Лебединая песня: Несобранное и неизданное

Ура! Да славится Павзаний,

Достопочтенный мифолог!..

Средь Ваших ценных указаний

Старик особенно помог.

Он выдал: сын реки Кефиса

Любил сестру… И предо мной

Явился в яркости двойной

Неизъяснимый лик Нарцисса.

Горю я… Снятся наяву

Виденья огненных фантастов…

Сонеты льются… grace a vous!.

Целую ручки.

Голохвастов.

Для сердца Эхо, Миф, и Явь, и Сон – в сродстве.

Как Явь – лишь бытия иного отраженье,

Так отклик жизни – Сон. И явственно сближенье

Меж Мифами и Сном в их тайном существе.

Таится в мифе сон людской о Божестве;

О человеке Миф – во Сне, где дум броженье,

Как отголосков зов, живит изображенье

Той Яви, где царим мы в целом естестве.

И в мифе – эхо сна о яви позабытой…

Нет, не безумец тот, кто с грезой неизжитой

О мифе слышит сон, как эхо, наяву…

Я чую в мифе – явь. О ней преданье влито

В полупризнанье сна… Я этим сном живу,

И эхо прошлого душе моей открыто.

Нарцисс!.. В нем явь и сон сближает миф двойной.

Взлелеянный мечтой, поднесь неистребленной.

И в сказке чувствую я думой углубленной,

Как эхо, истину загадки основной.

Непонятый Нарцисс! Он не гордец смешной,

Плененный чарами красы самовлюбленной…

О, нет. В себе самом природы раздробленной

Распад преодолел он в косности земной.

Завет великий скрыт в оправе небылицы,

Как жизнь зародыша внутри яйца-гробницы:

Пусть замкнут внешний мир, как тесное кольцо,

И пусть мы пленники в кругу его границы,

Но в нем начертано чудесное лицо –

Изысканный Нарцисс, единый и двулицый.

С утра был ярок день. И к полдню стало душно.

Я шел по городу… без цели… наобум…

О стены жаркие плескался жизни шум,

Вокруг меня толпа кишела равнодушно.

А небо в высоте синело так воздушно;

Сквозили облака… Казалось, сразу к двум

Мирам я примыкал: за роем светлых дум

По небу, сын земли, я следовал послушно.

И вдохновение натягивало лук…

Уж не людских шагов я слышал дробный стук –

В ушах сонет звучал торжественно и четко.

Я шел, как будто влек стиха желанный звук,

И вышел к площади, где в сквере за решеткой

Фонтаном выведен подземный акведук.

Цистерна плоская; гранитная скамья,

Где можно отдохнуть, где, праздностью влекомый,

Прочтет случайный гость пророка стих знакомый

В поминной надписи, как это сделал я.

И скупо по стене бессильная струя

Из медной пасти льва сочится в водоемы,

Где, брызжа, плещется и млеет от истомы

Крикливых воробьев проворная семья.

А наверху стены, склонясь на камень гладкий

И бронзовых одежд своих рассыпав складки,

Застыла женщина… Не нимфа ли ручья?..

Не знаю почему, но странный трепет сладкий

Я в сердце ощутил, как будто грудь моя

Взволнована была присутствием загадки.

Я у фонтана сел, исполнен грез неясных…

Вязали женщины, дремали старики

И дети бегали, кружась, как мотыльки,

У вылощенных плит, бесчувственно-безгласных.

Теснились голуби на лапках ярко-красных

И ждали хлебных крох от дарственной руки;

Вокруг своих подруг вертелись, как волчки,

Надутые самцы в томлениях напрасных.

Под воркованье их, вблизи моей скамьи,

Я глубже уходил в мечтания свои;

Мой взор недвижный был прикован к нимфе-деве…

Мне душу усыплял чуть слышный плеск струи…

И в шуме смешанном, на солнечном пригреве,

Мне снился давний сон, живой в небытии.

Как перескажем сон?.. Людская мысль грубей.

Чем сказка-живопись дремотного дурмана…

Нет шума, нет толпы… Нет хилых слез фонтана –

Непрочной памяти нестоящих скорбей…

Мне слышен плеск реки. Я вижу блеск зыбей

Отсюда, где в лесу кругом меня – поляна;

А в небе, в глубине лазурного тумана,

Сверкает крыльями станица голубей.

Как после длительной и горестной разлуки,

Меня приветствуют раскидистые буки,

И вечно-свежий лавр, и темный кипарис.

Взволнован, к солнцу я протягиваю руки:

Благословенный край, где был рожден Нарцисс,

Эллада светлая, – тебе сонета звуки.

В зените солнца шар. Под небосклоном знойным

Струится зыбкий пар; повисли облака.

Лениво катится уснувшая река,

Чуть ластясь к берегам с журчанием прибойным.

Не шелохнется лист; застывшим веткам хвойным

Раздумья не стряхнуть под вздохом ветерка;

Полдневная жара в лесной глуши легка,

И воздух напоен дыханием алойным.

Дремота ласково пьянит, как бражный хмель;

Заманчива травы зеленая постель,

Зовут под тень свою кудрявые деревца…

А где-то вдалеке звенит пастушья трель,

И, словно сроднена с душою песнопевца,

Вздыхает о любви наивная свирель.

Вдруг топот, говор, смех… И юноши гурьбой,

Встревожив важное всеобщее молчанье,

Сбегают к берегу по скалам: на купанье

Горячий час сманил их к речке голубой.

Им, бодрым, весело делить между собой

Запас бродящих сил и крови трепетанье:

Насмешки, похвальба и зов на состязанье

Самонадеянно звучат наперебой.

Крута дорога вниз. По мхам тропинки дики

Меж терна жгучего и ягод голубики,

Везде обрывами зияет горный скат.

Как серны, прыгают юнцы… Беспечны клики…

Каменья сыплются, кусты, клонясь, трещат…

И сброшены в пути докучные туники.

Пловцы кидаются с прибрежной мшистой глыбы

И под водой скользят беззвучной чередой,

Всплывая, режут гладь змеистой бороздой,

Опять уходят в глубь и плещут вновь, как рыбы.

Упруги и вольны их стройных тел изгибы,

И спор с теченьем люб отваге молодой:

Так, земнородные, дружны они с водой,

Что позавидовать тритоны им могли бы

Они на быстрине, где воды глубоки,

Ныряют взапуски, плывут вперегонки

И тешатся борьбой, соперничая в мощи.

Веселью нет границ… Трепещут тростники…

Сверкают брызги… плеск… И странным кликом рощи

Как будто дразнят крик, несущийся с реки.

То нимфы Эхо зов. За дерзкую вину

На казнь молчания обречена богиней,

Она в лесу меж скал скитается в кручине,

Лишь откликом на звук пугая тишину.

