Лавров

Тридцать три года спустя, в 1903 году, в те же места, где когда-то отбывал наказание отец (Кадников, Вологда), сослали дочь Лаврова — Марию Петровну Негрескул. Революция 1905 года вернула ее в Петербург. Она поселилась на родной Фурштадтской, только не в доме 28, где раньше жила их семья, а в доме 15.

Мария Петровна была тяжело больна, суставной ревматизм жестоко мучил: с трудом передвигалась, грозила полная неподвижность. Превозмогая немощь, Негрескул решилась на дальнюю заграничную поездку.

В начале 1906 года она прибыла в Париж. Знакомые русские эмигранты помогли ей упаковать в ящики бумаги, оставшиеся после Петра Лавровича. В Петербург Мария Петровна возратилась совершенно разбитая, но с радостным чувством выполненного долга: богатейший архив отца был на родине.

Сейчас это уникальное собрание, переданное дочерью Лаврова Российской Академии наук, хранится в Москве в Центральном государственном архиве Октябрьской революции. Пять объемистых описей фонда № 1762 открывают путь к тысячам интереснейших документов — рукописям статей Лаврова, в том числе и неопубликованным, письмам, тетрадям, записным книжкам, альбомам фотографий.

Особое место в архиве занимает эпистолярное наследие. Лавров получал корреспонденции из России, Англии, Германии, Италии, Франции, Швейцарии, Америки. То были вести от друзей, ученых, политических деятелей, редакторов газет, читателей, зачастую даже неизвестных ему лично. Сохранились и многочисленные черновики ответов Лаврова, иногда и сами письма.

Толстая пачка больших и маленьких листочков, мелкий почерк: это сотни писем Лопатина к Лаврову. Правда, в Москве нет ответных писем Лаврова. Но недавно Институт социальной истории в Амстердаме опубликовал более трехсот писем Петра Лавровича к Лопатину.

Сердцевина фонда — рукописи самого Лаврова: автографы его произведений, опубликованных в России и за рубежом, наброски выступлений, черновики уставов и программ революционных организаций, подробнейшие планы изданий.

Перед нами черновая на французском языке — мелкий малоразборчивый почерк, вставки, исправления. Читается с большим трудом. Но разобрать все же можно. Это набросок прокламации «За дело», датированный 15 января 1871 года. И еще черновик, тоже французской рукописи. Дата тоже январская: еще один неизвестный ранее документ — «Наука рабочих. Проспект. Цель».

Оба документа написаны Лавровым в Париже.

I. ПОСЛАНЕЦ КОММУНЫ

Тревога не покидала Петра Лавровича: в вагоне в любую минуту могли появиться жандармы. Скорее бы граница. Но вот и Эйдкунен, немецкие таможенники, осмотр вещей и пересадка в прусский поезд. Через час сигнал к отправлению. Сразу стало легче — граница пересечена: бывший поднадзорный становился недосягаемым для царских властей.

За окном немецкие пейзажи: остроконечные черепичные крыши домов, местами покрытые снегом, опрятные селения, дороги, обрамленные деревьями. В Берлине пересадка на другой поезд: Магдебург — Кёльн. И вот долгожданная Франция.

1 (13) марта 1870 года Лавров прибыл в Париж. И хотя тревожные мысли не давали покоя (как-то устроится жизнь в изгнании), настроение все же было приподнятым: он свободен, с ним любимая женщина, открываются возможности для научной работы.

После Кадникова город производил ошеломляющее впечатление. Широкие оживленные бульвары, полные публики, ряды магазинов, памятники готической архитектуры. Множество карет и экипажей на Елисейских полях; шумливо переговариваясь, спешат по тротуарам пешеходы. Во всем — насыщенный пульс жизни. С башни собора Парижской богоматери Лавров и Анна Павловна любовались чудесной панорамой города: Люксембургский дворец, Центральный рынок, Новая опера, величественный Пантеон, площадь Согласия, Сорбонна, библиотека св. Женевьевы…

В первые дни пребывания в Париже Петр Лаврович нанес визит Георгию Николаевичу Вырубову — богатому русскому барину, «легальному эмигранту», философу-позитивисту. «В конце марта 1870 года, — вспоминал Вырубов, — явился ко мне высокий, толстый, очень неуклюжий человек, до невероятности близорукий, с длинными нечесаными волосами и большой желтой бородой: то был бывший профессор высшей математики, отставной артиллерийский полковник Петр Лавров». Гость завел разговор о Герцене, его литературном наследии, о необходимости написания биографии Александра Ивановича. Об этом же Лавров спрашивал и дочь Герцена — Наталью Александровну: «Готовит ли кто подробную биографию вашего отца?»

Встретился Лавров и с Владимиром Федоровичем Лугининым — бывшим своим учеником по Артиллерийской академии. Теперь Лугинин серьезно занимался химией, был богат, женат на француженке. Его радикальные воззрения заметно ослабели, но он остался порядочным человеком; с ним можно было поговорить о житейских нуждах, обсудить различные издательские проекты (до которых Петр Лаврович был большой охотник). Лугинин намеревался помочь в осуществлении грандиозного плана: публикации в Петербурге трехтомной «Истории европейской мысли в новое время» и издании энциклопедического словаря, рассчитанного на 12–15 томов. Петр Лаврович полагал, что для первого труда потребуется года два, для второго — лет пять. Осуществись этот план — можно было бы какое-то время не думать о средствах к жизни. Но что-то его реализации помешало.

Несколько осмотревшись, Лавров продолжал прерванные научные занятия. 21 апреля 1870 года он становится действительным членом Парижского антропологического общества. Труды его руководителя — Поля Брока, одного из основателей антропологии (он открыл двигательный центр речи в коре больших полушарий мозга), Петр Лаврович читал еще в России, писал о них в «Заграничном вестнике». Теперь же он наслаждался личным общением со знаменитым ученым.

В поисках книг для научных занятий Лавров ходил по библиотекам, по далеко не всегда находил в них нужную литературу. Чуть ли не в каждом письме Елене Андреевне Штакеншнейдер он просит позаботиться о доставке его рукописей и книг. Брок же, оценивший научную эрудицию русского эмигранта, спустя некоторое время пригласил его в состав редакции журнала «Revue d’Anthropologie» для составления обзоров русской и немецкой литературы по антропологии.

Вероятно, в мае произошла радостная встреча: из России в Париж прибыл Лопатин. Неуемный Герман Александрович становится членом Интернационала, затем уезжает в Швейцарию для встречи с Бакуниным, после возвращения в Париж отправляется в Лондон, потом опять в Париж. Энергия Лопатина словно передавалась Петру Лавровичу.

В мае Лавров поджидал приезда матери. Елизавета Карловна не хотела расставаться с младшеньким. Ей шел 83-й год, и все же она решила последовать за ним в эмиграцию. Попытки отговорить ее от этой поездки оказались тщетными. Выхлопотав паспорт, старший сын Петра Лавровича Михаил привез старушку в Париж. Недолго Елизавета Карловна прожила с любимым сыном: 1 июня она скончалась… Похороны нарушили и без того скудный бюджет эмигранта, пришлось экономить каждый франк, ограничивать себя во всем, даже переехать на более дешевую квартиру.

Привыкший к достатку, Лавров оказался лишенным самого необходимого. Основным источником доходов был гонорар за публикуемые работы. Деньги же из российских издательств поступали нерегулярно. Иногда он получал небольшие суммы от детей, но и этого не хватало. Елена Андреевна, зная о лишениях Петра Лавровича, высылала ему деньги с оказией. «Тяжело мне чувствовать, что я теперь вкушаю самую горькую сторону жизни эмигранта, жизнь подачками, когда я могу и хочу работать», — писал Лавров петербургской приятельнице. В начале июля она сама, из Гейдельберга, приезжала на два дня в Париж. Уезжала с поручениями: нужно было рукописи Лаврова переслать, да и в редакциях журналов дела прояснить.

Обедая в дешевых кафе, Лавров заводил беседы с французами, иногда и с испанцами, фламандцами, неграми, пил вместе с ними, как он сам вспоминал, «за братство народов». Особенно сблизился Петр Лаврович с польской эмиграцией. Анна Павловна ввела его в среду своих друзей, познакомила с видными революционерами. 27 июля Лавров сообщал Лопатину: «Вчера были именины Анны Павловны и пир горой. Я пил за ее здоровье и от Вашего имени. Встретил Домбровского. Он хочет сегодня или завтра быть у меня. Спрашивал о Вас. Я только сказал, что Вас нет здесь». Вообще в эти летние дни 1870 года Лавров в письмах к Лопатину обычно передает привет от Чаплицкой, сообщает о ее делах в Париже, при этом шутливо называет Анну Павловну (тезку голландской королевы) «Ее Величество». 15 июля Петр Лаврович извещает, что Чаплицкая намеревается выступить в польском демократическом кружке по поводу женского вопроса. Потом мы узнаем, что Анна Павловна написала письмо Лопатину, но не решается его отправить, так как в нем много ошибок. Дело отложено до будущего раза. «Вы все-таки имеете получить высочайшее послание», — шутит Лавров. «Когда же и кто бы то ни было осмеливался обращать внимание на грамматические ошибки Величеств, больших и маленьких?!» — иронизировал Лопатин.

Как-то на обеде у Вырубова Петр Лаврович познакомился с Николаем Владимировичем Ханыковым — известным русским географом и этнографом, почетным членом многих иностранных географических обществ. Ханы-ков в это время переводил на русский язык исследования немецкого профессора Карла Риттера «Землевладение в Азии». Оказалось, что и эта столь специальная тема близка интересам Лаврова. Обсуждает он с Ханыковым и труды крупнейшего естествоиспытателя и путешественника Александра Гумбольдта, и произведения датского поэта, исторического романиста Иоганнеса Гауха.

Понемногу Лавров начал свыкаться с новой обстановкой. И все же на душе было неспокойно. Однажды, в середине августа, возвратившись вечером домой, Петр Лаврович заметил в квартире непорядок: карта снята со стены, книги переложены, ящики письменного стола выдвинуты. Что произошло? Наутро консьерж сообщил, что квартиру посетил полицейский комиссар. Не по указке ли русского правительства?

Тревожило и другое: моральный аспект бегства за границу. В революционной среде считалось, что всякий честный человек должен действовать у себя на родине: бороться с самодержавным деспотизмом, защищать права обездоленных. Уход же в эмиграцию иногда рассматривался как бегство с поля боя. В одном из писем, полученном от старшего сына, в какой-то мере затрагивалась эта деликатная ситуация.

24 июля (5 августа) Лавров написал Михаилу: «Разорвать связи с отечеством, даже временно, очень тяжело, и тот, кто может быть для него полезным, оставаясь в его пределах, сохраняя с ним формальную связь, — тот должен сохранить ее. Мне было очень больно эмигрировать, и никому я не советую сделать это без крайней необходимости, лишь тогда, когда отрезаны все пути полезной деятельности в отечестве, — лишь тогда извинительна или обязательна эмиграция. Мне пути были отрезаны». Лавров заверял, что остается «русским в душе», в другое подданство не перейдет, будет всеми силами бороться за победу справедливого общественного устройства в России. Последнее отцовское наставление: «От всей души желаю, чтобы вы могли в продолжение всей вашей жизни служить России в ее пределах с тою любовью, которую я к ней сохраняю и здесь».

Меж тем французская империя переживала тяжелые времена. В стране росло недовольство правящим режимом. В этих условиях Наполеон III предложил народу путем плебисцита ответить на вопрос: одобряет ли он либеральные реформы, вводимые императором. «Дайте мне новое доказательство вашей приверженности, — обращался Наполеон III к французам. — Ответив утвердительно на поставленный вопрос, вы отвратите угрозу революции…»

Ответ был утвердительный (в подавляющем большинстве крестьяне поддались бонапартистской пропаганде), плебисцит принес победу императорской Франции. Конституция утверждала, что император правит от имени народа. Напряжение в стране, однако, не уменьшилось. Тогда правители решили, что «удачная» война спасет корону Бонапарту.

Лавров с интересом следил, за развитием событий. Обильную пищу для размышлений давала пресса, публичные собрания, деятельность секций Интернационала.

19 июля Франция объявила войну Пруссии. Первые же дни показали, что правительство, так стремившееся к войне, оказалось к ней неподготовленным: бригады, дивизии и корпуса формировались в последнюю минуту, с трудом налаживалось снабжение, доукомплектовывался генеральный штаб. Прусская же армия быстро перешла границу и, имея численное преимущество, превосходство в артиллерии, хорошо организованное управление, стала одерживать одну победу за другой. В сражении под Седаном 83 тысячи французов (в их числе и император) были пленены.

Вскоре стало ясно: Парижу грозит осада.

Петра Лавровича сильно возмущала нерешительность французских радикалов. 29 августа он писал Лопатину: «Я начинаю верить, что с этими тряпками еще империя может продержаться и после поражения. Все только болтают и болтают… когда мне казалась возможность переворота совершенно наглядна…» Лавров оказался провидцем: через несколько дней, 4 сентября, во Франции была провозглашена республика.

Случилось это так. Вечером 3 сентября в Париже появилось официальное сообщение о капитуляции под Седаном. Народ был возмущен. Стихийно возникли мощные манифестации рабочих, ремесленников, солдат, национальных гвардейцев, студентов. Толпы направились к Бурбоискому дворцу и Лувру с возгласами: «Низложение! Да здравствует республика!» На другой день возбуждение усилилось. В Бурбонском дворце в 1 час 15 минут открылось заседание Законодательного корпуса. Через полчаса туда ворвался народ, занял внутренние лестницы и устремился к трибунам для публики. А над захваченной массами ратушей вознеслось красное знамя.

Однако, как это уже не раз бывало в подобных случаях, за спиной народа действовали опытные политические дельцы; они-то и сформировали временное правительство буржуазных республиканцев и монархистов, объявившее себя вечером 4 сентября «правительством национальной обороны».

«Был я, — писал Лавров Штакеншнейдер, — на place de la Concorde и на ступенях Законодательного корпуса в новый «великий день», кричал с другими «Vive la Republique!», видел, как срывали и сбрасывали орлов империи». По свежим следам событий он взялся за статью «Французские демократы и падение второй империи» (незавершенная рукопись ее сохранилась в архиве). Интересны размышления Лаврова о том, что же произошло во Франции. Существовало военное государство: «его генералы исчезли; его армии растаяли; его арсеналы пусты; его государь в плену». Существовало правительство и, вдруг, «в одно утро оно рухнуло и ни один человек не встал на его защиту». Былая слава французской империи «потоплена в крови сотен тысяч погибших солдат», в бездарных действиях ее генералов, в презрении к политике бонапартизма. Где же выход? «Если Франция спасется, спасение ее выйдет из народного вооружения, а не из механически организованной армии». Большие надежды возлагал Петр Лаврович на потенциальные возможности народа. А что получилось?

Революцию совершили рабочие, трудовые люди Парижа, а к власти пришли не они, а буржуазные республиканцы. Предстояла дальнейшая борьба, и надо было четко определить в ней свое место.

Переплетчик Луи Эжен Варлен, один из лидеров Интернационала во Франции, вводит Лаврова в Парижскую (округ Батиньоль) секцию Тэри Международного товарищества рабочих. Лавров становится членом Интернационала. Принадлежность к нему обязывала к практическим действиям.

15 января 1871 года Петр Лаврович берется за составление упомянутой выше брошюры-прокламации «За дело!» (опубликована тогда она не была).

«За дело, трудящиеся! За дело, братья по Интернационалу! За дело!

Ваше дело — это воцарение истины и справедливости.

Ваше дело — это братство всех тружеников на земле.

Ваше дело — это борьба до последнего против всех паразитов общества, против всех, эксплуатирующих чужой труд».

Лавров пишет, что все угнетенные и обездоленные должны объединиться для построения республики трудящихся. Это потребует решительных революционных действий. Они не обойдутся без насилия, без жертв, но такие жертвы, такое насилие нравственно оправданы: «Надо ли жалеть насильников и несправедливых, которые будут уничтожены? Можно ли говорить о величии утрат, когда речь идет о правах миллионов, о том, чтобы обеспечить бесчисленным поколениям возможность развивать свои способности и сохранять свое человеческое достоинств.)?»

Пожалуй, впервые появляется здесь в творчестве Лаврова новый подход к проблемам революционной этики. Раньше, в произведениях 50—60-х годов, многократно обращаясь к вопросам истории и теории нравственности, он анализировал их преимущественно в философско-теоретическом аспекте. Если он и затрагивал тему о соотношении социально-политического и духовно-нравственного развития, то она раскрывалась им преимущественно на историческом материале, при анализе опыта предшествовавших буржуазных революций в Западной Европе, причем в весьма абстрактной форме, что в немалой степени было обусловлено подцензурностью произведений. Правда, в «Исторических письмах», особенно в главе «Растущая общественная сила», Лавров выступал уже с развернутой аргументацией высоконравственного характера энергичной, непреклонной борьбы личностей и партий с отжившими общественными формами. Но только теперь, обращаясь к горячим, живым событиям современности, Лавров приступает к непосредственному рассмотрению глобальной социально-нравственной проблемы — соотношения революционного насилия и нравственности: морально ли пролитие крови в борьбе за высокие идеалы? Не понижает ли это нравственный уровень общества? Как зависит характер социально-политического переворота от нравственности революционеров, его совершающих?.. Отныне эта проблема не отпустит от себя Лаврова: новые стимулы для ее разработки в 70—80-х годах даст ему развитие революционного процесса в самой России…

А пока — в январе 1871 года — член Международного Товарищества Рабочих, русский дворянин, бывший полковник Лавров составляет в Париже проспект, озаглавленный им «Наука рабочих». В нем, как обычно у Петра Лавровича, все подробно расписано. Замышляет же он нечто масштабное: издать пятнадцать серий популярных книжек, составляющих своего рода систематический курс знаний о природе, человеческом обществе, об истории. Книги эти предполагалось распространять среди участников Интернационала. Смысл задуманного: «Когда рабочие овладеют наукой, победа их будет обеспечена, ведь они обладают уже численным превосходством и справедливой целью. Наука позволит им понять, какими средствами достигнуть этой цели, как применить свои силы». В этих словах — еще одна задушевная мысль Лаврова-теоретика: победа невозможна, если массы революционеров останутся необразованными. Игнорирование науки людьми, готовящимися к завоеванию власти, чревато для них поражением, Рабочим нужны основательные знания — это обязательное условие успеха социального переустройства.

С ноября 1870 года в осажденном Париже все сильнее давал себя чувствовать голод: кончились запасы говядины и баранины; начиная с 15 декабря паек состоял из 30 граммов конины, 300 граммов черного хлеба с примесью овса. Стало известно, что вскоре городские запасы иссякнут вовсе и есть будет нечего. Трудно приходилось Лаврову. Вспоминая эти дни, Петр Лаврович писал, что раз в два дня он ел «маленький кусочек лошади», однажды «собачью котлету». Не было дров. В своей квартире Лавров перестал топить, жил в холоде. Но для Чаплицкой нужно было находить топливо, искать дрова, добывать пищу. 28 января было заключено перемирие, и Лавров, запасшись мешком, отправился в местечко Сен-Дени: раздобыл картофель, лук, баранину…

17 февраля 1871 года Национальное собрание провозгласило Тьера главой нового правительства, большинство его членов были представителями монархических группировок, Тьер сразу взялся за выполнение своей основной задачи — заключение мира с пруссаками. В Версале 26 февраля он подписал договор о капитуляции. Руки для борьбы с «красными» были развязаны. А «красными» тогда называли не только членов Интернационала, но и тех вооруженных рабочих и ремесленников, которые влились в ряды Национальной гвардии во время осады Парижа. После заключения перемирия была создана Республиканская федерация Национальной гвардии, во главе ее находился Центральный комитет.

16 марта Тьер прибыл из Версаля в Париж. А через день совет министров утвердил план разгрома революционных сил Парижа. В срочно составленных списках лиц, подлежащих аресту, — члены ЦК Национальной гвардии и округов Парижской федерации Интернационала. В ночь на 18 марта войска Тьера были подняты и направлены на высоты Монмартра и Бельвиля, где находились пушки, охраняемые преданными ЦК Национальной гвардии батальонами.

Петр Лаврович проснулся рано. Торопливо одевшись, он вышел из дома. Было тревожно. Через площадь Клиши проходили войска Тьера. Когда они достигли Монмартра и Бельвиля и, обезоружив охрану, захватили артиллерийские склады, проснувшиеся жители Монмартра подняли тревогу. Стали собираться национальные гвардейцы, на улицу высыпали женщины, дети, старики. Толпа окружила войска. Началось братание. Стихийный порыв масс был неудержим. Стали появляться баррикады, народ вооружался. План правительства провалился.

Днем 18 марта на той же площади Клиши Лавров наблюдал, как отходили деморализованные правительственные войска. ЦК Национальной гвардии направил отряды для захвата правительственных зданий. Тьер понял: игра проиграна. В страхе он покинул министерство иностранных дел, сел в карету и умчался в Версаль. Туда же отправилось и ближайшее его окружение. К вечеру Париж оказался в руках пролетариата.

В ясный солнечный день 28 марта людской поток устремился на Гревскую площадь, к ратуше. Отправился туда и Лавров. На всю жизнь запомнил он это народное празднество. На площадь один за другим с музыкой вступали батальоны. Играли «Марсельезу», подхватываемую многочисленными голосами. Гремели пушки. Море знамен, штыков, кепок, цветов. На трибуне художник-декоратор Габриель Ранвье, член ЦК Национальной гвардии: «Именем народа Коммуна провозглашена!» В ответ мощное: «Да здравствует Республика! Да здравствует Коммуна!» Коммуна провозглашена, пролетариат впервые в мировой истории взял государственную власть в собственные руки.

Лавров составляет новый план. «Наука рабочих» должна стать лишь одним из звеньев переустройства всей системы народного образования. Для воплощения этого плана Лавров решил обратиться с серией писем к гражданам Парижской Коммуны. Письмо первое: «Граждане, я во Франции чужестранец, но я член Интернационала и полностью сочувствую социальному движению, представленному Парижской Коммуной. Моя жизнь прошла в изучении, преподавании и распространении наук; поэтому я позволю себе высказать в этом обращенном к вам послании некоторые соображения по вопросам образования, которое вам следует наладить». Подробно и обстоятельно объяснялось в «Письме» содержание задуманного: перестройка обучения детей, пропаганда знаний среди взрослых, организация бесплатных библиотек, выпуск серии специальных книг, дающих систематические знания рабочим. За осуществление всего этого должен взяться комитет Парижской Коммуны по образованию. Грандиозный план Лаврова осуществлен не был. И только рукописи, сохранившиеся в архиве, дают нам представление о практических предложениях Лаврова первому пролетарскому государству. Да и кто взялся бы их тогда осуществлять: все силы коммунаров были направлены на оборону Парижа от контрреволюционных войск правительства Тьера.

Обширные знания Лаврова в области артиллерии были чисто теоретическими — руководить военными действиями он не мог. Петр Лаврович прямо признавался, что считает себя более полезным «с пером в руке, чем там, где приходилось взять в руки лишь штуцер». Возникла идея: выехать из Франции и обратиться за помощью в поддержку Коммуны к европейской общественности и прежде всего к Генеральному Совету Интернационала.

Сообщив об этом Варлену и получив у Коммуны паспорт, Лавров вместе с Анной Павловной в середине апреля покинул Париж. С Петром Лавровичем произошла небольшая задержка. Патрули версальских войск были готовы пропустить иностранца, настораживало лишь то, что его паспорт был визирован «мятежниками». Лавров резонно возразил: «А чем же я виноват, что «законное правительство» убежало из Парижа?» Аргумент подействовал, и путнику разрешили покинуть осажденную столицу.

И вот Петр Лаврович вновь в Брюсселе. Первый раз он побывал здесь с Анной Павловной в феврале. Столицу Бельгии не случайно называли «маленьким Парижем». Бульвары, великолепный пассаж, множество ресторанов, магазинов, казино, оживленная толпа. Grande Place напоминала времена владычества в Бельгии ненавистного герцога Альбы, графа Эгмонта. В память революции 1830 года воздвигнута колонна «Colonne du Соngres»; по углам пьедестала женские фигуры, олицетворяющие свободу; на вершине — бюст Леопольда, первого короля Бельгии. Впечатляла Place des Martyrs (площадь Мучеников), где возвышался прекрасный памятник: в склепах похоронены борцы за свободу, их имена написаны на мраморных плитах; в середине колоссальная статуя, олицетворяющая Бельгию.

Встретившись с членами бельгийского федерального совета Интернационала (с одним из его руководителей, Сезаром де Паном, Лавров впоследствии был дружен), Петр Лаврович убеждал их в необходимости организовать манифестацию рабочих в поддержку революционного Парижа.

На этом миссия Лаврова не кончалась: из Брюсселя он отправился в Лондон к Марксу. К нему Лавров однажды уже обращался. 20 ноября 1870 года Лавров получил из Лондона такое письмо от Лопатина: «Дорогой Петр Лаврович, некоторые обстоятельства принуждают меня покинуть Европу. Если, бы к Вам был какой-нибудь доступ, я непременно заглянул бы к Вам, в Лапариж, поболтать лично о моих делишках; но писать я нахожу не совсем удобным… Я вернусь назад месяцев через 5, 6 и тогда, конечно, постараюсь немедленно разыскать Ваш адрес или Вас самих. А пока, до свидания. Будьте здоровы и счастливы». Шли месяцы. Вестей от Лопатина не было. Зная о дружественных отношениях Лопатина с Марксом, Петр Лаврович решился написать в Лондон. Это письмо от 27 февраля 1871 года Марксу до нас не дошло, но сохранился ответ на него:

«Милостивый государь!

Лопатин уехал в Соединенные Штаты, и я еще не получал от него известий. Имею честь оставаться преданным Вам

Карл Маркс»[11].

На самом деле Лопатин уехал в Сибирь освобождать из ссылки Чернышевского, но писать об этом было, конечно, нельзя. Это была тайна. Так произошел первый обмен письмами между Лавровым и Марксом.

Теперь предстояла личная встреча. В письме Сезара де Папа к Марксу, которое вез с собою Лавров, говорилось, что бельгийский федеральный совет взял на себя инициативу подписки в пользу парижских рабочих. Так следовало бы поступить и в других странах. В конце письма рекомендация: «Пересылаю Вам настоящее письмо через одного из наших добрых друзей, члена парижской секции Тэрн, гражданина Лаврова, характер которого, обширные познания и большую преданность Интернационалу, в частности, и социальному прогрессу, вообще, мы оценили во время его пребывания в Бельгии».

Вероятно, это письмо Лавров передал Марксу в конце апреля. Состоялось знакомство. О чем они говорили — мы не знаем. 4, 11, 18 июля Лавров присутствовал на заседании Генерального Совета Интернационала, слушал выступления Маркса и Энгельса.

Быть в Лондоне и не побывать в Британском музее? Входного билета не было, и по заведенному порядку Петра Лавровича допустили только till Glass (до стекла), то есть до входа в обширную круглую залу читальни, откуда через большое стекло были видны расположенные в несколько этажей книги, множество столов, расставленных концентрическими кругами. Огромный купол над залой равномерно бросал свет на столы читателей…

С первых дней провозглашения Коммуны Лавров стремился понять смысл происшедшего социального переворота.

По свежим следам он опубликовал 21 марта в брюссельской газете «Интернационал» статью, в которой писал, что в Парижской Коммуне роль «главного революционера» сыграли «простые рабочие». «Все мои пожелания… сводятся к тому, чтобы победила эта республика, вышедшая действительно из народа, основанная рабочими, которые желают только справедливости и братства…» После выборов в Совет Коммуны в этой же газете появилась опять статья Лаврова, приветствовавшая новую коллективную власть. Центральный комитет Национальной гвардии, писал в ней он, честно выполнил свой нравственный долг — отрекся от диктаторской власти в пользу избранной Коммуны. Так утвердились принципы общественной справедливости, и «теперь Париж имеет право на искреннюю симпатию всех истинных друзей прогресса, в особенности социалистов, всех стран». Свои впечатления о Парижской Коммуне Лавров изложил и в письмах к Штакеншнейдер.

Париж, 21(9) марта 1871 годаг «Не знаю, писал ли я Вам из Брюсселя, что, но моему мнению, Парижем легко может овладеть первая партия, которая выставит умных и энергичных деятелей, лишь бы эти деятели решились захватить власть… Эта мысль оправдалась и, к счастью, первой партией, выставившей людей, был действительный народ, рабочие, единственно здоровый и надежный класс этого гнилого общества. Все громкие имена Франции скомпрометированы и не внушают доверия».

Париж, 30(18) марта: «Существующее в Париже правительство честнее и умнее, чем какое бы то ни было перед этим в настоящем веке, но против него громадная оппозиция, против него рутина, оскорбленные самолюбия».

Лондон, 5 мая (23 апреля): «Борьба Парижа в настоящую минуту — борьба историческая, и он действительно находится теперь в. первом ряду человечества. Если бы ему удалось отстоять себя, это бы продвинуло историю значительно вперед, но если он и падет, если реакция восторжествует, идеи, засвидетельствованные несколькими неизвестными людьми, вышедшими из народа, настоящего народа, и ставшими во главе управления, эти идеи не умрут».

Парижу не удалось отстоять себя. Погиб в бою с версальцами главнокомандующий сил Коммуны Ярослав Домбровский. В 20-х числах мая на улицах города произошли кровопролитные сражения. Версальцы занимали один квартал за другим; более 30 тысяч коммунаров было расстреляно без суда. Последние бои происходили на кладбище Пер-Лашез. Группа храбрецов самоотверженно оборонялась среди могил и склепов. Тут, у высокой белой стены, выходившей на улицу Мира, и были расстреляны последние защитники революции. Они умирали с возгласами: «Да здравствует Коммуна!»

Пребывание Лаврова в Лондоне не осталась тайной для царского правительства. В начале июня 1871 года пронырливый агент III отделения А. Ю. Балашевич-Потоцкий, содержавший антикварный магазин напротив Британского музея, познакомился с Лавровым и заинтересовал его своими деловыми связями. В III отделение начали поступать подробные донесения. Первое из них, помеченное 2 июня, 12 часов ночи: «Сюда прибыл из Парижа полковник Лавров, и сегодня мы обедали с ним в отеле». Убедив жандармское начальство в необходимости предоставления ему дополнительных средств, «граф Потоцкий» на протяжении пяти лет не выпускал из поля зрения Лаврова. Он встречался лично с ним в Лондоне, незамедлительно сообщая об этом в Петербург, и поддерживал с Лавровым переписку.

Вот еще одно донесение, от 28 июля 1871 года: «Лавров 24 июля уехал в Париж, где намерен пробыть 3 месяца для поддержания организации Интернационала и корреспонденций в русские газеты, куда постоянно отправляет статьи под псевдонимами и за что получает хороший гонорар».

Действительно, Лавров возвратился в Париж. Дома он нашел кипу газет с информацией о последних днях Коммуны, с отчетами о судебных процессах над коммунарами. Город жил под впечатлением жестокого разгрома Коммуны, еще продолжались преследования участников рабочих организаций, секций Интернационала, коммунаров.

Из Парижа идут письма Марксу, Энгельсу, видному деятелю Интернационала Герману Юнгу. Всех их волновала судьба коммунаров, прилагались усилия, чтобы собрать для них средства, помочь выбраться в безопасные места. Этим был занят и русский эмигрант, имевший паспорта для участников революции 18 марта. '9 августа Энгельс сообщил Лаврову, что в Лондон прибывают все новые и новые эмигранты, среди которых известные коммунары Вайян, Тейс, Лонге. Тут же Энгельс просил устроить подписку на «Gazette des Tribuneaux», которая печатала наиболее точные тексты версальских судебных процессов.

Однажды к Петру Лавровичу явился человек, предъявивший визитную карточку торговой фирмы «Трибер» и клочок бумаги с адресом Лаврова, написанным двумя почерками. Один из них показался знакомым. Петр Лаврович проявил все же осторожность и не выдал паспорта, но написал Энгельсу: «Хорошо знакомый и дружеский почерк подействовал на меня так, что я не отказал этому человеку наотрез, но поскольку всякий почерк можно подделать, то прошу Вас поговорить с Джонсоном (это один из псевдонимов Карла Маркса. — Авт.} и написать мне немедленно, достаточно ли добропорядочна и надежна эта торговая фирма». Лавров не ошибся. Через три дня Энгельс сообщил ему, что адрес действительно «был написан рукой Джонсона», а фирма «Трибер» вполне честна и надежна.

Очень сложно было собирать деньги для помощи коммунарам. Рабочие организации разгромлены, круг личных знакомых Лаврова был ограничен. Приходилось рассчитывать и на собственные средства: «Начиная с декабря, я надеюсь быть в состоянии посылать мою долю регулярных взносов, ибо мои литературные дела кажется налаживаются. Но я понимаю, что это капля воды, в то время как нужен был бы поток», — писал Лавров Юнгу 2 октября 1871 года.

Лавров был возмущен позицией французской интеллигенции. В день объявления о казни Росселя — одного из командующих войсками Коммуны, Лавров был приглашен Брока на обед по случаю основания журнала «Revue d’Anthropologic». Разговоры серьезные, остроумные, веселые. Беседовали о разном, и вот что поражало: никто не говорил о страшной новости — о казни Росселя. «Я почти уверен, — писал Лавров, — что едва ли кто думал об этом. Между тем они должны были знать, что эта кровь отразится на их братьях, на будущем Франции».

«Остаюсь русским в душе»… Это были не просто слова: вынужденная эмиграция — не разрыв с родиной. И за границей Лавров оставался русским — русским демократическим публицистом. С первых же дней пребывания в Париже он стремится к налаживанию связей с теми, кто остался в России, жадно интересуется событиями, происходящими в революционной среде.

Приехавший в мае 1870 года за границу Лопатин привез страшную новость: один из тех, кого Огарев и Бакунин считали смелым и честным революционером, их агентом номер один на родине, кому они вполне доверяли, несмотря на предостережения Герцена, Сергей Нечаев, совершил небывалое. Стремясь укрепить свой авторитет в подполье, не допустить ни малейшего отклонения от проповедуемых им идей, а главное — устрашить других членов организации, «связав их кровью», он в сообществе с подручными (Успенским, Кузнецовым, Прыжовым и Николаевым) убил в Москве в ноябре 1869 года студента Ивана Иванова, заподозренного им в инакомыслии и непослушании. Новость эта потрясла Петра Лаврова. О том, что Нечаев — человек нечестный, мистификатор с иезуитской моралью, он был наслышан еще от своего зятя М. Ф. Негрескула. Но совершить такое!..

Как-то отреагируют на это русские революционеры?

Наталья Александровна Герцен — Лаврову, 10 июля 1870 года: «Теперь Бакунин и даже Огарев убеждены в том, что их надували, и прекратили все сношения с Нечаевым и его товарищами…»

Н. Н. Любавин — П. Л. Лаврову, 28 июля 1870 года: «Каковы наши герои, освободители несчастного человечества! Я не сомневаюсь, что среди политических деятелей всех стран можно найти немалое количество дряни, но нам, кажется, особенно везет в этом отношении; и я думаю, что причина этого отчасти заключается в сильном недоразумении на счет принципа «цель оправдывает средства», господствующего у нас. Сравнивая борьбу против существующего порядка с войною, забывают, что и на войне не все позволительно… Главное же, не принимают в расчет, что крайняя неразборчивость в средствах невозможна без насилования того чувства, которое назыв[ается] совестью…»

Еще раз убеждается Лавров, сколь насущными для революционеров являются вопросы нравственности: да, об этом надо писать — революционное дело можно делать только чистыми руками. Нужна систематическая работа по воспитанию революционной молодежи. Нужен революционный периодический орган!..

С утра 1 июля 1871 года к зданию петербургской судебной палаты подъезжали кареты с арестованными. У входа толпился народ. Заключенных под конвоем вводили в помещение. Начинался большой публичный политический процесс над участниками организации, возглавлявшейся Нечаевым (сам он сумел скрыться за границу).

В 11 часов 40 минут председательствующий открыл заседание. По замыслу властей, гласное рассмотрение дела должно было скомпрометировать и русских революционеров, и международное социалистическое движение. В газетах материалы о процессе над нечаевцами перемежались с информацией о заседаниях версальского суда над коммунарами, происходивших в это же время. «Голос» прямо именовал русских подсудимых «нашими коммуналистами», они, дескать, добивались той же цели, что и «покойная Парижская Коммуна». В «Правительственном вестнике» публиковались подробные отчеты о заседаниях, приводились даже тексты изъятых при арестах документов. Все это было так необычно для России. Но Александр II благословил такой ход дела: «Дай бог!» — написал он на одном из докладов.

Однако скомпрометировать участников движения не удалось. Напротив, процесс над нечаевцами сделал то, чего не в силах было сделать революционное подполье: публично раскрыл причины борьбы и размах демократического движения. Передовой интеллигенции было над чем задуматься. Было над чем поразмыслить и радикальной молодежи: можно ли следовать Нечаеву — применять любые средства для достижения цели? Не превращаются ли тем самым эти порочные средства в самоцель? Нет, в революционной среде не могут быть терпимы методы Нечаева: авантюризм, беспринципность, фальшь, ложь, «генеральство» и диктаторство…

П. Л. Лавров — Е. А. Штакеншнейдер, 5 августа 1871 года: «Дело нечаевцев я прочел с большим удовольствием, хотя очевидно между самими обвиненными не было ни одного человека с энергией, который бы сделал из скамьи обвиненных в этом случае кафедру обвинителя, обрекши себя на что угодно… Вообще я даже трудно могу согласить ход этого дела с теми притеснениями и прижиманием, которые, как слышно, у вас господствуют. Кажется, что я останусь цел здесь».

В Париже Лавров чувствовал себя в относительной безопасности: щупальца III отделения сюда едва дотягивались. Но не для того он пересек границу России, чтобы сидеть сложа руки. Он и мысли не допускал, что его ум, знания, его перо, его произведения не нужны соотечественникам. Он хочет и будет работать для России.

Но ничего подобного герценовскому «Колоколу» в эмиграции нет. Что ж, он будет печататься дома.

«Письма о европейской литературе и жизни» — статью с таким названием, прямо обращенную к русским читателям, написал Петр Лаврович на шестой день после приезда в Париж, 7(19) марта 1870 года.

В форме живой публицистики в ней говорилось об основных проблемах, тревожащих европейское общество. Критически разбирая новинки западной социально-экономической литературы, материалы прессы, Лавров раскрывал зависимость политической и духовной жизни Европы от той остроты, которую приобрел так называемый рабочий вопрос: 145 тысяч неимущих в Лондоне, 170 тысяч — в Северной Америке…

Обещав в следующем «Письме» рассказать соотечественникам о «философско-научном движении европейской мысли», Лавров отправил с какой-то оказией эту первую написанную им за границей статью в Петербург, в редакцию «Отечественных записок».

