Лэ, или малое завещание

Лет тридцати испил сполна я

Всю чашу горя и позора,

Хотя себя не принимаю

Ни за святого, ни за вора.

В Тибо же д'Оссиньи, который

Меня обрек на долю ту,

В тюрьму упрятав из-за вздора,

Я сан епископский не чту.

Я не вассал его, не связан

С ним нерушимостью обета

И заодно ему обязан -

За хлеб и воду, чем все лето

В темнице, солнцем не прогретой,

Мне стража умерщвляла плоть.

Пускай ему воздаст за это

С такой же щедростью Господь!

А коль возникнет подозренье,

Что я по злобе клеветой

Его порочу поведенье,

Ответ я дам весьма простой:

«Он впрямь был милосерд со мной?

Ну, что ж! Тогда бы я хотел,

Чтоб он и телом и душой

Сполна изведал мой удел».

Со мною был он столь жесток,

Что рассказать о том нет силы,

И пусть с ним точно так же Бог

Поступит здесь и за могилой.

Но Церковь нас не зря учила

Прощать врагам, и потому

Прошу я Небо, чтоб отмстило

Оно само за все ему.

А я, в Тибо врага любя,

О нем молиться буду рад,

Хоть и не в слух, а про себя,

Как еретик богемский брат.

Читать псалмы на кой мне ляд?

Во Фландрии - в Дуэ и Лилле -

Молчком на память их твердят.

Меня к тому же пристрастили.

Бесхитростным своим моленьем

Едва ль я угожу вельможе,

Но и хвалебным песнопеньем

Он не был бы доволен все же:

В сафьяне или в грубой коже -

Какой Псалтырь мы не возьмем,

А стих восьмой одно и то же

В псалме вещает сто восьмом.

Нет, за себя - не за него

Молитву возношу Творцу я

Души и тела моего,

Господней милости взыскуя.

Восславить от души хочу я,

Спасен от уз и от бесчестья,

Христа и Деву Пресвятую

С Людовиком Французским вместе.

Дай Бог, чтоб стал счастливей он

Иакова и Соломона,

Хотя и так уж наделен

Умом, отвагой и короной.

Но раз в земное сходит лоно

Всяк, кто б сей мир ни посетил,

Пусть дольше он, блюститель трона,

Живет, чем встарь Мафусаил.

Пусть будут рождены владыке

Двенадцать сыновей женой,

Могучих, словно Карл Великий,

И смелых, как Марцьял святой;

Пусть в них он вкупе со страной

Оплот надежный обретет

И, завершив свой путь земной,

В ворота райские взойдет.

Но поелику ослабел

И тощ, как мой кошель, я стал,

Хоть разум сохранить сумел -

То малое, что Бог мне дал, -

Распорядиться возмечтал

Я пред концом существованья

Тем, чем при жизни обладал,

И составляю завещанье.

В году шестьдесят первом я

Прощен был в Мёне королем,

Чьим попеченьем жизнь моя

В застенке спасена сыром.

Я верен быть ему во всем

Торжественно даю обет:

Пока идешь земным путем,

Добро позабывать не след.

Познал я бедность, горе, стыд,

Бездомным псом не раз бродил,

От унижений и обид

Утрачивал остаток сил,

Но жизнь полнее изучил,

Усвоил глубже, кто и что есть,

Чем Аристотеля раскрыл

Нам в комментарьях Аверроэс.

Утешил наш Спаситель встарь

Тех, с кем в Еммаус шел Он вместе,

Вот так и мне Небесный Царь

Внушал, что крест свой должен несть я

И следовать дорогой чести,

Но, развращен и непослушен,

Я предпочел коснеть в нечестье,

Как все упрямцы, слабодушен.

Да, грешен я и каюсь в том,

Но смерть не шлет за мной Творец,

Дабы я праведным путем

Пошел по жизни наконец.

Господь - небесный наш Отец,

И, призря на мои мученья,

Мне, худшей из Его овец,

Дарует все же Он прощенье.

«Роман о Розе» - славный труд,

Там в самом сказано начале,

Чтоб мы, творя над ближним суд,

Ошибки юных извиняли,

За слабость старым не пеняли,

А мне вот снисхожденья нет,

И я, кого враги так гнали,

Достиг лишь чудом зрелых лет.

Поверь, что я, сойдя в могилу,

Тем облегчу удел живых,

Ничто бы мне не воспретило

Прервать теченье дней своих,

Но ни юнцов, ни пожилых

Не тронет грешника кончина:

Чтоб горы сдвинуть с места их,

Нужна весомее причина.

Встарь к Александру был в цепях

Доставлен некий Диомед,

Который на морских путях

Разбойничал немало лет.

Теперь пришлось ему ответ

Держать пред судом царевым,

Предвидя, что пощады нет

И будет приговор суровым.

Рек Александр в сердцах ему:

«Злодей, как смел ты воровать?»

Пират же молвил: «Не пойму,

За что меня злодеем звать?

За то, что в море баловать

Дерзнул я с малой кучкой татей?

Имей, как ты, я флот и рать,

Сумел бы трон, как ты, занять я.

Но что поделаешь? Судьбою -

Кто в силах победить ее? -

Был обречен я на иное,

Дурное, грешное житье.

Прости мне воровство мое,

Затем что верно говорится:

«Не может честно жить голье -

Голодному смешно чиниться».

Царь, вняв ему, сказал: «Пират,

Твоей судьбой займусь я сам.

Отныне будешь ты богат».

Так, в назиданье всем ворам,

Тать зажил честно и сынам

Достойное оставил имя,

Как рассказал Валерий нам,

Что был Великим прозван в Риме.

Когда бы с Александром Бог

Свел и меня, чтоб в полной мере

Вкусить я каплю счастья мог,

Жил по-другому бы теперь я,

И с правильной дороги - верю -

Не довелось бы мне сойти:

Из лесу гонит голод зверя,

Сбивает нас нужда с пути.

Как я о юности жалею

В печальной старости своей,

Хоть пожил многих веселее!

Как незаметно были с ней

Разлучены мы бегом дней!

Она, умчась развей коня

И птицы в небесах быстрей,

Ни с чем оставила меня.

Она ушла, и жизнь влачу я

Гол как сокол и нищ умом,

Кончины горестно взыскуя

С пустой душой и кошельком.

Ни в близких, ни в друзьях - ни в ком

Нет больше для меня опоры:

Как только станешь бедняком,

Все о тебе забудут скоро.

Но, право, слишком много я

Не тратил на постель и стол,

Все, что ссудили мне друзья,

Я, как мой жребий ни тяжел,

Сполна вернуть им долгом счел

И не нуждаюсь в оправданье:

Я никого в расход ни ввел,

А нет греха - нет покаянья.

Да, я любил - молва не лжет,

Влюбляться был бы рад и впредь,

Но сердце мрачно, а живот,

Увы, не полон и на треть.

Тому ж, кто может умереть

От бесконечного пощенья,

На женщин незачем смотреть:

Пустое брюхо глухо к пенью.

Когда б я, будучи юнцом,

Так не беспутствовал, о Боже,

Давно бы у меня был дом,

А в доме пуховое ложе.

Но, разум леностью стреножа,

Пренебрегал ученьем я

И вот скорблю, свой путь итожа,

И рвется с горя грудь моя.

Я жил, как завещал мудрец:

«Пока ты юн, ликуй душой»,

Забыв, однако, что конец

Цитаты, приводимой мной,

Имеет смысл совсем иной,

С началом мало сообразный:

«Что знаешь в юности шальной?

Лишь сумасбродства да соблазны».

Бежит скорее, чем челнок,

Влачащий нить через основу,

На жизнь отпущенный мне срок,

Как в книге сказано Иова.

И вот уж ткань почти готова,

И замедляет стан свой ход.

Впредь не придется ткать мне снова:

Смерть всем и вся предел кладет.

Где щеголи, с кем я кутил

В расцвете юных лет своих,

Кто пел, плясал, шумел, шутил,

Скор на язык, на дело лих?

Уже взяла могила их

И охладелый прах забыт.

Мир опочившим, а живых

Благой Творец да сохранит!

Из тех, кто здравствует, одни

В вельможи выбились большие;

Живут, влача в печали дни,

Лишь подаянием другие;

У третьих рясы щегольские

От слишком любопытных глаз

Скрывают животы тугие.

Свой путь у каждого из нас.

У богатеев есть все блага -

Им многое Творцом дано.

Вот жизнь их и спокойно, благо

Таким на жизнь роптать грешно.

Но к беднякам, как я, должно

Быть сострадание у Бога:

С тех, брюхо чье всегда полно,

Пусть Он и спрашивает строго.

У них, что хочешь, то и жри,

Пей, сколь вместишь в себя вина.

Подливы, пироги, угри,

Пулярки, яйца, ветчина -

Чуть перемена подана,

Уже с другой спешит прислуга.

Нам, нищим, челядь не нужна:

Мы сами потчуем друг друга.

