“Золотой осел" Апулея

Введение

Этот знаменитый роман Апулея из Мадавры[1] всегда был объектом противоречивых оценок. Как нам кажется, этому есть много разных причин: некоторые из них присущи содержанию и источникам самого этого труда, другие же обязаны личности автора.

Этот текст на латыни, датируемый II веком нашей эры, сбивал комментаторов с толку, потому что казался написанным в соответствии с двумя планами. Она рассказывает одну основную историю, Луция и его превращений, с вкраплениями ряда рассказов, которые, с чисто рациональной и поверхностной точки зрения, явно не имеют ничего общего с приключениями героя. То, что нам известно о происхождении этого романа, объясняет и подтверждает это впечатление двойственности, поскольку он не является полностью собственным творением. Автор был вдохновлен утраченным текстом, приписываемым Луцию Патрайскому, а этот текст сам происходил от уничтоженного оригинального греческого текста, который также служил образцом для романа «Осёл», написанного псевдо-Лукианом. И таким образом получилось собрание романов разных авторов, которые позже исчезли, и которые, как полагают, были написаны в стиле «Декамерона» Боккаччо или «Кентерберийских рассказов» Чосера. В этих ранних собраниях не было ни истории об Амуре и Психее, ни посвящения в мистерии Исиды, которые так важны в книге Апулея[2]. Апулей не только добавил эти две важные части, но, вероятно, также преобразовал, хотя бы частично, исходные истории, чтобы они вписались в новый контекст. Несмотря на использование многих более старых историй, Апулей на самом деле создал совершенно новую книгу с совершенно новым внутренним мессиджем.

С литературной точки зрения, можно заметить, что роман усложняется своим выспренним стилем и множеством игры слов. Если не знать о его культурном фоне, можно принять его язык за невротический, но это просто соответствует так называемому милетскому стилю, которым Апулей, вероятно, заразился в ходе своих изучений[3]. В своем содержании книга показывает определенные донкихотовские характеристики с примесью оккультизма. Композицию его часто критиковали, поскольку автор, вместо того, чтобы взять на себя труд логического введения случайных историй, как правило, довольствуется чем-то вроде: «Это напоминает мне одну сочную историю…» Такая расхлябанная композиция создает впечатление некоторого abaissement du niveau mental[4]. Вполне возможно, что Апулей, успешный писатель и лектор, писал этот роман в большой спешке, и поэтому в составлении романа участвовало его бессознательное, другими словами, что он следовал шлейфу ассоциаций, цепочке творческих фантазий, значение которых шло гораздо глубже, чем знал даже он сам[5]. Этим, как мне кажется, частично и объясняется сознательно-бессознательная двойственность композиции.

Этот роман, как я уже сказала, вызвал значительное количество комментариев, начиная с крайне восхищенных и завершая презрительными. По мнению некоторых авторов, Апулей делает всего лишь чуть больше, чем составление бедной коллекции анекдотов, по большей части уже известных, в то время как вся работа кажется не более, чем сатирой или легкомысленным развлечением. В его пользу говорит то, что Карл Кереньи, посвятивший большую часть своего исследования «Истории Амура и Психеи»[6], признал её ценность и религиозную глубину. Следом за Кереньи, Рейнгольд Меркельбах впервые понял, что книга в целом имеет глубокий религиозный смысл которые все чаще проявляется по приближении к концу[7]. Меркельбах, однако, не анализировал книгу в полном объеме. Нужно обладать ключом юнгианской психологии и знания бессознательного, чтобы следить за внутренним процессом психического развития, который автор описывает в своей книге. И тогда она открывается как совершенно единое целое.

В некоторых старых переводах значительное количество эротических анекдотов в этом труде опускается. С другой стороны, некоторые современные версии сохраняют сексуальные пассажи, но опускают мистерии инициации, считая их бесполезным дополнением, не соответствующим духу всего труда. Эрудированные авторы даже пытались доказать, что последняя, одиннадцатая книга, о посвящении в мистерии Исиды, была добавлена, возможно, другим автором, или же самим Апулеем в более поздний период жизни[8].

Здесь мы касаемся наиболее сложной проблемы близости сексуальной страсти и сопровождающего её духовного, религиозного опыта. С одной стороны, многие дифференцированные религии подчеркивают контраст сексуальности и духовности, что и доказывает существование множества институтов аскетического монашества. С другой стороны, однако, оргиастический характер многочисленных религиозных ритуалов доказывает, что самый глубокий корень сексуальности и религиозного экстаза оказывается единым. Также известно, что многие христианские святые до своего преображения жили бурной жизнью. Труд Апулея содержит оба полюса этих противоположностей и проливает новый свет на эту фундаментальную проблему[9].

Другой источник трудностей, который ставит в тупик большинство комментаторов, состоит в том, что, игнорируя психологию бессознательного, они полагают, что Апулей сознательно ввел все символические аллюзии, присутствующие в романе. Это, как я уже говорила, не кажется вероятным. Я убеждена, что Апулей многие символические идеи ввел намеренно, однако другие текли из-под его пера бессознательно. Там, где Апулей сознательно вводит в свою историю некоторые символические мотивы, можно оправдать их аллегорическую трактовку, в платоновском смысле этого слова: как глубокий философский смысл, скрытый под символическим образом[10]. В поддержку этого тезиса, Меркельбах заметил, что Апулей дал значимые имена почти всем своим персонажам. Кроме того, он, конечно, сознательно выбрал превращение Луция в осла, поскольку Сет, противник Осириса и Исиды, нередко представляется в виде этого животного. Жить жизнью осла, таким образом, означает, как подчеркивает Меркельбах, переживание «жизни без Исиды». Но из того, что определенные символические элементы были введены в рассказ сознательно, не надо заключать, что Апулей написал этот роман без вдохновения бессознательного.

