Латинская Романия

Итальянские «бароны» трапезундских императоров[504]

Слово «барон» в средние века значило нечто большее, нежели просто дворянский титул. С возникновением ленного строя баронами называли прямых вассалов короны, пэров (Англия, Иерусалимское королевство, Латинская империя и Франкская Греция) или особый слой знати в системе феодальной иерархии (Франция, Сицилийское королевство и др.)[505]. В Северной Италии так обозначали представителей аристократии вообще, административной верхушки других государств, включая Золотую Орду и Византию. Западноевропейцы именовали «баронами» ордынских «беков» («князей»)[506]; в применении к византийцам титул «барон», как кажется, был коррелятом греческого архон. Так генуэзцы обозначали и трапезундскую знать[507]. Трапезундский посол в Геную в 1316 г. «благородный муж» Affecasendi Doriamica — (видимо, Доранит) был назван там греческим бароном — grecus baro[508]. Еще более высоких титулов удостоился другой трапезундский посол — знаменитый философ и протовестиарий Георгий Амирутци[509]: spectatus miles et comes[510]. Именование рыцарем и графом было следствием того, что Амирутци носил самый высокий титул в империи, из тех, что могли получить лица не царской крови[511]. Как видим, и здесь проявляется западная манера определять греческую аристократию привычными для себя категориями знатности. Также, как генуэзцы, мыслили и венецианцы. Один из «мудрых» Сената фантино Аримондо предлагал в ходе морской экспедиции 1376 г. свергнуть трапезундского василевса Алексея III и заменить его венецианским «ректором», опираясь на местных «баронов», то есть архонтов: «cum voluntate baronum dicti loci». Предложение не прошло, но могущество понтийских «баронов», без содействия которых нельзя было достичь желаемого, было известно венецианским сенаторам[512]. Упоминание об оффициале или бароне императора (official о baron) по имени Aziathim, нанесшем оскорбление венецианскому байло, встречается и в документе Сената 1407 г.[513]

Но иногда в состав господствующего класса Трапезундской империи попадали сами «латиняне». Что происходило тогда с их социальным статусом, насколько органичным было их положение среди инородной элиты, наконец, сохраняли ли они свое прежнее гражданство, становясь подданными греческих василевсов? Решить эти проблемы во всем объеме при скудости имеющейся информации сложно, я попытаюсь лишь обозначить подходы к теме и предложить некоторые предварительные суждения, опираясь в основном на неопубликованные и неизвестные исследователям материалы Генуэзского Секретного архива.

Еще в первом договоре византийского императора Мануила I Комнина с генуэзцами (1155 г.)[514] было четко оговорено, что генуэзцы в Византии, как и пизанцы, подсудны только своему консулу, но не императорскому суду[515]. Позднее было уточнено положение, что византийский император не должен был принимать генуэзца или лигурийца в «вассалы». Но под этим, как прямо разъяснено, например, в хрисовуле 1304 г., понималась лишь все та же подсудность генуэзцев исключительно собственным консулам или оффициалам и недопустимость нарушения этого правила[516], а отнюдь не запрет состоять на службе у иностранных государей. Этот же принцип зафиксирован и в договоре Трапезундской империи с Генуей 1314 г.[517]

Необходимо сразу сделать оговорку. Мы имеем дело с двумя типами отношений «латинян» с двором Великих Комнинов. В одном случае лица, поступая на службу к императору, наделялись титулами и должностями, натурализовывались в среде греческой знати, в другом выполняли отдельные, чаще всего — почетные дипломатические поручения василевсов, видимо, не занимая административных постов.

В 1291 г. генуэзец Никколозио Дориа стоял во главе монетного двора Трапезунда (либо как назначенный императором чиновник, либо как откупщик)[518].

Знатные генуэзцы Гавино де'Маре и Сорлеоне Спинола в 1314 г. были послами трапезундского императора Алексея II в Геную[519]. Флорентийский нобиль Микеле Алигьери также был официальным представителем трапезундского императора и способствовал заключению договора Давида Великого Комнина с Флоренцией в 1460 г.[520] Он вел переговоры с Бургундским герцогом, принимал участие в так называемом посольстве восточных монархов, возглавленном Лудовико да Болонья, к государям Запада. И хотя в составе посольства были явные мошенники и авантюристы, статус Алигьери как подлинного представителя Трапезундской империи не вызывает сомнений[521]. В письме трапезундского императора Давида бургундскому герцогу Алигьери назван «baron et orator meus»[522]. Статус «барона» обеспечил «мессиру Микьелю из Трапезунда» и после падения империи в 1461 г. высокую должность советника и шамбеллана бургундских герцогов Филиппа Доброго и Карла Смелого[523]. Как и Николо Дориа, «рыцарь» (miles, chevalier) Алигьери активно занимался торговлей в Каффе, Трапезунде и Синопе[524], получив, вместе с сыновьями, в 1470 г. от генуэзского Банка Сан Джорджо подорожные и привилегии на 10 лет по ведению дел в черноморских факториях Генуи[525].

Генуэзец Доменико Д'Аллегро возвысился до положения командующего всего трапезундского флота (протостратора, или, как его называли итальянцы, протокапитана). Начало его карьеры не ознаменовано слишком благородными деяниями, но, вместе с тем, довольно типично: будучи патроном галеотты, он занимался пиратством (или корсарством), ограбил греческий корабль, перевозивший товары венецианцев, плывший в Симиссо, и доставил добычу в Каффу[526]. Свой высокий титул протостратора Доменико получил в 1429 г. за то, что вооружил и предоставил в Каффе свой корабль в распоряжение претендента на трапезундский трон. Переворот Иоанна IV Великого Комнина (1429–1460) завершился успехом, а генуэзец вплоть до смерти этого монарха сохранял его милости и полученную в 1429 г. должность[527]. Он прочно осел в Трапезунде, являлся попечителем по наследству умершего в Тане торгового партнера Бернабо Бояско, имевшего в Трапезунде собственность, включая корабль[528]. Влияние и авторитет Д'Аллегро были столь значительны, что генуэзский дож, желая урегулировать сложные отношения с трапезундским двором, назначил его в 1443 г. генуэзским консулом в городе. Это был невиданный случай, когда генуэзский нобиль являлся одновременно высоким должностным лицом империи и главой итальянской фактории. Дож, Раффаэле Адорно, имел перед этим долгие беседы с Доменико, в 1442–44 гг. трапезундским послом, посетившим Флоренцию, Геную и Милан. Именно во время этого посольства и было отправлено письмо дожа к императору, объявлявшее о консульском назначении. Примечательно, что в нем дож подчеркивает как трапезундское подданство Доменико (maiestatis vestre observantissimus), так и его принадлежность к генуэзской элите (nobisque haud mediocriter carus)[529]. Интересно сходство социального поведения Д'Аллегро и Микеле Алигьери. Как и Алигьери (с той только разницей, что это произошло до падения Трапезундской империи и даже до взятия Константинополя османами в 1453 г.), Доменико стремится быть причисленным к свите могущественного западного правителя. В 1444 г. по его просьбе миланский герцог включает его в состав своих familiares. Быть может, это способствовало политическим целям и торговым занятиям, которые вели посол и его «нунции», добивавшиеся для себя также коммерческих привилегий и подорожных грамот?[530] Как бы то ни было, с 1444 г. Доменико был прямо связан подданством с тремя разными государствами. Это, впрочем, не избавило его от больших долгов, отраженных в массариях Каффы с 1445 до 1459 гг.[531]

Служба «латинян» у трапезундских императоров не ограничивалась отдельными случайными эпизодами, а была, видимо, довольно распространенным явлением, хотя, конечно, далеко не все генуэзцы достигали столь высоких должностей, как Д'Аллегро или Джироламо ди Негро, о котором ниже. На типичность явления указывает его отражение в агиографии и легенде. В Житии св. Иоанна Нового Белгородского, написанном Григорием Цамблаком, читаем, например, что генуэзский патрон, выдавший святого неверным ок. 1340 г., похвалялся, что он именит и принадлежит к числу «вторых из первых вельмож города Трапезунда»[532]. В легенде о Меголло Леркари, приведенной сначала гуманистом Бартоломео Сенарегой, а затем и самыми известными генуэзскими историками ХVІ–ХVІІ вв., во всех версиях подчеркивается то обстоятельство, что храбрый генуэзец был в дружбе с императором, входил в число его familiares или придворных. Это и вызвало зависть греческого окружения василевса и последующий за тем конфликт[533].

Работа в Генуэзском государственном архиве позволила нам выявить целый комплекс документов, относящихся к истории одного семейства, несколько поколений которого было связано с торговлей в Причерноморье и со службой трапезундским императорам. Речь идет о знатном генуэзском роде ди Негро (де Нигро).

Ди Негро торговали в Причерноморье и в Трапезундской империи еще с XIII в. Андреа (Андреоло) ди Негро в 1289 г. участвовал в торговом обществе, осуществлявшем операции между Каффой и Трапезундом, с такими крупными партнерами, как братья Дзаккариа[534]. Гальвано ди Негро был примерно в это же время генуэзским консулом в Трапезунде[535]. Андало ди Негро в 1314 г. заключает договор Генуи с трапезундским императором Алексеем II. «Биографический словарь итальянцев» отождествляет его со знаменитым астрономом, математиком и медиком, учителем Боккаччо и другом просвещенного кипрского короля Гуго IV Лузиньяна, преподававшим затем в Неаполе и умершем в 1334 г.[536] Может быть, в большей степени вероятна идентификация посла с одним из двух братьев ди Негро Андало и Карлино, развернувшими бурную предпринимательскую деятельность в Пере и Каффе в конце XIII в. и экспортировавшими квасцы на Запад[537]. В 1470-х гг. на кораблях Ди Негро на Хиос и Левант плавал знаменитый Христофор Колумб, начинавший как коммерческий агент этого дома[538]. Ди Негро известны и как церковные иерархи Латинского Востока. Доминиканский монах из Каффы Агостино ди Негро был в 1432–1455 гг. епископом Солдайи, заслужившим репутацию доброго и справедливого пастыря как у латинян, так и у греков города[539].

Впервые упоминание братьев Урбано и Джироламо ди Негро мы встречаем в счетных книгах — массариях Каффы под 1421–26 гг. В 1421 г. Джироламо ди Негро вместе с компаньонами получил из казны Каффы 100 дукатов на подарки послам из Самсуна, с которыми генуэзские власти вели переговоры в Трапезунде после того, как генуэзская фактория в Самсуне — Симиссо была в 1420 г. захвачена и сожжена турками[540]. В то время он еще не носил никакого трапезундского титула[541]. В 1424–26 гг. Урбано ди Негро, постоянно проживавший тогда в Каффе, выступает доверенным лицом брата Джироламо, которому причиталась уплата 24200 аспров через массарию Каффы за ущерб, понесенный от «подданных государя трапезундского императора», что было нотариально зафиксировано 27 июля 1424 г. Алексей IV Великий Комнин (1416/7–1429) обязался погасить урон всем генуэзцам (Джироламо был одним из многих) по соглашению с Каффой[542]. В записях счетов Джироламо назван великим месадзоном (megamesaxius) императора, то есть он был уже в числе высших придворных чинов, наиболее приближенных к императору[543].

Ди Негро были состоятельными людьми. В петиции 1428 г., выступая от имени и по поручению брата, Урбано просит власти Генуи возместить Джироламо долг покойного Вани Монлеоне, избранного консулом в Трапезунд, но скончавшегося по пути к месту назначения во время плавания в Черном море. Ранее Вани взял в займы у Джироламо 10000 трапезундских аспров, предоставив в залог свое имущество, включая доход от должности консула. Так как по генуэзским статутам наследникам оффициала, отправлявшегося на Левант и умершего в пути, выплачивалась половина оклада, при условии, что он проделал путь далее Неаполя, Урбано просит власти Генуи дать консулу в Трапезунде распоряжение об уплате долга. Губернатор Генуи (находившейся тогда под властью Миланского герцога) и старейшины поручили рассмотрение дела Оффиции Романии[544]. Ее рекомендации и последующий ход дела нам неизвестны.

В августе 1429 г. губернатор Генуи архиепископ Миланский Бартоломео Капра отправил специальное рекомендательное письмо, адресованное трапезундскому императору Иоанну IV, в котором отмечалась знатность рода ди Негро и его заслуги перед Генуей и выражалась надежда на благосклонный прием братьев императором. Одновременно консулу Каффы и подеста Перы поручалось со своей стороны, в случае, если император сохранял добрые отношения с генуэзцами и соблюдал договоры, отправить ему письма в поддержку двух ди Негро (в ином случае письмо губернатора Генуи предписывалось сжечь, не передавая василевсу)[545]. Некоторая неопределенность возникала от того, что Генуя, способствуя перевороту Иоанна IV (совершенному только что, в апреле 1429 г.), еще не знала о его позиции по отношению к республике и ее факториям. Письма к императору такого содержания почти не имеют аналогов в генуэзской дипломатической практике. Они были включены в корпус важнейших официальных посланий. Хотя это не выражено явно, видимо, республика, желала укрепить свое влияние на Понте, поддерживая своих граждан — императорских чиновников.

Урбано ди Негро осуществлял постоянную связь с властями Генуи и информировал их о положении дел в Причерноморье и, в частности, в Трапезундской империи. В 1438 г. он взял на себя посреднические функции в переговорах трапезундского императора с дожем в сложный для Иоанна IV момент конфликта с братом Александром Великим Комнином, женатом на дочери правителя Митилены генуэзского нобиля Дорино I Гаттилузи. Александр пытался вовлечь в войну с Трапезундской империей как Дорино Гаттилузи, так и Перу с Каффой. Посредничество Урбано ди Негро привело к тому, что дож нейтрализовал эти попытки, запретив властям генуэзских факторий вмешиваться в ссору братьев и рекомендовав Гаттилузи способствовать их примирению. Письмо и позиция дожа Томмазо Кампофрегозо к императору Иоанну основывались и на информации Урбано ди Негро о благорасположении василевса к генуэзцам. Дож рекомендует императору и далее следовать советам Урбано ди Негро[546].

В 1441 г. Урбано по-прежнему находился в Каффе и был (вместе с компаньонами Паоло Джентиле и Симоне ди Леванто) откупщиком двух крупных налогов. За один из них — новый drictus на торговлю с Трапезундом, взятый на 5 лет и 9 месяцев, он внес в 1441 г. 80 тыс. аспров (вероятно, платеж за 1 год). За второй налог — 11-ти процентную пошлину (cabella) на вино — была уплачена огромная сумма — 173 922 аспра. Вновь Урбано представляет в Каффе интересы брата Джироламо, по-прежнему носившего титул великого месадзона[547].

Джироламо верой и правдой служил императору, даже тогда, когда ему приходилось действовать против соплеменников. В 1437 г. группа генуэзских купцов во главе с жителем Перы Филиппо ди Мелоде (или ди Мероде)[548] зафрахтовала наву грузоподъемностью 1200 модиев (337.7 т.) у гражданина Каффы Мервальдо Спинола для перевозки ок. 600 вегет (св. 315 т.) разных грузов, в том числе — рабов. Корабль прибыл, по-видимому, сначала в Трапезунд, а затем — в Ло Вати (Батуми), порт, принадлежавший тогда Трапезундской империи[549]. Там специально посланные трапезундские военные суда — галера и фусты под командой Джироламо ди Негро захватили наву Спинолы за какое-то нарушение, судя по одному из документов — за пиратские действия — захват имущества у направлявшегося в Трапезунд купеческого каравана «друзей императора» (скорее всего — подданных князя Гурии, Тимурида Шахруха, хана Ак-Коюнлу или др. правителей Востока, с которыми Трапезунд был связан договорами, в том числе — торговыми)[550]. Мервальдо Спинола попал в трапезундскую тюрьму, откуда был отпущен лишь при условии выполнения определенных обязательств (nunc sub certis promissionibus relaxato). Товары были конфискованы, а захваченная нава Спинолы, натолкнувшись на скалу, затонула в порту. Филиппо ди Мелоде сразу же обратился к консулу Каффы и получил от него письма к императору. Однако император не пожелал его выслушать и даже не прочел этих писем. Тогда Антонио Спинола, родственник Мервальдо и компаньон Филиппо ди Мелоде, имевший от него доверенность, начал ведение судебного дела в Генуе, требуя назначения репрессалий против трапезундского императора. 19 мая 1441 г. им была подана петиция дожу и старейшинам Генуи, которые поручили разбор дела подеста и торговой оффиции Перы[551]. Видимо, в связи с этой петицией, 29 мая 1441 г. дож Генуи Томмазо Кампофрегозо обратился с письмом к трапезундскому императору в поддержку ходатайства консула Каффы и в защиту ди Мелоде и его компаньонов, рекомендуя ему в спорных случаях представить дело в суд и направить его все той же торговой оффиции Перы[552]. Представление не возымело действия и 28 марта 1442 г. Антонио Спинола вновь подает петицию, указывая на несерьезные оправдания императора, из-за чего оффиция Перы приостановила заслушивание свидетелей и ущерб истцам не был возмещен. Власти Генуи ограничились новым письмом подеста и торговой оффиции Перы с просьбой разобраться[553]. Без видимых результатов дело тянулось до 1450 г., когда прокураторами Мервальдо Спинолы была подана следующая петиция с подробным изложением дела и требованием применения права марки, отданная на рассмотрение Оффиции попечения Романии[554]. Примечательно, что в петиции упомянуто обсуждение дела в Генуе в 1449 г. с трапезундским послом Георгием Амирутци, не завершившееся каким-либо решением (как, впрочем, и все переговоры о компенсации ущерба генуэзцам трапезундской стороной)[555]. Ответчиком по искам пока выступает трапезундский император, но не Джироламо ди Негро.

В 1470 г. ситуация изменилась. Трапезундской империи более не существовало, ущерб по делу ди Мелоде и его компаньонов погашен не был, и истцы решили действовать против сына покойного Джироламо ди Негро Теодоро, возложив вину за произошедшее на его отца. Сохранился весьма интересный текст петиции и ответ на него Теодоро[556]. Петицию подал Бартоломео de Opiciis от имени своей жены Изабеллы, дочери и наследницы покойного Антонио ди Ривароло, пострадавшего некогда от нападения в Ло Вати галеры и фуст Джироламо ди Негро. Истец рассматривал известный нам эпизод как морской грабеж и на этом основании обращался к суду вице-губернатора Генуи и старейшин. Последние, однако, сочли такую интерпретацию дела не корректной, а само дело не относящимся к их компетенции и, заслушав ответчика, поручили вести дальнейшее разбирательство специальным судебным магистратам и синдикам Генуи. В петиции можно выявить явные и преднамеренные искажения фактов. Утверждается, например, что Джироламо использовал захваченное на наве имущество по своей воле (хотя, как явствует из всех документов и предыдущих исков, он исполнял приказ императора о конфискации). Сообщается, что Антонио ди Ривароло находился на своей наве, хотя, как мы знаем, ее патроном был Мервальдо Спинола, а большая часть грузов принадлежала Филиппо ди Мелоде. Говорится о том, что Антонио ди Ривароло сразу после этого потрясения скончался, а его дочь, находясь в младенческом возрасте, не могла отстаивать своих прав. Но и это не правда: как нам удалось установить, Антонио ди Ривароло скончался в Трапезунде в 1456 г., то есть почти через 20 лет после этого происшествия, оставив сыну и наследнику Баттиста имущество в разных портах Черного моря[557].

Разъяснения Теодоро ди Негро весьма интересны для нашей темы. Разумеется, он обращает внимание властей на то, что иск запоздал почти на 36 лет (тут небольшая неточность: на 33 года) и что ни Мервальдо Спинола, ни другие генуэзцы, постоянно проживавшие в Каффе, не вчиняли иска против Джироламо, имевшего там собственность и прокураторов. Еще важнее, как определяет сын статус своего отца. Джироламо — барон и один из ближайших придворных императора (baro imperatoris Trapesunde et inter suos primates commoratus), он подданный (subditus) василевса, его чиновник и исполнитель его воли (minister et executor), действующий по приказу его господина (domini sui). Он укоренился в Трапезунде, имел там собственный дом, где и проживал до самой смерти. И хотя он был исконным генуэзским гражданином (esset originarius civis Ianue), власть Генуи не распространялась тогда на него как на слугу императора (nec eo tempore exercebat hec inclita civitas aliquod imperium in ipsum dominum Hieronimum) и он не подлежал тем самым генуэзскому суду, подобно лицам, находящимся полностью под юрисдикцией Генуи (contra eos in quos plenum habet imperium hec inclita civitas), не говоря уже о том, что он действовал не по своей воле и не в своих интересах. Император же мог по праву действовать против тех, кто нарушал мир и торговлю в его стране (et iuste potuisset facere prefactus dominus imperator contra turbantes pacem et mercaturas sue regionis) и тем самым позорил его. Эти аргументы были приняты властями Генуи. Но тогда возникает показательное противоречие: гражданин Генуи, ставший должностным лицом императора оказывался неподсудным суду метрополии, во всяком случае — по делам его службы. А это явное отступление от прежней практики и основных принципов договорных отношений Генуи с иностранными государями. Правда, может быть, мотивом, побудившим Геную к таким нарушениям, были услуги, оказываемые братьями ди Негро Республике, в том числе — и информирование ее о намерениях императора. Неслучайно и в ответе на петицию истца Теодоро ди Негро подчеркивает, что, когда мог, Джироламо был защитником генуэзцев (fuit semper eorum protector, ubi potuit). Еще ранее, в 1449 г. в письме к Джироламо, названному уже протовестиарием (megavistiarius) трапезундского императора, дож Лудовико ди Кампофрегозо благодарит его за доброе расположение, о котором ему сообщил посол Амирутци, и рассчитывает на его содействие своим планам[558]. Таким образом, Джироламо достиг высших титулов, оставаясь по меньшей мере лояльным Генуе.

Сын трапезундского «барона» был свидетелем взятия Трапезунда войсками турецкого султана в 1461 г., потерял все свое имущество, «голым» (nudus) добрался до Каффы, тогда как его мать и сестры попали в плен к османцам[559]. Рассказывая о захвате в плен матери и сестер Теодоро умалчивает об отце — протовестиарии. В одной выписке из счетов за 1458 г. нам удалось обнаружить упоминание о нем как об уже покойном в 1458 г.[560] Быть может, Теодоро, оставшись после кончины отца в Трапезунде, также служил там последним императорам — Иоанну IV и Давиду (1460–1461)?

Примечателен интерес второго поколения рода ди Негро к торговле между Трапезундом и Каффой, что обеспечивалось положением и имуществом Урбано и Джироламо в обоих городах. Однако в условиях кризиса черноморская торговля не приносила больших дивидендов и, напротив, вовлекала партнеров в длительные и малопродуктивные судебные разбирательства по поводу взаимных долгов и обязательств.

Род ди Негро был связан деловыми и родственными отношениями с другим знатным генуэзским семейством — Фьески. Теодоро Фьески, был зятем Урбано ди Негро[561]. Они были компаньонами и откупщиками налогов (так называемого малого коммеркия и винной габеллы) в Каффе в 1448–1450 гг.[562] Фьески продолжал быть откупщиком коммеркиев в Каффе и в 1454–56 гг.[563] В одну многостороннюю комменду сотоварищами был инвестирован значительный капитал— 383312 аспров. Из них 237872 аспра вложил Теодоро Фьески, 24240 аспров — его родственники Джакомо и Маттео, а 121200 аспров — Урбано ди Негро и его сын Маттео. Компаньоны торговали зерном, тканями, хлопком в Каффе и на Хиосе, занимались финансовыми операциями[564]. Маттео ди Негро в 1450 г. торговал в Тане[565], а в 1460–1462 гг. вел дела в Трапезунде и в Каффе. В 1460 г. он продал в Трапезунде ½ фарделла (ок.40 кг.) шелка Франческо Фьески. Уезжая из Каффы в 1462 г., Маттео поручил брату Андреа (как своему прокуратору) взыскать этот и другие долги с Фьески, но безрезультатно: мы располагаем материалами судебного разбирательства спора между компаньонами в Генуе в мае 1473 г.[566] Правда, Урбано и Маттео удалось добиться того, что Теодоро Фьески приговорили к уплате 3600 лир по упомянутой комменде. С него взыскали часть суммы, а за остальную грозила долговая тюрьма. Фьески дважды обращался с петициями в высшие инстанции Генуи, но оба раза получал отказ[567]. Сын Теодоро Фьески, Франческо, и в 1475 г. продолжал торговать в Черном море, был банкиром и судовладельцем в Каффе и Пере. Впрочем, фигурирующие в нотариальных актах суммы в десятки (не сотни) тысяч аспров позволяют думать, что он, скорее, был предпринимателем средней руки[568].