Вскоре оттуда пришел ответ от Г. З. Елисеева.

«Милостивый государь Павел Сидорович — так обращался Елисеев к Лаврову. — Я получил Ваше письмо, в котором Вы предлагаете писать корреспонденции по европейской литературе и жизни для «О[течественных] з[аписок]», с приложением для образца одной такой корреспонденции. Не знаю, что отвечать Вам на Ваше письмо». Признав, что статья Лаврова определенно хороша («очевидно, в этом роде Вы мастер»), Елисеев тем не менее печатать ее отказался: политическая острота статьи Лаврова, ее очевидная неприспособленность к цензуре — вот что, конечно, не устраивало редакцию журнала…

Это письмо Елисеева Лаврову передала известная писательница и переводчица Мария Александровна Маркович (Марко Вовчок), приехавшая весной 1870 года в Париж. Лаврову пришлось учесть пожелания Григория Захаровича — через Маркович он направил в Петербург другие статьи.

Так восстанавливалась связь с «Отечественными записками». По конспиративным соображениям письма из Петербурга в Париж (в центральное почтовое управление) шли на имя M-lle Claire — кто бы мог догадаться, что они предназначались Лаврову, к которому Мария Александровна так и обращалась: «Люба мадемуазель Клара…» В Петербург же Петр Лаврович посылал корреспонденции или с оказией, или на имя одного влиятельного человека, В. М. Лазаревского, которого уж никак не могли заподозрить в неблагонадежности.

Все, казалось, было налажено, а корреспонденции публиковались с большим трудом, а то и вовсе где-то оседали. Как-то в апреле 1871 года из Лондона Лавров писал Маркович: «Я собрал материал для истории Парижской Коммуны по документам и личным сведениям за первый месяц ее существования. Напишите мне, можно ли послать эту историю, или у Вас фабриканты все трусу празднуют».

Петр Лаврович угадал: редакция «Отечественных записок» в это время действительно «трусу праздновала». Произошло вот что…

Василий Матвеевич Лазаревский получил из Брюсселя письмо. На почте оно было распечатано. Да пусть бы обычное письмо. Но в том-то и дело, что в конверте находился другой, адресованный госпоже Марии Александровне Маркович, — ей его и следовало передать. А что в этом конверте была за корреспонденция, он не знал. Мало ли: он член совета Главного управления по делам печати, человек, близкий лично к министру внутренних дел, мог испортить себе карьеру. Решил посоветоваться с Николаем Алексеевичем Некрасовым — они были приятелями: вместе охотились, да и — что греха таить — за картами посиживали. Вот и теперь пришел Лазаревский на обед к Некрасову. Был тут и Михаил Евграфович Салтыков и Глеб Успенский. После обеда Василий Матвеевич доверительно поделился своими тревогами с хозяином дома. Тот, выслушав, сказал, что полученное письмо от Лаврова. «Меня это огрело, как обухом по лбу», — записал в своем дневнике Лазаревский. Он был передатчиком писем государственного преступника! Что делать? Заявить, куда следует, — запятнаешь свою честь, не говорить — можно потерять все. Некрасов понял, какая опасность нависла над журналом. Просил помалкивать, даже тонко намекнул на вознаграждение — 500 рублей. Чего не бывает!

Перепуганный Лазаревский решил все же сообщить министру внутренних дел А. Е. Тимашеву. Сохранился черновик письма. Дата: 17 марта 1871 года. «С 11 минувшего февраля представлены мне с почты четыре заграничные письма: два из Брюсселя и два из Парижа. Под конвертом первого из них оказался другой, с адресом знакомой мне г-жи Маркович…» Заявив, что он не желает быть агентом подобной переписки и что три нераспечатанных письма хранятся пока у него, Лазаревский, правда, скрыл главное — что письма на его имя шли от Лаврова. Но и такой донос открывал возможности для определения связей «Отечественных записок» с русским эмигрантом. Это хорошо понимали и Некрасов и Салтыков, с большим трудом отговорившие Лазаревского от рокового шага. Еще яснее стало: в отношениях с Лавровым нужно быть предельно осторожными.

Это почувствовал и сам Петр Лаврович: следовало искать других возможностей для печатания. Они нашлись: наладились связи с журналом «Знание» (в нем Лавров опубликовал свой ответ критикам его «Исторических писем» и большой фрагмент задуманной им громадной работы по истории мысли — «Очерки систематического знания»), установил отношения с сотрудниками журнала «Дело». Собирался Петр Лаврович также переработать свои статьи о «современных теориях нравственности», мечтал об издании сборника работ, написанных после 1866 года. Разумеется, нужны были средства для жизни, и Лавров с нетерпением ожидал запаздывавших гонораров…

А царские охранники следили не только за деятельностью Лаврова в эмиграции, но и за его публикациями в российской прессе. В Главном управлении по делам печати этим делом занимался цензор А. Петров. Он предположил, что статьи «По поводу критики на «Исторические письма» и «Очерки систематического знания», опубликованные в «Знании» за 1871 год и подписанные «П. М.» и «П. М.-в», принадлежат Лаврову. «Мы будем следить за этими статьями: но не имеем средств следить за сношениями редакции «Знание» с Лавровым, хотя нельзя ожидать ничего доброго от влияния его на журнал». Вывод этот не оказался без последствий: в III отделение последовало отношение с просьбой «посредством негласных дознаний собрать необходимые сведения», касающиеся связи Лаврова с журналом. Но связи найдены не были и статьи, подписанные «П. М.-в», продолжали появляться.

В начале 1872 года в Париже возникло социологическое общество. Его президентом стал известный позитивист, ученик Конта и приятель Вырубова, Эмиль Литтре. Петр Лаврович заинтересовался работой общества, а свои наблюдения изложил в июльском номере журнала «Знание» в статье «Социологи-позитивисты» под псевдонимом «П. М.-в». Лавров явно разочарован первыми заседаниями общества. Поставившее целью «научное исследование общественных и политических задач», оно в действительности стоит на позициях догматизма. Позитивизм представляется не наукой, а религией, схоластической метафизикой; решение проблемы зависит не от убедительности аргументов, а от согласия «с текстом» или несогласия «с текстом». Едко высмеивает Лавров начетничество: «При всяком рассуждении правоверный член пытается доказать, что вот у Конта, том такой-то, страница такая-то, высказана мысль, которую можно истолковать согласно с его мыслью; что следовательно он — точно верующий член позитивной церкви, согласно символам и канонам. Свободный мыслитель, уважающий Конта, но не провозглашающий его единственным пророком, должен быть исключен как еретик».

…Очередное письмо Лаврова к Штакеншнейдер, Париж, 26 (14) апреля 1872 года: «если видаетесь со Стасовой, то поручите ей поблагодарить от меня ее брата Владимира за устройство дела одного здешнего ученого из Эльзаса, которого мне удалось ввести в сношение с нашей петербургский] библиотекой, и последняя покупает у моего приятеля его коллекцию журналов и карикатур Коммуны, коллекцию весьма замечательную».

Знакомым Лаврова был молодой искусствовед, уроженец Эльзаса Эжен Мюнц, впоследствии ставший видным историком искусства. Во время франко-прусской войны и Парижской Коммуны Мюнц составил большую коллекцию изданий, с содержанием которой и познакомил Петра Лавровича. Это были газеты, плакаты, листовки, афиши, воззвания, брошюры. Собрание представляло большую ценность, но по каким-то причинам владелец решил продать коллекцию. Петр Лаврович и сам бы не прочь был приобрести ее, но где взять деньги?

Тогда он предпринял дерзкий шаг: нашел покупателя в России — Императорскую публичную библиотеку.

Покупка совершилась через Владимира Васильевича Стасова, возглавлявшего художественный отдел библиотеки. Следы этого приобретения сохранились. Это черновик письма на немецком языке к торговому комиссионеру за границей, в котором указывалось, что коллекция приобретена «благодаря посредничеству одного из наших соотечественников». Имя этого соотечественника не могло быть тогда названо, но мы-то знаем его — Петр Лавров.

II. «НАША ПРОГРАММА»

В марте 1872 года на новую парижскую квартиру Лаврова (49 rue de la Chaussee d’Antin) совершенно неожиданно явились делегаты из России: Александр Александрович Криль, его супруга Софья Никитична и Павел Фомич Байдаковский. Софью Никитичну Лавров знал: незадолго до своего ареста в 1866 году он общался с ней по делам бесплатной школы и швейной мастерской, организованных Павлом Васильевичем Михайловым, тем самым Михайловым, по рекомендации которого Лавров был принят в Издательскую артель. Только тогда она носила девичью фамилию, Ткачева, замуж за Криля она вышла позже. Бывший студент Московского университета Криль был одно время кассиром Издательской артели, затем уехал из Петербурга, после выстрела Каракозова привлекался по делу полулегального «Общества переводчиков и переводчиц», в 1867—68 годах находился в переписке с Н. П. Огаревым. Сын землевладельца Черниговской губернии Байдаковский в 1869 году за участие в студенческом движении был заключен в Петропавловскую крепость, после освобождения учился в Киевском университете.

Прибывшие предложили Лаврову издавать журнал. Обещали средства. Визит с родины и само предложение воодушевляли. Еще в конце 1871 года Лавров писал Штакеншнейдер: «Не можете ли Вы сообщить, есть ли в Петербурге что новое, молодое, живое. Не видны ли где ростки будущего?» И тут — вот они, «ростки будущего», сами появились в Париже. Но кого они представляют, чьи интересы выражают? Это было не вполне ясно. Неизвестность, однако, не остановила. Лавров считал себя в силах взяться за крупное дело. Он принял предложение.

Узнав, что Лавров решил издавать нелегальный журнал, Елисеев пытался отговорить Петра Лавровича.

Елисеев — Лаврову из Киссингена в Париж, 7 июля 1872 года: «Что же делать теперь? — спросите Вы. — Потерпите немного и делайте то же, что делали доселе. Правительство, видимо, Вами довольно. Оно ведь ожидало, что, выехав за границу, Вы начнете действовать, как Герцен. Вы, между тем, сидите себе совершенно спокойно. Пройдет еще год и два, а может быть, и менее, оно согласится на Ваше возвращение, и тогда Вы принесете великую пользу Вашею деятельностью».

Петр Лаврович не хотел и не мог сидеть «совершенно спокойно». Размышляя над своим решением, он писал Штакеншнейдер: «Не я бросился в бой; я не считал себя нужным; я думал, что на меня смотрят, как на нечто почтенное, но к практическим делам непригодное. Когда же меня вызвали, когда ко мне пришли из той страны, которой единственно я могу служить с пользой, когда мне сказали: мы надеемся на Вас и на Вас одних, то я не имел права отказаться».

Елена Андреевна, как и Елисеев, всеми силами пыталась убедить Лаврова отказаться от задуманного предприятия, писала, что в России к изданию нелегального журнала отнесутся отрицательно, что он не соберет читателей, не найдет корреспондентов и сотрудников. «Вспомните Герцена, вспомните, когда он вел журнал с сочувствием и с корреспондентами из России и когда он вел его без сочувствия из России и с сотрудниками из Швейцарии. Редакции, в которых Вы участвуете теперь, в тревоге. Все уважают Вас и считают за честь Ваше сотрудничество, но они не герои, Петр Лаврович».

Да, это было серьезно: Лавров мог потерять заработок, который имел от легальных журналов — «Дела», «Знания», «Отечественных записок»… От этого же во многом зависела судьба задуманного издания. Положение осложнялось еще тем, что обещанные «делегатами из России» средства не поступали. Не было и в самом деле ни сотрудников, ни корреспондентов. Буквально из ничего в короткий срок организовать издание революционного журнала — задача неимоверно трудная.

В 1872 году Лаврова постигло горе — умерла Анна Павловна. Мы точно не знаем, где это произошло. Известно, что в начале июня Лавров приезжает в Лондон и остается там до конца июля. Его письма этого времени никаких следов личных переживаний не несут (последнее из них посвящено анализу Парижской Коммуны). Затем, после длительного перерыва, уже из Парижа, Лавров отправляет Штакеншнейдер письмо от 22 (10) октября, содержащее такое свидетельство: «есть в Лондоне одно место, которое имеет для меня печальную притягательную силу. Туда никто, кроме меня, не пойдет, потому что я один его знаю, и если бы даже я поселился вне Лондона, то посещать его я должен». Не о могиле ли Чаплицкой идет речь? Вполне вероятно, что Чаплицкая умерла осенью. Пожалуй, никогда в жизни не испытывал Лавров таких мучительных страданий: «Но ужаснее всего улицы, где все углы полны воспоминаниями. Если бы я не очень уже выработал в себе скептицизм и умственную критику, я совершенно уверен, что стал бы теперь спиритистом и был бы гораздо более счастлив и доволен, чем теперь». Казалось, что с потерей Чаплицкой, он остается совершенно одиноким, что у него нет «ни одного уголка в мире»… Правда, сохранились письма, напоминающие об образе любимого человека. Лавров их очень берег, но однажды произошла беда — их выкрали.

Пройдут годы, а смерть Чаплицкой все не изгладится из памяти. В 1880 году Лавров писал Юнгу, у которого умер сын: «Я знаю, что значит пережить такие ужасные страдания, я знаю, как они разбивают жизнь, уничтожая иногда на долгие годы даже надежду на какое-либо личное счастье. Мы должны себе сказать одну вещь: мы, борцы за лучшее социальное будущее, имеем обязанности вне наших личных привязанностей и вне наших личных страданий. Когда личная жизнь лишается смысла, лишается внутренних радостей, нам остается еще великая борьба».

В ноябре 1872 года Лавров переехал в Цюрих, пока еще не окончательно — месяца на два: нужно было убедиться в возможности тут издавать журнал. Расположенный у озера город был живописен. Белые дома, водяные мельницы, тихие улицы, угрюмые соборы, монастыри и башни, арки. Обетованная земля учащихся и ученых, центр умственной жизни Швейцарии. Да и не только Швейцарии. Академия искусства и музыки, университет, институты точных наук и юридический, музеи, публичные библиотеки, политехническая и анатомическая школы, ботанические сады. Это привлекало людей со всей Европы. Сюда приезжали для совершенствования в науках и ученые из России. Цюрих стал центром обширной русской колонии. В разных местах слышалась русская речь: на улице, в магазинах, в кафе, в университете. Знаменитая Оберштрассе была настоящим русским городом; здесь на ничтожные средства жили русские студенты. «Вторая Россия», — обронил как-то по поводу Цюриха Вырубов.

Лаврова прежде всего заинтересовала русская библиотека. Она помещалась на втором этаже деревянного особнячка. В первой большой комнате — читальня. На столах десятки газет и журналов — русских, французских, немецких. Не просто читальня — настоящий центр эмигрантской жизни. Не имея клуба и не придерживаясь обычаев швейцарских студентов общаться в местных пивных, русские студенты ежедневно собирались в читальном зале. С утра до вечера здесь непрерывно толпился народ: громкие разговоры, ожесточенные споры по самым различным вопросам — политическим, историческим, философским. Во второй комнате размещалось книгохранилище. Каталог убедил Лаврова в том, что имеется «почтенное собрание» книг, которое регулярно пополняется.

Побывал Петр Лаврович и в кафе, посещаемых простыми тружениками, познакомился с эмигрантами, принадлежащими к различным, не очень-то ладившим друг с другом кружкам. Не преминул Лавров и нанести визит родным Александра Ивановича Герцена; но Наталья Алексеевна — вторая жена покойного — ему «не больно понравилась».

В воскресный вечер в начале декабря в русской библиотеке состоялась лекция Лаврова по истории науки. Лектора слушали с большим вниманием. Петр Лаврович доказывал неизбежность гибели буржуазных государств, строил планы организации справедливого общества, говорил о роли молодежи в социальной борьбе. Дебют оказался удачным.

24 и 30 декабря Петр Лаврович прочел еще две лекции. Присутствовала чуть ли не вся колония — более 150 человек. Назывались эти лекции весьма отвлеченно: «Роль славян в истории мысли», но смысл их был достаточно определенным. Славяне должны активнее включиться в общую борьбу человечества за социальное переустройство. Идея была встречена с пониманием: долго рукоплескали взволнованные слушатели, и не одному десятку из них глубоко запали мысли о том, что отжила свой век старая буржуазная цивилизация, что пришла пора нового порядка вещей, что задача борьбы поставлена и что каждый должен ей способствовать.

В январе 1873 года Лавров начал новый цикл лекций. На этот раз о современных философских школах. Первой лекцией Петр Лаврович остался доволен. На другой день, сообщив о пей Штакеншнейдер, он признался: «Что бы Вы ни говорили, а гигиенически для меня Цюрих очень полезен; я значительно поуспокоился…»

В начале февраля Лавров вернулся в Париж. Меньше месяца ушло на завершение дел. И опять в Цюрих — теперь окончательно.

В Цюрихе Лавров нашел себе преданных помощников. Еще летом 1871 года после побега из России прибыл сюда Валериан Николаевич Смирнов. Ему было 23 года, он участвовал в студенческом движении Московского университета, арестовывался за принадлежность к нечаевской организации. Образование его закончилось на 4-м курсе медицинского факультета. В Цюрихе он стал одним из основателей библиотеки русских студентов. В конце 1872 года Смирнов познакомился с Лавровым. Бесконечно требовательный к себе, Смирнов был нетерпим к слабостям других. Деятельный, энергичный, страстный, даже задиристый, Смирнов за свой пламенный темперамент был прозван «Неистовым Валерианом» (по аналогии с Виссарионом Белинским). Лучшего сотрудника для журнала нельзя было себе представить.

В Цюрихе Валериан Николаевич женился на Розалии Христофоровне Идельсон. Скоро она переехала в Берн, где училась на медицинском факультете университета. Молодожены оказались в разных городах. Влюбленный супруг писал ежедневно (а иногда и два раза в день) письма своей жене. Они для нас очень ценны: в них подробно рассказывалось о событиях эмигрантской жизни…

Еще до своего отъезда из Цюриха Розалия Христофоровна стала полезным помощником Лаврова. Сама она впоследствии писала, что лекции Лаврова открыли для нее этого человека: «его громадные, почти энциклопедические знания и блестящее изложение стягивали в аудиторию все желавшее учиться. Если же прибавить к этому ту выдержку, которую он проявлял в чисто личных отношениях, его мягкие, строго джентльменские манеры, то будет вполне понятно обаяние, которое он производил на всех русских, посещавших Цюрих: в его кабинете можно было видеть людей разных убеждений и оттенков, и каждый мог найти в нем живого, умного собеседника».

К концу 1872 года окончательно выяснилось, что «делегаты из России» средств для журнала достать не могут. Что-то надо было предпринимать. В этих условиях Идельсон оказала неоценимую помощь. «Тогда, — вспоминал Лавров, — одна из моих молодых приятельниц поехала в Россию добывать материальную поддержку с ручательством продолжать ее в будущем и вернулась очень быстро с блестящим успехом».

В это время в Петербурге сформировался революционный кружок, придерживавшийся взглядов. Лаврова и потому получивший название кружка лавристов. Во главе его находился студент Медико-хирургической академии, в дальнейшем земский врач, Лев Савельевич Гинзбург. Он и взялся осуществлять связь затеваемого журнала с революционным подпольем России. Правда, в дальнейшем выяснилось: роль делового сотрудника и последователя Лаврова его не устраивала; это был скорее конкурент, властный, стремившийся к лидерству человек.

Еще в Тотьме Петр Лаврович познакомился с Александром Логиновичем Линевым. В Цюрихе они встретились вновь. Линев сразу принял предложение Лаврова о сотрудничестве. Обладая техническими знаниями и практической хваткой, Александр Логинович вел деловые переговоры, закупал шрифты, занимался оборудованием типографии, сам набирал и учил набору других, выполняя функции метранпажа.

Лавров и его сотрудники образовали своеобразную артель — издательскую коммуну. На имя Александра Лобова, бывшего ученика Лаврова, проживавшего теперь в Цюрихе, купили дом (Zurich, Flantern Forst Haus), в котором все и поселились. Общая дешевая столовая, читальня, зал для собраний и лекций. Раз в неделю происходили журфиксы: молодежь обсуждала политические новости, научные вопросы, спорила…

Лавров — Вырубову из Цюриха в Париж, 30 марта 1873 года: «Я поселился на горе, с которой очень красивый вид на озеро и на дальние горы. Парижские книги мои пришли, хотя некоторые погибли, по-видимому, при пересылке. Жду книг из России».

У сотрудников Лаврова еще свежо было впечатление о популярности «Колокола». Они верили в возможность следовать традициям Герцена, вольной российской печати. В самом конце 1872 года Смирнов писал своему товарищу, эмигранту А. С. Бутурлину: «Я свято верю, что нашему журналу предстоит самое светлое будущее. Помните Вы, что было в конце пятидесятых и в начале шестидесятых годов, когда из туманов Англии звонил герценовский «Колокол»? По всем уголкам России наша молодежь жадно прислушивалась к этим звукам и под эти звуки, горячая и неутомимая, толпами шла на площадь, в воскресные школы, в деревни, шла с проповедью свободы».

Петр Лаврович решил познакомиться с опытом издательской деятельности Герцена и Огарева. Для этого в Женеву в начале февраля 1873 года отправляется Линев с письмом Лаврова к Огареву: «Ваш совет, как друга и товарища Александра Ивановича, для нас дорог, и я надеюсь, что Вы не откажете нам в Вашем содействии. Кроме того, мне говорили, что у Вас есть полный экземпляр «Колокола», который был бы очень нужен и полезен здесь. И об этом поговорит с Вами Александр Логинович».

Самым тщательным образом изучал Лавров издания Вольной русской типографии. В его тетрадях того времени содержится подробный перечень статей из «Колокола», выписки из «Полярной Звезды». Да и само название задуманного журнала — «Вперед!» — не от Герцена ли заимствовано? Вспомним, что в 1856 году первая статья «Полярной Звезды» была озаглавлена «Вперед! Вперед!». Она целиком переписана в одной из тетрадей Лаврова.

Но на кого рассчитывать затеваемый орган? По воспоминаниям Лаврова, он «построил себе гадательную теорию», предположив, что явившиеся к нему «делегаты из России» были представителями радикальных литераторов. Исходя из этого, и был составлен первый вариант программы: «Мы вовсе не желаем нашему народу кровавых революций, тяжелых потрясений, если можно достичь целей, которые мы поставили, путем мирных и легальных реформ… тем лучше».

Многие из революционных эмигрантов, особенно призывавшие к немедленному народному восстанию бакунисты, неодобрительно отнеслись к такому варианту программы: «Зачем нам иметь «Вестник Европы» за границей, когда он уже есть в Петербурге».

Суть идей Бакунина и его последователей Лаврову была известна: «Главный пункт их учения, — писал он, — заключается в проповеди необходимости немедленно возбуждать народ к революции, в уверенности, что он к ней совершенно готов, в проповеди, что знание вовсе не нужно для социального революционера и в отрицании всякой централизующей власти или организации».

И все же Лавров решил привлечь к сотрудничеству Михаила Александровича Бакунина: с его популярностью приходилось считаться. Один из руководителей восстания в Дрездене в 1849 году Бакунин был приговорен саксонским судом к смертной казни, замененной пожизненным заключением. Судило его и австрийское правительство за участие в пражском восстании — вновь смертная казнь, и вновь замена ее пожизненным заключением. А в 1851 году с Бакунина сняли австрийские кандалы и надели русские. Алексеевский равелин Петропавловской крепости, потом Сибирь, потом побег через Японию и Америку — в декабре 1861 года Бакунин прибыл в Лондон к Герцену и Огареву…

Находясь в ссылке, Лавров с вниманием вчитывался в сообщения прессы о выступлениях Бакунина на конгрессах «Лиги мира и свободы». Наверняка о своей встрече с Бакуниным рассказывал Петру Лавровичу летом 1869 года М. Ф. Негрескул. Не случайно, что только лишь появившись в Париже после бегства из Кадникова, Лавров обратился к Бакунину с письмом. Произошло это, вероятно, в мае 1870 года, так как 9 июня Бакунин писал Лопатину: «Скажите, пожалуйста, Лаврову, что мне бесконечно совестно, что я еще до сих пор не ответил на его письмо». После этого Лавров ждал ответа еще более месяца. Наконец, Михаил Сажин, ставший ближайшим последователем Бакунина, явился от него к Петру Лавровичу с письмом. В нем содержалось предложение Лаврову принять участие в издании ежемесячного «Revue», которое замышляли Бакунин с Огаревым. Приводилась и программа этого журнала: атеизм; отрицание государственности; борьба с буржуазным индивидуализмом, а также и «государственным коммунизмом Маркса и всей немецкой школы». Программа признавала преобладание в России «социализма деревенского» над городским и первым условием считала «разрушение всероссийской империи». Письмо заканчивалось весьма лестно: «Многоуважаемый Петр Лаврович. Ваше имя, столь любимое в России, придало бы огромный вес нашему журналу».

Конечно, Лавров не мог целиком принять программу, предложенную Бакуниным. Но сотрудничество в «революционно-социалистическом» журнале его привлекало. Лопатин, мнением которого Петр Лаврович дорожил, отнесся к этой затее весьма прохладно. Лавров искал компромиссное решение, полагая, что характер его участия можно сразу оговорить, «если журнал состоится». Журнал, однако, не состоялся.

Прошло два года. Теперь настала очередь Лаврову выступить в качестве инициатора журнала. В апреле 1873 года Лавров послал в Локарно Бакунину вариант (с учетом воззрений адресата) программы, предлагал сотрудничество. Попытка оказалась тщетной. Бакунин, Сажин и их сторонники требовали в журнале более решительного влияния, чем то, которое собирался допустить Лавров. Переговоры окончились разрывом.

Ареной конфликтов стал Цюрих. Вначале разгорелся спор об уставе библиотеки, созданной русскими эмигрантами. Бакунисты не хотели выпускать бразды правления из своих рук. Тогда последователи Лаврова (Смирнов, Идельсон, Подолинский) основали собственную библиотеку. 7 апреля 1873 года произошло скандальное событие: сторонник Бакунина Николай Соколов — в прошлом офицер, выпускник Академии Генерального штаба, публицист «Русского слова» — избил Смирнова. Находившийся до сих пор в Локарно Бакунин вынужден был срочно приехать в Цюрих: нужно было как-то смягчить обстановку. Встреча состоялась на квартире Лаврова. По воспоминаниям Сажина, на замечание Бакунина о том, что борьба враждующих сторон приняла невозможные формы, Лавров ответил: «Я не хотел вражды и борьбы. Я даже предлагал вашим сторонникам соглашение и сотрудничество в журнале. Если это не случилось, то причиной всего этого является Арман Росс». Быть может, акцепты в этом сообщении расставлены и не вполне верно, по то, что Лавров главной причиной разногласий считал друга Бакунина Сажина (известного в эмигрантских кругах под именем Армана Росса), не приходится сомневаться. Он говорил, что не хочет «марать имени Бакунина» и называть бакунистами тех, кто разводит интриги.

Да, «марать имени Бакунина» Лавров не хотел, но и соглашаться с программой его деятельности, с его экстремистскими установками не мог.

Понимая, что судьба журнала в большой мере зависит от корреспондентов, Лавров обращается к Юнгу с просьбой посылать информации из Лондона о деятельности «крупных вожаков» Интернационала, о рабочем движении; знакомится с организаторами швейцарского социалистического движения Г. Грейлихом и К. Бюркли, убеждает А. С. Бутурлина писать статьи, раскрывающие «разложение» буржуазного общества и характеризующие «развитие социального вопроса».

Подготавливая программу, Петр Лаврович вполне сознавал, за какое нелегкое дело он взялся. Нужно было учесть и запросы революционного подполья в России, и накал эмигрантских страстей, и, конечно, собственную позицию в затеваемом органе. Как бы то ни было, к июлю последний вариант программы был готов.

«Будущий строй русского общества, осуществлению которого мы решились содействовать, должен воплотить в дело потребности большинства, им самим сознанные и понятые, — писал в ней Лавров. — При малой грамотности и при неподготовленности большинства мы не можем обратиться прямо к нему с нашим словом. Мы обращаемся с ним к той доле цивилизованного русского меньшинства, которая понимает, что будущее принадлежит народу… На этой доле цивилизованного русского меньшинства лежит обязанность не навязывать народу свои идеи в виде облагодетельствования большинства, но уяснить народу его истинные потребности, наилучшие средства удовлетворения этих потребностей и ту силу, которая лежит в народе, но им не сознана…»

Программа четко провозглашала необходимость революционной борьбы «за реализацию справедливейшего строя общества». Путь, предлагаемый либералами, — мирное конституционное переустройство — совершенно непригоден: он не учитывает главных, экономических, потребностей трудящихся масс.

Да, революционная борьба необходима, но нечаевщине не должно быть места. «Средством для распространения истины не может быть ложь». В кругу единомышленников, товарищей, союзников по общему делу «ложь есть преступление, преднамеренное распространение иллюзии есть измена делу, принуждение допущено быть не может, эксплуатация и личный расчет возмутительны».

Социальное переустройство должно быть совершено не только для народа, «но и посредством народа». Мнение, будто социалисты-революционеры могут «удачным порывом» свергнуть центральное правительство, установить новый строй, является глубоко ошибочным. «Революций искусственно вызывать нельзя, потому что они суть продукты не личной воли, не деятельности небольшой группы, но целого ряда сложных исторических процессов. Самая попытка вызывать их искусственно едва ли может быть оправдана в глазах того, кто знает, как тяжело ложатся всякие общественные потрясения на самое бедное большинство, которое приносит при этом самые значительные жертвы».

Да, революция в России неизбежна, но пока народ не готов к ней. «Подготовлять успех народной революции, когда она станет необходима, когда она будет вызвана течением исторических событий и действиями правительства, — такова ближайшая цель деятельности, которую мы считаем обязательною для всякого, кто желает блага России…» Вооружившись основательным знанием и усвоив народные потребности, революционеры-социалисты должны идти в народ, «отказавшись от всякого участия в государственном строе современной России», — с тем чтобы уяснить своим братьям-труженикам их «вечные» права и могучую силу. «А затем, когда минута настанет, — призывает Лавров революционную молодежь, — идите с народом на завоевание этих прав, на исполнение этих обязанностей, на развитие этой силы. Идите вперед, чего бы это ни стоило вам, чего бы это ни стоило народу. Какова бы ни была цена этого будущего, оно должно быть завоевано».

Первый номер журнала еще не вышел, а его программу Петр Лаврович уже начал рассылать. Получил ее и Тургенев, с которым Лавров возобновил свое знакомство в Париже еще в 1872 году.

Тургенев — Лаврову из Карлсбада в Цюрих, 13 июля 1873 года: «Программу Вашу я прочел два раза со всем подобающим вниманием: со всеми главными положениями согласен — я имею только одно возражение и одну appréhension[12]. Мне кажется, что вы напрасно так жестоко нападаете на конституционалистов, либералов и даже называете их врагами; мне кажется, что переход от государственной формы, служащей им идеалом, к Вашей форме ближе и легче, чем переход от существующего абсолютизма…»

Решил Петр Лаврович привлечь к сотрудничеству Николая Константиновича Михайловского — одного из ведущих публицистов «Отечественных записок», популярного уже в то время в демократических кругах России. Узнав, что тот находится в Вене, Лавров обратился к нему с письмом. Михайловский ответил, что не имеет морального права «променять 8000 читателей» (имеются в виду читатели «Отечественных записок») на дело «неверное и трудное». Лавров вновь написал Михайловскому, стремясь раскрыть значение для России эмигрантского революционного органа. Михайловский вновь отказался: «никакой радикально социалистической оппозиции в России нет, ее надо воспитывать. Задача молодого поколения может состоять только в том, чтобы готовиться к тому моменту, когда настанет время действовать».

21 мая 1873 года «Правительственный вестник» опубликовал сообщение: «Коноводы русской эмиграции» избрали Цюрих центром революционной пропаганды и «обратили все усилия на привлечение в свои ряды учащейся молодежи». Русские девушки забывают основные начала «нравственности и женского целомудрия». Правительство предупреждало русских женщин, что если они после 1 января 1874 года станут продолжать занятия в Цюрихском университете и политехникуме, то по возвращении в Россию «не будут допускаемы» к поступлению в учебные заведения.

Русская колония в Цюрихе напоминала в эти дни потревоженный муравейник. Против возмутительного акта царского правительства на собрании эмигрантов выступил Лавров. В середине июня его речь «Русским цюрихским студенткам» была анонимно опубликована отдельным воззванием. Это был первый печатный лист типографии «Вперед!», первое специально политическое произведение Петра Лавровича, открыто направленное против российского самодержавия: «Русский император, в полноте своей неограниченной власти, нашел нужным отнять гроши у семей, приготовлявших себе помощницу, у бедной девушки, отказавшейся от сна и от еды, от молодого веселья и от родного дома для того, чтобы со временем иметь верный кусок хлеба и основательные знания». Заключительные слова воззвания были проникнуты надеждой на социальное переустройство российского общества, верой в потенциальные силы народа. В них содержался приговор самодержавию: «Может быть, часы этой власти сочтены. Может быть, то громадное движение рабочего социализма, которое волнуется теперь под всеми либеральными королевствами и республиками, подо всем легально-промышленным строем Европы, подорвет вместе с другими, — может быть, и ранее других, — архаическое здание безответственного, неограниченного русского императорства».

Тургенев — Лаврову из Карлсбада в Цюрих, 28 июня 1873 года: «Любезный Петр Лаврович, я только сегодня и здесь получил присланный на мое имя лист, озаглавленный: «Русским цюрихским студенткам». Хотя Вы и не подписали своего имени, но нет сомнения, что этот благородный и исполненный достоинства протест вышел из-под Вашего пера. Не знаю, на сколько он принесет пользы — но знаю, что общественная нравственность требовала подобного отпора возмутительному манифесту… Спасибо Вам, что Вы написали этот ответ…»

Еще и года не прошло, как Лавров и редакция обосновались в Цюрихе. Только-только наладили дело, начали набирать первый номер журнала, и вдруг такое… Русские стали покидать город, переезжать в другие университетские центры Европы, возвращались на родину. Шпионаж, доносы — все это выбивало почву из-под ног. Ведь могли добраться и до «Вперед!». Стало ясно, что для издания журнала нужно искать новое место.

Лавров — Юнгу из Цюриха в Лондон, 28 августа 1873 года: «На этих днях появится первая книжка журнала, который я издаю; к ноябрю, я надеюсь, будет готова вторая, и как только я отдам в типографию последний листок журнала, я сажусь в поезд и через несколько дней в Лондоне, чтобы там окончательно устроиться и чтобы перевести туда редакцию, типографию, все наконец».

И вот первый номер журнала на столе Петра Лавровича. Толстая книга в мягкой обложке, чуть ли не в 500 страниц. Титульный лист: «Вперед!» Непериодическое обозрение. Том I. 1873. Наборня журнала Вперед. 1873». Первая страница. Текст без заглавия, набранный курсивом: «Вдали от родины мы ставим наше знамя, знамя социального переворота для России, для целого мира. Это не дело лица, это не дело кружка, это — дело всех русских, сознавших, что настоящий порядок политический ведет Россию к гибели, что настоящий общественный строй бессилен исцелить ее раны.

У нас нет имени. Мы — все русские, требующие для России господства народа, настоящего народа; все русские, сознающие, что это господство может быть достигнуто лишь народным восстанием, и решившиеся подготовить это восстание, уяснить народу его права, его силу, его обязанность».

Дальше идет оглавление. Все статьи анонимные, тематика самая разнообразная. Программа «Вперед!». Затем статьи первого отдела: «Счеты русского народа»; «Из истории социальных учений»; «Очерк развития международной ассоциации рабочих; «Фикции судебной правды»; «Знание и революция»; «1773–1873». Из семи статей пять написаны Лавровым, более ста страниц мелкого шрифта. Во втором отделе журнала три большие части: «Что делается на родине?»; «Летопись рабочего движения»; «Хаос буржуазной цивилизации за первую треть 1873 года».

Обвинительный приговор царскому самодержавию содержится в статье журнала «Счеты русского народа». Это одно из лучших публицистических произведений Петра Лавровича: «Мы обвиняем императорство русское, как одно политическое целое, за зло, сделанное им России. Мы требуем ответа от всех Романовых, как солидарных между собою, за захват власти, которою они не воспользовались и не могли воспользоваться для блага русского народа, за захват власти, которая обратилась и должна была обратиться в самый гибельный яд, в самое удушающее ярмо для их подданных». В современной России, пишет Лавров, есть все предпосылки для революционных действий, ибо сами Романовы никогда не откажутся от неограниченного самодержавия. Народ русский должен им сказать: «Довольно, наши счеты копчены!»

Конец 1873 года — спешили с выпуском второго номера журнала. Петр Лаврович готовил один материал за другим.

Из писем Смирнова к Идельсон. 19 ноября: «Петр Лаврович кончил летопись… Молодец — он скоро и хорошо работает. Честь ему и слава».

23 ноября: «Сегодня мы опять раскутились с Петром Лавровичем: накупили разных книг (я не ходил с ним, потому что некогда было). Между прочим, он купил журнал, издававшийся Марксом и Руге…» (Имеется в виду «Немецко-французский ежегодник», издававшийся в Париже в 1844 году.)

25 ноября: «Петр Лаврович сидит за большой статьей, читает, выписывает… У меня положительно существует невольное уважение к нему. Чувствуешь как-то, что в его большой голове творится энергическая и ясная мысль, выходящая далеко из ряда вон».

26 ноября: «Сегодня держим первую корректуру…»

Появление нелегального журнала привлекло внимание демократической молодежи. «Вперед!» переходил из рук в руки, вызывал споры. Из России и из среды эмигрантов в адрес журнала посыпались не столько слова поддержки, сколько возражения: что же это за революционный журнал, если он призывает передовую молодежь основательно углубиться в науку?

Хотелось узнать, что думают о журнале Маркс и Энгельс, по из Лондона вестей не было. Лавров обратился к помощи Лопатина: «Могли ли Вы что-нибудь заключить об отношении Маркса к нам? Не было ли в разговоре с г-жой Маркс чего-либо, указывающего на это? Не видели ли Вы Энгельса? Им обоим был послан журнал, и для меня весьма интересно знать, как они к нему отнесутся». Лопатин ответил, что Энгельс еще не успел прочесть книгу журнала, хотя она лежит у него на столе.

Профессионального суждения о «Вперед!» Петр Лаврович ждал от редактора журнала «Знание» Исидора Альбертовича Гольдсмита. Тем более что он находился в октябре в Париже и не боялся жандармской перлюстрации. Гольдсмит не замедлил откликнуться: «Общий характер журнала естественно заслуживает полного сочувствия», но для какой части «российской публики он назначается?»

