перевес был минимален, а устала она так, словно на ней воду возили.

Публика, вошедшая в раж, начала было требовать второй партии, Рустем скандалил с толстопузым, который явно не хотел отдавать деньги. Мири тупо сидела в уголочке и маленькими глотками пила ледяную кока-колу из банки, которую бессовестно цапнула с прилавка. У нее дрожали колени, и тело полнилось противной слабостью. Она не успела допить банку, как сердитые голоса перешли в новую тональность, наполнившись яростью и злобой; в руках толстопузого сверкнул нож. Все дальнейшее произошло так быстро, что Мири толком не успела ничего разобрать. Рустем вдруг шагнул навстречу своему обидчику, хлопнул его по плечу одной рукой, а другой сделал движение, словно отводя нож в сторону. В следующий миг толстопузый начал медленно оседать на пол, а лезвие испачканного кровью ножа казалось естественным продолжением руки цыгана, небрежно выставленной вперед.

Рустем что-то сердито спросил, но мужчины затихли и стояли на месте. Круг их уплотнялся, задние напирали на передних. Мири с ужасом поняла, что они неизбежно набросятся на чужаков, как только почувствуют себя стаей. Подталкивая перед собой девушку, и не рискуя поворачиваться спиной к посетителям бильярдной, Рустем прошел к выходу. Едва оказавшись за дверью, он подпер ее тяжелой кадкой с пыльным пластиковым деревцем, стоявшим у входа, и приказал Мири:

– Бежим!

Они неслись по темному переулку, распугивая редких собак и прохожих. Впереди, в двух кварталах, виднелась широкая освещенная улица. Мири попыталась оглянуться, чтобы выяснить, надо ли так бежать, потому что в боку кололо немилосердно и дыхания на хватало, но мужчина рявкнул:

– Беги! Не оглядывайся!

– Откуда… откуда ты знаешь, что за нами гонятся?

– Дура! Конечно, гонятся! Закон стаи.

Они успели. Уже выскакивая в свет фонарей, Мири все же оглянулась: темные тени неслись сзади, но впереди на освещенной улице маячила полицейская машина, а дальше – автобусная остановка, и преследователи не рискнули устраивать поножовщину прямо под носом у полиции и телекамер, висевших над несколькими магазинчиками и кафе.

Рустем прыгнул в первый же автобус, купил билеты у водителя. Сидя на заднем сиденье, они старались отдышаться, не привлекая к себе внимания. Через пару остановок он потянул ее к выходу и, сделав еще две пересадки, они оказались в Варшаве на вокзале. Пристроившись в углу подле автомата с шоколадками, Рустем вынул из кармана кошелек и вытащил из него несколько купюр. Проверил, что еще есть в портмоне, и выкинул кошелек в урну. Мири в немом изумлении наблюдала за ним. Когда из кармана куртки он извлек еще одно портмоне, она удивленно пискнула:

– Это… это откуда?

– Из карманов тех зевак, что пялились на тебя, пока ты упражнялась на бильярде.

– Ты их украл?

– Было бы лучше, если бы я оказался порядочным, дал себя облапошить, а то и убить? – ощетинился Рустем. – Ты не заметила, что ребята не заплатили нам выигрыш, и мы еле ноги унесли? Не надо их жалеть… денег немного, но на билеты хватит.

Мири промолчала. Наверное, он прав, но она никак не могла отделаться от мысли, что это происходит не с ней. Кто та девушка с короткой стрижкой и ярко-зелеными глазами, мелькнувшая на секунду в зеркальной витрине? Неужели это Мириам, респектабельная молодая женщина, геммолог, специалист, который пишет статьи в солидные научные журналы и берет за свои консультации гонорары, никогда не опускаясь до трехзначных чисел? Что она делает на шумном вокзале и почему послушно идет за небритым парнем цыганской внешности, одетым в дешевый свитер? Его белые зубы блестят в хищном оскале, когда он сердится и, честно сказать, Мири его боится. Их одежда плохого качества и пропахла табаком. Где те чудесные комплекты кружевного белья, которые она взяла с собой? Любимый кашемировый свитер? Удобные замшевые ботиночки?

Рустем купил билеты, и вскоре они уже сидели в мягких креслах экспресса. Тепло и мерное покачивание сделали свое дело, и Мири быстро заснула. Рустем дремал вполглаза, чутко прислушиваясь к окружающим их звукам, и время от времени окидывая пассажиров нарочито равнодушным, но очень цепким взглядом.