Менее успешным для Маттео ди Негро была тяжба со своим двоюродным братом Теодоро ди Негро. Основанием иска послужило то обстоятельство, что Маттео, будучи прокуратором своего родственника в Каффе, продал там его ценные бумаги, так называемые loca Каффы (доля государственного долга, на которую начислялись проценты), не произведя затем полного расчета с Теодоро, который вернулся в Каффу в 1461 г. из только что взятого турками Трапезунда. Прибыв затем в Геную, Теодоро был изгнан из дома дядей и его сыновьями «аки варвар» и не допущен до отцовского наследия, как он с горечью будет свидетельствовать суду, потеряв средства и не имея возможности, видимо из-за возраста и болезней (может быть, ран?) потом своим зарабатывать на жизнь (est etiam non habilis de persona, nec robustus ad victum querendum in sudore suo). Ему оставалось только прибегнуть к третейскому суду родственников, а затем — и государства, ради взыскания долгов[569].

Участь Маттео ди Негро не была более завидной. От долгов и судебного преследования в 1467 г. он бежал на Ривьеру, а затем вернулся в Каффу. Там он владел навой, и в 1469 г. намеревался из Каффы плыть с товарами в Перу — Бруссу — на Хиос. Однако в порту Карпи его корабль потерпел крушение, хотя сам он и экипаж спаслись. Это независимое свидетельство из письма нотария Антонио ди Торрилья[570] подтверждает показания Маттео в суде о том, что он, все потеряв, едва спасся сам, «в одной только рубашке». Но не лукавит ли ответчик, утверждая, что и собранные им солидные доказательства его невиновности погибли во время той же бури, и что влиятельные родственники Теодоро при турецком султане помешали ему собрать новые в Константинополе? (Теодоро категорически отрицал наличие таких родственников… Правда, как мы помним, сам он признавался, что его сестры оказались в плену в Трапезунде в 1461 г. Они могли вместе со знатными жительницами Трапезунда попасть в гаремы Стамбула и породниться с турками. Фактических оснований для такого утверждения, однако, нет, если не считать туманного намека Маттео). Так или иначе, Маттео не смог более заниматься мореплаванием и, имея 5 дочерей и сына, впал, как он утверждал, в бедность и 5 лет провел в бесчестящей его долговой тюрьме[571].

С другим своим братом, Кристофоро, Маттео, как он утверждал, также был в ссоре. Теодоро ди Негро, напротив, свидетельствует, что тот был прокуратором Маттео и всегда действовал заодно с ним против Теодоро. Истину выяснить невозможно, но оба заявления в конце концов не опровергают друг друга… Интереснее другое: возможная идентификация Кристофоро с последним мужественным консулом генуэзской Солдайи (1471–1475)[572].

Итак, мы проследили историю рода, связавшего свою жизнь и судьбу с Причерноморьем в один из самых драматических периодов его истории. Очевидно, что «натурализация» в Трапезунде Джироламо ди Негро и его потомства не носила устойчивого характера и не привела к появлению нового линьяжа трапезундской знати. Но причиной тому было падение империи, а не естественное отторжение чужеземцев местной средой и элитой, с которой он и его семья сосуществовали долгие годы. В статусе иноземного «барона», как мы видели, появились новые черты, не характерные для отношений Генуи с византийским миром до XIV в. Семейная биография ди Негро[573] показывает довольно типичный путь генуэзского предпринимателя на Леванте в середине XV века: от торговли — к политической деятельности, от разочарования к надежде, от надежды — к крушению и судорожным попыткам удержаться на плаву в условиях османского господства (вспомним Франческо Фьески, внука Урбано ди Негро). И все же, прочно осевшие когда-то в городах Причерноморья, ди Негро возвращались в Геную, неся с собой груз потерь, несбывшихся надежд и неоплаченных долгов.

1. ASG, AS, 3024, Div. Filze, 4 N 150 24/ІІІ 1428

+Yhesus+. Urbani de Nigro.

Reverendissime paternitate vestre vestroque venerabilli conscillio dominorum antianorum umilliter exponitur pro parte devoti servitoris eiusdem Urbani de Nigro tamquam fratris et coniuncta persona Ieronimi de Nigro, quod cum allias ipse Ieronimus mutuaverit Vani de Mon(le)ono asperos decem milia[574] argenti de Trapezomdis, pro securitate quorum idem Vani obligavit sibi omnia bona sua et specialiter officium consullatus Trapezomdarum ac licteram ipsius officii dicto Ieronimo, ut de predict(is) constat quoddam publico instrumento scripto manu Petri Arberici notarii burgensis Trapezomdarum. Et cum eidem Vani fuerit sibi assignatum predictum officium et[575] idem Vani proficisseretur, ut predictum officium exerceret, in itinere decessit in partibus orientalibus. Cumque ex forma ordinamentorum huius civitatis et specialiter regullarum, de quibus constat in actis curie dominorum sindicatorum, quod mortuo officiali in itinere postquam trassiverit partes Neapoli, quod heredibus suis seu habentibus causam ab eo respondeatur de dimidia sallarii et obventionis predictis officii; et dictus Vani decesserit in partibus maris Maioris et sic ultra lochum in regullis comprensum, ex quo debet fieri dicta assignatio, et non habens idem Ieronimus, unde comode sibi satisfieri, possit in bonis dicti Vani et dictum officium ceterum eidem obligatum, et cum decens est, ut fiat eidem satisfacio, quod[576] credit fore intencionis prelibate dominationis.

Eo propter prelibate dominationi et suo venerabilli conscillio humiliter supplicat, quatenus intuitu pietatis et iusticie vellint eidem Urbano dicto nomine de remedio opportuno providere, mandando consulli dicti loci Trapezomdarum, qui fieri faciat creditorem dictum condam Vani sive heredes suos de dimidia sallarii et obventionis predicti officii sive dictum Ieronimum tamquam creditorem dicti condam Vani; et eidem Ieronimo, cui dictum officium obligatum erat faciat integraliter solvi ac responderi, quoque sic faciendo indempnitati ipsius supplicantis iuste succureretur.

+MCCCCXXVIIIo die XXIIIIa martii.

Responsio reverendissimi in Christo patris et domini domini B(artholomei) Mediolanensis archiepiscopi, ducalis ianuensium gubernatoris et spectabilis consilii dominorum antianorum in legitimo numero congregati est, quod ven(erandum) officium Romanie, sumpta informatione coram que superius narrantur et visa regula de eiusmodi casibus mentionem faciente, consideratis etiam consuetudinibus, provideat in requisitione ipsius supplicantis, prout ipsi officio faciendum videbitur.

2. ASG, AS, 1779, Litterarum, 3, f. 196r-v (N 445)

2/VIII 1429

Illustrissimo principi et preclarissimo domino domino Iohanni, imperatori Trapesonte.

Illustrissime princeps et preclarissime domine. Inter claras huius civitatis familias II qui se de Negro vocari voluerunt generosi ac insignes viri semper habiti sunt multisque amplissimis civibus ea familia adornata est, ex quorum numero viros nobiles Hyeronimum et Urbanum fratres in terris imperii vestri nunc diversari credimus, qui cum ob patris propinquorumque suorum meritas, tum ipsi ob virtutes suas admodum nobis cari sunt, successusque commoda eorum plurimum nobis cure sunt, statuimus itaque pro eis maiestati vestre scribere, quam precamur ex animo, ut intuitu // potissimum nostro et dilectionis, qua illos complectimine suscipe dignetur illos propensius recommissos, illos que fovere, sustinere, inviare et honestis favoribus sublevare. In quo prêter hoc, quod maiestas vestra benefaciet viris bene promerentibus, faciet insuper nobis rem plurimum gratam. Paratis in queque concernentia gloriam vestram affectu sincero.

Data Ha augusti.

B(artholomeus), archiepiscopus etc. et consilium.

ASG, AS, 1779, Litterarum, 3, f. 196v (N 446)

2/VIII 1429

Egregio ac generoso viro Philipo Cataneo consuli Caffe nobis carissimo.

Generose vir nobis carissime. Scribimus domino imperatori Trapezonte litteras his annexas in favores Hyeronimi et Urbani de Nigro, maiestatem suam precantes, ut illos velit fovere, sustinere, inviare et honestis favoribus extollere. Et quia ignoramus, quo pacto idem imperator nobiscum victurus sit volumus, ut si amice et ut decet cum nostris agit, litteras nostras eim mittatis, vosque illi scribatis in favorem eorum. Si secus autem, quam cum amicis decet, se haberet nobiscum, eo casu litteras igni comburatis.

Data Ha augusti.

ASG, AS, 1779, Litterarum, 3, f. 196v (N 447)

2/VIII 1429

B(artholomeus), archiepiscopus etc. et consilium.

Ianoto Spinule, potestati Peire.

Nobilis vir nobis carissime.

Scribimus domino imperatori Trapezonte in favores Hyeronimi et Urbani de Nigro, maiestatem suam precantes, ut illos velit fovere, sustinere, inviare et honestis favoribus extollere. Et quia ignoramus, quo pacto idem imperator nobiscum victurus sit volumus, ut si amice et ut decet cum nostris agit, vos illi scribatis in favorem eorum. Si secus autem, quam cum amicis decet se haberet nobiscum, id nequaquam faciatis.

Data Ha augusti.

3. ASG, AS, 1784, Litterarum, 8, f. 165v (N 502)

17/III 1438

Imperatori Trapesonte.

Serenissime et clarissime princeps. Relatu viri nobilis Urbani de Nigro, certiores facti sumus, quam sit maiestas vestra recte et sincero animo affecta in favores nostros et huius inclite comunitatis, quodque constituit Ianuensem nationem fovere, sustinere, humaneque et amice tractare, quod certe nos cupide audivimus, arbitrantes hanc amiciciam et mutuam beneficiorum, prestationem non nostris solum, sed etiam utrique parti fore pro futuram. Ob eam causam scripsimus rectoribus nostris Pere, Caphe et aliarum terrarum, ut excellentie vestre favores exquirant eamque foveant ac sustineant et subditos eius prestent humanam amicumque in euntis rebus tractationem. Erunt igitur partes excellentie vestre amiciciam Ianuensium non aspernari et erga illos in terras eorum ita se gerere[577], ut verbis ac promissis nobis oblatum est.

Quod ad illustrem dominum germanum vestrum pertinet, scripsimus opportune magnifico domino Mitileni eumque litteris adhortati sumus, ne velit inter duos fratres arma sua inserere, enitatur potius illos ad concordiam deducere. Nosque sibi obtulimus dare operam, quod serenitas vestra equas pacis concordi condictiones non renuet. Idem nunc excellentie vestre dicimus optimum esse, ut cum eodem illustri germano vestro in ratiam redeatis et ipso stante vel Mitileni, vel Pere, aut Chii, aut Constantinopoli, ab omni mala suspicione remoto.

Maiestas vestra largos sumptus illi ministret, quamquidem ad rem si operam nostram utilem putatis, nos quidem non recusamus tam sancti operis curam suscipere. Ad id enim nos hortatur sincerus affectus, quo vestram excellentiam persequemur suasiones quoque prenominati Urbani, quem haud mediocriter amamus, non parum apud nos profuerit.

Data die XVIIa martii 1438.

Thomas, dux etc.

ASG, AS, 3033, Div. Filze, 13, N/n 19/V–1441

Antonii Spinule

Yhesus.

Vobis illustri ac excelso domino domino duci Ianuensium ac eorum libertatis defensori et magnifico consilio dominorum ancianorum civitatis Ianue exponitur pro parte fidelissimi servitoris vestri Antonii Spinule condam domini Bartholomei de Luculo, tamquam procuratoris ac commissarii et mandatarii in hac parte ac etiam participis infrascripti Filipi de Morde burgensis Peyre et in rebus ac mercibus[578], de quibus infra fiet mentio, humiliter exponitur, quod cum alias anno de[579] MОCCCCXXXVII Mervaldus Spinula quondam Baptiste civis Caffe patronizaret quandam navem portate vegetum sexcentarum in circa et que erat quasi in totum dicti Philipi, et cum dicta navis quadam die capitasset in partibus Trapesundarum cum capitibus et aliis mercibus et rebus diversarum manerierum, que erant in maiori parte dicti Philipi et rationis sue in magno valore, ibidemque staret tamquam in partibus amicorum in nichilo dubitans maiori parte ihusme existente in terra, prout assolet fieri in similibus consideretque tamquam in loco ianuensium; ecce, quam quidam Ieronimum de Nigro missus ab imperatore dicti loci Trapesundarum cum una galea et una naveta armatis accessit ad dictam navem patronizatam per dictum Mervaldum, improvissam et incautam moreque hostili ac piratico ipsam navem cum omnibus rebus et mercibus ac bonis in ea existentibus et ipsam Mervaldum intercepit. Quo facta, exonustis omnibus rebus ac mercibus predictis ipsoque Mervaldo incarcerato, dum navis in dicti imperatoris potestate seu agentium pro eo existeret. Tanden scopulis collissa fracta fuit et demersa cumque his auditis, que nephanda gesta erant, dictus Philipus pro huiusmodi violentia et preda habuisset recursum ad dominem consulem Caffe obtinuissetque litteras favorabiles pro iustitia dirrectivas prefato imperatori, se ad dictum locum Trapesundarum transtulit et dicto imperatori litteras presentavit prefati consulis, a quo neque lecte, neque visse, ut ita dixerit, fuerunt, neque ipse Philipus auditus, nullaque ei iustitia reddita, retento fere usque ad hec tempora dicto Mervaldo in carceribus licet nunc sub certis promissionibus relaxato. Quo fit, ut idem Antonius dictis nominibus iustissimas causas habet conquerendi coram illustris et magnificis dominationibus vestris de tam enormi preda et rapina, ac etiam petendi sibi represalias concedi, tam pro valore dicte navis, scilicet pro eo, quod participabat in ea, quam etiam pro valore dictorum capitum, rerum et mercium eidem spectantium et pro dampnis et interesse, que passus fuit occaxione dicte capture, prede ac violentie et rapine, prout disponitur ex forma capituli,qualiter laudes et represalie concendatur.

Quam ob rem supplicatur devotissime ante dictis dominationibus vestris, ut attentis hiis iustissimis causis, dignemini comittere et delegare venerando offitio mercantie civitatis[580] Peyre, aut alii magistratui, cui melius {melius} videbitur, ut supercontentis in dicta suplicatione et super pretio et valore omnium supradictorum plenas informationes ac declarationes ac testificationes asummat et examinet et omnia et singula, que producere et probare voluerit dictus Philipus, seu agentes pro eo in predictis, quibus sic per actis asumptis et examinatis ea transmittat, sigilata ad dominationes vestras, quibus inspectiset examinatis, si cognoveritis represalias pro supradictis posse iuste concedere ipsi Philipo, secundum formam preallegati capituli, concedatis tam contra prefatum imperatorem et bona ipsius, quam contra omnes subditos ipsius[581] et bona ipsorum, et quas eo casu, ut supra, requirit concedi[582], prout iustitia et honestas postulant et requirunt, et taliter providere, ne deinceps subditi huius inclite comunitatis dampna, iniurias et ignominias indebite patiantur, in quaquidem re exorat, ut ipsum Antonium dictis nominibus benigne recomissum suscipiatis etc.

+MCCCCXXXXIo die XVIIIIa maii.

Scriptum est opportune potestati et offitio mercantie Pere.

ASG, AS, 3033 Div. Filze, 13 N 58 (alias 168) 28/III 1442

Ihesus Maria.

Pro Antonio Spinulla, condam Bartholomei.

Vobis illustri et excelso domino domino duci Ianuensium et magnifico consilio dominorum ancianorum civitatis Ianue humiliter exponitur pro parte Antonii Spinulle condam Bartholomei procuratoris et comissarii, ac etiam participis rationis Filippi de Molode, civis Pere, quod cum ipse dicto nomine anno proxime preterito de mense mai porrexerit quandam supplicationem vobis, prefacto illustri domino domino duci et magnificis tunc ancianis, continentem querimoniam gravam de quadam navi ac rerum et mertium in ea honestarum ipsius Philippi et sotiorum intercepta in portu Trapezunde more hostili cum mercibus et bonis in ea tunc existentibus de mandato serenissimi domini imperatoris Trapezunde, in qua requisivit tunc oportune scribi spectabili domino potestati[583] Peire et officialibus offitii mercantie dicti loci, ut de contentis in dicta supplicatione testes et probationes, quas dicti Philippus et socii ac participes producere velent, reciperent et eas probationes seu atestationes Ianuam transmiterent dominationibus vestris, ut ipsis prospectis, possent providere eisdem Philippo et sociis de remedio oportuno, ut foret consultum et satisfactum indemnitati ipsorum, vel per viam reprezariarum, vel alia via, que salubrior videretur prefatis dominationibus eidem, quod imperatori b(enedicto) scriptum fuerit opportune, tan pro parte prefati illustris domini ducis et tunc dominorum ancianorum, quam etiam etiam pro parte prefatorum domini potestatis et officialium mercantie dicti loci Pere. Qui imperator frivolis excuzationibus conatus est per litteras suas se excusare, ex quo effectum[584], ut prefati dominus potestas et officiales mercantie Pere distulerint testes et probationes ipsorum Philippi et sotiorum ac participum recipere in predictis et facere, que eis comissa fuerunt vigore litterarum vestrarum, et sic interim eis d(a)mpnificatus non fuit, nec est provisum pro indemnitate ipsorum, prout debitum fuerat, prout de predictis patet[585] in actis canzelarie scriptis manu Iacobi deBracel(lis) canzelarii[586], quam ob rem supplicatur vobis antedictis illustri domino domino duci, magnificis dominis ancianis, quatenus dignemini iterum et de novo comitere per litteras vestras prefatis dominis potestati et officialibus officii mercantie Pere, ut probationes et exclarationes, quas producere voluerint dicti Philippus et socii coram ipsis super-contentis in dicta supplicatione[587] recipiant et diligenter examinent supercontentis in dicta supplicatione et eas sic // receptas omniaque pertinentia ad causam dicte supplicationis transmitant clausa et obsignata fideliter, ut super contentis indicta supplicatione possit per vos de oportuno remedio providere, prout iustum et honestum est, in qua re dictum Philippum, sotios ac participes recomissos facit antedictio dominationibus vestris, quas Dominus optimus perpetuo feliciter amet.

MCCCCXXXXIIo die XXVIII marcii.

Scriptum fuit potestati Peyre et officialibus mercantie civitatis Peyre, ut in manuale litterarum cont(ent)u(m).

ASG, AS, 3038, Div. Filze, 18 (1450) N 49r-v 5/III 1450

Nic(ola)i Spin(ule) de et F85 procuratorum etc

Illustri et excelso domino duci Ianuensium et magnifice consilio dominorum antianorum civitatis Ianue humiliter et reverenter exponitur pro parte Nicolai Spinule de Lucullo quondam domini Bartholomei et Francisci de Levanto civium Ianue, procuratorum Philipi de Morde burgensis Peire, et Mervaldi Spinule olim patroni cuiusdam navis, que pro maiore parte erat dicti Philipi et ad eum spectabat et pertinebat, quod anno de MCCCCXXXVII dictus Mervaldus patronus erat cum dicta navi portate modiorum mille ducentorum vel circa in partibus Trapesondarum loco ubi dicitur in Lo Vathi, que navis erat onusta capitibus et aliis rebus et mercibus magni valoris fere in totum dicti Philipi et racionis sue. Cumque dictus Mervaldus maneret in dicto loco tanquam in loco amicorum et sine ulla suspicione, ut verisimiliter poterat et maior pars plusme navis sue esset in terra, supervenit comissarius serenissimi domini imperatoris Trapesondarum cum certis galeis et fustis et hostiliter more pirraticho ac manu armata et de commissione, voluntate, consensu ac mandato prefati domini imperatoris, qui eum miserat ad capiendum dictam navem, intercepit dictam navem cum universis capitibus, rebus et mercibus in ea tunc existentibus, que res, merces et capita perveneravit in prefatum dominum imperatorem et seu alium pro eo. Navis tamen predicta naufragium passa fuit, facto et culpa illorum, qui dictam navem interceperunt. Quod casus contingens post indebita captura navis spectat et pertinet raptoribus et mandantibus navem capi. Et ultra capturam dicte navis capitum, rerum et mertium predictarum dicti Mervaldus et Philipus plurima danna {plurima danna} et expensas passi sunt ascendentia et ascendentes ad magnam quantitatem pecunie represalie contra prefatum dominum imperatorem, eius subdictos et bona, et tam mari, quam terra, iuxta formam capituli, qualiter laudes et represalie concedantur.

Idcirco dicti Nicolaus et Franciscus dictis nominibus humiliter suplicant celsitudini et dominacionibus prelibatis quatenus dignentur vis dictis nominibus concedere represalias contra dictum dominum imperatorem, eius subditos et bona, tam mari, quam terra, pro precio et valore dicte navis ac dictarum rerum et bonorum, ut supra predatarum et predatorum et etiam pro dannis ex…[588] et interesse passis et factis per dictos Filipum et Mervaldum, vel alterum eorum paciendis et faciendis causa et seu occ(asione) predicta, vel saltem comittere, quibus videbitur per dominaciones prelibatas, ut visis, videndis et auditis audiendis, ac viso dicto capitulo, qualiter laudes et represalie concedantur cognoscant et refferant, an dicte represalie sint concedende, vel non. Alioquin dicti Filipus et Mervaldus invenient se suis rebus et bonis spoliatos sine spe recuperacionis et etiam cum summa iniuria dannificatos, quod non credunt esse intencionis celsitudinis et dominationum prelibatarum.

+MCCCCL die V a Martii.

Responsio i(llustri) et ex(celsi) domini ducis ianuen(sium) et magnifici consilii dominorum antianorum[589] in legitimo numero congregatorum est, quod sp(ectabile) Officium Provisionis Romanie comunis Ianue, auditis supplicantibus suprascriptis et vocatis coram se mercatoribus Trapesundarum diversantibus et intellectis diligenter omnibus // in materia suprascripta intelligendis, sumptisque informationibus super his in supp(licatio)ne narratis referat prefatis i(llustr)i domino duci et consilio, quid in dicta materia invenerit.

ASG, AS, 3051, Div. Filze, 31 N 170 12/X, 19/XI 1470

Pro Isabella de Ripparolia, uxore Bartolomei de'Opiciis.

Magnificis dominacionis locuntenenti et ancianis humiliter suplicando exponit Bartholomeus de Opiciis, tanquam procurator Isabelle uxoris sue, filie et heredis quondam Antonii de Riparolia, quod, cum alias dictus quondam Antonius cum quadam sua navi et cum certis suis bonis et mercibus esset in partibus orientalibus videlicet iuxta locum de lo Vati, supervenit ibi quondam Iheronimus de Nigro cum quadam galea et fustis armatis et dictam navem hostiliter accepit, ac bona in ea existencia ipsaque retinuit et de eis disposuit, prout voluit, ex qua captura et depredacione sic, ut supra, facta ipse Antonius tunc dollore, ut creditur defunctus est, dictaque Isabella, tunc infans seu in minori etate constituta, non potuit ius suum consequi et ideo, cum dicta preda comissa fuerit in mari et ad dominaciones vestras pertineat, ut huismodi casibus providere, requirit magistratum sibi dari, qui ius sibi ministret contra dictum Iheronimum et quencumque sibi obligatum sumarie simplicit(er) et de plano sine strepitu et figura iudicii sola facti veritate inspecta et sine solucione pignoris bandi, ita quod ipse Bartholomeus, qui pauperimus est, possit ius suum consequi, et qui magistratus dictam causam terminet, decidat et expediat et executionem faciat, in quo se comendat domina-cionibus vestris, quas conservet altissimus.