Лавров тут же ответил: журнал рассчитан на «тех, которых надо будить». Через неделю Петр Лаврович получил второе письмо от Гольдсмита: «По-моему, для спящих издавать журнал бесполезно: их не разбудите. Если Вы издаете журнал для молодежи волнующейся, то ей нужны не статьи по общим вопросам, а ей нужно знакомство с Россией, знакомство не с правительственными мероприятиями, а с ее социальным бытом. Без этого знакомства зачем ходить в народ, как Вы советуете?»

В общем, Петр Лаврович едва-едва успевал отбиваться от критиков. Возражения поступали и от революционеров, и от либералов. А это было лишь начало.

23 декабря 1873 года в Цюрихе появился молодой человек ниже среднего роста, с торопливой походкой. Черная шевелюра, умные, несколько навыкате глаза. Петр Никитич Ткачев был земляком Лаврова. Оба из Великолукского уезда Псковской губернии, и родились-то в одном и том же месяце — июне, только Ткачев на 21 год позже. И дальнейшая судьба их была чем-то схожей: бежали из ссылки за границу — стали эмигрантами. О Ткачеве Лавров был, вероятно, наслышан — и от сестры его Софьи Никитичны, и от Лопатина, участвовавшего вместе с Ткачевым в одних и тех же революционных кружках. Ткачева радушно приняли в редакции «Вперед!». Его знали как автора прокламации «К обществу», смелого революционера, несколько раз отбывавшего наказание в Петропавловской крепости (в общей сложности почти пять лет), талантливого публициста «Русского слова» и «Дела».

Такой человек был очень полезен для эмигрантского органа. Готовился второй номер журнала, и Ткачев взялся за работу. Первое время отношения Лаврова с Ткачевым не омрачались. Затем стали выясняться расхождения. Ткачев не верил в успех народного восстания: нелепо делать ставку на длительную подготовку революции, революционное меньшинство «не хочет ждать…». Новый сотрудник не скрывал своего недовольства и программою «Вперед!». On проповедовал свою программу: захват государственной власти революционным меньшинством при помощи заговора и установление диктатуры этого революционного меньшинства. Попытки Ткачева пропагандировать такой взгляд на характер общественной борьбы и этим повлиять на идейное направление журнала наталкивались на сопротивление Петра Лавровича и его товарищей.

К началу 1874 года, когда редакция из Цюриха переехала в Лондон, личные и деловые отношения между Лавровым и Ткачевым были уже испорчены. Ткачеву стало ясно, что ему не удастся изменить политическую физиономию «Вперед!». Тогда он решил апеллировать к общественному мнению: написал брошюру «Задачи революционной пропаганды в России», в которой изложил свои разногласия с Лавровым. Это было открытое письмо редактору «Вперед!», в котором Лавров третировался как человек, примазавшийся к революционному движению. Ткачев не жалел жестких выражений по адресу Лаврова: «Вы половину своей жизни служили на службе у русского правительства, получая от него чины и награды», «вы всегда держались в стороне от всех наших революционных кружков», «вы не верите в революцию и не желаете ей успеха»… Резко критикуя программу «Вперед!», Ткачев противопоставил ей собственные взгляды на суть революционной борьбы.

Реагировать нужно было немедленно. На брошюру Ткачева Лавров ответил отдельным изданием: за неделю написав текст, он прочел его в редакции и, получив одобрение, отдал в набор. Через сутки полемическая брошюра «Русской социально-революционной молодежи» вышла в свет. В ней Лавров развенчивал бланкистское, заговорщическое понимание революционного переворота в России.

Дело в том, что Ткачев в резкой форме упрекнул редактора «Вперед!»: «Ваша революция есть не иное что, как утопический путь мирного прогресса. Вы обманываете и себя и читателей, заменяя слово прогресс словом революция. Могут быть одинаково целесообразны различные формы пропаганды и агитации, но при этом важно одно — немедленно действовать: «Вопрос «Что делать?» нас не должен больше занимать. Он уже давно решен. Делать революцию. Как? Как кто может и умеет», — энергично настаивал Ткачев.

Против такого нетерпения и выступил Лавров. «Вы не можете ждать? — писал он. — Слабонервные трусы, вы должны терпеть, пока не сумели вооружиться, не сумели сплотиться, не сумели внушить доверие народу!.. Так из-за вашего революционного зуда, из-за вашей барской революционной фантазии вы бросите на карту будущность народа? Года через два народ мог бы победить; он, может быть, был бы готов; но вот, видите ли, русской революционной молодежи невтерпеж. Надо сейчас, сию минуту…» Нет, революция — дело сложное, ее надо готовить.

В эту пору Лавров особенно часто обращал свой мысленный взор к Чернышевскому: ведь не кто иной, как Николай Гаврилович, решительно доказывал необходимость самодеятельности народа, серьезной подготовки его к социальному перевороту.

Прибыв в 1870 году в Париж, Петр Лаврович через эмигранта В. А. Озерова обратился к М. К. Элпидину (основателю русской типографии в Женеве) с просьбой прислать вышедшие тома книг Чернышевского. Элпидин 9 сентября выслал второй, третий и четвертый тома первого издания произведений Чернышевского.

Летом 1872 года известный впоследствии публицист Н. Ф. Даниельсон отправил Марксу с другими русскими изданиями и рукопись Чернышевского «Письма без адреса». Стал вопрос о ее издании. Об этом был оповещен организатор русской секции Первого Интернационала Н. И. Утин. 1 ноября 1872 года он писал из Женевы Марксу: «Я горю желанием узнать, что это за рукопись Чернышевского, которую Вы обещаете мне выслать! Если это важная вещь, то мы всегда найдем средства напечатать ее…» Казалось бы, после такой реакции Утина рукопись Чернышевского должна увидеть свет. Этого, однако, не произошло. Тогда в дело включился Лопатин.

Потерпев неудачу с освобождением Чернышевского, отсидев много месяцев в иркутском остроге и совершив дерзкий побег, Лопатин летом 1873 года появился в Париже. Выяснив ситуацию, он договорился с Лавровым об издании «Писем без адреса». Уезжая в Лондон, он 22 ноября 1873 года писал в Цюрих Лаврову: «В Лондоне постараюсь выручить известную рукопись и пришлю ее тотчас же». Редакция с нетерпением ждала текст Чернышевского. 13 декабря рукопись «Писем без адреса» поступила. Лавров тут же ответил Лопатину благодарственным письмом: «Крепко, крепко благодарю Вас за присылку рукописи… В 6 часов приехала Идельсон; в 10 мы в общем собрании прочли рукопись. Теперь Линев уже взял ее, и завтра… вся типография станет с утра на ее набор».

Текст набирался с необычайной быстротой. 11 января 1874 года Лавров сообщил Лопатину, что перед ним «лежит готовый и с оберткой, но не брошюрованный экземпляр «Писем без адреса». Через день издание Чернышевского было завершено, а 14 января 20 экземпляров отправлено в Париж Лопатину.

Получив брошюру Чернышевского, Лопатин выразил свое удовлетворение, что должным образом было оценено в Цюрихе. «Очень рад, что брошюра Вам понравилась, — писал Лавров Лопатину, — а то я побаивался Вашей взыскательности. Посылайте ее Марксу, Энгельсу и Утину».

III. «ВПЕРЕД!»

В конце 1873 года Лавров начал выяснять возможности переселения в Лондон. И на этот раз помогал ему Герман Александрович. Нужно было определить на месте стоимость помещения для жилья сотрудников «Вперед!», найти подходящую типографию. Выяснилось, что в районе, где живет семья Маркса, цены на дом колеблются между 30 и 40 фунтами в год; это было подходяще. Затем Лопатин побывал у Юнга, который убедил его, что с типографией в Лондоне можно устроиться легко и недорого. Об этом же говорил и Врублевский — в прошлом генерал Парижской Коммуны.

Петр Лаврович нервничал: беспокоили и сам переезд, и смена адреса редакции, к которому уже привыкли корреспонденты; трудности возникнут, конечно, и с пересылкой изданий: из Цюриха отправлять их в Россию значительно проще, чем из Лондона.

А между тем в январе 1874 года в «Знании» начал публиковаться «Опыт истории мысли». Работа печаталась анонимно, но Петру Лавровичу это в данном случае не столь уж важно было: главное — выходит в свет его любимое детище… Да и деньги сейчас ой как кстати: обещали высылать по сто рублей ежемесячно. Приходилось спешить, от напряженных занятий болели глаза, сказывалась усталость.

К концу января все было подготовлено к переезду. Вдруг опять задержка: назначенный срок прошел, а деньги от издателей все не поступали. Наконец, в начале февраля, так и не дождавшись гонорара, Лавров покинул Цюрих. Во время остановки в Париже Петр Лаврович повидался с Тургеневым, рассказал ему о переезде в Лондон, о финансовых трудностях. С пониманием отнесясь к заботам Лаврова, Тургенев обещал ежегодно выделять 500 франков для поддержки журнала.

Прибыв в конце февраля в Лондон и остановившись в отеле, Петр Лаврович сразу отправился к Юнгу, с которым и обсудил дела житейские. Из-за дороговизны в отеле не было смысла оставаться, и Лавров со своими спутниками — Идельсон, Смирновым и молодой наборщицей В. Переяславцевой — временно поселился на 37 Alfred Place, Начались поиски постоянного помещения для редакции. Вскоре на северной окраине города нашли подходящий дом 20, Moray Road, Tollington Park, Holloway, 12 марта переселились. Место тихое, и в двух шагах торговые линии, все хозяйственные удобства… Устроились с крайней простотой и демократичностью.

В этом доме редакция «Вперед!» находилась до апреля 1875 года (когда обстоятельства заставили переехать на новое место: 3, Ever shot Road, Tollington Park, Holloway), Небольшой четырехэтажный дом, каких много в Англии. Жили коммуной. В нижнем полуэтаже — кухня и столовая. На втором: с улицы — приемная, а окнами в садик — заставленный книгами кабинет Лаврова. Смирнов занимал комнату на третьем; во второй комнате этого этажа и в обеих комнатах четвертого — Линев и наборщики.

Наборня (четыре кассы) помещалась в соседнем переулке, в большом сарае с верхним освещением. Гранки вправлялись в формы и на ручной тележке увозились в центр Лондона, в типографию «Daily News», где на договорных началах отпечатывались листы (затем на той же тележке они привозились обратно).

Лавров навестил антикварный магазин «графа Потоцкого». Опытный агент не вызывал подозрений. Еще находясь в Цюрихе, Петр Лаврович поддерживал с «графом» переписку, просил содействия в распространении «Вперед!», сообщал ему о жизни в Цюрихе, информировал о переезде. Короче, он видел в этом лондонском «приятеле» полезного человека. И теперь в Лондоне Лавров достаточно откровенен. А агентурные донесения в III отделение следуют одно за другим.

10 марта 1874 года: «Теперь его (Лаврова, — Авт.} заботой образовать правильное сношение с капитанами кораблей для пересылки книг в Россию через Кронштадт, Ригу и Ревель. Через Пруссию он устроил агентство, но весьма дорого стоит. По его предложению мы подписались и заплатили десять фунтов для образования фонда, расписку мы пришлем в будущем письме. Полагаю, что эту сумму благоволите мне возвратить». На полях донесения помета Александра II: «Уплатить».

(О своих отношениях с «графом Потоцким» Лавров сообщал Лопатину. Тот не разделял доверчивости друга. А Петр Лаврович упорствовал: «он не шпион, это наверно». Прошел год. В ноябре 1875 года Лопатин прислал фотографию: «похожа ли прилагаемая карточка на Вашего Alberta (графа Потоцкого)?» Петр Лаврович ответил, что это фотография Потоцкого, однако это дела не меняет: «Очень может быть, что он совсем не Потоцкий и, вероятно, вовсе не граф, но от этого до шпионства еще далеко…»)

18 марта 1874 года прибыли вещи, ящики с книгами, типографские принадлежности. Наборня начала работать полным ходом, приступили к подготовке третьего тома журнала. Для него Петр Лаврович писал целую серию статей.

Но толстый журнал, выходящий один-два раза в год, конечно же, не оперативный революционный орган. Нужна газета: ее быстрее готовить, удобнее пересылать через границу, она будет своевременно информировать о событиях в России и Западной Европе. Это потребует расширения сети корреспондентов, обеспечения регулярной и падежной нелегальной пересылки. О таком плане редакция «Вперед!» в июне сообщила в Петербург кружку Гинзбурга. Пришедший оттуда ответ: «по нашему мнению, газета в настоящее время немыслима», огорчил Лаврова, но спорить он не стал.

А тут еще новая беда — кончились деньги. Петр Лаврович говорил, что скоро за долги его посадят в тюрьму — в Англии на этот счет законы строгие. В Петербург посылались отчаянные письма. Первое — в конце июля или начале августа: «Через несколько дней останавливаем работу; уже теперь нечем платить за печатание и бумагу. Достать денег решительно негде. Труднее наше положение никогда не было». 29 сентября: работа остановлена. «Мы должны содержать 4 наборщиков, которые теперь не работают… Мы заложили все, что могли заложить; прожили все, что могли прожить». Наконец деньги поступили, с основными долгами расплатились.

Очередное письмо из Парижа от Лопатина: Ткачев с Элпидиным собираются издавать газету. На этот раз Лавров проявил решительность: хватит колебаний, нужно опередить — немедленно начать выпускать свою газету. О принятом решении оповестили петербургских лавристов: Гинзбурга, В. М. Ильина, А. Ф. Таксиса, В. Е. Варзара и др. Теперь возражений от них не последовало. Тут как раз вышел (в декабре 1874 года) третий номер журнала, и Лавров с товарищами взялся за подготовку газеты.

Третий том «Вперед!» получился внушительным: 745 страниц мелкого шрифта. Отдел первый: «Из истории социальных учений», «Знание и революция. Статья вторая». Отдел второй: «Еще о голоде», «Процесс». Отдел третий: «Хаос буржуазной цивилизации», «Летопись рабочего движения»… Все статьи анонимные. Теперь-то мы знаем, что многие из них писал Лавров. В общей сложности ему принадлежат 379 страниц текста. Тематика — самая различная. Тут и научная статья об истории социалистической мысли, и обзор зарубежной прессы о международном социалистическом движении (о конгрессах, рабочих ассоциациях, политической деятельности европейского пролетариата), оценка текущих событий — в Германии, Франции, Италии, Швейцарии… Перед читателем раскрываются деятельность Бисмарка, президента Франции Мак-Магона, папы Пия IX, политические махинации, дипломатическая игра, борьба церкви и государства… Наиболее злободневна публикация «Знание и революция. Статья вторая», продолжение статьи, помещенной в 1873 году в первом номере журнала.

Первая статья «Знание и революция» появилась в России в самый разгар подготовки к «хождению в народ». Бурной жизнью жила тогда демократическая интеллигенция. В нелегальных кружках обсуждали «Исторические письма», происходили горячие споры о характере пропаганды, о том, как действовать в народе, что говорить крестьянам, какие брошюры читать. Стали возникать специальные мастерские — в них овладевали ремеслами те, кто собирался отправиться в народ. Совершался крутой перелом в жизненных устоях очень многих людей, решивших посвятить свою жизнь народному делу. «Идти в народ! Что это означало? Это означало, — свидетельствовал участник этого движения О. В. Аптекман, — не только отдать народу свои силы, свои знания во имя и ради народной революции, но это означало еще — жить его радостями и страданиями, делить с ним светлые надежды и горькие разочарования! А это опять-таки означало: надо оставить высшие учебные заведения, официальную науку, расстаться с родными и близкими, со всеми привычками и удобствами досужей культурной жизни и, стряхнувши все это с себя, как несправедливое, незаслуженное и вредное, погрузиться на самое дно, в самую гущу многострадальной народной жизни!..»

Весной 1874 года в России началось массовое «хождение в народ». Из Петербурга, Москвы, Самары, Саратова и других городов молодежь направлялась в деревни и села — на Волгу, Урал, Днепр, Дон. По убеждению пропагандистов, именно в этих районах должны были сохраниться в народе революционные традиции. С разными планами шли «в народ». Одни рассчитывали поднять крестьян на революцию; другие — с намерением вести пропаганду идей социализма. Многие ставили задачей просвещение крестьянских масс и ознакомление с их жизнью. Так на какое-то время произошло стихийное объединение демократических сил.

Революционная молодежь кипела жаждою дела, а Петр Лаврович рассуждал спокойно, чуть ли не академически; багажом солидных знаний обязана обладать интеллигенция; что же касается народного образования, то это дело будущего, когда «рухнет притеснительное государство». Нет, интеллигенция и тогда не отойдет в сторону, на нее именно ляжет обязанность научной критики, спокойной, проницательной и целительной…. Рассуждения здравые. И вряд ли они вызвали бы неудовольствие в другое время. Но ведь на дворе-то, там, в России, была совсем другая «погода». Петр же Лаврович, глядя издалека, не очень отчетливо представлял себе «градус» возбуждения русской молодежи. Будь по-другому, разве написал бы он так: «идти в народ для революционера значит вовсе не то, чтр практически изучать народ, как делать открытия в физиологии вовсе не то, что приучаться к физиологическим опытам. Идти в народ для него значит быть подготовленным теоретически и практически, изучением теорий данной отрасли социологии…» Все это было слишком сложно и далеко от горячих стремлений и надежд демократической молодежи. В редакцию посыпались возражения.

Вторая статья «Знание и революция» начиналась с публикации письма, полученного из Петербурга: «По поводу вашей статьи «Знание и революция» мы считаем своей обязанностью указать вам на ее нецелесообразность». По мнению автора письма, эта статья слишком далека от повседневных, сиюминутных забот практиков революции. Отвечая критику, не соглашаясь с ним, Лавров еще и еще раз доказывал, что знание есть верный и крепкий союзник социальной революции: «не раз в жару пропаганды, в буре борьбы вам оно понадобится для вашей деятельности». Твердо убежденный в том, что нужно тщательно готовить народ к революции, не спешить с призывом к социальному взрыву, Лавров предостерегал пылкую молодежь: «Те, которые вам говорят, что народ готов для революции, для вашей пропаганды, — безусловно лгут вам…»

В конце декабря произошло «печальное личное событие». От редакции журнала «Знание», с которой была достигнута договоренность об издании «Истории мысли» отдельными томами (корректура первых десяти листов была уже получена), пришла неприятная весть: цензура узнала, кто является автором анонимного произведения, что и заставило редакцию отказаться от дальнейшей публикации. Петр Лаврович страшно расстроился, написал Лопатину в Париж, просил обратиться к Лугинину — может, он поможет. Наступил новый, 1875 год, а из редакции ни слова.

Неожиданно все кончилось благополучно. Просматривая в конце апреля газеты «Голос» и «Новое время», Лавров, к удивлению своему, узнал о выходе первого выпуска «Опыта истории мысли».

Действительно, книга появилась. Больше того, тексту предпосылалась такая информация: «Сочинение «Опыт истории мысли» будет издаваться выпусками в объеме от 10 до 15 печатных листов в каждом. Всех выпусков предполагается от 8 до 10. Каждые два или три выпуска образуют том».

Первый выпуск открывался афоризмом древнегреческого философа Анаксагора: «Разум — устроитель всего». Слова эти символизировали характер исследовательской задачи Лаврова: определить генезис и условия проявления сознательной мысли, ее отличительные признаки и роль в других мировых процессах. «Из этой задачи должна была развиться психология в ее связи с физиологией нервов и историческими продуктами литературы, искусства, личной и общественной жизни в их разнообразных формах; развилась антропология в ее связи с зоологией, с одной стороны, с историей — с другой…» Мысль и воля личностей обязаны направлять историю согласно нравственным убеждениям, подверженным тщательной критике. Перефразируя «Исторические письма», Лавров писал: «В понимании историка, история есть процесс, весь интерес которого заключается в сознательном приближении человечества к нравственному идеалу историка или в сознательном отдалении от этого идеала». В конечном итоге история мысли должна была подвести к решению основной задачи — определению контуров справедливого социального строя, отвечающего требованиям высокой нравственности. Но все это — в перспективе, в следующих томах. А пока, в первой книге, Лавров главное внимание уделял рассмотрению космической и геологической основ истории мысли…

Очень сильно помог при налаживании газеты Лопатин. Не занимая никакого официального положения в редакции «Вперед!», он собирает деньги, создает пересылочные пункты, подбирает корреспондентов. Делает все быстро, с практической хваткой, энтузиазмом. А иногда и подтрунивает над Лавровым.

Лопатин — Лаврову из Парижа в Лондон, 4 января 1875 года: «Жена Глеба Успенского говорит, что тут была некая Варгунина (из богачей), которая держит у себя на столе Ваш портрет и «Вперед!», вздыхает и закатывает глаза при разговорах на эту тему. Жаль, что она уехала, а то тут можно бы сорвать. Впрочем, мы, может быть, найдем к ней письменный ход».

5 января Лавров сообщил Лопатину, что набор газеты уже начался, а 15 января с радостью оповестил: «Сейчас вернулся домой и нахожу первый номер газеты. Сегодня же Вам пошлю 50 экземпляров]».

Передовая статья газеты «Вперед!» — «Новый 1875 год» — написана на одном дыхании: «В день русского Нового года мы печатаем первый лист нашей новой газеты. На первой странице ее мы посылаем приветствие вам, далекие братья, в разлив гонений, преследований, заключений, ссылок, на вас обрушившихся, как посылали привет вам тому год назад на страницах нашего журнала, в разлив народного горя, народного голода…

Мы говорили вам тогда: боритесь; это единственное средство помочь страдающему народу; бросайте семя; оно созреет. Мы говорим вам теперь: продолжайте бороться; брошенное семя зреет… Проповедь социальной революции прошла во все углы России; она дошла до дальних городов ее; она проникает в народ».

Постепенно определился круг корреспондентов. Д. Клеменц и В. Дехтерев писали из Петербурга, Н. Кулябко-Корецкий — из Петербурга и Кишинева, В. Варзар — из Чернигова, А. Либерман — из Вильно, Роша Милошевич — из Сербии, А. Дризо — из Германии, Д. Рихтер — из Цюриха, С. Шнее — из Константинополя, И. Деникер — из Италии, Н. Зубко-Кодреану — из Румынии.

С ростом авторитета газеты в революционном подполье у нее появлялись и новые корреспонденты. Среди них — руководитель «Южнороссийского союза рабочих» Евгений Заславский. 1 ноября 1875 года во «Вперед!» появилась его пространная статья «Из Одессы»; в ней сообщалось, что на юге России возникла рабочая организация. Лавров воспринял эту весть как признак вовлечения самих трудящихся в общественную борьбу, как важный этап подготовки социальной революции. «Это дело, — писал он Кулябко-Корецкому, — по-видимому, весьма серьезное, и при нынешнем стремлении к организации надо бы им воспользоваться немедленно: целая федерация настоящих рабочих, с секциями в трех городах и с программой социально-революционной совсем готова». Для Лаврова важно было и другое: корреспонденцию доставили из Одессы на пароходе — открывался новый путь транспортировки литературы. Петр Лаврович написал об этом Заславскому, просил содействия…

Выходила газета два раза в месяц. Все передовые писал Лавров. А кроме того, почти в каждом номере его статья, а то и две-три о социальной революции, революционной нравственности, значении науки в общественной борьбе, исторической роли христианства, российском либерализме… Вот в 1875 году в Женеве появился первый том сочинений А. И. Герцена. И Петр Лаврович приветствует это начинание большой статьей: «Полные сочинения Герцена должны быть изданы теми, которым дорога его память, должны быть изданы даже в том случае, когда бы, в буре современной борьбы, они встретили недостаточное сочувствие. Если настоящее поколение его не услышит, то надо, чтобы его услышало потомство и имело возможность оценить его место в истории».

1 июля 1875 года в газете было опубликовано стихотворение «Новая песня» (получившее в дальнейшем название «Рабочей Марсельезы»). Долгое время его автором считался Лавров. Недавняя неожиданная находка поколебала эту версию. В архиве Петра Лавровича было обнаружено письмо Лопатина в редакцию «Вперед!»: «Посылаю Вам одно стихотворение, переданное мне под честное слово хранить безусловное молчание об имени автора даже с редакцией. Я надеюсь, что Вы не встретите препятствий к его напечатанию: программа, как мне кажется, соблюдена строго, а литературная форма безукоризненна». Далее следовал текст «Новой песни»: Получалось, что написал это стихотворение не Лавров, а кто-то другой. Историки начали искать подлинного автора. Дело прояснилось лишь после опубликования следующего письма Лаврова к Лопатину: «Можно ли Вас попросить по-конспирировать немного? Но только нужно минут десять Вашего времени и безусловное молчание. Если это возможно, то откройте прилагаемый листок, спишите, что там заключается, и пришлите мне, как бы полученное Вами от лица, требовавшего безусловного молчания, для «Вперед!». Лопатин так и сделал: переписал стихотворение, написанное Лавровым, и послал его в Лондон… Теперь уже нет сомнений: «Рабочая Марсельеза» написана Петром Лавровичем. Смело и призывно звучат ее слова:

Издание газеты было настоящим подвижничеством. Никакой личной жизни, развлечений, отдыха. «Там, — вспоминал Петр Лаврович, — неутомимо писал, в одной комнате, днем и ночью, нервный секретарь редакции Вал[ериан] Ник[олаевич] Смирнов… Когда же номер газеты был набран и утомленные наборщики спали, там до 3 и 4 часов ночи метранпаж (Ал[ександр] Лог[ииович] Линев) подготовлял формы, которые надо было утром отправить в типографию, и от времени до времени спускался по лестнице в кабинет редактора, чтобы сообща устранить возникшие затруднения… Только этой неутомимости и этому энтузиазму можно приписать, что газета, издаваемая эмигрантами, при весьма немногочисленных литературных силах и при очень небольших материальных средствах, ни разу в продолжение двух лет не опоздала выходом».

Ранним утром, накинув халат, Петр Лаврович садился за письменный стол: готовил очередную статью для русского легального журнала — это был основной заработок. Ровно в восемь раздавался звон колокольчика служанки Гертруды. Участники коммуны спускались в столовую к утреннему чаю. Отложив незаконченную рукопись, приходил и Лавров, начиналась оживленная беседа. Потом все расходились: наборщики в типографию, Петр Лаврович — в кабинет, где принимался за написание статьи для очередного номера газеты. Около часа вновь собирались за завтраком.

Во второй половине дня Лавров отвечал на письма, просматривал прессу, правил корректуру. Перед обедом отдыхал. Затем опять работа до поздней ночи: «Историю мысли» надо было продолжать. Когда не хватало материала, отправлялся в Британский музей… И так изо дня в день.

Из писем Смирнова к Идельсон. 3 декабря 1875 года: «Огарев пишет, что статья Петра Лавровича о Герцене «великолепна», благодарит за нее». 8 декабря: «Ах, если бы скорее, поскорее деньги из Москвы». 9 декабря: «Вчера я с Иваном Логиновичем (Линевым. — Авт.) очищали крышу от снега. Можешь себе представить, прихожу к Петру Лавровичу и вижу: он сидит и пишет, а у него в комнате около окна ручьями и водопадами бьет вода. Он даже не заметил этого».

Сразу же по прибытии в Лондон Лавров решил навестить Маркса. 10 марта 1874 года он сообщал Лопатину, что у Маркса был, но дома его не застал. Потом встреча состоялась. Однако тут необходимы пояснения.

Еще летом 1870 года Лавров обратил внимание на острые разногласия, возникшие между Марксом и Бакуниным. «Из-за чего эти господа так злобятся один на другого? — писал он Лопатину 19 июля 1870 года. — Не могли ли бы Вы содействовать если не примирению этих лагерей, то смягчению вражды, так как она положительно вредит социальному делу. Мне кажется, что весьма возможно в иных местах вести социальное дело путем борьбы с государственными началами, а в других — употреблять государственный строй, как орудие для социалистических завоеваний. Общий враг тех и других: экономически-юридическое государство настоящего, а об остальном будет еще время спорить».

Лопатин от роли «примирителя» отказался. «Мне лень развивать подробно начало и истинные причины неудовольствий между Марксом и Бакуниным, — отвечал он Лаврову. — Я совершенно согласен с Вами, что в разных местах следует идти разными путями к достижению одной и той же роли. Согласен также, что подобные личные дрязги очень вредят всякой партии, всякому делу. Но за роль примирителя не возьмусь ни за что…»

Осенью 1872 года положение еще более осложнилось. Петр Лаврович стал проявлять недовольство позицией Маркса и Энгельса, не одобряя в целом политики, которую они вели в отношении Бакунина и его сторонников.

Никак не мог понять Лавров принципиального характера коренных разногласий между марксизмом и бакунизмом. Марксисты считали необходимым создание самостоятельной пролетарской партии, провозглашали идею диктатуры пролетариата как главного средства создания бесклассового, коммунистического общества. Бакунин же призывал к немедленному разрушению государства и замене его федерацией автономных групп, отрицал необходимость завоевания пролетариатом политической власти. Тайная бакунистская заговорщическая организация — Альянс социалистической демократии — ставила целью овладеть руководством Интернационала. В сентябре 1872 года Гаагский конгресс исключил Бакунина и его последователей из Международного Товарищества Рабочих.

Высоко ценя деятельность Интернационала, объединяющего движение пролетариата всего мира, указывая, что тысячи местных движений «совпадают в своем направлении, сливаются в своих результатах, бьют в одну точку и для беспристрастного наблюдателя носят явный характер одного общего движения, подрывающего самые существенные основы современного буржуазного общества», Петр Лаврович был противником раскола, происшедшего в Интернационале, противником дискредитации Бакунина. Когда Марксу потребовались документы, компрометировавшие Бакунина, то Лопатин и Лавров отказались их сообщить, заявив, что Бакунина они не оправдывают, однако не хотят «помогать позорить на всю Европу» человека, сыгравшего крупную роль в революции. Не поддерживая борьбы Маркса против бакунизма и Бакунина, Лавров вместе с тем не сближался и с последним.

Такая его позиция стала известна Марксу и Энгельсу, которые в августе 1873 года сообщили Лопатину, что они «с большим уважением и симпатией» относятся к Лаврову как к человеку, но никак не могут одобрить его философский эклектизм, «распространяющийся и на партии и на людей».

К 1873 году ясно обнаружилась активная самоизоляция Лаврова и от марксизма и от бакунизма. «Я не еду на Женевский конгресс, так как я в плохих отношениях с руководителями обеих партий. После Лондона я в прохладных отношениях с Марксом, и по особым причинам я еще в худших отношениях с Бакуниным», — признается он Г. Юнгу 28 августа 1873 года.

Несмотря на несогласия, Лаврову не хотелось порывать личных взаимоотношений с Марксом и Энгельсом. Он посылает им каждую свою новую работу. Презентовал им Петр Лаврович и свою брошюру «Русской социально-революционной молодежи», направленную против Ткачева.

Лавров — Лопатину из Лондона в Париж, 27 июня 1874 года: «Я Марксу послал брошюру. Автор «Капитала» должен иметь в библиотеке произведения всех партий, а средства его расстроены. Я его довольно высоко ставлю, чтобы оставлять в стороне его враждебность. Лично к нему не пойду и навязываться ему не буду, а продукты печати посылать буду».

Отношения между Марксом и Лавровым еще более обострились из-за «Летописи рабочего движения» во второй книге «Вперед!» (1874). Вновь обращаясь к полемике между марксистами и бакунистами, Лавров порицал здесь выступление Маркса и Энгельса против Бакунина.

В статьях, опубликованных 6 и 8 октября 1874 года в газете «Der Volksstaat» (и вошедших впоследствии в цикл «Эмигрантская литература»), Энгельс резко выступил против компромиссной позиции Лаврова: «По своей философии друг Петр является эклектиком, который старается из самых различных систем и теорий выбрать наилучшее: испытайте все и сохраните наилучшее!.. С этой точки зрения вся борьба и все споры революционеров и социалистов между собой должны казаться чистейшей нелепостью, которая может лишь порадовать их врагов». И далее, отметив ошибочность некоторых утверждений Лаврова, Энгельс указал на его главное, «трагическое противоречие»: настаивая на единстве в среде революционеров, он сам в работе «Русской социально-революционной молодежи», направленной против Ткачева, выступил против бакунизма и нечаевщины[13].

Правда, в статьях Энгельса содержалась не только критика в адрес Лаврова, но и положительная оценка его деятельности: «Русский ученый, пользующийся большой известностью в своей стране, — писал Энгельс о Лаврове, — эмигрирует и добывает себе средства, чтобы основать за границей политический журнал»[14]. Это обратило на себя внимание Петра Лавровича, сообщившего Лопатину: «Энгельс к нам отнесся до чего мягко; Ткачева изругал ругательски». И все-таки надо было решать для себя — отвечать на критику Энгельса или пет?

Меж тем 15 октября 1874 года Лопатин, которому Энгельс послал свои статьи об эмигрантской литературе, писал Энгельсу: «Что касается меня, то я прочел статьи с большим интересом и должен признать правильность Вашей аргументации. Но по форме они довольно язвительны. Право, Вы очень злы. Я не мог удержаться от смеха, хотя люди, с которыми Вы так строго обошлись, мои друзья». Энгельс ответил Лопатину, что в его намерения не входило использовать газету для высмеивания Лаврова, что он старался быть сдержанным и даже смягчил текст «настолько, насколько это было возможно». «Что касается меня, мы квиты, и я готов пожать ему руку в любой момент, если он отнесется ко всему этому так же легко, как я»[15].

Эти слова из письма Энгельса Лопатин по секрету сообщил Лаврову. Петр Лаврович посчитал, однако, неудобным добиваться восстановления отношений с Марксом и Энгельсом — не он их разрывал. Но, с другой стороны, он тяготился создавшейся ситуацией, не хотел дальнейшей полемики.

Вскоре дружественные связи восстановились. Во всяком случае, когда вышел третий том «Вперед!», Лавров дарит его Марксу и тот не находит в нем ничего, что могло бы помешать их товарищеским отношениям. Особый интерес Маркс проявил к разделу «Что делается на родине».

Некоторое время спустя, когда из Петербурга был доставлен только что вышедший отдельным изданием 1-й том «Опыта истории мысли», Лавров преподнес его Марксу с такой надписью: «Учителю социалистов Карлу Марксу от автора в знак дружбы и уважения». Этот же свой труд Лавров дарит и Энгельсу (в «Диалектике природы» Энгельс не раз ссылается на него).

С начала 1875-го по май 1877 года Маркс и Лавров многократно запросто посещают друг друга. Обычными становятся приглашения Лаврова на воскресные обеды к Марксам, обмен литературой, новостями. Так, 23 апреля 1877 года, в день рождения Шекспира, Маркс пишет Лаврову: «Дорогой друг! Посылаю Вам от имени моей дочери Тусси билет (на два лица) в кресла Лицейского театра. Это на сегодняшний спектакль (понедельник). Ставят «Ричарда III»[16].

Маркс не любил тратить время на разговоры с людьми, ему неинтересными. Лавров к таковым не принадлежал. «Это как раз человек, способный заставить меня болтать целыми часами», — писал Маркс[17]. Иногда при встречах им не хватало времени обсудить все животрепещущие вопросы, и тогда обмен мнениями продолжался в переписке. 18 июня 1875 года Маркс писал Лаврову: «Дорогой друг! Когда я был у Вас позавчера, я забыл сообщить Вам важную новость, которая быть может Вам еще не известна. Физиологу Траубе в Берлине удалось создать искусственные клетки»[18].

Только что цитированное письмо Маркса Лаврову заканчивается приветом «г-же и г-ну Ноэль», то есть Розалии Идельсон и ее мужу Смирнову, к которым Маркс и Энгельс питали теплую симпатию. В многочисленных письмах к жене (она в это время находилась в Берне) Смирнов подробно рассказывал о взаимоотношениях русских эмигрантов с Марксом и Энгельсом.

30 ноября 1875 года: «У нас теперь все, кроме Петра Лавровича, решили изучать «Капитал» и вообще политическую экономию». 14 декабря: «…Вчера Маркс прислал Петру Лавровичу конец своего французского издания. В следующем 24 № будет помещена библиографическая заметка по поводу французского «Капитала». Сегодня Петр Лаврович ему отправляет благодарственное письмо». 28 февраля 1876 года: «Сегодня пришел к нам Маркс и теперь сидит у Петра Лавровича. Несчастный Петр Лаврович из-за него не обедал. Вероятно^ промучает еще долго. Уж так не во время явился, что просто страсть». 1 мая: «Был вчера у нас Маркс и Pio[19], Pio просил поставлять ему из каждых двух номеров отчеты о русском движении, ибо датские рабочие очень интересуются им». 1 июля: «Энгельс вернулся из Германии, из Гейдельберга. Написал Петру Лавровичу, что в Гейдельберге «Вперед!» продается…»

…В апреле 1875 года Лавров приступил к написанию работы «Государственный элемент в будущем обществе» (она составила четвертый том журнала «Вперед!», вышедшего в 1876 году). Острая, злободневная тема сильно увлекла. Проблема власти — не только дело будущего, отдаленного идеала рабочего социализма, это острейший вопрос современной борьбы, определяющий характер и формы революционной организации. Против такого сильного врага всех социалистов, каким является современное государство, нужна концентрация усилий революционной партии. Можно ли тут обойтись без власти? Даже анархисты, выступая против слова «государство», допускают «немалую долю власти в своей практической программе». А в написанном Марксом и Энгельсом «Коммунистическом манифесте» впервые ставится задача «обращения пролетариев в господствующий класс»… Сослался Лавров и на труд бельгийского социалиста Де-Папа «Общественная служба в будущем обществе», где утверждалось, что «государство должно принадлежать» рабочим. Но что же такое государство? «Для нас государство, — пишет Лавров, — есть общественный союз, в котором существует власть той или другой формы, власть, помощью которой одна доля населения делает решения, ею принятые, обязательными для остальной части, без возможности для последней уклониться от их исполнения, не разрушая самого союза». Естественно, что рабочие не могут просто захватить в свои руки готовую государственную машину и привести ее в действие для своих собственных целей. Опыт Парижской Коммуны в этом отношении неоценим. «Рабочий социализм для осуществления общественного строя по своим потребностям должен разрушить современное государство и создать нечто иное».

«Нечто иное»? Новое государство, отражающее интересы трудящихся? Так прямо автор не говорит. Он пишет иначе, полагая, что в ходе социального переустройства России из среды общинных и артельных центров должны быть образованы группы, связанные по всей стране «крепкой практической организацией», способной вести пропаганду рабочего социализма, руководить наличными революционными силами, сдерживать попытки преждевременных местных бунтов. Когда настанет время, призыв к социальной революции грянет «одновременно в разных углах России». Старый общественный строй окажется низвергнутым. Благодаря «солидарному союзу всех рабочих» в каждой местности вводится новый порядок, ведется борьба с врагами революции, оказывается помощь тем районам, где победа еще не наступила. В дальнейшем возникает необходимость «отражать противников новых порядков на границе восставшей территории и расширять территорию рабочей России на счет России императорской или капиталистической».