Сны – странная материя. Откуда они приходят и почему иной раз бывают глупыми и никчемными, а порой важными и в тему? Честно сказать, после того как Мири едва удалось избежать гибели в заминированном самолете, она не слишком много думала о «Ярости богов». Чувство самосохранения заставляло мозг концентрироваться на вещах сиюминутных и необходимых для выживания. Но подсознание, эта тайная область, переговорная для встреч разума и души, занималось потихоньку своими делами, извлекая из тайников памяти крупицы информации, плетя сложные логические цепочки, на давая Мири забыть о миссии, возложенной на нее Павлом Генриховичем. Полно, при чем здесь Павел Генрихович? Он, конечно, человек небедный и обладающий определенным влиянием в узких кругах, но в этом деле он оказался всего лишь одним из многих орудий, пешкой, которой кто-то могущественный разыгрывал с судьбой сложную партию с неясным финалом.

Мири, свернувшаяся калачиком в мягком кресле европейского экспресса, видела странный сон. Вначале она решила, что кто-то позвал ее на бал: неверный свет множества свечей в золотых канделябрах наполнял волшебными тенями огромный зал, границы которого были туманны. Где-то там, впереди и сбоку, виднелись еще гости, только рассмотреть их толком не удавалось. Мири почувствовала, что ей зябко: сквозняк беспардонно холодил обнаженные плечи. Она чуть склонила голову и поняла, что голова привычно тяжела от волос, забранных в высокую прическу. И еще, что на ней длинное вечернее платье: кремовый шелк холодил кожу и не позволял двигаться свободно. «Как это я умудрилась купить такое неудобное платье?» – удивилась Мири. Она сделала крохотный шажок вперед, боясь запутаться в юбках, посмотрела вниз, под ноги, и увидела гладкий пол черного цвета. Мрамор… нет, скорее стекло. Темная поверхность притягивала взгляд, казалось, там движутся тени, и Мири, прищурившись, вгляделась пристальнее. Последовал момент падения: так бывает во вне, когда словно летишь куда-то вниз головой. Бесконечно долго, но всего лишь секунду. Перебой в сердечном ритме, вековой страх, короткий вздох – и все кончается. Мири перевела дыхание и вдруг оказалась лицом к лицу с невысоким, плотного сложения человеком. Одет он был в старинный мундир, расстегнутый по-домашнему. На жилете красовалось несколько плохо застиранных пятен. Мири пыталась вспомнить, где она видела этого господина с капризным ртом и внимательными глазами. На большой лоб падала непослушная прядка тонких волос. Он что-то писал, нетерпеливо дергая шеей и недовольно поджимая тонкие губы.

Надеюсь, это все на сегодня? – Бонапарт нетерпеливо оттолкнул подписанные документы. – Я не могу заниматься только этими бесконечными бумагами, меня ждут генералы, чтобы обсудить планы очередной кампании против Англии. Вы хоть понимаете, что на носу очередная война?

– Да, император, – невозмутимо отозвался чиновник. – Еще только один документ – и вы сможете на время забыть о внутренней политике и насладиться внешней.

Бонапарт хмыкнул, встал, сделал несколько шагов по комнате и вернулся на место подле бюро.

– Ну, долго мне ждать? – нетерпеливо воскликнул он. – Что там? Опять донос?

– Нет, мой господин. Если позволите, я изложу вам на словах…

– Да уж сделайте милость, а то я ослепну от этих ваших бумаг раньше, чем смогу добыть Франции то величие, которого она заслуживает.

– Позволю себе напомнить вашему императорскому величеству, что в сентябре 1792 года из дворца Тюильри, с выставки, которая охранялась Коммуной, были украдены… – чиновник скосил глаза на бумажку и скороговоркой забубнил: – Золотой сундук, подаренный кардиналом Ришелье Людовику XIII; знаменитая золотая ваза весом 245 килограммов; алмазы, рубины, изумруды и другие драгоценные камни королевской сокровищницы…

– Вы что, всю опись мне читать будете? – воскликнул Наполеон. – Я прекрасно помню это дело. Сами стражники и украли, кажется.

– У императора великолепная память, – сухо заметил полицейский. – Действительно, стражники, назначенные Коммуной, были взяты под арест. На них писались доносы, но даже самые суровые допросы не дали никаких результатов. И вот в очередном из анонимных доносов был указан тайник на аллее Вдов на Елисейских Полях.

В выгребной яме на аллее Вдов были найдены драгоценнейший алмаз «Регент» и знаменитый кубок из агата и оникса.

– Да, и этот камушек сослужил нам неплохую службу, – буркнул император, от нетерпения постукивая ногой по полу.

– Невиновных стражников освободили. – как ни в чем не бывало продолжал чиновник. – А вскоре были схвачены настоящие преступники. Главарь банды с четырьмя соучастниками были приговорены к смертной казни, а остальные члены банды – к длительным срокам тюремного заключения. Теперь всплыли новые обстоятельства этого дела.

– Какие?

– Это протоколы допросов некоего Бабу. Проходимец и негодяй, он арестован как член шайки фальшивомонетчиков.

