«Зарево» на высочине

ВСТРЕТИЛИСЬ И РАЗОШЛИСЬ

После того как над лесом с ревом пронеслись два «хейнкеля», наступила такая тишина, что катившиеся из-под ног камешки, казалось, рождали чуть ли не грохот. Люди шли плотно друг за другом.

Стоял необыкновенно погожий для середины октября день. В небе лениво плыли редкие облака, и яркое солнце щедро заливало своими лучами вершины огромных замшелых скал и синеющие по склонам леса, будто спешило перед зимним ненастьем отдать тепло этому молчаливому краю Словакии. Уже сникла жухлая трава, еще больше оголились камни, могучие буки почти совсем сбросили свой летний наряд, и только ели, островерхие и стройные, щеголяли сине-зеленой хвоей.

За рощей, тянувшейся вдоль дороги, текла речушка. Юрий Ульев, радист отряда, иногда слышал ее легкое журчание. Сквозь чащу виднелись бурые пятна скал, а над ними, будто на втором ярусе, снова темнел лес, покрывающий крутые склоны гор. Длинные корни огромных елей и буков, выбеленные ветрами и дождями, вились по отвесной стене обрыва, обхватывали позеленевшие камни и в поисках какой-нибудь опоры повисали в воздухе. Юрий впервые за свои восемнадцать лет оказался в горном краю, и его удивляло, как эти великаны буки и ели держатся над самым обрывом. Вверху плыли облака, и казалось, что деревья вот-вот покачнутся и свалятся прямо на узкую дорогу, по которой двигались разведчики.

«Тишина какая, прямо как в наших калининских лесах, — думал радист. — Даже не верится, что рядом немцы, а недалеко идут бои».

Еще неделю назад десять разведчиков-чекистов проживали на глухой окраинной улочке Львова, изучали будущие маршруты, запоминали инструкции, совершенствовались в мастерстве отличных стрелков, подрывников, радистов. Давно уже всем надоело такое ожидание, каждому хотелось побыстрее оказаться там, в тылу. Ох уж тогда держитесь, фрицы! Разведчики группы «Зарево» сумеют испортить вам жизнь.

Наконец — ночной перелет через линию фронта, плотный зенитный огонь над Ужгородом, выброска в Словакии в районе Зволена, около партизанского аэродрома Три Дуба. Это было 7 октября. Группа чекистов под командованием капитана Павла Фаустова двинулась на выполнение очень важного задания. Ей приказано было как можно быстрее, уже к концу ноября, обосноваться в Чехии, поближе к Праге. Там они должны установить связи с коммунистами-подпольщиками и чешскими партизанами, вести разведывательно-диверсионную работу, дезорганизовать тыл гитлеровской армии.

Это общая задача. Ее усвоил каждый боец группы. А вот подробности известны одному командиру — капитану Фаустову, молчаливому, всегда подтянутому человеку. Когда он смотрит на тебя, кажется, будто его серые спокойные глаза видят, чего ты стоишь, можно ли на тебя положиться. А вот смеется он, как кажется Юрию, совсем необычно. Глаза капитана прячутся за множеством мелких морщинок, которые разбегаются под черными широкими бровями, плечи его вздрагивают, лицо заливается краской, и тогда Юрий думает, что командир-то, видимо, по своей натуре очень стеснительный и добродушный человек.

Знают бойцы о своем командире совсем немного. Известно только, что Фаустов — фамилия вымышленная, боевая кличка чекиста, что он за время войны уже не раз ходил по фашистским тылам. С ним на прежних заданиях бывал один из подрывников Алексей Белов, но тот ничего не рассказывал товарищам и даже в минуты откровения лишь коротко бросал:

— Наш командир — мужик во! Я-то знаю.

В том, что «командир — мужик во!», бойцы уже убедились за несколько дней марша по Словакии. Капитан спокойно вел на север отряд по гористым тропам, удачно обходя большие села, занятые крупными подразделениями гитлеровцев или гардистов[1]. Бойцы, которые сами уже не раз выбрасывались в тыл врага, сейчас удивлялись: «Чутье, что ли, есть какое у нашего Фаустова?»