+die XII octobris 1470.

M(agnificus) miles dominus Iacobus de Bovarellis, potestas et ducalis in Ianua vicegubernator m(agnificum)que consilium dominorum antianorum in pleno numero congregatum, intellecta dicta supplicatione et contentis in ea, ex adversoque audito Theodoro de[590] Nigro quondam Ieronimi et quicquid tam oretenus, quam in scriptis dicens aut contradicens voluit et mani(fest)e dicente ipsos magnificum dominum vicegubernatorem magnificumque consilium dominorum antianorum non posse se impedire de dicta causa eo, quod non erat causa de preda facta in mari. Demum re ipsa inter se se diligenter examinata atque discussa, statuerunt ac decreverunt dandum esse et dari debent[591] magistratum pub(licum), qui cognoscat de iuribus et exceptionibus quibuscumque partium et demum dictam controversiam terminare atque decidat et exequatur procedendo summarie et expedite sine strepitu et figure iuditii.

+die ХVПІІ novembris 1470.

M(agnificus) miles dominus Iacobus de Bovarellis, potestas et ducalis in Ianua vicegubernator, et magnificum consilium dominorum antianorum in sufficienti et legitimo numero congregatum[592], volentes procedere ad dationem magistratus super contentis in supplicatione suprascripta et iuxta deliberationem per eis, ut supra sertum factam elegerunt ac constituerunt magistratum et pro magistratu partium predictarum spectabilem dominum vicem gubernatorum et spectabilem dominum Franciscum Marchesium iuri u(triusque) doctorem[593] assumptum confidentem inter ipsas partes una cum d(ominis) sindicatoribus comunis Ianue, qui visa supplicatione predicta et responsione ac exceptionibus partis adverse et utriusque iuribus intellectis ministrent iustitiam summariam et expeditam, revertis cavallationibus et frustrationibus quibuscumque de et super contentis in supplicatione predicta, et quicquid ab eis iudicatum fuerit exequantur.

ASG, AS, 3051, Div. Filze, 31 N/n <1470>

— t-I(hesus).

Coram vobis, magnificis doninis vicegubernatori et antianis inclite civitatis Ianue se présentât Theodorus de Nigro causa et occaxione cuiusdam suplicationis producte contra se in effectu per Bartholomeum de Opiciis asserto procuratorio nomine Issabele uxoris sue. Et respondendo dicit, quod asserta suplicatio est reicienda ordinata per preturam et in pernitiem ipsius Theodori et ad finem, ut dominationes vestre, que reg(ula)riter non possunt se intromittere de causis agendis vel agitatis coram magistratibus ordinariis Ianue per indirectum se intromittant.

Nam, ut est notorium in civitate Ianue, dominus Ieronimus eius pater, baro imperatoris Trapesunde et inter suos primates commoratus, longissimo tempore stetit in ea regione subditus et baro imperialis maiestatis obediebat et militabat pro votis illius imperatoris. Et quicquid gesit vel fecit eo tempore, fecit et gesit mandato domini sui non ex suo proposito, sed sic iubente, qui poterat. Verum, num potest dici fecisse, qui iussu domini sui, tamquam nudus minister et executor sic fecerit, nec eo tempore exercebat hec inclita civitas aliquod imperium in ipsum dominum Hieronimum, quia licet esset originarius civis Ianue, destinatione tamen sortitus fuit, usquam ad ultimum vite domicilium in Trapesonda et regula loquitur contra eos in quos plenum habet imperium hec inclita civitas, sic cum non posset vivus convenire, non debet eo mortuo eius hereditas vexari, iuncto maxime, quod iam transacti sunt anni triginta sex in circa, et tam Mervaldus Spinula, quam alii Ianuenses, qui dicuntur habuisse merces super dicta navi et al[ii]s consociis et semper habitaverunt in Caffa, ubi dominus Hieronimus habuit bona et procuratores et nusquam eum molestaverunt, ut pote qui nullum ius potuerunt pretendere contra ipsum dominum Hieronimum. Nam, ut afirmatur ipsi Theodoro navis, de qua in asserta suplicatione, super qua dicitur, fuisset dictum, condam Antonium et erat patronizata per subdictum imperatoris et predam commiserat in caravanas amicorum dicti imperatoris, que proficiscebantur Trapesundam mercandi gratia. Et sicut cedebat dampno huiusmodi preda dicto imperatori, quia obviabant lucris et utilitatibus regionis sue, ita cedebat dedecori, nec videretur receptare et manu teneret predones et mercatores depredactos et iuste potuisset facere prefactus dominus imperator contra turbantes pacem et mercaturas sue regionis, aut saltem nichil est, quod possit imputari dicto domino Hieronimo, qui si quid fecit, yd iussu domini sui peregit. Et im omnem eventum excusaretur, nec potest sibi imputari mors dicti Antonii, vel quod male se habuerit cum ianuensibus, imo fuit semper eorum protector, ubi potuit.

Cum ergo obstet exceptio prescriptionis, exemptionis et in omnem eventum pretendatur iussus superioris, nec de aliquo delicto probetur et patronus navis capte esset subditus petit decerni a prefactis dominationibus vestris se non posse intromittere de comtent(is) in suplicatione. Et si dictus Bertholameus pretendat ius aliquod contra ipsum Theodorum fillium et heredem dicti condam domini Hieronimi occaxione premissa sunt magistratus ordinarii in civitate, coram quibus potest de iure suo experiri et sibi ostendebitur oportune.

Консулы генуэзской Каффы перед судом и наветом

С XIII в. Черное море, бывшее до того заповедным бассейном Византийской империи, стало доступным для итальянского купечества. Взятие Константинополя крестоносцами в 1204 г. предоставило такую возможность сначала венецианцам. Но те, занятые освоением доставшегося им после падения Византии большого островного домена в Эгеиде (в составе которого были и Крит, и порты Пелопоннеса Корон и Модон, и многое другое), не спешили обосновываться в еще мало известном для них, но уже носившем название «Великого», море. Да и доходы от торговли там в первой половине века были еще скромными. Основной путь международной торговле проходил южнее — через Багдад и Восточное Средиземноморье. Татаро-монгольские завоевания, разрушения крупных городов на старых путях и возникновение на периферии Византии больших империй улуса Джучи на Севере и державы Ильханов на Юге, круто изменили ситуацию. Два главных караванных маршрута с Востока в Европу оканчивались с середины XIII в. в Причерноморском бассейне. Один — в столице Понтийской империи Великих Комнинов — Трапезунде, другой — в устье Дона, где постепенно возникает итальянская фактория Тана[594]. Генуэзцы, как кажется, раньше поняли суть произошедших перемен и поспешили заключить договор с Никейским императором Михаилом VIII Палеологом 13 марта 1261 г., незадолго до возвращения им прежней столицы Византии — Константинополя из рук разваливавшейся Латинской империи крестоносцев[595]. И довольно быстро, с середины 60-х годов XIII столетия берега Черного моря стали покрываться сетью торговых факторий генуэзцев, некоторые из которых превратились в города в полном смысле слова или составляли особое городское ядро в старых городах Крыма, Кавказа, Понта или Пафлагонии[596]. Каффа была самой крупной жемчужиной в этом ожерелье. Завоевав себе место под солнцем как в борьбе, так и путем соглашений с ханами Золотой Орды, Каффа быстро росла, став многотысячным и полиэтничным городом в XIV в. и обогнав по населению даже Константинополь в веке XV[597].

С конца XIV столетия и вплоть до османских завоеваний 1475 г. консул Каффы считался высшим должностным лицом не только этого, самого крупного, города в регионе, но и для всех генуэзских владений в Крыму (так называемой Газарии) и в Причерноморье. Устав Каффы 1449 г. называл его caput et primordium dicte civitatis et totius Maris Maioris in imperio Gazarie[598]. Лишь подеста Перы — пригорода древней и исторической столицы Византии и оплота генуэзской власти на Босфоре, мог претендовать на сходную роль, распространяя свой контроль на некоторые поселения в Анатолии. Консул Каффы избирался в Генуе из представителей высшего патрициата метрополии, имел свиту и прислугу. Его появления перед народом были сопряжены с особым, торжественным ритуалом. Он представлял власть и персонифицировал могущество и авторитет Генуэзской республики. У него находилась печать и другие атрибуты коммуны. Он, вместе с викарием — доктором прав — вершил суд в факториях. В большой зале консульского дворца Каффы стояло для устрашения и применения в дознании пыточное устройство (tortura seu tormentum)[599].

Обладая высшей административной и судебной властью, консул, вместе с тем, избирался лишь на один год, приносил присягу перед генеральными синдиками Каффы в соблюдении Устава Каффы и законов Генуи. Он был лишен права брать в откуп налоги, заниматься коммерческой деятельностью, за исключением последних четырех месяцев правления, при том на сумму, не превышающую его жалования, брать подарки от каких бы то ни было лиц, включая и государей. Официальные дары он был обязан тотчас же передавать специальной комиссии — Оффиции монеты. Ежемесячно консул Каффы должен был заботиться о том, чтобы глашатай объявлял в Каффе и ее предместьях, что каждый может принести консулу и его совету жалобу на любого оффициала и консул, под угрозой синдикамента, должен эту жалобу расследовать по закону. Но и сам он находился под властью сурового закона. Еще перед своим отъездом из Генуи он был должен оставить специальный залог, из которого могли быть произведены вычеты, а по истечении полномочий он подлежал суду синдиков, вне зависимости от результатов своего правления. Любой человек, недовольный его действиями, мог обвинить его перед синдиками, и те имели право приговорить его к высокому штрафу или иному наказанию. Широта прерогатив при исполнении должности оборачивалась унизительной процедурой сразу по истечении мандата[600]. Метрополия, охваченная постоянным соперничеством олигархических группировок, страшилась узурпации власти в факториях, превышения полномочий должностных лиц и лоббирования ими клановых интересов. Республика нередко была недовольна своеволием консулов, например, при выдаче ими разрешений на применение права марки по отношению к подданным местных государей (царя Грузии, Трапезундского императора, а тем более, хана Золотой Орды или турецкого султана)[601].

Власти Генуи тщательно разработали процедуру синдикации[602] и давали поручение специальным судьям и вновь избранным консулам Каффы рассматривать иски против сменяемых консулов[603].

Благодаря обнаружению большого фонда петиций, подаваемых лигурийцами верховным органам власти в Генуе[604], мы имеем редкую возможность увидеть, как на практике действовала эта система.

В 1419/20 г. консулом Каффы был избран юрист, доктор прав, Леонардо Каттанео. Он должен был сначала исполнять должность массария (одного из двух председателей палаты счетов Каффы), а затем через 2 года стать консулом. Юридическое образование не помогло ему избежать приговора синдиков к уплате штрафов за какие-то нарушения, которые сам Каттанео не признавал таковыми. Едва завершился его первый год, когда он еще был массарием, как в июле 1420 г. он был обвинен в злоупотреблениях. Он обжаловал приговор, но в 1421 г. новый консул Манфредо Саули, привел приговор в исполнение и взыскал с Каттанео сумму штрафа. Не помогли и решения дожа Томмазо ди Кампофрегозо от 16 октября 1421 г., и, вслед за тем совета старейшин, собравшегося по настоянию миланского герцога, ставшего верховным правителем Генуи, от 12 ноября 1422 г., признавшие правоту истца, отклонившие обвинения и постановившие к ним впредь не возвращаться, то есть прекратившие дело[605]. Истец не был удовлетворен этим, ибо не получил компенсации, и настоял на назначении в 1424 г. специальной комиссии, в состав которой попал и всемирно известный юрист Бартоломео Боско. Комиссия не смогла решить вопроса, относится ли дело к компетенции губернатора и старейшин, или же нет[606]. И через 11 лет, после долгих и безрезультатных попыток добиться компенсации, Каттанео вновь обратился к губернатору миланского герцога, правителя Генуи, и его комиссарию, которые, вместе со старейшинами, опять признали правоту бывшего консула и вынесли решение о возмещении ему ущерба, но не за счет казны Генуи или Каффы. Подобные приговоры, без указания источников поступления денег, были в Генуе скорее актом морального удовлетворения истца[607].

Преемник Каттанео, Манфредо Саули, также не избежал осуждения. Как кажется, он был честным и строгим администратором. В петиции отмечено, что он похвально и с достоинством (graviter), мудро и хорошо вершил дела, без чего Каффа подвергалась бы явным опасностям и испытаниям. Ему не повезло потому, что конец его правления был ознаменован крутой переменой в политическом положении самой Генуи. Саули получил назначение от дожа Томмазо ди Кампофрегозо (1414–1421), а сдавал он полномочия уже синдикам миланско-го герцога Филиппо Мариа Висконти, под власть которого перешла Генуэзская республика. Видимо, он и его родственники были в оппозиции к Милану, и лишь спустя 21 год наследники Саули смогли подать жалобу на имя Томмазо Кампофрегозо, дожа, вторично возвратившегося к власти (1436–1442), того самого человека, который его некогда назначил.

В 1421 г., после оставления им должности, его обвиняли «из зависти и ненависти к принятым им мудрым решениям». Четыре синдика пристрастно вели следствие и вынесли, внимая заведомым наветам отдельных горожан (burgenses) и иных жителей Каффы, несправедливый обвинительный приговор. Он и его поручители были приговорены к уплате казначейству Каффы и различным лицам больших сумм денег, на что не хватило средств самого Манфредо Саули. Процесс длился долго и со многими несправедливостями, из которых истцы упоминают лишь две. В консульство Манфредо Саули в Каффе был настоящий голод, так что значительная часть населения питалась скорее травой, чем хлебом. Саули послал некого Джованни ди Сан-Донато, патрона навы, в Ло Коппу для доставки в Каффу зерна. Спустя много дней консул получил известие, что Джованни ди Сан-Донато отправился не в Каффу, а в Трапезунд, в нарушение своих обязательств. Консул приговорил его к штрафу 100 соммов[608], что тот и заслужил. Синдикаторы же за такой вердикт приговорили самого Манфредо к уплате максимальной суммы штрафа, что он счел небывалой несправедливостью.

Второй случай еще интереснее. Некий грек Папакостас был захвачен золотоордынским ханом и передан какому-то татарину для охраны. Грек бежал. Татарин, боясь расправы хана, искал убежища в Каффе и не по доброй воле, но ради корысти, пожелал принять крещение. Консул, учитывая нрав хана и опасности, могущие воспоследовать для Каффы, а также вынужденность, а не свободное желание этого татарина перейти в христианство, устроив совет, выдал татарина хану, испросив для него предварительно прощение. Синдики сочли консула виновным. Истцы же в 1442 г. требовали пересмотра дела и возмещения ущерба наследникам, приводя в качестве примера, между прочим, и решение по делу Леонардо Каттанео, а также других оффициалов Генуэзской коммуны. Впрочем, причастность Саули к делу Каттанео, возможно, также бывшая мотивом его осуждения синдиками, в петиции не упоминается. Дож и старейшины поручили синдикам Каффы рассмотреть казус Саули и представить материалы письменно в Геную[609].

Не менее четырех лет шел процесс и над консулом Пьетро Бординарио (1426–27), обвиненным Дарио Грилло, так и не закончившись определенным решением. Вместе с синдиками дело последовательно вели консулы Каффы Габриэле Реканелли и Филиппо Каттанео[610].

Другой патриций, Франко Ломеллини, был консулом Каффы в 1431–1432 гг. В день вступления в должность, 8 октября 1431 г. он получил известие от подчиненного ему консула Солдайи[611], что две венецианских галеи потерпели крушение у мыса Меганом. Ломеллини приказал собрать все имущество и товары соперников и передать их в распоряжение массарии Каффы. Конфликт двух морских республик в Причерноморье обострялся[612]. Венецианцы предприняли ответные действия. В необычное для навигации время, 24 декабря 1431 г. они захватили генуэзские галеи близ берегов «генуэзской» Газарии. Это вызвало такую панику в Каффе и других факториях, что консул должен был потратить деньги от конфискованных ранее товаров на подготовку обороны от возможного нападения. Однако 8 месяцев спустя власти Генуи, которые вели с Венецией мирные переговоры, потребовали от Ломеллини перевести эти деньги в метрополию. А так как консул не смог этого сделать, его оштрафовали на 50 соммов. Поданная затем петиция была отправлена на рассмотрение генуэзской Оффиции Романии[613].

Противоположный случай встречаем в петиции Габриэле де'Мари, пострадавшего от консула Каффы Теодоро Фьески (1441–1442). Фьески попросту конфисковал у де'Мари лошадь для своего сына, отправлявшегося управлять консулатом Солдайи, и не вернул ему ни коня, ни 50 дукатов его стоимости[614].

Консулов обвиняли в должностных злоупотреблениях и тогда, когда они явно не имели от этого никаких выгод. Например, одна из оффиций Каффы была на 2 года предоставлена Иснардо ди Кампофрегозо, который столь бесчестно ею управлял, что было необходимо его от управления отстранить. Но так как он ранее получил эту должность в качестве «кормления», отнять ее было возможно, лишь заставив его продать оффицию, что и было сделано. При продаже поручителями (fideiussores) являлись консул Каффы, Антонио Ломеллини, и Паоло Империале, провведитор и массарий[615], которые лишь исполнили общественный долг, ради мирного (pacifica) управления городом. Дож, не зная о произошедшем, ликвидировал саму эту должность на 1 год, чем нанес ущерб поручителям на сумму ее стоимости за год. Консул и массарии, ради общественного блага, заплатили эту сумму стоимости второго года из денег казначейства. Уплата была, однако, кассирована Оффицией Романии без заслушивания прокураторов Паоло Империале и Антонио Ломеллини. Прокураторы наследников умершего консула просили оставить в силе распоряжение, данное им массариями Каффы, до прибытия их преемников и выплачивать надлежащее из возможных поступлений казначейства Каффы, а не из личных средств покойного Антонио Ломеллини, как полагалось по закону. Правильные решения дорого обходились консулам, тем более, что иски передавались, как и в этом случае, чаще всего на доследование[616].

Оливерио Маруффо был консулом Каффы в 1440–41 г. и ввел там несколько сдаваемых в откуп налогов, распределив их, как обычно на квоты — loci. К этому его вынудила скудость городских финансов и заботы о поддержании города. Никакой выгоды, как утверждал истец, он не имел. Но и его ложно обвинили в корысти и присудили к штрафу в 100 соммов. Синдики, осудившие Оливерио Маруффо, были предвзяты и плохо осведомлены. Сын Оливерио Маруффо Марко просил их предусмотреть возможность пересмотра решения (reservari arbitrium), принятого в отсутствие отца, так как оно могло бы быть изменено в результате ознакомления с подлинными документальными свидетельствами и на основании показаний самого Оливерио Маруффо. Синдики голосованием решили допустить возможность такого пересмотра. Но так как после завершения ими своей должности и отъезда в Геную, их было невозможно собрать и обеспечить кворум для принятия решения, дело так и не было пересмотрено. Истец неоднократно просил выслушать его жалобу и восстановить справедливость, освободить его от бесчестия и от уплаты штрафа и издержек по нему, тем более, что много лиц в Генуе, которые тогда были в Каффе, могли бы помочь объективному расследованию. Дож передал дело на экспертизу Оффиции попечения Романии и просил назначить одного из синдиков коммуны для совета о том, как следует ответить на эту петицию[617]. Это означало долгую судебную волокиту.

Консулов карали и за правонарушения, например за проведение расследований по делу их бывших викариев. Такой синдикамент, проведенный уже знакомым нам Паоло Империале по отношению к викарию, состоявшему как при нем, так и при его предшественнике, был признан недействительным[618].

Консулов чаще осуждали, чем оправдывали. Подчас судебные власти Генуи отвергали наветы на консулов, поданные уже после синдикамента, как это сделали в 1423 г. по отношению к бывшему консулу Антонио Маруффо[619]. И все же оправдания и, особенно компенсаций, приходилось ждать долго. Иногда на это не хватало целой жизни. Да и наследникам приходилось вести частые и нередко бесплодные тяжбы по, казалось бы, уже выигранным искам. Пусть это будет хотя бы частичным и запоздалым оправданием не худшей в истории высшей бюрократии генуэзских факторий.

Бабилано Джентиле / Паллавичино и падение Константинополя в 1453 г.[620]

29 мая 1453 г., после длительной осады, Константинополь был взят османами. Вскоре перед султаном капитулировала и генуэзская Пера, лежавшая на противоположном берегу Золотого Рога. Султан был разгневан на генуэзцев и за тайную помощь византийцам, и за то, что многие их корабли прорвались и покинули город. Он, отвергнул первое посольство Лучано Спинолы и Бальдасаре Маруффо, прибывшее с поздравлениями с победой, но склонился к миру и 1 июня даровал фирман членам второй, достигшей большего, миссии Бабилано Паллавичино и Маркизио де Франки. Пера не была разрушена, но перешла под суверенитет Османской империи. Жители сохранили дома, лавки, конторы, иную недвижимость и корабли. Их освободили от постоя, а их детей — от янычарского «налога кровью», но они должны были платить харадж. Они могли выбирать (но только на месте, а не в Генуе) главу фактории — старшину, но не подеста, как раньше. Они могли торговать в землях султана и иметь специальные привилегии, но при условии подчинения турецким законам[621]. Казалось бы, события тех лет изучены с исчерпывающей полнотой…

Среди многочисленных петиций генуэзских купцов фонда Diversorum, Filze Генуэзского государственного архива[622] есть одна, проливающая новый свет на судьбы жителей Латинской Романии, кому довелось стать свидетелями и жертвами штурма Константинополя османами и взятия ими Перы в 1453 г.

Речь идет о петиции горожанина (burgensis) Перы Бабилано Джентиле[623]. Бабилано постоянно проживал в Пере по крайней мере с 1439 г. Он может быть достоверно отождествлен с Бабилано Паллавичино, человеком, который вместе с Маркизио де Франки был послан генуэзской общиной Перы для переговоров с султаном Мехмедом II о сдаче Перы и обеспечении привилегий для бывшей фактории. Имена двух послов упомянуты в знаменитом фирмане султана от 1 июня 1453 г.[624] Паллавичино вступил в «альберго» нобилей рода Джентиле возможно, когда альберго был значительно расширен в 1460 г.[625] Бабилано использует свое новое, после вступления в альберго, имя, и тогда, когда он упоминает свои прошлые переговоры с султаном и заключенный им и дей Франки договор — «firmata cum rege Teucrorum pacta et pace». Бабилано гордился своей дипломатической миссией и уверял, что имен но этот договор был лучшим решением в той ситуации. Современники, впрочем, не всегда разделяли такое мнение. Венецианский нотарий Джакомо Лангуски, например, утверждал, что договор был бесполезным и некогда не исполнялся, «mai…observato»[626]. Помимо всего прочего, цена за выживание была высокой: все генуэзские укрепления Перы должны были быть снесены и унизительная подушная подать была установлена для всех немусульман Галаты. Бабилано, да наверное и не он один, думал иначе.

В своей петиции Бабилано утверждал, что в Пере произвел много расходов ради благополучия и сохранения города, подвергался большому риску и потерял в конечном счете все свое состояние. В частности, во время осады Константинополя, подеста Перы обязал его быть гарантом займов на закупку продовольствия и всего необходимого для обороны. Эти займы Генуя не погасила, и поэтому Бабилано должен был из своих средств выплатить 712,5 перперов, выдав чек, оплаченный на Хиосе его родственником Аллаоне Паллавичино. Скорее всего, речь шла о займе в 9000 перперов византийскому императору Константину XI, гарантированном депозитами великого дуки Луки Нотары в генуэзских банках[627]. Заем был предоставлен подеста Перы Анджелло Джованни Ломеллино и членами Officium Balie Перы. Бабилано был одним из тех, кто лично принес деньги в дом Нотары в Константинополе[628].