Но зря задерживаюсь я

На рассуждениях пустых.

Я не законник, не судья,

И мне ль считать грехи других,

Когда я сам грешнее их?

О Господи, не ставь, прошу,

В вину мне праздность слов моих:

Как выйдет, так я и пишу.

Попам оставим сей предмет -

Есть в жизни вещи поважнее,

Хоть в них приятного и нет:

Ведь речь веду о нищете я.

Она всех прочих бед страшнее -

В нас ею гнев такой вливаем,

Что, выход дать ему не смея,

Мы ввек его не избываем.

Я, как отец и дед покойный,

Ораса получивший имя,

Так и не смог зажить пристойно.

Людьми мы были небольшими,

И над могилами простыми

Моих родных, забытых ныне, -

Да смилуется Бог над ними! -

Гербов дворянских нет в помине.

На нищету пеняю я,

А сердце шепчет мне в укор:

«Глупец, о чем печаль твоя?

Что ты считаешь за позор?

Да, ты беднее чем Жак Кёр,

Но лучше уж в рядне ходить,

Чем знать, что, хоть ты и синьор,

Тебе, как всем, по смерти гнить».

Синьор?.. И что теперь с того,

Коль он от всех навек сокрыт?

Прошел, и больше нет его,

Как песнопевец рек Давид.

Но грешник, что во мне сидит,

О том не вправе рассуждать.

Лишь богословам надлежит

В дела подобные вникать.

Рожден я не от серафима

В венце из звезд, слепящем взоры.

Мертв мой родитель досточтимый,

И прах его истлеет скоро.

А мать уже настолько хвора,

Что не протянет даже год,

Да я и сам, ее опора,

С сей жизнью распрощусь вот-вот.

Я знаю: нищих и богатых,

Сановников и мужиков,

Скупцов и мотов тороватых,

Прелатов и еретиков,

Философов и дураков,

Дам знатных, чей красив наряд,

И жалких шлюх из кабаков -

Смерть скашивает всех подряд.

Умрет Парис, умрет Елена,

Умрет любой, стеня от мук.

Проступит смертный пот мгновенно,

Дыханье перехватит вдруг,

Желчь горлом хлынет - и каюк,

И помощи искать не стоит:

Ни сын, ни дочь, ни брат, ни друг -

Никто от смерти не прикроет.

Смерть шею вспучит и живот,

Тугие мышцы растревожит,

Растянет жилы и сотрет

Все краски, кроме белой, с кожи.

А женский лик, такой пригожий,

И тело свежее, как май, -

Неужто с ними будет то же?

Да. Входа нет до смерти в рай.

Где Флора-римлянка сейчас?

Где рок, красу губящий рьяно,

Архипиаду скрыл от нас?

Ушла Таис в какие страны?

Где Эхо, чей ответ так странно

Звучал в безмолвье рощ и рек?

Где эти девы без изъяна? -

Где ныне прошлогодний снег?

Где Элоиза, с кем был раз

Застигнут Абеляр нежданно,

Из-за чего он и угас

Скопцом-монахом слишком рано?

Где королева, чья охрана

В мешок зашила и навек

Швырнула в Сену Буридана? -

Где ныне прошлогодний снег?

Где Бланш - сирены сладкий глас

И белая лилея стана?

Где Берта, мать того, кто спас

Французский край от басурмана?

Где слава лотарингцев Жанна,

Чьи дни английский кат пресек

В огне костра у стен Руана? -

Где ныне прошлогодний снег?

Принц, не придумано аркана,

Чтоб задержать мгновений бег.

К чему ж крушиться постоянно:

«Где ныне прошлогодний снег?»

Где днесь Каликст, по счету третий,

Что, папою провозглашен,

Им пробыл с полдесятилетья?

Где добрый герцог де Бурбон,

Альфонс, кем славен Арагон,

И все, кого теперь в помине

Нет меж носителей корон?

Там, где и Карл Великий ныне.

Где Скотт, чьего лица двуцветью -

Багров, как лал, был слева он -

Дивился всяк на белом свете?

Где тот Испанец, с чьих времен

Мавр к подчиненью принужден

(Смолкаю по простой причине:

Забыл я, как он наречен)?

Там, где и Карл Великий ныне.

Мы все идем к последней мете:

Тот жив, а этот погребен.

Еще один вопрос, и впредь я

Не приведу ничьих имен,

А лишь скажу, что жизнь есть сон.

Где Ланчелот, по чьей кончине

Вакантен стал богемский трон?

Там, где и Карл Великий ныне.

Где Дюгеклен, кем был спасен

Наш край от вражьего бесчинья?

Где храбрый герцог д'Алансон?

Там, где и Карл Великий ныне.

Где днесь апостолы святые,

Которых древле чтил народ

За сан, за ризы золотые?

Когда им наступил черед,

За ворот сгреб их черт, и вот

Тиароносцев отвезли

Туда, где всех забвенье ждет:

Взметает ветер прах с земли.

Где властелины Византии?

Где королей французских род,

В сравненье с коими другие

Владетели корон - не в счет?

Все новые из года в год

Монастыри при них росли,

Но кто теперь их след найдет?

Взметает ветер прах с земли.

Взять хоть Дижон, хоть Доль - любые

Места, каких невпроворот, -

Везде синьоры спят былые,

Сошедшие под вечный свод.

Смельчак, мудрец, злодей, юрод -

В гроб все до одного легли.

Никто сверх срока не живет.

Взметает ветер прах с земли.

Принц, всяк червям на корм пойдет.

Как ни хитри и ни юли,

Ничто от смерти не спасет.

Взметает ветер прах с земли.

Но если папы, короли

И принцы, как все люди, тленны,

И всем им в лоне спать земли,

И слава их кратковременна,

Ужели ж я, торгаш из Ренна,

Кончины убоюсь? Ну, нет!

Кто погулял, как я, отменно,

Легко на тот уходит свет.

Что бы на мнил скупец иной,

Нам жизнь дается лишь на миг.

Мы все у смерти под косой.

Вот и утешься тем, старик.

Ты встарь изрядный был шутник

И зло высмеивал других,

А, поседев, и сам привык

Сносить молчком насмешки их.

Ты, забавлявший встарь народ,

Стал скучен всем невероятно:

Ты - обезьяна, ты - урод,

Общаться с коим неприятно.

Молчишь - осудят многократно,

Ославив чванным стариком;

Раскроешь рот - поймут превратно

И скажут: «Ослабел умом».

Теперь с сумой ходить тебе

И кланяться за каждый грош

Да слать проклятия судьбе

За то, что ты еще живешь,

Хоть жить давно уж невтерпеж.

Когда б не знал ты, что навек

За это в ад отсель пойдешь,

Ты сам бы дни свои пресек.

Удел старух еще убоже:

Краса ушла, богатства нет,

И спрос на тех, кто помоложе.

Вот и грустят они, что лет

Им слишком мало на расцвет

Всевышний соизволил дать,

Но Бог немотствует в ответ -

Не знает Он, что им сказать.

Хранился в памяти моей

Плач Оружейницы Пригожей.

Вновь стать такой хотелось ей,

Какой она была моложе.

«Ах, старость подлая, за что же

Меня так быстро ты сгубила?

Как жить, коль я с мощами схожа,

А все ж боюсь сойти в могилу?

Я без зазрения вертела

Попом, писцом, купцом любым -

Их так мое прельщало тело,

Что с любострастием слепым

Они, глупцы, добром своим

Пожертвовать мне были рады,

Но не всегда дарила им

Я то, чего мужчине надо.

Была горда я до того,

Что многих сдуру отшивала

И тратила на одного

Доход, который добывала,

А плут за то, что отдавала

Ему сполна я всю себя,

Мне ставил фонари, бывало,

Лишь деньги - не меня любя.

Как позволяла, не пойму,

Я нагло помыкать собою

За редкий поцелуй ему

Прощая грубость, брань, побои

И поношение любое?

Досель о нем мне по ночам

Грустить назначено судьбою.

А что в итоге? Грех и срам.

Он мертв давно - уж тридцать лет,

А мне досталась доля злая:

Надежд на счастье больше нет,

Ушла моя краса былая.

Стыжусь раздеться догола я:

Что я теперь? Мешок с костями,

И страх сама в себя вселяю,

И от тоски давлюсь слезами.

Где брови-арки, чистый лоб,

Глаза пленявший белизной,

И золотых волос потоп,

И взор, в сердца струивший зной

Своею дерзостью шальной,

И нос, не длинный, не короткий,

И рот, что ал, как мак степной,

И ямочка на подбородке?

Где гибкость рук моих точеных,

И пышность соками налитой

Груди, приманки для влюбленных,

И зад упругий, крепко сбитый,

Встарь намахавшийся досыта,

И сладостный заветный клад,

Меж двух мясистых ляжек скрытый,

И вкруг него цветущий сад?