Правда, с отрядом шел человек, который неплохо знал здешние места и мог в нужный момент столковаться с местными жителями. Это был словацкий парень Ладислав Самек, боец первой чехословацкой парашютно-десантной бригады, появившийся в отряде уже после высадки у Трех Дубов. Он был несказанно рад, когда узнал, что пойдет с отрядом Фаустова, и с тех пор смотрел на капитана влюбленными глазами, готовый каждую минуту выполнить любое его приказание.

Шли уже много часов. Осторожно обогнули небольшое сельцо. Впереди виднелась спина Фаустова, одетого в голубоватый костюм чешского жандарма, рядом с ним шагал Иванов, молодой офицер с бородой — командир другой группы, с которой довелось встретиться вчера вечером. «Кажется, Ирдутка», — пробормотал Фаустов, на ходу раскрыв карту. Все смертельно устали, думали о том, когда командир объявит привал.

Какое задание у группы Иванова — никто из фаустовцев не знал. У разведчиков не принято интересоваться заданием товарища. А вот познакомиться со спутником, узнать, как его зовут, откуда родом — это солдатский закон. Несколько километров совместного пути, скупой разговор — вот и все, чем будут связаны бойцы этих групп.

Среди бойцов Иванова выделялись две маленькие и такие неуклюжие в толстых телогрейках фигурки радисток. Юрий уже знал, что одну из них, повыше ростом и посильнее, зовут Вера Гаврильченко, а другую — просто Лида. Девушки, видно, двигались из последних сил, и ребята по очереди несли их нелегкую поклажу. Сзади, глубоко дыша и слегка наклоняясь вперед, вышагивал высокий, широкоплечий Ладислав Самек.

Наконец вышли на берег небольшой речушки. Быстро цепочкой перешли через шумящий поток по длинному и толстому стволу поваленной ели. Видно, она давно служила мостиком: кто-то аккуратно подтесал ствол, срубил ветви, лишь кое-где оставив обрубки, за которые можно было держаться.

— Привал!

Начали располагаться на лугу. Уже потянулись руки к вещмешкам за сухарями, уже поднялся вверх синий дымок от длинных коллективных самокруток.

Парень в сдвинутой набекрень шапке-ушанке спустился с котелком к речушке. Зачерпнул воды и, расставив в сторону локти, припал к плоской алюминиевой посудине.

— Хороша водица, ребята, — лицо его, совсем еще юное, с мягким пушком над губой, расплылось в улыбке. — Ну прямо как в нашей Осуге.

— Заменяет спирт или нет? — откликнулся кто-то молодым, неокрепшим баском.

— Да что ему спирт. Сундуков все о своих Заключьях думает.

— Не Заключьях, а Заключьях, — спокойно поправил Сундуков и, снова зачерпнув воды, направился обратно. — Возьмите, девочки, попейте. А то от наших мушкетеров не жди сочувствия…

— Смотри, Сундуков, вернемся во Львов, расскажу твоей Галочке, — снова пророкотал басок.

Солнце выглянуло из-за облаков, и тотчас теплая волна захлестнула луг, от синих елей и буков потянуло лесным ароматом — запахом лежалых листьев, нагретой хвои.

Царившая кругом тишина будто поднялась еще выше, до самых верхушек деревьев, которые бесшумно качались от слабого ветра. Дремота наваливалась на Юрия, тяжелели веки…

Поодаль под кустом боярышника сидели командиры групп. Иванов, закинув на колено ногу в грязном хромовом сапоге, рассматривал порядком изношенную подметку.

— Молодец старик сапожник у рынка. Хорошие подковки поставил. Смотри, как держатся — нипочем даже карпатские дороги, — сказал он и с силой хлопнул по пыльному голенищу. — Только вот что плохо: ничего ему не заплатил. Не успел. Думал вечером старику кое-что из жратвы отнести, а тут «батя» срочно вызвал. Через час уже были в воздухе. Вспомнил о сапожнике только в Трех Дубах.