Но роковую страсть, бессильную в плену

Внезапной немоты, она хранит доныне:

Нарцисс безжалостный! Он в ледяной гордыне

Отверг ее красу и чувства глубину.

Теперь, с ним встреч ища, она, с мечтой упорной,

Таится над рекой, где близ пещеры черной

Багряным бисером алеет барбарис…

И, на задорный клик ответствуя задорно,

Сама украдкой ждет, что мимо здесь Нарцисс

С купанья вверх пройдет тропинкою нагорной.

Она подстережет. Дорожкою отвесной

Поднимется за ним; к излюбленным местам

Его пройдет за ним; повсюду по пятам

Она прокрадется с ним тенью бестелесной.

Он ляжет отдохнуть в густой тени древесной, –

Она, незримая, над ним нагнется там,

И повод, может быть, он даст ее устам

Откликнуться ему любовью бессловесной.

Как трудно ждать!.. Но – чу! Шаги невдалеке, –

И Эхо вторит им в тревоге и тоске…

Увы!.. Идет другой и незнакомый кто-то…

Ты, Эхо, тщетно ждешь! Нарцисс не на реке:

Он далеко в лесу, он увлечен охотой,

По следу зверя он идет с копьем в руке.

Нарцисс – как юный бог. В нем все совмещено:

Высокой груди ширь, и тонкость поясницы,

И крепость мышц тугих. Как золото пшеницы,

Горит, струясь до плеч, кудрей его руно.

Дыханье уст его – как чистое вино,

Румянец – как заря, как мягкий шелк – ресницы,

А очи синие – две светлые криницы,

Где двух лучистых звезд мерцанье зажжено.

Желанные глаза! Блесни они любовью –

В ответ им трепетом, подобным славословью,

У каждой женщины запела бы душа.

Но холоден Нарцисс, как будто пылкой кровью

Не бьется сердце в нем: спокойствием дыша,

Он замкнутость блюдет нетронутою новью.

А мир зовет к любви. С лазурью небосклона

Сливается земля в один волшебный сон,

Где, светлые, живут, родные испокон,

Прекрасный человек и щедрая природа.

Беспечная душа счастливого народа –

Как Вакха влагою наполненный ритон:

Желанье Красоты – единственный закон,

И в празднике любви – блаженная свобода.

Любовный гимн в волнах у мирных берегов,

Как ложе брачное – зеленый пух лугов,

Альковы тайные – в тени смолистых пиний,

А небо звездное – покров из жемчугов…

И сходят к юношам влюбленные богини,

И млеют женщины в объятиях богов…

Везде царит Любовь, могучий властелин.

У юношей и дев сердца поют, как птицы,

На память заучив заветные страницы

Мечтою страстною овеянных былин.

Для юности открыт зеленый мир долин

С пестреющим ковром гвоздик и медуницы,

Там, в хороводные сплетаясь вереницы,

Так радостно идти под пенье окарин.

Сзывают юношей мелодией певицы,

И девушка спешит на тихий зов цевницы,

У звонкого ручья забыв пустой кувшин…

А солнце ласково. Легко парят орлицы.

Душистый, весь в цвету, томится розмарин…

И в воздухе – угар любовной огневицы.

Любовь, рассыпав сны, как розы из кошницы,

Волнует и влечет… И дразнит красота…

Проста, как жизнь сама, томит одна мечта

Стремления юнца и помыслы юницы.

Учась у голубя и белой голубицы,

Воркует, не стыдясь, влюбленная чета,

И в сладком трепете сближаются уста,

И мечутся в глазах далекие зарницы…

Так диво ль, что в чаду исканий и побед

Бессчетные сердца мечтой стремятся вслед

За властной прелестью прекрасного Нарцисса…

О, речи тайные, безумные, как бред!..

Желают женщины его, как Адониса,

Для пылких сверстников он люб, как Ганимед.

Красавицы спешат ему наперерыв

Вниманье расточать… Но ни посул лобзанья,

Ни в знойном шепоте намек иносказанья

Его не трогают. Нарциссу чужд порыв.

Встречая холодом двусмысленный призыв

Нескромных юношей и женские терзанья,

Он отвергает все мольбы и притязанья,

Надменным гордецом в Беотии прослыв.

Никто не разгадал, что лжет такая слава,

Что холод видимый – лишь внешняя оправа,

Что сердцу чуткому огонь любви знаком,

Что грудь Нарцисса жжет желания отрава,

Что страсть в нем говорит нездешним языком,

В вулкане дремлющем – клокочущая лава…

Таков ли был Нарцисс еще совсем недавно?!

Кудрявым отроком в кругу отроковиц,

Восторженно ценил он прелесть свежих лиц

И к юным девам льнул с искательностью явной.

Изгибы стройных тел любил в их пляске плавной;

На них – в любви еще несмелых учениц –

Бросал горящий взор из-под густых ресниц,

Искал улыбки их, по-женски своенравной.

Средь игр и танцев им он отдавал досуг,

Всех одинаково умел пленить… Но вдруг

Выискивал одну избранницу средь сверстниц…

И, в сердце затая непрошеный испуг,

Шептала девушка в кружке подруг-наперсниц

О том, что нашептал Нарцисс, прекрасный друг.

Так было. Но прошло… Однажды, в летний зной,

Настигнув кабана в преследованьи яром,

Испить припал Нарцисс к реке под крутояром.

Где свеж и бархатист был берег вырезной.

И вот – его лицо пред ним в воде сквозной:

В румянце трепетном горящее пожаром,

Оно, не тронуто обветренным загаром,

Светилось нежною девичьей белизной.

Лучистый взор мерцал за темным окаймленьем

Изогнутых ресниц; воздушным обрамленьем

Дрожало золото кудрей вокруг чела…

Смотрел… смотрел Нарцисс с невольным изумленьем…

И долгий-долгий миг душа его жила

Тревогой смутною и сладостным томленьем.

Он лик иной узнал в себе самом мгновенно

И понял, что души мечтательный покой

Утрачен навсегда… С влюбленною тоской

Он этот лик таил на сердце сокровенно.

Он видел в снах его. Им грезя вдохновенно,

Он только этих глаз искал в толпе людской,

И негу этих губ со страстностью мужской,

Весь замирая, пил мечтою дерзновенной.

И вот он въявь пред ним живет в струях реки:

Нарцисс и этот лик – как братья-двойники,

Как будто надвое в себе Нарцисс расколот…

Во сне иль наяву?.. Как сладко от тоски!..

А сердце жаркое в груди стучит, как молот…

Протяжный звон в ушах… И бьется кровь в виски…

Не Рок ли присудил Нарциссу повстречать

Свое лицо в тот день?.. От малых лет недаром

С тревожной памятью о предсказаньи старом

Его от этого остерегала мать!