Лоб сморщен, голова седа,

Облезли брови, взгляд поблек,

Хоть блеском в прошлые года

К себе торговцев многих влек,

В ушах и на щеках пушок

Щетиною сменился грубой,

Нос изогнулся, как крючок,

Беззубы десны, ссохлись губы.

Вот участь красоты на свете:

Свело дугой персты-ледяшки,

Повисли руки, словно плети,

С мочалой сходствуют кудряшки,

Сгнил сад любви - там запах тяжкий,

Обмякли и пожухли сиськи,

И ляжки больше уж не ляжки,

А съежившиеся сосиски.

Так, сев на корточки кружком,

Зимой холодной разговоры

Мы, дуры старые, ведем

Про золотую нашу пору.

Вмиг отгорел огонь, который

Мы сглупу развели столь рано.

Оскудевает слишком скоро

Тот, кто щедрит не в меру рьяно».

Не отвергайте беспричинно

Небесполезного совета

Ты, кошелечница Катрина,

И ты, ткачиха Гийеметта.

Всю ночь ловите до рассвета

Поклонников любого сорта -

Желанны вы лишь в дни расцвета:

На торг нейдут с монетой стертой.

Пусть грубы, скупы, злы мужчины -

Зря, Бланш-башмачница, не сетуй

И с кротостию голубиной

Служи им, шляпница Жаннетта.

Ведь чуть для вас минует лето,

Вы не годны уже ни к черту,

Как клирик, что презрел обеты:

Чарует не лицо - личина,

Которая на нем надета.

Отнюдь не красоты картинной

Ждет друг от своего предмета,

Но нежности, тепла, привета,

А у старух дыханье сперто,

И потому тепла в них нету.

На торг нейдут с монетой стертой.

Запомните же, девки, это,

Пока не жалки, не мухорты

И песня ваша не допета:

На торг нейдут с монетой стертой.

Хорош иль нет совет, что мною

Был выше к девкам обращен,

Назад не заберу его я:

Ведь на бумагу занесен

Моим писцом Фирменом он

(Будь проклят этот плут, коль скоро

По лени текст им искажен:

Огрех слуги - вина синьора).

Но может, это прочитав,

Иной влюбленный возмутится

И возразит мне: «Ты не прав,

И говорить так не годится.

Кто не в пример тебе стыдится

Со шлюхами водить знакомство,

Тот от любви не отвратится,

Озлясь на них за вероломство.

Мужчины любят их лишь час,

Они ж мужчин - за деньги только,

Ложась в постель с любым из нас,

Покуда есть в мошне хоть сколько,

И если глуп ты не настолько,

Чтобы добра от девок ждать,

У честной женщины изволь-ка

Любви и верности искать».

Такие доводы, боюсь,

Не в силах буду я разбить

И всеконечно соглашусь,

Что потаскух не след любить.

Но разве вправе я забыть,

Хоть и трактую их нелестно,

Что, прежде чем начать блудить,

Они ведь тоже были честны?

Ничей дурной язык не мог

Ни в чем их упрекнуть сначала.

У каждой был один дружок.

Та клирика предпочитала,

А эта ряс не одобряла,

И был мирянин избран ею,

Чтоб страсть тушить, что в ней пылала

Антонова огня сильнее.

Как и советует «Декрет»,

Они сперва в делах таких

Старались соблюсти секрет,

Дабы не соблазнять других,

Но вскорости дружков былых

Им начало недоставать,

И ныне каждая из них

Согласна с кем попало спать.

Не знаю, чем такого рода

Распутство в них порождено,

Но женской, видимо, природой

Оно предопределено.

Могу добавить лишь одно -

Что в Лилле, Реймсе и Труа,

Везде известно всем давно:

Трикраты больше шесть, чем два.

К тому ж вольнолюбива страсть:

Где нет свободы - нет желанья,

И вправе мы, натешась всласть,

Сказать друг другу: «До свиданья!» -

Чтоб жизнь не превратить в страданье:

Не всякий же отдать готов

В любви, охоте, фехтованье

За миг отрады год трудов.

Блуди, гуляй, коль хватит сил,

И летом, и зимой студеной,

Но помни, чтоб ты не творил:

Нет дурня хуже, чем влюбленный.

Страсть оглупляла Соломона,

Из-за нее ослеп Самсон,

В обман Далилою введенный.

Счастливец тот, кто не влюблен!

Когда певец Орфей ходил

За Эвридикой в ад бездонный,

Его едва не поглотил

Пес Цербер, этим разъяренный.

Нарцисс, самим собой плененный -

Красив он был, да неумен, -

Свалился в ключ незамутненный.

Счастливец тот, кто не влюблен!

Сарданапал, что Крит смирил,

Сменить, бабенкой одуренный,

Свой пол по прихоти решил

И прял, по-женски обряженный.

Атласом ляжек распаленный,

Забыл Давид, что должен он

Блюсти Господние законы.

Счастливец тот, кто не влюблен!

Отец Фамари поручил

Напечь лепешек для Амнона,

И чести тот сестру лишил,

Желанием воспламененный.

На что был Ирод царь смышленый,

А все ж Креститель им казнен

В угоду девке развращенной.

Счастливец тот, кто не влюблен!

Скажу я про себя: я был

Бит, словно прачкой холст беленый,

За то, что спьяну нагрубил

Катрине де Воссель взбешенной;

Ноэль же, ею приглашенный,

Следил, как, бос и оголен,

Домой бежал я, пристыженный.

Счастливец тот, кто не влюблен!

Но остудить мой плотский пыл

Не смог урок преподнесенный,

И если б даже мне грозил

Костер, как ведьме уличенной,

Грешил бы все ж я беспардонно,

Не веря ни одной из жен:

Они всегда к коварству склонны.

Счастливец тот, кто не влюблен!

Скажи мне та, кого так страстно

В былые дни я обожал,

По ней страдая ежечасно,

Чтоб зря я не воображал

И даже в мыслях не держал,

Что станет все ж она моей,

Себя бы я не унижал,

Избегнул бы ее сетей.

Увы! О чем ни вел бы речь я,

Охотно слушала она,

Мне даже словом не переча,

Чтоб мог я все сказать сполна.

Мила, внимательна, нежна

Она всегда со мной была,

Но, только с виду влюблена,

На самом деле мне лгала.

И верил, ею сбитый с толку,

Я в измышление любое:

Считал открытой дверью щелку,

Отборную муку - золою,

Медяк - монетой золотою,

Мякину - пищей самой вкусной

(Одно нам выдать за другое

Всегда сумеет враль искусный).

Я небо принимал за таз,

За бычью шкуру - полог туч,

Голыш прибрежный - за алмаз,

Канаву - за гремучий ключ,

Прут для клеймленья - за сургуч,

Свинью в грязи - за чернеца,

Отмычку - за хозяйский ключ,

Аббата - за пажа-юнца.

Мужчину, если даже он

Не промах сам насчет подсидки,

Его зазноба обведет

Вкруг пальца с первой же попытки,

И он отдаст ей все пожитки.

Вот так я той, кого любил,

Обобран до последней нитки

И надоедой прозван был.

Любви я отрекаюсь ныне,

В моих глазах ей грош цена.

Меня к безвременной кончине

Едва не привела она.

Мне лютня больше не нужна

И воспевать любовь невмочь.

Я получил свое сполна

И вновь влюбляться не охоч.

Сорвал плюмаж со шляпы я -

Пусть ловит кто угодно перья.

Любви чужда душа моя,

Совсем другим живу теперь я.

А если спросят, мне не веря,

Как смею я над ней глумиться,

Я так отвечу, зубы щеря:

«Кто смерти ждет, тот не таится».

Я знаю, смерть моя близка:

Мне трудно спину разогнуть,

Не бел, а красен цвет плевка,

И кашель раздирает грудь,

И от мокрот не продохнуть.

Для Жаннетон я - инвалид

И, хоть еще не стар отнюдь,

Уже старик, увы, на вид.

Пусть, Такк Тибо, судьба пошлет

На дом твой всяческую шкоду

За кляп, что мне совали в рот.

За черствый хлеб, сырую воду,

За дни печали без исхода,

И нераскаянным придешь

В свой час ты к гробовому входу,

И... лучше я умолкну все ж.

Но сколь ни черные дела

Творил ты с кликою своей,

Тебе я не желаю зла,

Прощаю всех твоих людей

И дружбу их ценю, ей-ей.

Вот, скажем, метр Робер - мы с ним

Друг друга любим не слабей,

Чем Богом ростовщик любим.

Я в пятьдесят шестом году

Лэ перед ссылкой написал,

И кто-то этому труду

Заглавье сам без спросу дал

И «Завещанием» назвал

Стихи, что мной сочинены.

Добром, что дурень разбросал,

Распоряжаться все вольны.

Но не беру я то назад,

Что от меня другим досталось,

И выказать, как прежде, рад

К Ублюдку де ла Барра жалость.

Встарь дав ему соломы малость,

Гнилой матрас добавлю ныне,

Чтоб бастрюку на нем дремалось

Покойнее, чем на перине.