— Ладно, вернусь раньше — найду его, заплачу за тебя, — отозвался Фаустов.

— Я сам найду. Во Львове, брат, и я не откажусь побывать. А хорошо бы, Паша, вместе пройтись по этим горам да вместе вернуться к своим.

Иванов, почесывая рыжеватую бороду и грустно улыбаясь, продолжал:

— Отсюда мы пойдем каждый своей дорогой. Чудно, Фаустов, — будем недалеко друг от друга, по одной земле придется ходить, а увидимся ли когда…

— Непременно. В шесть часов вечера после войны. С музыкой. И обязательно сначала встретятся два бородача — ты да наш Володька, — Фаустов кивнул в сторону своего начальника штаба Владимира Кадлеца, который в это время, пощипывая черную прямоугольную бородку, слушал веселый рассказ одного из разведчиков.

Иванов задумчиво кусал тонкий стебелек, затем вдруг с досадой отбросил его прочь.

— Черт возьми, неужели фрицы задавят словаков? Так удачно началось. Взяли Банска-Быстрицу, Ружамберок, Зволен… Наши в Карпатах двинулись. И вот на тебе. Сколько готовились, как люди ждали. Где-то ошиблись, маху дали…

— Не ошиблись, а просто силенок мало, — сказал Фаустов. — Не рассчитали.

— Вот-вот, не рассчитали, значит, ошиблись. Теперь, когда фашисты жмут на партизан, нам на первых порах туговато придется. Они скоро за нами погонятся.

Фаустов старательно перемалывал крепкими зубами сухарь, делая вид, что все, о чем говорил Иванов, его не очень-то волнует. Потом медленно, будто выталкивая из своей широкой груди каждое слово, произнес:

— А нам действовать нужно еще быстрее, чем немцы с гардистами. По-кавалерийски, от и до, — прибавил он свою любимую присказку. Тогда и партизанам будет веселее, и люди пойдут к нам, — он с явным удовольствием посмотрел на безмятежно дремавшего Сашу Данилова. — Ишь как, чертяка, хорошо спит. Вот смотри: у нас всего десять человек. На фронте два хороших артиллерийских снаряда — и нет этого десятка. Может, даже ни разу никто не выстрелит. А здесь — каждый из нас огромная сила. Много сделаем, когда до места дойдем.

Только бы дойти до места… — как бы сам себе добавил он.

А в кружке бойцов разговор шел совсем не военный.

— У нас в Осуге рыбы — хоть мешками таскай, — мечтательно, слегка окая, говорил Сундуков. Он заложил за голову руки и глядел в небо. — Бывало, разденемся, залезем под обрыв нагишом и рубашками по дну водим. Потом из рукавов вытаскиваем — пескарей, окуньков, ершей…

— Мели, Емеля…

— Не веришь — не надо, — Сундукова трудно было вывести из себя. — Мы про удочки и знать не хотели. Правда, были кое у кого сачки. Вот и все снаряжение. Конечно, крупную, солидную рыбу в нашей Осуге трудно найти, а вот плотвы, ершей, язя — сколько хочешь.

— Сундуков, а Сундуков! Тебе, наверное, и ночью Осута снится, — проговорил кто-то со смехом.

— Не-е, — Сундуков безмятежно улыбнулся плывущему наверху облаку. — Мне все ночью видится, как после войны домой приду. Обязательно мать и сестренка на околице встретятся. А рядом — целая куча девчат. Все обступят меня, глаза пялить будут на ордена и медали, пощупать захотят. А у меня — грудь колесом. И самые красивые девки будут со мной плясать. Вот ребят, дружков своих, почему-то никогда во сне не вижу. Непонятно, да? А потом снится, будто мать меня молоком из крынки поит и свежеиспеченным ржаным хлебом угощает… Теплым, пахучим.

— Замолчи, Сундуков, про хлеб. Лучше своей рыбой хвастайся.

Юрий дремал, привалившись спиной к плечу Саши Данилова. Сегодняшний длинный путь, перестрелка с фашистами, потом утомительный подъем в гору и стремительный спуск в долину — все это сильно измотало.