И, странный образ тот похитив, словно тать,

Он обладал теперь опасным тайным даром:

Мечта, двуликая двуполой жизни жаром,

Отметила его, как жгучая печать.

Соблазнами дразня прозревшие зеницы,

Виденье отрока с душой отроковицы

В нем жило бытием второго естества,

И, словно вырвавшись из замкнутой темницы,

Немолчно предъявлял ему свои права

Тот призрак двойника… Иль, может быть, двойницы?!.

Раз нимфа – видел он – в беспамятстве, без звука

Стремглав промчалась в лес, в лучах луны светла,

Как серебристая и быстрая стрела,

Слетевшая с дуги натянутого лука.

Пронесся хриплый крик; звенела тишь от стука

Раздвоенных копыт… Похожий на козла,

Сатир преследовал беглянку…

И была Она застигнута в тени густого бука.

Захватчик не внимал беспомощной мольбе…

Недолго длился бой… И в лунной ворожбе

Нарцисс, свидетель тайн, в душе сплотил два мира:

Он сознавал, томясь, что пережил в себе

Мужское торжество победного сатира

И трепет женщины, осиленной в борьбе.

Подавлен и смущен, Нарцисс страдал с тех пор,

Как язвой, внутренним недугом нестроенья,

Не мог в себе самом найти успокоенья

И кончить двух естеств бессмысленный раздор.

Зато… по временам… всё чаще… тщетный спор

Чудесно замирал… Тревога раздвоенья

Сменялась тишиной… И, полный упоенья,

Он новой жизнью жил, но тайно, словно вор.

Он, с призраком своим сживаясь в образ слитный,

Впивал любовь. Но в ней, как голод ненасытный,

Усладой острою не исчерпалась страсть…

Кто б это мог понять?!. И он таился, скрытный,

Чтоб тайны роковой не посягнул украсть,

Случайно вторгнувшись, похитчик любопытный.

Он избегал реки; меж юношей румяных

Одежды не снимал: по-женски кожей бел,

Стыдом томился он средь загорелых тел,

Избытком буйных сил и счастьем жизни пьяных.

Он не делил их чувств порывистых и рьяных;

Когда друзья при нем итог любовных дел

Сводили, хвастаясь, – как дева, он краснел

И жарко вспыхивал при шутках грубо-пряных.

Но также не жил он и прежнею мечтой

О девах с их земной доступной красотой,

В девическом кругу застенчив стал и робок;

Его не жгли глаза с истомной темнотой,

И тело женское, прильнувшее бок о бок,

В нем не будило чувств дразнящей теплотой.

Нет в женщинах того, к чему он грезой зван.

Их шепот не таит былого обаянья.

Бездушна и мертва, как мрамор изваянья,

Их тела красота, а страсть их – лишь обман.

Они тревожат боль его сердечных ран,

Даров его любви ища, как подаянья;

И обещанья их, мольбы и настоянья

Доходят до него как будто сквозь туман.

Он безответно-глух на жалобы и слезы…

Когда ж к его губам уста, алее розы,

Пытаются прижать живые лепестки,

Тогда встревоженно, как пред лицом угрозы,

В нем сердце мечется… Так от людской руки.

Свернувшись трепетно, дрожат листы мимозы.

Одна… одна нашлась… В ней, в облике богини,

Нарциссу грезилась родная красота:

Те ж чистые черты, и гордые уста,

И золото кудрей, и взор, как небо, синий.

Слилась с божественной гармониею линий

В ней сердца жаркого живая простота;

В ней целомудрие, как лилий чистота,

Сроднялось с чувственным дыханием теплыни.

Как будто новый мир для юноши возник:

И он в него вступил, души своей тайник

Безумием надежд бесстрашно украшая…

Как юность в ней светла! Как свеж желанный лик!

Как расцвела она, сестра его меньшая,

И телом, и душой его живой двойник!

Она, в себе, как брат, раздвоенность тая,

Откликнулась ему струною двоезвучной;

Ей было средь мужчин томительно и скучно,

И стыдно быть меж жен нагою у ручья.

Она пришла к нему свободная, ничья,

И скоро дружба их связала неразлучно.

Нарцисс, как брат, был горд ее стрельбою лучной

И ловкостью мужской в метании копья.

Она была легка, проворна и упруга,

Умом находчива, не ведала испуга,

Надежный друг в труде охотничьих утех, –

А в светлые часы беспечного досуга

В уединении, в тиши, вдали от всех,

Она была его бессменная подруга.

Охотились они от проблеска денницы

До ранних сумерек; всё вглубь, в лесную сень

За злобным вепрем шли; нередко целый день

В полях окрест их вел пахучий след лисицы.

От острого копья из опытной десницы

Не уходил кабан, не ускользал олень;

А оперенных стрел заточенный кремень

Пронзал, как жало, грудь парящей дикой птицы.

Потом для отдыха под тенью, у ствола

Садилась девушка и бережно брала

Нарцисса голову на теплые колени…

Отрадно нежила лесная полумгла,

И сладостный разлив дремотности и лени

Истомно сковывал усталые тела.

Вслед дружбе – новых чувств пришла для них пора…

Любовь согрела мир их тайного сближенья.

Нарцисс таил души мятежные движенья,

Но сердцем женщины читала их сестра.

Так зажигались дни и гасли вечера…

И с каждым днем росла взаимность притяженья,

И каждый вечер слал иные постиженья

Того, что не было отгадано вчера.

Напрасно над собой бессильные победы

Одерживал Нарцисс… Всё чаще для беседы

Они искали слов, запретных дум полны…

А древние дубы, как благостные деды.

Их звали в тень свою, и с темной вышины

Мигали ласково им звезды-сердцеведы.

Сбылось. Весенний день увлек их на скитанья.

И рядом шли они по роще у реки.

Душистый ветер дул; как призраки, легки,

Бегущих облаков менялись очертанья.

И также призрачно сменялись их мечтанья…

В пожатьи замерли две чуткие руки,

Как от одной души к другой – проводники

Не выразимого словами трепетанья.

Живил по-вешнему земли воскресшей дух:

Деревья нежились, одеты в первый пух…

Вес млело радостно… Но сердцу было грустно…

У стада овчего наигрывал пастух

На тонкой дудочке, и в песне безыскусной

Неясная печаль жила, чаруя слух.

И оттого ль, что был так ясен кругозор

И так мечтательны заманчивые дали,

Но чувства тайные томленья и печали

Рвались безудержно на волю, на простор…

Расторглась сдержанность, и вспыхнул разговор,

Непредусмотренный, задуманный едва ли…

Сказалось вдруг всё то, о чем они молчали,

Всё то, чего открыть не смели до сих пор.