Что же произойдет на другой день после революции? Послушаем Лаврова: необходимо внести «в способы экономического обеспечения населения немалую долю государственного элемента, т. е. власти, которая должна будет находиться в это время в руках групп, входящих в состав социально-революционного союза» — единственного связующего элемента всей территории «рабочей России».

Роль этого «государственного элемента» очень велика. Исходя из опыта Парижской Коммуны, Лавров определяет круг возможных противников рабочей России. Это и «остатки паразитов старого общества», и те, кто не усвоил начал социализма, и лица, злоупотребляющие революционной властью. Это все внутренние враги. Но есть и внешние: «рабочей России вообще грозит непрерывная опасность извне, из императорской и капиталистической России и из других соседних государств». Естественно, что для борьбы со всеми этими противниками нужно применять насилие. Но в какой форме это сделать?

Говоря об опасностях, угрожающих новому обществу, Лавров выступает против крайностей централизации, которые могут проявиться в том случае, если: составить кодекс социалистических законов с соответствующим отделом «о наказаниях»; выбрать комиссию «общественной безопасности» для «суда и расправы»; подчинить «заведомо опасных» людей социалистическому полицейскому надзору; «устроить надлежащее количество тюрем, а вероятно, и виселиц…и затем, для осуществления социалистической легальной справедливости, пустить в ход всю эту обновленную машину старого времени во имя начал рабочего социализма».

Такой характер действий революционного государства представляется Лаврову неприемлемым, таящим в себе «более опасности для общества», чем все внутренние и внешние враги. Где же выход? По мнению автора, заботу о безопасности нового общества нужно представить не какому-либо специальному учреждению, комиссии «общественной безопасности», а «свободной инициативе групп, входящих в состав нового строя, — прямой народной расправе». Так Лавров пытается найти компромиссное решение между идеей централизованного государства, высказанной Марксом, и анархистским отрицанием такого государства.

И все же «Государственный элемент в будущем обществе» был важным шагом в развитии революционной теории. Вопреки распространившемуся анархистскому отрицанию значения государства в социальной революции под явным влиянием марксизма появилась работа, в которой — пусть частично и непоследовательно — признавалась необходимость политической власти, государственности при совершении революционного переворота и организации нового, социалистического строя.

Естественно, что работа Лаврова вызвала полемику со стороны тех, кто придерживался анархистских взглядов. На такой позиции стоял неизвестный автор письма в редакцию «Вперед!», с ответом которому 5 мая 1877 года выступил Лавров. В нем он прямо заявил, что ему хотелось бы услышать доказательства того, что в России можно без проявления власти создать социально-революционную силу, «способную не только низвергнуть старое, но построить на его развалинах новое общество». Лавров объяснял: «там, где пытаются при серьезном деле, обойтись без признанной выборной власти, подвергнутой правильному контролю, немедленно возникает власть тайная, власть интриганов и спекуляторов…» Лавров настаивал на том, что нечего пугаться слова «власть» там, где она действительно необходима, нужно только принимать меры против злоупотреблений властью, против людей, которые долго сохраняли бы в руках выборную власть, пытались бы «ускользать от контроля и от ответственности».

В то время, когда Петр Лаврович работал над своим «Государственным элементом…», он все больше проявлял недовольство ходом революционного дела. Журнал «Вперед!» поддерживал связь только с одним кружком, объединявшим в Петербурге около 30 студентов Медико-хирургической академии, Технологического института и Университета. Отношения Лаврова с его руководителем — Гинзбургом были весьма натянутыми. Лаврову не нравилось, что в Петербурге стремились изолировать журнал от других революционных групп. Он добивался другого — объединить силы различных нелегальных народнических кружков России вокруг «Вперед!». Петр Лаврович был недоволен и тем, что петербургские лавристы плохо информировали редакцию о событиях, нерегулярно присылали средства, толком не умели организовать транспортировку и распространение эмигрантских изданий. Все это раздражало Лаврова. Он апеллировал к товарищам по редакции, но не всегда и не во всем находил у них поддержку.

Лавров — Лопатину из Лондона в Париж, 13 июня.1874 года: «Наши отношения к Петербургу очень плохи; я внутренне бешусь до невероятности; раз взбесился до того, что у нас здесь произошел было скандал, так как мои товарищи стоят всеми силами за своих друзей».

Опасаясь за судьбу журнала, Петр Лаврович решил организовать встречу с представителем петербургского кружка и с непременным приглашением Лопатина. Но представитель все не приезжал, дело затягивалось. И вдруг 30 января 1875 года ультиматум из Петербурга: «Мы очень удивлены продажею ваших изданий Лопатину для России… Это настолько вредит нашим общим интересам, что необходимо прекратить дальнейшую продажу до свидания с одним из наших, который на днях едет в Лондон».

Лавров — Лопатину: «Вследствие письма, сегодня полученного, с «Вперед!» может произойти катастрофа. Без Вас я буду совершенно бессилен что-либо сделать, и катастрофа будет почти неминуема».

Лопатин приехал. В феврале состоялось несколько совещаний с представителем петербургских лавристов. Петр Лаврович в самой категорической форме изложил свою позицию: журнал не может быть монополией одного кружка, его распространением могут заниматься и другие революционеры. Петербуржцы восприняли это с крайним неудовольствием, но вынуждены были смириться.

В том, что дела идут не так, как хотелось бы, Лавров винил и самого себя. Он понимал, что ему нужен помощник, человек деятельный, авторитетный, с практической хваткой. Такой человек был рядом. Лавров — Лопатину из Лондона в Париж, 30 марта 1875 года: «Мои силы и физически и умственно слабеют уже. Вам следовало бы мало-помалу заменить меня в литературном отношении, прибавляя к тому, что я могу сделать словом, все то, что я не могу, а Вы можете объяснить личною, практическою деятельностью».

В июне 1875 года в Лондоне получили известие: скоро приедет Гинзбург. Лавров насторожился. G чем мог быть связан этот визит? На этот раз посланец из Петербурга привез план объединения кружков с целью образования «Союза русских революционных групп». Это было то, к чему Лавров и сам постоянно стремился.

От имени российских подпольщиков Лаврова попросили ответить на ряд вопросов. Первый — коренной: «Каковы должны быть цели социалистической партии?» Мелким почерком ложился текст — в своих ответах Лавров стремится учесть новый опыт: Парижской Коммуны, «хождения в народ», борьбы Маркса с бакунистами.

Вопросы из Петербурга застали Петра Лавровича в разгар написания работы «Государственный элемент в будущем обществе». Этим, вероятно, и объясняется, что прежде всего Лавров остановился на проблеме государственной власти. Революция победит, но «государственный элемент будет еще существовать в некоторой мере». Он нужен будет для выполнения воспитательных целей, систематического искоренения у растущих поколений «привычек и наклонностей, унаследованных от старого мира». Надо считаться с затруднениями, которые возникнут после победы революции: «эгоистические страсти и увлечения, сдерживаемые до тех пор борьбой с общим и опасным врагом, не сдерживаются более после победы, направляются друг против друга прежними товарищами по борьбе». Сложность будет заключаться и в том, что социалистическому порядку будут угрожать экономические неурядицы, враждебные элементы внутри страны, нужно будет организовывать оборону и от внешних врагов, ограждать социалистический порядок «от злоупотребления влияния со стороны тех личностей, которые выдвигаются в первые ряды при революционном движении».

Чутко реагируя на требования жизни, Лавров призывал к активному действию, к пропаганде среди и сельского населения и городских рабочих, а также в армии, к тщательной подготовке восстания.

В один из вечеров собрались для чтения «конспекта ответов» Лаврова — 26 страниц убористого текста. Петр Лаврович ждал реакции слушателей. Гинзбург промолчал; Смирнов нашел содержание текста централистским… Этого Лавров никак не ожидал. Донельзя расстроенный, он послал переписанный текст Лопатину.

Лопатин — Лаврову, Гестингс, август 1875 года: «Теперь о конспекте. Я его прочел. В целом я с ним, конечно, согласен…Он весьма удачно лавирует между Сциллою централизации и Харибдою федерации. Оппозицию Ваших (Гинзбург, Смирнов. — Авт.) я объясняю тем, что они убеждены в том, что Вы в душе стоите за централизацию, но, будучи уверены в федеративном настроении всего Вас окружающего, ловко замаскировываете всякое централизованное поползновение конспекта, что, может быть, и правда… По поводу проекта организации (партии. — Авт.) скажу, что для его осуществления пока нет ни людей, ни средств».

Этим огорчения не кончились.

Участник кружка «чайковцев», программа которого была во многом сродни идеям Лаврова, Сергей Кравчинский одним из первых пошел «в народ». В 1873 году, выдавая себя за пильщика дров, он ходил по деревням Тверской губернии, читая крестьянам нелегальные книжки и призывая их к бунту. Весть о «смутьяне» быстро разнеслась по округе. Кравчинского арестовали, но через сутки он уже на свободе: ему удалось бежать. Во все концы империи неслись шифрованные телеграммы — беглеца искали. В России оставаться было нельзя, и Кравчинский нелегально уехал за границу: Швейцария, Франция, Бельгия…

Еще летом 1875 года отношения Лаврова с Сергеем Кравчинским были вполне хорошими. «Серж мудрый», как называл Петр Лаврович этого 24-летнего революционера, собирался приехать в Лондон. Но средств для этого у него не было. Лавров обещал при первой возможности выслать деньги. Следовало поговорить и о пропагандистской брошюре Кравчинского «Мудрица Наумовна».

А осенью… В октябре от Кравчинского пришло большое письмо: полный разнос и личных воззрений Лаврова, и его издательской деятельности, и результатов пропаганды. «Революционный орган это, так сказать, самосознание революционной партии. То, что бродит в умах революционной молодежи… Ну что ж, удовлетворяет Ваш орган таким требованиям? Нет, он не удовлетворяет и никогда не удовлетворял». Чтобы руководить органом партии, нужно иметь революционный инстинкт. «У Вас этого инстинкта нет. Вы человек мысли, а не страсти». Высказав далее свое понимание революции, Кравчинский резюмировал: «Мы хотим действия более решительного, более быстрого, мы хотим непосредственного восстания, бунта».

На эти упреки, как ни горько их было выслушивать, нужно было отвечать. Предложив продолжить полемику на страницах журнала, Лавров упрекнул Кравчинского за связь с бакунистами, но заявил, что готов подчиниться решению революционной молодежи России (если такое последует) и изменить направление журнала, либо совсем закрыть его.

Кравчинский от полемики отказался. Петр Лаврович решил запросить Кулябко-Корецкого: действительно ли в России радикальная молодежь не сочувствует «Вперед!», не считает его своим органом? «Мне кажется, будто в молодежи есть вообще раздражение против меня и моего участия в деле. Если оно так, то сообщите подробно, что знаете, без церемоний».

Затем от редакции «Вперед!» в Россию было направлено письмо. В нем раскрывалась сложившаяся ситуация. В Женеве появилась газета Ткачева «Набат»; Кравчинский вступил в тесную связь со сторонниками Бакунина; корреспонденции из России поступают слабо. «В то время, когда борьба против нас усиливается, мы становимся все слабее и слабее. Оставаться в таком положении невозможно». И как крик души: «Поймите — для нас наступила критическая минута — продолжать ли звонить или с колокольни долой?»

В тревоге кончался для Лаврова 1875 год. Доходили слухи о том, что в России происходит какое-то объединение кружков, но почему в Лондон ничего об этом не сообщают? Почему Гинзбург не считает своим долгом своевременно информировать редакцию?

Вот свежая весть: «Из Кенигсберга пишут, — сообщал Лавров Лопатину 9 декабря, — что едет Натансон к нам и в Женеву, но прежде в Париж (вероятно, к Вам) с поручением от революционной партии. Напишите сейчас же, как узнаете, в чем дело». Натансон — от «революционной партии». Итак, в России собирались представители кружков, там создана партия, а Лавров об этом не знает?! С ним не посчитались… Товарищи видели в эти дни Лаврова мрачным, расстроенным. Он замкнулся. И только Смирнову поведал: «Даю слово, что навсегда удалюсь от политической деятельности, никогда не возьму пера, ибо мне никто не доверяет». Так говорил — и сам себе не верил: нет, не сможет он так поступить, не бросит пера.

Пришло письмо от Лопатина. Герман Александрович успел съездить в Женеву и повидаться там с участником разгромленного кружка «чайковцев» Марком Натансоном. От него он кое-что узнал о событиях в России и рассказал о них Лаврову: произошло слияние революционных кружков, Натансон занят тем, что собирает силы, рассеянные в провинции и за границей. Производит впечатление влиятельного, неутомимого, энергичного деятеля. Стоило бы установить с ним деловые отношения.

Смирнов — Идельсон, Лондон, 25 декабря 1875 года: «Со вчерашнего дня у нас Натансон. Слияние совершилось. Органом нас не признали, ибо не удовлетворяем требованиям «Союза Революционных Групп»… П[етр] Л[аврович] решил отказаться. Удержать я его не могу. Он отказывается именно от редакции, но будет поставлять по 50 листов в год интеллигентных книг (по истории России, по истории вообще, Коммуны и пр.), он предлагает редакцию передать мне».

В архиве Лаврова сохранился черновик его заявления. Оно начиналось так: «Я отказываюсь от редакции «Вперед!» и его изданий». Далее — подробное обоснование мотивов этого шага: нравственная невозможность говорить от имени «социально-революционной партии», игнорирование петербургским кружком интересов редакции «Вперед!» и т. д. Отказываясь от редакторства, Лавров вместе с тем обязуется еженедельно давать по одному печатному листу для публикации.

Закончив с ультимативной частью, Лавров намечает пути к соглашению: «Так как лица, работающие со мной в редакции, поняли мое намерение немедленно отказаться от редакции не достаточно оправданным событиями… так как я считаю существование газеты важным для этого дела и не хотел своим упорством повредить ей; то я, оставаясь при убеждении, что я не имею никакого нравственного права перед собой продолжать редактирование газеты, остаюсь временным редактором ее как моего личного органа (положение совершенно ненормальное) и даю союзу крайний срок для устройства дела о замене меня, до будущего более обширного съезда в августе месяце…»

Длинное, сложное и такое характерное для Лаврова объяснение: вначале — решительное заявление об отказе, с подробной мотивировкой, затем — компромисс, тоже с подробной мотивировкой.

После трехдневных совещаний с Натансоном противоречия несколько сгладились. Представитель из Петербурга, с большим уважением относившийся к Лаврову, просил его не оставлять поста редактора. Больше того, Лаврову было предложено дать согласие принять революционный фонд: положить в банк на свое имя крупную сумму.

К началу 1876 года наборня «Вперед!» переходила в собственность «Союза русских революционных групп» и сливалась с наборней «чайковцев». Вся организационная, техническая работа возлагалась «Союзом» на «Правление книжного дела» в составе Линева, наборщика Л. Б. Гольденберга и Смирнова. За Лавровым оставалось редактирование газеты. Подчеркивая свою независимость от «Союза», Лавров, начиная с первого номера за 1876 год, заменил в передовицах безличное «мы» личным «я».

Внешне все осталось без изменения: готовился очередной номер газеты, отпечатанные издания переправлялись в Россию. Петр Лаврович писал даже больше, чем прежде, — не нужно было заниматься организационными делами. Да и отношения сотрудников к Лаврову оставались почтительными: внимание и предупредительность проявлялись на каждом шагу.

Из писем Смирнова к Идельсон. 13 января 1876 года: «Я с Петром Лавровичем держу себя вполне прилично. Услуживаю ему, говорю спокойно, даже не противоречу ему». 12 мая: «Петр Лаврович сегодня писал свою «Историю мысли». Стало быть, двигается дело понемногу. Вся надежда теперь на «Знание». 17 мая: «Вообще на себя я постарался взять больше работы, чтобы Петру Лавровичу оставалось больше времени для его статей». 1 июня: «Вчера приобрел Петру Лавровичу очки, купив ему новые, ибо старые сломались».

Нет, не все обстояло благополучно. Петр Лаврович тяжело переживал случившееся. В январе 1876 года он писал Лопатину: «У нас теперь дело идет не коммунальное, а у каждого свое: я редактирую «Вперед!» и ни в рассылку, ни во что другое не мешаюсь, не мешаюсь и во все касающееся народных книжек. Если спросят — скажу свое мнение. Если не спросят — помолчу».

Пришлось однажды все же сказать «свое мнение». За границу попала рукопись романа Чернышевского «Пролог». Об этом Петр Лаврович так писал эмигранту М. П. Драгоманову: «Летом 1876 года знакомое мне лицо спросило меня, была ли бы согласна редакция «Вперед!» напечатать роман Николая Гавриловича. Я отвечал, что, конечно, согласна, если это точно его роман, я сильно опасался подделки. Затем получена была рукопись, копированная несколькими руками. Прочтя ее, я убедился несомненно в ее авторстве».

В начале 1877 года Лавров получил от двоюродного брата Чернышевского А. И. Пыпина грозное письмо. Пы-пин грубо обрушился на Лаврова за намерение опубликовать «Пролог». Он обвинял Лаврова в том, что, не получив полномочий от семьи Чернышевского, он решил издать это сочинение, что и сама доставка к нему романа «есть кража», что бедственное положение Чернышевского «не лишает его права собственности», а злоупотребление его именем «падет на того же несчастного человека, — как падет, об этом страшно подумать». Не надеясь, вероятно, на эффективность своей аргументации, Пыпин решил окончательно заклеймить Лаврова: «Несомненно, что дело, которое Вас побуждают делать, кроме кражи, будет еще и предательством, да, самым настоящим предательством…»

С письмом к Лаврову по этому же поводу обратился также и Антонович. Как и Пыпин, он просил Лаврова не публиковать романа Чернышевского, хотя и высказывал свое мнение достаточно корректно и допускал, что Лавров может напечатать «Пролог» анонимно.

В письмах (от 8 февраля и 3 апреля 1877 года) к Драгоманову, который должен был довести ответ Лаврова до Пыпина и Антоновича, Петр Лаврович объяснил, что он перестал быть редактором «-Вперед!» и практически вопрос об издании произведения Чернышевского решается не им, а Смирновым и Кулябко-Корецким. Это не мешает ему высказать свое отношение к возникшей проблеме. Произведение Чернышевского имеется в виду издать анонимно, хотя «едва ли кто, прочтя роман, усомнится на минуту, кто автор».

Может ли публикация сочинения Чернышевского нанести вред его автору? Ни в коей мере. «Не смерть, не мучения, не преследования страшны людям, подобным Н[иколаю] Гав[риловичу], а забвение, затушевывание, смерть общественная при жизни… Если до него в Вилюйске дойдут отзывы о том, как высоко его ставят, как он снова и снова становится знаменем передовых людей, это лучшая и единственная радость, которую они могут ему доставить…» А что же сделали для Чернышевского те, кто сейчас выступают против публикации романа? Позаботились ли «эти господа» об издании сочинений и рукописей Чернышевского, о поддержании памяти о нем? Что в этом отношении сделал двоюродный брат осужденного? «Если бы он мог действовать, как ему хотелось бы, имя Чернышевского было бы забыто новой молодежью, а его сочинения были бы ей неизвестны». И резюме: «Все ненапечатанные произведения Николая Гавриловича, имеющие какое-либо социальное значение и не роняющие его имени, могут быть напечатаны революционной партией, если только попадут к ней в руки… Уважение к нему и желание поддержать его славу выражается не в трусливых попытках дать забыть о нем, а в стремлении неустанно напоминать о нем, так как худшего, чем теперь, уже ничего быть не может».

Роман Чернышевского не был забыт. Товарищи Петра Лавровича его опубликовали. Открываем титульный лист первого издания: «Пролог». Роман из начала шестидесятых годов. Часть I. Пролог Пролога. Лондон. 1877. Предисловие от издателей (оно написано Лавровым)… Это была большая нравственная победа.

А в общем-то настроение было скверным. И Петр Лаврович решил «проветриться» — съездить в Париж, встретиться со старыми знакомыми, походить по набережным, порыться в залежах антикваров. Вначале думал поехать в январе 1876 года, но не было денег; пришлось подождать очередного гонорара из Петербурга. Поездка откладывалась до весны, к тому времени в Париж должна была приехать и Розалия Христофоровна.

Перед отъездом Лавров побывал несколько раз у Маркса, который дал ему поручения: нужно было кое-что передать Лопатину.

Из письма Смирнова к Идельсон 8 марта 1876 года: «Петр Лаврович уезжает в Париж с двумя чемоданами сегодня в 6 часов 48 минут».

На другой день Лавров был в Париже. Здесь он пробыл неделю. Теплая встреча с Лопатиным и его женой Зинаидой Степановной Корали. Навестил Лавров и Тургенева, который еще 13 февраля писал ему в Лондон: «Что касается до моего большого романа, то я охотно потолковал бы с Вами о нем — пока он еще на станке: если Вы в марте сюда приедете, то это удобно будет сделать». В это время Тургенев работал над «Новью».

Вместе с Идельсон Лавров посетил Лувр. Затем омнибусом они отправились в Версаль осматривать дворцы. Петр Лаврович не умолкая рассказывал спутнице о жизни французских королей, о Великой французской революции, о свержении Людовика XVI. Возвращались по железной дороге, через Сен-Клу, мимо крепости Mont Valérien и, миновав два подземных тоннеля, прибыли на станцию St. Lazarе. Потом на империале добрались до Пале-Рояль. Нужно было спешить. 16 марта Лавров с Идельсон отправились в Лондон.

Тут ждала срочная работа: подготовить для набора «Государственный элемент в будущем обществе», закончить очередную статью для «Знания», скомплектовать материал текущего номера газеты…

Как всегда, не хватало денег, и Петр Лаврович просит Лопатина: нельзя ли во французский философский журнал «La Revue Philosophique» дать ряд статей о философии Людвига Фейербаха, но предварительно узнать, «сколько платят». По не столько материальная нужда выбивала из равновесия (с этим Лавров свыкся), а неопределенность положения, усиливающаяся изоляция. В начале мая Лавров пишет Лопатину: «Здесь все идет хуже и хуже». А узнав, что Герман Александрович собирается в Лондон, признается: «Мне очень нужно поговорить, посоветоваться. Дело принимает такой оборот, что надо, может быть, принять решение, о котором прежде не думал».

8 мая Лопатин прибыл в Лондон. Состоялась встреча, которой так хотел Петр Лаврович. О чем они говорили? Ну конечно, об издательских проблемах, о положении Петра Лавровича.

После образования «Союза русских революционных групп» дела «Вперед!» не улучшились — корреспонденции и средства, как и прежде, поступали неаккуратно. Что же касается редакции, то былое единство не восстанавливалось. Наличие в руководстве двоевластия — «Правления книжного дела» и редактора «Вперед!» — приводило подчас к трениям и конфликтам.

К моменту приезда Лопатина положение еще более запуталось: из России поступила новость — «Союз» распался, лавристы разошлись с «чайковцами». В этой связи выражалась надежда, что теперь Лавров не удалится от редактирования «Вперед!». Петр Лаврович начал колебаться. Во всяком случае, так показалось Смирнову, который написал 11 мая об этом в Петербург и просил прислать представителя для переговоров: Лаврову, дескать, нужно сделать официальное предложение.

В действительности все обстояло сложнее. Лаврова не устраивала перспектива вновь оказаться в зависимости от петербургского кружка. Он возлагал надежды на другое: сделать «Вперед!» органом не только кружка, а федерации подпольных групп.

А пока Петр Лаврович предложил организовать в Лондоне из участников издательской коммуны редакционный кружок, который был бы равноправным партнером наравне с петербургским кружком. 23 июня об этом произошел серьезный разговор со Смирновым, наотрез отказавшимся что-либо решать до приезда представителя петербургских лавристов. В августе представитель появился — бывший студент Технологического института А. Ф. Таксис.

Петр Лаврович вновь заговорил о своем плане и добился его осуществления. 23 августа на собрании редакционный кружок получил официальное название — «Общество изданий «Вперед!». По принятой конституции «Общества» все поступающие в редакцию рукописи подвергаются общему обсуждению, при этом решающий голос остается за редактором. Редактором изданий единогласно был выбран Лавров.

В декабре в Париже должен был состояться съезд лавристов. К этому времени Петр Лаврович окончательно понял: он расходится с лавристами Петербурга не только по организационным вопросам, но и по принципиальным. Он настаивал на усилении боевого, революционного характера деятельности, лавристы же, не соглашаясь с этим, все больше скатывались на путь чисто просветительской работы.

Съезд собрался в начале декабря (протоколы о его деятельности весьма скупы, мы не знаем даже точный состав делегатов; вероятно, их было не более десяти). Он отверг правомочность лондонского «Общества изданий». 8 декабря с длинной речью выступил Лавров. В сдержанной форме, логично, последовательно он рассказал об издательских делах, о характере существующих разногласии и при этом защищал редакцию «Вперед!» от нападок со стороны представителей из России. Разъяснил он и причины, приведшие к необходимости изменить систему руководства, сделав ее коллективной. Закончил он свою речь заявлением, что складывает с себя звание редактора, поскольку расходится по теоретическим и практическим вопросам с революционными кружками; сотрудником же издания он оставался. Преемниками Лаврова стали Смирнов и Кулябко-Корецкий, избранные Парижским съездом.

Начался 1877 год. И января Петр Лаврович переселился на новую квартиру: 21, Alfred Place. Занял деньги, заложил в ломбард шубу и серебро. А личная библиотека осталась на старом месте, в редакторском кабинете. Крайне щепетильный, Лавров стеснялся лишний раз зайти туда, взять нужную книгу, приходилось идти в Британский музей.

И главное: все никак не мог он решить для себя — оставаться ли дальше в Лондоне или переезжать в Париж? Для занятий лучше бы остаться… Из письма к Лопатину: «Как лучше для работ на себя взятых сделать, жить ли в Лондоне, приезжая в Париж, или жить в Париже, приезжая в Лондон?»

«…Для работ на себя взятых» — не случайно оброненная фраза: в это время намечалась корреспондентская работа в «Русских ведомостях», с регулярным гонораром. Лавров должен был посылать туда анонимные «Письма из Лондона». Для этого, конечно, удобнее было бы жить в Лондоне.

Лавров — Лопатину из Лондона в Париж, 11 марта 1877 года: «Если Вы можете продержаться 2–3 месяца, то может случиться (пока не более), чем я буду иметь возможность в конце этого времени оказать Вам помощь уже не совсем микроскопическую. Если то дело, которое у меня теперь на мази, пойдет, то я могу получать ежемесячно заработанных рублей 100, а может быть, и более… комично лишь то, что я толкую о моих заработках, как будто они были налицо…»

А пока денег не было. В марте вырисовывается сложный план: весной недели на две съездить в Париж, походить по библиотекам, прицениться к квартирам и мебели, присмотреться к жизни. Лето провести в Лондоне, а осенью опять в Париж и там уже решить окончательно. В действительности все произойдет куда проще…

IV. ПОСЛЕ РАЗРЫВА

В начале мая 1877 года Петр Лаврович приехал в Париж и решил там окончательно поселиться. Получилось на редкость беспечно: свои пожитки Лавров оставил на Alfred Place, а библиотеку — в помещении редакции «Вперед!». Как всегда, на помощь пришел Лопатим. 23 мая он выехал в Лондон за вещами своего друга. Петру Лавровичу оставалось лишь давать подробные советы и указания. Особенно было много хлопот с книгами. Герману Александровичу совместно с новой редакцией «Вперед!» предстояло решать, что можно упаковать, а что должно оставаться. Возникли трения. Лавров просил Лопатина уступать, не спорить. Часть книг удалось тут же отправить в Париж. С остальными дело затянулось до осени, когда Петр Лаврович, выслав деньги, просил Идельсон выкупить из ломбарда и продать его шубу, а полученную сумму заплатить за пересылку оставшихся книг. Их набралось на 21 ящик.

Лавров — Лопатину из Парижа в Лондон, конец мая 1877 года: «Вообразите: у меня ночевала женщина!! (Что скажет, что подумает о моей нравственности консьержка!) и еще молодая и бывшая тому три года назад очень хорошенькой, конечно — нигилистка и, к сожалению, бунтовщица. Вчера приехала в Париж и ночевать было негде вблизи: я и предложил. Отвел ей мою спальню, и она еще спит, а я сажусь работать. Что не случается в этом мире: ни за что губишь свою репутацию…»

В эту весеннюю ночь у Петра Лавровича внезапно появилась Анна Макаревич (урожденная Розенштейн, в Париже она проживала под фамилией Кулешовой), с которой он познакомился еще в Цюрихе. Тогда она блестяще выдержала конкурсный экзамен, поступила в политехникум, проявила дарование и успехи в занятиях. Профессура предсказывала привлекательной студентке научную карьеру. Путь ее оказался другим: революционные кружки в Цюрихе и России, пропаганда среди народа…

10 декабря 1874 года был издан циркуляр шефа жандармов Мезенцева. В прилагаемом списке разыскиваемых лиц значилась и Анна Макаревич: «лет около 20-ти, белокурая, лицо чистое, белое, среднего роста, недурна собою». Арестовать революционерку не удалось. Она вела пропаганду в Одессе и Киеве, примкнула к кружку «южных бунтарей», 24 марта 1877 года появился новый циркуляр: «Разыскать, арестовать…» Пришлось бежать за границу. Петр Лаврович с жадным вниманием слушал рассказы Анны о событиях в России, о неудаче «хождения в народ», о царских преследованиях.

Тысячи арестованных пропагандистов. Самая страшная тюрьма — Петропавловская крепость стала тесной для заключенных. Революционеров содержали при III отделении, в Литовском замке, где раньше находились только уголовные. А в августе 1875 года в Петербурге открыли шестиэтажный Дом предварительного заключения. И он был заполнен до отказа. Забиты арестованными и периферийные каторжные централы — Новобелгородский и Новоборисоглебский.

Поведала Макаревич и о судьбе своих цюрихских подруг: Софьи Бардиной, Лидии Фигнер, Веры и Ольги Люботович. Их только что осудили по процессу 50-ти. С восторгом рассказывала Анна о речи на суде Бардиной, текст которой был нелегально издан. Многие теперь знали эту речь, особенно последние ее слова: «Преследуйте нас — за вами пока материальная сила, господа; но за нами сила нравственная, сила исторического прогресса, сила идей, а идеи — увы! — на штыки не улавливаются!..» Подруги были приговорены к каторге, к ссылке в Сибирь…

Для Анны Макаревич началась эмигрантская жизнь.

Летом 1877 года она встречается с итальянским социалистом Андреа Костой. С этого времени их связала совместная жизнь и революционная деятельность. 22 марта 1878 года Коста и Кулешова были арестованы. Этот арест взволновал проживавших в Париже русских. За Кулешову хлопочут и Тургенев, и Вырубов, и известный изобретатель П. Н. Яблочков. С напряжением следят за событиями эмигранты. Петр Лаврович все время в курсе дела, регулярно оповещает о новостях находившегося теперь уже в Швейцарии Лопатина. В конце апреля Кулешову освободили из парижской тюрьмы и административным путем выслали в Швейцарию. Накануне отъезда она навестила Лаврова и поблагодарила за хлопоты.

Но это произошло через год. А пока, несколько осмотревшись, Петр Лаврович занялся поисками постоянной квартиры. С башни собора Парижской богоматери хорошо видно, как с севера на юг через два моста идет прямая, бесконечно длинная магистраль — это бывшая дорога в Древний Рим, а теперь две улицы: на север — Святого Мартина, на юг — Святого Якова. Улица Святого Якова поднимается от Сены по хребту холма Святой Женевьевы и пересекает Латинский квартал. В конце этой длинной узкой улицы, застроенной трех- и четырехэтажными домами, в доме № 328 в августе 1877 года и снял квартиру Петр Лаврович.

Уход с поста редактора «Вперед!» изменил его материальное положение. Парижский съезд назначил денежное пособие бывшему редактору, что морально не устраивало Лаврова. Он вновь начал налаживать связи с литературным миром. Приходили кое-какие заказы от западноевропейских журналов и газет, восстанавливались контакты с русскими издательствами. Уже летом 1877 года Лавров сообщил в Лондон, что отказывается от пособия, так как может существовать на собственный заработок.

Большие надежды возлагал Петр Лаврович на журнал «Дело». В начале семидесятых годов он сравнительно успешно там печатался, хотя и не все посланные им статьи появились на страницах журнала. Лавров, разумеется, был этим недоволен, писал редактору «Дела» Г. Е. Благосветлову, что так он «никогда из долгов не выйдет». На это 8 мая 1872 года он получил совет от Григория Евлампиевича: «Соединить все условия — и общедоступность и интерес мысли и мерку для цензуры, конечно, не легко, но соединить их надо, чтобы выходить журналу». Лавров старался учесть это, приспосабливался. С 1873 года наступил перерыв: тогда журнал и газета «Вперед!» отнимали все силы. Теперь же он искал связей с издателями.

Весной 1877 года Благосветлов приехал в Германию для лечения. Нечего было бояться полицейской перлюстрации — и редактор «Дела» 31 мая отправляет в Париж откровенное письмо Лаврову: «Чтобы сношения наши могли продолжаться правильно и постоянно, я прошу Вас убедительно об одном — не делать их известными никому, кроме одного или двух неизбежных и самых близких к Вам лиц». Об этом Петр Лаврович догадывался, конечно, и сам. Другое пожелание: «В том виде, в каком Вы начали «научную хронику», она слишком серьезна и недоступна бедным мозгам наших читателей». А вот над этим нужно было подумать. Зато приятно было конкретное предложение: весь естественнонаучный и философский отдел «хроники» отдавался в «полное распоряжение» Лаврова.

В июне поступил заказ — написать большую статью, об умершем академике Бэре. Еще в 1866 году в «Заграничном вестнике» Лавров поместил публикацию «Карл-Эрнест фон Бэр». С тех пор прошло десять лет. За это время появились новые труды о Бэре, которые нужно было учесть. Лавров писал с увлечением. Первый очерк под псевдонимом «П. Угрюмов» появился в пятом номере «Дела» за 1878 год. В шестом номере продолжения не появилось. Нет статьи о Бэре и в последующих номерах. В чем дело? Вышла в свет девятая книга журнала, и все стало ясным. Лавров задержал продолжение статьи, так как поджидал новой биографии о Бэре, написанной дерптским профессором Стидою. Изучив этот труд, Лавров продолжил публикацию в девятом, десятом и двенадцатом томах. Рассказал о биологических открытиях Бэра, его научных занятиях и путешествиях в России, рассмотрел отношение ученого к взглядам Дарвина и его последователей.

В конце семидесятых — начале восьмидесятых годов статьи Лаврова публикуются и в других журналах. Под различными псевдонимами («П. Столетов», «П. Крюков», «П. Слепышев», «П. М.», «Н.» и др.), а то и анонимно его работы появляются в «Отечественных записках», «Критическом обозрении», «Устоях», в газете «Русский курьер».

Казалось бы, чего уж лучше — вроде все условия создались для осуществления мечты о сосредоточенной научной работе. Сиди и пиши. Но не мог Петр Лаврович замкнуться в кабинете, ему нужна была аудитория, общение с людьми. И как ни приятно было прочесть соотечественникам лекцию то у себя на квартире, то в русской библиотеке на улице Паскаля — это его все же не удовлетворяло.

Всякий повод использует Петр Лаврович для установления контактов с революционными кружками в России. В конце 1877 года с письмом к нему обратились представители киевских и одесских народнических кружков с предложением издать его произведения. Лавров ответил, что готов встретиться с ними и потолковать о том, каким образом поднять «знамя живой партии, которая могла бы снова сделаться представительницей русского социально-революционного движения, как она была в 1873–1876 годах». В начале 1878 года Лагров возглавляет «этапную кассу», предназначенную оказывать помощь тем русским революционерам, которые отправлялись из-за границы на родину для подпольной деятельности. Петр Лаврович оказывается в центре эмигрантской жизни. Укрепляются его связи с Россией. А там становилось все неспокойнее.

13 июля 1877 года в петербургском Доме предварительного заключения произошло чрезвычайное происшествие: по приказу градоначальника Ф. Ф. Трепова был наказан розгами заключенный А. С. Емельянов — только за то, что не снял шапки при встрече с ним. Это вызвало возмущение среди арестантов. Тогда последовала новая, теперь уже массовая расправа над теми, кто протестовал и возмущался.

В начале сентября Лавров, получив из Петербурга подробное описание избиения 13–14 июля в Доме предварительного заключения с просьбой рассказать об этом в иностранных газетах, решил действовать: искать возможности публикации материалов в Англии — у Маркса, в Германии — у немецкого социал-демократа К. Гирша, во Франции — у депутата французского парламента (в прошлом члена Генерального Совета Интернационала) А. Таландье. Неизвестно, осуществилось ли сие намерение Лаврова. Может быть, где-то в зарубежной прессе и появилось сообщение об этом событии, имевшем последствия в нашумевшем «Деле Веры Засулич».

24 января 1878 года Вера Засулич, мстя за поруганную честь товарищей, выстрелом из револьвера ранила петербургского градоначальника Трепова, по распоряжению которого и было произведено насилие в Доме предварительного заключения. 31 марта состоялся суд присяжных — неожиданно для царских охранителей он вынес оправдательный приговор. Это была сенсация. «Первый раздавшийся выстрел в России, — писал эмигрант П. Алисов, — заставил Европу забыть на несколько дней славянский вопрос, всех царей, дипломатов, всю политическую жизнь Европы… Слабая девушка на некоторое время заставила Европу задуматься над нашим будущим».

Задумался и Петр Лаврович. Как будет воспринят в России и какие последствия для движения будет иметь выстрел, оправдательный приговор и бурная демонстрация сочувствия у здания суда? «Что Вы скажете, — обращается он 16 апреля к Лопатину, — об оправдании Засулич и о драке на углу моей родной Фурштадтской? Я едва верил глазам, когда прочел. Петербург принимает немножко вид европейского города».

Но внимательно наблюдая за русской общественной жизнью, Лавров увидел: да, в России происходит «волнение в умах», а воспользоваться этим некому — социалисты совсем не организованы, конституционалисты и «не организованы и трусы». Теперь бы минута для прокламации. «Но кто их будет выпускать?» Петр Лаврович не верил в развитие движения, полагая, что «через немного времени все опять умолкнет». Своими раздумьями поделился с Лопатиным; последний оказался дальновиднее.

Лопатин — Лаврову, из Монтре в Париж, 24 апреля 1878 года: «Все дело Засулич, в связи с другими фактами насилия, с публичными, почти европейскими, уличными демонстрациями и с разнузданным языком вчерашних лакеев газетного мира, наводит на массу размышлений. Не думаю, чтобы все это улеглось, успокоилось и замерло так скоро и так бесследно, как Вы говорите».

Разумеется, всю русскую эмиграцию беспокоила личная судьба Засулич. Наконец, к Петру Лавровичу поступила важная информация. Он пишет Тургеневу: «Зная, как Вы интересуетесь судьбой Засулич, спешу Вам сообщить последние, вполне достоверные сведения. В воскресенье я получил из Берлина письмо, что она там; сегодня другое, что она оттуда отправлена на юг, вероятно, в Женеву. Я так опасался за нее, пока она была в Берлине в настоящее бурное время, что не решался обнадежить никого, пока она не выехала цз столицы немецкого цезаризма».