— Кончай ночевать!

Юрий открыл глаза. Фаустов стоял во весь рост, уже с автоматом на плече. Нехотя зашевелились бойцы, подтягивая ремни, застегивая телогрейки и шинели.

— Быстрее! Нечего прохлаждаться, — сердито прикрикнул Фаустов. Было заметно, что им вдруг овладело какое-то нетерпение.

— Чего торопишься? Отдохни полчасика. Мы тоже скоро тронемся, — сказал Иванов, нехотя приподнимаясь. — Вместе выступим. Хотя, впрочем, нам в разные стороны…

Но Фаустов уже решительно пожимал руку Иванову.

— И так, брат, засиделись от и до! Давно пора уходить. Признаться, я не люблю такой тишины. В сон клонит.

Через несколько минут группа Фаустова уже цепочкой потянулась к берегу, и вскоре впереди идущий командир появился на бревне, перекинутом через речушку. Следом шагали Владимир Кадлец, Борис Жижко, Юрий Ульев, Денис Кулеш, Алексей Белов, Александр Данилов, Иван Тетерин, Николай Болотин, Ладислав Самек и замыкающий группу комиссар Валерий Букин. Всего одиннадцать человек.

Привал прибавил сил, шагалось легко, да и настроение было бодрым, хотя каждый знал, что вскоре им придется преодолевать реку Ораву. Ее по бревну не перейдешь, нужно искать мост. А какой мост сейчас не охраняется?

Тишина. Казалось, в лесу все вымерло. Но вот где-то рядом по-деловому застучал дятел, потом пролетел над людьми, мелькнув крыльями, и снова застучал на высокой разлапистой сосне. Ему издалека отвечал его собрат, такой же неутомимый лесной труженик. Вдруг люди почти одновременно остановились. Прислушались. Стук, стук… Нет, это не дятлы. Уже не одиночный стук, а частая дробь рассыпается где-то сзади, оттуда, где был недавно отряд. На минуту воцарилась тишина, затем снова застучала дробь. А вот грохот. Та-та-та… Ах, ах! Та-та!..

— Стреляют!

Фаустов бросился назад.

— С Ивановым что-то случилось!

Автоматные очереди слышались в полутора-двух километрах отсюда, за высокой, нависшей над лесом скалой, там, где тропа спускалась вниз и терялась в кустарнике, затем выбегала на обрыв, по бревну перепрыгивала через речушку на луг, на котором полчаса назад отдыхали фаустовцы. Стрельба сливалась в один треск, перекатывалась в горах эхом и билась где-то за вершинами елей.

Потом вдруг все стихло.

Бойцы торопились. Данилов и Болотин побежали дальше по тропинке, остальные обогнули скалу, свернули влево, прямо через колючий кустарник и, съезжая вместе с камнями, покатились вниз. Выбежали на небольшую площадку, к которой тянулись снизу густые верхушки деревьев. Осмотрелись. И когда раздвинули широкие ветви ели, перед ними внизу открылась знакомая лужайка.

— Гляди! — Борис тронул Юрия за рукав, — фрицы!

На лугу, около кустарника и ближе к реке, лежали несколько немецких солдат. Лежали в самых неестественных позах, в каких застигла их смерть. Больше никого на лугу не было.

Все были встревожены непонятным исчезновением всей группы Иванова. Одни предполагали, что отряд скрылся в лесу, сумел оторваться от преследователей, другие сомневались в том, что можно было так легко, без потерь уйти от немцев.

В это время показались Данилов и Болотин. Тяжело дыша, они тут же опустились на землю.

— Кажется, Иванов оторвался. Немцы рыщут по просеке… А там, — Болотин с болью сглотнул какой-то комок, — на берегу лежит… Сундуков. Убили, гады… Уже пробежал все бревно — и пуля догнала.

Может быть, в эту минуту они поняли, что смерть товарища — начало той жестокой схватки, которая будет длиться бессчетное число дней. В этой схватке нет жалости. Не будет снисхождения, милости, не будет пленных. Будет или победа, или смерть.