Правдив язык любви… И было так нетрудно

В словах доверчивых признаться обоюдно,

Как мучит внутренний загадочный разлад,

Как одиночество и жажда страсти чудной,

Безвольных, их влекут друг к другу наугад,

Как хочется любви отдаться безрассудно.

Счастливые, слились глаза сестры и брата,

Глядясь, как синь небес в морскую бирюзу…

Теперь их глубь сквозит чрез томную слезу

Отливом страстности, как дымкою агата.

И темнота зрачков – предвестьем бурь чревата:

Две юные души таят одну грозу…

Но… всё свершается вверху, как и внизу…

И грянул дальний гром, рассыпав гул раската.

Нежданный, прогремел он в ясной синеве…

Но ветер, налетев, зашелестел в траве;

Вот темною грядой сошлись густые тучи.

Вот капли крупные запрыгали в листве,

И первый вешний дождь, шумливый и пахучий,

По веткам застучал в задорном торжестве.

Нарцисс, подняв сестру, понес ее бегом

К реке, где, раз грозой застигнут на охоте,

Он кочевой ночлег провел в глубоком гроте

Скалы, крутой, как горб, с каймой кустов кругом.

И вот они вдвоем в убежище благом…

Молчание и мрак застыли здесь в дремоте.

И тут еще тесней любовь, в слепом налете,

Их сблизила мечтой о счастьи дорогом.

Желание любви, как буря, налетело…

Нарциссу сладостно отдаться ей всецело:

Как чашу, жадно пить отраву страстных мук,

Блаженно чувствовать дрожащую несмело

Девическую грудь и лаской нежных рук

Лелеять теплое трепещущее тело.

Пусть блещут молнии, змеясь на небе дымном,

Пусть грозно гром гремит и ропщет глухо лес,

Лишь жарче их сердца от пламени небес,

Им непогоды гнев чарует слух, как гимном.

Они, лицом к лицу, в сближении взаимном

Ушли от жизни в мир неведомых чудес,

Сплошной стеной дождя, как пологом завес,

Заслонены в скале – гнезде гостеприимном.

Как бархат, мягкий мох им ложе разостлал,

А благосклонный мрак их сладостный привал

Повил покровом тайн, по-древнему колдуя…

Нарцисс привлек сестру… Он губ ее искал…

Прильнул губами к ним… И отзвук поцелуя

Ревниво скрыл навек безмолвный камень скал.

Вдруг жгучей молнии трепещущий излом

Мерцаньем длительным зажег неповторимо

Весь грот до глубины… Как будто феникс мимо

Летел и бил, светясь, лазоревым крылом.

При синем пламени, на миг один – с теплом

И с трепетом сестры, дотоль ему незримой,

Нарцисс мог сочетать черты своей любимой

В кольце густых кудрей над матовым челом.

Как озаренья дар, сверкнул огонь мгновенный,

И, словно волшебством, в тот миг благословенный

Все звенья прошлых дум слились в одно кольцо,

Где синий взор сестры, живой, проникновенный,

Любовью озарял знакомое лицо –

Заветный образ грез… прекрасный… незабвенный.

Он… он – зовущий лик… Не призрак, грезой тканный,

Не отраженье вод… Не наважденье сна…

Он – явь, он – кость и кровь… Мечта воплощена:

Он жив и дышит здесь, с лицом сестры слиянный.

Он в блеске молнии родился, чудно-странный:

Двойник?.. Или сестра?.. Не он и не она…

А вместе – тот и та… Не муж… И не жена…

А дева-юноша… желанная… желанный…

О, может ли быть явь в дарах своих щедрей?..

Кто, смертный, средь земных сынов и дочерей

Знавал подобный миг?.. В огне стыда – ланиты;

Бездонные глаза, в истоме дрожь ноздрей,

Горящих губ цветок, в пылу полураскрытый,

И золотой поток разметанных кудрей.

Опять таинственно сомкнулась темнота

И в отдаленьи смолк тяжелый рокот грома.

Как прежде, в гроте тишь. Ласкающая дрема

Под сводом каменным отрадно разлита.

И, невидимкой, вновь волнует красота…

Нарцисса вновь пьянит любовная истома –

Его влечет сестра, сама к нему влекома…

Горит в бреду любви счастливая чета…

О, Афродита-мать! Тебе, любви предвечной,

Был гимн в огне их ласк, с чредою быстротечной

Восторга острого и чающей алчбы.

И как на риф бурун взбегает пеной млечной,

Так встретиться рвалась в томлении борьбы

Прибоем страсть одна с приливом страсти встречной.

Уже о том шептал бессвязный пылкий лепет.

Что не нашло имен на языке людском,

А в женском трепете и трепете мужском

Уже торжествовал единый слитный трепет.

Еще, казалось, миг – и пыл безумья слепит

Два тела девственных в горении плотском

И наслажденье даст им в искусе таком,

Какой еще нигде никем от века не пит.

Но не огнем земным был тот пожар поим:

Как молния небес, их пламенем своим

Прожгла могучая сверхжизненная сила

И в единении, не снившемся двоим,

Любовью не тела, а души их смесила…

Слиянье высшее доступно стало им.

В мистерии любви, раскрытой до конца,

Где без границ восторг, а страсть – без истощенья,

Достигли полного глубинного общенья

Два естества людских – два вечных близнеца.

И в радостных лучах нетленного венца,

Как в царственном кольце – эмблеме посвященья,

Двух светлых лиц черты, в грозе совоплощенья,

Слились в двойных чертах единого лица.

В конечной близости своей, как откровенье,

Они изведали бессмертья дуновенье

И в новый, светлый мир – непостижимый сдвиг…

И явь… И сон… И бред… Живое все забвенье!..

Минуты?.. Иль века?.. Пусть только краткий миг, –

Они бы вечности не взяли за мгновенье!..

Под утро дождь прошел. В тумане предрассветном

Опалы первые нанизывал восток;

Навстречу солнцу слал привет свой ветерок,

И отзывался лес приветствием ответным.

Пологою волной, как вздохом, чуть заметным,

Дышал сквозь сон Кефисс, разнеженно-широк,

И, как во власти грез, его живой поток

Вдруг отвечал заре отливом многоцветным.

Рыбачьи челноки качались на мели;

Орел по небу плыл, а за рекой вдали

На заливных лугах кричали звонко цапли.

И с трепетных ветвей, поникших до земли,

Спадали четкие серебряные капли…

В тиши сестра и брат тропой прибрежной шли.

Не нужно слов… Заря в цветистую игру

Одела души их, как радужным нарядом;

Друг друга помыслы они читают взглядом,

Стыдливой нежностью согреты поутру.