Так вот, вручат мое добро

Тем, кто означен в завещанье,

Робен Тюржис, Провен, Моро.

Порукой в том - их обещанье,

А я им передал заране

Все в этой бренной жизни мной

Накопленное достоянье

Вплоть до постели под собой.

Пора назвать мне имена,

И я лишь присовокуплю,

Что своего писца от сна

Воспрянуть все-таки молю,

Чтоб он, пока диктовку длю,

Кого-нибудь не пропустил,

Зане забывчивость мою

Мне б край французский не простил.

Я лишь с трудом могу дышать,

И голос мой почти угас.

Фирмен, ко мне поближе сядь,

Чтоб недруг не подслушал нас.

Все, что запишешь ты сейчас,

Размножить соизволь потом

Без добавлений и прикрас.

Итак, благословясь, начнем.

Отец и Сын и Дух Святой,

И ты, Пречистая, чей плод

Спас древле, крестных мук ценой,

Наш сгубленный Адамом род,

Во имя ваше да блюдет

Всяк человек Христов закон,

Затем что каждый в свой черед

Во прах вернуться обречен.

Все без различья положенья

Друг другу в смерти мы ровня:

Плоть стать должна добычей тленья,

Душа - в аду гореть, стеня.

Не будут там страдать ни дня

Лишь патриархи да пророки:

К святым задам поднесть огня

Не смеет даже бес жестокий.

Коль скажут мне: «Вопросы веры -

Предмет не ваш, а богослова»,

В ответ напомню лицемеру

Я притчу дивную Христову

Про участь богача скупого,

Что в вечном корчился огне

И видел нищего былого

Близ Авраама в вышине.

Пьянчуги, как вотще молился

Богач, от жажды истомленный,

Чтоб Лазарь в ад к нему спустился

Хоть с каплею воды студеной,

Так всё пропившие гулены

Там не получат не стакана:

Их черти баловать не склонны -

Вино в аду не по карману.

Во имя - повторю - Творца

И Богоматери Пречистой

Я, кто на труп похож с лица,

Где кожа тускла и землиста,

И кто в одежке неказистой,

Стеня от нищеты и боли,

По жизни шел тропой тернистой,

Свою здесь излагаю волю.

Во-первых, Троице вручаю

Я душу бедную свою

И просьбу к Деве обращаю

Мне место даровать в раю,

И пусть смягчить судьбу мою

Все девять ангельских чинов

Со мною молят Судию

Людских деяний, мыслей, слов.

А тело грешное в наследство

Оставлю Матери-Земле я,

Хоть так наголодался с детства,

Что плотью тощею своею

Червей насытить не сумею,

Зато уж, вышедши из праха,

Во прах вернуться не сробею:

Смерть нищим не внушает страха.

Засим Гийома де Вийона,

Что был мне больше, чем отцом,

И нянчился, как мать, бессонно

Со мной в младенчестве моем,

И в бедах мне служил щитом,

Прошу я на коленях, чтобы

Владел он тем моим добром,

Каким я дорожу особо.

А это - книги под кроватью

И мой роман «Говеха черта».

Ги Табари переписать я,

Еще в недуге не простертый,

Его заставил раз в четвертый,

Поскольку в нем отражено

Событие такого сорта,

Что интересно всем оно.

Засим стихи в честь Приснодевы

Передаю я во владенье

Той, чье меня носило чрево,

За что я с самого рожденья

Ей причинял одни мученья,

Хоть только у нее, злосчастной,

Убежища и утешенья

Искал сызмольства не напрасно.

Царица неба, суши, вод, геенны

Вплоть до ее бездоннейших болот,

Дай место мне, Твоей рабе смиренной,

Меж тех, кому Ты в рай открыла вход.

Хотя моим грехам потерян счет,

Ты смертным столько доброты явила,

Что даже я надежду сохранила

Тебя узреть, дожив свои года, -

Ведь пред Тобой душой я не кривила

И этой верой буду жить всегда.

Скажи Христу, что верность неизменно

Ему блюла я. Пусть же ниспошлет

И мне прощенье Он, благословенный,

Как прощены Египтянка и тот,

Кто продал черту душу и живот.

Мне помоги, чтоб я не совершила

Того, что погубило б Теофила,

Не пожалей Ты грешника тогда.

Завет Господень я не преступила

И этой верой буду жить всегда.

Нища я, дряхла, старостью согбенна,

Неграмотна и, лишь когда идет

Обедня в церкви с росписью настенной,

Смотрю на рай, что свет струит с высот,

И ад, где сонмы грешных пламя жжет.

Рай созерцать мне сладко, ад - постыло,

И я молю, чтоб Ты не попустила,

Владычица, мне угодить туда.

Заступницу в Тебе я с детства чтила

И этой верой буду жить всегда.

Во чреве, Дева, Ты Христа носила,

И Он, чьи вечно царство, власть и сила,

Любовью движим, коей нет мерила,

Людей спасти с небес сойдя сюда,

Обрек себя на муки и могилу.

Наш Бог всеблаг - так я доднесь твердила

И этой верой буду жить всегда.

Засим не оставляю милой

Ни сердца, ни своей души я:

Она ведь не меня любила,

А вещи несколько иные.

Какие ж? Кошельки тугие

С монетами в изрядной дозе.

Нет, лучше сунуть в петлю выю,

Чем отписать хоть грош сей Розе!

До тошноты я ею сыт,

И у меня уж никогда

В штанах, как встарь, не засвербит;

А ей, возникни в том нужда,

Всегда помогут без труда

Наследники Мишо, к примеру.

Сей муж, по прозвищу Елда,

Спит в Сен-Сатире близ Сансера.

Все ж, чтоб оставить что-нибудь,

Скорей, не даме, но Амуру,

Зане в ней искру чувства вздуть

Не смог я, как ни тщился сдуру,

Хоть не была она натурой

Холодной столь же и к другим,

Что рьяно строили ей куры

(Чужда мне, впрочем, зависть к ним).

Своей привязанности старой

Я шлю с акростихом балладу.

С Перне, Ублюдком де ла Барра,

Отправить этот дар мне надо.

Раскусит с первого же взгляда

Мою курноску сей посол

И спросит: «Рада иль не рада

Ты, дрянь, узнать, с чем я пришел?»

Фальшь мне чужда, и я скажу про вас:

Румян и нежен лик, но нрав жесток,

А сердце много тверже, чем алмаз.

На пытку злой Амур, слепой божок,

Случайно нас сведя, меня обрек.

Уж он давно мне гибелью грозит,

А все ж я вам не повторить не мог:

Господь помочь несчастному велит.

Мне б лучше скрыться прочь еще в тот раз,

А я промедлил слишком долгий срок,

Рыдал, молил, но все ж себя не спас,

Так и оставшись здесь у ваших ног.

Ах, как я от позора изнемог!

Пусть мне на помощь стар и млад спешит,

Затем, что всем и каждому вдомек:

Господь помочь несчастному велит.

Но жизнь состарит вмиг обоих нас,

И я клянусь, не столь уж день далек,

Когда померкнет пламя ваших глаз

И ваша плоть увянет, как цветок.

Поэтому, пока я в гроб не лег,

Пора и вам усвоить, что гласит

Нам небом заповеданный урок:

Господь помочь несчастному велит.

Не ставить мне мои слова в упрек

Прошу вас, принц, влюбленный друг и щит,

Хотя, признаюсь, в них и скрыт намек:

Господь помочь несчастному велит.

Получит в дар Итье Маршан

Тетрадочку стихов моих

(Мой меч уже ему мной дан)

И пусть поет под лютню их.

Но я подруг его былых

В сем De profundis на назвал,

Чтоб злобой из-за вирш пустых

Он вдруг ко мне не воспылал.

Смерть, чем тебе я досадил?

Тебя не удовлетворило,

Что ты меня лишила милой,

А без нее мне жить нет сил,

И хочешь ты, чтоб я почил,

Как та, кого ты погубила,

Смерть.

С ней существом одним я был,

И коль она взята могилой,

Стать прахом время наступило

И мне, кто так тебе постыл,

Смерть.

Засим пускай метр Жан Корню,

Чьей окружен в тюрьме заботой

Бывал я много раз на дню,

В дар примет от меня с охотой

Сад Пьера Бобиньона, жмота,

Что мне его в аренду сдал,

Дабы ремонтные работы

Я за владельца выполнял.

Сломал я там, забор чиня,

Стремянку и пилу с лопатой,

И кто возьмет после меня

В аренду сей надел проклятый,

Тот выругается трикраты

Да и повесится потом

На желобе, что кривовато

Приладил я над входом в дом.

Засим я Пьеру Сент-Аману

С женой (грехи им Бог прости!),

Что к жалким побирушкам рьяно

Меня пытались отнести,

За «Мула» и «Коня» почти

Как равноценную замену

Осла и клячу привести

Попробую всенепременно.