После захвата Константинополя османами, многие перепуганные беглецы бежали в Перу, сообщает Бабилано. Они принесли сведения об ужасной резне в византийской столице. Обитатели Перы, полуживые от страха, уже не надеялись на спасение. Только Бабилано и покойный Маркизио дей Франки отважились идти послами к султану «среди мечей», когда турки уже занимали ворота города. Все они сделали на свой счет и должны были потратить немало денег на многочисленные подарки султану, его пашам и другим важным лицам при дворе и войске. Послы, как настаивает Джентиле, спасли Перу от разграбления и подписали договор, что казалось невероятным в той ситуации. Бабилано в удивлении сетовал, что Генуэзская республика никак не вознаградила его усердие и даже не погасила расходы, равные 1346,5 перперам. В целом же патриций требовал возмещения ему 2059 перперов, взывая к правосудию и ссылаясь на документы и показания свидетелей. Такая компенсация представлялась ему тем более законной, что другие кредиторы государства, даже подвергавшиеся меньшему риску и сумевшие спасти свое имущество в Пере, как, например, Маурицио Каттанео[629], получили компенсацию.

Безусловно, перед нами не первая петиция Бабилано. 22 мая 1467 г. он просил о компенсации 712 перперов, но старейшины (анцианы) Генуи, не зная как следует обстоятельств (по мнению истца), в спешке накануне истечения их полномочий, решили отклонить петицию 13 голосами против 9.

На этот раз новые анцианы разделили два иска и голосовали за каждый из них в отдельности. Первый из них (по поводу прямого займа коммуне) был отклонен 11 голосами против 10, а второй («pro facto legationis») — 19 голосами против 2. Нам не известны мотивы и аргументы голосовавших. Возможно, они сочли, что расходы должны были покрываться коммуной Перы, а не Генуи, или же что иски недостаточно подтверждены документально, представлены с запозданием и т. п.[630] Главная причина, возможно, еще проще: бюджет Генуи испытывал хронический дефицит[631]. Таким образом, страдания и разочарования героев и свидетелей падения Константинополя продолжались еще многие годы после этого события, и не только по вине османов.

ASG, AS, 3050, Div. Filze, 30 N 108 26/II 1468

Pro Babilano Gentili.

Illustri et magnificis dominationibus vestris supplicatur et exponitur humiliter et devote parte devotissimi civis vestri Babilani Gentillis, quod, sicut notorium est omnibus Ianuensibus, ipse Babillanus erat burgensis Peire, pro cuius loci et bonorum quorumcumque remanentium ibidem existentium tempore calamitatis Constantinopolitane ipse supplicans pro comuni utillitate et salute varias et multas expensas substinuit, pericullis vite et amissionis omnium bonorum se exposuit adeo, ut pretermissis quibuscumque pericullis et comodis suis de mandato tunc domini potestatis et officialium dicti loci mutuavit et exbursavit plures quantitates pecuniarum, videlicet dominis quatuor officialibus pro provisione et defenssione ac salute dicti loci contra tunc exercitum et castra tureorum, adeo in tantum, quod habere debet a ditis officiallibus perperos septingentos duodecim et karatos duodecim de Peira ocaxione certorum cambiorum per dites officiales captorum pro Ianua, pro quibus ipse Babilanus et certi alii promisserunt; quibus cambiis responsum non fuit, propter quod necesse fuit ypsum Babilanum solvere pro eius promissione perperos antedictos, videlicet in una partita Francisco de Babilanus solvi fecit in Chio per Allaonem Palavicinum nepotem suum, prout constat apodixia manu diti Francisci, quam exibet et présentât coram prefata illustri dominatione, et in una alia partita solvi fecit in Chio per dominum Alaonem ditis IUIor officialibus perperos sexaginta septem ad complementum ditorum perperorum septingentorum duodecim et karatorum duodecim[632]; partitas de muneribus et exspensis factis in ambasata exibet et présentât coram dominationibus vestris, que sic scripte sunt in eius cartulario de Perra, ut omnia videre posit, quod cartularium eidem exibet et producit pro pluria et claratione etc.

Idem Babilanus etiam pro communi utillitate multis periculis se exposuit et amissionis vite, de mandato tunc domini potestatis Pere ceteris aliis fugientibus viza captione miserabillis urbis Constantinopolitane, cum undique clamor, luctus et ocixiones audirentur, stupefactis et timore semimortuis, quia nulla spes superesset salutis, quod, qui viderunt testimonium, periberunt, solus ipse Babilanus cum condam Marchixio de Franchis propriorum comodorum obliti inter hostium gladios, qui iam portas ocupabant, factis multis expenssis et muneribus, ut consuetudo est et, ut res inportabat, tentaverunt animum superbi hostis tunc victoria insanientis pro salute miserande Peire mittigare, et expensis ipsius Babilani et sumptibus factis multisque aliis hinc inde, ut requirit Porta Teucrorum, tandem obtinuerunt, quod incredibille videbatur, ne locus Peire in predam hostium poneretur, prout tempus dabat et ipsius Babilani et soc(iorum) periculis et sumptibus salus dicti loci redempta est et firmatis cum rege Teucrorum pactis et pace, que pro tempore unquam favorabilia facta fuere.//

In quibus quidem quantum periculi, quantum laboris ipse supplicans substinuerit nec facile dici posset, nec sine dificultate crederetur, quibus in rebus si non merces retribuitur, saltem restaurari et restitui dampnum debet et iustum est, nam benemeritis de republica dari solent et premia ac munera, quanto iustius est expensa restitui facille, dominationes vestre intelligunt. Tandem exbursavit et spendidit ipse Babilanus de sua propria peccunia pro muneribus factis domino Teucro, bassadibus et aliis oficialibus, ut consuetum est, perperos mille trescentos quatraginta sex cum dimidio, seu perperos mcccxxxxvi kar. xii, yta quod in toto habere remaneat perperos duomilia quinquaginta novem, seu perperos MMLVIIII, de quibus crudele et inhumanum esset ac iniustum dictum sumptum pati debere et dampnum aliquod, cum igitur ceteris, qui aliquid expenderunt pro dita universitate vel quovis alio modo essent creditores a d(omi)nationibus vestris, iuste provisum fuerit, sicut ex actis cancelarie Vestre constat, potissime nobilli Mauritio Cataneo, et causa istius sumptus tanto sit iustior, quanto eius periculis et exppenssis salvatum est, quidquid remanebat in Peira.

Ydeo humiliter supplicatur antedictis dominationibus vestris, quatenus dampnorum ipsius sumptibus miserti, quem constat suis facultatibus ex ausis vix, amore patrie, personas, famillie sue de servitute infidelium extrassisse, provideant et providere dignentur satisfationi ipsius sumptibus illis melliori modo et forma, quibus clementiis vestris melius aparebit providendum. In quibus humiliter vestris devotionibus se milliens recomendat, notificando dominationibus vestris, sicut[633] ipse Babilanus Gentilis[634] cum eo requisitione de perperis DCCXII[635] anno proximo preterito die XXIIa maii precessoribus vestris fecit[636] in fine balie eorum[637] qui d(omini) antiani tanquam[638] non bene instructi de re ipsa, ubi ad examen calculorum deventum est, non assenserunt requisitioni dicti Babilani, cum inventi fuerant calculi novem albi et nigri tresdecim, ex quo rursos pro remedio ad d(ominationes) v(estras) recurrit. //

+fdie XXVI februarii 1468.

In petitione perperorum DCCXII neque obtenta, neque reprobata fuit sub calculis decim albis et XI nigris. In petitione aliorum perperorum pro facto legationis reprobata sub calculis XVIIII nigris, duabus dumtaxat albis.

{Inscr.}: +Supplicatio Babilani coram antianis, officio monete et sapientibus comunis ac sindichis etc.

Дело об убийстве на Крите в 1382 г.[639]

Шел к концу второй век венецианского господства на Крите (1206–1669). В недалекое прошлое отошли мощные народные движения греческого населения и итальянских колонистов против суровой власти Светлейшей республики. Пойдя на сотрудничество с греческими архонтами и торгово-ремесленной верхушкой, расширив внутреннюю автономию, предоставив определенную самостоятельность православной церкви и временами ослабляя податной гнет, умелая и изощренная венецианская администрация укрепила свою власть над островом. Надежды на возможное возвращение Крита под власть Византии таяли у местного населения с каждым днем: слабеющая империя Палеологов не обладала ни военными, ни экономическими ресурсами. Одновременно на Востоке в полный рост поднималась грозная сила османцев. Внешнеполитическая обстановка была фактором, цементировавшим Венецианскую Романию. Равным образом, и экономические связи все в большей мере привязывали Крит к созданной итальянскими морскими республиками торговой системе, охватывавшей все Средиземноморье. В этой системе Криту принадлежала двойная роль: и важнейшего центра транзитной торговли, и поставщика зерна и иной сельскохозяйственной продукции на венецианские рынки. Греческие купцы, наряду с венецианцами, активно участвовали и в крупной, и в мелкой торговле. Пользуясь защитой и опекой Венеции, они расширяли свою деловую активность, оставаясь, однако, младшим и более слабым партнером венецианского патрициата[640].

Но в этом мире, где внутри господствующего класса начинались процессы симбиоза латинского и греческого компонентов, где оба этноса кооперировались в ремесленном производстве и торговле, где разнородные элементы культуры вступали в причудливую взаимосвязь и давали неожиданные результаты, продолжал тлеть огонь социальных конфликтов, сопротивления иностранному завоеванию, ненависти к иноверным и более обеспеченным, как в материальном, так и в правовом отношении, венецианцам. Ни в каком виде Рах Venetiana не была реализована в Венецианской Романии. Преступления и насилия, напротив, множились как в самой Венеции[641], так и в ее колониальных владениях[642]. Материалы фонда суда по торговым искам — «Судей по петициям» — Венецианского государственного архива показывают широкую палитру преступлений на коммерческой основе[643]. В решениях венецианского Сената изобилуют санкции против пиратов. Совет Десяти и Кварантия без устали занимались расследованием уголовных и политических преступлений. В венецианских владениях, включая Крит, для борьбы с преступностью создавалась система платного осведомительства, шпионажа и сыска[644].

Необычный документ, о котором речь пойдет ниже, также касается расследования тяжкого уголовного преступления на экономической почве. Он проливает свет не только на обстоятельства самого дела, но и на процесс судопроизводства. Он рельефно показывает специфическую среду греко-латинского предпринимательства, позволяет восстановить присущие этой среде элементы ментальности.

Речь идет не об итальянских древлехранилищах. Упомянутый источник хранится в западноевропейской секции Архива Санкт-Петербургского филиала Института российской истории РАН. Как известно, этот Архив заключает в себе коллекцию документов, собранных академиком Η. П. Лихачевым[645]. В Венецианской части собрания хранится 18 картонов подлинников нотариальных актов. Немногие из них относятся прямо или косвенно к истории Венецианской Романии[646]. Изучаемый документ[647] написан на листе пергамена, сложенном вдвое. Видимо, первоначально он находился в составе картулярия. Степень его сохранности удовлетворительная. В центре листа имеются небольшие дыры. В нескольких местах, преимущественно на сгибах, текст стерт и едва читаем. Документ составлен на средневековой канцелярской латыни. Письмо — регулярный итальянский нотариальный курсив XIV в. с традиционными аббревиатурами и контракциями.

Документ содержит протокольную запись следствия, которое велось в судебной курии главы венецианской администрации на Крите, дуки Кандии Пьетро Мочениго. Два протокола дознания датированы 23 августа и 3 сентября 1382 г. Первый из них — протокол свидетельских показаний 14-летнего мальчика, венецианца по происхождению из квартала Сан-Джованни ин Брагора, Орландо. Второй — грека Димитрия с Кипра, обвиненного в соучастии в убийстве. Досье судебного дела неполно: по меньшей мере еще один протокол допроса, упомянутый в тексте, соучастника убийства, кипрского грека Иоанна (Яниса) отсутствует. Равным образом, нет и постановления суда.

Суд установил виновность упомянутых греков, а также болгарина Михали (Михаила), совершивших предумышленное убийство двух итальянских купцов и попытавшихся убить мальчика Орландо. Двое из убийц — Димитрий и Янис — были схвачены, судьба третьего остается неизвестной. Суть дела такова.

Около 3 августа 1382 г. небольшой одномачтовый корабль (грипарион или барка) отплыл из Старой Фокеи в Малой Азии к Кандии, столице венецианского Крита. Судно было куплено тремя компаньонами: венецианцем Пьетро да Маттео Бутарио и двумя греками с Кипра — Димитрием и Янисом. На борту находился также подросток Орландо, слуга Бутарио. Первую остановку барка сделала на Хиосе. Там на борт были приняты торговый партнер Бутарио Джованни из Апулии, болгарин Михали и еще одно, не отождествленное в документе, лицо. Далее корабль проследовал до порта острова Ди Ланго (Кос), где Бутарио собирался получить какие-то свои товары, но почему-то не смог этого сделать. Вместо этого, он взял там 2 унции жемчуга (который обычно служил удобным эквивалентом наличности при расчетах на большую сумму или внесении залога), а также плащи и обувь для личного пользования, но не для торговли. На острове Кос сошел на берег не названный по имени пассажир.

Плавание от Коса до Кандии оказалось нелегким: при подходе к Криту сильный встречный ветер отнес корабль к мысу Сидерос, восточной оконечности острова. Затем, медленно продвигаясь на запад вдоль северного побережья Крита, барка вошла в залив Мерабелон, где и бросила якорь недалеко от небольшого порта Колахита. Тогда, а возможно и ранее, и был составлен заговор. Ночью, когда корабль стоял на якоре у Колахиты, Янис (если верить показаниям Димитрия) сказал Димитрию и Михали, что Пьетро Бутарио, якобы, не собирается плыть в Кандию, ибо совершил там какое-то правонарушение, но намеревается идти в Венецию. Он предложил убить Бутарио и его компаньона Джованни из Апулии и захватить корабль. Все трое так и порешили сделать в ту же ночь. Орландо видел, как заговорщики обсуждали план своего преступления, но не понял этого, Так как не знал греческого языка, на котором те вели разговор.

После того как два итальянских купца отправились спать, Димитрий вышел на палубу. Застав там мальчика, он спросил его, почему тот не спит. Орландо сказал, что собирался поужинать. После этого, он также лег спать на палубе, тогда как Пьетро и Джованни Почивали в другом месте, вероятно — на корме или в трюме. Убедившись, что оба компаньона спят, заговорщики забросали их большими камнями, которые были на судне в качестве балласта. Размозжив Им головы, убийцы испугались, что Орландо их выдаст. Тогда они решили убить и его. Димитрий нанес мальчику три или более ударов в голову большим тяжелым ножом или кинжалом, а Михали ранил его другим, малым кривым турецким ножом. Было темно, и думая, что мальчик мертв, убийцы удалились. Однако Орландо выжил и, истекая кровью, бросился в воду и сумел доплыть до берега. Оттуда он увидел, как два трупа были выброшены за борт убийцами. Последние направились затем в Ситию, второй по величине и значению город Крита, и продали там корабль. Из Ситии, уже пешком, они прибыли в Кандию, где продали жемчуг, принадлежавший Бутарио, Нам неизвестно, при каких обстоятельствах Димитрий и Янис были схвачены в Кандии и брошены в тюрьму замка, но 23 августа они были опознаны Орландо на очной ставке. Димитрий сначала отказывался давать показания и признать себя виновным. И лишь тогда, когда его подвергли пыткам, сначала при помощи веревки, а затем своего рода дыбы (так называемой «каваллы»), он признался в совершении преступления и рассказал обо всех его деталях. Его показания совпадают с теми, что дал Орландо, во всех главных пунктах.

Рассматриваемый документ содержит множество интересных фактов о повседневной жизни в Венецианской Романии. Мы видим, что греки и венецианцы выступали партнерами в торговле и навигации. Бутарио и два киприота были совладельцами грипариона, купленного в Малой Азии. Очевидно, что Бутарио был самым богатым из партнеров. Он не был жителем Крита, но являлся уроженцем и гражданином Венеции, где он и взял в качестве слуги или ученика, как это часто бывало, своего земляка Орландо. Подросток, видимо, никогда до того не жил в факториях или колониях Романии, так как совершенно не владел греческим языком. Димитрий с Кипра, напротив, был жителем Крита. Он назван habitator Candie. Болгарин Михали не был партнером Димитрия и Бутарио. Он был небогатым жителем Крита низкого происхождения. На острове проживало немало болгар, преимущественно рабов или вольноотпущенников[648]. К счастью, у нас есть возможность восстановить ряд эпизодов в биографии Михали по актам венецианского нотария Антонио Брешано, работавшего в Константинополе и на Крите. В акте от 11 июля 1350 г. упомянут Michael Vulgarius из Ganopoli, т. е. Агатополя на Черноморском побережье Болгарии. Михаил обязуется служить венецианцу Пьетро Марчелло, жителю Кандии, на суше и на море в течение трех месяцев[649]. Возможна его предположительная идентификация с Michali Bulgarus, Michael bulgarus нашего документа. В пользу этого говорит и связь Михали с жителем Кандии. В нотариальном акте от 4 июля 1380 г. болгарин Михали, habitator Candide, упомянут как бывший раб Джованни Скулудо, жителя казалии (деревни) Ставриаки на Крите. В 1380 г. Михали нанялся на работу в качестве мельника в поместье хорошо известного критского поэта Стефана Сахликиса на год, с платой 2 перпера и 2 меры зерна ежемесячно[650]. Затем, как мы могли убедиться, в 1382 г. он уже был на Хиосе, возможно, ведя мелкую торговлю или выполняя поручение очередного хозяина.

Итальянец Джованни из Апулии был торговым компаньоном Бутарио, но не был совладельцем грипариона. Он присоединился к экипажу на Хиосе. Собственно экипаж и состоял из совладельцев судна. Наемных матросов на нем не было, что указывает и на небольшие размеры, и на род профессиональной деятельности совладельцев.

Довольно скромным было и имущество Бутарио в Романии: 64 дуката наличными, жемчуг на сумму 20 дукатов, одежда из сукна и льняного полотна стоимостью более 10 дукатов, да несколько серебряных ложек. Вместе с долей в стоимости корабля, он вложил в торговлю не менее 87 дукатов. Но партнеры извлекали прибыль не только из торговли, но и от фрахта (вспомним пассажира, взятого на Хиосе и высаженного на Косе). Небольшое общество, возглавляемое Бутарио, посещало не только венецианские, но и генуэзские владения в Эгеиде (Фокею, Хиос). Маршрут от Старой Фокеи через Хиос в Кандию был достаточно традиционным и привычным для моряков. И все же, даже летом плавание было сопряжено с трудностями.

Коммерческое предприятие Бутарио, вероятно, изначально не имело успеха: компаньоны не смогли получить нужных товаров на Косе и не достигли морем Кандии. В Ситии убийцы продали корабль за 24 перпера, в то время как в Старой Фокее он был куплен за 9 дукатов. По курсу тех лет 1 дукат равнялся 2,5 перперам[651], то есть в Ситии он был продан за большую сумму, чем он стоил в Старой Фокее (22,5 перпера). Возможно, это свидетельство источника показательно, если учесть, что преступники распродавали свою добычу в большой спешке. Например, они реализовали в Кандии жемчуг, который стоил 20 дукатов (50 перперов) всего лишь за 7 перперов. Возможно, в Старой Фокее суда стоили дешевле, чем на Крите, и именно это было причиной для Бутарио и его греческого компаньона Яниса плыть туда и возвращаться оттуда, приобретя корабль, практически без каких-либо товаров.

Различные слои населения участвовали в торговых операциях в Эгеиде. Но это различие и лежало в основе преступления, совершенного близ Колахиты. Документ наглядно показывает функционирование венецианской судебной курии на Крите, методы дознания, включая перекрестный допрос, очные ставки, пытки, которые применялись во время следствия. Ценна информация по исторической географии Крита и Эгеиды, по истории торговой навигации. И, в конце концов, причудливая судьба этого критского акта, единственного в своем роде среди венецианских документов санкт-петербургского собрания, не может не вызывать интереса. Ведь это уникальный исторический срез эпохи, где переплелись торговля и преступность. Правда, преступникам было труднее уйти от суровой Фемиды, чем в иные времена.

folio 16r

DOMINI PETRI MOCENIGO

MCCCLXXX secundo, mense augusti die vigesimo tertio indicione quinta.

Inquisitio facta per dominationem super morte Petri de Matheo Butarii de Veneciis et Johannis de Apulea qui fuerunt percussi et interfecti super quadam barcha que erat in quodam portu nomine Colachitha posito in hac insula Creta.

Rolandus de Veneciis de confineo sancti Johannis Bragole qui est puer etatis annorum quatuordecim vel circa coram dominatione constitutus et interrogatus sine sacramento de morte Petri de Matheo Butarii et Johannis socii sui.

Respondit quod sunt circa dies viginti quod iste recessit de Fogia Veteri cum quadam barcha que fuit ibi empta per soprascriptum Petrum Butarium super qua erant duo alii quorum alter vocatur Dimitri et alter Johannes et venit Chium et inde levaverunt alios tres viros quorum primus vocabatur Johannes, secundus Michali Bulgarus et nomine tercii non recordatur, et inde recesserunt et iverunt ad insulam de Lango pro accipiendis certis rebus quas dictus Petrus dicebat ibi dimisisse in salvo, et ibi dimiserunt unum ex illis tribus qui fuerunt levati in Chio, videlicet illum cuius nomen ignorat, et inde postea recesserunt pro veniendo Candidam et repugnante vento iverunt ad qu(endam)[652] locum positum in capite huius insule cuius nomen ignorat, et inde postea recedentes venerunt ad locum nomine Colachitha positum in parte levantis huius insule, et inde postea recesserunt et iverunt ad quendam scopulum cuius nomen ignorat, et ibi posuerunt ferrum in mari, qui quidem scopulus est a castro Mirabeli citra versus civitatem. Et tunc circa horam primam noctis suprascriptus Dimitrius de Cipro dixit huic: «Quare non vadis quiestere?» Et iste tunc dixit ei: «Ego volo prius comedere huvam». Et postquam iste comedit huvam posuit se dormire et ante quam iste poneret se ordine addormiendum, suprascriptus Petrus Butarius et predictus Johannes qui fuerat elevatus in Chio dormiebant. Et circa primum sompnum noctis dum iste dormiret, fuit iste vulneratus in capite pluribus ictibus cum una daga de ponta, tamen non poterat videre quis istum percuciebat, quam percussor extenderat istum ponens vultum suum infra riproda et tenens manus suas ligatas retro schineas suas. EI postquam fuit permissus iste voluit se et aspiciens inter barcham vidit dictum Dimitrium recedere de loco ubi iste fuerat vulneratus et ire in medio dicte barche et tenere dagam predictam in manu. Et ob hoc iste habet firmiter dictum Dimitrium percussisse istum et putans ipse interfecisse istum, permisit istum, et iste subito proiecit se in mari, connatavit [in terra et aufugit et dum esset in terra iste muolvit[653] inversus barcham et vidit quod unum vel duo corpora mortuorum hominum proiecta fuerunt][654] in mari, unde iste subito imaginatus fuit dictum Petrum fuisse mort[uum][655] a reliquis sociis qui erant in dicta barcha.

Interrogatus, si vidit aliquem percutere vel interficere dictum Petrum et socium suum, respondit quod non. Tamen dicit quod[656] quando iste[657] proiecit se in mari voluit videre dictum Petrum et non vidit eum, et cum iste exivit in terra subito imaginatus fuit eum fuisse mortuum.