Вступая снова в жизнь, Нарцисс ведет сестру,

Счастливый, ласковый и гордый с нею рядом…

Огонь в его щеках играет страстным ядом,

А кудри золотом сверкают на ветру.

И грезит взор его, в мечте полусмеженный:

Им светочем в пути – огонь, в сердцах зажженный

Им тайна ночи их – надежда и оплот.

И впереди – весь мир… иной… преображенный…

А позади, в скалах, вновь опустевший грот,

Навеки сном любви для них завороженный.

С той ночи памятной мираж стал их уделом:

Как жажда жгучая, безудержная страсть.

Действительность затмив, влекла их снова впасть

В экстаз забвения… там… где-то за пределом…

И, вновь и вновь сгорев в желаньи гордо-смелом,

Над духом снова плоть утрачивала власть,

И с частью Женского жила Мужского часть

В блаженно-радостном и гармоничном целом.

Путем внежизненным, неведомым поднесь,

Они всходили в высь к недостижимым здесь

Восторгам пламенным сверхчувственных наитий…

Любовь сродняла их тесней, чем в сплав иль в смесь:

В конечной полноте мистических соитий

Она вся им была, и ею был он весь…

Но умерла она… Ее скосил недуг

И потушил любовь в ее угасшем взоре…

Над ней, без слез, поник в невыразимом горе

Нарцисс, несчастный брат, любвник и супруг.

И охватил его беспомощный испуг…

Предательский разлад вновь овладел им вскоре,

И он бессилен был во внутреннем раздоре,

Как будто заключен в нерасторжимый круг.

Исхода не было бесплодному исканью

Недостижимого за недоступной гранью…

Сорвавшись, – чудилось, – над бездной он повис…

Ты, Эхо, тщетно ждешь!.. Не жди: не быть свиданью

Нарцисс не на реке… В лесу глухом Нарцисс

По следу свежему с копьем идет за ланью.

Удача… Лань взята… И кончена охота.

Нарцисс откинул лук и полный стрел колчан,

Вздохнул, расправив грудь и выпрямляя стан

И лег, со лба и уст стирая капли пота.

Покои. Свежо в тени. Разнежила дремота…

Уж сладостно мутит сознание туман…

Раскидистой листвой слегка шумит платан,

Чуть пятен световых мерцает позолота.

А ветер вдруг пахнет в лесную глушь извне

Горячим воздухом, неся в его волне

Благоухание алоэ и иссопа.

Заснул Нарцисс и спит в прохладной тишине.

Как в люльке на реке, где нимфа Лейриопа

Баюкала его, качая на волне.

Но как блаженных снов младенческой поры

Опасные мечты, соблазном налитые,

Нарцисса сердце жгут… И пряди развитые

Кудрей он раскидал от страсти и жары.

Ему приснилась даль… волшебные миры…

Пьянящие цветы… В скалах тропы крутые.

Дремотой полный грот… И кудри золотые

И синие глаза утраченной сестры.

Ища ее во сне, он шел, пути не меря,

Не зная устали, зовя, томясь и веря, –

Нашел и может пить дыханье милых уст…

Но – миг… И прерван сон… О, горькая потеря!..

Нарцисса пробудил засохшей ветки хруст:

Нарцисс, к оружию! Рази стрелою зверя!

Но, пережив опять с возлюбленной разлуку,

Еще не сбросив чад дурманивших цветов,

Добычу упустить Нарцисс в тоске готов:

Он не схватил копья, не потянулся к луку.

Опершись головой на согнутую руку,

Лишь слухом он ловил за шелестом листов

Движенья шорохи и тихий шум кустов

И, медля, выжидал, прислушиваясь к звуку.

С тенями солнца свет узор дрожащий плел,

Гудело в тишине жужжанье жадных пчел…

Но снова ветки треск под чьими-то шагами.

Нет, то не горных круч случайный гость – козел

И не лесной олень с ветвистыми рогами…

Не зверь, а человек в лесу неспешно шел.

Приблизился старик. В пространство пред собой

Недвижный взор вперив, движеньем осторожным

Нащупывал тропу он посохом надежным,

Покрытым тонкою искусною резьбой.

Слепец… Один в пути… Закинут в лес судьбой…

И всё же дышит он покоем бестревожным:

Внимает он цветам и травам придорожным,

И птицы говорят ему наперебой.

По вьющейся тропе легко ступают ноги;

Сквозь ветви свет скользит по ткани белой тоги,

И веет на ветру седая борода.

Прохожий не терял невидимой дороги

И словно твердо знал, что выведут всегда

Слепого странника всевидящие боги.

Но вдруг слепой свернул у маленькой ложбины,

Где юноша лежал, и вниз по бугорку

Спускаться стал к нему. Навстречу старику

Тогда пошел Нарцисс, почтив его седины.

Согнули странника прожитые годины –

Немало, видно, бед знавал он на веку:

Страданья дней былых и долгую тоску

Нарциссу выдали глубокие морщины

И жалю взор блуждал, безжизненно-тупой…

Нарцисс, уже давно на трату чувств скупой,

Невольно тронут был приливом сожаленья.

И тихим голосом спросил его слепой:

«Сажи мне, девушка, до ближнего селенья

Дойду ли к вечеру я этою тропой?»

«Отец, – сказал Нарцисс, – поросшая травой

Тропа теряется, ты будешь беспрестанно…»

Но вмиг прервал старик, его туники тканной

Коснувшись у плеча рукою восковой.

«Что?.. Ты не девушка?.. Возможно ль!..

Голос твой Не голос женщины… Ты – юноша?!. Как странно!..»

И, словно поглощен заботою нежданной,

На посох свой слепец склонился головой.

Почувствовал Нарцисс, что старец неприятно

Ошибкой поражен; но было непонятно

Такое резкое смущенье старика:

Он что-то бормотал поспешно и невнятно,

Бессвязные слова роняя с языка,

И только слышалось одно: – «Невероятно…» –

Но, справясь наконец с волнением минутным,

Опять спросил старик: «Откройся ж мне, кто ты,

Чудесный юноша, чьи странные мечты –

Полет двух душ, слитых стремлением попутным?..

И пристально глядел пришелец взором мутным,

Как будто видеть мог сквозь пленку слепоты…

И понял всё Нарцисс… Его сестры черты

Хранили снова власть над сердцем бесприютным:

Сегодня не во сне к губам сестры он ник,

Она была с ним вновь… Жила в нем, как двойник…

И стыд взошел к щекам прибоем волн горячих:

Он утаить не мог предательских улик,

И сразу же чутьем, столь острым у незрячих,

В нем женщину сперва почувствовал старик.

«Кто ты?..» – твердил меж тем настойчиво слепец.

«Меня зовут Нарцисс!..»