Оставаться в долине было опасно. Но Фаустов велел спуститься к реке и уйти отсюда только с телом погибшего товарища.

Похоронили Сундукова под вековой елью, у самого обрыва. Сначала хотели привалить к изголовью могилы гранитную глыбу, но и вдесятером не смогли ее сдвинуть с места. Зато высокая пышная ель никогда не уйдет с поста — будет охранять совсем еще юного парня, который так любил свое Заключье…

А над елью стояла печальная, бездонная тишина.

На рассвете вышли к Ораве — быстрой, капризной реке. Рядом тянулось шоссе, а в двухстах метрах дальше белело железнодорожное полотно.

Зволен, Банска-Быстрица, Блатинская долина — все это теперь осталось позади. Там были друзья, словацкие партизаны. И хотя там шли упорные бои с гитлеровцами, они чувствовали себя в тех местах спокойнее. Теперь же впереди лежала земля, занятая врагом. Впереди поднимались крутые склоны Малой Татры. А дальше находились города Жилина и Чадца, к которым нужно дойти.

Отряд свернул с дороги и, пройдя с километр, остановился в небольшой пади, рядом с селом Хлебники.

Как полагал Фаустов, недалеко отсюда должен быть мост, которым командир и решил воспользоваться. Он направил вперед начальника штаба отряда Владимира Кадлеца с бойцами, чтобы подыскать наиболее удобное место для переправы.

Удивительный парень, этот Владимир Кадлец! Красивый, статный, с большой темной шевелюрой и аккуратно подстриженной бородкой, он выделялся среди остальных ребят отряда. Чех по отцу и русский по матери, Владимир прекрасно владел чешским и немецким языками. Поэтому Фаустов и направил к Ораве начальника штаба с тремя бойцами, зная, что Кадлец проведет разведку быстро и хорошо.

Прошло более часа. Кадлец не возвращался. Фаустов уже начал посматривать на часы, а бойцы глаз не сводили с извилистой каменистой дороги, на которой должны были появиться разведчики.

Вдруг где-то послышалось рычанье мотора. Оно то затихало, то становилось ближе, и вскоре стало ясно, что со стороны шоссе к Хлебникам по этой извилистой дороге идет машина.

Бойцы приникли к камням, прилаживая к стрельбе автоматы. Конечно, ввязываться в бой сейчас, перед переправой через реку, не следует, но на всякий случай нужно быть готовым к разным неожиданностям.

Из-за гребня на дорогу выкатилась легковая машина. Подъем был довольно крут, и мотор на каждом ухабе завывал от большого напряжения. Вот машина ближе, ближе. Уже видны фуражки офицеров, смутно белеют лица за простреленными окнами — видно, по ветровому стеклу кто-то очень удачно ударил из автомата. Интересно, где в такой переплет попали гитлеровцы?

Машина остановилась. Из нее не торопясь вышли двое, потом выбрался третий офицер. Они о чем-то начали совещаться, потом повернули в сторону, где залегли партизаны, и спокойно зашагали по камням.

— Сволочи, идут будто к себе домой, — процедил кто-то сквозь зубы, оттягивая затвор автомата назад. И тут же закричал:

— Хлопцы, это же Володька!

Немцы уже подошли близко. Все увидели под офицерской фуражкой черные брови в широком разлете и бородку начальника штаба Кадлеца, который держал под мышкой какую-то папку. Бойцы выбежали навстречу товарищам, бросились тормошить, рассматривать их в новом одеянии.

— Хорошие фрицы из вас получились, ребята! Ну прямо так и хочется из автомата пощупать…

— Я тебе пощупаю… Посмотри, что несет Володька (так в отряде называли Ладислава Самека).

От машины вприпрыжку поднимался молодой словак, единственный из разведчиков, который остался в короткой зеленой шинели и словацкой пилотке. Он нес несколько бутылок.

Перед Фаустовым остановился Кадлец. (Теперь это был высокий длинноногий гитлеровский офицер.)

— Докладываю: гауптштурмфюрер Петер Рейбель. Жаль только, что фамилия не дворянская.