Засим Дени Эслен. Ему

Тюржисом будет вручена

По завещаныо моему

Бадья онисского вина,

Куда, чтоб этот муж спьяна

Чего-нибудь не натворил,

Вода подлита быть должна:

Хмель не таких еще губил.

Засим Гийому Шаррюо

(Так адвокат мой наречен)

Свой меч отдам я - ведь его

Мне уж не вынуть из ножон.

Прибавлю сверх того дублон,

А мало будет крючкотвору -

Пусть с пустыря за Тамплем он

Попробует взимать поборы.

Засим Фурнье, мой прокурор,

Зане вовек я не забуду,

Как он смягчал мой приговор,

В подарок примет ту посуду,

В которой нет нужды, покуда

На землю медлит ночь спуститься.

Мне без него пришлось бы худо.

Да, дело мастера боится.

Засим пусть Жак Рагье получит

На Гревской площади «Братину»

И пьет, пока его не вспучит,

Но коль, войдя в загул бесчинно,

Отважится хоть грош единый

В «Сосновой шишке» просадить,

Узнает вскоре он, дубина,

Что без штанов ему ходить.

Засим не отпишу, Мербёф

И Никола Лувье, я вам

Коров, волов или быков:

Они любезны пастухам,

А вы пристрастны к соколам -

Недаром у Машку вся птица,

Чуть появляетесь вы там,

К вам в лапы угодить страшится.

Тюржису жажду передать

В уплату за его вино

Я право эшевеном стать.

Как парижанам всем, оно

Мне, парижанину, дано,

Хоть здешней речи чистоту

Утратил я, как ни смешно,

Из-за двух дам из Пуату.

Не женщины, а два брильянта,

В Сен-Женеру они живут

Близ Сен-Жюльена-де-Вувант, и

Уж лучше пусть меня убьют,

Чем недруги мои найдут

Из-за того, что я болтлив,

Путь в дом, где нежность и приют

Я обретал и был счастлив.

Засим, дабы сержант превотства

Метр Жан Рагье вплоть до кончины

Былое сохранял дородство,

Пусть от Байи фунт солонины

В день получает сей детина,

А жажду утолять бежит

Водою, что самопричинно

В фонтане Мобюэ журчит.

Быть в свите Принца дураков

Мишо дю Фур назначен мной.

Он добрый малый, острослов,

Поет отменно «Ангел мой»,

Одна беда - болтун такой,

Что всякий после встречи с ним

Уходит с головой больной:

Язык его неукротим.

Дени Рише и Жан Валлетт -

Вот те два городские стража,

Добрей и кротче коих нет,

За что на шляпы им прилажу

Мочалу я взамен плюмажа,

Чем окажу им честь, поскольку

Подобным образом уважу

Не всех сержантов - пеших только.

Засим вписать я в герб Перне,

То бишь Ублюдка де ла Барра

(Приличен с виду он вполне),

Велю костей фальшивых пару,

А коль он недостоин дара

И за игрою бзднет в испуге,

Я на него накличу кару -

Пусть лопнет в нужнике с натуги.

Засим я бочара Шоле

Бондарство бросить заклинаю,

Затем что доля на земле

Ему назначена иная,

И я задире, это зная,

Клинок лионский завещал.

В пиле тому нужда какая,

Кто любит драку и скандал?

Приходит Жана Лу черед.

Ему решил я отписать

(Хоть, как Шоле, он часто врет

И любит ссоры затевать)

Собачку, коя воровать

Кур для него сумеет даже,

И плащ мой длинный, чтоб скрывать

Ее добычу после кражи.

Засим дарю Маэ мешок

Коренья, собранного в чаще,

Чтоб приворотным зельем мог

Сей кат располагать почаще

И стал дубиной настоящей

Кол, коим пашет вместо плуга

Он женин сад плодоносящий

По долгу верного супруга.

А капитан метр Жан Риу

Пусть головы шести волков

По завещанью моему

Получит для своих стрелков,

Хотя мой дар и не таков,

Чтобы в восторг его привесть,

Зане собаки мясников -

И те не станут это есть.

Да, волчье мясо - харч не сладкий,

И жрут его, как полагаю,

Лишь на войне, дрожа в палатке

Или в осаде голодая.

Но были все ж должны от стаи

Хотя б обрывки шкур остаться,

И я Риу напоминаю,

Что ими можно укрываться.

Засим в дар Робине Тракайлю,

Что стал богат, служа казне,

И всюду шастает, каналья,

Уж не пешком, а на коне,

Я миску отпишу, зане

Жаль денег на нее ему,

А без посуды не вполне

Удобно в новом жить дому.

Засим пускай Перро Жирар,

Бородобрей из Бур-ла-Рена,

Два тазика получит в дар.

Шесть лет назад самозабвенно

Неделю нощно он и денно

Нас с аббатисой де Пуррас

Кормил свининой несравненной,

Мне памятною и сейчас.

Засим я черноризцам всем

В Париже иль, к примеру, в Лилле

Велю, чтоб на блины и крем

Они облатки заменили

И, причастившись, уходили

С монашенками под кусты,

Где бы судили да рядили

О том, как мысли их чисты.

Хоть их бесчисленной ораве

За счет мой пищей не разжиться,

Помогут, как я думать вправе,

Им с этим дамы и девицы,

Зане, особенно в столице,

Приходится святым отцам

Для ублаженья жен трудиться,

Чтоб дать передохнуть мужьям.

Как Жан де Мён, да и Матьё

Ни ополчались против них,

Как их ни клял Жан де Пульё,

Хоть со стыдом от слов своих

Потом отрекся и притих,

Все ж, право, основанья есть

Глубоко чтить отцов святых,

Чей труд - Господней Церкви в честь.

Я, например, их друг и рад

Им службу сослужить любую,

И что они мне ни велят,

Спешу исполнить, ног не чуя.

Кто с ними в прю вступил пустую,

Тому хочу внушить я тут

Одну лишь истину простую:

Их только тронь - вонять начнут.

Засим дарю я брату Боду

Два бердыша работы редкой,

Чтоб Детюска с отрядом шкоду

Не учинил в «Зеленой клетке»,

Где Бод блудит с одной брюнеткой,

Но вылетит оттоль к чертям

Сей муж, коль скоро сталью меткой

Не даст отпора чужакам.

Засим тому, занятье чье -

Хранить епископства печать,

Я дам раз навсегда ее

Моей слюною пропитать,

Чтоб, взявшись за нее опять,

Ни воск лизать, ни через силу

К нему прилипших мух глотать

Ему не нужно больше было.

Церковный суд, сей хлев дрянной,

Я ради судей перестрою

И тем, у коих геморрой,

По креслу откажу с дырою,

Расходы же свои покрою

За счет того, что без пощады

Штраф с Малыша Масе утрою -

Ему, паскуде, так и надо.

Засим докладчику в суде

Дам Франсуа де ла Вакри я

Ошейник латный, чтоб нигде

Бросать не смели шутки злые

Ему вдогон, как в дни былые,

Когда он получил дворянство

И зубоскалы записные

Его осмеивали чванство.

Засим получит Жан Лоран,

У коего глаза гноятся

(Знать, был его родитель пьян,

Придя к жене совокупляться),

Для их очистки и пальпаций

Кусок штанов, что я протер.

Ему ж тафтой не утираться:

Он не владыка Буржский Кёр.

Засим, поскольку Жан Котар,

Мой прокурор в суде церковном,

Мне штраф назначил лишь в патар,

Когда меня к властям духовным,

Виня в проклятье сквернословном,

Дениза повлекла с собою,

Вступиться пред Судьей Верховным

Хочу с молитвой за него я.

Ной, патриарх, для нас лозу взрастивший,

И Лот, который с дочерьми блудил,

Кровосмешенье спьяну совершивши,

И ты, Архитриклин, что похвалил

Вино, в какое воду претворил

Сын Божий для гостей на свадьбе в дар,

Молитесь, чтобы в ад не ввержен был

Пьянчуга достославный Жан Котар.

С любым из нас тягаться мог почивший -

Так много он и так прилежно пил.

Его никто на этом свете живший

По части винопийства не затмил.

Когда б хоть каплю наземь он пролил,

То счел бы это горшею из кар.

Так постарайтесь, чтобы в рай вступил

Пьянчуга достославный Жан Котар.

Как всякий, кружку пенного хвативший,

Он равновесье не всегда хранил

И, в хлев свиной однажды угодивши,

Об стену шишку на лоб посадил.

В любви к питью он образцом служил,

Равнялся на него и млад, и стар.

Да вознесется с миром к Богу Сил

Пьянчуга достославный Жан Котар.

Принц, где б покойный ни был, он вопил:

«Налейте! В глотке у меня пожар!»

Но жажду все ж вовек не утолил

Пьянчуга достославный Жан Котар.

Засим желательно мне, чтобы

Стал юный Мерль моим менялой,

Но чтоб молва его до гроба

В нечестности не обвиняла

И всем давал он, как пристало,

За три флорина два дублона,

За малый ангел - полреала:

Не должен скряжничать влюбленный.