– «Нарцисс! Нарцисс из Фестий?..

«Меня ты знаешь?..» – «Да! Давно я слышу вести,

Что Лейриопы сын прославлен как гордец.

Несется слух кругом и из конца в конец,

Что девы городов, селений и предместий,

Тобой отвергнуты, пылают жаждой мести

Нарциссу гордому, губителю сердец.

Но также слышу я, что нежен твой румянец,

Что лебедя белей атласной кожи глянец,

А глаз лазурь синей, чем твой родной Кефисс,

И как граната сок – упрямых губ багрянец…

Я слеп, но знаю я». – «Старик, – вскричал Нарцисс,

Но ты-то сам – кто ты?» – «Тирезий я, фиванец.»

Твою я мать знавал. Она речному богу

Тебя как первенца с любовью родила;

Как птица птенчика под пологом крыла,

Она тебя блюла… И чуяла тревогу…

Она была права… Ты вырос понемногу:

Силен и молод ты… Но, знаю, не светла

Душа твоя, Нарцисс… Твой путь скрывает мгла,

И вижу я сквозь мрак судьбы твоей дорогу…»

И чтить Тирезия, гадателя из Фив,

Мне завещала мать… Так я ль тебя обижу!

Но ты… ошибся ты… Ошибся, возвестив,

Что юным я умру, как только сам увижу

Свое лицо… Старик! Я видел!.. Но – я жив!»

«Старик, ты знаешь жизнь охотника-ловца.

Он, зверя затравив, усталый от погони,

Склоняется к реке набрать воды в ладони.

Как мог же своего не видеть я лица?!.»

И вдруг Нарцисс умолк. Как выдать до конца,

Что видел он лицо свое, как посторонний,

В лице сестры своей, средь пламенных агоний,

Сжигавших дух и плоть, как в горне кузнеца.

Он старцу не дерзнул открыть удел свой страдный,

Что призрак льнет к нему прекрасный… беспощадный,

Сестра или двойник… не муж и не жена…

Смолчал Нарцисс о том, как, трепетный и жадный,

Он рвется видеть их и как погружена

Без них душа в тоску и ужас непроглядный…

«Мой сын, – сказал слепой, – с начала нашей встречи

Мой дух взволнован был стечением примет,

Таких же, как тогда, когда я свой завет

Дал матери твоей: в них нет противоречий.

Но… да не тронем тайн!. Наш разум человечий

Не в силах их постичь… Ребенком я в семь лет

Одной из этих тайн переступил запрет, –

Взгляни ж, как опыт тот, давя, мне сгорбил плечи.

В прозреньи ясен мне твой жребий с полнотой,

Но должен я молчать…» – И с детской простотой,

При мысли о былом, договорил Тирезий:

«До смерти не забыть, Нарцисс, мне боли той,

Когда богини гнев, как пламень жгучей рези,

Прожег мои глаза навечной слепотой…» –

Старик давно ушел. Но долго недвижим

Нарцисс стоял один. Запутанно и сложно

Кружилась мысль его. Припомнилось тревожно,

Как он доступен был сейчас глазам чужим…

Глазам слепца… А тот, как духом одержим,

Пророчил, что его прозренье непреложно…

Как это может быть?.. Что не сбылось, то ложно…

И сбыться может ли? Ответ непостижим.

Его унес с собой старик необычайный…

Великой истины запретной тать случайный,

Как может он скорбеть, что с ней тогда ослеп?!.

Ведь он взамен богат познаньем дивной тайны –

И в мире, замкнутом пред ним, как темный склеп,

Нездешний видит мир, в прозрении – бескрайный…

«О, нет! Пусть я стремлюсь к разгадке предсказанья,

Как мотылек ночной к горящему костру…

Но не страшит меня, что это не к добру…

И не смутится дух угрозой наказанья…

Пусть карой будет смерть… Хочу изжить терзанья,

Постигнуть двойника и вновь найти сестру…

Взгляну в лицо свое… А после… пусть умру,

Но испытав триумф победного дерзанья…»

Нарцисс опомнился: он – шел… Куда? Зачем?

Вокруг дремучий лес настороженно-нем,

Деревья – ствол к стволу, и низко ветки свисли…

Он прежде не был здесь… Где ж он? А между тем

Прервался сон души, и вмиг погасли мысли –

Созвучья тайные невыпетых поэм.

Сквозь сетки хлестких лоз и липких паутин

С трудом Нарцисс идет тропою, вглубь бегущей.

Всё молчаливей глушь и полусумрак гуще…

Лишь дятла стук вдали да смутный шум вершин…

И вдруг – долменов круг. И в их кольце – один

Тысячелетний дуб раскрыл широкой кущей

Корону пышную своей листвы цветущей

Над сумрачным стволом с нарезами морщин.

Средь вековых дубов, как патриарх маститый,

Главой всех выше он, и мощен стан, повитый,

Как в плащ из бархата, запутанным вьюнком.

Под ним – в сырой земле рассевшиеся плиты

И камень жертвенный с увянувшим венком

Пред изваянием великой Афродиты.

Богиня – мать любви… Но сниться мог кому бы,

Как не безумцу, лик, невиданный вовек…

Он бредил, он горел, ваятель-человек,

На глыбу творчески кладя свои надрубы.

Он жизнью скрытою затеплил камень грубый,

Он с бородой мужской богини лик иссек,

Зажег ей страстью взор из-под истомных век,

В улыбке странной свел ей чувственные губы.

И вот царит она с загадочным лицом,

Придерживая грудь с налившимся сосцом…

Какой могучий вид! Как женственна осанка!

В руке царицы – жезл с заточенным концом,

А между лядвей – знак таинственного анка

Мистически вклинен неистовым резцом.

Оцепенел Нарцисс. В кругу немых камней

Пред изваяньем он стоял в тревоге сладкой…

Богиня, чудилось, жила, дыша украдкой

В игре причудливой сгущавшихся теней.

Он на колени пал в восторге перед ней,

Он страстно замирал, томимый лихорадкой:

Она цвела пред ним запретного разгадкой,

Как пред Тирезием Паллада прежних дней.

Мерцали сумерки… Черты жено-мужчины

В чертах муже-жены сливались в лик единый.

И руки пылкие к нему Нарцисс тянул…

Вечерней свежестью кадили чащ глубины,

Стихая, замирал последний ветра гул,

И отблеском зари зажглись дерев вершины.

Но сжег свою печаль закат в огне разлуки.

По бархату небес, как цепь седых борозд,

Тянулись облака; родились сонмы звезд,

И выплыл, как челнок, к ним месяц сребролукий.

Вкруг дуба-праотца его сыны и внуки

Молились перед сном. Уж гомон птичьих гнезд

Для ночи затихал… В дремоте свистнул дрозд…

И жизни солнечной в лесу умолкли звуки.