– И что? Есть же суд…

– Прошу моего императора о терпении.

– Мой бог, ну хорошо!

– В своих показаниях этот человек утверждает, что принимал участие в том давнем ограблении выставки в Тюильри. И что в качестве доли забрал некоторые драгоценности. Также он утверждает, что в то время встречался с вами лично и сделал вам подарок… и именно этому подарку вы обязаны… Прочтите вот здесь.

Чиновник ткнул пальцем в бумагу.

Император, хмурясь, начал читать:

«Уже не первый раз, – говорил Бабу, – мои показания приносят пользу обществу, и если я теперь буду осужден, то подам прошение о помиловании. Потому что без меня Наполеон не получил бы трона, и успехом битвы при Маренго французы обязаны тоже только мне.

Я принадлежу к похитителям сокровищ Бурбонов. Я помогал своим товарищам прятать в аллее Вдов алмаз «Регент» и другие сокровища, вскоре после этого найденные. Одно из этих сокровищ я продал… за гроши, так что можно сказать, что и подарил, человеку, который стал нашим императором».

– А ведь я его помню, – протянул Наполеон, отрывая взгляд от бумаги. – Точно, я видел этого проходимца. Это было… Дай бог, году в 1799-м. Я тогда только приехал из Египта и сразу понял, что надо действовать. Народ встречал меня как героя. Да-да, мы тогда готовили переворот, и я спешил от аббата Сюа домой, к милой моей Жозефине. Этот тип подловил меня подле порога.

Он начал ныть что-то о бедности, и я хотел дать ему несколько монет, но он сказал, что у него есть для меня подарок. Не бесплатно, конечно. Некая драгоценность, мистический талисман, принадлежавший кому-то из древних владык. Якобы с этим талисманом можно покорить мир.

– Значит, этот человек не лгал на допросе? – невозмутимо поинтересовался чиновник, прикидывая, какие последствия для заключенного может иметь этот факт.

– Еще чего! Неужели вы думаете, сударь, что я купился на эту глупость? – фыркнул император. – Я – мое лучшее сокровище, ясно? Неужели вы думаете, что просвещенный французский офицер мог поверить в такую чушь! Подумать только, рубин зла! Нет, как-то он его по-другому называл…

– «Ярость богов», – негромко подсказал чиновник.

– Что-то в этом роде. Но я просто рассмеялся в лицо этому негодяю! Мой гений, мой талант и страстное желание возвысить Францию – вот лучшие из всех талисманов и оберегов! Да если бы я верил всем проходимцам, которые попадались мне на пути, я бы… не знаю, где и был. В больнице для умалишенных, наверное. Так что врет этот ваш, как его? Бабу. Ничего он мне не дарил и не продавал. Судите его по всей строгости закона.

– Благодарю вас, император. Бабу вместе с подельниками отправится на пожизненную каторгу. То есть это решит суд, но не думаю, что найдутся смягчающие обстоятельства.

– Ну и прекрасно, – буркнул Наполеон.

– Теперь, если позволите, мой император, я удалюсь.

Чиновник вышел, и Наполеон вздохнул с облегчением. Воевать – намного проще, чем иметь дело с бюрократами, в который раз подумал он.


Через несколько часов Мири и Рустем оказались в Германии, в Берлине. Вокзал Лихтенберг, куда пришел поезд из Варшавы, совершенно не похож на Центральный.

Центральный вокзал Берлина – торжество современного функционального стиля. Чисто, светло, просторно. Везде камеры и полицейские, все процессы максимально автоматизированы. Но находящийся на отшибе Лихтенберг словно застрял в восьмидесятых. Невысокое вытянутое здание, похожее на какой-нибудь автовокзал советского периода, никаких тебе просторов. Перрон как на Белорусском вокзале, все маленькое и тесное.

– Выходим порознь, – инструктировал Мири Рустем. – Иди в кафе, там у вокзала их много, зайди в любое и жди меня.

Мири послушно кивала. Она выскользнула из вагона, протолкалась через турникеты и вышла на улицу. Осмотрелась, решила, что вывеска с нарисованной чашкой нравится ей больше, чем вывеска с бутылкой и колбасками, и вошла в кафе. Выбрала столик в углу и заказала чай, справедливо опасаясь, что кофе в этом месте может оказаться еще хуже, чем пакетик, залитый горячей водой. Ужасно хотелось есть, и она решилась на коржик. То ли дело было в голоде, то ли коржик и в самом деле попался вкусный, но Мири слопала его неприлично быстро и с грустью поняла, что не наелась. Она спорила сама с собой о перспективах второго коржика, но недолго. Второй коржик она ела гораздо медленнее, чем первый, и в желудке появилось наконец приятное ощущение тяжести. Ее тут же стало клонить в сон.

Загрузка...