А в это время в Петербурге образовалась «Земля и воля» — новое тайное общество. В его состав вошли те участники «хождения в народ», которым удалось уцелеть от арестов, влились и другие революционеры. Основателями «Земли и воли» были А. Д. Михайлов, М. А. Натансон, А. Д. Оболешев, Г. В. Плеханов и др. Землевольцы стремились к созданию крепкой и дисциплинированной революционной организации. Они отказались от «бродячей» пропаганды и добивались устройства постоянных «поселений» в народе. Их призывы к агитации, бунтам, демонстрациям протеста, стачкам, к уничтожению «наиболее вредных» представителей правительства должны были «дезорганизовать государство»…

Известный врач Николай Андреевич Белоголовый венчался. Нельзя сказать, чтоб вид у него был особо торжественный — обычный сюртук и парусиновые брюки. Скромно одета была и невеста — Софья Петровна. Произошло это 10 июня (29 мая) 1871 года в Неаполе в греческой церкви — быстро и вопреки установленным правилам. У жениха не было нужных документов, и священник удовольствовался двумя частными удостоверениями: графини Сухтелен, давно проживающей в Неаполе, и княгини Оболенской. В церкви присутствовало еще трое, среди них — скульптор Марк Антокольский, приятель Николая Андреевича. На третий день после свадьбы молодые выехали в Рим, потом в Милан, затем в Швейцарию…

Белоголовый и Лавров были добрыми знакомыми. Еще в августе 1870 года, находясь в Женеве, Николай Андреевич рекомендовал Элпидину Лаврова в качестве редактора возможного зарубежного органа, характеризуя Петра Лавровича как «человека очень разносторонне образованного, талантливого и имеющего большой навык в литературной работе».

Николай Андреевич был оппозиционно настроен к самодержавным порядкам — что в какой-то мере сближало его с Петром Лавровичем. Но не только это послужило основой их дружбы. Порядочность и откровенность, доброжелательность и необычайная гуманность — вот что глубоко импонировало Лаврову. К тому же Белоголовый трижды встречался с Герценом. В Петербурге у него обширный круг пациентов — Салтыков-Щедрин, Некрасов, Елисеев… Ежегодно на несколько месяцев Белоголовые выезжали за границу, а с начала восьмидесятых годов почти постоянно там проживали и лишь изредка ненадолго наезжали в Россию.

За рубежом Белоголовый становится редактором выходившего в Женеве эмигрантского органа «Общее дело», сближается с участниками этого издания В. Зайцевым и А. Христофоровым. Из России Николай Андреевич получает журналы, газеты, письма и всегда спешит поделиться последними новостями с Лавровым. Незаменимую помощь оказывала Петру Лавровичу и Софья Петровна: она переписывала его рукописи, предназначенные для отсылки в журнальные редакции.

Письма от Белоголовых Петр Лаврович получал почти еженедельно: вначале сообщал о новостях Николай Андреевич, затем приписывала свое Софья Петровна. Новости касались прежде всего России и. русских. Осенью 1879 года письма шли из Ментоны. Лавров узнавал и о приезде Елисеевых в Ниццу, и о болезни Салтыкова-Щедрина, и о полученном из «Отечественных записок» гонораре, и о «беспорядках» в Казанском университете, и о том, что из России нет вестей, а прибывающие из Петербурга «только мычат…».

Наступил 1880 год. 5 февраля Степан Халтурин в Зимнем дворце организовал покушение на царя. Взрыв динамита потряс императорские покои, но Александр II остался невредим. В стране установилась диктатура графа М. Т. Лорис-Меликова; этого генерала Александр II назначил председателем вновь созданной Верховной распорядительной комиссии и поручил ему навести порядок в стране.

Белоголовый — Лаврову из Страсбурга в Париж, 24 октября 1880 года: «Ваша жизнь, без сомнения, пошла теперь полнее, потому что социалистическое движение за последние месяцы сильно оживилось, партии становятся в угрожающее положение и взрыв почти неизбежен: за кем останется победа? Готов пари держать, что не за вами; даже кратковременный ваш успех только больше сплотит против вас консервативные силы и сделает еще тяжелее гнет последующей реакции».

В конце 1880 года Белоголовые отправились «зимовать» в Петербург. Николай Андреевич писал оттуда, что большинство его знакомых «перекочевало в лагерь» Лорис-Меликова, ожидая от него умиротворения, хотя о введении конституции и речи быть не может. «Голодовка и крайнее падение заработка ставят народ в безвыходное положение». Что же касается самого монарха, то он «много утратил обаяния в самых благонамеренных кругах, главное, своей женитьбой на Долгорукой». Тут требуется объяснение. Дело в том, что 6 июля 1880 года, через полтора месяца после смерти императрицы Марии Александровны, Александр II тайно обвенчался со своей фавориткой Екатериной Михайловной Долгорукой, наименованной светлейшей княгиней Юрьевской, от которой уже имел детей.

Конечно же, сведения о России поступали к Лаврову и из других источников. Да не только сведения… Письма из Парижа посылались на петербургскую банкирскую контору и адресовались ее служащему Семену Барацу — специалисту по вексельному праву. Этому знакомому Петра Лавровича в конце семидесятых годов еще не было и тридцати, он был энергичным и достаточно осведомленным человеком. От него Лавров не только узнавал последние новости, но и получал русские книги и журналы. Иногда Барац выполнял и более деликатные поручения: пересылал в Париж нелегальные издания, поддерживал отношения с дочерью Лаврова и даже разыскивал нужных людей, находящихся в подполье.

Прибывший в 1877 году в Париж Николай Иванович Кареев был учеником профессора Московского университета Владимира Ивановича Герье. Это была научная командировка: предстояло исследовать положение феодального режима накануне Великой французской революции. Кареев готовил магистерскую диссертацию, и его особенно интересовали требования крестьян, наказы третьего сословия. Работал увлеченно. В Париже лично познакомился с Лавровым. Вскоре они подружились. Встречались обычно вечерами, когда у Лаврова никого не было. Беседовали за чашкой чая при свете лампы с большим абажуром, оставлявшим часть комнаты в полумраке. Молчаливо условились не касаться запретного — вопросов для обсуждения хватало и без того: разговоры на философские и исторические темы занимали все вечера.

Еще в студенческие годы Кареев изучал «Исторические письма», статьи Лаврова в «Отечественных записках», в «Знании». Псевдонимы, под которыми появлялись эти публикации, не могли скрыть имя автора. Кареев вспоминал: «Под влиянием идей Лаврова в годы моей юности складывалось отношение ко всем умственным течениям, игравшим роль в те годы: к позитивизму, к проблеме социологии, к дарвинизму в применении к ней, к эволюционизму и т. п. Всюду Лавров вносил свои поправки, ограничения и дополнения, и всем этим я пользовался для своего научного синтеза…»

И все же, общаясь с Лавровым, нельзя было ограничиваться только наукой. Уже летом 1878 года Кареев начал посещать лекции для молодежи, которые читал Петр Лаврович. С большими предосторожностями, опасаясь царских агентов, проник он на банкет, устроенный газетой «Egalite» в годовщину казни Людовика XVI. Сюжет был очень близок молодому ученому — пришлось рисковать. На банкете Лавров произнес на французском языке речь, которая, по воспоминаниям Кареева, «была слишком учена и исторична для собравшейся на банкет рабочей демократии».

Научные занятия Кареева в Париже, выход томов Ипполита Тэна по истории Великой французской революции, общение с навещавшими Лаврова другими русскими учеными — все воспламеняло интерес к рассмотрению исторического процесса в целом. Появился новый план: профессор Новороссийского университета А. С. Трачевский, Кареев и Лавров решили взяться за написание Всемирной истории. Обсудили структуру издания. Двигателем всего предприятия должен был стать Петр Лаврович, которому предстояло написать большой раздел о первобытной культуре. Намечалась и редакция издания: Лавров, Трачевский, Кареев и профессор Киевского университета И. В. Лучицкий (с ним Петр Лаврович познакомился еще в 1873 году).

Авторами Всемирной истории приглашались М. М. Ковалевский и находящийся в эмиграции с 1879 года Ф. К. Волков — антрополог, этнограф и археолог. Нужен был издатель. Трачевский отправился в Петербург и вроде бы (так он писал об этом Лаврову) договорился: труд предполагалось выпустить в первой половине 1880-х годов.

Замысел издания Всемирной истории не оставлял Петра Лавровича и после того, как Кареев покинул Париж. По вторникам в Café Voltaire он встречался с Трачевским, известнейшим византиеведом, доцентом Новороссийского университета Ф. И. Успенским, физиологом А. Н. Хорватом. Шли бурные споры о достоверности исторических фактов, об оценке исторических источников, о возможности предвидеть ход исторического процесса и о многом другом.

О содержании споров мы знаем точно: под свежим впечатлением от них Лавров опубликовал в «Отечественных записках» статью «Противники истории». Таким «противником» выступает «натуралист», под которым подразумевался Хорват, отрицавший историю как науку. Не так думал Лавров: история «есть вовсе не сумма биографий», а «процесс общественной жизни», наука о законах «общественного развития». Недавно «обязательны» для историка были лишь действия государей, министров, полководцев… Теперь — «перспектива» экономическая, «давайте нам на первый план историю народных масс, настоящих производителей». И далее: «Революция сверху и снизу, эпохи энтузиазма и упадка духа имели и будут иметь место в науках природы точно так же, как в процессе истории», — писал Лавров.

Однако создать Всемирную историю так и не удалось, еще один план Лаврова оказался неосуществленным. Дружественные же отношения с участниками задуманного издания сохранились. Петр Лаврович поддерживал переписку с Кареевым, интересовался его магистерской диссертацией, диспутом, который должен был произойти при ее защите. 7 января 1879 года Лавров получил книгу Кареева «Крестьяне и крестьянский вопрос во Франции в последней четверти XVIII века», с нетерпением разрезал ее и при первом просмотре нашел там «бездну интересного», заслуживающего перевода на французский язык, о чем он и сообщил Карееву. Лавров советовал написать на французском языке краткий реферат монографии и послать его крупнейшему французскому историку Фюстель де Куланжу. Кареев последовал совету. Получив реферат, Фюстель де Куланж тут же опубликовал его в трудах академии, и имя молодого русского ученого стало известно французским историкам.

С Кареевым Петр Лаврович поделился и печальной вестью…

Когда в России началась консолидация революционных сил, образовалась «Земля и воля», Лопатин под именем коллежского секретаря Севастьянова отправился в Россию. Конспирация не помогла — 25 марта 1879 года он был арестован.

Лавров — Карееву из Парижа в Москву, И апреля (30 марта) 1879 года: «Этот наш общий знакомый подвергся печальной участи. Со всегдашней своей смелостью, он, для развлечения, полез в пасть льву, но, увы, хищная пасть льва сомкнулась, и я только что получил извещение о том, что надолго его судьбы будут определены не его волею. Это известие меня очень расстроило, тем более что звериный мир в последнее время очень озлоблен против мира человеческого».

Они были наслышаны друг о друге, но лично не встречались. Максим Максимович Ковалевский в 1872 году окончил юридический факультет Харьковского университета. Затем совершенствовался в знаниях в Берлине, Вене, Париже, Лондоне. В Лондоне он познакомился в 1875 году с Марксом и Энгельсом, в Лондоне в это время жил и Лавров…

Ковалевский знал о пропагандистской деятельности своего соотечественника, читал и журнал и газету «Вперед!», но далеко не разделял их пафоса, больше того (как вспоминал он впоследствии) — революционные статьи Лаврова производили на него «удручающее впечатление». Такой человек был ему чужд. Когда находившийся в Лондоне философ Владимир Соловьев (сын знаменитого историка Сергея Михайловича) предложил Ковалевскому зайти к Лаврову, то Максим Максимович наотрез отказался. Да и Соловьева отговорил от этого шага.

В свою очередь, Лаврову стало известно, что Маркс встречается с русским ученым Ковалевским — человеком широко образованным и как мотылек порхавшим по научным центрам Европы. О Ковалевском сообщил и Лопатин. Осенью 1876 года он даже предлагал Петру Лавровичу через него связаться с русскими легальными органами печати, но Лавров тогда отказался. Личное знакомство произошло скорее всего летом 1878 года (Максим Максимович был тогда уже профессором юридического факультета Московского университета).

В это время в Париж прибыл знаменитый русский математик Пафнутий Львович Чебышев (с ним Петр Лаврович был хорошо знаком по Петербургу). Чебышева сопровождали Ковалевский и П. Д. Боборыкин. Готовилась международная выставка. Для работы в русском павильоне нужны были люди, в подборе которых Лавров мог помочь. Вероятно, при таких обстоятельствах Кареев и познакомил Ковалевского с Лавровым. Необычайная эрудиция Петра Лавровича заставила профессора простить ему все «революционные грехи», они сдружились. В дальнейшем Ковалевский часто навещал Лаврова, он говорил, что очень ценит, любит и уважает «полковника». Всякий приезд Ковалевского становился для русского изгнанника праздником. Квартира наполнялась шумными разговорами, веселым смехом, «толстый профессор-мотылек», как звал его Петр Лаврович, тащил «полковника» в ресторан, где за обедом на Петра Лавровича обрушивалась лавина новостей…

В 1879 году в Москве под редакцией В. Миллера и Ковалевского начал выходить журнал «Критическое обозрение». К сотрудничеству был привлечен Лавров. В июньском номере (№ 11) журнала под псевдонимом «Столетов» появилась его статья о книге английского историка и общественного деятеля У. Эд. X. Лекки «История Англии в XVIII веке».

Ковалевский — Лаврову из Лондона в Париж, 27 августа 1879 года: «Не знаю, имел ли я случай благодарить Вас за Вашу статью о Лекки. Она была прочтена всеми с большим интересом и вызвала в каждом из членов редакционного бюро весьма понятное желание почаще видеть имя Столетова на страницах «Критического обозрения»… Наш общий приятель Маркс на время отлучился из Лондона, прожил в Джерси с дочерью, теперь уехал в Рамсгет, куда приглашает и меня. Я, вероятно, побываю у него на днях. В июле мы очень часто виделись и нередко беседовали о Вас. Что поделывает Иван Сергеевич Тургенев, и не надеется ли он обрадовать москвитян и петербуржцев новым приездом в Россию?»

Ковалевский по-прежнему «порхал» по Европе и Америке, иногда наведывался к Лаврову, иногда ограничивался небольшим письмом, а то надолго исчезал из поля зрения.

Когда в конце 1876 года Лавров прибыл из Лондона в Париж на съезд, который доставил ему много неприятностей, он поспешил навестить Тургенева. Усталость и раздраженность как рукой сняло. Петр Лаврович с интересом слушал рассказ о «Нови». Вернувшись в Лондон, Лавров в январе 1877 года вечерами читал своим товарищам по редакции корректурные листы романа Тургенева. Переехав весной 1877 года в Париж, Лавров стал часто встречаться с Иваном Сергеевичем или у него дома, или в каком-нибудь ресторане, иногда навещал Тургенева в Бужевале и слушал с жадностью его рассказы о событиях в Петербурге, куда писатель нет-нет да наведывался. В сентябре 1877 года Тургенев передал Лаврову обвинительный акт по «Процессу 193-х». По этому процессу судились участники «хождения в народ». Можно представить, какой интерес представлял этот документ для Петра Лавровича.

Лавров — Лопатину в Париж, 18 сентября 1877 года: «Сейчас вернулся домой и привез «обвинительный акт о пропаганде»… Напишите немедленно в Лондон и в Женеву, могут ли напечатать и публиковать брошюру листа в два maximum, заключающую извлечение из «обвинительного акта о пропаганде» с обсуждением, и сделать это в течение двух недель по получении рукописи».

В России же борьба продолжалась. Утром 4 августа 1878 года в Петербурге на Михайловской площади Сергей Кравчинский кинжалом смертельно ранил ненавистного шефа жандармов И. В. Мезенцева. Это был очередной удар по самодержавию. Власти были в полном смятении: произошло-то это в столице, среди белого дня! По личному приказу Александра II начались массовые аресты и обыски. Обстановка накалилась.

Тургенев — П. В. Анненкову 12 (24) января 1879 года в Париж: «Обезмуженный (заметьте приличие моего выражения) «Вестник Европы»[20] навел меня на мысль, что: «как, мол, скверно быть редактором в России!» А пылкий старец Лавров на днях кричал у меня в комнате — потрясая бородой и тая глазами: «Конституционалисты — трусы, не знают своей силы! Им стоит с твердостью заявить свой принцип — и правительство не может не уступить, не может! Не может!» Даже кулаки при этом поднимал — не переставая, однако, отдавать ландышем и липовым медом».

В 1879 году Лаврова и Тургенева еще более сблизила тревога за судьбу Лопатина.

Тургенев — Лаврову 12 апреля 1879 года в Париж: «Несчастье, обрушившееся на Лопатина, было неизбежно; он сам как бы напросился на него. В самый день моего отъезда (из Петербурга. — Авт.) я умолял его уехать на юг — ибо об его присутствии в Петербурге полиция знала…»

Летом и осенью тревога нарастает, от Лопатина никаких вестей. В Париже верят каждому доброму слуху, всякому обнадеживающему известию. Надежда не оставляла Тургенева: «Авось он еще выцарапается», — писал он Лаврову.

Когда в 1876 году Интернационал прекратил существование, у Петра Лавровича возник план создания повой широкой социально-революционной организации. Он разрабатывает «Записку о необходимости тайной социально-революционной организации» и «Проект устава федерации для подготовления социальной революции», переведенные на французский и немецкий языки.

Перед нами «Проект» — автограф Лаврова. В начале исторический экскурс. Еще 30 лет тому назад был начертан девиз «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Первый Интернационал действовал легально; теперь же господствующие классы не допускают этого. Отсюда вывод: подготовление социальной революции должно заключаться в организации тайного союза.

Конечно, Лавров понимал, что социал-демократическое движение Германии непохоже на борьбу английского пролетариата и французских социалистов, что в России тем более освободительное движение имеет свои особенности. Все же он пытался выработать некоторые общие принципы организации, давая целый ряд рекомендаций даже по самым частным, конкретным вопросам.

Вот как он представлял себе схему построения партии. Несколько знающих друг друга «убежденных социалистов» организуют кружок, члены которого будут распространять «основные идеи рабочего социализма». Из этих кружков составляются законспирированные «тесные союзы», которые, «если найдут нужным, составят особые социалистические партии». Указанные группы образуют общую федерацию для подготовления социальной революции. Предусматривался конгресс — орган для обсуждения спорных вопросов движения, так как нельзя же требовать, чтобы кто-либо соглашался уступить «долю своих убеждений скорее, чем его противник». Только товарищеским разъяснением можно определить направление современного социализма. В надлежащую минуту, как предполагал Петр Лаврович, конгресс мог «обратиться в энергический боевой орган социальной борьбы». Призывно звучали заключительные слова проекта: «Социалисты-рабочие, организуйтесь втайне, готовьтесь энергически для наступающей тяжелой борьбы».

Но все эти обширные планы, подробно составленные записки, получили весьма ограниченное осуществление. В возникший в марте 1878 года небольшой кружок вошли Ю. Узембло (И. Бесядовский) — один из активных участников польского подполья, эмигранты А. Литвинов, Н. Карганова, С. Подолинский. Осенью к ним примкнули Лопатин и Степан Ширяев. Наибольшую активность проявил Узембло, которому было поручено найти путь к революционерам России, вовлечь их в тайный международный союз. Поездка состоялась: Берлин, Вильно, Петербург, Москва…

Петр Лаврович узнал, что в Петербурге появился новый нелегальный орган «Начало»: в столице, на глазах III отделения! Такого еще не бывало. Лавров сильно заинтересовался его программой. Сведения поступали противоречивые. Одни сообщали, что это конституционный орган, другие — что революционный, с «впередовской» программой. Вскоре выяснилось, что во главе издания стоит Е. С. Федоров. Когда Лавров находился еще в Лондоне, Федоров жил в Германии и они переписывались. Откроем читателю это имя — Евграф Степанович Федоров (1853–1919) — впоследствии всемирно известный ученый — кристаллограф, геометр и минералог, академик. Тогда он был молод, окончил Военно-инженерное училище, потом занимался в Медико-хирургической академии и Технологическом институте, увлекался наукой и был радикально настроен.

Лавров познакомился и с вышедшим в марте 1878 года первым номером «Начала»: «Для социалиста-революционера немыслимо игнорировать движение; происходящее в самом народе, оторваться от народной почвы; он должен, напротив, вполне и безусловно слиться с народной массой в процессе накопления революционных сил». Сомнений не было — орган революционный. Об этом Петр Лаврович 7 мая поделился с Лопатиным: «Таланта нет, но определительно стоит на точке социально-революционной; ближе всего ко «Вперед!», но умереннее: бунтовщичества ни следа».

Нельзя ли воспользоваться появившимся изданием? А может быть, «Начало» представляет какие-то революционные объединения, о которых он не знает? Все это нужно установить. И Лавров просит Узембло войти в Петербурге в контакт с «Началом», выяснить возможность сотрудничества. Узембло узнал: издатели газеты придерживаются программы «Вперед!», они готовы обратиться к Лаврову и «передать редакцию в более умелые руки». Тогда от парижского кружка Лаврова к Узембло было отправлено письмо: «Лавров готов войти с ними в прямые сношения, давать им указания для ведения журнала и посылать еженедельно или каждые две недели письма о современных вопросах социализма».

Узембло оповестил об этом издателей «Начала». В Париж прибыл Федоров, встретился с Лавровым и просил его о сотрудничестве. Что было дальше, мы не знаем. Последний, четвертый, номер «Начала» появился в мае 1878 года.

В июле Узембло отправился в Варшаву, наладил контакты с революционным подпольем. Оттуда он оповещал Лаврова о развитии социалистической пропаганды в Польше, указывал явочные адреса. Петр Лаврович представлял себе польское революционное движение одним из важных слагаемых демократической борьбы славянских стран. Осенью у него появилась новая идея — возник проект федерации славянских социалистических групп.

Лаврова посещают польские, сербские, чешские, болгарские революционеры. В июле 1878 года в сербском журнале «Стража» появилась статья Лаврова «Письма о рабочем социализме», получившая отклик среди русских и польских участников общественной борьбы. Петр Лаврович публиковал свои статьи и на страницах выходившего в Женеве польского журнала «Рувность». К нему обращались за советами и получали дельные рекомендации о связях с социалистами Западной Европы. Сохранившиеся в архиве многочисленные записные книжки Лаврова содержат адреса революционеров разных стран, явочных квартир, редакций журналов, политических деятелей. Лавров был осведомлен о нелегальных зарубежных поездках революционеров России. Многие находились в поле его зрения…

Очередная поездка за границу известного рабочего революционера, организатора «Северного союза русских рабочих» Виктора Обнорского. 25 октября 1878 года Ширяев — Лаврову: «Вы, вероятно, знаете, что на днях сюда в Лондон прибудет Обнорский». 6 ноября Ширяев сообщает Лаврову дальнейший маршрут петербургского рабочего: «Обнорский в понедельник уехал в Париж и обещал побывать у Вас. Я говорил с ним, причем он излагал свои взгляды и планы очень подробно и серьезно. Так как времени теперь не имею, то сообщу все при свидании». Скорее всего Обнорский побывал у Лаврова, получил у него адрес явочной квартиры польского социалиста Ксаверия Вонсовича и отправился в Варшаву. Визит был успешным: в июне 1879 года в социалистических кружках Варшавы читали программу «Северного союза русских рабочих», затем последовало письмо польских рабочих к русским: установились отношения солидарности.

В это же лето, далеко от Варшавы, в маленьком живописном Липецке, а потом и в губернском Воронеже собрались землевольцы. То были люди, уже изведавшие нелегкие перипетии подполья. Но не только. В ходе своей борьбы с самодержавием они все круче и все решительнее расходились во взглядах на тактику, методы и способы дальнейшего единоборства с царизмом. И вот на «липецких водах», под сенью воронежского архиерейского сада землевольцы размежевались. Отныне в истории русского революционного движения подняты два знамени. На одном значится: «Народная воля», на другом — «Черный передел».

Народовольцы решили добиваться в России гарантии политических свобод и демократических преобразований: созыва Учредительного собрания, введения всеобщего избирательного права, свободы слова, печати, сходок. Мысль была справедливой. Но основной способ осуществления ее был порочным — индивидуальный террор. Сторонники этого направления создали новую централизованную организацию — «Народную волю», во главе которой стоял Исполнительный комитет, вынесший смертный приговор царю…

Очередное покушение на Александра II готовилось в трех верстах от Москвы, на Московско-Курской железной дороге. Был куплен дом на имя купца Сухорукова: в действительности в нем поселился Лев Николаевич Гартман с «женой» — Софьей Перовской. Из дома под полотно железной дороги прорыли галерею в 20 сажен, заложили динамитные мины. Ожидали проезда императора. 19 ноября прогремел взрыв, потерпел крушение железнодорожный состав, но не тот — царь проехал раньше. Участники взрыва скрылись.

В Париже Гартман появился в декабре 1879 года под именем Шульца, затем стал называться Эдуардом Мейером. Его узнали: русский посол князь Н. А. Орлов сообщил префекту полиции Андрие, что в Париже скрывается Лев Гартман, совершивший покушение на царя. 3 февраля 1880 года Гартман был_; арестован. На другой день царский посол официально обратился к французскому правительству с требованием выдачи арестованного. В защиту народовольца поднялись французские социалисты и радикалы, писатели и ученые. 27 февраля к французскому правительству обратился Виктор Гюго: «Вы не можете выдать этого человека. Между вами и им — закон, а над законом существует право… Вы не выдадите этого человека». Действовали и русские эмигранты.

В это время в Париж приехал чернопеределец Георгий Валентинович Плеханов. Ему еще не было 24 лег. Хорошо образован, начитан. Пятидесятишестилетнему Петру Лавровичу он годился в сыновья, но разница лет не помешала их сближению. 28 февраля Лавров, Плеханов, Кравчинский, Жуковский посетили в Бурбонском дворце председателя палаты депутатов Леона Гамбетту.

В ответ на просьбу не выдавать Гартмана лидер буржуазных республиканцев ответил, что правительство Франции примет такое решение, которое не нанесет никакого ущерба чести страны. С общественным мнением нельзя было не считаться. Гартману предложили покинуть Францию — выехать в Англию. Такого в Зимнем дворце не ожидали. Князь Орлов демонстративно покинул Париж.

Как только Гартман оказался в Лондоне, между ним и Лавровым завязалась переписка. Петр Лаврович послал Гартману письмо и рекомендацию к Марксу. Он был принят у Маркса «очень любезно».

Из Лондона в Париж шли письма Гартмана, на которые Петр Лаврович еле успевал отвечать. Народоволец писал часто: то он просил книги для Маркса, то делился планами издания газеты «Нигилист» или создания в Лондоне комитета для сбора пожертвований в пользу революционеров России, то сообщал новости, дошедшие из России, то рассказывал о лондонских знакомствах, то обращался за советом к Лаврову относительно создания Русской социально-революционной библиотеки. Осенью он уехал в Америку агитировать в пользу русских революционеров.

17 января 1880 года в Петербурге была разгромлена типография «Народной воли». Народовольцы решили, что Николаю Александровичу Морозову следует временно отправиться в эмиграцию и за рубежом продолжить литературную деятельность; достали заграничные паспорта для него и Ольги Люботович. Революционеры благополучно покинули Россию: Вена, Женева, Кларан…

20 августа 1880 года вышел «Листок Народной воли», в котором было помещено объявление: «В последнее время в Женеве приступлено к изданию «Русской Социально-Революционной Библиотеки», при сотрудничестве Л. Гартмана, М. Драгоманова, П. Лаврова, Н. Морозова, И. Павловского и др. Появилась уже первая книжка издания «18 марта 1871 года, соч. П. Лаврова». За этим кратким объявлением скрывалась трудная работа эмигрантов. Мозговым центром ее был опять-таки Лавров.

Написанный Петром Лавровичем черновой автограф. Дата: 18 марта 1880 года. Определяется цель предприятия. Теоретическая и историческая литература социализма нужна совершающейся теперь в России борьбе, утверждению «ее твердых научных оснований для предупреждения отклонений и ошибок, всегда возможных в партиях».

…17 марта 1879 года на квартире у Лаврова собрались по случаю годовщины Коммуны. Петр Лаврович сделал доклад. Тут же было высказано пожелание опубликовать его. Лавров согласился. В сентябре была закончена работа над рукописью. Так появилась книга «18 марта 1871 года», вышедшая в Женеве в 1880 году. В ней Лавров утверждал, что Парижская Коммуна явилась «первой революцией пролетариата» и своим кратким существованием доказала, что буржуазное развитие не дает превосходства в управлении общественными делами, пришедший к власти пролетариат может сам превосходно с этим справляться.

Книга «18 марта 1871 года» вызвала интерес не только у современников, но и неоднократно переиздавалась в первые годы Советской власти. По свидетельству В. Д. Бонч-Бруевича, книгу Лаврова о Парижской Коммуне «Владимир Ильич считал лучшей после «Гражданской войны во Франции» К. Маркса».

Она писалась в один из критических моментов русского революционного движения. Центральным был вопрос о средствах, путях и методах осуществления социального переворота в России. В его решении во многом мог помочь опыт Коммуны. Особенно злободневной представлялась главная проблема — готовности к революции. Анализируя историю Коммуны, Лавров писал: мало быть энергичным и преданным делу борьбы, нужно заблаговременно собирать силы, создавать партию, вырабатывать программу действия. Это важно. Но важно не только это. Лавров предостерегал революционеров России: следует осмотрительно выбирать людей, которым вручается власть: «Самые жестокие, самые опасные удары, которые могут быть нанесены партии, суть удары, наносимые ей нравственною несостоятельностью ее членов».

22 июня 1880 года газеты сообщили, что в палате депутатов принято решение об амнистии участников Парижской Коммуны. Живя в Лондоне, Лавров сблизился со многими из них: Проспером Лиссагарэ, Шарлем Лонге, Альбером Тейсом, Альбером Реиьяром. Вместе с Тейсом Петр Лаврович выступал в Лондоне на митинге, посвященном памяти Коммуны. Лавров написал К. Марксу: «Поздравьте от меня Лонге, Лиссагарэ и всех тех еще не амнистированных коммунаров, с которыми я имел случай познакомиться в Лондоне». Париж оживился. Вскоре появились первые партии коммунаров, вышедших из каторжных тюрем Новой Каледонии. С восторгом были встречены героические участники Коммуны. Стали постепенно возвращаться и эмигранты. Прибыли Шарль Лонге, потом Лафарги и многие другие, с кем был связан Петр Лаврович.

Да, передовая Франция достойно встречала амнистированных революционеров. Но не было амнистии в России. Там не встречали, а провожали борцов против самодержавия. Провожали в тюрьмы, на каторгу, в ссылку. Западная Европа должна была знать об этом. На страницах английской и немецкой печати он рассказывал и о революционной демонстрации демократической интеллигенции и рабочих, происшедшей 6 декабря 1876 года на Казанской площади в Петербурге, и о речах на судебных процессах Петра Алексеева, Ипполита Мышкина, Софьи Бардиной, и о деле Веры Засулич, и о деятельности «Северного союза русских рабочих».

В конце 1879 года Лавров получил из России новый революционный орган: «Народная воля». Социально-революционное обозрение. № 1, 1 октября 1879 года. Воодушевляло заявление «От редакции»: «Итак, после нескольких месяцев молчания свободное слово снова раздается в Петербурге. По-видимому, этого не ожидали наши враги, и на это мало надеялись наши друзья». Информация о событиях в России была ценнейшей. В руках эмигранта находился материал, который прямо просился на страницы зарубежной социалистической прессы…

В первых номерах за 1880 год (от 21 и 28 января) социалистической газеты «Egalité», редактируемой Жюлем Гедом, появились публикации о социалистическом движении в России. Стояла подпись: «Старый русский социалист». Это были статьи Лаврова. Здесь материалы, взятые со страниц «Народной воли», о разгуле реакции, о кровавой деятельности в Одессе генерал-губернатора Тот-лебена, о суровых репрессиях, о казнях революционеров. Сведения о сотрудничестве Лаврова в зарубежной прессе мы находим и в его архиве. Сохранился черновик на французском языке — «Общественное движение в России»: «Телеграф принес нам на днях печальную весть. В ночь с 7 на 8 февраля (с 26 на 27 января) полиция захватила в Петербурге, на Васильевском острове, еще одну тайную типографию, в которой находились оттиски и значительное количество отпечатанных экземпляров газеты «Черный передел» (что означает всеобщее разделение земли между крестьянами.) Это уже второй случай ареста типографии русских социалистов; первой была обнаружена типография «Народной воли», принадлежавшая другой революционной фракции. Это произошло в ночь с 29 на 30 (с 17 на 18) января».

В черновике есть парижский адрес: Эмиль Массар, 141 бис, бульвар Монпарнас. Ему и адресовалось это сообщение для публикации в. начале 1880 года в социалистической газете «Lе Citoyеп» («Гражданин»), членом редакции которой (наряду с Жюлем Гедом и Полем Лафаргом) и был Эмиль Массар.

17 марта 1882 года Поль Лафарг обратился с просьбой к Лаврову откликнуться на забастовку ткачей в Руане, которую в течение пяти недель поддерживала газета лидера буржуазных радикалов Жоржа Клемансо «Justice». Лавров подготовил текст для французской социалистической газеты. Черновой автограф на французском, неразборчивый текст… «Спешу выразить вам свое, а также и всех моих соотечественников-социалистов, глубочайшее сочувствие мужественным борцам Руана. Именно в будничной стачечной борьбе чаще всего возникает, развивается и созревает сознание солидарности рабочих как класса перед лицом их эксплуататоров… Только при непрерывном напоминании и упорном осуществлении прозвучавшего 34 года тому назад великого призыва «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» можно добиться победы в этой борьбе».

V. СОЮЗНИК «НАРОДНОЙ ВОЛИ»

Осенью 1880 года на конспиративной петербургской квартире Андрей Желябов созвал членов Исполнительного комитета «Народной воли». «Если мы останемся в стороне в теперешнее время и не поможем народу свергнуть власть, которая его душит и не дает ему даже возможности жить, — заявил Желябов, — то мы потеряем всякое значение в глазах народа и никогда вновь его не приобретем».

…В глубокой тайне разрабатывался план нового (седьмого по счету — прежние не удались) покушения на императора; осуществление его возглавил Желябов. Действовать приходилось в трудных условиях. Полиция арестовала ряд видных народовольцев. 28 февраля 1881 года был схвачен и Желябов. И это накануне покушения! Все усилия партии могли оказаться тщетными. Этого не допустила Софья Перовская. Она взяла руководство в свои руки и самоотверженно довела дело до решающего конца.

1 марта 1881 года, в третьем часу дня, на набережной Екатерининского канала раздались два взрыва. Бомба, брошенная Рысаковым, повредила царскую карету. Из нее вышел Александр II — он хотел увидеть схваченного охраной покушавшегося. И туг взорвалась еще одна бомба: Игнатий Гриневицкий смертельно ранил царя. Погиб и он сам.

Рано утром 3 апреля по Петербургу расклеивали правительственное сообщение: «Сегодня, 3 апреля, в 9 часов будут подвергнуты смертной казни через повешение государственные преступники: дворянка Софья Перовская, сын священника Николай Кибальчич, мещанин Николай Рысаков, крестьяне Андрей Желябов и Тимофей Михайлов…»

Народовольческая террористическая тактика настораживала Петра Лавровича. Еще раньше, только еще узнав о программных, организационных и практических установках новой партии, он сразу решил высказать свое несогласие с ними. Правда, вступать в открытую полемику с теми, кто мужественно боролся против самодержавия, он считал себя не вправе. Но и молчать не мог, не мог скрывать своих несогласий с товарищами.

Автограф большого письма Лаврова к народовольцам с датой 1 января 1880 года и пометкой «не для печати» сохранился в его архиве. «Я хочу сказать об общей системе красного террора, которую в последнее время проводят в России в борьбе с правительством. Я считаю эту систему столь опасной для дела социализма и успех на этом пути столь мало вероятным, что, если бы я имел малейшее влияние на ваши совещания и решения, когда вы вступали на этот путь, если бы даже я знал достоверно, что вы намерены на него вступить, я постарался бы всеми силами отклонить вас от этого. Но теперь уже поздно. Вы вступили на этот путь, и он — именно один из тех, с которых сойти трудно, не признав явно слабость партии…» Письмо заканчивалось, как обычно у Лаврова, многочисленными рекомендациями — об организации федерации тайных кружков с разнообразными функциями, о съездах их делегатов, которые должны придать единство общему делу.

Отношение Петра Лавровича к тактике «Народной воли», к проблеме захвата власти, к принципам централизованного построения революционной организации нашло отражение также в его письмах к Гартману, Морозову, находившимся в эмиграции Петру Кропоткину, Николаю Чайковскому. Петр Лаврович предупреждает в них против увлечения террором, доказывает пагубный характер последствий этой тактики. «Привычка к террористической деятельности, — пишет он 29 мая 1880 года Морозову, — выдвигает на первые места движения людей с энергией, но весьма часто людей, очень слабо понимающих идеи, и эти люди, в минуту победы поставленные естественными руководителями, будут страшно вредны движению».

Выступая в мартовские дни 1881 года в Париже с речью о десятилетии Парижской Коммуны, Лавров не мог не связать этого события с только что полученным известием о казни народовольцами Александра II: парижский пролетариат «впервые развернул пред нами знамя своей революции», а русские террористы доказали бессилие самодержавной монархии «против самоотверженной энергии небольшой горсти молодежи». Восхищаясь героизмом своих товарищей из России, Петр Лаврович вместе с тем продолжал настаивать: социалисты должны бороться не против отдельных личностей, а против социального строя. Гильотина социализма «отсечет голову не одному Людовику XVI, а всему современному государству; его разрывная бомба разнесет на части не какого-нибудь жалкого Александра II, а весь капиталистический мир…».

Осенью Лавров отправил в Россию очередную записку о необходимости создания единой революционной партии. Он исходил из того, что правительство «совершенно расстроено», назревают изменения существующего порядка, в народе происходят волнения. Учитывая все это, социалисты, независимо от их разделений на фракции, должны объединиться для совместной борьбы: сплотиться, распределить средства партии по разным отраслям деятельности — борьбы с правительством, работы в народе, литературно-издательского дела. Цель партии — революция, которая передала бы все наличные богатства и орудия труда в руки рабочих города и села. Политическое переустройство может совершиться лишь одновременно с экономическим переворотом… Народовольцы высоко ценили мнение Лаврова, прислушивались к его советам и возражениям.