Подлунным бытием жила лесная тишь…

Беззвучно пронеслась, как тень, летунья-мышь,

Протяжно-жалобно вдали заплакал филин…

Нарцисс шептал, но так, что сам он слышал лишь,

Что вся его душа, до потайных извилин,

Живет одной мольбой: – «Владычица, услышь!..

О, Афродита-мать, Дионы древней дщерь!

Я – тоже сын земли – молюсь перед тобою!

Ты знаешь власть любви, с надеждами, с борьбою,

С восторгом радостей и горечью потерь.

Пойми ж мою тоску и скорбь мою измерь:

С моей возлюбленной я разлучен судьбою.

Она в любви была и жрицей, и рабою…

Пусть мне твой сын Эрос вернет ее теперь…»

Сквозь ветви месяц льет печальное сиянье.

Роса душистая – природы возлиянье –

На камне жертвенном сверкает серебром…

И необъятна ночь, как пропасти зиянье…

А в лике чувственном под лиственным шатром

Вновь муже-женского двоякое слиянье…

И – чудо! – леса нет… Раздвинулись долмены…

Надмирной музыкой согрета пустота…

Богиня — жено-муж… В них каждая черта

Двоится в таинстве взаимной перемены.

Вот стали гибкими изваянные члены,

Вот словно дрогнули улыбкою уста;

В лучах луны – бела живая нагота,

Как бы из волн родясь в кипеньи снежной пены…

И муже-женщина к Нарциссу подошла…

В неизреченный свет вдруг претворилась мгла…

Пылал, как уголь, знак таинственного анка…

Истома страстная Нарцисса обожгла.

И с болью сладостной, зардев, раскрылась ранка

Пред жгучим острием победного жезла.

Вплоть до утра Нарцисс, безумием горя,

В бреду любви, без грез, без страха, без вопроса,

Самозабвенье пил от мертвых вод хаоса…

Когда очнулся он, уже зажглась заря.

Богиня – камень вновь… Оттенок янтаря,

Скользя, не оживлял холодных форм колосса:

Дыша загадкою, царила мать Эроса,

Таинственная мать всемирного царя.

Но тайну знал Нарцисс… могла ль она быть ложью?

Он, пред богиней став, сложил к ее подножью

На камень жертвенный – копье, колчан и лук…

«Тебе – за ночь!..» – шепнул…

И с сердцем, полным дрожью,

Пошел искать пути… для счастья или мук…

Он духом был сродни лесному бездорожью.

Нарцисс блуждал в лесу. Погас восток румяный;

Горячий летний день вступал в свои права.

Дышала пряностью высокая трава,

Багряные цветы струили вздох медвяный.

И шел, и шел Нарцисс в низинах сквозь бурьяны

Чрез дром кустарника… Заметные едва

Тропинки путались… Но наконец листва

Редеет. Лес светлей. Просторнее поляны.

Вот ручейка русло, где летом нет воды…

Вот с двух сторон пути дрожащих ив ряды…

Нарцисс идет теперь знакомыми местами…

Он здесь бродил с сестрой… бывало… до беды…

Здесь всё овеяно их светлыми мечтами…

Здесь, может быть, трава хранит ее следы…

Блаженство прошлое! Нарцисс дышать им рад,

До боли сладостно к нему прикосновенье…

Но может ли найти души отдохновенье

Он в том, чего нельзя ничем призвать назад?..

Нет! Можно возвратить!.. Надежд безумных клад

Ему доверило ночное откровенье:

О, только б обрести восторг и вдохновенье –

И чудо претворит в гармонию разлад.

Сестра… ее найти, ее увидеть нужно:

Она – спасенья путь, в ней для мечты недужной –

Неизреченный свет, вливающийся в мрак.

И к памятным местам теперь дорогой кружной

Пришел недаром он: душе понятный знак

Сестра ему подаст душой, и в смерти дружной.

Он ищет. Вот овраг, обрывистый и дикий, –

Оградой паутин обнес его паук.

Внутри, меж темных мирт, зеленокудрый бук

Царит над зарослью медунки и мирики.

Там, в сладостной тени, где солнечные блики

Разбрызганы в траве, он слушал томный звук

Двух трепетных сердец; там пальцы милых рук

Плели его кудрям венок из повилики…

Вот склон, где окаймил плюща живой плетень

Лужайку свежую; здесь полусгнивший пень

Корнями пересек заглохшую дорожку:

Здесь отдых был… И здесь он завязал ремень

Ее сандалии… он маленькую ножку

В руках своих держал… в счастливый светлый день.

К реке сошел Нарцисс. Там, средь надводных скал

Болезненно-остро воспоминанья живы…

Вот берег вырезной… Над ним крутые срывы –

Здесь он лицо свое впервые увидал…

Свое ли?.. Нет, сестры!.. Того лица овал

Был женствен; а в глазах истомные отливы

Те ж были, как в очах сестры в тот час счастливый,

Когда он страстно грудь возлюбленной ласкал.

Как это было?.. Да! Там, на стезе прибрежной

Любовь открылась им… О, как светилось нежно

Тогда лицо сестры… И там их дождь застиг…

А он сестру понес к тому, что неизбежно

Их ждало впереди… Безумье… Вечность-миг,

И в страсти – тайна тайн под гром грозы мятежной.

А вот и он – их грот в скале, на горб похожей…

К нему тропинки след без них совсем заглох,

И вход загородил, как страж, чертополох…

С трудом вошел Нарцисс. Внутри всё глуше… строже…

Но так же зелено покинутое ложе,

Которое им стлал любовно мягкий мох.

Нарцисс, грустя, вздохнул… И повторился вздох,

Как будто кто-то здесь грустил, незримый, тоже.

И звал сестру Нарцисс, как лишь живых зовут:

«Сестра, приди ко мне! Явись сегодня тут!..»

«Я – тут!..» – проговорил за гротом близкий голос…

Затрепетал Нарцисс… Так, буйным ветром сдут,

Трепещет на меже серпом забытый колос…

«Она!..» – Но тишь кругом… Мгновения текут…

Он вышел – никого… Лишь шелестят кусты

Да вьется легкий прах, невидимо подъятый…

И полдня зной застыл, налит дыханьем мяты…

«Где ты?..» – позвал.

– «Где – ты!..» – ответил клик мечты.

«Кто, – крикнул он, – зовет меня из пустоты?..»

«То – ты…» – отозвалось… Обман, волшбой заклятый!..

И снова ищет он, зовет, тоской объятый:

«Сестра, дай мне взглянуть, какая ты!..» – «Я – ты!..»