Interrogatus, si cognoscit suprascriptos Dimitrium et Johannem, socios, respondit quod si videret illos bene cognosceret eos. Et tunc fuerunt sibi ostensi quidam viri quos iste dixit non fore illos; tamen ostensis sibi duobus viris que presentialiter sunt in fortio dominationis, dixit illos fore[658] predictos, quorum alter qui est minor persona vocatur Dimitrius, alterius longior et iunior vocatur Johannes socius suus.

Interrogatus, si dictus Petrus seu Johannes socius suus habebant penes se aliquam pecuniam seu aliquas alias res alicùius valoris, respondit quod in Fogia Veteri vidit dictum Petrum habere duc(atos) auri LXIV quos ipse habebat repositos in uno borseto facto in venteria sua quam ferebat.

Interrogatus si ex tunc aera vidit dictos duc(atos) in manibus dicti Petri et in quo loco et quando, respondit quod non.

Interrogatus si habebat aliquas alias res ultra predictos ducatos, respondit quod de Lango ipse accepit aliquas perlas, quas ipse fecit ponderari et fuerunt ponderis unc(iarum) duarum et tunc fuerunt extimare dicte perle valere duc(atos) decem pro qualibet uncia; duo vel tria coclearia argenti et mantelum unum pan(n)i blavi qui costitit sibi duc(atos) decem in Lango, componum unum blavum dicti panni et aliquas caligas. Tam(en) de dicto Johanne socio suo nescit dicere aliquid, videlicet ante ipse habebat aliquas res vel ne.

Interrogatus, si vidit vel scit Michaelem Bulgarum percussisse dictos Petrum et Johannem socios, respondit quod non, tamen dicit, quod audiebat eum continue loqui ad invicem cum predictis Dimitrio et Johanne sociis qui sunt in forcia dominationis, tamen nescit quid ipsi loquebantur, quam loquebantur grece, et iste non intelligit linguam grecam.

folio 16ѵ

Millesimo trecentesimo octuagesimo secundo mense Augusti die vigesimo tercio indicione quinta.

Dicta et confessiones Dimitrii de Cipro et Johannis de Cipro qui fuerunt inculpati de pro morte Petri de Matheo Butarii et Johannis de Apulea socii sui qui fuerunt interfecti super quadam barcha que erat in portu nomine Colochitha posito in hac insula Creta.

Dimitrius de Cipro habitator Candide coram dominatione constitutus et interrogatus de morte Petri de Matheo Butarii de Veneciis et socii sui, cum ipse nichil diceret positus fuit ad tormentum corde, et cum nichil diceret, data fuit sibi cavala una, et tunc ipse petiit se deponi, et depositus dixit et confessus fuit quod sunt circa dies viginti quod iste recessit de Fogia Veteri cum quadam griparea parva que empta fuit ibi de denariis dicti Petri et etiam de denariis istius et de denariis Johannis de Cipro socii sui. Et super dicta griparea erat eciam quidam puer nomine cuius nescit, et inde iverunt Chium et inde levaverunt quendam virum nomine Johannem et quendam bulgarum nomine Michali ita quod erant inter omnes super dicta griparea persone sex simul cum puero predicto et inde iverunt ad insulam de Lango pro accipiendis certis rebus quas suprascriptus Petrus Butarius ibi habebat. Tamen dicte res non fuerunt sibi date, et inde recesserunt pro veniendo Candidam, et repugnante vento iverunt ad partes levantis insule Crete ad quendam locum nomine Sanctus Siderus, et inde recedentes venire volebant versus portum Candide et venerunt ad quendam locum cuius nomen ignorat, sed dictus locus positus est a castro Mirabelli citra versus civitatem. Et ibi postea Johannes socius istius dixit isti et aliis sociis suis: «Iste Petrus Butarius non pot(est) ire Candidam occasione avendam excessus quem commisit, sed ipse immaginabatur accipere gripaream et ire Veneciis, unde consulo, ut occidamus eum et remanebit nobis griparea». Et sic fuit contentus eciam iste Dimitrius et quidam alius nomine Michali bulgarus qui erat super dicta barcha similiter fuit contentus. Et circa horam primi sompni dictus Johannes eccitavit istum et predictum Michali bulgarum ita quod omnes fuerunt contenti interficere predictum Petrum et socium suum. Et tunc dormiente dicto Petro cum socio suo iste cum predictis Johanne et Michali levantes lapides magnos, qui erant in dicta griparea pro savorna, percusserunt dictum Petrum et socium suum in capite cum ipsis[659] lapidibus taliter quod ipsi ambo fuerunt interfecti. Et hoc facto iste et socii, dubitantes ne puer manifestaret hoc factum, voluerunt interficere eciam dictum puerum, et tunc dictus Michael bulgarus percussit et vulneravit dictum puerum cum uno cultelo parvo a pane et credidit eum interfecisse prout ipsemet dixit postea, tamen dictus puer postquam fuit vulneratus proiecit se in aqua et natavit in terra et aufugit. Et post hec iste et alii duo socii sui proiecerunt in mari corpora dicti Petri et sui socii qui fuerunt interfecti. Et postea isti recedentes de dicto loco cum dicta griparea iverunt Sithiam et ibi vendiderunt illam pro perperis viginti quatuor, quibus perperis inde acceptis iste cum aliis duobus predictis venerunt per terram in civitatem Candide.

Interrogatus, qua de causa interfecerunt predictos, respondit quod instigatione inimici hoc fecerunt.

Inlerrogatus, si invenerunt aliquam pecuniam vel aliquam aliam rem alicuius valoris penes ipsum Petrum vel socium suum, respondit quod non aliud nisi quendam mantelum de panno blavo et unum çutonum de sarcia nigra.

Interrogatus, si iste eciam percussit illos homines qui fuerunt interfecti, respondit quod cum propriis suis manibus percussit dictos interfectos et simili modo percusserunt eciam alii duo socii sui.

Interrogatus quid costitit dicta griparea in Fogia, respondit quod ipsa costitit duc(atos) novem. Item dixit iste Dimitrius quod postquam predicti fuerunt interfecti, reperte fuerunt certe perle et duo coclearia argenti que fuerunt suprascripti Petri, quas perlas et coclearia iste et socii acceperunt et vendiderunt perlas hic Candide pro perperis septem et dicta coclearia reposita fuerunt in domo istius.

Item die tertio mensis Septembris indicione VI MCCCLXXX secundo suprascriptus Dimitrius constitutus coram dominatione et interrogatus si aliquis alius percussit et vulneravit predictum puerum nomine Rolandus qui erat in dicta barcha, respondit quod iste Dimitrius percussit cum tribus ictibus vel circa cum uno cultelo a pane magno et grosso. Tamen non perpendit in quo loco percussit eum quia erat nox obscura et post istum similiter Michali bulgarus suprascriptus percussit eum cum quodam alio cultello a pane turchesco cuius ferum erat tenerum. Et in percussione ictuum domabatur illud, recedebat ipsum interfecisse a nichil ipse fecit.

Die suprascripto tercio mensis septembris suprascriptus Dimitrius coram dominatione affermavit sacramento omnia vera essere que continentur in suprascripta sua confessione.

Охота за людьми. Черноморское пиратство в ХІV–ХV веках[660]

История черноморского пиратства в средние века еще не написана. Но уже сейчас ясно, что она имела разные аспекты. Помимо классического нападения на корабли в море и порту с целью Получения добычи и ее последующей перепродажи, существовало корсарство на основании «права марки», с санкции государства и с целью компенсации ранее полученного ущерба. К корсарским методам прибегали и в политических целях, направляя их против врагов той или иной морской державы. О таких действиях слагали легенды и впоследствии даже поэтизировали их. К примеру, история генуэзского нобиля Меголло Леркари нашла широкое отражение и в литературе, и в изобразительном искусстве Генуи. Обиженный одним из фаворитов трапезундского императора и не найдя при его дворе справедливости, доблестный лигуриец собрал частный флот, вооружив корабли своего семейного клана и примкнувших к нему любителей приключений и стал опустошать берега Трапезундской империи, включая и укрепленные монастыри, хватая людей, отрезая у них уши и носы и наводя страх на всю округу. Императорский флот оказался бессильным в борьбе с корсарами и василевсу пришлось капитулировать, после получения чаш с отсеченными ушами и носами. Он выдал оскорбителя и подписал мирное соглашение, сделав уступки генуэзцам. Такова легенда, отразившая какие-то реальные факты войн между Генуей и империей Великих Комнинов в XIV в.[661] Ниже мы приведем один из неожиданных вариантов «коммерческого» пиратства, быть может, не столь уж и единичный в Латинской Романии, где отношение «франкских» моряков и колонистов к местному населению (вспомним расцвет работорговли в каталанских Фивах) отнюдь не было идиллическим.

В нотариальных контрактах повсеместно в Средиземноморье встречается формула «periculum maris et gentium», освобождающая торгового партнера от ответственности за утраченные товары и ценности в форс-мажорных обстоятельствах. «Periculum gentium» был опаснее, чем «periculum maris» (бури, непогода и т. п.). Первое выражение подразумевало не только возможные (и нередко прогнозируемые) действия враждебных государств, но в первую очередь неожиданные нападения пиратов и корсаров. Византийцы, а позднее — итальянские морские республики, разработали широкий спектр мер против пиратов. Они были довольно эффективны. Но они никогда не могли полностью устранить пиратство, хотя Черное море, в сравнении с Эгейским, было менее опасным. Сами Генуя и Венеция стимулировали корсарство, выдавая патенты на применение права марки против врагов или должников. Максимум, что генуэзцы могли сделать в контролируемых ими акваториях, была минимизация пиратства и «нелегального» корсарства. После того, как генуэзцы нанесли несколько поражений пиратским флотилиям Синопского эмирата, нападавшего на итальянские суда и фактории в 1310–1340-х гг., генуэзцы стабилизировали ситуацию вплоть до середины XV в. Венецианцам, чтоб избежать враждебных действий со стороны их генуэзских соперников пришлось направлять в Черное море, прежде всего — Трапезунд и Тану, караваны вооруженных галей «линии»[662]. Степень риска при перевозках на судах «линии» под контролем Венецианского Сената была столь невелика, что купцы даже не страховали своих товаров на линиях галей, плававших в Черное море[663]. Со второй половины XIV в. пиратство в Черном море резко сократилось, в сравнении со Средиземноморьем[664]. Но, возможно, незамеченной остается другая сторона картины: пиратские методы все более применялись в обычной повседневной практике торгового судоходства «непрофессиональными» корсарами или капитанами военных судов. Пиратское поведение распространялось в повседневном отношении к «аборигенам» Причерноморских областей, особенно при благоприятных обстоятельствах, когда местные правители были не в состоянии защитить своих подданных или были вовлечены в региональные конфликты.

Подтверждением этому являются публикуемые и анализируемые ниже документы из фонда Avogaria di Comun Венецианского государственного архива[665]. Этот фонд содержит приговоры уголовного суда (Криминальной Кварантии) по обвинительным актам, вносимым государственными обвинителями.

Итак, вот наша история. В 1348 или 1349 г. венецианский галеон прибыл в небольшой порт Варанго (Варанголимен, Ярылгашская бухта в Западном Крыму). Корабль принадлежал Б. Нидо, а его капитаном был Пьетро Тальяпьетра. На якоре в Варанго стояли еще два корабля, один генуэзский, и один венецианский. Все они пришли для погрузки закупленного зерна. Тальяпьетра решил закинуть невод, но он на следующий день был украден, и никакой рыбой венецианцам не удалось полакомиться. Разъяренный капитан, безо всякого следствия, начал враждебные действия против местных татар, которых счел виновными. Он сошел на берег вместе с несколькими матросами, хорошо вооружившись, захватил корову или быка и стал убивать и ранить скот, а затем отплыл на корабле. Такие действия вызвали волну негодования против венецианцев не только среди татар, но и у генуэзцев. Чтобы избежать резни, капитан другой венецианской навы, Николо Лион, должен был уплатить за ущерб, нанесенный его соотечественником. В декабре 1349 г. Кварантия (Совет Сорока) Венеции вынесла по делу Тальяпьетры обвинительный приговор. Он был обязан уплатить штраф в 100 лир и покрыть расходы Николо Лиона, равные 10 лирам, что и было сделано[666]. Мы можем только гадать, какие последствия могли бы быть для итальянцев в случае отсутствия в Варанго другого венецианского корабля с более ответственным капитаном.

Работорговля в средние века достаточно хорошо изучена[667]. Наиболее трудной и менее отраженной в источниках является проблема первоначального приобретения рабов. Нам известно, что рабами становились военнопленные, захваченные в полон во время грабительских набегов или междоусобных войн, что родители и вожди племен или кланов продавали детей в рабство в критических ситуациях, что за долги или преступления люди могли попадать во временное рабство. Рост цен на рабов побуждал итальянских работорговцев на Востоке не только покупать рабов у местных перекупщиков, но иногда и предпринимать рискованные операции, отправляясь в татарские или черкесские селения, дабы купить рабов у их первых владельцев, а не посредников, или просто захватывать их в неожиданных вылазках[668]. Пиратство или корсарство также использовались для захвата рабов. Но здесь я остановлюсь на особом случае: как обычные венецианские купцы использовали типично пиратские методы для приобретения рабов в Латинской Романии.

Исключительно интересный документ был найден также в Венецианском государственном архиве среди приговоров уголовного суда, так называемых Raspe[669]. Венецианский корабль, чьим владельцем был Франческо Руджеро, совершал навигацию в Тану. Его капитан, Николетто Марин, по пути в Тану привел судно в небольшой порт на северном побережье Азовского моря, Порто Пизано. Это было место, где корабли пополняли запасы продовольствия и где у местного населения, главным образом, татар, закупали зерно и кожи. Вместе с двумя своими матросами, Маттео ди Джакобелло и Иоанном Гавалой (возможно, греком), он пригласил людей, желавших отправиться в Каффу, на свой корабль. Принявшие его предложение и поднявшиеся на борт татары и татарки были доставлены в Каффу или в другое место, но… в качестве рабов. Венецианские моряки попросту продали их. Это особый случай пиратства по отношению к населению Причерноморья и он мог представлять угрозу для отношений самих венецианцев с правителями Золотой Орды, несмотря на смуту там в 60–80-е годы XIV в. Власти Республики узнали о случившемся и уголовный суд, Совет Сорока, или Кварантия, осудил трех преступников. Но приговор вовсе не отличался суровостью и вынесен был судьями почти единодушно. Инициатор «дела» получил 3 месяца карцера и должен был уплатить штраф 50 лир пикколи (около 14,2 дуката[670])· Кроме того, суд запретил ему плавать на каком бы то ни было судне в Черное море, далее Константинополя. Вводя такие ограничения Республика желала исключить возможный адекватный ответ со стороны татар. Николетто Марин, кроме того, обязывался возместить ущерб любому подателю жалобы. Маттео ди Джакобелло и Иоанн Гавала были осуждены каждый на 5 месяцев тюрьмы, но не подверглись штрафу. Такое наказание за подобное деяние нельзя не счесть исключительно мягким, ибо обычные пираты осуждались по закону на смерть, а их корабли сжигались или конфисковывались и продавались на публичных аукционах[671]. Причину такой снисходительности можно найти лишь в том, что ордынские ханы, завязшие в местных конфликтах и династической борьбе, не представили официального протеста венецианским властям и не применили «права марки» по отношению к венецианцам в Тане.

Иначе обстояло дело в 50-е годы XIV в. В годы войны между Генуей и Венецией (1350–55) подданные золотоордынского хана стали жертвами конфликта. Генуэзская торговая кокка Николо или Николозиуса Скотто в 1353 г. была захвачена венецианскими галеями близ Константинополя. Среди пленников оказалось 9 татарских и греческих купцов. Греков, жителей крымских городов, звали Todoros, Juanes, Stephanos и Chalos, как значится в тексте письма эмира Солхата Рамадана, переведенного на итальянский язык с персидского или монгольского оригинала[672]. В договоре 1356 г. между Венецией и правителем Солхата упомянуто, что двое из татар умерли, а двое — Ydumelich и Animandi находились в тюрьме на Крите, в Кандии в течение двух с половиной лет. Все их имущество было секвестровано венецианцами. Как только Рамадан узнал об инциденте, он потребовал полного возмещения всего имущества от венецианского правительства, но не получил ответа. Тогда он арестовал двух венецианских купцов и захватил их товары. Обоим сохранили жизнь и держали в заточении для обмена на условиях взаимности. Инцидент не был урегулирован к 1358 г. и хан Бердибек (1357–59) приказал преемнику Рамадана Кутлу Тимуру заставить венецианцев произвести 5 купцам, апеллировавшим к хану, полную компенсацию их потерь, 2330 соммов серебра (каждый из соммов содержал более 200 г серебра). Кроме того, хан рассмотрел и еще один случай разбоя. В 1353 или 1354 г. венецианская галея захватила товары другого золотоордынского купца, Бассимата (возможно, Бачмана). Он ехал с Кипра в Крым. Его потери были оценены ханом в 500 соммов. Солхатский правитель Кутлу Тимур, вместе с правителем Азака Зиха-беем должен был добиться от венецианского консула и купцов Таны покрыть эти потери[673].

Продолжение истории мы находим в письме могущественной ханши Тайдулы, бабки Бердибека, от 4 марта 1359 г.[674] Тайдула утверждает, что 9 (а не 16, как в письме Рамадана 1356 г.) венецианских галей захватили кокку Николо Скотто по пути из Крыма в Константинополь. Затем венецианские галеи захватили подданных хана, возвращавшихся с Кипра. Все купцы были освобождены, но их товары были захвачены. Ущерб от двух нападений был оценен в огромную сумму: 2830 соммов. Эта цифра полностью соответствует той, что была указана в предшествующем документе 1358 г. Венецианцы Таны, конечно, не могли уплатить ее, принимая во внимание скромный товарооборот фактории, только что восстановленной после разгрома 1343 г. и длительного перерыва в торговле в 1343–1357 гг.[675] Понимая это, Тайдула заплатила из собственной казны 550 соммов, прося власти Венеции покрыть ее расходы. Маневр был рассчитан на то, чтобы облегчить бремя для Таны и переложить ее на более платежеспособные власти самой Республики св. Марка. Венецианские послы не приняли предложения, однако, платеж уже был произведен Тайдулой, и список получателей был приложен к ее документу. Среди получателей не было греков, но есть мусульмане и армяне[676]. Возможно, эта частичная компенсация, не покрытая впоследствии Венецией, насколько мне известно, урегулировала конфликт, жертвами которого были жители Причерноморья, не принимавшие участия в конфликте между итальянскими государствами.

Другой любопытный эпизод «охоты за людьми» связан с поздними Крестовыми походами. В 1444 г. флот бургундского герцога Филиппа Доброго участвовал, безо всякого успеха, в действиях против османцев. После поражения армии крестоносцев в битве при Варне в 1444 г., его действия в Черном море стали носить чисто пиратский характер и направлялись не только против турок[677]. Бургундцы сожгли анатолийский порт Иней и попытались захватить город Вати (совр. Батуми), принадлежавший грузинскому князю Гуриели, вассалу трапезундского императора. В результате этого набега капитан флотилии, Жоффруа де Туаси, попал в плен к Гуриели и был освобожден лишь при заступничестве императора Иоанна IV Великого Комнина[678].

Еще ранее командующий бургундским флотом Валеран де Ваврэн вооружил в Константинополе одну из бургундских галлиот специально для захвата добычи. Некий Iacobus Bilia был назначен ее капитаном. Можно только гадать, был ли он французом Жаком де Билль или Бийи, как предполагал в свое время Н. Йорга[679], итальянцем по имени Джакомо ди Билья, к чему склонился позднее Ж. Павьо[680]. Возможно, последнее утверждение более убедительно, учитывая, что генуэзские власти позднее отрицали за ним бургундские статус или происхождение[681]. В 1445 г. генуэзцы Перы, поняв, что Билья осуществляет пиратские действия, наносящие им ущерб, арестовали его и разоружили его корабль, конфисковали награбленное им и даже в гневе разорвали в клочья бургундский флаг[682]. Это не помогло. Билья вновь вооружил корабль, вступил в союз с генуэзским пиратом Джованни Фонтона, владевшим триремой, и начал враждебные действия. Сначала он захватил трапезундский корабль, затем, близ морских стен Каффы — турецкое торговое судно. Когда он предпринял нападение на саму Каффу, захватив много свободных женщин и детей, очевидно, татар, чтобы продать их в рабство, он был арестован генуэзцами[683]. Корабль его был продан, а сам он был заточен в тюрьму, где провел два года и добился освобождения лишь при личном и настойчивом вмешательстве герцога. Фонтона остался в тюрьме и суд над ним не был завершен и к 1450 г.[684] Бургундцы даже попытались получить компенсацию за «потери» корабля Бильи, оснащенного Ваврэном. После долгих переговоров между властями Генуи и Бургундией и герцогской угрозы применить «право марки» против генуэзских купцов в его стране, Генуя согласилась в 1462 г. уплатить 7000 экю[685]. Но они не спешили с внесением этой «компенсации»: петиции и судебные слушания тянулись до 1466 г.[686] Примечательно, что Билья и Фонтона в середине 40-х годов XV в. применяли те же методы захвата свободных людей в рабство, как Николетто Марин и его соучастники в 1370-х годах. Они пользовались широко распространенным в Европе предубеждением считать татар вне их страны преимущественно рабами. Этот предрассудок между тем полностью отвергался в итальянских заморских факториях, расположенных на территории Золотой Орды, как исключительно опасный. Вот почему «охота за людьми» даже под прикрытием флага крестоносцев, решительно пресекалась генуэзскими властями Каффы, хотя кары за это, и вновь по политическим соображениям, не были адекватными.

<2 cart. >

f. 16v 4/XI 1349

die IIII novembris

Petrus Taiapiera sancte Agnetis, patronus cuiusdam navis dicte Іо galion ser Bitici Niddho contra quem processum fuit in eo et super eo, quod dum ipse foret cum dicta sua navi in partibus Gaçarie in quodam portu vocanto Varango, in quo portu erant etiam due alie naves, una videlicet ser Nicole Lion sancte Barnabe et altero Ianuensium, que omnes erunt illic pro caricando de frumento, et dum quadam die posita fuissent in aqua quedam retia ipsius Petri Taiapetri patroni predicti fuerunt amissa, unde dictus Petrus asserens fuisse accepta per tartaros ipsius loci, accepitur per vim, cum armis cum aliquibus aliis suis marinariis bovem unum sive vacam et ipsam asportavit alias in bestias percuciendo et occidendo[687] propter quod opertuit ser Nicolam Lion predictum solvere per ipsam vaca et aliis et percussis et mortuis propter que eciam tartari que illic erunt et Ianuenses similiter valde conquerebantur et minaberatur Venet(is). Ductus et placitatus fuit in consilio de XL, ubi per ea, que dicta et lecta fuerit, captum fuit de procedendo nam datis et receptis ballotis 39, fuerunt in non sincero 3, de non procedendo 0, de procedendo 36, et captum fuit de procedendo. Et tandem ponitis diversis partibus, capta fuit pars, quod dictus Petrus Taiapetra condemnetur in libris centum, et non possit usque ad annos duos ire ad dictum locum de Varango in penam libris C pro qualibet vice, qua irent. Et insuper teneatur emendare totum id, quod ser Nicola Lion solvit occasione predicta.

[Inscr.] Die VIIII novembris 1349 solvit dictus Petrus Taiapetra in manibus dominorum advocatorum libris centum et libris decem pro ratione ser Nicole Lion, quos libr. decem dictus ser Nicola Lion recepit.