А волна суровых репрессий поднималась все выше — смертные казни, переполненные тюрьмы, потоки отправляемых за Урал каторжан. Народоволец Ю. Н. Богданович, получивший от Исполнительного комитета задание организовать отделы Красного Креста для устройства побегов осужденных из ссылки, выехал в Сибирь. В Москве, где собрались оставшиеся члены «Народной воли», решено было придать Красному Кресту международный характер.

В конце 1881 года Петр Лаврович получил письмо от Богдановича. От имени Центрального управления общества «Красного Креста Народной воли» Лаврова просили принять участие в осуществлении задач «Общества» и совместно с Верой Ивановной Засулич организовать за границей отдел общества. Был послан и устав, который следовало изменить в соответствии с задачами заграничного отдела.

Что могло быть более благородным, чем помощь пострадавшим в борьбе с самодержавием?! Петр Лаврович быстро набрасывает устав: «Главная задача заграничного отдела общества состоит в сборе денег и всяких пожертвований для помощи лицам, подвергавшимся преследованиям и пострадавшим в России за свободу мысли и совести без различия партий, к которым они принадлежали». Именно так: «без различия партий»; по Лаврову, не только члены «Народной воли», но и все те, кто выступает против деспотизма, заслуживают поддержки.

27 декабря 1881 года за подписями Засулич и Лаврова появилось обращение «От заграничного Отдела общества Красного Креста Народной воли» с призывом оказать материальную помощь борцам за свободу России.

В Лондоне подписные листы получил Петр Кропоткин — ему поручался сбор средств среди англичан. 7 января 1882 года он написал Лаврову, что нужны не только воззвания, но и непосредственная агитация, живое слово, чтение лекций о революционной России. Кропоткин выступает в Ньюкасле, Глазго, Эдинбурге. В Англии же действовал и Чайковский. Сборы в пользу Красного Креста начались также в Германии, Швейцарии, Франции. В Италии по просьбе Засулич подписку в пользу русских революционеров осуществляли редакторы двух социалистических газет. Отозвалась и Северная Америка…

Варвара Николаевна Жандр родилась в Кронштадте в 1842 году в семье морского офицера. Ее предки были гугенотами. В конце XVII века они переселились из Франции в Россию. Девочка росла любознательной, много читала. В 1858 году с золотой медалью окончила Киевский институт благородных девиц. Разойдясь во взглядах со своей молодой мачехой, Жандр в 1860 году становится женой овдовевшего подполковника Никитина. В конце 60-х годов Варвара Николаевна расторгла брак, долгие годы жила в Италии: этого требовала болезнь легких. В 1878 году Никитина поселилась в Париже.

Мы точно не знаем, когда Петр Лаврович познакомился с Никитиной. Во всяком случае, уже осенью 1879 года они посещают музыкальные концерты. Постепенно, они сдружились. Лавров начал бывать у Варвары Николаевны, обедать у нее. Иногда возникали импровизированные литературные вечера, на которых Петр Лаврович вдохновенно читал Шекспира. Сближение с интересной, интеллектуально развитой женщиной скрашивало аскетическую жизнь. Душевная теплота Варвары Николаевны согревала быт парижского изгнанника.

Однако вскоре им пришлось расстаться.

Поводом к удалению Лаврова из Франции послужила публикация в прессе призывов к пожертвованию в пользу Красного Креста. В действительности же причина изгнания коренилась глубже: русские власти были недовольны французскими за то, что последние отказались выдать народовольца Льва Гартмана. Для того чтобы как-то сгладить остроту взаимоотношений, правительстве Франции и решилось на эту акцию. И февраля 1882 года Лаврову объявили о высылке. В этот же день Тургенев написал ему: «…Если Вы еще не уехали — то ступайте завтра к префекту полиции Камескасу. Я его видел сегодня, и он меня расспрашивал, что Вы за человек? Я ему сказал, что Вы хоть и революционер — но честнейший и отличнейший человек и что если Вы дадите слово, то верить Вам должно и можно». Префект полиции обещал Тургеневу дать отсрочку высылки, Лавров же решил не просить об этом.

В Париже быстро узнали, что почитаемый русский эмигрант выдворяется за пределы Франции. Многие спешили выразить ему свои чувства. На улице Сен-Жак, к дому, где жил Лавров, тянулась очередь: интеллигенты с букетиками, учащиеся, блузники, военные.

Утром 13 февраля Лавров выехал в Лондон. Проводив его, Варвара Николаевна отправилась в редакцию «Justice», где была принята Клемансо. Ему она передала письмо Лаврова, напечатанное на следующий день в «Justice»: Лавров выражал надежду, что его изгнание «побудит многих французов внести свое имя в подписной лист фонда помощи жертвам русского деспотизма…».

День спустя это письмо перепечатала английская «Times». Лавров стал популярен, как никогда; о нем много писали в прессе, передовая европейская общественность подняла голос протеста. «Egalité» опубликовала еще одно письмо Лаврова — обращенное к Жюлю Геду: «Изгнанный с французской территории, я пользуюсь последним моментом, чтобы послать братский привет всем вашим друзьям — социалистам». Французский поэт Люсьен Пенжан посвятил Петру Лавровичу теплое стихотворение, напечатанное сразу же в трех журналах. Лавров был тронут таким вниманием. Отвечая на сочувственное послание немецких социалистов, он писал: «Немецким рабочим и русским крестьянам, одинаково угнетаемым своими государственными и экономическими эксплуататорами, нечего делить; напротив, им вместе надо отбить все у социальных врагов… Социалисты этих стран должны учить трудящихся своих стран солидарности!» Эти слова Лаврова 23 февраля напечатала газета «Sozialdemokrat».

В Лондоне Лавров временно остановился в маленькой комнате у своего знакомого, по улице 21 Alfred Place Tottenham Court Road (это была та самая квартира, в которой в начале 1877 года он жил после разрыва с редакцией «Вперед!»). Затем он переехал в дом 13 на той же улице.

Лавров — Никитиной из Лондона, 18 февраля 1882 года: «У меня весьма просторная комната на солнце и на двор, на одной из самых тихих, хотя и центральных улиц Лондона. Сижу и пишу вам среди комнаты за столом весьма порядочного размера для меблированной комнаты, в достаточно мягких креслах…»

В этот же день (а это была суббота) после обеда Энгельс навестил жилище Петра Лавровича, но не застал его дома. Придя к себе, Энгельс отправил открытку — приглашал Лаврова на воскресенье, вечером: «Вы встретите у меня друзей. Мы все будем очень рады Вас видеть»[21].

В Париже все сильнее продолжали настаивать на возвращении Лаврова. Прошение об этом направило правительству Антропологическое общество. Самозабвенно занималась судьбой своего друга Никитина. Она договорилась с Клемансо опубликовать в «Justice» биографию Петра Лавровича. Из Лондона Лавров выслал ей набросок своей биографии.

Никитина — Лаврову из Парижа, 19 февраля: «Я все это время так занята вами, дорогой Петр Лаврович, что еще не вполне осязаю, так сказать, той пустоты, которую ваш отъезд оставил в нашей жизни; она нахлынет на меня, я знаю, с тем большей силой, когда отвезу мои статьи и вернусь к обычным занятиям. Эти два дня я совсем не выходила, так как была поглощена моими очерками. Я писала со страхом и трепетом, — с одной стороны, страх навредить вашему возвращению, выставив вашу деятельность и вашу личность в настоящем свете, — с другой — страх уменьшить и то и другое — не угодить вашей партии, не угодить вам, — желание, горячее желание, чтобы все вас поняли и оценили так, как я вас ценю».

23 февраля статья Никитиной появилась в газете Клемансо. Это была первая биография Лаврова. Написанная увлеченной своим героем женщиной, публикация производила впечатление на французского читателя. С большим тактом рассказывалось о жизни Петра Лавровича, о широте его научных интересов, общественной деятельности. «Этот человек, который до 45 лет познал все возможности благополучного существования, жил с умеренностью спартанца, изо дня в день зарабатывая себе на хлеб своим пером, зная лишь одну роскошь — предоставлять свой скромный кошелек своим друзьям и приобретать книги… По пристало ли республиканской Франции закрывать двери для этого благородного пионера будущего?»

Статья Никитиной послужила темой для обсуждения в Палате депутатов. На другой день там выступил поэт, депутат Клавис Гюг: «Человек изгнан: этот человек, этот иностранец, который уже давно принес в жертву свою жизнь и свою свободу… Когда иностранца высылают из Франции при правительстве, которое именует себя демократическим, когда изгоняют человека, поверившего в наше гостеприимство, то посягают на свободу, посягают на самый принцип республики».

В Англии Лаврову, ни на день не прерывавшему своих научных занятий, очень не хватало книг, оставшихся на парижской квартире. Находившийся в это время в Лондоне Поль Лафарг с большой предупредительностью отнесся к нуждам изгнанника и организовал пересылку через Ла-Манш особенно нужных изданий из личной библиотеки Лаврова. Конечно, это была капля в море. Петр Лаврович начал посещать Британский музей, но и богатейшее собрание лондонской библиотеки не могло его удовлетворить. Тогда среди эмигрантов возникла мысль переправить книги Лаврова в Лондон за счет средств Красного Креста. Узнав об этом, Лавров 6 марта 1882 года раздраженно написал Никитиной: «Как это мог кто-нибудь думать только о том, чтобы на счет Красного Креста Народной воли пересылать мою библиотеку! Я еще не дожил до такой степени дряхлости, чтобы обирать русских мучеников».

Много и интенсивно работает Лавров в Лондоне, выступает на собраниях социалистов, готовит статьи для «Отечественных записок» и других русских журналов, собирает биографические сведения о только что скончавшемся Чарлзе Дарвине, «чтобы как-нибудь в удобное время обработать, потому что он, — пишет Петр Лаврович о Дарвине, — может быть еще более интересен как человек, чем как ученый, и как ученый это чуть ли не первый ум нашего времени».

Но что же происходит в российском подполье? «За последнее время обстоятельства сложились таким образом, что фактическое сближение между нами на одной работе делается все более нужным» — так начиналось письмо Исполнительного комитета «Народной воли» (конец 1881 года), адресованное заграничным товарищам П. Лаврову, С. Кравчинскому, П. Кропоткину, чернопередельцам и др. Из письма было видно, что главной своей целью народовольцы продолжают считать государственный переворот, началом которого будет захват политической власти.

Вместе с этим письмом Лавров получил и информацию: народовольцы решили организовать за границей издание «Вестника «Народной воли». В этой связи Исполнительный комитет обращался с предложением к Лаврову возглавить совместно с С. Кравчинским это издание, которое, отражая основную народовольческую тенденцию, не носило бы «строго партийного характера». 3(15) марта 1882 года Лавров ответил на письма Исполнительного комитета. Считая, что задачей русских социалистов-революционеров является объединение для совместной борьбы против общего врага, Лавров заявил, что если «дисциплина» партии не требует от него отказа от убеждений, то он не видит «ничего невозможного вступить самым тесным образом в связь с партией», цели которой он разделяет, хотя и считает ошибочной и даже вредной некоторую деятельность ее членов.

Идя на союз с народовольцами, Лавров и не думал скрывать от них своих опасений. Он считал неверным способ пополнения партии путем «выборов сверху», его тревожило увлечение некоторых деятелей задачами «революции для революции». Соглашаясь с тем, что партия должна быть централизованной и иметь сильный руководящий комитет, Лавров полагал, что «подобная сила в живой партии не может быть механической, а должна быть силой доверия. Надо, чтобы низшие, подчиняющиеся кружки верили, что в центре у них свои люди. Но может ли быть прочна подобная вера при «выборах сверху»? Может ли Комитет сам быть уверен при этой системе, что он представляет собою мнение большинства партии, а не едва заметного меньшинства? Полным доверием может пользоваться лишь тот Комитет, который избирается и пополняется теми, которые ему подчиняются. Сам же себя пополняющий Комитет рискует «разойтись с требованием большинства», вызвать «раздоры и распадение партии». Принять участие в «Вестнике «Народной воли» Лавров согласился лишь при условии, что его программа, «революционно-социалистическая», отражала бы мнения представителей «разных теоретических оттенков социализма».

О своем решении Петр Лаврович сообщил Варваре Николаевне и Белоголовым. Известие вызвало у них тревогу: стоит ли ему отвлекаться от научной работы? Да и может ли он рисковать своим положением?

В один и тот же день, 19 марта, они пишут Лаврову в Лондон.

Никитина: «Это жертва тяжелая, и, — простите меня, — я себя спрашиваю, вправе ли вы ее принести? Ведь такие труды, каким ваш обещает быть (речь идет, несомненно, об «Истории мысли». — Авт.), драгоценное приобретение для многих поколений, тем более в России, где еще ничего подобного нет, — ведь в этом вас заменить никто не может. Люди, обладающие тем богатым запасом сведений и той широтой и силой мысли, которые необходимы для осуществления подобной задачи, — везде и всегда одиночные явления».

Белоголовый: «Если бы мой совет мог иметь какое-нибудь на Вас влияние, я бы сказал: не предпринимайте ничего такого, что бы помешало переезду Вашему на постоянное жительство в Париж; здесь Вы положительно необходимы…»

Читал эти письма Петр Лаврович и огорчался: нет, не понимают его друзья; ведь он всегда считал нравственно необходимым для себя совмещать научную работу с революционной деятельностью; да и какое, в конце концов, значение имеет место жительства…

В середине апреля в Лондоне появился Максим Ковалевский. Тут уж стало не до Британского музея. Начались обильные ресторанные обеды — и так несколько дней, пока Ковалевский не отплыл в Америку.

Ковалевский — Лаврову, 30 апреля 1882 года: «Спешу исполнить данное Вам слово, уведомляя Вас, что, измученный бурями и рвотами, с очищенным, по-видимому, желудком и с припухшею несомненно печенью, я сегодня прибыл в Нью-Йорк».

А друзья в Париже хлопотали. Еще 7 апреля Вырубов посетил министра внутренних дел Франции Рене Гобле, к которому обратился с просьбой разрешить Лаврову возвратиться в Париж. Министр ответил, что прошло слишком мало времени с момента издания декрета о высылке. Дать официальное разрешение на возвращение было бы преждевременным. «Но, — продолжал Гобле, — сообщите господину Лаврову, что когда он сочтет возможным возвратиться, чтобы он не сообщал об этом правительству. Это во всех отношениях удобнее». Вырубов сразу же телеграфировал в Лондон: «Проживите еще недели три в Лондоне и возвращайтесь преспокойно на вашу улицу Сен-Жак».

Через три недели Вырубов (в письме от 1 мая) напомнил Петру Лавровичу: «Вы можете возвращаться совершенно безопасно. Будут за вами, разумеется, следить, но тревожить вас не будут. Укладывайте же скорее свой чемодан и являйтесь как ни в чем не бывало в свой 328 номер богоугодной улицы Св. Якова, — с условием в день приезда обедать на Сен-Жерменском бульваре, где откупорится по сему случаю бутылка Chanibertin mosseux». Лавров так и поступил. 8 мая под фамилией Кранца он возвратился на свою старую квартиру. Здесь все было на своих местах. Петр Лаврович первым делом взялся осматривать свои книги, по которым он так соскучился. Потом отправился навестить Никитину. Варвара Николаевна болела, кашель не давал покоя. Появление друга прибавило ей бодрости. Почти каждый день заходил Лавров к Никитиной.

На лето Варвара Николаевна уехала на отдых и лечение в Пиренеи. Оттуда приходили подробные письма.

Никитина — Лаврову, 17 июля 1882 года: «Мне кажется, что я умственно развилась в последнее время и обязана этим дорогой встрече с вами. Что же касается вас, вам не трудно будет поверить, что я не встречала в жизни моей личности, подобной вам, в особенности своей многогранностью. Поэтому то глубокое чувство привязанности и дружбы, уважения и доверия, какое вы мне внушили, я, конечно, не испытывала ни к кому и — не смейте смеяться — не хотелось мне его профанировать избитым словом — приятельство, не хотелось и не хочу».

Новый журнал — «Вестник «Народной воли» — рождался в муках. Вначале, как говорилось, редакторами журнала предполагались Лавров и Кравчинский. Но Лавров был в Лондоне, затем возвратился в Париж, а Кравчинский жил в Милане. Завязалась обширнейшая переписка. Потом всплыла кандидатура Плеханова. Начались новые согласования, обсуждения профиля журнала, его идейных установок. К сотрудничеству намечалось привлечь анархистов — Жуковского, Эльсница, Кропоткина, чернопередельцев — Засулич, Дейча, Аксельрода, народовольцев — Тихомирова, Ошанину и др. Между редакторами стали возникать споры: о программе издания, о возможности критики «Народной воли», об отношении к марксизму, к течениям русского либерализма и т. д.

Понемногу дело все же налаживалось. Летом 1882 года из России в Женеву эмигрировал Лев Тихомиров, член Исполнительного комитета «Народной воли». Он также становился одним из редакторов «Вестника». Кравчинский же от поста редактора отказался. Хотя между Лавровым, Плехановым и Тихомировым существовали значительные разногласия, гибкость Лаврова, его умение идти на разумные компромиссы позволили к середине 1883 года подготовить первый номер «Вестника». Но уже в августе Плеханов заявил, что не может быть редактором журнала, так как не является народовольцем. За работу взялись Лавров и Тихомиров. Сотрудничество началось в сложных условиях: один находился в Женеве, другой — в Париже. Возникла переписка. 30 сентября 1883 года Тихомиров с женой (у них родился сын Саша) выехал из Женевы в Париж, где остановился вначале у народоволки Марии Николаевны Ошаниной, ставшей неофициальным, но полезным членом редакции; потом перебрался на отдельную квартиру. К этому времени кончились деньги, полученные в свое время от Н. В. Шелгунова. Пришлось залезать в долги. Петр Лаврович подыскивал работу Тихолмирову, одалживал деньги, хотя и сам-то едва-едва сводил концы с концами. А близкие отношения все не складывались: уж очень разными они были людьми. Объединяло лишь общее дело, требовавшее многих сил и энергии. С большими трудностями, без нужных средств и достаточных материалов Лавров и Тихомиров готовили «Вестник» и отправляли статьи в типографию в Женеву.

Сведения о делах в России поступали крайне нерегулярно. И вдруг — ценные вести, да кем принесенные! В Париже в марте 1883 года неожиданно появился Лопатин: опять бежал, на этот раз из вологодской ссылки. 14 марта он перешел границу, потом — Германия, Франция, встреча с Лавровым. Расспросам, воспоминаниям и рассказам не было конца.

Белоголовые писали по-прежнему часто. С нетерпением ожидал Петр Лаврович очередное послание. Его интересовали и деловая информация, и сообщения о личной жизни друзей, и иногда пикантные новости. 23 января 1883 года Николай Андреевич рассказал, что его в очень вежливой форме пригласила в Ниццу княгиня Юрьевская — «для подачи помощи их светлости», но он отказался, сославшись на собственную болезнь. Однако стойкости Белоголового хватило ненадолго. «У Юрьевской был, — писал он Лаврову 28 января, — и ничего красивого в ней не нашел, лицо кривое, глаза невыразительные и косят, это правда — что взяла телом, и в этом отношении смахивает на любую экономку у замоскворецкого купца-вдовца; в обращении со мной, по крайней мере, не было ничего величественного, и я успел отстоять свою независимость и отказался вторично приехать к ней, предложив ей, в случае надобности во мне, приехать в Ментону, на что она и согласилась».

В апреле Белоголовые сообщили, что вскоре они появятся в Париже и будут Петра Лавровича тискать в объятиях. 14 мая они действительно прибыли. Совместные прогулки по Парижу и его окрестностям, увлекательные беседы, дружеские обеды… В начале июня Белоголовые были уже в Петербурге, а в конце месяца — в Висбадене. Оттуда Белоголовый писал Лаврову 11 июля: «Известия из России самые паскудные: недовольство царем в кругах, доселе ему враждебных, начинает изглаживаться, большинство начинают его находить даже очень не глупым и перебираться постепенно в действующий лагерь».

Еще в Лондоне Петр Лаврович получил тревожное письмо от Тургенева, сообщавшего о своей тяжелой болезни. Возвратившись в Париж, Лавров узнал, что Ивана Сергеевича перевозят в Бужеваль. Несколько раз навещал его там Лавров. В конце лета 1882 года Тургенев прочел гостю стихотворения в прозе: «Разговор», «Чернорабочий и белоручка», «Порог». 18 ноября писатель возвратился в Париж. Ивану Сергеевичу становилось хуже. Он уже не мог сам писать. 24 марта 1883 года он продиктовал своей дочери Полине Брюэр несколько строк Лаврову: «Радуюсь благополучному возвращению Л[опатина] и надеюсь скоро с ним свидеться, но мне еще так плохо, что ранее 5 или 6 дней это невозможно. Тогда я дам Вам немедленно знать».

Тяжелой была последняя встреча Лопатина с Тургеневым. В Бужевале встретила Германа Александровича Полина Виардо. Встретила далеко не любезно и не хотела пускать, ссылаясь на тяжелое состояние больного. Потом пустила. Время для встречи действительно оказалось неподходящим. Иван Сергеевич корчился от боли. Ему только что впрыснули морфий, и он должен был заснуть. Увидев Лопатина, обрадовался: «Я не могу говорить сейчас, но мне необходимо увидеть Вас еще раз и переговорить с Вами». Переговорить не пришлось. 3 сентября 1883 года Тургенев скончался.

Отпевание происходило в маленькой русской церкви на улице Дарю. К 10 часам утра начали собираться. К одиннадцати появилось русское посольство. Князь Н. А. Орлов во фраке, весь в орденах. Траурная тишина… И тут вошла депутация эмигрантов, среди них — Лавров. Возложили на катафалк огромный венок с надписью на русском и французском: «Ивану Тургеневу русские эмигранты в Париже».

На другой день в газете «Justice» было опубликовано письмо Лаврова. В нем сообщалось, что Тургенев по собственной инициативе оказывал материальную помощь изданию «Вперед!» — в течение трех лет ежегодно вносил по 500 франков. Письмо произвело сенсацию. Катков в «Московских ведомостях» целиком перепечатал его. Затем оно появилось чуть ли не во всех петербургских газетах и вызвало шумную полемику вокруг имени писателя: как мог либерал Тургенев помогать революционерам?!

«И. С. Тургенев и развитие русского общества». Так назвал Лавров свою статью, помещенную в «Вестнике «Народной воли». В ней он раскрыл историю своих взаимоотношений с Тургеневым, дал разбор его творчества, охарактеризовал роль писателя в общественном движении: «Как его чисто художественные типы, так и его покрытый бесчисленными венками гроб были ступенями, по которым неудержимо и неотразимо шла к своей цели русская революция».

Первый номер «Вестника «Народной воли» вышел в ноябре 1883 года. Он открывался программным заявлением: «Рабочий класс (городской и сельский) должен постепенно сплачиваться и организовываться в общественную силу, соединенную общими интересами и стремлениями к общим целям; эта сила, в процессе сплочения, должна постепенно подрывать существующий экономический и политический порядок, скрепляя вследствие самой борьбы свою организацию и вырастая в могуществе, пока ей удастся окончательно низвергнуть существующий порядок».

В 1884 году вышло два номера журнала. В них — уже упомянутая статья «И. С. Тургенев и развитие русского общества» и большая работа Лаврова «Социальная революция и задачи нравственности». Кроме того, Лавров публикует обозрение «За пределами России»; о развитии социалистических идей в Западной Европе, о рабочих организациях Англии, Германии, Франции, Соединенных Штатов.

…Из дневника Льва Тихомирова, 17 декабря 1884 года: «Сегодня ночью умерла Никитина… в 7 дней все копчено. Новый удар для пас. Все рушится кругом. Лавров ужасно убит. После Лопатина это, кажется, самый близкий ему человек. Завтра похороны».

А вышло-то вот что. Варвара Николаевна попала под проливной дождь. Много ли нужно для слабого организма. Никитина получила воспаление легких, но не сдавалась: «Это все пустяки; небольшая простуда, через несколько дней я встану». Бессонные ночи проводил Петр Лаврович у изголовья умиравшей. Уходил близкий, преданный друг…

Похороны на Монпарнасском кладбище. У «могилы Никитиной — русские и поляки, французы и немцы, испанцы и голландцы. Клемансо, видный политический деятель Камиль Пельтан, Поль Лафарг, Шарль Лонге, Бенуа Малой… В группе ближайших друзей покойной — крупная фигура Лаврова. Могучая голова, покрытая длинными серебристыми волосами. Лицо потемнело от горя, страдальческие усталые глаза. Все ждут его слов:

«Дамы и господа!

Всякому иностранцу, решившему выступить публично на французском языке… приходится просить извинения, но я на этот раз этого не делаю, ибо выполняю свой долг, и собравшиеся здесь вокруг тела, той, которую я позволяю себе назвать своим другом, пришли не для того, чтобы придираться к выражениям. Я благодарю всех присутствующих здесь французов от имени партии русских социалистов-революционеров за то, что они пришли проститься с нашим товарищем г-жой Варварой Никитиной, урожденной Жаидр… Она скончалась, но она жива в мыслях ее друзей, из памяти знавших ее не изгладятся ее деятельность, преданность, верность долгу… Ее жизнь была вся отдана борьбе, и нам остается только склонить голову пред тенью той, которая до самого конца умела бороться за доброе дело».

В Лондоне о смерти Никитиной узнала Элеонора Маркс. 20 января 1885 года она написала Лаврову: «Я понимаю, как Вам не хватает этого друга и какую потерю это составляет для нашей партии, которая не так уж богата талантливыми людьми».

Готовился к выпуску «Календарь «Народной воли». Его редактор Лев Тихомиров 3 декабря 1883 года обратился с письмом к Петру Лавровичу: просил у него для публикации автобиографию. Лавров отказался — он не хотел популяризировать собственную личность. Вместо этого он послал в «Календарь» большую статью «Взгляд на прошедшее и настоящее русского социализма».

Это был действительно во многом «взгляд» на прошлое: первобытная традиция общинного землевладения в крестьянстве; Московская Русь с ее самобытностью; деятельность Петра I, приобщавшего Россию к политической и умственной жизни Западной Европы; время Екатерины II, когда впервые интеллигенция выступает как сила, оппозиционная правительству; эпоха Павла I и Александра I, ознаменованная тем, что оппозиционные выступления стали традиционными для русской интеллигенции. Краткая оценка роли Герцена, Чернышевского, Бакунина. И лишь после всего этого — рассмотрение современного состояния борьбы за социализм. «Промышленность русская не выработала еще тех скоплений рабочих пролетариев, которые в Европе подготовили рабочую партию». Крестьянство изолировано не только от всяких государственных интересов, но и «от всех работ новой человеческой мысли». Из среды крестьян вырастает «тип русской буржуазии, деревенский кулак», возлагающий надежды на справедливость царской власти.

Где же сила движения? Где опора исторического прогресса? Ответ — типично лавровский: русская интеллигенция «унаследовала от декабристов ненависть к Самодержавию и от нигилизма начала шестидесятых годов — решимость разорвать с лицемерными фикциями чисто политического либерализма; она получила научную опору в рабочем социализме Интернационала и находилась под свежим еще впечатлением революционного героизма Парижской Коммуны. Она взяла на себя грозную и опасную обязанность сделаться центром нового революционного движения. Базисом этого движения должен был быть русский крестьянин».

Отчаянная схватка народовольцев с самодержавием не давала ожидавшихся результатов. Революционная партия несла одну потерю за другой. В сентябре 1881 года в Алексеевском равелине умер Степан Ширяев, приговоренный к бессрочной каторге. 22 марта 1882 года в Одессе были повешены Степан Халтурин и Николай Желваков. В Женеве в апреле 1883 года покончила с собой Софья Бардина… Чувство растерянности все сильнее захватывало молодежь. Петр Лаврович начал получать письма из России с вопросами такого рода: «Дозволительно ли тратить на себя, на свое личное развитие время, средства, силы, когда кругом так много страданий, когда требования борьбы так настоятельны?» Разумно ли беззаветно бросаться в современную борьбу ради торжества социализма? Не будут ли силы потрачены даром?

Лавров ответил публично уже упомянутой работой: «Социальная революция и задачи нравственности (Открытое письмо молодым товарищам)».

Проблемы революционной нравственности и ранее не раз освещались Лавровым: в «Очерках вопросов практической философии», в «Исторических письмах», в статье «Современные учения о нравственности и ее история», опубликованной в 1870 году в «Отечественных записках», в работе «Социально-революционная и буржуазная нравственность», помещенной в 1875 году в газете «Вперед!». И теперь, выступая с новой работой на эту тему, Лавров опирается на эти предшествующие свои выступления, обильно цитирует старые тексты — прием, характерный для его творчества.

Главная мысль Лаврова — высокое этическое сознание столь же необходимо революционеру, как и революционная теория. Решая вопросы о роли масс, классов, организаций в освободительной борьбе, о ее тактике и стратегии, невозможно упускать из виду нравственные качества ее участников. Разумеется, в революции действуют разные люди. Глупо требовать, чтобы каждый походил на всех и все на каждого. Но при всем различии темпераментов, склонностей, душевных тонов, все вместе и каждый в отдельности должны обладать чуткой компасной стрелкой, указывающей верное направление своих поступков.

Конечно, гармоническое развитие личности возможно лишь при гармонии общественного бытия, представляющей собой идеал отдаленного будущего. Это, однако, не означает, что на путях к будущему, в бессчетных острых ситуациях, жестоко и жестко поверяющих нравственность, допустимы и оправданы безнравственные действия!.

Но беспринципность и деморализация проникают иногда и в ряды революционеров. «Опьяненные злобой против существующего порядка, иные из них готовы употребить для борьбы с ним средства, которые подрывают и солидарность партии, и достоинство ее знамени». Да, учение о социалистической нравственности может служить руководством в борьбе за победу революции.

Социальная революция закономерна и неизбежна. Она есть продукт борьбы классов, от исхода которой зависит судьба исторического процесса. Ни одна нравственная задача не может рассматриваться вне этого явления. Разговор реформаторов о возможности смягчить классовые противоречия, не допустить «кровавых революций» противоречит социалистической нравственности. Главный этический принцип революционера заключается в том, чтобы «доставить социалистическому строю общества возможно полное торжество, возможно скорое и при возможно меньших страданиях для общества». При этом какую бы цепу ни пришлось заплатить за это «торжество», революция оправдана будущим — в ряде поколений уменьшатся страдания человечества.

Однако, призывая к революции, понимая неизбежность насилия, утверждая, что все это делается во имя интересов народных масс, Лавров заостряет внимание на нравственных оттенках движения: «без крайней необходимости никто не имеет права рисковать нравственной чистотой социалистической борьбы. Ни одна лишняя капля крови, ни одно лишнее пятно хищнической собственности не должно пасть на знамя борцов социализма».

Социальная революция обещает быть жестокою, но «цель ее есть цель нравственная и должна быть достигнута. Разрушение русского самодержавия есть весьма маловажный эпизод в этой мировой катастрофе, но на долю русских социалистов история поставила неизбежно эту задачу, и они во имя своих нравственных убеждений должны ее выполнить». Такими словами закончил Лавров свою работу.

В конце 1884 года Лавров получил из России литографированное издание произведения Л. Н. Толстого «В чем моя вера?». Новое произведение писателя сильно встревожило Петра Лавровича. Тревога была оправдана. К середине 1880-х годов нелегальные издания Толстого получили широкое распространение; большое воздействие оказывали они и на читателей из революционной среды. Приветствуя всякую оппозицию самодержавному порядку, преклоняясь перед Толстым, часть демократической молодежи пыталась сочетать свои оппозиционные воззрения с проповедью смирения и «непротивления злу». Исходящая от признанного авторитета, пронизанная глубокой искренностью, проповедь эта была тем более опасной.

Лавров не мог смолчать. В 1886 году он опубликовал в «Вестнике «Народной воли» еще одну статью, посвященную нравственности: «Старые вопросы (учение графа Л. Н. Толстого)».

Верный своей манере, он приводит обширные цитаты из произведений Льва Николаевича, подробно их комментирует, давая читателю возможность получить подлинное представление о рассматриваемом вопросе. Изложив сущность учения Толстого, Лавров переходит к его опровержению. Можно ли не препятствовать злу, которое совершается над людьми? «Предо мной совершается отдельными лицами или правительством дело, которое по моему убеждению есть зло и которому я могу воспрепятствовать только насилием. Должен ли я воплощать убеждение в насильственное дело или оставить совершиться признанное мною зло? Если я остановлюсь потому, что может быть мое убеждение не верно и я сам «злой», то я не имею никакого убеждения, не знаю никакого смысла жизни. Но в таком случае гр. Толстой должен бы усомниться и в том, что признанные им заповеди Христа суть точно «свет», долженствующий разогнать «тьму».

Доктрина Толстого полна противоречий: или непротивление злу и отречение от разумной жизни, или понимание смысла жизни, обязанности бороться за истину, противиться всеми силами злу. Если мы поняли, что всякое сопротивление злу требует борьбы, а борьба — насилия, то «мы не можем остановиться перед насильственными мерами в борьбе истины против лжи, света против тьмы».

Осенью 1881 года Лавров поздравил переселившегося в Швейцарию Плеханова со статьей «Новое направление в области политической экономии», появившейся в «Отечественных записках». Плеханов ответил Лаврову 31 октября: «Вы поздравляете меня с успехом; от всей души благодарю Вас, милый Петр Лаврович, тем более что помещением моей статьи, «успехом», я обязан Вам. С тех пор, как во мне стала пробуждаться «критическая мысль», Вы, Маркс и Чернышевский были любимейшими моими авторами, воспитывавшими и развивавшими мой ум во всех отношениях. Затем, когда взявшись за литературную работу, я искал поддержки и указания, Вы снабжали меня материалами, советами, указаниями и рекомендациями».

Взаимоуважительные, первоначально казавшиеся безоблачными отношения вскоре обострились: при подготовке первого номера «Вестника «Народной воли» выявились отчетливые различия в воззрениях на перспективы общественной борьбы в России. Вместе с тем стало очевидным, что и по своим личным качествам Лавров и Плеханов как-то не очень подходят друг другу.

Для «Вестника» Плеханов подготовил статью. Тихомиров счел неудобным публиковать ее в первом номере журнала, так как в ней содержалась критика народовольческой программы. Лавров колебался, пытался, как всегда, найти компромисс, но потом согласился с Тихомировым. Тогда Плеханов взял статью обратно. А 25 сентября 1883 года в Женеве появилось печатное объявление (на 8 страницах) «Об издании «Библиотеки современного социализма». В нем извещалось о возникновении группы «Освобождение труда» — первой русской марксистской организации. Об этом Плеханов сообщил Лаврову, добавив, что отвергнутую статью, дополнив и исправив в некоторых местах, он выпускает отдельной брошюрой.

Поздней осенью Петр Лаврович получил ее. Она называлась «Социализм и политическая борьба». В работе резко критиковалось народовольчество, доказывалось, что научный социализм Маркса вполне и безусловно приложим к решению коренных вопросов российского движения, что в стране возникли предпосылки для организации пролетарской социалистической партии…

Игнорировать эту работу было невозможно. И во втором номере «Вестника» Лавров поместил краткую реплику: «Нам, по моему мнению, нет ни досуга, ни охоты посвящать долю нашего издания на полемику против фракций русского революционного социализма, представители которого считают, что для них «полемика с «Народной волей» более своевременна, чем борьба с русским правительством…»

Петр Лаврович всю жизнь стремился не допускать публичной полемики между социалистами (исключением была лишь дискуссия с Ткачевым). Плеханов же рвался в бой. Весной 1885 года вышло его новое произведение — «Наши разногласия».

«Письмо к П. Л. Лаврову. (Вместо предисловия).

Многоуважаемый Петр Лаврович!

Вы недовольны группой «Освобождение труда». Б № 2 «Вестника «Народной воли» Вы посвятили ее изданиям особую заметку, и хотя заметка эта очень невелика, но заключающихся в ней двух с половиной страниц было достаточно для выражения Вашего несогласия с ее программой и Вашего неудовольствия по поводу ее отношения к «партии Народной воли»…»

Плеханов упрекал Лаврова в том, что он неверно оценивает брошюру «Социализм и политическая борьба», пытается не допускать свободных высказываний о тех или других программах революционной деятельности. «Мы спорим с народовольцами, — писал Плеханов, — в интересах их собственного дела… Если же искренность наша будет заподозрена, если в нас увидят врагов, а не друзей — мы утешимся сознанием правоты своего дела. Убежденные марксисты, мы останемся верны девизу нашего учителя и пойдем своей дорогой, предоставив людям говорить, что им вздумается». Вся работа была пронизана острой полемикой и против терроризма «Народной воли», и против ее заговорщической тактики, и против воззрений Лаврова.

На этот раз Лавров сохранил полное молчание. С откликом (в полстранички) на книгу Плеханова выступил в «Вестнике «Народной воли» Тихомиров. Он заявил, что журнал взял «за правило избегать резкой личной полемики… Что касается вопросов, затрагиваемых г-м Плехановым попутно, их посильная разработка будет составлять впредь, как составляла до сих пор, предмет наших постоянных стараний». Вот и все! И это о книге, в которой показывалось развитие капиталистических отношений в России, разложение общины, разорение крестьян, постепенно терявших всякую возможность вести самостоятельное хозяйство, — они становились безземельными, бездомными и пополняли армию пролетариата. На основе этого Плеханов приходил к выводу: «политическое положение современной России не только не вынуждает нас к отказу от деятельности среди рабочих, но, наоборот, лишь посредством такой деятельности можем мы избавиться от невыносимого гнета абсолютизма».

Следовательно, все условия созданы для организации в России рабочей партии. Так считал Плеханов. Лавров так не думал. Он утверждал, что российский пролетариат еще не готов к созданию революционной партии. Свою точку зрения Лавров достаточно определенно высказал в 1888 году в письме к П. Б. Аксельроду: «Особенность положения нашей страны в данную минуту я вижу в том, что у нас нет в настоящее время не только сколько-нибудь организованной рабочей партии, но даже элементов ее таких, какие находятся везде в Европе и Америке». А раз так, то следовал вывод: «в данную минуту в России социалистам приходится произвести ряд подготовительных действий, прежде чем русские рабочие, как социалистическая партия, могли бы приступить ко своей исторической функции».

Не только в этом заключалась суть разногласий. «Но мы с Вами, — продолжал Лавров, — не одни в русском социалистическом мире. Существуют еще другие группы, расходящиеся во взглядах и со мною и с Вами. Нас разделяет тактический прием относительно этих других социалистов-революционеров, с нами несогласных, и как ни маловажно, по-видимому, значение тактического приема в той громадной борьбе, которую предполагает понятие социальной революции, для настоящего положения России я считаю это расхождение настолько важным, что признаю его решающим».