Засим я сведал стороною,

Живя от мест родных вдали,

Что сироты мои - их трое -

И в разум и в года вошли.

Доселе с ними не могли

Их однокашники равняться;

Поэтому везде сочли,

Что с ними надобно считаться.

Не худо б сорванцам и к Пьеру

Рише немного походить,

Да сложноват для них не в меру

Трактат Доната может быть.

К тому ж, коль им одно вдолбить:

«Солид любых солидней благ»,

Их больше нечему учить:

Все будут знать они и так.

Года учения, по мне,

Для них нет смысла продлевать.

Зачем им «Кредо» знать, зане

В кредит рискованно давать?

Но, чтобы их побаловать,

Свой плащ порву я на две части

И разрешу одну продать,

Понеже дети любят сласти.

Пусть также порют их, чтоб в грязь

Они лицом не ударяли -

Расхаживали избочась,

И шляпу набекрень сдвигали,

И кредиторов обрезали:

«Что? Я вам должен? Бред какой!

И чтоб вокруг все понимали:

Вот люди крови голубой.

Засим из двух своих писцов,

Красавцев, стройных, как сосна,

Но, к сожаленью, бедняков,

Которым толстая мошна

Сейчас всего первей нужна,

Я сделаю владельцев дома,

Права им передав сполна

На особняк Гельдри Гийома.

Мне шалунов корить не след

За то, что кровь у них кипит, -

Ведь жизнь за тридцать - сорок лет

Обоих тоже охладит,

Но, как ни мил сейчас их вид,

Им порка требуется все ж.

Кто их щадит, тот им вредит:

Без розог в разум не войдешь.

Курс у меня они пройдут

В Коллеже восемнадцати,

Где много спать им не дадут -

Там лежебоки не в чести:

Кто приобык, с пелен почти,

Спать, как сурок, а не трудиться,

Тот к старости, как ни крути,

Сна из-за бедности лишится.

Ну, а покамест написал

Тому я, кто в коллеже главный,

Чтоб на хлеба ребят он взял

И за уши их драл исправно.

А спросит кто-нибудь злонравно,

Что мне до этих двух парней,

Отвечу так на выпад явный:

«Нет, я не знал их матерей».

Засим сто су Мишо Кюль д'У

И вместе с ним Шарло Таранну,

А где уж деньги я найду -

Не важно: это с неба манна;

К деньгам - сапожки из сафьяна,

За что обоих попрошу я

Не обходить вниманьем Жанну,

А сверх того еще другую.

Засим хозяину Гриньи

(Бисетром он уже владеет)

Я башню отдаю Бийи,

Где кровля с каждым днем дряхлеет,

Стенная кладка плесневеет

И нужно спешно все чинить,

О чем он пусть и порадеет,

Зане мне денег не добыть.

Засим пусть де ла Гарду... Кстати,

Как звать его - Тибо иль Жан,

И что могу ему отдать я

(Ведь он все спустит, если пьян, -

Такой уж у него изъян)?

«Бочонок», что ль? Нет, мне милее

Женевуа: он хоть болван,

Да во хмелю куда смирнее.

Засим хочу, чтоб Базанье,

Мотен, Жан де Рюэль, Ронель,

Что дни в Шатле мрачили мне,

Опустошили свой кошель

И унесли с собой отсель

Мешок гвоздики в дар синьору,

Чья основная в жизни цель -

Служить святому Христофору.

Его жене, что им добыта

В Сомюре на копье была,

Когда сей рыцарь именитый

Сшиб короля Рене с седла,

Без лишних слов затмит дела

Как Гектора, так и Троила,

Я шлю балладу, где хвала

Поется этой даме милой.

Алеет небо, начался восход,

Мчит сокол к тучам, ходит там кругами,

Без промаха голубку сверху бьет,

Рвануться прочь ей не дает когтями.

Удел такой же нам назначен с вами

Амуром, что дарит блаженство людям,

Задетым хоть слегка его стрелами,

А потому всегда мы вместе будем.

Душа моя да не перестает

Единой целью жить - служеньем даме.

Любовь к ней лавром мне чело увьет,

Оливковыми оплетет ветвями

Ревнивый ум, и сделать нас врагами

Ему уж не удастся, и орудьем

Сближения он станет меж сердцами,

А потому всегда мы вместе будем.

И если непомерный груз забот

Судьба мне взвалит на плечи с годами,

Ваш взор ее удары отведет

Быстрей, чем прах взметается ветрами.

Обязан стать, сравнясь с отцом делами,

Таким, чтоб не могли нас попрекнуть им,

Плод, выращенный нашими трудами,

А потому всегда мы вместе будем.

Принцесса, чувство - все равно что пламя:

Оно тепло дарует нашим грудям,

Чтоб ни случилось в этом мире с нами,

А потому всегда мы вместе будем.

Засим два брата Пердрие,

Что Жан и Франсуа зовутся,

Гроша ни по какой статье

В моем наследстве не дождутся:

Так злоязычникам зачтутся

Наветы Буржскому прелату,

Что про меня их разум куцый

Усердно измышлял когда-то.

Как злые языки варить,

Нет указаний у Тайвана,

Но нужный мне секрет открыть

В Макэре я сумел нежданно:

Сей чернокнижник окаянный

Из черта сделал бы жаркое.

В его трудах порывшись рьяно,

Я средство вычитал такое.

В смертельной смеси ртути с мышьяком,

В селитре, в кислоте неразведенной,

В свинце, кипящем в чугуне большом,

В дурманяшем настое белладонны,

В кровях жидовки, к блудодейству склонной,

В отжимках из застиранных штанов,

В соскребках с грязных ног и башмаков,

В поганой слизи ядовитых тварей,

В моче лисиц, волков и барсуков

Пусть языки завистливые сварят.

В мозгах кота, что ест - и то с трудом,

По старости давно зубов лишенный,

В слюне, что бешеным излита псом,

Иль в пене с морды клячи запаленной,

Иль в жиже из болотины зловонной,

Где не сочтешь пиявок, комаров,

Лягушек, жаб и водяных клопов,

Где крысы пьют, где бедный скот мытарят

Пронзительные жала оводов,

Пусть языки завистливые сварят.

В гнилой крови, цирюльничьим ножом

В прилив при полнолунье отворенной,

Что высыхает в миске под окном

И кажется то черной, то зеленой,

В ошметках плоти, катом изъязвленной,

В вонючих выделеньях гнойников,

В остатках содержимого тазов,

Где площиц, подмываясь, девки шпарят,

Как знает завсегдатай бардаков,

Пусть языки завистливые сварят.

Принц, для столь важной цели из портков

Пяток-другой пахучих катышков

Добыть не поскупится даже скаред,

Но прежде в кале хрюшек и хряков

Пусть языки завистливые сварят.

Засим Андре Куро я шлю

Свой «Спор с Гонтье» - тут спорить можно:

Ведь пререканий не люблю

Я лишь с особою вельможной,

Зане тягаться безнадежно

С тем, кто его куда сильней,

Не должен человек ничтожный,

Как рек мудрейший из людей.

Хоть мне смешно Гонтье бояться -

Он, как и я, бедняк простой,

С ним вынужден я препираться,

Поскольку он передо мной

Своей кичится нищетой

И все, что кажется мне горем,

Считает радостью большой.

Кто прав из нас? Ну, что ж, поспорим.

Каноник-толстопуз на мягком ложе,

Вином горячим подкрепляя силы,

С Сидонией, красоткой белокожей,

Что для удобства вящего и пыла

Все как с себя, так и с дружка стащила,

Любовной забавляются игрой,

Смеются, млеют и пыхтят порой.

На них я в щелку глянул осторожно

И удалился с завистью немой:

Лишь легкой жизнью наслаждаться можно.

Гонтье с его Еленою пригожей

Судьба столь щедро, знать, не одарила,

Не то бы лук, чеснок да хлеб, похожий

На глину вкусом, не были им милы.

Что лучше - рвать на тощей ниве жилы

Иль брюхо тешить сытною едой,

Спать с девкой под периной пуховой

Иль под кустом в канаве придорожной?

Надеюсь я, согласны вы со мной:

Лишь легкой жизнью наслаждаться можно.

Кто здесь иль в дальнем Вавилоне может

Счесть, сколько птиц природа наплодила,

Но кров и харч еще ни разу все же

Их пенье никому не заменило.

Пусть, коль обоим бедность не постыла,

Гонтье с Еленой кормятся травой

И крыши нет у них над головой.

Вольно ж им мыслью вдохновляться ложной!

А я свой вывод повторю былой:

Лишь легкой жизнью наслаждаться можно.

Принц, в нашем споре сделайтесь судьей,

Хоть истиною мню я непреложной

То, что усвоил с детства разум мой:

Лишь легкой жизнью наслаждаться можно.