Фаустов улыбнулся. Но только на секунду. В следующий момент он сухо проговорил:

— Потом доложишь! Немедленно увести машину с дороги.

Через четверть часа Кадлец рассказал командиру обо всем происшедшем. Когда разведчики, разыскав удобное место для переправы, уже возвращались назад, они увидели открытую легковую машину, идущую со стороны Дольни — Кубика.

— Разумеется, если бы она мчалась во весь опор, — рассказывал Кадлец, — то мы, конечно, не решились бы на такое. А тут видим — не торопятся, прохлаждаются фрицы. О чем-то громко говорят, хохочут во всю глотку. Нас, конечно, и взяло за живое. Быстро спустились и подползли к самому кювету, из-за кустов прицелились. Когда машина поравнялась, дали несколько очередей. Один сразу свалился, второй тоже остался возле машины, а третий чуть не ушел — только возле кустов упал. Обыскали машину — бумаги нашлись. Мы решили к тому же переодеться, как раньше договорились, товарищ командир.

— Форма фрицев нам сейчас очень кстати, — сказал Фаустов. — Да и машину сразу бросать не будем: ты на ней, Володя, вперед поедешь, да с собой своих «эсэсовцев» прихватишь.

Командир разбирал захваченные бумаги, затем передавал Владимиру. Наблюдая за Кадлецом, который внимательно просматривал каждый листок, Фаустов думал: повезло группе, что начальник штаба прекрасно владеет и немецким, и чешским языком. Бумаги оказались очень интересными. Особенно привлекли внимание рапорты коменданта Горной Оравы, в которых он сообщал братиславскому начальству об активизации партизан и просил подослать карательные подразделения.

Подошел подрывник Жижко. Хитро поглядывая то на командира, то на Кадлеца, он заговорщицким тоном проговорил:

— Командир, там, в машине, нашли полдюжины бутылок. Может, рискнуть, попробовать?

— Что за бутылки?

— Да кто его знает! Наш комиссар — грамотей, читал этикетку. Будто что-то французское…

— Не стоит. Лучше разбить. Вдруг какой сюрприз…

— Что вы, товарищ капитан! Я готов добровольно рискнуть.

— Ну да ладно, — улыбнулся Фаустов. — Валяйте по полстаканчику. Только от и до!

В этот день Юрий — да и не только он — впервые отведали французского шампанского. Пили, похваливали приятный трофей, а рядом — героями расхаживали четверо в эсэсовской форме. Офицер иногда поправлял на левом боку сползающую тяжелую кобуру с пистолетом и приговаривал:

— Еще не привык. По-нашему, справа проще носить.

Это было начало «маскировки отряда», которая впоследствии сыграла немаловажную роль. Пройдет немного времени, и после нескольких подобных встреч с гитлеровцами или жандармами отряд полностью перейдет на первоклассное довольствие противника.

Машину пришлось через два дня бросить. После того как кончилось горючее, ее столкнули в глубокую обрывистую лощину близ Зазривы. Теперь отряд двигался к Чадце, надеясь западнее этого города перейти границу, в ту часть страны, которая называлась протекторатом Чехией и Моравией. По пути несколько раз пришлось сталкиваться с местными жандармами и гардистами, но Фаустов очень удачно отрывался от преследователей.

В районе Чадца стало ясно — прорваться в Чехию здесь вряд ли удастся. Встревоженные частыми перестрелками с партизанами, гитлеровцы начали постепенно сжимать кольцо вокруг предполагаемой «партизанской зоны». Тогда Фаустов замыслил совершенно неожиданное.

— Пускай фрицы охраняют получше здесь границу. Мы войдем в Чехию там, откуда они не ожидают. Выступаем на север, в Польшу!

С огромным трудом, без продовольствия, уставшие от стычек с врагом, фаустовцы с помощью одного словацкого крестьянина прорвались на север и ушли на территорию так называемого Польского генерал-губернаторства.

А через несколько дней отряд Фаустова оказался у Яблунковского перевала. Впереди станция Мосты, а дальше Чешско-Моравская высочина…