Петр Лаврович так разъяснял свою тактику: группа «Освобождение труда» ставит целью организовать в России рабочую партию. Социалисты других направлений должны содействовать этому начинанию. Однако рядом с этим может функционировать боевая организация, направляющая свои силы на непосредственную борьбу с правительством. Сохраняя полную независимость, эти две организации могли бы оказывать взаимную помощь.

Острота и категоричность полемических выступлений Плеханова оставили горький осадок у Петра Лавровича. Он говорил своим товарищам, что признает талант и энергию автора «Наших разногласий», но не симпатизирует ему как человеку.

Элеонора Маркс Лаврову из Лондона в Париж, 15 марта 1883 года:

«Дорогой г-н Лавров!

Все кончено. Мой отец умер вчера в 3 часа пополудни. Он заснул в своем кресле — не испустив даже вздоха. Мы не знали, когда он умер — казалось, что он еще спит. Я не могу писать. В течение 15 месяцев я потеряла всех — отца, мать, сестру. И вот я одна на свете. Я хорошо знаю, что могу рассчитывать на Ваши дружеские чувства.

Преданная Вам Элеонора Маркс».

На похороны в Лондон поехал Поль Лафарг. С ним и отправил Лавров обращение от имени русских социалистов. 17 марта над могилой Маркса это обращение, после речи Энгельса, было прочитано на французском языке зятем Маркса — Шарлем Лонге. «От имени всех русских социалистов, — говорилось в нем, — шлю последний прощальный привет самому выдающемуся из всех социалистов нашего времени. Угас один из величайших умов; умер один из энергичнейших борцов против эксплуататоров пролетариата. Русские социалисты склоняются над могилой человека, сочувствовавшего их стремлениям во всех превратностях их страшной борьбы… Смерть Карла Маркса пробудит скорбь у всех, сумевших понять его мысли и оценить его влияние на нашу эпоху. Я позволю себе прибавить, что эта смерть пробудит еще более тяжкую скорбь у тех, кто знал этого человека в его личной жизни, а особенно у тех, кто любил его как друга».

Лавров любил Маркса как друга. 17 марта он написал Элеоноре Маркс: «Мало кому выпадает счастье иметь такую семью, как Ваша, хранить у себя в памяти образ людей, столь достойных любви и уважения, как те люди, которых Вы только что потеряли… Это, конечно, отнюдь не утешение, но, дорогая мадемуазель Элеонора, я не верю в утешения, я считаю нелепой всякую попытку утешить кого-нибудь в большом горе. Только время, безразличное ко всем несчастьям, ко всем страданиям, зарубцовывает, помимо нашей воли, живую рану, оставляя навсегда рубец…»

О смерти Маркса и бессмертии его учения Лавров решил сказать и на страницах «Вестника «Народной воли». Да, неумолимая болезнь и горькие семейные потери сломили Маркса. Но его идеи живут в делах его последователей. Из всех стран, куда они проникли, «пришли прощальные приветы великому учителю, который ввел социализм в его научный фазис, доказал его историческую правомерность и в то же время положил начало организационному единству рабочей революционной партии».

Судьба не обидела Петра Лавровича вниманием, расположением окружавших его людей. Но то, что произошло в начале 1884 года, было верхом неожиданности.

28 января 1884 года Энгельс написал Лаврову: «Я занимаюсь — здоровье, наконец, позволяет мне это — разборкой книг и т. д., оставленных Марксом. Среди прочего имеется вся та русская библиотека, которая составилась благодаря любезности Даниельсона и содержит очень важные материалы о современном социальном положении в России. Там собрано почти все, что вышло из печати. В моем возрасте и при моей чрезмерной загруженности я лишен возможности a novo[22] приняться за углубленное изучение России, которое, к несчастью, прервалось со смертью нашего друга. Тогда мне пришла мысль, что наш долг — предоставить эти книги в Ваше распоряжение, и Тусси согласилась со мной. Вы, как признанный представитель русской революционной эмиграции и старый друг покойного, конечно, больше, чем кто-либо другой, имеете право на собрание книг, составленное благодаря преданности Ваших и наших друзей в России, — с тем, чтобы оставить его в Вашем личном пользовании или чтобы оно послужило ядром для создания библиотеки русской революционной эмиграции»[23].

Поблагодарив Энгельса и Элеонору Маркс за столь ценный подарок, Петр Лаврович заверил их, что книги, принадлежащие Марксу, как и личная библиотека самого Лаврова, будут открыты для русских эмигрантов, что ими «смогут пользоваться очень многие».

С большим вниманием следил Лавров за появлением литературы марксистского направления в разных странах. В 1884 году, например, в «Вестнике «Народной воли» он поместил обзор такой литературы, вышедшей во Франции. Отмечая роль французских коммунистов в разработке тактических вопросов, в популяризации основного труда Маркса, Лавров писал здесь, в частности, что авторитет его учения не должен привести к догматическому пониманию великого наследия: «едва ли кто яснее Карла Маркса понимал, что никакая схема не в состоянии исчерпать разнообразие исторических процессов при различных и никогда не повторяющихся условиях их проявления».

Квартира у Петра Лавровича тихая: окна выходят в садик. В кабинете — письменный стол, заваленный рукописями и книгами, кресло, несколько стульев, все степы уставлены книжными полками. В приемной — большой диван, на котором часто спали неустроенные эмигранты, круглый стол, еще два небольших столика, кресла, стулья и книги, книги, книги, сплошь закрывающие стены. В спальне — кровать, комод, умывальный столик и опять полки с книгами. Книги лежат и на кухне, всюду, где только имеется место.

Петр Лаврович вставал около восьми. К этому времени женщина, убиравшая квартиру, приносила булочки и кофе с молоком. Быстро позавтракав, Лавров садился за работу. Он просил друзей не отвлекать его до двенадцати. Писал он быстро, не отрываясь, заглядывая в книги, лежавшие открытыми на столе. В 12 часов приносили из кафе второй завтрак — одно блюдо и кусок хлеба. Потом — опять работа или непродолжительный отдых. С двух до четырех Лавров принимал посетителей, а затем отправлялся обедать в какой-нибудь дешевенький ресторан.

После обеда отвечал на письма, читал. Выписывались обычно три французские газеты, две немецкие, одна английская и две русские, восемь ежемесячных журналов, выходящих в Западной Европе. Из России Лавров получал «Вестник Европы», «Русское богатство», «Русскую мысль», «Мир божий» и «Этнографическое обозрение». Все внимательно просматривал… Газеты складывались в кипы по месяцам. Из некоторых делались вырезки. «Люблю, ох люблю печатную бумагу!» — признавался Лавров.

Много времени отнимала переписка. Письма шли из России, Англии, Германии, Италии, Швейцарии, Америки. Писали товарищи-эмигранты, русские революционеры, писатели, ученые, социалисты Западной Европы, политические деятели. Ни одного письма без ответа. А отвечал Лавров всегда обстоятельно, подробно.

Иногда он отправлялся для встречи с приехавшими из России людьми, которым было неудобно посещать крамольного эмигранта на его квартире. Встреч с Лавровым искали не только русские. В марте 1884 года Петр Лаврович встречается с Эрнстом Бельфортом Баксом — английским социалистом, другом Элеоноры Маркс. В июне его навещает популярная шведская писательница Анна Шарлотта Эдгрен, выступавшая в печати под фамилией Леффлер. Она жаждала узнать взгляды Лаврова на развитие социалистического движения в различных странах мира.

Вечера Лавров проводил обычно у кого-нибудь из друзей. Если ж оставался дома, то сам готовил себе чай на спиртовке. «Для него, чисто кабинетного человека, — вспоминал близкий к Лаврову Э. А. Серебряков, — всякое самое мелкое практическое дело представлялось весьма сложным и трудным. Нужно было видеть, с какой осторожностью и с каким вниманием приступал он к сложному для него делу кипячения воды…»

Случалось, охватывала тоска. Тогда Петр Лаврович брался за чтение английских романов, которые, по его словам, служили «гигиеническим средством».

По четвергам вечером Лавров принимал у себя знакомых. Обычно собиралось человек 15–20. Кто-нибудь из гостей ставил огромный самовар, за чаем начиналась беседа. Хозяин дома умело поддерживал разговор, подбрасывал интересные темы, иногда читал стихи.

А по субботам — редакционные собрания «Вестника «Народной воли». Кроме Лаврова, Тихомирова и Ошаниной, на них бывали Лопатин, народовольцы В. Караулов, А. Кашинцев, А. Салова (все они в 1884 году уехали в Россию), Русанов, Серебряков.

Литературные заработки (когда они были регулярны) давали возможность Лаврову вести более или менее обеспеченную жизнь. Правда, он мало тратил на питание. Зато много денег уходило на книги. Тут Петр Лаврович себя не ограничивал. Его большая библиотека, насчитывающая тысячи томов, была открыта для всех. Читатели часто злоупотребляли этой добротой: многие книги не возвращались. Сочинения Щедрина, Толстого, Михайловского выписывались неоднократно и опять исчезали. Это не останавливало владельца библиотеки; он охотно делился своим богатейшим собранием. По любой проблеме Петр Лаврович мог дать библиографические справки. Обычно рекомендации заканчивались такими словами: «Самая интересная для вашей работы книга — это такая-то. Она должна у меня находиться, но я уже лет 10 или больше не имел ее в руках. Поищите ее в моем рабочем кабинете. Посмотрите направо от письменного стола, в колонне между двумя дверьми, на третьей полке. Книжка небольшая, немного подержанная, без переплета, в серой обложке…» Как правило, книга оказывалась именно такой и находилась там, где указывал хозяин.

Для русских эмигрантов Петр Лаврович был просто незаменим: помогал деньгами, давал рекомендательные письма для устройства на работу. В хороших отношениях находился он с Жюлем Гедом, Полем Лафаргом, Шарлем Лонге, Бенуа Малоном, Эдуардом Вальяном. Имел Лавров связи и в правительственных сферах. Из французских радикалов особенно почитал Лаврова глава оппозиции, «разрушитель министерств» Жорж Клемансо. Не раз простая записка Лаврова к Клемансо спасала русских эмигрантов от репрессий. В те годы из Франции часто высылали политических эмигрантов — итальянцев, испанцев, но не выслали ни одного русского; и этому русская эмиграция в немалой доле обязана Лаврову.

В день рождения Петра Лавровича к нему обычно собирались ближайшие друзья и товарищи. Произносились речи, звучали слова почтения и преклонения. В 1885 году было решено отметить не только день рождения, но и 25-летие общественно-литературной деятельности Лаврова. Цветы и подарки заполнили квартиру. В честь юбиляра колония эмигрантов в скромном ресторане на улице Гласьер организовала обед с дешевым шампанским. Собрались представители разных русских революционных групп, поляки-социалисты, парижане.

С речами выступали товарищи по эмиграции. Тепло приветствовали Лаврова французские социалисты. Подписанный ими адрес гласил: «Слава Вам, Вашему большому уму и большому сердцу. Французские социалисты-республиканцы протягивают Вам руку, счастливые и гордые тем, что могут пожать руку собрата по оружию, который для них является примером и учителем». Петр Лаврович переживал счастливые минуты.

Возбужденный, уставший, вернулся он домой. Долго не мог уснуть, раздумывая о прошлом, о неустроенной личной жизни, о научных планах, о том, на что жить…

На другой день Лаврова навестил Николай Русанов, Петр Лаврович радушно принял гостя и с волнением поблагодарил его за приветствие, произнесенное на банкете. Он очень признателен всем, кто почтил его адресами и речами; слова же, произнесенные Николаем Сергеевичем, особенно дороги: «Вы один вспомнили, что я не только политический деятель, но и мыслитель, может быть, прежде всего и больше всего мыслитель. Как Вам пришла в голову эта счастливая идея?!»

Волновали полученные из разных уголков земного шара приветствия. Из Семипалатинска к Лаврову обращались ссыльные революционеры: «Ваша честная, трезвая мысль многих из нас толкнула на арену общественной деятельности, а Ваше личное участие в русском революционном движении оставило столь глубокие и полные истины следы в нем, что они видны и до сих пор во всех его современных проявлениях…» Эмигрант Николай Жуковский признавался, что он не всегда соглашался с воззрениями Петра Лавровича, но ценил его как человека, преданного революционному делу. Лавров ответил: «Чрезвычайного я никогда ничего не сделал, да и никогда я не был поставлен пред чрезвычайной задачей. Если в спокойные минуты друзья и враги скажут когда-либо, что я делал свое дело, как его полагалось делать, это все, что я желал бы заслужить от современников и от им близкого потомства…»

Юбилей был отмечен и на страницах «Народной воли». С теплотой и искренностью звучали слова от редакции: «Это первый двадцатипятилетний юбилей деятельности русского социалиста-революционера. Это поистине великое торжество, которое разделила с нами вся честная мыслящая Россия…»

Помещен был и ответ Лаврова. Написанный 18 августа 1885 года, он был обращен к русской молодежи: «Будем же работать и впредь вместе для общего дела, зная, что на берегах Волги и на берегах Сены наши сердца, молодые и старые, бьются любовью к тому же русскому народу, бьются ненавистью к тем же врагам, бьются одинаковой решимостью идти к пашей общей цели».

Став редактором «Вестника «Народной воли», Лавров не испытывал чувства удовлетворенности. Тревожили разногласия с другими редакторами, плохая связь журнала с революционной Россией. Точило сомнение в успехе предприятия: где же сотрудничество с российским подпольем? Уже подготовка первого номера подтвердила некоторые опасения. И Лавров твердо решил: в случае возникновения междупартийной полемики он тут же откажется от редактирования. Об этом в августе 1883 года он прямо заявил Тихомирову. Последнему удалось убедить Лаврова в возможности продолжать общее дело. Однако противоречия в редакции все обострялись. Да и в России в среде народовольцев происходили тревожные процессы. Часть революционеров, организовавших в январе 1884 года «Молодую партию «Народной воли», требовала введения в программу аграрного и фабричного террора, выступала за децентрализацию партии. С такой ориентацией движения Лавров согласиться не мог: путь тупиковый, бессмысленный. 4 июня 1884 года он обратился с письмом в Исполнительный комитет «Народной воли», отказываясь выполнять в дальнейшем обязанности редактора издания по причине крупных разногласий в редакции.

Нет, Лавров не хотел демонстративного разрыва. От его выхода из редакции революционное дело не должно было пострадать. В качестве компромисса он предлагал замену издания «Вестника «Народной воли» публикацией ряда брошюр под названием «Библиотека «Народной воли». Что касается Тихомирова, то он 3–4 раза в год будет издавать «Внутреннее обозрение «Народной воли», а сам Лавров — публиковать отдельные брошюры под своим именем. Письмо заканчивалось дружелюбно: «Еще раз посылаю искренний дружеский привет товарищам здесь и в России, с которыми я имел счастье действовать в продолжение двух лет, прошу их сохранить уверенность в том, что, пока у меня осталось сколько-нибудь сил, я их готов посвящать на борьбу за мои социально-революционные убеждения».

Неизвестно, дошло ли это письмо Лаврова до адресата, не знаем и реакции на отказ Петра Лавровича от сотрудничества. Во всяком случае, никаких изменений не произошло — все продолжалось по-прежнему…

28 марта 1885 года Лавров известил Тихомирова, что в связи с ухудшением зрения врачи рекомендовали ему меньше работать, и он не может добросовестно выполнять свои обязанности. Есть и другое важное обстоятельство: «Вот уже три месяца, как я нахожусь без всякой оплаченной работы и все мои усилия найти какую-либо не привели до сих пор ни к чему. Я могу на заработанные средства просуществовать еще месяца три, может быть — при экономии — несколько долее. Но затем мне придется искать какого бы то ни было выхода из этого положения».

В последние годы публиковаться в России становилось все труднее. В 1884 году Петру Лавровичу не удалось пристроить в легальной печати ни одной статьи. Ничего хорошего не сулил и 1885 год.

Петр Лаврович продолжал работать над «Историей мысли»; В июне 1885 года в письме к Идельсон он рассказал, что ему удалось договориться относительно издания своего труда в России: предполагалось выпустить шесть томов по 40 печатных листов в каждом. Отпечатав 31 лист, издатель отказался продолжать публикацию, заплатив, правда, за текст первого тома; на эти деньги и жил Лавров. Их могло хватить еще на какое-то время. Ну а что дальше?

Очень надеялся Петр Лаврович на Евгению Ивановну Конради. Когда-то именно она обеспечила публикацию в «Неделе» «Исторических писем», да и потом неоднократно помогала в издательских делах. С нетерпением ждал письма. Но вот оно получено: ничего утешительного. В Петербурге, писала Евгения Ивановна, «я не могу Вам указать ни одного органа, где Вы могли бы писать». И советовала Лаврову «начать бомбардировать» статьями московские издания: «Русский курьер», «Русские ведомости», «Русскую мысль».

Летом 1885 года Лавров получил от Конради второе письмо: «Знаете ли Вы, что с сентября будет выходить в Питере литературно-политический журнал «Северный вестник»… Вот бы Вам куда толкнуться». Петр Лаврович решил «толкнуться». Как будто нашлись пути к журналу. Лавров взялся за подготовку серии статей «Вне исторической жизни», шлифовал текст, нанял переписчика… Не получилось и на этот раз.

Да, невыносимо тяжелой была середина 1880-х годов. Смерть Никитиной, сильное ухудшение зрения, горькая неудовлетворенность работой в «Вестнике»… Наконец, иссякли и средства для существования. Один из народовольцев, Л. О. Ясевич, писал в 1885 году из Парижа в Россию издателям газеты «Народная воля»: «Вот что, товарищи: Петр Лавров почти голодает. Нельзя ли ему собрать денег сколько-нибудь, обидно и больно за старика».

По свидетельству Русанова, в это время Лавров решил покончить с собой. Он составил письмо, в котором со спокойствием стоика рассказывал о мотивах этого шага. Со свойственной ему пунктуальностью. Петр Лаврович назначил срок, отсчитывая каждый день, сколько времени ему еще осталось жить. В записной тетради среди набросков и конспектов 1885 года появляются вдруг строки лермонтовской «Думы»:

Случайно ли?

Но тут из России поступили добрые вести: найдена постоянная работа — в «Русских ведомостях».

Это ли или что другое изменило решение Лаврова, но от рокового шага он отказался. Жизнь и работа продолжались.

Правда, «Вестник «Народной воли» кончал свое существование. Набирался пятый номер, для следующего не было ни средств, ни материалов. А в ночь с 19 на 20 ноября — разгром женевской типографии.

Лавров — Смирнову, Париж, 29 ноября 1886 года: «Не знаю, слышали ли вы, что тому с неделю ночью три человека (вероятно, агенты русские) проникли в типографию, изорвали последний отпечатанный лист («Вестника». — Авт.), еще не сданной брошюровщику, разрушили набор следующего (совсем последнего в книжке) и ссыпали весь шрифт (как нашли сейчас после события) в одну кучу».

Около месяца потребовалось на восстановление разрушенного. 15 декабря вышел последний номер «Вестника».

VI. ВЕТЕРАН

В доме на углу Малой Конюшенной и Шведского переулка поселился великобританский подданный Фридрих Норрис. Короткое элегантное пальто, широкополая мягкая шляпа, изящная белокурая борода, золотое пенсне — все выдавало иностранца.

А 6 октября 1884 года на Казанском мосту Фридриха Норриса схватили сзади агенты охранки, выкрутили руки за спину. Иностранец пытался сопротивляться, по тут набросились еще несколько человек. Так в Петербурге был арестован Герман Лопатин. При обыске у него обнаружили тонкие листки с адресами явок в Петербурге, Ростове, Харькове…

Арест друга ошеломил Петра Лавровича. Ближе Лопатина у него никого не было. Тяготило и другое — в руки самодержавия попал человек, столь необходимый для революционного дела в эти трудные годы. В последнее время, когда Лавров был редактором «Вестника «Народной воли», ему с большим трудом удалось уговорить Лопатина сблизиться с представителями партии и взяться за восстановление в России разгромленных сил. Привыкший действовать самостоятельно, Герман на этот раз согласился выступить от имени организации. 31 октября (12 ноября) 1883 года он нелегально приехал в Петербург. Подполье находилось в упадке. Арестованный в декабре 1882 года революционер Сергей Дегаев стал провокатором — по инициативе жандармского офицера Судейкина ему был устроен «побег», который не вызвал подозрений в партии. Провокатор начал выдавать охранке членов «Народной воли». В феврале 1883 года по доносу Дегаева был арестован последний член Исполнительного комитета в России — Вера Фигнер.

Тут уж стали догадываться о предательстве. Боясь расправы, Дегаев в августе 1883 года появился в Париже; под тяжестью неопровержимых улик он признался Ошаниной и Тихомирову в своей провокаторской деятельности. От имени Исполнительного комитета ему был вынесен смертный приговор, который мог быть отсрочен лишь в случае согласия Дегаева убить Судейкина. Дегаев условие принял. Возвратясь в Петербург, он обо всем рассказал Лопатину. Герман настаивал на скорейшем исполнении приговора. 16 декабря Судейкин был убит.

Вскоре Лопатин возвратился в Париж, где состоялся съезд представителей «Народной воли», на котором произошла реорганизация партии. Вместо Исполкома была избрана «Распорядительная комиссия»; одним из членов ее стал Герман Александрович, формально вошедший, таким образом, в ряды «Народной воли».

С тяжелым чувством выслушал Лавров рассказ о положении в России, о дегаевщине, о репрессиях, о разброде среди революционеров. Друзья обсуждали тревожную ситуацию, строили планы очередной поездки Лопатина с целью восстановления подполья.

…В весенний день 1884 года Лавров пришел к Лопатину в тихий парижский дом на улице Mechoin — пришел проститься. Последние напутствия, условились о связи, о переписке. Расстались на лестнице…

Добрался Лопатин благополучно и сразу втянулся в дело. Ум, анергия, авторитет, практическая хватка быстро сказались: оживились центральные и местные кружки Киева, Казани, Москвы, Одессы, Харькова, Саратова. И вдруг — провал. Тревога и беспокойство одолевали Лаврова. Что будет дальше?

Элеонора Маркс — Лаврову, 31 декабря 1884 года, из Лондона в Париж: «Я не могу Вам передать, с какой болью я узнала об аресте нашего дорогого друга Лопатина. Он был со мной в вечер своего отъезда из Лондона. Мы долго разговаривали о нем и его делах, и я рассталась с ним с очень тяжелым предчувствием. Уходя, он меня обнял и сказал «на этот раз это действительно прощай». Но я не хочу отчаиваться. Он уже не раз возвращался к нам — он вернется опять. Если Вы получите хоть какое-нибудь известие, я Вам буду очень, очень признательна, если Вы мне его передадите. Вы знаете, какими друзьями мы были — я уверена, что Вы понимаете, с каким нетерпением я жду малейшей новости».

Новости приходили неутешительные. Прошел год, наступил второй, а Лопатин все еще находился в Петропавловской крепости. Летом 1886 года Лавров задумал написать биографию друга. О молодости Германа сведения обещала доставить Зинаида Степановна Корали; от Энгельса и Элеоноры Маркс Лавров надеялся узнать подробности об отношениях Лопатина и Карла Маркса. Смирнов собирался прислать воспоминания о Лопатине, его письма, а также раздобыть у Даниельсона его переписку с Германом.

Лавров — Смирнову, 18 июня 1886 года, из Парижа в Берн: «Очень благодарен Вам за присылку писем Германа. Они, конечно, могут доставить важный материал. Очень, очень досадно, что Даниельсон уничтожил именно эту переписку, тем более что как раз для этой стороны Германа, именно для его теоретических взглядов и его способности анализировать подобные взгляды не существует никаких данных, кроме общего мнения Маркса, который ставил Германа в этом отношении очень высоко. Как ни странно это, но мы с ним чисто теоретических прений почти не имели; он несколько раз говорил мне: вот об этом надо будет основательно потолковать, по всегда оказывались более живые и непосредственные вопросы».

При подготовке биографии возникла деликатная ситуация. Зинаида Степановна просила не писать о ее личных отношениях с бывшим мужем — она с ним разошлась. Петр Лаврович и сам был противником обнародования интимных сторон жизни людей. Этого правила он придерживался и по отношению к самому себе. До нас дошли сотни писем Лаврова, по как мало в них личного!

Все же собранный материал позволял Петру Лавровичу, и без того хорошо знавшему Лопатина, на писать о нем биографический очерк. Но он не решался этого сделать. Судьба друга была еще неясна.

Но вот и суд. Дали слово Лопатину: «Пощады не нро-шу и не желаю. Я сделал мало для того дела, которое было всего дороже мне на земле, и горько сожалею об этом. Но если я не сумел послужить ему моей жизнью, то знаю, что не осрамлю его моей смертью и сумею умереть так же твердо и безупречно, как жил».

Лавров — Смирнову, 26 июня 1887 года, из Парижа в Берн: «Меня очень беспокоит эти дни известие, появившееся в некоторых газетах об окончании суда в Петербурге по делу Судейкина, причем 7 человек осуждены на смерть, остальные на каторгу и двое оправданы. Ни имен, ми подробностей нет, и не знаю, когда получим. Судя по тексту, приговор еще не был утвержден императором, а, между тем, писали о вероятности, что казнь будет иметь место в понедельник, т. е. вчера. Все это меня очень волнует… Я ни минуты не скрываю от себя вероятности, что Германа ждет в этом случае самый строгий приговор. Ясно для меня и то, что мгновенная смерть лучше медленного и мучительного угасания в стенах Шлиссельбурга в продолжении неопределенного числа лет. А все-таки!..»

Лопатин был приговорен к смертной казни через повешение. Спустя две недели последовала высочайшая резолюция: «Заменить смертную казнь… заключением в Шлиссельбургскую крепость без срока».

Что теперь могло помешать рассказу о заживо погребенном?! О деятельности друга Петр Лаврович поведал в предисловии к опубликованным в 1888 году в Женеве материалам «Процесса 21», по которому привлекался Лопатин. Завеса над жизнью Германа Александровича была приподнята. Конечно, многого в предисловии не скажешь. Да и не все материалы собраны. «Надлежащая биография Лопатина теперь, повторяю, невозможна… Сколько-нибудь полная работа в этом отношении — дело будущего. Постараемся же сохранить на будущее точные воспоминания о деятельности одного из лучших русских людей нашего времени» — такими словами закончил свой очерк Лавров.

Более десяти лет прошло. Однажды в Париж было переслано письмо шлиссельбургского узника к родным. Дрожащим от волнения голосом Петр Лаврович читал это послание. «Они слизнули у меня жизнь», — писал Лопатин.

В середине декабря 1886 года на петербургскую квартиру Александра Ульянова пришли товарищи по университету — Петр Шевырев и Орест Говорухин, возник разговор об организации студенческих касс, кухмистерских и т. п. «И охота вам, Петр Яковлевич, тратить энергию на такие мелочи, — обратился Ульянов к Шевыреву. — С вашим организаторским талантом можно было бы устроить кое-что поосновательнее». Шевырев признался, что им уже создастся террористическая группа, и предложил Ульянову и Говорухину войти в нее. Они согласились. К ним присоединились затем студенты В. С. Оси-панов, В. Д. Генералов, П. II. Андреюшкии…

В условиях царящей реакции участники этой группы считали индивидуальный террор наиболее эффективной формой борьбы с самодержавием; здесь они выступали непосредственными продолжателями «Народной волн». По полностью народовольческие воззрения их не удовлетворяли; с вниманием относились они к появившейся в стране марксистской литературе, вели пропаганду среди рабочих.

В начале января 1887 года стало известно, что за Говорухиным следит полиция, нависла угроза ареста — нужно было эмигрировать. Но где взять средства? Александр Ульянов заложил золотую медаль, которой был награжден в университете за научную работу, и полученные 100 рублей отдал Оресту Макаровичу. 20 февраля они простились на вокзале. Говорухин отправился в Вильно, оттуда — в Швейцарию.

В конце марта — начале апреля из письма, полученного от неизвестного из Вильно, Петр Лаврович узнал подробности о неудавшемся покушении на Александра III: 1 марта на Невском проспекте схвачены члены боевой группы, затем были арестованы остальные участники заговора. С горечью воспринимал Лавров слова о систематическом терроре. Об опасности террора он предупреждал еще первых народовольцев. А тут не просто террор — систематический!

Завязалась переписка с Говорухиным. Петра Лавровича интересовало все: состав группы, ее программа, характер деятельности, история покушения, причины провала. Говорухин писал об Александре Ульянове: «Благородный, в высшей степени гуманный человек, любящая натура. Он долго колебался вступить в ряды революционеров-практиков: нравственно ли будет вступать в практику, не решивши вполне научно всех вопросов, — говаривал он. Но вопрос: а нравственно ли будет спокойно-теоретически рассуждать о вопросах, когда деспотизм не дает даже возможности удовлетворительно-научно решить вопросы эти? — сразил его: он скоро убедился, что единственно продуктивная форма политической борьбы в России — террор, и он стал террористом…»

Значит, надежды еще не потеряны, революционная работа в стране все же не заглохла, традиции поддерживаются? Да, появилась новая молодая поросль, вступившая в единоборство с деспотизмом. Не все в письмах Говорухина логично. Он сообщал, что его товарищи во многом придерживались марксистских идей Плеханова. Но почему тогда эта группа называлась «Террористическим кружком «Народной воли»? Непонятно и другое. 1 марта 1881 года «совершенно ясно» показало, что «аттентат против главы государства, если он не сопровождается движением народным, военно-заговорщическим или либерально-политическим, не только не достигает цели, по положительно ведет к еще сильнейшей реакции и худшему положению» (так писал Лавров Говорухину). К чему же тогда подготовка нового покушения?

На эти вопросы Орест Макарович не мог ответить убедительно. Он лишь напоминал, что группа полностью не примыкала ни к народнической, ни к социал-демократической, то есть марксистской, программе. Что же касается террора, то ведь никто не доказал, что и систематический террор окажется безрезультатным.

Узнал Петр Лаврович и о подробностях казни в Шлиссельбурге Ульянова, Шевырева, Осипанова, Генералова, Андреюшкина. Об этом ему сообщил 28 мая в письме Белоголовый: «Виселиц было всего три, так что двое осужденных должны были смотреть и ждать, пока дело будет покончено с их товарищами».

В Шлиссельбурге же произошла еще одна трагедия: 7 января 1891 года покончила жизнь самоубийством Софья Михайловна Гинсбург, приговоренная к смертной казни, замененной бессрочной каторгой.

С Софьей Михайловной Петр Лаврович встретился осенью 1885 года: двадцатилетняя девушка, приехавшая в Париж, рассказала ему о положении в России и заявила себя приверженцем народовольческой тактики. Она считала, что социалисты-террористы должны стать инициаторами социального переворота, с чем Петр Лаврович согласиться не мог. И все яге он поддерживал планы создания новой народовольческой организации. Гинсбург училась в Берне, но периодически нелегально наезжала в Россию. В ноябре 1888 года Петр Лаврович узнал от своей корреспондентки, что в революционном подполье все шире распространяется неверие в торжество социалистических идей, деморализация охватывает интеллигенцию. А год спустя Гинсбург арестовали. И вот ее уже пет.

Прошел месяц — новая ошеломляющая весть: в Стокгольме умерла Софья Ковалевская. Это было так неожиданно, что, прочитав об этом в газетах, Лавров спервоначала даже не поверил. Вскоре он узнал подробности.

Белоголовый — Лаврову, из Лозанны в Париж, 15 февраля 1891 года: «Она уехала из Ниццы только 2–3 недели назад, веселая и бодрая, по причине холодов задержалась на несколько дней в Берлине; как вдруг толстяк Ковалевский получил депешу от ректора из Стокгольма, что у нее воспаление легкого и что она очень плоха. Толстяк тотчас же пустился в путь, а вслед за тем получена телеграмма о ее смерти, так что он попадет только на ее похороны».

С Софьей Васильевной Лавров познакомился еще в 1873 году в Цюрихе на обеде у ее сестры Анны Васильевны Жаклар. Уже тогда она, как позже признавался Лавров, произвела на него «самое симпатичное впечатление». Прошло около десяти лет. Петр Лаврович вновь встречается с Софьей Васильевной в Париже, знакомит ее с Максимом Ковалевским. Когда была жива Варвара Николаевна Никитина, Ковалевская вместе с ней иногда бывала у Лаврова. Двум профессорам математики было о чем поговорить. Конечно же, не только наука их сближала. Иногда житейские дела: нужно было устроить подписку на венок Салтыкову-Щедрину и послать сочувственную телеграмму его вдове от русских, находящихся в Париже. Петр Лаврович просил Софью Васильевну выполнить эту миссию. Теперь не стало и самой Ковалевской. 6 апреля 1891 года на вечере ее памяти Лавров произнес речь. Он говорил, что Софья Васильевна умела не только «Сочувствовать, но и содействовать широкому социальному движению нашего времени».

Как ни избегал Лавров конфликтов, они его прямо-таки преследовали. А на этот раз того больше — подлая измена. С чувством омерзения и негодования читал Лавров только что появившуюся брошюру Льва Тихомирова «Почему я перестал быть революционером?». Издана она была в Париже в 1888 году Альбертом Савиным. «Сильная монархическая власть нам необходима… Русский должен признать установленную в России власть и, думая об улучшениях, должен думать о том, как их сделать с самодержавием, при самодержавии». И это писал человек, бывший его товарищем, сотрудником, в прошлом член Исполнительного комитета «Народной воли»!

Такого гнусного отречения от прошлого, такого чудовищного предательства прямо-таки невозможно было представить. Да, Тихомиров был болезненно мнителен, он все время жил в напряжении, его шантажировал Рачковский (но этот обер-шпион преследовал и Лаврова), он боялся быть выданным царскому правительству-Как-то он даже обратился к Петру Лавровичу с просьбой представить его всесильному Клемансо — попросить защиты от преследований. Французский радикал согласился встретиться с ним, ожидая увидеть отважного революционера, а перед ним предстал человек вне себя от страха, с дрожащими руками, бессвязным лепетом: «мосье Клемансо, мосье Клемансо…». Так или иначе, стечение различных обстоятельств раздавило слабую, крайне самолюбивую личность Тихомирова, привело к ренегатству. Отдельным изданием Лавров публикует «Письмо товарищам в России. По поводу брошюры Л. А. Тихомирова». Стоит дата: 10 августа 1888 года. Автор не скрывал — произошло «большое горе», под угрозу поставлен престиж революционной партии. Тихомирова, ставшего чуждым «всему живому в России», примут лишь сторонники «Московских ведомостей» и «Нового времени», только их салоны будут открыты для него. «Может быть, ему случится пройти под руку с Сувориным, весело разговаривая со своим собеседником, через ту самую площадь, на которой стояли виселицы Желябова и Перовской… Пожалейте о нем, товарищи».

Лавров оказался пророком. В начале 1889 года Тихомиров оставил Париж и, получив монаршее прощение, появился в Петербурге. Тут он первым делом отправился в Петропавловский собор — поклониться гробу Александра II. Связав себя окончательно с идеологией русского охранительства, бывший революционер стал преданным сотрудником реакционнейших «Московских ведомостей».

Лучшим ответом на брошюру Тихомирова, призывавшую молодежь к отречению от всякой борьбы с российскими порядками, было бы, конечно, объединение всех революционных сил. Это понимали сторонники разных эмигрантских групп. Но как далеко было от этого понимания до действительного единства!

В 1889 году Франция отмечала столетнюю годовщину великой революции. К этому событию была приурочена Всемирная парижская выставка. На огромном пространстве от Трокадеро до Марсова поля выросли павильоны, галереи, сады. Ошеломлял масштабами «Дворец машин». Правда, русский павильон не отличался экспонатами отечественной индустрии. В нем были представлены кустарные промыслы, тульские ремесленные изделия, коллекции обуви и кожи, блестящая парча разных оттенков, знаменитые сибирские соболя. Выделялся антропологический отдел: многонациональная Россия давала богатейший материал для обозрения. Привлекала внимание и почвенная коллекция, привезенная профессором В. В. Докучаевым на свои средства. Бедно была представлена живопись: выставлены лишь некоторые картины И. Айвазовского, 10. Клевера, И. Крамского, К. Маковского. Зато исключительной популярностью пользовался русский ресторан, где подавали пирожки и кулебяки, блины с икрой и лососиной, щи, русскую водку.

Большой интерес вызывали музыкальные концерты. Петр Лаврович с наслаждением слушал музыку русских композиторов. Как-то он попал на концерт, посвященный творчеству Михаила Ивановича Глинки. Зазвучал гимн «Боже, царя храни». Публика встала. Лавров демонстративно покинул кресло и вышел из зала. «Красивая музыка, но пошлые, рабские слова, в которых нет места народу… Я считаю невозможным вставать при этих словах, а продолжать сидеть — это уже явная демонстрация против страны, которая мне дорога» — так объяснил Петр Лаврович свой поступок.

К юбилею революции должен был открыться международный социалистический конгресс. Очередное письмо от Лафарга содержало просьбу к Лаврову поставить свое имя под извещением о созыве этого конгресса: нужны были подписи от представителей социалистических партий разных стран. Петр Лаврович, по существу, им и был, по сам он себя таковым не считал. Лавров ответил, что для России «еще не наступило время» участвовать «в великой деятельности организованного пролетариата всех стран» и поэтому он не может быть представителем социалистов своей страны, хотя он оказал бы себе честь поставить свое имя рядом с именами Лафарха, Геда, Либкнехта, Бебеля, Де-Папа.

О такой позиции Лаврова стало известно Энгельсу. 27 мая он посоветовал Лафаргу: «Так как Лавров ломается, то обратитесь по адресу: Н. Аксельрод, кефирное заведение Hirschengraben, Цюрих и попросите достать Вам подписи Веры Засулич (поскольку у Вас нет ее адреса), его собственную, а также Г. Плеханова и других русских марксистов. То-то будет изумлен наш бравый эклектик!»[24]

А из Парижа, Цюриха, Берна, Лондона от различных революционно-социалистических групп к Лаврову начали поступать письма с просьбой дать согласие быть их представителем на конгрессе. Пришлось Петру Лавровичу отправить новое письмо Лафаргу и сообщить, что группы русских социалистов поручили ему представлять их на международном социалистическом конгрессе. Популярность Лаврова убедительно зарегистрирована в протоколах Парижского конгресса: «Россия — от союза русских социал-демократов: Вера Засулич, Плеханов, Аксельрод, Степняк. От общества русских рабочих в Париже, от русского социалистического издательского товарищества в Цюрихе, от редакции русского журнала «Социалист», от группы социалистов-революционеров Петербурга, от группы «Народная воля», находящейся за границей: Петр Лавров». В небольшой пачке документов, тщательно хранимых Петром Лавровичем до конца его дней, кусочек красного картона — мандат делегата конгресса, подписанный Полем Лафаргом.

Конгресс открылся в Париже 14 июля — в столетнюю годовщину взятия Бастилии. Зал украшен лозунгами: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»; «От имени Парижа июньских дней 1848 года, марта, апреля, мая 1871 года, от имени Франции Бабефа, Бланки и Варле-на приветствуем социалистических рабочих обоих полушарий».