Засим прошу, чтоб дали право

Девице де Брюйер речисто

Изобличать дурные нравы

И звать обратно к жизни чистой

Шлюх, что толпою голосистой

По рынку любят днем бродить.

Туда святоше этой истой

Я и советую ходить.

Хотя сверх меры, как известно,

Словоохотливы тосканки

И сильный пол дивят всеместно

Болтливостью венецианки,

Пьемонтки, неаполитанки,

Ломбардки, римлянки, то бишь

Любой породы итальянки,

Всех на язык бойчей Париж.

Уменьем лгать в глаза бесчестно

Ошеломляют нас цыганки;

Искусницами в пре словесной

Слывут венгерки, кастильянки,

Да и другие христианки,

Но с кем из них ни говоришь

И в трезвом виде, и по пьянке,

Всех на язык бойчей Париж.

Везде стяжают отзыв лестный

Бретонки, немки, англичанки,

Но их считать отнюдь невместно

Ровнёй парижской горожанке.

Не след гасконке иль шампанке

Тягаться с нею, иль, глядишь,

Им худо выйдет в перебранке:

Всех на язык бойчей Париж.

Принц, красноречье парижанки

Так велико, что не сравнишь

С ним говорливость чужестранки:

Всех на язык бойчей Париж.

К дверям монастыря иль храма,

Когда там, платье подтыкая,

Кружком садятся наши дамы,

Приди и убедись: любая,

О чем угодно рассуждая,

Так выражается порой,

Что думаешь ты, ей внимая:

Макробий, что ль, она второй?

Засим обители старинной,

Что на Монмартре, я готов

Отдать Мон-Валерьен пустынный,

Наиближайший из холмов,

И отпущение грехов,

Мной привезенное из Рима:

Хочу, чтоб потянулись вновь

К ней все, кто днесь проходит мимо.

Засим я завещаю, чтобы

Служанки и лакеи впредь

Без робости в свою утробу

Хозяйскую сгружали снедь

И по ночам дерзали петь

И пить, а после на перинах

Своих хозяев всласть пыхтеть,

Играя в зверя о двух спинах.

Засим не дам я ни шиша

Девицам, чья родня богата,

Но отпишу все до гроша

Служанкам бедным, что за плату

Корпят с восхода до заката.

Помочь я и бедняжкам рад,

Что добывать свой хлеб проклятый

Должны у монастырских врат.

Монахам что! Они жирны,

А девки босы и раздеты,

Измождены и голодны,

Так что греха большого нету,

Коль Изабо или Перретта

Любому отвечает: «Да»,

И адом их карать за это

Господь не станет никогда.

Засим настал черед Марго,

Пресоблазнительной толстухи.

Вовек, клянусь brulare bigod,

Честнее не встречал я шлюхи.

Жить с ней, когда мы оба в духе, -

Нет большей для меня отрады.

Кто встретится моей присухе,

Пусть ей прочтет сию балладу.

Слуга и «кот» толстухи я, но, право,

Меня глупцом за это грех считать:

Столь многим телеса ее по нраву,

Что вряд ли есть другая ей под стать.

Пришли гуляки - мчусь вина достать,

Сыр, фрукты подаю, все, что хотите,

И жду, пока лишатся гости прыти,

А после молвлю тем, кто пощедрей:

«Довольны девкой? Так не обходите

Притон, который мы содержим с ней».

Но не всегда дела у нас на славу:

Коль кто, не заплатив, сбежит, как тать,

Я видеть не могу свою раззяву,

С нее срываю платье - и топтать.

В ответ же слышу ругань в бога мать

Да визг: «Антихрист! Ты никак в подпитье?» -

И тут пишу, прибегнув к мордобитью,

Марго расписку под носом скорей

В том, что не дам на ветер ей пустить я

Притон, который мы содержим с ней.

Но стихла ссора - и пошли забавы.

Меня так начинают щекотать,

И теребить, и тискать для растравы,

Что мертвецу - и то пришлось бы встать.

Потом пора себе и отдых дать,

А утром повторяются событья.

Марго верхом творит обряд соитья

И мчит таким галопом, что, ей-ей,

Грозит со мною вместе раздавить и

Притон, который мы содержим с ней.

В зной и в мороз есть у меня укрытье,

И в нем могу - с блудницей блудник - жить я.

Любовниц новых мне не находите:

Лиса всегда для лиса всех милей.

Отрепье лишь в отрепье и рядите -

Нам с милой в честь бесчестье... Посетите

Притон, который мы содержим с ней.

Засим Марьон-карге велю я

С Бретонкой Жанной столковаться

И школу основать такую,

Где яйца кур учить решатся.

Лишь в Мён не нужно им соваться -

В тюрьме там сыро чересчур,

Так что амурам предаваться

В ней не захочет и Амур.

Засим тебе, Ноэль Жолис,

Шлю розог свежих я штук двести,

И ты душой возвеселись,

Об этом получив известье:

Тебе подобным - порка к чести,

А порет пусть тебя Анри,

Дабы следы на мягком месте

Потом виднелись года три.

Засим в приюты, в Божедом —

Не знаю, право, что и дам,

Но шутки были б тут грехом:

До смеха ль нашим беднякам?

Мы шлем им, что не нужно нам -

Я, скажем, кости жирной птицы,

Мной отданной святым отцам.

Кто нищ, тому и грош сгодится.

Засим получит с Марны лед

Колен Галерн, цирюльник мой,

Что рядом с Анжело живет,

И пусть он держит ледяной

Компресс на животе зимой,

Чтоб, вытерпев леченье это,

Не жаловаться зря на зной,

Когда опять настанет лето.

Засим ребят пропащих я,

Коль в школе у Марьон их встречу,

Наставлю - мы ж одна семья! -

На правый путь короткой речью,

Не то зайдут они далече

И гром над головой их грянет.

Так пусть мне внемлют, не переча,

Зане урок последним станет.

Красавцы, розы с ваших шляп

Вам снимут вместе с головою,

Коль в краже уличат хотя б,

Не говоря уж о разбое.

Сержанты набегут гурьбою,

Суд живо сделает свое...

Так помните, шутя с судьбою,

Пример Колена де Кайё.

На ставку ставить срам и стыд

Жизнь и, возможно, душу тоже.

Продулись - вас палач почтит

Петлею иль клеймом на роже;

А выиграли - ну и что же?

Вам все равно не разделить

С Дидоной Карфагенской ложе.

К чему ж игру такую длить?

И вот еще один совет:

Недаром сказано, ребята,

Что над грошом дрожать не след.

Спускайте ж на вино деньжата

В корчме, когда холодновато,

В лесу, когда июль припек.

Кому оставите их? Кату?

Нейдет добро чужое впрок.

Кто бы ты ни был - тать полночный,

Метатель меченых костей,

Доносчик, лжесвидетель склочный,

Плут, надувающий людей,

С большой дороги лиходей,

Пусть расстается ваша братья

Легко с добычею своей,

Всё в кабаках на девок тратя.

В урочный час и в неурочный

Ломись в корчму, бесчинствуй, пей,

Пугай округу бранью сочной,

В картежных схватках не робей

И, коль не хватит козырей,

Не медли передернуть кстати,

А выигрыша не жалей,

Всё в кабаках на девок тратя.

Устал ты спать в канаве сточной,

Да и к тому ж не грамотей?

Так разживись землею срочно,

Паши, и борони, и сей,

Но вряд ли спину гнуть на ней

Захочет остальная шатья,

Что шествует по жизни сей,

Всё в кабаках на девок тратя.

Пока вы не в руках властей,

Исподнее, обувку, платье

Спускать старайтесь поскорей,

Всё в кабаках на девок тратя.

Итак, подумайте, ребята,

Чей болен дух, хоть крепок вид,

Сколь страшен тот загар проклятый,

Которым смерть нам плоть чернит.

А если кто-то возомнит,

Что может он шутить с судьбой,

Пусть сам себя потом винит:

В свой час и срок умрет любой.

Засим хочу свои очки

Я здесь в Приют трехсот отдать -

Провена ради не с руки

Слепцов парижских обижать,

Иначе им не разобрать,

Где наш мертвец, где иноземский,

Где честный человек, где тать

Спят у Младенцев Вифлеемских.

Я не шучу. Ведь даже тот,

Кому с пелен живется сладко,

Кто вечно пляшет и поет,

Ни в чем не зная недостатка,

Чей крепок сон и брюхо гладко,

Не стать червям не может пищей.

Для всех одна у смерти хватка,

Равны пред ней богач и нищий.

Коль трупы, сложенные плотно,

В могиле общей шевельнешь,

С советником палаты счетной

Окажется фонарщик схож.

Что ни мертвец - одно и то ж.

Вот и пойми, где чьи скелеты,

Коль у лакеев от вельмож

Отличья никакого нету.

Здесь те, кто облечен был властью,

И те, кто шею гнул с рожденья,

Те, кто сполна изведал счастье,

И те, кто знал одни лишенья.

Различны были их стремленья,

Но всех равно взяла могила,

Все сделались добычей тленья,

С синьором смерть слугу сравнила.