Вклад бессознательного в этот труд представляется все более вероятным, так как мы знаем, что он испытал глубокое религиозное преображение. Как указывает это слово, преображение означает внезапное и радикальное изменение личности, как в случае с Апостолом Павлом и Блаженным Августином[11]. Такие изменения кажутся резкими только внешне: благодаря глубинной психологии, мы можем наблюдать их подготовку в бессознательном. В аналитической практике это обычное явление — увидеть появление в сновидениях символических тем, ведущих к психическому развитию, часто не реализуемому в течение нескольких месяцев или даже лет. В некоторых случаях невротической психической диссоциации для субъекта является обычным вести две жизни: одна сознательная, на поверхности, а другая тайно развивается на глубоком бессознательном уровне. Преображение соответствует моменту, в которой они обе объединяются.

Юнг высоко ценил «Золотого осла» и несколько раз предлагал мне взглянуть на него более внимательно. Должна сказать, что поначалу я не знала, как подойти к нему. Я поняла с самого начала, что все части книги были абсолютно необходимы и нераздельны и что, благодаря ключу юнгианской психологии, последовательная интерпретация является возможной. Но почему-то я не знала, как к ней подойти, пока, наконец, не обнаружила очень простой прием, хотя, возможно, это немного больше, чем прием. Я взяла карандаш, чтобы попытаться прояснить композицию книги. Сначала я написала, что именно герой, Луций, испытывал в «Я»-форме, его опыт превращения в осла и все его злосчастные приключения, пока он не искупает себя. Пока я отказалась от вставных историй, чтобы получить одну последовательную линию. Тогда я сделала следующее открытие: можно начертить разделительную линию, над этой линией записать все то, что произошло с Луцием, а ниже линии все вставные сказки. Между этими двумя классификациями я начертила зигзагообразную линию, фактическую нить рассказа. Таким образом, я обнаружила последовательность приключений Луция-осла, через которые проходит линия вставных историй и описаний. Над линией находится история Луция в образе осла, но внизу происходит нечто другое, как показано на рисунке.

Я выдвинула вторую гипотезу, спросив себя: почему нельзя интерпретировать вставные истории как сны Луция? У нас есть дневная жизнь, с различными удачами и неудачами, а ночью нам рассказывают историю; проблема в том, чтобы увидеть, как эти две жизни соединены. Так почему бы не относиться к историям, рассказанным здесь, как если бы они были снами внутри основной истории?

С точки зрения психологии личности, Луций — это тип человека, который страдает от негативного материнского комплекса[12], но в определенной степени, положительный аспект этого комплекса также появляется в истории, потому что противоположности всегда находятся вместе. У самого Апулея были положительные отношения со своей матерью. Мы знаем тот факт, что в реальной жизни он женился на женщине старше себя лет на двадцать, с которой он жил счастливо до самой смерти, в то время как роман выражает другую сторону проблемы: темную сторону материнского комплекса.

Как показал Юнг, мать иногда символизирует, на более глубоком уровне, все бессознательное человека. Когда она таким образом появляется в конце романа в архетипической формы великой матери-богини Исиды, она является олицетворением внутреннего космоса, выходящего за пределы сознательной личности: мир, который Юнг назвал «реальностью психэ». Мы увидим, что на этом более глубоком уровне Апулей дает форму глубокому процессу эволюции исторического аспекта: возвращению женского принципа в патриархальный Западный мир. Это медленное возвращение женского принципа[13] периодически всплывало в средние века, но кажется, только сегодня прорвалось в коллективное сознание.

Такую возможность давала куртуазная любовь, и именно с её помощью проходил частичный прорыв, а ей сопутствовала символика Грааля, но все это оказалось огромной проблемой. Ведь эти кавалеры не были способны только на куртуазную, платоническую любовь к своей даме, просто позволяя себе быть убитыми, или полуубитыми, в турнирах, а затем получить лишь небольшой веночек из роз на голову в качестве награды. Как правило, они просили, и как правило, получали, полную награду. В то время, однако, не было противозачаточных средств, и поскольку это происходило в аристократических семьях, существовала огромная проблема бастардов. Это создало невыносимую ситуацию в обществе, и Церковь увидела свой шанс, осудила сексуальную куртуазную любовь и призвала к поклонению Деве Марии. Таким образом, все больше и больше кавалеров принимали Деву Марию как dame du coeur [даму сердца], ради которой они сражались, потому что в этом не было никакой опасности. Но, как ясно указывает Юнг, именно в это время начались гонения на ведьм! Ведь проблема анимы не может быть решена только на имперсональном уровне, она не может быть решена как принцип. Любое общественное, коллективное решение, может быть лишь неверным. Если решение существует, оно может быть только уникальным, от человека к человеку, от конкретной женщины к конкретному мужчине. Эрос, по сути своей, имеет смысл только если он полностью, однозначно индивидуален. В куртуазной любви был шаг в сторону соединения невозможного благодаря уникальности личности. Но сюда ворвалось коллективное, а коллективному были необходимы принципы, так что получился еще один провал, вот почему мы все еще варимся в том же супе. Если мы будем читать роман с этой точки зрения, «Золотой осёл» окажется современным описанием развития мужской анимы или женского личного бессознательного. Сейчас много споров об освобождении женщин, но иногда забывают, что оно может быть успешным, только если изменения происходят и в мужчинах. Подобно тому, как женщинам приходится преодолевать патриархального тирана в своих душах, мужчины должны освободить и дифференцировать свою внутреннюю женственность… Только в этом случае возможны лучшие отношения между полами.