Лавров был избран в состав бюро конгресса и 17 июля прочитал перед его участниками реферат «О положении социализма в России». Дав краткую историю социалистического движения в России, он закончил выступление словами: «Я утверждаю, что русский социализм не погиб в шестнадцатилетней своей борьбе с врагами. Ему еще не удалось образовать рабочую партию, но помехой этому были лишь политические условия России. Социально-революционная партия, боровшаяся и борющаяся за изменение этих условий, подвергалась тяжким поражениям… Но те, кто примкнули к ней, решились бороться до конца, чтобы создать благоприятные условия для образования рабочей партии».

Многочисленные встречи с социалистами, заседания, речи — все это выбивало из привычного ритма жизни. Петр Лаврович уставал — шестьдесят шесть лет сказывались. Он жаловался Белоголовым, что в дни работы конгресса его захлестнула суета, спешка…

Белоголовый — Лаврову, из Туна в Париж, 21 июля 1889 года: «Верю, дорогой Петр Лаврович, что вы захлопотались с вашим конгрессом, но так как это дело с идейной стороны вам по душе, а с другой — составляет в некотором роде долг вашей службы, то я вас и не очень жалею, потому что исполнение долга должно вам давать чувство самоудовлетворения…»

Во время конгресса Лавров особенно сблизился с немецкими социал-демократами Августом Бебелем и Вильгельмом Либкнехтом. Петр Лаврович принял немецких друзей у себя на квартире. «Бебель — это будущее Германии», — говорил Лавров.

Либкнехт предложил Лаврову сотрудничать в центральном органе партии «Vorwdrts». Петр Лаврович согласился — конечно, надо рассказать немецким рабочим о революционном движении в России. Только вот как быть с группой «Освобождение труда»? Программа Плеханова «очень даже хороша со стороны теоретической», но, по мнению Лаврова, не отражает стремлений русской революционной молодежи и практически не выполнима. «Мы совсем не предполагаем, — писал Лавров Либкнехту, — нападать на Плеханова и его группу. Но я считаю своим долгом предупредить Вас, что русские дела будут в них (корреспонденциях. — Авт.) оцениваться с точки зрения большинства групп, действующих в России».

1 января 1891 года в «Vot warts» появилась первая статья Лаврова «Положение в России». Подпись — Семен Петров. Затем статьи под этим псевдонимом публиковались в феврале, марте, мае, июне, сентябре.

Не только немецкие социал-демократы, по и революционеры других стран с громадным уважением относились к ветерану российского освободительного движения. Особенно это проявилось в день его семидесятилетия. В 7 часов вечера 14 июня 1893 года в зале одного из пале-рояльских ресторанов для чествования Петра Лавровича собралось около двухсот человек: русские, французы, поляки, болгары, итальянцы… От имени учредителей вечер открыл И. А. Рубанович, произнесший речь на французском языке: «Революционная Франция не умерла, и для нее Вы не иностранец, а почетный гражданин, заслуженный солдат великой армии идей, борец за ту революцию, которая началась во Франции в конце прошлого столетия и кончится лишь с победой во всем мире рабочего класса над его многочисленными республиканскими и монархическими врагами».

От группы старых народовольцев выступил Е. Серебряков. Затем были оглашены письма и телеграммы из России, Парижа, Берна, Цюриха, Дрездена, Лондона… Юбиляра приветствовали Эдуард Вальян, Жюль Гед, Поль Лафарг, Карл Каутский, русские, французские, польские, румынские студенты.

Немецкие и английские социал-демократы прислали свои поздравления. Среди них и такое:

«Лондон, 13 июня 1893 г.

Дорогой Лавров!

Завтра Вам минет семьдесят лет. Примите наши самые искренние поздравления. Да суждено Вам будет дожить до того дня, когда русское социально-революционное движение, которому Вы самоотверженно посвятили всю свою жизнь, победоносно водрузит свое знамя на развалинах царизма.

Ваши искренние друзья Фридрих Энгельс

Луиза Каутская

Элеонора Маркс-Эвелинг

Эдуард Эвелинг»[25].

С ответным словом выступил Лавров. Он говорил на французском и русском языках. В первой речи, обраща-яеь к социалистам всех стран, «всех наций и возрастов» и благодаря их за оказанную ему честь, он выразил надежду, что скоро настанет «день победы идей, одушевляющих всех нас». Обращаясь же к русским товарищам, Петр Лаврович говорил о трудностях революционной работы в России, о необходимости создания в стране рабочей партии, без существования которой торжество «социалистических принципов никогда не будет полно и прочно». Последняя фраза: «Идите же и боритесь».

Тяжела эмигрантская жизнь. Все время надо думать о средствах, без конца писать «хлебные» статьи, искать издателей. Работа для заработка мешала сосредоточиться на главном труде — «Истории мысли». Имей Лавров средства для существования — можно было бы целиком отдаться любимому детищу. Но где их взять?

Как-то друзья решили собрать деньги в России. В. Смирнов договорился об этом с товарищами. Казалось, предприятие — речь шла о тысяче рублей — сулит успех. Лавров изумился этой вести: какие деньги, какая тысяча, с какой стати? 28 декабря 1885 года он со всей категоричностью заявил Смирнову: «Я подачек не приму». Единственное, на что соглашался Петр Лаврович, — это получить средства взаймы. Расплатится же он своим трудом, издание которого вернет взаимодавцу эти деньги. Меж тем ожидаемые средства так и не поступили.

К концу 1885 года появилась наконец постоянная работа — сотрудничество в газете «Русские ведомости». Связь с редакцией осуществлялась в глубокой тайпе, через третьих лиц, корреспонденции подписывались «П-ъ», «ъ», а то и вовсе не подписывались. Впервые они были напечатаны в газете в январе 1886 года под заглавием «Письма из Лондона» и продолжали появляться там до конца 1897 года. Первые шесть лет Петр Лаврович ежегодно публиковал около 30 статей, потом их число значительно уменьшилось. Гонорара — шестьсот рублей годовых — хватало на скромную личную жизнь.

Публиковать «Письма из Лондона», живя в Париже, — не слишком ли смело? Петр Лаврович обратился за помощью в Лондон к Элеоноре Маркс-Эвелинг, у которой просил совета: какие английские журналы следует прежде всего читать? Как их лучше приобретать? 13 января 1886 года Элеонора ответила, она не только назвала наиболее информированные издания, но и подсказала методы их получения: следует написать редактору, что Вы — такой-то и намерены написать о его журнале и что «Вы просите его послать Вам его журнал». Аналогично можно поступать и с книгами. Кроме того, дочь Маркса обещала в случае необходимости брать нужные издания из платной библиотеки или покупать их.

В Лавровских «Письмах из Лондона» раскрывалась панорама общественно-политической и социально-экономической жизни Англии: парламентские дебаты, тронная речь королевы, религиозные проблемы, кооперативное движение, рассказ о трехтомной биографии Дарвина, освободительная борьба в Ирландии, информация о новых художественных выставках, история чартизма, анализ социологической литературы, женский вопрос, театральные новости…

Лавров писал в «Русских ведомостях» о «страданиях рабочего класса», приводил статистику нищих и бродяг в Англии, рассказывал о безработице, о «борьбе труда с капиталом». В августе 1889 года произошла всеобщая стачка лондонских докеров, завершившаяся их победой — им была гарантирована фиксированная заработная плата. В «Письмах из Лондона» содержится оценка этого события: успех стачки вселил надежду, что «победа может быть одержана всюду».

«Письма из Лондона», опубликованные 6 сентября 1891 года, начинались несколько необычно: сообщая, что перед ним лежит небольшая брошюра «безымянного автора», в которой подводятся итоги рабочего движения в Великобритании за последние два года, Лавров излагал далее содержание этой брошюры. В следующей корреспонденции Лаврова имя этого «безымянного автора» было раскрыто — Элеонора Маркс-Эвелинг, представившая брошюру на Брюссельский конгресс II Интернационала от четырех английских рабочих организаций.

Максимальным образом стремился Лавров использовать возможность рассказать соотечественникам о социалистическом движении в Англии. Вместе с тем «Письма из Лондона» наполнены и информацией, отвечавшей интересам либеральной газеты. Нужно было своевременно подбирать этот материал, тратить время и силы, которых оставалось все меньше и меньше. II все же — шестьсот рублей годовых… Можно было продолжать работу над «Историей мысли».

Целые годы ушли на изучение космических и геологических предпосылок истории мысли, пришлось вторгаться в области минералогии, биологии, этнографии.

Исследователь «Истории мысли», задуманной, собственно, как история «цивилизации», история всей общественной жизни, все никак не мог приступить к решению основных своих задач, все никак не мог уйти от проблем ее предыстории.

Почти двадцать лет напряженного труда прошло со времени первого наброска этой работы, пока понял Петр Лаврович, что задуманный им грандиозный план вряд ли может быть осуществлен; надо вносить коррективы в замысел труда. Все внимание должно сосредоточить на характеристике истории мысли нового времени, а предшествующий период, до XVII века, — составит лишь один том, как бы введение к основному курсу.

Попытки издать «Историю мысли нового времени» в России кончились неудачей. Но Петр Лаврович, видно, и не очень рассчитывал на быструю публикацию. 12 июня 1886 года он писал Смирнову: «Я пишу этот труд, не имея вовсе в виду нынешнего состояния цензуры в России, отказываясь от всякого рода оговорок, умолчаний, смягчений моей мысли… Рукопись должна будет пролежать напечатанной до изменения положения дел в России». Да, Лавров полагал, что его труд выйдет в свет уже после него… Хватило бы только сил написать. Каждый год — по тому.

Первый том, задуманный как вводный, разрастался. В него включались все новые и новые источники, дополнительные библиографические примечания, возникали новые разделы. Все никак не мог Петр Лаврович поставить точку.

В конце 80-х годов «Опыт истории мысли нового времени» стал выходить выпусками в Женеве. К 1894 году появилось в общей сложности две части (10 выпусков) первого тома — 1568 страниц! Но этим первый том еще не был завершен (Лавров в это же время готовил еще другую работу — «Очерк эволюции человеческой мысли», вышедший в Женеве в 1898 году).

Свой «Опыт…» Петр Лаврович послал Шарлю Летурно. В сопроводительном письме говорилось: «Па этот раз я обращаюсь к Вам не как к другу, чье благожелательное отношение успел оценить за четверть века, а как к одному из лучших антропологов Франции и генеральному секретарю Общества антропологов, членом которого являюсь и я с приезда своего в Париж в 1870 году. Прошу Вас передать своим коллегам мой труд, первые две части которого уже вышли из печати, и выразить им мою глубокую благодарность за столь полезные для моих трудов ученые диспуты, на которых я имел возможность — увы, слишком редко — присутствовать, и публикации Общества, из которых я мог столько почерпнуть».

В начале 90-х годов на Россию обрушился голод. О страшных бедствиях, выпавших на долю народа, заговорила отечественная и зарубежная печать, его причины обсуждались в революционном подполье, в эмиграции.

22 января 1892 года в Париже перед товарищами выступил Лавров. Необходимо понять сущность «грозного явления голода» для судеб самодержавия, заявил он, определить задачи, возникающие перед революционерами, добиваться свободной политической жизни, объединяя всех борцов с деспотизмом. И вот еще на что обратил он внимание — 1 мая 1891 года в Петербурге на сходке рабочих рабочими же были произнесены четыре речи, содержащие политическую программу борьбы с «императорским абсолютизмом».

В январе. Лавров написал статью «Революционеры внутри страны и вне ее»: «Надо готовиться! Надо готовиться! Среди видимой апатии, среди кажущейся неподвижности может грянуть барабан тревоги. Все должны быть тогда на местах, готовыми к битве, имея оружие, которым умели бы владеть, которое должно быть налицо».

В эти дни Петр Лаврович настроен по-боевому. Ему, да и другим эмигрантам казалось, что «барабан тревоги» вот-вот прозвучит. В конце февраля Лавров получил письмо от Цюрихского комитета общества борьбы с голодом: просили его, Плеханова и Степняка-Кравчинского «взять на себя организацию и объединение всех образовавшихся в различных городах Европы комитетов общества борьбы с голодом, став во главе их в качестве центрального комитета». Для встречи с Лавровым в Париж приехал Плеханов. Предстоял разговор о создании «Лиги по борьбе с голодом», о возможности объединения революционных сил. Петр Лаврович встретил гостя у себя на квартире. Внешне собеседники были любезны, хотя относились друг к другу все же с некоторым предубеждением. Лавров высказал недовольство докладом, представленным группой «Освобождение труда» на международный социалистический конгресс 1891 года в Брюсселе; в нем народовольцам приписывались анархические воззрения. Плеханов вынужден был согласиться с этим и обратиться 11 февраля 1892 года к Жюлю Геду с просьбой поместить в газете «Le Socialiste» несколько дополнительных разъяснений по данному поводу. Все же объединения вокруг «Лиги но борьбе с голодом» не получилось.

И, хотя сил оставалось все меньше, Петр Лаврович решил тогда же вновь возглавить эмигрантский социалистический орган, который давал бы возможность осуществлять контакты с революционерами из России. Товарищи его поддержали. Это были эмигранты, глубоко преданные идеям «Народной воли», — Ошанина, Русанов, Рубанович, Е. А. Серебряков, К. А. Серебрякова и другие; их группа еще с конца 1880-х годов получила название «кружка старых народовольцев». Они-то и начали действовать. В августе 1892 года появилось объявление о создании издательской группы во главе с Лавровым.

Задумали издавать «Материалы для истории русского социально-революционного движения» с приложением «С родины и на родину». Петр Лаврович составил тематику: «Русское общество и русский народ до декабристов», «Декабристы», «Николаевщина», «Герцен», «Чернышевский», «Бакунин», «Народники 1873–1878 гг.», «Земля и воля», «Народная воля»… В приложении должны были даваться оперативная информация, хроника революционных событий, публиковаться программные документы. Лавров сильно надеялся, что этот раздел свяжет эмиграцию с подпольем.

Первый выпуск «Материалов» вышел в 1893 году. В нем была опубликована статья Лаврова «История, социализм и русское движение». Из намеченных 17 выпусков было издано четыре: последний появился осенью 1896 года. Центральное место занимала работа Петра Лавровича «Народники-пропагандисты 1873–1878 годов» — очень ценное собрание материалов, раскрывающих историю революционного народничества, русское эмигрантское движение, «хождение в народ», подготовку к созданию «Земли и воли».

Объединительные тенденции в деятельности эмигрантов серьезно встревожили главу заграничной агентуры царского сыска П. И. Рачковского: он решил пуститься на провокации. От имени Плеханова было опубликовано «Вынужденное заявление», содержащее нападки на других эмигрантов. Этим дело не кончилось. Рачковский сделал второй шаг: «Мы выпустили, — доносил он начальству 14 (26) марта 1891 года, — новую прокламацию от имени Лаврова, где, ссылаясь на беспочвенность эмигрантских затей, мы доказали полную невозможность образовать в Париже революционный центр».

Рачковский убеждал Департамент полиции в том, что предпринятые им действия встревожили русских социалистов. В особенно затруднительном положении оказался будто бы Лавров. У себя на квартире он собрал эмигрантов и якобы сказал им: «Русская полиция сумела путем подкупов и шпионства воспользоваться обстоятельствами и, держа в своих руках разрозненных эмигрантов, возбуждать между ними постоянные раздоры». Рачковский сообщал далее: «Я признал необходимым всесторонне исследовать образ мыслей Лаврова, который при данных условиях оказывается наиболее авторитетным».

Следя за действиями Лаврова, агентура Рачковского не могла, однако, решить важнейшей задачи политического сыска: установить каналы его связей с революционным подпольем России. Наиболее радикальным способом выяснения этого являлся бы, конечно, обыск. Но на его производство нужно было иметь разрешение французского правительства. И Рачковский консультируется но этому поводу с русским послом в Париже, идет на прием к министру внутренних дел Франции. Министр внутренних дел России И. Н. Дурново отправил 1 марта 1894 года послу России во Франции А. П. Моренгейму записку: «Департамент полиции, чрез посредство коллежского асессора Рачковского, неоднократно домогался производства обысков у нескольких вожаков эмиграции и главным образом у Лаврова, в бумагах которого можно рассчитывать почерпнуть необходимые сведения. Президенты совета, последовательно сменявшихся французских министров, неуклонно обещали нам свое содействие в этом деле, но различные соображения и в том числе близкие отношения Лаврова к выдающимся депутатам радикального лагеря, как-то: Клемансо, Мильерану и др., всякий раз удерживало правительство от шага, который мог вызвать неудобные запросы и страстную полемику в газетах и вредно отразиться на популярности данного министра в Палате». В заключение министр писал: «Если, однако, императорское посольство признало бы настоящий момент особенно удобным для предъявления французскому правительству серьезных требований, то пожелания министерства внутренних дел могут быть сформулированы следующим образом: производство обысков с отобранием для просмотра всех бумаг: у Лаврова, Ошаниной, Русанова и некоторых других эмигрантов…»

Так вопрос об обыске у Лаврова и его товарищей был поднят на уровень межгосударственных отношений…

В январе 1895 года в Петербурге под псевдонимом «Н. Бельтов» вышла книга Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Лавров немедля познакомился с этим трудом: в нем, как и в ранее вышедших работах Георгия Валентиновича, в полемике с народничеством доказывалась применимость марксизма к России. Петра Лавровича сильно огорчало то, что книга получила широкое признание, что позиции ее автора укрепляются, что ряды сторонников группы «Освобождение труда» становятся все многочисленнее.

Во время этих горьких раздумий Лаврова навестила Роза Люксембург. Вот что писала она об этом визите 10 апреля 1895 года своему мужу, социалисту Леону Иогихесу-Тышке: «Была с Войнаровской (участница II Интернационала. — Авт.) у Лаврова. Старик производит впечатление раненого льва в берлоге. На Бельтова и социал-демократов разъярен страшно. Оценивает Бельтова как «вещь оччень слааабую»… Спрашиваю его с невинной миной — в чем именно? Отвечает: «Ведь он ничего не доказывает, бездоказательно, но, главное, тооон, кааа-кой тооон!» Его, наверное, задело за живое. Но старик, видимо, совсем сдал, так как не прочитал еще Бельтова! Говорит, что только перелистал и тотчас одолжил «разным барышням» (?), которые хотели сразу же прочесть. И спрашивает у меня язвительно: «У вас там, в Цюрихе, ведь 25 экземпляров сразу выписали?!»

Написанное под свежим впечатлением письмо Розы Люксембург ярко передает моральное состояние Лаврова, оказавшегося в конце жизни в духовном одиночестве, тяжело переживающего свое идейное поражение.

Действительно, девяностые годы — период очень трудный для Лаврова. Все больше его отрыв от России, все значительнее изоляция. Сложнее становятся отношения с людьми: со многими старыми соратниками он расходится, с новыми сходится очень редко и трудно.

А с родины поступали вести, далеко не радостные. Настороженно читал Лавров письмо, полученное в сентябре 1895 года. Из Москвы, от Василия Яковлевича Яковлева, который еще в 1892 году посетил его в Париже, сблизился тогда со «старыми народовольцами» и вот теперь просил помочь разобраться в политической жизни России. «Года три, четыре тому назад социал-демократическое направление не могло даже считаться сколько-нибудь заметным явлением русской жизни; теперь оно безусловно господствует: к нему пристало значительное количество революционно-настроенной молодежи». И далее: «труд Бельтова встречен с восторгом и разошелся с необыкновенной быстротой».

Вот как: с восторгом… Ох, как тяжело было сознавать, что революционные идеи, которые ты в мучительных раздумьях вынашивал десятилетиями и в правоте которых ты убежден, не получают поддержки, а произведения твоего оппонента имеют успех. II все это в конце жизни, когда подводишь итоги…

Так что же, поражение?

Напряженно вчитывался Петр Лаврович в дальнейший текст: хотя правительство начинает «энергично зажимать рты» марксистам, «наиболее горячие головы из них выпускают нелегально свои «ответы» гг. Михайловскому, Южакову и Кривенко, в которых рекомендуют товарищам прежде всего «полный разрыв» (я цитирую буквальное выражение) с этими якобы «друзьями народа и со всеми представляемыми ими направлениями». Разумеется, Лаврову не было известно, что в этих словах Яковлева речь шла о труде брата Александра Ульянова — Владимира Ильича Ульянова «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?», анонимно напечатанном отдельными выпусками в России в 1894 году.

«Что Вы на все это скажете?!» — спрашивал в заключение Яковлев, прибавляя, что он ждет как личного письма, так и «непременно открытого письма» Петра Лавровича к русским революционерам, которое будет издано в России.

Лавров откликнулся. Самым трудным для него был вопрос об отношении к русскому марксизму, к социал-демократии. Впрочем, вопрос, конечно, не новый для Лаврова. Еще, к примеру, в «Вестнике «Народной воли» за 1884 год он высказывал мнение, что учение Маркса и Энгельса, разработанное в основном на материалах Западной Европы и сделавшееся прочной основой западноевропейского революционного движения, «при рациональном развитии своих существенных основ» может стать прочной научной почвой и для других стран, что программа русских революционеров может быть связана с «основами научного социализма», хотя в «земледельческой» России и «отсутствует организация как среди крестьянства, так и среди либеральных групп», и лишь «небольшая кучка убежденных революционеров» выставляет программу социалистического переворота и ведет борьбу против самодержавия.

В этой характеристике совершенно не учитывались ни коренные социально-экономические сдвиги, происходившие в пореформенной России, ни всевозрастающее рабочее движение. Правда, размышления Лаврова о том, как марксизм может своеобразно преломляться в освободительном движении экономически слаборазвитой страды, дали ему возможность сделать важное обобщение: каждое историческое общество будет развиваться по-особому, «в несколько иных формах и даже переходя через иные видимые фазисы». Впрочем, ничего особо оригинального в этом обобщении не было: примерно так же писали еще Герцен и Чернышевский, не знавшие теории марксизма в такой степени, как Лавров.

Получив письмо Яковлева, Лавров прежде всего обратился с обширным посланием к товарищам по изданию «Материалов для истории русского социально-революционного движения». Выдержки из этого послания были отправлены в Россию — к Яковлеву.

По словам Лаврова, в России реально действуют три партии: народовольцы, поддерживающие с некоторыми изменениями свою старую программу; социал-демократы, «программа которых написана для них конгрессами немецких социалистов», и народоправцы — «бывшие социалисты, свертывающие знамя социализма для того, чтобы приобрести больше союзников в борьбе против абсолютизма». С горечью констатировал Лавров, что эти партии борются между собой, что социал-демократы проповедуют вражду к «ложным друзьям народа». Признавая, что торжество социализма, его победа «может быть делом лишь самих рабочих». Лавров писал, что если на Западе имеется почва для создания рабочей организации, то «в России ее нет». Русскую рабочую партию приходится создавать в условиях абсолютизма, а для борьбы с ним нужно объединение всех революционных сил. В этом случае социал-демократы фактически примут программу своих противников, народовольцев, как бы они себя ни называли. Разница во взглядах на общину, на судьбы капитализма в России, на экономический материализм суть частности». При этом «наиболее рациональной» Лавров считал именно программу народовольцев, хотя он по-прежнему и возражал против террора и доктрины захвата власти.

Напечатанное под названием «О программных вопросах» 9 декабря 1895 года в «Летучем листке» (органе «Группы народовольцев»), письмо Лаврова оказалось в сфере внимания молодого В. И. Ленина. В работе «Задачи русских социал-демократов» он высказал по адресу этого письма ряд критических замечаний. В частности, он назвал «несправедливым» суждение Лаврова относительно «маловажности» различного решения теоретических вопросов. «Давно уже сказано, — писал по этому поводу В. И. Ленин, — что без революционной теории не может быть и революционного движения, и в настоящее время вряд ли есть надобность доказывать подобную истину. Теория классовой борьбы, материалистическое понимание русской истории и материалистическая оценка современного экономического и политического положения России, признание необходимости сводить революционную борьбу к определенным интересам определенного класса, анализируя его отношение к другим классам — называть эти крупнейшие революционные вопросы «частностями», — до такой степени колоссально неверно и неожиданно со стороны ветерана революционной теории, что мы почти готовы считать это место просто lapsus’oм»[26]. Отметив ошибки и «несправедливости» статьи Лаврова, Ленин увидел в ней все же глубокую и плодотворную работу мысли, «которая идет в среде современных народовольцев».

В России с каждым месяцем все сильнее заявлял о себе пролетариат, в конце 1895 года под руководством Ленина произошло оформление социал-демократической организации, получившей в дальнейшем название петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Просматривая в конце июня 1896 года газету «Vorwarts», Лавров обратил внимание на сообщение о том, что петербургский «Союз борьбы…» неутомимо работает над распространением социалистических идей в России. А венская «Arbeiter-Zeitung» прямо писала: «Массовая стачка в Петербурге есть событие исторического значения, оно открывает новый этап в развитии России. Промышленный пролетариат России впервые выходит на сцену со своими собственными требованиями и целями, впервые широкими слоями рабочих ведется планомерная, сознательная борьба…»

В это же время Петр Лаврович получил письмо (оно сохранилось в его архиве) из Вены за подписью: «Российские социал-демократы». В нем рассказывалось, что в Австрии начали сбор средств для оказания помощи «первой массовой стачке в главном притоне русского абсолютизма»; приводилось письмо и из Петербурга, в котором содержался призыв поднять на ноги рабочий класс Франции, «протянув руку помощи и выразив чувство братской солидарности воинствующему петербургскому пролетариату». Письмо заканчивалось весьма деликатно: «Если улучите свободную минутку, дорогой Петр Лаврович, то черкните нам скорее, что предпринято в Париже на эту тему…»

Да, все больше и больше людей убеждались в силе пролетарского движения в России, в реальных условиях создания здесь пролетарской марксистской партии. Революционное народовольчество представлялось в этом свете явлением вчерашнего дня, исторически миновавшего периода.

Всего этого не видели и не способны были понять в Париже Лавров и его друзья из среды «старых народовольцев». В конце 1896 года, в последнем приложении «С родины и на родину», они осудили позицию петербургских революционеров. Связи с Россией прекратились, источник, питающий заграничное издание, был потерян.

Не виною — большою бедой, духовной драмой Лаврова, человека, всей душой преданного идее социализма, все силы отдавшего неустанной борьбе с российским самодержавным деспотизмом, была эта неспособность его найти себе новое место в изменившихся исторических условиях.

В 1895 году «Русские ведомости» опубликовали только четыре корреспонденции Лаврова, в 1896-м — ни одной. А деньги из газеты поступали. Щепетильного Лаврова это ставило в неловкое положение. Летом 1896 года он отправил письмо Ковалевскому: «На какие средства я существую? На средства издания, в котором в настоящее время вовсе не участвую и против политической программы которого, как недостаточно воинственной, мне приходится в моих статьях явных и публикуемых с моим именем воевать совершенно определенно». Лавров писал, что не может «получать гонорар даром». Нельзя ли эти средства «обратить в формальный долг, с определенным способом его уплаты»? Он может быть погашен по мере публикации в России таких его произведений, как «Очерки истории мысли», «Впечатления и воспоминания старика», «Заметки об Англии конца 80-х и начала 90-х гг.».

Ковалевский предложил вариант попроще: не откладывая дела, издать легально труд Лаврова в России под вымышленным именем. Так появилась книга С. С. Арпол ьди «Задачи понимания истории. Проект введения в изучение эволюции человеческой мысли». Издание М. Ковалевского. Москва, 1898 год. Сотрудничество Петра Лавровича в «Русских ведомостях» прекратилось, а новая монография обеспечила гонорар, который, вероятно, и дал возможность существовать последние годы жизни.

«Задачи понимания истории» — резюме, выжимка Лавровского понимания развития общества от его истоков до современности. Стержнем этого развития выступает, как и в других работах Лаврова по истории мысли, критическая, творческая мысль человечества.

Хотя книга издавалась легально, Лаврову удалось в завуалированной форме высказать свои взгляды на развитие социальной борьбы. Давая в последней главе характеристику течений и партий в буржуазном мире, Лавров указал на наличие классовых противоречий в современной ему действительности, на появление «сознательной организации рабочих», стремящейся к «солидарности всех трудящихся, как новой общественной святыни, долженствующей заменить все прежние». Больше того, «класс пасынков цивилизации» должен достигнуть политической власти и организовать эту власть сообразно требованиям «победившей партии».

В середине 90-х годов Лавров стал заметно дряхлеть: ослабла память, совсем плохим стало зрение, появилась быстрая утомляемость… Приехавшая из России Мария Петровна Негрескул окружила отца вниманием и заботой. Она вела хозяйство, читала для Лаврова, повсюду сопровождала его. Потом на некоторое время оставляла отца и возвращалась в Россию: тревожилась за детей (их было четверо), находившихся в Екатеринославе. Наладив там дела, опять — в Париж.

Тяжелым ударом для Лаврова явилась смерть Энгельса. 7 августа 1895 года он пишет в Лондон Элеоноре Маркс-Эвелинг: «Дорогой друг! Я только что получил почту, развернул «La Petite République» и прочел роковые слова: «Смерть Фридриха Энгельса». Какое несчастье! Какое несчастье! Казалось невозможным, чтобы болезнь могла сломить эту могучую натуру, несмотря на возраст и бои, которые он продолжал вести за свое знамя. Скорбное известие так огорчило меня, что я не в состоянии много писать».

Лавров обычно мало болел, всегда вел умеренный образ жизни, подчиняя его систематической работе. Но старость подкрадывалась. Весной 1895 года, проснувшись однажды утром, Петр Лаврович обнаружил, что почти ослеп. Прошло два, три дня, зрение несколько прояснилось. Затем за лечение взялся польский эмигрант, известный окулист Голензовский, и через две недели Лавров смог днем работать, но утомлять глаза вечером и ночью ему запретили.

А тут еще астма стала одолевать, мучительные припадки удушья. Петру Лавровичу стало трудно ходить в ресторан, и он начал ездить в омнибусе (непременно наверху), потом пришлось сменить отдаленный ресторан на более близкий… Последние полгода обеды ему приносили на дом.

В конце жизни Петра Лавровича лечил его друг, доктор Ефрон, к которому больной относился с большим доверием. При первых симптомах болезни его тотчас же приглашали. Петр Лаврович с нетерпением ждал визита, задавал множество вопросов: можно ли выходить из дому? Что можно есть? Можно ли пить кофе? А главное — можно ли работать? Больной освобождал около себя место на диване и подробно рассказывал Ефрону о своих недугах. После внимательного выслушивания следовала спокойная рекомендация: «Это пустяки, Петр Лаврович. Легкая простуда, надо поберечься денька два… Я пропишу вам порошки». Лавров успокаивался, и через 5— 10 минут доктор и пациент говорили уже о политике, о последних изданиях. Обычно Петр Лаврович беспрекословно выполнял предписания доктора. Единственно, против чего он иногда возражал, — это запрещение работать. Тогда он хмурился и с неудовольствием говорил: «И совсем это напрасно! Мог бы я прекрасно работать. Я ведь знаю свои силы». Очень хотелось ему завершить «Историю мысли».

30 января 1900 года Петр Лаврович был относительно здоров и по обыкновению работал. Ему читали статьи из «Revue Bleue» о французском политическом деятеле и ученом Дешанэле. Во время ужина он был оживлен: шел разговор по вопросам этнографии. Когда часов в 8–9 дочь начала читать «Temps». Петр Лаврович сказал, что ему «тяжело». Ночью с ним сделался припадок удушья. Утром пришел доктор, несколько успокоил больного, но предписал полный покой. Вскоре удушья возобновились. Как только прекращался припадок, Петр Лавровая говорил только о работе, спрашивал доктора, когда он получит на это разрешение. Но силы быстро таяли. Приглашен был опытный врач по нервным болезням — доктор Шарко (сын знаменитого невропатолога Жана-Мартена Шарко), он приезжал несколько раз в день и просиживал часами у больного.

В один из дней Лаврову стало лучше, и он категорически заявил врачу, что завтра будет работать. Пришлось согласиться. Придвинули к кровати стол, принесли из кабинета нужные рукописи, и с помощью дочери и еще одного человека Петр Лаврович занимался в течение часа… Ночью ему стало совсем плохо.

К дому на улице Святого Якова приходили десятки людей — узнать о состоянии больного. «Надо было, — вспоминал современник, — видеть всех этих людей в те дни: социалисты различных групп; люди различного общественного положения от мирового ученого до простого рабочего; люди, много лет не встречавшиеся, незнакомые или даже личные враги — все сразу забыли всякие личные распри и сразу слились в одну сплоченную семью, которая была охвачена одним чувством, одной горькой думой».

Старый знакомый Петра Лавровича — Клемансо, сам прикованный к постели тяжелой болезнью, ежедневно присылал справляться о здоровье друга. Приходили телеграммы из русских заграничных колоний других городов с пожеланиями быстрейшего выздоровления. Лавров старался показать окружающим, что не считает себя обреченным, требовал не нарушать обыденный строй его жизни, читать газеты, информировать о новостях. Так прошло несколько дней мучительной борьбы. И вот силы иссякли. Последние тихие слова: «Завет… живите хорошо. Кончается, кончилась моя жизнь».

25 января (6 февраля) Петр Лаврович умер.

На письменном столе остался листок линованной бумаги, на нем заглавие очередного раздела работы: «Пробуждение критической мысли». Последние строчки…

Русский посол во Франции барон А. П. Морепгейм решил, что представился удобный случай захватить архив усопшего, давно привлекавший царских властей. Явилась французская полиция с намерением произвести обыск. Попытка не удалась: парижские эмигранты, друзья покойного и французские социалисты отстояли квартиру от вторжения и организовали надежную охрану.

Весть о смерти Лаврова быстро дошла до Плеханова и его товарищей. Сложилась деликатная ситуация — как поступить? Аксельрод предложил план: послать телеграмму, но на похороны не ехать, тем более что Плеханова французские власти могли и не пустить, а о Вере Засулич «можно написать, что опа больна». Однако Плеханов запросил разрешение прибыть в Париж. Оно было получено, хотя ограниченное — на 24 часа и без произнесения речей. Тогда Плеханов решил не ехать совсем. И только сохранившийся конспект речи свидетельствует о том, что хотел он сказать у могилы Лаврова.

«Мы шли разными путями. Иногда, по отношению к данному вопросу теории или практики, мы могли быть и бывали противниками, но мы не могли быть и не были врагами… П. Л. Лавров был горячим и убежденным приверженцем современного международного социализма. И в этом смысле он был нашим товарищем. Наши сердца сжимались с одинаковой болью при поражении, и точно так же наши сердца радостно бились в унисон при каждом новом успехе социалистов той или другой страны… Но это не все… На нашей родине у нас был один общий враг: современный царизм».

Со всех сторон прибывали телеграммы.

Париж, 8 февраля. «Генеральный Комитет французской социалистической партии, глубоко опечаленный смертью Лаврова, этого ветерана всемирной социальной демократии, от всей души присоединяется к скорби русских пролетариев и социалистов и рассчитывает, что великий город социализма и революции устроит знаменитому борцу и мыслителю похороны, достойные его и Парижа».

Милан, 8 февраля. «Итальянская социалистическая партия и парламентская социалистическая фракция, скорбя у гроба благородного революционера, Петра Лаврова, со славным именем которого неразрывно связано воспоминание о великих мучениках русского революционного дижения, посылает братский привет… Филиппо Турати».

Штутгарт, 9 февраля. «Дорогие товарищи. Глубоко взволнованная, всем сердцем присоединяюсь к тяжелому удару, который вам нанесла смерть глубоко чтимого вождя вашего П. Лаврова. Кто знавал дорогого покойника, никогда не забудет величественного и симпатичного образа человека, который сумел совместить обширную эрудицию ученого с энтузиазмом и бескорыстием апостола и непоколебимой отвагой борца. С уважением преклоняюсь перед великим покойником, одною из самых светлых личностей народного социализма. Клара Цеткин».

Берлин, 10 февраля. «От имени немецкой социал-демократической партии мы преклоняемся перед памятью глубокочтимого ветерана международного социализма и революционера Петра Лаврова. Ауэр, Бебель, Гериш, Либкнехт…»

11 февраля с раннего утра стекались люди на улицу, Святого Якова — эмигранты, французские социалисты, студенты, рабочие. Комната, которая в дни рождения Петра Лавровича наполнялась букетами, теперь была уставлена венками. На улице тихая, сосредоточенная толпа.

Половина второго. Восьмитысячная процессия двинулась на кладбище. Раздаются возгласы: «Да здравствует социальная революция!», «Да здравствует Интернационал!», «Да здравствует Коммуна!». Звучит величественный гимн — «Интернационал». Густые толпы людей на тротуарах. Все с удивлением смотрят на гигантскую процессию. Французские группы развернули красное знамя. Вмешалась полиция. Торжественность общего настроения была нарушена.

Монпарнасское кладбище. Многочисленные делегации с венками.

Суровый терновый венок с надписью на темной металлической пластинке: «Политические ссыльные и каторжане своему великому учителю Петру Лаврову». Огромный лавровый венок — «П. Л. Лаврову от народовольцев». Венок от первых русских марксистов — «П. Л. Лаврову от группы «Освобождение труда». Венки от болгарских, польских, венгерских социалистов, от немецкой социал-демократической партии, французской социалистической партии, бельгийской рабочей партии, от студентов разных стран, от редакции газет и журналов, от друзей покойного. Один из них: «Петру Лаврову от Германа Лопатина».

Речи над могилой. Выступают друзья, близкие, представители социалистических партий. Говорят о том, что Петр Лаврович обладал необычайным нравственным зарядом: за тридцать лет заграничного изгнания никогда не падал духом, до последних дней стоял на революционном посту. Отмечают значение Лаврова как ученого, философа, оказавшего могущественное влияние на рост и развитие науки, русской общественной мысли.

Из речи Лафарга: «Смерть Петра Лаврова — тяжелая утрата для интернационального социализма: в нем он теряет одного из наиболее великих борцов. Вот почему вокруг его гроба собрались представители всех фракций социалистической партии Европы… Товарищи из России! Вы имеете право гордиться П. Лавровым. Вечная честь русскому социализму, давшему рабочему классу всего мира этого героя мысли, столь кроткого и вместе столь непобедимого!»

Летом 1908 года Париж посетил Лопатин. Почти четверть века назад он в последний раз виделся здесь с Петром Лавровичем. Тогда они сказали друг другу «до свидания». Свидеться не довелось. «Я в первый же день, — писал Герман Александрович дочери Лаврова, — пошел с визитом к моему незабвенному другу Петру Лавровичу и долго стоял у гранитного валуна, лежащего над его прахом, и жалел, что не верю в бессмертие души, и не могу обольщать себя иллюзией, что он смотрит в эту минуту на меня и разделяет мое волнение, как при прежних радостных встречах после долгой разлуки…»