<2 cartul. >

41r-v

16/XII 1373

Die XVI decembris

Ser Nicoletus Marino olim nauclarius navis Francisci Rugerii ad Viagium Tane, contra quem processus fuit per dominos advocatores Comunis in eo et pro eo, quod, dum ipse esset nauclerius navis Francisci Regerii ad viagium Tane, de qua navi erant marinarii Mafeus de Iacobello et Iohannes Gavalla, ipsi et quilibet ipsorum essent in Portu Pixano ipsi malo modo honeraverunt aliquos homines tartaros et mulieres dantes eis ad intelligendum de portando eos in Gaffa et decipiendo eos tenentes et vendentes eos pro sclavis, prout de predictis clare patet per processus camare advocatorum comunis, ipso absente, citato et non comparente ductus et placitatus fuit processum in consilio de XL, in quo posita fuit pars, si videtur vobis per ea, que dicta et lecta sunt, quod procedatur contra Nicoletum Marino olim nauclerium navis Francisci de Rugerio, que malo modo fuit ad accipiendum aliquas animas pro sclavis et dando eis ad intelligendum de portando eos in Gaffa, ut est dictum. Nam datis et receptis in ipso consilio balotis 41, fuerunt de non 0, non sinceri 1 et de parte 40. Et captus fuit de procedendo, et tandem positis diversis partibus captum fuit, quod iste Nicoletus Marino stare debeat tribus mensis in uno carcere inferiore et solvat libris L parvorum et non incipiat terminum carceris donec solvatur; et quod privetur, quod a Constantinopoli ultra non possit intrare Mare maius cum aliquo navilio sub penam libris 500 parvorum pro qualibet vice, qua contra faceret, cuius pene tercium sit accusatoris, si accusator fuerit, et teneatur de credencia tercium advocatore et reliquum sit comunis. Et si accusator non fuerit, due partes vadant in comune, reliquum sit[688] officialium. Et quod fit reservatum ius contra dictum Nicoletum, quod si tempore aliquo oporteret aliquid solvere pro dampnum vel expensis pro dictis sclavis acceptis, ipse teneatur solvere illud, quod eidem spectabit secundum partem, quam habuit in dictis sclavis, ut est dictum.

Mafeus de Iacobello olim marinarius navis Francisci Rugerii ad viagium Tane, contra quem processum fuit per dominos advocatores comunis in eo et pro eo, quod dum ipse ivisset marinarius cum dicta navi cuius erat patronus suprascriptus Nicoletus Marino, fuit cum ipso Nicoleto Marino et Iohanne Gavala marinariis dicte navis[689] ad Portum Pixanum ad accipiendum dictas animas pro sclavis dantes sibi ad intelligendum //de portando ipsas in Gaffa, decipientes ipsas et vendentes eas pro sclavis et omnia alia faciendo, prout superius continetur in processu facto contra dictum Nicoletum Marino, ductus et placitatus fuit in consilio de XL, eo absente, citato et non comparente, in quo posita fuit pars, si videtur vobis per ea, que dicta et lecta sunt, quod procedatur contra Mafeum de Iacobello olim marinarium dicte navis, qui fuit cum dicto Nicoleto ad accipiendum dictas animas,ut est dictum. Nam datis et receptis in ipso consilio balotis 41, omnes fuerunt de parte procedendi. Et captum fuit de procedendo. Et tandem positis diversis partibus captus fuit per totum, ut est dicto Nicoleto Marino salvo, quod stet quinque menses in uno carcere inferiore. Et si non compareret usque ad unum mensem proximum ad pariendum terminus sive pena carceris duplicantur.

Iohannes Gavalla olim marinarius Francisci Rugerii ad viagium Tane, contra quem processus fuit per dominos advocatores comunis in eo et pro eo, quod ipse fuit cum Nicoleto Marino et Mafeo de Iacomello ad accipiendum dictas animas et decipiendo ipsas per modum predictum, prout de predictis clare patet per processum camare dominorum advocatorum comunis, ducatus et placitatus fuit processum in consilio de XL, ipso absente, citato et non comparente, in quo posita fuit pars, si videtur vobis per ea, que dicta et lecta sunt, quod procedatur contra Iohannem Gavalla olim marinarium navis Francisci Rugerii, qui fuit cum predictis ad acepiendum dictas animas, ut est dictum. Nam datis et receptis in ipso consilio balotis 41, fuerunt omnes de parte procedendi. Et tandem positis diversis partibus captum fuit in totum, ut supra captum fuerit de dicto Mafeo Iacobelli.

Межэтнические отношения и смешанные браки на окраине Латинской Романии (Тана, ХІV–ХV вв.)

Приазовье и устье Дона всегда были средоточием особых интересов для Византии. Со времен античности и в средневековый период район Таны был по сути греческим анклавом, снабжавшим византийскую столицу важнейшими для нее продуктами — зерном, рыбой, солью, не говоря уже о многочисленных транзитных товарах, как пушнина, шелк, пряности или драгоценные металлы и камни[690]. В XII столетии эти территории, видимо, находились непосредственно под властью Византии[691]. Греческое население не покинуло их и после татаро-монгольского завоевания.

Роль Северного Причерноморья в международной торговле с середины XIII в. повышалась, по мере того как его порты приобретали все большее значение в товарообмене между Востоком и Западом. Сначала Солдайя (Судак), а затем — Каффа (Феодосия) и Тана (Азак, Азов) стали важными терминалами международной торговли Латинской Романии, Золотой Орды, Византии, Руси, Западной Европы и узлами местной, внутрирегиональной торговли.

Тана стала одним из наиболее колоритных, притягательных и, вместе с тем, опасных поселений, основанных итальянцами в самом дальнем «углу» Латинской Романии. Она заслужила репутацию у хорошо знавших ее венецианцев «пасти врагов наших»[692]. Но она была и источником богатств. Она неоднократно разрушалась и разграблялась во время частых набегов неспокойных соседей, отстраивалась вновь, привлекала новых колонистов из самых разных уголков Европы.

В узком смысле слова Тана — это название двух итальянских факторий (венецианской и генуэзской), расположенных на периферии большого кочевого золотоордынского города Азака, расширительно называемого западноевропейскими писателями также Таной. Разделение итальянской Таны и Азака относительно, хотя я и буду употреблять имя Тана для обозначения итальянских поселений. Дело в том, что итальянская Тана соседствовала не только с менявшим свой облик в зависимости от условий кочевания орд татарским городом, но и с кварталами, населенными греками, зихами, славянами, армянами, евреями. Между ними осуществлялись интенсивные экономические, культурные и личные связи. Сначала греки (чье поселение возникло раньше итальянских), а затем и иные этносы обосновывались и на самой территории укрепленной итальянцами Таны.

Венецианцы стали вести торговлю в устье Дона с середины XIII в., генуэзцы — чуть позже. Поселения купцов обеих морских республик стали возникать там во второй половине 60-х годов XIII в. Постепенно они обрели свой юридический и административный статус. Генуэзский консулат сформировался не позднее 1304 г., а вероятнее всего — в конце 1280-х — начале 1290-х годов, венецианский — около 1320 г. р 1332 г. венецианская торговая фактория получила специальные права и привилегии от хана Золотой Орды, и в феврале 1334 г. Сенат республики разработал правила управления факторией. Генуэзцы получили аналогичные права, но точная дата их предоставления ханом неизвестна. Во всяком случае, оба поселения имели обширную автономию, управлялись по законам своих республик и признавали верховный сюзеренитет хана, уплачивая ему специальные налоги[693].

Периоды мирного соседства и конфронтации, вплоть до вооруженных столкновений, между итальянцами и татарами, генуэзцами и венецианцами, «латинянами» и византийскими греками сменяли друга друга. Бывало, Тану разрушали до основания или разграбляли золотоордынские ханы или их противники (как знаменитый Тимур), местные эмиры или отряды кочевников. Так было в 1343, 1395, 1410, 1418 и др. годы. Но с 20-х годов XV в. каменные укрепления лучше защищали поселения, да и сознание большей выгоды от коммеркиев, чем от нападений, руководило ханами Золотой Орды, а потом — и крымскими Гиреями[694]. Встает вопрос: можно ли ситуацию военных конфликтов и грабительских набегов экстраполировать на социо-культурные отношения между западными колонистами, местными православными христианами (греками и славянами) и их степными соседями? Возникали ли брачные союзы между разными этносами и как они воспринимались современниками? Мы постараемся пролить некоторый свет на эти проблемы, прекрасно осознавая частичность и неполноту наших ответов, обусловленную и состоянием источников, и начальным этапом разработки темы.

Помимо немногих традиционных и хорошо известных источников о ситуации в Тане, вроде немногословных и попутных экскурсов византийских историков или, особенно, свидетельств венецианских послов и путешественников Иосафата Барбаро и Амброджо Контарини,[695] мы располагаем гораздо большим фондом еще неисследованных нотариальных актов, хранящихся в Венецианском и Генуэзском государственных архивах. Из картуляриев нотариев Таны до сих пор опубликован лишь один — Моретто Бона (1407–1408). Между тем, Проведенные нами исследования в итальянских архивах в 1977–1999 гг. позволили выявить 1117 нотариальных актов 26 венецианских нотариев и 13 документов 13 генуэзских нотариев Таны. Разумеется, для генуэзцев Каффа представляла большее значение и нам известно пока 1459 составленных там актов 184 нотариев. Все эти цифры, разумеется, носят предварительный характер, работа в архивах продолжается, и новые находки вполне вероятны. Кроме того, мы учитывали лишь документы составленные in situ, в то время как упоминания Таны встречаются и в актах, составленных в Генуе, Венеции, других городах Причерноморья. Акты судебного делопроизводства (например, протоколы судей по петициям Венецианского архива[696]) способны дополнить картину. Конечно, латинские нотарии работали в итальянских поселениях и для жителей факторий. Другие местные жители встречаются в актах в том случае, если они были партнерами, участниками или договаривающимися сторонами сделок. Многие из них имели юридический статус burgenses или пользовались правами «колониального гражданства» Венеции или Генуи, состоя под защитой их консулатов. Это означает, что лишь часть местных жителей прямо обнаруживает себя в документах, и мы в состоянии рассчитывать на математические реконструкции общего числа жителей фактории только в случае достаточно репрезентативных выборок[697]. Среди попавших в нотариальные акты лиц нелатинского происхождения можно выявить три группы людей: 1) купцы и ремесленники разного имущественного положения; 2) лица, служившие по найму; 3) бывшие или действительные рабы и слуги. Это очевидное сужение поля исследования. Но изредка, особенно в годы конфликтов, или при заключении договоров с местными правителями, когда и их приближенные упоминаются в документах, на страницы источников попадают и иные категории лиц.

Существует и другая, методологическая проблема: различал ли средневековый нотарий расовое, этническое, «национальное» происхождение и имел ли он мотивацию указывать его? В случае работорговли, ответ достаточно ясен: цены на рабов в большой мере зависели от расовых, физических, поло-возрастных характеристик[698]. Но подчас упомянутое имя раба не соответствует его происхождению или этносу. Бесспорно, были случаи крещения раба с присвоением ему нового имени или ошибочных этнических атрибуций, подчас и ради повышения стоимости раба, и в случае неумения писца отличить, скажем, «куманского» раба от татарина. И все же, как правило, нотарии достаточно точны, ибо они принимали во внимание и соматические характеристики и иные признаки, стараясь отличить, например, монгольского раба (их совсем мало) от татарского.

Для дифференциации других категорий местного населения нотарий не был столь же мотивирован. Обычно он принимал ту атрибуцию, которую давали сами контрагенты и транскрибировал имя так, как слышал его, учитывая и индивидуальный опыт, и традицию написания. Многое зависело от его знания языков, местной ситуации, просто уровня культуры. Конечно, он мог и обобщать, называя, например, «сарацинами» всех мусульман, хотя, как правило, в Северном Причерноморье в XIV в. этим этнонимом обозначали уже татар[699]. Таким образом, главной проблемой является выяснение того, как каждый нотарий работал с его клиентами, как он воспринимал имена и какими буквами передавал непривычные для романского уха звуки. В ряде случаев исключительно трудно без дополнительной информации о месте жительства, семейных связях и т. п. отождествить упомянутое лицо и еще сложнее «реконструировать» подлинное имя армянина или мусульманина в переложении на латинском языке или венецианском диалетто. Но и реальная ситуация была еще более путанной, ибо этно-конфессиональные характеристики, в иных случаях ясные и недвусмысленные, существенно варьировались в Тане. Что можно сказать, например, о еврее с мусульманским именем или о мусульманине — с армянским? Необходим специальный анализ в каждом случае, и далеко не всегда он приведет к успеху…

В данной статье я старался выбрать случаи, когда этно-конфессиональные атрибуции не вызывают больших сомнений. Начнем с греков. Часть из них служила по найму в Тане, получая содержание от венецианской «коммуны». В 1413 г. два портных — грека, Michali Sachalari и Andreas из Кефалонии — предъявили иск на взыскание Долгов по невыплаченным окладам, «pro resto stipendii»[700]. Грек из Кандии, Georgius Chalotari нанимает в Тане мальчика-болгарина 14 лет в Качестве слуги на 3 года, обязуясь лишь кормить и одевать его[701]. В указанном картулярии венецианского канцлера в Тане Донато а Мано (1413–1417) мы находим 7 греков из Таны, 8 — из Кандии, 4 — из Ретимно на Крите, 1 — из Корона, 3 — из Модона, 2 — из Негропонта, 1— из Кефалонии, 2 — из Патр, 4 — из Константинополя, 1 — с Тенедоса. Все они состоят в тесных партнерских связях с итальянцами Таны и, как видим, происходят из различных областей, часто за пределами Черного моря. Одна супружеская пара греков из Таны упоминается несколько раз. Жена — lolmelich а Candelis — была домо- и землевладелицей в Тане, а ее муж Michali Mitrioti назван habitator Тапе[702].

Греческая рабыня Baracoma получает новое имя Катерины[703]. Такой случай «переименования» совсем не редок.

Русское население Таны, о котором почти ничего не было известно, также отражено в нотариальных источниках. Разумеется, и здесь возникают проблемы атрибуции. После долгого пребывания в Тане, русские могли усваивать иные имена или получали от итальянцев прозвища, под которыми и фигурировали в документах. Iohannes de Amadeo, бондарь в Тане, купил в 1411 г. русскую рабыню Марию. Через три года, в 1414 г., брат Марии, Самуил, прибыл в Тану и постарался освободить сестру. Дело было решено за 200 безантов и кусок сукна, с немедленной выплатой 130 безантов. Остальные 70 должны были быть выплачены в течение года или более. Мария должна была оставаться служанкой в течение двух лет, а затем освобождалась из рабства вместе с возможными детьми. Акт добавляет интересную деталь: в течение двух лет Мария должна была воспитывать дочь, рожденную от ее хозяина. Соглашение пришлось переводить на русский язык (in lingua rusca), что и сделал толмач — drugomanus Николо Тальяпьетра[704]. К счастью, нам известен конец этой истории. В 1417 г. Iacobus de Amadeo de Ruscia женился на Марии, бывшей рабыне и бывшей служанке (olim serve) Iohannes de Amadeo и получил в приданое 300 безантов звонкой монетой и товарами. И вновь договор нужно было переводить (interpretatum) для нотария, который должен был его официально оформить[705]. Iacobus de Amadeo ясно идентифицируется как русский, хотя его патроним не похож на русское имя. Это означает, что прежний хозяин Марии, Iohannes de Amadeo, также был русским. Имя искажено, но как? Сделки производились несомненно среди русских в Тане. Мы можем лишь гадать, как татары захватили Марию и продали ее соотечественнику в Тане, как она стала его конкубиной и как ее брат, возможно, купец, отыскал ее. История закончилась в Тане через 6 лет после того, как Мария была продана в рабство. Она преумножила состояние, родила дочь, обрела свободу и вышла замуж за возможного родственника ее прежнего господина. Хотя все события происходили в итальянской фактории, мы имеем дело не со «смешанным браком». Тому были другие примеры. Anthonius de Ruscia condam Daut, habitator Tane женился на итальянке Агнесине, дочери покойного Джованни из Тревизо. Он получил хорошее приданое, оцененное в 1100 безантов, но был обязан по договору растить и содержать малолетнего брата Агнесины Джакомо, погашая все расходы на него (facere expenses) в течение грядущих 4 лет. Приданое включало лавку и участок земли на территории венецианской фактории[706].

Другой русский, Cosmas Raphan(ello) de Ruscia, Tane habitator, получил от жены Марии в качестве приданого 600 безантов. Возможно, это был брак между людьми невысокого социального положения и, к тому же, с плохим знанием латинского или итальянского языков: стороны также прибегали к переводчику[707].

Еврейское поселение в Азаке, возможно, существовало уже во второй половине XIII в.[708] Близ Азака находился еврейский посад или предместье, который в венецианских документах назывался Джудеккой (такое именование отмечено не позднее 1339 г.[709]). В переводе на латинский язык ярлыка хана Джанибека, данного венецианцам в 1342 г., Джудекка появляется в испорченном варианте — Cudencha. Джудекка прилегала к территории, пожалованной ханом венецианцам, но была отделена от нее рвом[710]. Некоторые евреи, как Azarias Mussa iudeus quondam Iosua, habitator Tane, были работорговцами[711], другие — купцами и ростовщиками, как Leo Callazi condam Elye zudeus mercator in Tana, плававший в Константинополь и ведущий свои счета на еврейском языке (zedulla banbazina scripta manu dicti Leonis in iudaico)[712]. Но подчас мы встречаемся и с евреями-рабами[713]. Однако никаких данных о браках между евреями Таны и лицами иных национальностей и вероисповеданий нами не обнаружено.

Армянское население также проживало в Тане[714]. Нотарий Бенедетто Бьянко даже упоминает армянскую судебную курию там в 1359 г.[715] Astlan condam Sirim de Arzeron armenus habitator in Tana в 1360 г.[716] и армянин Ivanes (очевидно, Ованес), habitator Таnе в 1414 г. были работорговцами[717].

Среди самого большого собрания нотариальных актов, составленных в Тане Бенедетто Бьянко (1359–1364), первым венецианским канцлером после кризиса середины XIV в., когда все итальянцы должны были надолго покинуть Тану (1343–1358)[718], нет упоминаний о смешанных браках между «латинянами» и местными жительницами. И это неудивительно. Слишком мало времени прошло с момента восстановления деятельности фактории в 1358 г. Тем не менее, есть интересный случай квази-брака по контрактному соглашению. Венецианец Джованни ди Бенедетто заключил нотариальный договор с гречанкой Феодорой, которая была замужем за генуэзцем или греком, имевшим генуэзское гражданство по имени Ieorgius. Джованни обещал женщине жить с ней и относиться к ней как муж к жене («eam tractare…ut maritus uxorem»). Он был должен уплатить бывшим хозяевам женщины 4 сомма, а ей самой — 6 соммов в случае его брака с другой женщиной или при его желании расстаться с Феодорой[719]. Разумеется, Феодора, именуемая в акте жительницей (habitatnx) Таны, была служанкой, но не рабыней. Ее соотечественники-греки появляются в качестве свидетелей договора.

Подчас «латиняне» прибывали в Тану вместе с женами. Однако, это редкий случай в «доссье» Бенедетто Бьянко. К примеру, Джирардо Барбафелла, венецианец и житель (habitator) Таны, получил 16 соммов от своей жены, венецианки Катерины Боны, находившейся также в Тане[720]. Имеются даже редкие завещания, составленные венецианцами, проживавшими в Тане с мужьями и детьми[721]. Но и конкубинат с рабынями был весьма распространен. В некоторых случаях, когда женщина рожала ребенка от господина, она получала свободу[722].

По прошествии века ситуация изменилась и стала более сложной. В середине XV в. есть уже много упоминаний смешанных браков[723]. Мария Грасса, принадлежавшая к римско-католической церкви, была замужем за русским по имени Феодор (Feodor). В своем завещании она оставляет небольшую сумму денег, 26 безантов, своему духовнику, монаху-генуэзцу Терамо или Эразмо Саломоно. Ее деньги были у некоей Фетинкии, жены другого русского Федора (Fetinchia uxor alterius Fedoris). Еще один пример русской или русско-«латинской» семьи в Тане. Семья Марии и Феодора не была бедной. Мария оставила рабыню Олиту своему единственному сыну Андрею. Ее душеприказчица также происходила из той же смешанной православно-католической среды. Ее звали Магдалина, а замужем она была за греком, судебным приставом Янисом (lanis plazarius). Среди тех, кому Мария завещала имущество, была Перина, дочь Марины и покойного Гульельмо, также наполовину славянка. Ей предстояло получить шелковую рубаху[724].

Русский по имени Куна (Сипа), имевший брата Минку (Міnса), женится на Катарине Ландо, дочери покойного Iohannis Murarii, служившего баллистарием в Тане и получавшего (а точнее, не получившего) оклад за службу в венецианском замке Таны. Долг в 800 безантов был признан венецианским советом в Тане и местной судебной палатой еще в 1439 г., но до 1452 г. оставался невыплаченным. Безо всякого результата Катарина пыталась получить деньги, назначая своим доверенным лицом сначала бывшего канцлера в Тане нотария Николо де Варсиса, хорошо знавшего обстоятельства дела[725], затем — главу артели плотников Джованни Нигро[726]. Куна упоминает этот невыплаченный долг в качестве обещанного приданого в 1450 г.[727] После составления завещания, Куна не умер и спустя 2 года выдал поручение своему доверенному лицу Филиппо Diclai получить сумму приданого своей жены, названной им совсем по-русски Тиной[728].

Лука Чиврано, носитель вполне венецианского, и даже патрицианского имени, называет себя, тем не менее русским (ruthenus sive russicus, habitator eiusdem loci Tane). Это может указывать на связь его или его предков с бывшим венецианским хозяином по имени Чиврано[729]. Наш Лука Чиврано достаточно состоятелен, хорошо интегрирован в «латинскую» среду и, возможно, католик. Все его душеприказчики — итальянцы. Его жена, Магдалина, также, вероятно, «латинянка». Лука оставляет на службу заупокойных месс (pro missis sancte Marie et sancti Gregorii dicendis per dictum capellanum) 3 дуката. Его мастерская (fabrica), где он также проживал, была расположена на территории католической скуолы свв. Марии и Антония, которой он завещал 50 безантов[730]. Но такую же сумму он определил строящейся греческой церкви св. Николая, на ее возведение, ремонт и приобретение всего необходимого (pro reparatione, aptatione aut edificatione). Такого рода дарения как католической, так и православной церкви могут показаться странными. Но в действительности это, возможно, не было таковым в ситуации тесного сотрудничества христиан разных конфессий перед лицом постоянной татарской угрозы, а также в период, после Флорентийской унии и до падения Константинополя (1439–1453 гг.). Возможно, в контролируемых генуэзцами и венецианцами областях Северного Причерноморья уния имела большие успехи, чем на собственно византийской территории. Имущество Луки, оставленное его слугам и благотворительным учреждениям, оценивалось в 200 безантов и 7 дукатов (52,45 дуката е целом). Он также владел мастерской на территории скуолы, которой и завещал ее, с тремя рабами: черкесом Иоанном и двумя русскими — Ориной и ее сыном Костой. Все они были домашними слугами. Иоанн и Коста сразу же получили свободу по завещанию, а Орина должна была быть освобождена через 8 лет, в течение которых она должна была служить вдове покойного. Но и Коста после освобождения также оставался в качестве слуги. Все другое движимое и недвижимое имущество (безусловно, большую часть состояния) Лука завещал вдове и детям, а в случае их смерти — на благотворительные цели. Лука представляется нам богатым ремесленником, славянского происхождения, из семьи бывших рабов, но уже давно осевшей в венецианской фактории Таны.

Словом, число браков между лицами разных христианских конфессий и среди разных социальных слоев в Тане возрастало. Но подобные отношения между христианами и мусульманами или иудеями не просматриваются. В Тане существовал довольно высокий уровень этно-религиозной терпимости на бытовом уровне. Такая ситуация изменилась после османского завоевания Таны в 1475 г.