Их души в рай впусти, о Боже,

Зане тела их - бренный прах.

Ведь даже дамы и вельможи,

Что в бархате, парче, шелках

На самых лакомых харчах

Без горя и заботы жили, -

И те должны, истлев в гробах,

Преобразиться в кучу гнили.

Сочинено мной это лэ

В честь тех особ, что завещали,

Чтоб их тела в одной земле

С телами бедных закопали.

В великодушии едва ли

Сравнится с ними кто другой.

Молюсь, чтоб в рай им доступ дали

Господь и Доминик святой.

Засим решил я отказать

Жаке Кардону два куплета,

Понеже у себя сыскать

Не мог достойнее предмета,

И будь они, как «Марьонетта»

Иль «Гийеметта, встань с постели»,

Марьон-грязнухою пропеты,

На всех углах бы их свистели.

На волю я едва живой

Вернулся из сырой темницы,

Где жизни мог легко лишиться,

И коль туда судьбиной злой

Упрятан буду в раз второй,

Едва ль сумею возвратиться

На волю.

Зато мне, если жребий мой

По милости Творца смягчится,

В раю удастся очутиться,

И возвращусь я хоть душой

На волю.

Получит метр Ломе засим

Бесценный дар от доброй феи

И станет, обладая им,

Ожье Датчанина славнее,

Затем что тешить, не слабея,

Раз до ста за ночь сможет он

Волшебной палочкой своею

К нему пристрастных дев и жен.

Сверх лэ Шартье, я для влюбленных

Засим кропильницу отдам,

Дабы поток их слез соленых

Туда сливался по ночам,

И пусть взамен кропила там

Побег шиповника торчит,

И за Вийона к небесам

Молитву всяк из них стремит.

Засим охотно б Жаку Жаму,

Хотя сей муж всем жмотам жмот,

Посватал я любую даму,

Да кто же за него пойдет?

Я не пойму, какой расчет

До смерти скряжничать ему:

Свинье наследует помет,

А он отпишет все кому?

Засим за то, что сенешал

Долг отдал за меня когда-то,

Ему я кузню завещал,

Чтобы не кони - род пернатый

Подковывался там без платы,

И пусть вельможа мне простит,

Коль в шутке яду многовато:

Без соли кушанье претит.

Засим пусть капитан стрелков

Риу возьмет к себе пажами

Марке с Фильбером, толстяков,

Уже немолодых годами.

Они служили палачами

У главного прево досель,

Но тот отставку дал им днями,

И пуст у них теперь кошель.

Свою капеллу Капеллану

Засим хочу назначить в часть я.

Он обойдется и без сана -

В ней служат мессу без причастья.

Моею облеченный властью,

Там исповедовать он сможет

Дам и служанок всякой масти

Так, как Бог на душу положит.

Чтоб в подлинности завещанья

Жан де Кале мог убедиться

(У нас ни одного свиданья

С ним не было за все лет тридцать),

Его прошу я не чиниться

С последней волею моей

И, буде в том нужда случится,

Менять все что угодно в ней,

Поправки нужные вставлять,

Вносить любые измененья,

И убавлять, и добавлять,

И уточнять определенья,

Но коль бедняга, к сожаленью,

Не слишком в грамоте силен,

По собственному разуменью

Текст устно пусть толкует он.

А коль сей мир по Божьей воле

Кто из наследников оставит,

Другому выбывшего долю

Пусть мой нотариус отправит,

Чем бескорыстие проявит,

А значит, свой кредит упрочит:

Ведь с плутом, что в делах лукавит,

Дела иметь никто не хочет.

Засим прошу, чтоб место дали

В Сент-Авуа мне по кончине

И мой портрет нарисовали

Чернилом там по той причине,

Что краски вздорожали ныне,

Но над могилой не должно

Надгробия быть и в помине -

Продавит пол, боюсь, оно.

Засим пусть буквами большими

Надпишут углем надо мною

Мне данное при жизни имя,

Как и вся жизнь моя, простое,

И эпитафией такою

Сопроводят, чтоб ведал каждый:

Здесь тот сподобился покоя,

Кто беспокоил всех многажды.

Эпитафия

Сражен Амуровой стрелой,

В могиле этой вечный сон

Вкушает днесь школяр простой,

Рекомый Франсуа Вийон.

Добра не много нажил он

И отказал друзьям своим.

Пусть всяк, кто был хоть раз влюблен,

Прочтет сии стихи над ним:

Даруй, Творец, по смерти мир

Тому, кто длил существованье

Без крова и без пропитанья

В тряпье, заношенном до дыр.

Бедняге, что убог и сир.

Знал лишь пинки да осмеянье,

Даруй, Творец, по смерти мир.

Ему, с кем был неласков мир,

Кого отправили в изгнанье.

Огрев по заду на прощанье.

Как прохиндеев и проныр,

Даруй, Творец, по смерти мир.

Засим хочу сойти я в землю

Под колокольные раскаты.

Кто не трепещет сердцем, внемля

Громам соборного набата,

Чей зов и ныне, как когда-то.

Беда какая б ни пришла —

Мятеж, пожар, чума, солдаты,

Отпугивает силы зла?

Я звонарям не пожалею

Шести ковриг в вознагражденье,

Таких, что их могли б евреи

Бросать в Стефана, как каменья,

Влача святого на мученья.

А звонарей должно быть двое:

Воллан - его я знаю рвенье;

Жан де ля Гарл - он друг со мною.

Распоряжаться погребеньем

Я попрошу людей таких,

Что не замедлят с исполненьем

Последних чаяний моих,

Зане довольно средств у них,

Чтоб заплатить за все сполна.

Я выбираю шестерых.

Фирмен, пиши их имена.

Вот первый - следователь строгий

Мартен Бельфе, что шлет на рель

Идущих по дурной дороге;

В вот второй - Мишель Фувнель;

А третий - это Коломбель.

Имев общаться с ними счастье

По многим поводам досель,

Ручаюсь я за их согласье.

А коль откажут люди эти,

Боясь, что их в расход введут,

Других держу я на примете,

Чтоб возложить на них сей труд.

Филиип Брюнель - вот как зовут

Из новой тройки одного;

Второй, кто будет назван тут, -

Метр Жак Рагье, сосед его.

Богач Жак Жам пусть будет третьим

Средь тех, кто вставлен в список мной.

Страх перед Господом презреть им

Не даст наказ последний мой,

Зане по смерти в рай святой

Вход отверзает Царь Небесный

Лишь людям с честною душой,

Как, скажем, Жам, столь всем известный.

Пусть огласитель завещанья -

Тома Трико зовется он -

К тому приложит все старанья,

Чтоб текст почетче был прочтен.

Знакомы с давних мы времен,

Немало пито с ним и пето.

Будь к картежу привержен он,

Ему б я дал «Притон Перретты».

Гийом дю Рю пусть примет свечи,

Когда Вийона отпоют,

А прах мой, гроб подняв на плечи,

Распорядители несут.

Но больно мне то там, то тут.

Я знаю: время уходить

В последний мой земной приют,

И всех прошу меня простить.

Монахов, клириков, ханжей,

Чьи души верой не согреты,

Лентяев, модников-хлыщей,

На коих башмаки надеты

Такие тесные, что света

Невзвидишь в них, с тоски стеня,

А также прочий люд отпетый -

Прошу я всех простить меня.

Распутников любых мастей,

Девиц, чья первая примета -

Уменье не скрывать грудей

От глаз возможного предмета,

И дурней, для которых нету

Важнее дел, чем суетня,

И дур, что только входят в лета, -

Прошу я всех простить меня.

За то же, что на слуг властей,

На псов, несущих в суд изветы,

Дерьмом я ставил бы, ей-ей,

Клеймо коричневого цвета,

Да редко (в этом нет секрета)

Случается со мной дристня -

Уж такова моя планета, -

Прошу я всех простить меня.

И коль свинчатки и кастеты

Пойдут крушить средь бела дня

Бессовестную сволочь эту,

Прошу я всех простить меня.

Итог подводит дням своим

Сим завещанием Вийон.

Придите же проститься с ним,

Заслышав колокольный звон,

Предвестье скромных похорон.

Поклялся он мотней своей,

Что был без памяти влюблен

И при разлуке с жизнью сей.

В изгнание судьею злым

Бедняк уйти был принужден,

Но все ж охотником большим

Остался до девиц и жен:

Ведь что Париж, что Руссильон -

Ты только в ход пускать умей

То, чем мужчина наделен

И при разлуке с жизнью сей.

Свое добро раздав другим,

А сам в лохмотья облачен,

Он бодро шел путем земным,

Хоть стрелы слал ему вдогон

Настолько часто Купидон,

Что наш лихой прелюбодей

Был этим крайне изумлен

И при разлуке с жизнью сей.

Принц, да не будет в грех вменен

Беспутнейшему из людей

Глоток вина, что выпил он

И при разлуке с жизнью сей.