N 13. Tana, 21/X 1447

Die dicto

Catarina Lando relicta Iohannis Murarii condam Antonii et nunc uxor Cune russii, habitatrix Tane rogavit fieri comissionem venerabili viro domino presbitero Nicolao de Varsis ecclesie sanctorum Apostolorum de Venetiis, olim capelano Tane ad petendum, exigendum et recipiendum omne id totum et, quicquid dictus condam Iohannes habere debet et restat, a camera comunis Venetiarum de et occasione sui stipendii balistarie in Tana, quod totum eidem Caterine spectat usque videlicet sumam bixantiorum octingentorum de Tana, que bixantia sunt restum sue repromisse, de qua obtinuit sentenciam coram domino consule Tane contra bona dicti condam Iohannis in 1439 mensis Septembris die XVIo indicione За Tane, vivam adhuc in manibus dicte Catarine de dicta dumtaxat quantitate bixantiorum 800, et a me notario visam et lectam, que sententia est completa et roborata manu domini presbiteri Ambrosii condam Viti, plebani sancti Vitalis Venetorum notarii necnon capelani et cancelarii Tane, tam a dicta camera, quam a quocumcque alio offitio seu loco quoquo modo, et de receptis cartam securitatis rogandi, et si opus fuerit dicta de causa tam coram serenissimo domino principe et inclita dominatione Venetiarum {quamque} quecumque alio officio comparendi, placitandi, agendi et respondendi, advocandi et advocatos tollendi, summandi, apellandi, necnon in animam suam iurandi, item paciscendi, transigendi et componendi, translatan(di) seu translatari et scribi faciendi, alienandi et etiam donandi tam partem, quam totum dicte restantis pecunie, necnon baratandi et vendendi tam ad terminos, quam ad contatos, tam ad denarios, quam ad quaslibet merces; item substituendi et revocandi et generaliter omnia alia et singula faciendi, exercendi et procurandi in premissis et circa, sicut ipsamet separaliter adesset, etiam ei talia forent, que mandatum exigerent speciale. Promittens etc.

Testes magister Iohanes Nigro marangonus et Fantinus Briti.

31. Tana, 10/IX 1448

Die dicto, Tane.

Catarina Lando rel(icta) Iohannis Murarii condam Antonii et nunc bxor Cune russii habitatrix Tane rogavit fieri comissionem magistro Iohanni Nigro marangono ad petendum et cetera omnia alia faciendum Prout continetur et superius leg(itur) in comissione per eammet rogata domino presbitero Nicolao de Varsis sub die XXI mensis octobris 1447. Testes Dominicus Begdoloto et Antonius de Bernardo tabernarius in Tana.

N 64–67. Tana, 29/VI 1451 F. 64

MoCCCCoLImo die martis vigesimonono mensis iunii indicione XIIII

Catarina Iustiniano relicta Georgii Iustiniano presentialiter comorans in castro Tane illustrissime dominationis Venetiarum pro bixantiis de Tana ducentis viginti, que nomine finiti et conventi precii confessa fuit recepisa domino Francisco Cornario condam domini Donati nobile de Venetiis ad presens negociatore Tane suprascripte faciente et solvente, ut asseruit[731] nomine pape Tatulii greci beneficiati in ecclesia sancti Nicolai grecorum eiusdem loci Tane noviter / [F. 65] ab hinc reccessi, renuncians exceptioni non numerate peccunie et non soluti pretii tempore cont…s omnique alii suo iuri eidem pape Tatulio licet absenti, ut supra tangitur, seu dicto domino Francisco eius nomine agenti, prout superius, dedit, cessit, vendidit, tradidit atque mandavit iure proprii quoddam territorium seu terrenum positum in eodem castro Tane ad montem, cui coheretur a mane Dominicus Begdoloto trucimanus curie Tane suprascripte et est longum pichi quindecim de Tana usque murum comunis dicti castri, computata calle, que discurit aut discurere debet secundum usum per prope eum murum a sero[732] via publica, que vadit ad eum montem et est similis longitudinis pichorum[733] quimdecim, computata calle, ut supradictum est in confinio a mane, a meridie cum eo muro comunis seu calle predicta, que discurit aut discurere debet inter eum murum et territorium predictum et est latitudinis terrenum predictum picorum VIII de Tana a septentrione, cum eamet venditrice et est latitudinis pichorum septem et quartarum trium de Tana; et cum territorium seu terrenum ei dedit et cum nobilem dicto nomine recuperationem investivit de territorio seu terreno predicto cum accessione et ingressu, cum introitu et exitu, cum via et servitutibus, cum superioribus et inferioribus et cum omnibus suis adiacentiis et pertinentiis, atque cum omni iure, actione et ratione, reali et personali ipsi territorio seu terreno pertinenti sibi cumque propterea competenti et integrum, ut admodo ipse papa Tatulius eiusque heredes[734] et cui dederint, debeant habere, tenere atque possidere predictum territorium aut terrenum omnemque suam voluntatem et utilitatem ex eo iure proprii facere, asserente dicta Catarina dictum territorium seu terrenum nulli alteri fore datum, venditum, donatum, alienatum, obligatum vel aliquo modo obroxiatum, nisi predicto pape Tatulio. Et si plus valeret de dicto precio ab inde pure et irrevocabilis donationis titulo, que dicitur inter vivos, ei emptori dedit et remisit, propterea dicta Catarina dedit, cessit, tradidit atque mandavit dicto pape Tatulio seu ipsi nobili dicto nomine omne ius, omnes actiones et rationes reales et personales, quod et quas ipsa habet et videbatur habere in suprascripto territorio aut terreno et adversus quemlibet tenentem [F. 66] vel possidentem aut impedientem ipsum territorium sive terrenum ipsum procuratorem fidelem[735] in rem suam constituens, ut a modo possit agere et placitare adversus omnem partem et se defendere pro ipso terreno sive territorio, quemadmodum dicta venditrix poterat. Ad huc autem memorata Catarina iam dicto pape Tatulio seu dicto nobili agenti, ut supra fertur, eius nominis et stipulanti promisit ipsum territorium seu terrenum per se et suos heredes eidem pape eiusque heredibus aut successoribus cuive dederit varentare et defendere ab omni homine cum ratione sub pena dupli, sicut pro tempore fuerit melioratum aut in consimili loco valuerit suis expensis cum obligatione suorum bonorum presentium et futurorum se pro emptore possidere constituens. Insuper dicta Catarina predictum terrenum pro iam dicto papa Tatulio se precario possidere constituit donec tenutam et possessionem dicti territorii fuerit adeptus; quam preccariam possessionem in presenti ei remisit et refutavit. Hoc acto et inter dictas partes convento, quod idem papa Tatulius a die prima septembris proxime futura et non ante habere incipiat pensionem seu fictum territorii predicti[736] superius venditi[737] per eam Catarinam Iustiniano. Et hec omnia acta et rogata fuerunt trucimanante eo Dominico Begdoloto.

Acto insuper per pactum expressum solempni stipulatione valatum et firmatum inter eum papam Tatuliunr licet, ut supra tactum est, absentem seu dictum dominum Franciscum Cornario eius nomine presentem asserentemque in presentia mei notarii et testium infrascriptorum[738] ab eo papa Tatulio habere libertatem omnia infrascripta pagendi et rogandi, necnon de rato et rati habitione promittentem et ipsummet dominum Franciscum uti, ut omnibus fere notum est, patronum dicte ecclesie sancti Nicolai ac Mapheum Marcoffo uti gostoldionem scole sancte Marie et sancti Antonii de Tana pro se dicto nomine et nomine suorum sociorum dicte scole, a quibus dixit habere bailiam hec omnia faciendi, quod si casus daret, quod idem papa Tatulius habeat cum effectu institutionem liberam de ea ecclesia sancti Nicolai, ad quam obtinendam modo Trapesundam perexit ad reverendissimum dominum archiepiscopum Alanie institutorem, ut fertur, ecclesie predicte. Ex nunc prout ex tunc sepe dictus papa sive idem nobilis eius suprascripto asserto nomine[739] titulo donationis, que dicitur causa mortis, dat et donat eidem ecclesie sancti Nicolai sive dicto domino Francisco stipulanti et recepienti vice et nomine ecclesie prelibate territorium sive terrenum predictum cum omnibus iuribus actionibus et rationibus realibus et personalibus, que et quas habet in predicto territorio[740] seu quibus emptum est, ut in presenti supra instrumento per ordinem legitur. Si autem institutio ipsa de eo papa Tatulio debitum non sortiatur effectum in et / [F. 67] de iam dicta ecclesia sancti Nicolai ex nunc prout ex tunc et ergo dictus Mapheus Marcoffo uti gastaldio pro se et nomine sociorum suorum iam dicte scole asumpsit et assumit in scolam predictam territorium seu terrenum predictum, promittens nomine antelato sub obligatione bonorum omnium et singulorum predicte scole[741] eidem pape Tatulii vel de eo ius habenti de bonis dicte scole debitam et integram solutionem eorum bixantiorum ducentorum viginti facere cum effectu per se dicto nomine et successorum suorum, qui pro tempore in dicto offitio fuerint, de quo territorio aut terreno ex nunc supradictus dominus Franciscus vice dicti pape Tatulii iam dicte scole adveniente causa venditionem facit cum omnibus iuribus, rationibus et actionibus et aliis omnibus et singulis clausulis et articulis coniunctim et particulariter ac divisim contentis et annotatis supra in hoc presenti emptionis instrumento de eo territorio ab ea Catarina sibi pape Tatulio vendito et tradito dans et concedens tunc scole iam pluries dicte iammet[742] auctoritatem et vigorem per supradictum emptionis instrumentum de eo territorio, quam et quem qualem et quantum habet, aut visus fuerit habere idem papa Tatulius in terreno predicto[743] vel quemadmodum a principio in scolam (predicta)m instrumentum ipsum confectum fuisset. Que omnia et singula promiserunt ipsi nobilis et Mapheus predictis nominibus sibi invicem et vicisim perpetuo firma, rata et grata habere, tenere, attendere et observare et in nullo contrafacere vel venire per se vel alium seu alios aliqua ratione vel causa de iure vel de facto sub pena dupli totius eius in quo vel de quo questio mota fuerit seu contrafactum in quolibet huius instrumenti articulo[744] per solempnem stipulationem promissa, et insuper refectionis et emendationis dampnorum, expensorum et interesse litis et extra. Qua pecunia soluta vel non et expensis dampnis et interesse reffectis vel non nichilominis presens instrumentum et omnia et singula in eo contenta robur obtineant. Et pro observationem suprascriptorum omnium et singulorum dictus nobilis bona dicte pape obligavit sibi ecclesie et idem gastoldio bona dicte scole ipsi pape obligavit tam presentia, quam futura. Renuntiantes ipsi ambo contrahentes exceptioni non sic vel aliter celebrati contractus non sic geste rei et omnibus et singulis exceptis privilegiis, auxilio et beneficio per quas vel que promissis vel aliquibus premissorum possent quolibet excipi, obici vel opponi.

Actum in dicto loco Tane circa ipsum terrenum presentibus Iohanne Memo apothecario et Petro de Baldasare calafato ad soldum balistario, testibus ad hec habitis, vocatis, rogatis et aliis.

Petrus Pelacan, notarius suprascriptus.

N 11. Tana, 28/X 1447

1447, mensis octobris die XXVIIIo indicione XI Tane.

Ego, Maria Grassa uxor Fedoris rutheni sive russici languens corpore et mente sana cogitans etc. et nolens etc. ad me vocari feci presbiterum Petrum Pelacan notarium Venetiarum nunc capelanum et cancelarium in Tana, quemque rogavi ut hoc meum scriberet testamentum cum clausulis etc., salvis etc. in quo instituo meam solam fideicomissariam Magdalenam uxorem Iohannis greci plazarii, ut secundum, quod hic ordinavero darique iubsero, sic exequutioni mandet.

In primis, dimitto domino fratri Herasmo sive vulgariter nuncupato fratri Theramo Ianuensi ordinis minorum paterno meo bixantios XXVI de illis scilicet bixantios centum, que mihi tenetur Fetinchia uxor alterius Fedoris. Item demicto pur(e) de illis bixantios centum notario suprascripto in presentia testium infrascriptorum ducatum unum pro suo labore. Reliqua bixantia volo expendi in meam sepulturam secundum discretionem dicte mee commissarie. Item dimicto Perine filie Marine et condam Guielmi unam de meis camisiis sirico laboratam. Interrogata de pietate et Nazareth locis de Veneciis respondi non me[745] de his locis longuinquis impedire. Residuum vero omnium aliorum meorum bonorum mobilium et immobilium et specialiter Olitam sclavam meam, lectum et vestes ac omnia alia bona mea dimitto Andree filio meo. Et si ante legiptimam etatem decederet deveniat totum in dictam Magdalenam comissariam meam, cui animam mea recomitto. Preterea etc.

Testes Dominicus Begdoloto trucimanus.

Iacobus magistri Antonii calegarii filius.

N 12. Tana, 4/IX 1450

1450, die IIIIo septembris, ind(ictione) XVa Tane.

Cum vite sue terminum etc. Quapropter ego, Chuna ruthenus sive tussicus frater Minche, sanus corpore et mente adivi presbiterum P(etrum) Pelacan notarium Venetorum ipsumque rogavi, ut hoc meum scriberet testamentum pariter et compleret cum clausula etc.

In quo instituo meum solum fideicomissarium ser Filipum Diclai, ut secundum quod ordinavero exequutioni mittat. Interogatus de postumis dixi(t) uxori non fore spes filiorum quia uxor antiqua. Residuum omnium aliorum pro meorum bonorum[746] etc. dimitto medietatem ecclesie sancti Nicolai grecorum de Tana et aliam medietatem dispensari pro anima mea secundum discretionem dicti mei commissarii, cui animam meam recomitto preterea etc.

Trucimano Nicolao Butario rutheno.

Testes Iacobus Rizzo et Benedictus Malipiero.

Dixit habere in manibus dicti ser Filepi ducatos 30, item martires 29, et de ratione dicti fratris sui[747] martires 20. Item in manibus uxoris Roma(ni) rutheni ducatos 30. Item, in manibus Ceni de ratione dicti sui fratris b(esantios) 400.

N 48. Tana, 5/XII 1450.

In nomine Dei eterni, amen. Anno ab incarnatione Domini nostri Yhesu Christi milesimo quadrigesimo quinquagesimo, mensis decembris, die quinto indicione XIIIIa Tane.

Divine inspirationis domini Dei est et provide mentis arbitrium, ut antequam superveniat mortis iudicium, quilibet se et bona sua sit ordinare solicitus. Igitur ego, Lucas Civrano, ruthenus sive russicus, habitator eiusdem loci Tane infirmus corpore sanam tamen per Dei graciam habens mentem integrumque consilium cogitans quam fragilis sit hominium vita nolensque ab intestato decedere et bona mea inordinata derelinquere, ad me vocari feci presbiterum Petrum Pelacan sancte Marie Formose de Veneciis, Venetiarum notarium et nunc capelanum et cancellarium in eo loco Tane ipsumque rogavi, ut hoc meum scriberet testamentum, pariter et compleret cum clausulis necessariis et opportunis per morum Venetiarum, salvis semper statutis et consuetudinibus comunis Venetiarum. In quoquidem meo testamento instituo et esse volo meos fideicomissarios ser Galeatium Dragano ad presens in Tana ad stipendium balistarium, Iohannem Metuo habitatorem in eo loco Tane et Magdalenam uxorem meam, ut secundum, quod hic ordinavero darique iubsero, sic adimplere debeant.

In primis, dimitto pro missis sancte Marie et sancti Gregorii dicendis per dictum capellanum ducatos auri tres in presentia infrascriptorum testium. Item, dimitto scole sancte Marie et sancti Antonii de Tana meam fabricam, in qua nunc habito, sitam super terreno eius scole, et bixantia quinquaginta. Item, dimitto pro reparatione, aptatione aut edificatione ecclesie sancti Nicolai grecorum de Tana bixantia quinquaginta. Item, dimitto Margarite, quam presentiale in domo teneo bixantia quinquaginta. Item, dimitto pro exoneratione consciencie mee nobili viro domino Francisco Cornario condam domini Donati ducatos auri quatuor, quia alias a quodam domus sue quem suspectum habeo eo precio emi et solvi peciam brunate. Item dimitto Iohannem geticum sive zerchassium servum meum liberum et franchum ab omni vinculo servitutis et ultra hoc sibi dimitto omnes suos pannos et bixantia quinquaginta. Item dimitto Costam filium Orine ruthene servum meum liberum et franchum et in gubernatione dicte uxoris mee. Atque Orinam similiter servam meam postquam servierit dicte uxori mee annis octo liberam et francham dimitto, verum si ante completum dictum tempus annorum octo deficere contingerit dictam uxorem meam et filias ex eam et me nascituras, volo quod tunc ipsa Orina sit libera et francha et ultra hoc habeat secundum discretionem meorum comissariorum aliquid de residuo meo. Si in pias causas dispensare contingerit eccl(esie) M(arie) dicte Nazareth et pietatis de Venetiis respondi nescire de his rebus. Residuum vero omnium aliorum meorum bonorum mobilium et immobilium, presentium et futurorum, caducorum inordinatorum et pro non scriptorum et, quicquid ad caducum inordin(atum) et pro non scriptum posset quolibet devenire, dimitto equaliter dicte uxori mee et filiis aut filiabus uni vel pluribus ex nobis nascituris et decedente uno aut pluribus ex eis tam mascul(is), quam feminis sine testamento et absque heredibus pars sua aut partes deveniat seu deveniant in superstitem aut superstites ex eis, decedentibus vero omnibus suprascriptis absque testamento et sine heredibus vero quod dictum res(iduum) dispensetur in missis et aliis orationibus ac piis elimosinis secundum discretionem meorum comissariorum, quibus animam meam comitto. Preterea do, tribuo etc. prout in primo huius folii testamento. Signum suprascripti Luce Civrano, qui hec fieri rogavit.

+Ego Dominicus Bedelotto testis manu mea subscripsi.

+Ego Petrus de Baldasare testis manu mea subscripsi.

Ego presbiter Petrus Pelacan sancte Marie Formose de Venetiis Venetiarum notarius et presentialiter capelanus et cancelarius in Tana complevi et roboravi.

Testis Dominico Begdoloto, trucimanus curie Tane et Petrus Baldasaris calafatus ad stipendium balistarium Tane.

Иск брата Георгия: неизвестные документы Генуэзской судебной курии в Трапезунде[748]

Генуэзская фактория в Трапезунде, столице империи Великих Комнинов, была в конце ХІІІ–ХV в. одной из наиболее крупных в Причерноморье[749]. Однако даже в таком богатейшем собрании средневековых документов, как Генуэзский архив, публичные или частные акты, составленные непосредственно в Трапезунде или других городах Южного Причерноморья, — большая редкость. Нам неизвестны документы официального делопроизводства генуэзской фактории в Трапезунде, книги финансовой отчетности, подобные знаменитым массариям Каффы, Перы и Фамагусты. Тем важнее представляется находка выписки из «книги петиций, свидетельских показаний и иных дел» (de foliatio peticionum, testium et aliorum diversorum negociorum) генуэзской судебной курии в Трапезунде в XV в.

Выписка из «книги петиций» была обнаружена нами в бумажной рукописи XV в. Генуэзского государственного архива, содержащей копии документов и завещаний разного происхождения[750]. Выписка была сделана по заказу католического монаха, брата Георгия из Симиссо, викария церкви св. Франциска Ассизского в Трапезунде, который вчинил иск наследникам знатного генуэзского купца Анфреоно Спинола ди Лукулло. Копия документов содержит следующие тексты: петицию брата Георгия, поданную генуэзскому консулу в Трапезунде 1 сентября 1444 г.; акт о принятии иска к производству и предписание консула писцу курии вызвать свидетелей; акт оповещения и присяги свидетелей, совершенные в тот же день; свидетельские показания, данные 2 сентября 1444 г., и, наконец, помета нотария Антонио ди Регоредзо об изготовлении копии этих судебных документов 15 мая 1445 г. В «досье» нет никакой информации о приговоре консула или решении курии; видимо, процесс не завершился в Трапезунде в течение 8,5 месяцев и брат Георгий пожелал продолжить его в Генуе, запасшись необходимой документацией.

Публикуемые ниже документы дают возможность яснее представить жизнь, способ мышления и поведения генуэзских колонистов в далеких факториях Латинской Романии, их повседневные отношения с местным греческим населением, функционирование колониальной администрации и роль католической церкви, систему денежного обращения и возможную стоимость жизни в Трапезунде во второй четверти XV в. Благодаря этим документам устанавливается имя неизвестного ранее генуэзского консула в Трапезунде, Андриоло Дориа, управлявшего факторией в 1444 г.[751] Примечательно, что именно род Дориа имел прочные и давние связи с Трапезундом, экономические интересы на Понте, равно как и в Крыму[752].

История, отраженная в документах, началась еще в 1426 г. Гражданин Генуи купец Анфреоно Спинола ди Лукулло, торговавший в Трапезунде, пожелал возвратиться на родину. Было, однако, «небольшое» препятствие: его служанка ждала от него ребенка. Видимо, это была местная жительница, гречанка: ее родители жили в Трапезунде и имели там собственный дом вне территории итальянских факторий. Спинола не собирался брать женщину с собой в Геную. И не только тяготы предстоящего пути и долгое плавание были тому причиной. Спинола заявил о своей готовности забрать ребенка, когда он подрастет (и только его, без матери!) в Геную, если это будет мальчик. В случае же, если родится девочка, ее надлежало воспитать и выдать замуж в Трапезунде за лицо, равное ей по социальному положению. Опеку над ребенком и временное содержание своей бывшей служанки Спинола доверил францисканскому священнику, викарию католической церкви в Трапезунде, брату Георгию из Симиссо.

Судя по имени, этот человек уже долго проживал на Понте. В Симиссо (Амисе), где были генуэзский замок и фактория, действовали католический епископат и францисканский монастырь[753]. Перемещение из Симиссо в Трапезунд для священника-францисканца дело неудивительное: между городами была тесная связь, в Трапезунде была одна из трех кустодий францисканского Восточного Викариата[754], действовало несколько католических храмов. До сих пор было известно посвящение лишь трех из них: св. Маргариты, св. Елевтерия и, возможно, св. Креста[755]. Публикуемые документы позволяют добавить к ним еще и миноритскую церковь св. Франциска.

После рождения ребенка (оказалось, что это была девочка) брат Георгий содержал его вместе с матерью в течение 14 месяцев в доме своей сестры. Затем служанка Спинолы возвратилась в дом своих родителей, а девочка воспитывалась священником, который через 17 лет выдал ее замуж в соответствии с пожеланиями отца. Брат Георгий утверждал, что опека и приданое обошлись ему в 250 золотых турецких дукатов, которые не были возмещены умершим к 1444 г. Спинолой. Священник возбудил иск против его наследников, желая получить названную сумму.

250 турецких дукатов были значительным капиталом. В 1437 г. в Трапезунде турецкие дукаты продавали по 80 трапезундских аспров за штуку[756]. Точных данных о курсе, существовавшем в 1444 г. у нас нет. 250 турецких дукатов составляли примерно около 20 тысяч трапезундских серебряных аспров, основной монеты, обращавшейся в империи Великих Комнинов. Золотые монеты, как известно, не чеканились в Трапезундской империи, как и в Византии в тот период[757]. Поэтому большие суммы исчисляли в золотых дукатах — венецианских и турецких, обращавшихся в регионе.

Брат Георгий в своей петиции указывал, что его траты включали расходы на одежду и питание (de victu et vestitu) и на приданое девушки. В Латинской Романии существовал обычай, по которому итальянские хозяева давали приданое своим греческим служанкам, когда те выходили замуж. Но обычно эти суммы не были велики: 600–800 аспров Каффы (равные 375–500 трапезундским аспрам) в 1289–1290 гг. или 1675 трапезундских аспров в 1412 г.[758] Социальный статус незаконной дочери Спинолы не был высоким и не слишком отличался от положения служанок. В петиции подчеркнуто, что девушку венчали «in loco convenienti ad ipsius puelle qualitatem». He присущее благородным людям достоинство, dignitas, а простое «качество», qualitas, определяло место девушки в обществе. Возможно, брат Георгий завысил сумму иска. Кроме того, он не упомянул о частичной уплате 10 000 трапезундских аспров, произведенной Анфреоно Спинолой при посредничестве Джорджо ди Кварто, burgensis Перы, и Джованни ди Кукурно, burgensis Трапезунда, свидетеля обвинения.

По вопросу о статусе burgenses существует большая специальная литература[759]. В наших документах упоминание о том, что свидетели являются burgenses Trapesundarum, явно связано лишь с их постоянным проживанием в замке генуэзской фактории, Леонтокастроне, где и были составлены акты.

Еще один интересный штрих: генуэзские купцы в Трапезунде плохо знали или не знали вовсе латинский язык, так как нотарий курии должен был читать и переводить свидетелям, Пьетро ди Путео и Джованни ди Кукурно, текст иска брата Георгия.

Представители генуэзских семейств Кукурно и Путео хорошо известны в Трапезунде в XV в. Пасквалино Кукурно в 1446 г. был прокуратором (доверенным лицом) генуэзских burgenses Трапезунда в Каффе[760]. Баттиста ди Путео в 1431 г. был направлен правительством Генуи к трапезундскому императору в качестве посла и синдика республики для подтверждения договоров с империей и привилегий генуэзцев, а также чтобы обеспечить реконструкцию генуэзского замка[761]. Базилио ди Путео habitator in Trapexunda et burgensis in dicto loco продал в Трапезунде в 1411 г. своего раба-еврея[762]. Наконец, Антонио ди Путео получает в Каффе 3000 трапезундских аспров, причитавшихся другому знатному генуэзцу, жителю Трапезунда Урбано ди Нигро[763].

Публикуемые ниже документы написаны нотариальным курсивом XV в. За исключением поврежденного верха 106-го листа рукописи, степень сохранности хорошая.

1. IX 1444–15. V 1445

f. 105

Copia

Coram vobis nobili domino Andriolo de Auria, honorabili consule januensium in imperio Trap(e)s(undarum) in iure et in vestri iusticia constituto.

Reverendus dominus frater Georgius de Simiso vicarius ecclesie sancti Francisci de Trapes(unda) dicit et reverenter exponit, quod anno de MCCCCXXVI de mense junii Anfreonus Spin(ul)a de Luculo civis Janue existens hic in Trapesunda, mercator, du(m) vellet recedere de presenti loco habens un(am) eius famulam pregnantem, ipsam dimissit pen(es) prefatum dominum fratrem Georgium cum commissione, ut ipsam gubernaret usquemquo peperisset, et postea filium vel filiam, quam haberet, gubernaret, usquemquo ad etatem proveniret, et essendo filia sibi micteret monetam tam pro gubernat(ione) ipsius, quam etiam pro maritac(ione), et essendo mas(c)ulo etiam ipsum gubernaret, usquemquo esset de etate, ut posset ipsum facere conducere in Januam, et quod etiam de expensis ipsius sibi provideret; id est, quod ipso Anfreono recesso, dicta famula peperit filiam, cum qua dictam famulam tenuit in domo sororis sue pro menses quatuordecim et sibi fecit omnes expensas necessarias. Post modum ipsa famula recessit et ivit ad domum parentum suorum[764], et ipse dominus frater Georgius retinuit dictam filiam, et gubernavit usque ad etatem annorum decem septem in circa. Deinde ipsam maritavit in loco convenienti ad ipsius puelle qualitatem. Et cum veritate tam in guberno matris et filie, quam in maritacione ipsius expendidit in valore[765] de[766] ducatis ducentis quinquaginta auri turchi, ut digne probare intendit per testes fidedignos, quos habet informatos de predictis.

f. 106

…[767] vos requirit per vos prefatum dominum consulem summare…[768]

plano recipi deberet in curia vestra, ne fides viri pe… et[769]. Et ut possit de predictis consequi solutionem suam in bonis et hereditate dicti Anfreoni, quem audivit ab hoc seculo transmigrasse, ex quo non missit sibi, ut promisserat, monetam, pro posse solver(e) expensas et dotes predict as.

Et predicta dicit ad presens etc.

Salvis sibi etc.

Protestants de expensis etc.

+MCCCCXXXXIIII die martis prima septembris in terciis in Leocastro Ianuen(sium) ad bancum iuris.

Deposita in iure et in publico presencia domini consulis per dictum dominum fratrem[770] Georgium.

Qui dominus consul predicta admisise et in quantum de iure tenentur et deberit et non aliter nec alio modo et mandavit per me notarium infrascriptum et scribam dicte curie prosequi ad riceptionem dictorum testium sic summarie et de piano.

Ea die.

Admoniti fuerunt per me, notarium infrascriptum, de mandato prefati domini consulis infrascripti testes product(i) per dictum dominum fratrem Georgium super dicta requisicione, quatenus hodie in vesperis compareant coram predicto[771] domino consule ad iurandum de veritate dicenda de eo, de quo fuerint interrogati supra dicta requisicioni tam pro una parte, quam pro alia revoc(ati) etc.

Quorum nomina sunt hec:

d(omini) Petrus de Puteo et lohannes de Cucurno.

Ea die in vesperis.

Supradicti domini Petrus et lohannes constituti in presencia prefati domini consulis in observatione dicte admonicionis iuraverunt ad sancta Dei Evangelia corporaliter tactis scripturis de veritate dicenda supra dicta requisicione, tam pro una parte, quam pro alia, revoc(ati) etc. présente et instante dicto domino fratri Georgio.

+MCCCCXXXXIIII die 2 sept(embris).

Dominus Petrus de Putheo, burgensis Trapes(undarum), testis, receptus de mandato prefati domini consulis supra dicta requisicione per me notarium infrascriptum et scribam curie Trapes(undarum) ad instantiam dicti domini fratris Georgii admonit(us) etc., qui jur(avit) etc. dicta requisicio sibi test(i?) prius lecta et vulgarizata etc.

Suo iuramento testificando dixit se tantum scire de contenta

f. 107

in dicta requisitio, videlicet quod verum est, quod dicto tempore contento in dicta requisicione, volendo dictus Anfreonus Spinula hinc recedere pro Janua, dimisit penes dictum dominum fratrem Georgium dictam eius famulam pregnantem, ut ipsam gubernaret. Qua post recessum dicti Anfreoni peperit filiam, quam dictus testis baptizavit. Eo, quod magnam conventionem et amicitiam habebat con dicto Anfreono, quam famulam con filia dictus dominus frater Georgium tenuit in domo sororis sue per spatium temporis. Postea, recessa dicta famula, retinuit dictam filiam et gubernavit usque ad etatem debitam et ipsam maritavit in loco convenienti ad ipsius puele qualitatem. Cui puele et sic matri de tempore, quo steterunt in dicta domo, fecit dictus dominus frater Georgius omnes expensas necessarias de victu et vestitu, et sic in maritac(ione) dicte puele. Tamen quantum expendidit in predictis, ignorat ipse testis, et sic est rey veritas.

Int(errogatus) de causa su(mm)e, respondit pro ea, qua ut supra dixit et testificatus fuit.

Super generalibus recte respondit.

Ea die.

lohannes de Cucurno burgensis Trapesundarum, testis, ut supra, receptus de mandato prefati domini consulis supra dicta requisicione per me, notarium infrascriptum et scribam dicte curie, ad inst(antiam) dicti domini fratris Georgii admonitus etc., qui iuravit etc. dicta requisicio sibi testi prius lecta et vulgarizata etc.

Suo iuramento testificando dixit se tantum scire de contenta in dicta requisicione, videlicet quod verum est, quod tempore contento in dicta requisicione, volendo dictus Anfreonus Spinulla hinc recedere pro Ianua, dimisit penes dictum dominum fratrem Georgium dictam eius famulam pregnantem, ut ipsam gubernaret. Qua post recessum dicti Anfreoni peperit filiam, quam cum filia dictus dominus frater Georgius tenuit in domo sororis sue per spatium temporis. Postea, recessa dicta famula, retinuit dictam filiam et gubernavit usque ad etatem debitam et ipsam maritavit in loco convenienti ad ipsius puelle qualitatem. Cui puele ex sic matri de tempore, quo steterunt in dicto domo, fecit dictus dominus frater Georgius omnes expensas necessarias de victu et vestitu, et sic in maritacione dicte puele. Tamen quantum expendiderit in predictis ignoret ipse testis. Dicit enim, quod post recessum dicti Anfreoni

fol. 108

dominus Georgius de Quarto burgensis Peyre per suas litteras scripsit dicto testi versus Peyram, ut de moneta[772] ipsius domini Georgii existentis pen(es) ipsum testem tunc in Pe(yr)e daret dicto domino fratri Georgio asperos mille de Trapesundis pro dicto Anfreono pro guberno dicte puelle, quos asperos mille dictus testis viso scribere dicti domini Georgii illo tunc dedit dicto domino fratri Georgio. Et hoc est quod sit de predicta.

Int(errogatus) de causa su(mm)e respondit per ea, que ut supra dixit et testificatus fuit.

Super generalibus recte respondit.

+MCCCCXXXXV die XV madii.

Extractum est ut supra de actis publicis curie Trapesundis, videlicet de foliatio peticionum, testium et aliorum diversorum negociorum mei notarii infrascripti et scribe dicte curie ad instantiam dicti domini fratris Georgii cuius interest.

Antonius de Regorezo, notarius

Что и как праздновали в Каффе в XV в.?[773]

В XV в. генуэзская фактория Каффа, получившая от римских пап официальный статус civitas, стала крупнейшим городом Причерноморья. Генуэзские власти стремились превратить ее не только в административный центр всех своих поселений и владений в бассейне «Великого моря», что было закреплено Статутом Каффы 1449 г.[774], но и добивались от пап возведения ее епископа в архиепископский сан, «attenta urbis celebritate»[775]. По различным оценкам современников, в том числе, в зависимости от того, включались ли жители пригородов и предместий в общее число, население Каффы в XV в. составляло от 10 до 70 тыс. человек[776]. Это население было полиэтничным. В Каффе проживали латиняне (не только генуэзцы и лигурийцы, но и другие западноевропейцы, в основном из Северной Италии), греки, армяне, татары, русские, зихи, грузины, евреи, валахи, арабы, персы, представители иных народностей и нескольких конфессий[777]. Население говорило на разных языках (при очевидном существовании и некоего общего «лингва франка»), придерживалось разных традиций и обычаев[778]. Подлинной скрепляющей основой были торговопредпринимательские занятия горожан, особая торгово-распределительная роль Каффы в регионе[779]. Впрочем, и эта основа не была прочной: раздоры и конфликты, особенно при ухудшении экономического и политического положения, сотрясали город и в конечном счете привели к его сдаче османам в 1475 г.[780]

В историографии высказывалось мнение об известной толерантности администрации всей Генуэзской Романии, включая и Каффу, к верованиям и обычаям местного населения[781]. В принципе мы не ставим под сомнение эту прагматическую позицию как самую общую систему отношений, особенно в сравнении с другими регионами, оказавшимися под властью «франков» после IV Крестового похода (Афино-Фиванским герцогством каталанцев или Латинской империей, например), где господствовал принцип сегрегации греков и завоевателей. И все же, такой подход нуждается в акцентуации: толерантность генуэзцев не была всеобъемлющей. Юридически она оформлялась (если вообще оформлялась) не как принцип равноправия разных этносов и конфессий, а как принцип допущения к определенной сумме прав и привилегий. Публикуемый ниже документ показывает, что она сочеталась со вполне определенной ориентацией на системы ценностей, выработанные Римско-католической церковью и стремлением к их утверждению даже в городах с явным преобладанием нелатинского населения, как Пера и Каффа.

После того как власть Миланского герцога в Генуе (1421–1435 гг.) была свергнута, Республика предприняла ряд реформ. В их ряду был и пересмотр календаря общеобязательных праздников с фиксацией нерабочих дней, произведенный дожем Томмазо Кампофрегозо (1436–1442) с согласия архиепископа Генуи. Соответствующее постановление было издано 2 января 1437 г. и ратифицировано анцианами 2 августа того же года с включением в корпус статутов коммуны[782]. Текст постановления и новый каталог праздников сохранились в Секретном архиве Генуи и были изданы Дж. Бальби[783]. Бальби упомянула и то, что этот каталог был направлен 4 января 1440 г. для жителей Каффы и Перы, но не опубликовала и специально не проанализировала это постановление[784].

Общегенуэзская реформа календаря 1437 г. существенно уменьшила количество праздничных дней — с 82 (в 1375 г.) и 69 (1410 г.)[785] до 51 (из которых 5 было полупраздничных). Сокращению подверглись главным образом некоторые дни памяти местных лигурийских святых. Ряд дат был объявлен полупраздничными. Помимо целей способствовать деловой активности граждан находившейся в кризисе республики, преследовалась и чисто церковная цель — увеличить подаяния в церквах в дни наиболее торжественных праздников и избежать сильного их сокращения при обилии праздников, как это было раньше[786]. Исполнение праздничных дней считалось обязательным. С каждого нарушителя статуты Перы, например, предусматривали штраф в 1 перпер. Трудиться без специального разрешения подеста в эти дни было запрещено[787].

Документ, направленный в Каффу, отчасти повторил текст генуэзского постановления 1437 г. Публикуемый документ находится также в фонде Diversorum, Registri Секретного архива Генуи[788]. Этот фонд содержит картулярии важнейших постановлений высших властей республики, мандаты чиновникам и другие официальные документы. Наш документ датирован 4 января 1440 г. и является канцелярской копией предписания дожа Томмазо ди Кампофрегозо и Совета старейшин Генуи о том, какие праздники следует отмечать в Пере и Каффе как нерабочие дни. Преамбула постановления 1440 г. существенно отличается от текста 1437 г. Она содержит маргинальную помету: «о том, какие дни следует праздновать в Каффе». Упомянутые в постановлении 1437 г. имена членов комиссии, предложивших реформу, а также мотивация отсутствуют. Зато указаны имена анцианов, принявших решение в 1440 г., введена специальная пространная преамбула, относящаяся к Каффе и Пере и разъясняющая устанавливаемый порядок и обязывающая подеста Перы и консулов Каффы строго соблюдать предписанное. В самом каталоге праздников отличий от генуэзского прототипа 1437 г. нет.

В постановлении 1440 г. указывается, что в Пере и Каффе проживают латиняне, греки, армяне, евреи и всем им надлежит знать, какие дни для всех, независимо от конфессий, являются выходными. В прилагаемый список, помимо всех воскресений, попал 51 католический праздник.

В эти дни всем жителям Перы и Каффы, любого вероисповедания, запрещалось трудиться, в то время как в остальные дни жители сами определяли отмечать ли им, или нет те или иные праздники, и никто не мог принуждать их к этому. Таким образом, обязательным для всех проживающих в Каффе и Пере был набор ряда католических праздников. Часть из них полностью совпадала с православными (24), часть не совпадала по датам (18), некоторые полностью отсутствовали в православном церковном календаре того времени (9)[789]. Армянские[790], мусульманские и иудейские праздники никак не фигурируют в списке, но, разумеется, они не запрещались и допускались сверх общеобязательных католических празднеств.

Помимо большинства двунадесятых праздников (исключение составили Вход Господень в Иерусалим, Преображение, Воздвижение Креста, Введение во храм), в каталог попали дни памяти святых патронов Генуи: свв. Георгия, Лаврентия, апостолов Симеона и Иуды, а также наиболее чтимых генуэзских святых — Сира, Ромула и основателей орденов нищенствующей братии — Франциска Ассизского и Доминика. Явно просматривается тенденция к унификации праздников в метрополии и факториях. Это приводило к тому, что даже престольный праздник соборной церкви Каффы, св. Агнессы, или храма св. Клары, не попали в каталог обязательных празднеств.

Статут Каффы 1449 г. показывает, что наиболее торжественно там отмечались Рождество, Богоявление, Пасха, что вполне традиционно для всего христианского мира, а также предпразднество Рождества Иоанна Предтечи и праздник св. Георгия. Расходы казначейства (массарии) на празднование сочельника и Рождества составляли 1470 серебряных аспров, на Пасху — 606, на Богоявление — 487, на канун Дня Иоанна Предтечи — 303, на праздник св. Георгия —144 аспра. Кроме того, массарии разрешалось ежегодно тратить на иные праздники, главным образом дни поминовения, от 1000 до 2000 аспров[791]. Подобные же расходы производили и казначейства других крупных генуэзских черноморских факторий, например, Солдайи, Чембало, Таны[792]. Кроме того, небольшие суммы (от 80 до 160 аспров) ассигновывались нескольким храмам Каффы на покупку свечей в престольные и некоторые великие праздники. В числе церквей, перечисленных по этому поводу в Уставе Каффы 1449 г. — храм св. Марии на Базаре, собор св. Агнессы, церкви свв. Лазаря, Иоанна Предтечи, Петра и Павла, Марии Магдалины, Клары, Иакова, Лаврентия и др.[793]

На праздники Рождества и в канун Рождества Иоанна Предтечи (24 июня) в Каффе устраивалась иллюминация и фейерверк. Они проходили на площади близ дворца консула и на набережных. На площади большое бревно ставилось в центре костра, привозился воз дров и все необходимое для ludo ignis — фейерверка. Во дворце в сочельник устраивался прием, на котором гостям подавали как сухие вина, так и ароматную крепкую мальвазию, изюм и миндаль, конфеты. На площади раздавался звук труб, выходил консул со свитой, воинским и полицейским отрядами, слугами и принимал участие в церемонии, всех действующих лиц которой угощали за счет казначейства вином, другими (видимо, горячими, по сезону) напитками — рохіоnе, хлебцами, яблоками и виноградом. 500 аспров выделялось специально на Рождество для раздачи милостыни, и эта сумма составляла более трети всех расходов на праздник[794].

Праздник Богоявления отмечался иначе. Звонили колокола. Греки приходили во дворец консула и пели там калимерас, желая многие лета праздновавшим. Во внутреннем дворе (in palacii platea) аллилуйю пели и католические священники. Существовал также один интересный обычай. Мальчики, получив благословение священников (видимо, греческих, они названы pape), бросались в море. Так как Богоявление приходилось на 6 января, купание происходило в холодной воде и вознаграждалось небольшими денежными подарками. Праздник завершался пиром во дворце консула[795]. Разумеется, совершались и торжественные богослужения.

На Пасху широко раздавалась милостыня, торжественный колокольный звон плыл над городом, свои laudes пел хор священников во дворе консульского дворца[796]. В день св. Георгия 23 апреля в алтаре дворцовой церкви зажигались большие восковые свечи. На прием в канун праздника подавалось вино, изюм, миндаль и зелень[797]. В июне, в канун Рождества Иоанна Предтечи, «меню» менялось: к вину на десерт подавали вишни или изюм и шербет[798].

На всех праздниках играла музыка. В свите консула были трубачи, флейтист, музыканты на тамбурине (lembus), рожке, гуслях или цитре (salterio). Они играли во дворце консула. Трубачи трубили когда консул садился за стол и вставал, на торжественных выходах его, а флейтист — вечером, когда консул шел в церковь[799].

Есть в Уставе Каффы глухие упоминания и о чисто светских праздниках, для которых шили из дорогих тканей попоны для лошадей, рисовали гербы, украшали атласом небольшие суда-барки, покупали лисицу и петуха. В. Н. Юргевич полагал, что речь шла о скачках, гонках барок и сценических обрядах[800]. Но сам текст источника не дает оснований для столь определенных выводов и мы бы не рискнули переводить expendi… in blavio equorum как «следует издержать… на цветную материю для конской скачки» или in blavio barcarum как «на цветную материю для гонки барок». Допуская возможность подобной интерпретации, мы оставим ее все же за скобкой перевода…

Возвращаясь к публикуемому документу, еще раз подчеркнем его нормативный характер и явную тенденцию в полиэтничных и поликонфессионных факториях следовать привычной, выработанной в метрополии католической модели праздников, с допущением, однако, для жителей не ограничиваться этим набором праздников. И все же, мусульманин, обязательно отмечавший Пасху или Богоявление, а православный грек или армянин — память св. Доминика — ярко свидетельствуют о типе синкретической культуры средневековой Каффы.

F. 195v

+MCCCCXXXXo die quarta ianuarii.

In marginis: Dies feriandi Caphe.

Illustris et excelsus dominus Thomas de Campofregoso, Dei gratia dux Ianuensium et libertatis defensor, et magnificum dominorum antianorum comunis Ianue consilium in legitimo numero congregatum, quorumque interfuerunt hec sunt nomina:

Antonius Badinella, prior,

Petrus de Mari,

Nicolaus de Auria, quondam Dominici,

Thomas Iudex,

Georgius Grillus

Peregrus de Prementortb;

Alaonus Cibo,

Antonius Rasperius,

Borvel de Grimaldis,

Bartolomeus Parrisolla et

Iohannes Cassicius.

Volentes, ut populi, qui Peram et Capham incolunt, seu latini sint sive greci vel armeni, aut hebrei, et demum omnis religionis ac ritus sciant, quibus diebus operari liceat et rursus quibus sit: statuerunt, declaraverunt et iusserunt, quod nulli cuiusvis religionis ac ritus liceat operari diebus inferius descriptis, immo dies ipsos pro sacris habeant, illisque ab omni[801] ministerio et opere prohibito ferientur. Reliquis vero diebus nemo prohiberi possit, quin operetur arbitrio suo, nec quisquam possit aliquem cogere ad feriandum, nisi diebus inferius declaratis. Committentes auctoritate huius decreti potestatibus Pere et consulibus Caphe presentibus et futuris, ut hoc decretum et normam servari faciant inconcusse sub pena sindicamenti.

Dies feriandi sunt hi:

Primum diebus omnibus dominicis.

Mense autem ianuario:

Dies circuncisionis domini nostri Yhesu Christi,

Epiphanie,

Sancti Antonii. //

F. 196r Februario:

Purificationis beate virginis Marie,

Sancti Mathie.

Martio:

Sancti Gregorii saltem usque ad expletum officium,

Incarnationis domini nostri Yhesu Christi,

Resurrectionis domini nostri cum duobus diebus sequentibus.

Aprili:

Sancti Georgii,

Sancti Marcii.

Maio:

Sanctorum lacobi et Ph(ilipp)i,

Inventionis Sancte Crucis,

Ascensionis domini nostri,

Penthecostes cum duobus diebus proximis,

Sancti Desiderii.

Iunio:

Corporis Christi,

Sancti Barnabe,

Nativitatis sancti lohannis Baptiste,

Sancti Petri,

Commemmorationis sancti Pauli saltem usque ad expletum officium. Iulio:

Sancti Siri,

Sancte Marie Magdalene,

Sancti Iacobi. //

F. 196v Augusto:

Sancti Petri ad vincula,

Sancti Dominici,

Sancti Laurentii,

Assumptionis beate virginis Marie,

Sancti Bartolomei,

Sancti Augustini saltem[802] usque ad expletum officium, Decollationis sancti lohannis Baptiste.

Septembri:

Nativitatis beate virginis Marie,

Sancti Mathei,

Dedicationis sancti Michaelis,

Sancti Hyeronimi saltem usque ad expletum officium. Octobri:

Sancti Francisci, Sancti Romuli, Sancti Luce, Sanctorum Simionis et Tadei.

Novembri:

Commemorationis omnium sanctorum,

Sancti Martini,

Sancte Caterine,

Sancti Andree.

Decembri:

Sancti Nicolai,

Sancti Ambrosii saltem usque ad expletum officium, Sancte Lucie,

Sancte Thome, //

F. 197r

Nativitatis domini salvatoris nostri,

Sancti Stephani,

Sancti lohannis Evangeliste,

Sanctorum innocentium,

Sancti Silvestri.