Чуть поступь слышится… сучок сломился с треском…

Шаги над берегом… Река сверкнула всплеском…

В живых кругах пошли и скрылись пузыри…

Нарцисс сбежал к реке, горевшей ровным блеском:

«Довольно! Не дразни! Я рассержусь, смотри!..» –

«Смотри!» – откликнулось вдали за перелеском.

Измучился Нарцисс в обманчивой погоне

За тайным голосом, и свежестью речной

Вздохнул он с жадностью… Спадал заметно зной,

Ложилась тень длинней, и день уж был на склоне.

И, солнце отразив в своем прозрачном лоне,

Не шевелил Кефисс холодною волной:

Вода среди реки объята тишиной

И спит у берега в задумчивом затоне.

Здесь в светлые часы младенческих забав,

Средь камешков цветных и шелковистых трав,

Играл Нарцисс-дитя, резвясь в воде холодной.

Здесь вновь склонился он, с мыска к реке припав…

И вот его лицо пред ним на глади водной,

Как в чистом хрустале, меж дремлющих купав.

Речной простор блестит, как дрожь живых чешуй…

В нем всё: и облака, и ласка поднебесья,

И очерк дальних гор в уборе краснолесья,

И скалы берега с каймою темных туй.

Весь вместе мир живет в стекле затихших струй,

Дыша гармонией в покое равновесья:

«Родной Кефисс! Найду ль тревог забвенье здесь я?

Прими меня в свой мир и сердце зачаруй!..»

Так снова с мыслями о предсказаньи старом,

Томясь, глядит Нарцисс с мыска под крутояром,

Ища в чертах своих – заветного лица…

А солнце клонится огромным красным шаром,

И, окровавив гладь разливом багреца,

Зловеще-огненный, закат горит пожаром…

Нарцисс! Не думал он, что в сумраке преданья

Потомство сохранит минут тех ворожбу,

Что станут девушки испытывать судьбу

И суженого ждать у зеркала гаданья…

Пред ним – лицо, в огне от долгого блужданья,

И золото кудрей, прихлынувших ко лбу,

И синие глаза, таящие борьбу

Сомнений трепетных с надеждой ожиданья.

Наружно – это он… Но что за ним?.. внутри?..

Не голос ли сестры велел ему: «Смотри!..»

Нарцисс глядит… и ждет, как ждут любви свиданья…

Он ждет… он долго ждет… Погас пожар зари,

И месяц озарил чертоги мирозданья…

Беззвучные, парят вокруг нетопыри…

Как изменилось всё при молодой луне…

Нарцисс во власти чар – от жизни он отринут…

Безмерной пропастью ночной простор раздвинут,

Всё призрачно вокруг: действительность – во сне.

В засеребрившейся подводной глубине

Преображенный мир, как греза, опрокинут…

Мгновенья ль пролетят… века ль беззвучно минут

Неуследим их ход в застывшей тишине.

Как будто, с ясностью своею изначальной,

Вселенская душа отражена в зеркальной

Немой бездонности сквозного серебра…

Сиянье месяца легко и беспечально,

И полулунками его лучей игра

Трепещет и дрожит в недвижности хрустальной…

Скользят нетопыри неровными кругами…

А в водном хрустале – родятся чудеса…

Там, в отраженьи вод – кудрявые леса

Привольно стелятся зелеными лугами.

В их шелковой траве, сверкая жемчугами,

Созвездия горят, как крупная роса;

Там светлый Млечный Путь – тропинки полоса,

И месяц – озеро с крутыми берегами.

А над водою – он… Нарцисс… Но он – не он:

Как венчик лепестков, легли со всех сторон

Вкруг золота кудрей серебряные лунки…

И в нем – душа цветка… Какой чудесный сон!

Как ласково стеблей серебряные струнки

Стогласно издают протяжный чистый звон!..

Нарцисс-цветок глядит в озерное стекло…

Но не цветка пред ним мерцает отраженье…

В прозрачной глубине, светясь, изображенье

Нарцисса-юноши волшебно расцвело:

Взволнованный огонь ланит горит тепло.

Зовущих синих глаз истомно выраженье,

В томящихся губах – призывное движенье,

И золотом кудрей увенчано чело.

Но в этом образе с лилейными щеками,

С устами страстными и темными зрачками,

Нарциссу чудится… двойник… Нет, нет!.. Сестра!..

Вновь стали явью – сны, мгновения – веками,

Разлад – гармонией… И лунки серебра

Вокруг кудрей сестры сложились лепестками…

Но вмиг… Рассеялся, как дым неуловимый,

Подводный мир… И ночь, как бездна, глубока;

Вся полулунками вдали блестит река…

И в зеркале воды – один лишь лик любимый…

Он – жив… И дышит он, желанием томимый, –

Вот, кажется, мольбы сорвутся с языка…

Сестра так явственно, так жизненно близка,

Вся – трепетность и зов… О, миг неизгладимый!

Совсем склонясь, Нарцисс к сестре почти приник…

Как близко на губах играет лунный блик…

Последняя черта пред жданным поцелуем…

Но сразу, как во сне, сестры затмился лик, –

В свое лицо Нарцисс глядит, мечтой волнуем…

«Я – ты!..» – припомнился внезапно тайный клик…

– «Я – ты!..» – Сестра близка… Черты двух смежных

Сближаются в одно… как образ Афродиты…

Уже Нарцисс с сестрой непостижимо слиты –

Двух зорь вечерних грусть с улыбкой двух денниц.

В Нарциссе – лик сестры без форм и без границ:

В его губах уста сестры незримо скрыты,

В его щеках горят огнем ее ланиты,

И свет его зрачков – лучи ее зениц.

Тончайших чувств ее он слышит зарожденье,

В нем каждое ее трепещет побужденье,

В мечтаниях ее поют его мечты…

А две любви – одна… Двойное наслажденье!..

«Сестра! во мне душа и плоть — твои… Я – ты!..» –

О, сказочная явь! Как дивно пробужденье!

Но нет… Вновь новый сон… Нет больше отраженья

Нарцисса на воде: он – призрак… И быстра

В нем смена страшных тайн… Пронзающе-остра

Истома двух смертей в огне уничтоженья.

И упоителен восторг преображенья,

Когда восходят вновь, как феникс, из костра

Она – сестра-Нарцисс и он – Нарцисс-сестра

В единстве двойственном к зениту достиженья.

Прекрасно-девственны, желанья не тая,

Как новобрачные, слились они, любя…

«Сестра, тебя в себе навек я обессмерчу.

Гляжу в свое лицо: оно – твое… Ты – я…

Тирезий, смерти нет!..» И вихрь, подобный смерчу,

Умчал Нарцисса в явь двойного бытия.

Он дева-юноша, с глазами как сапфир…

Он целый мир вместил в себе самом, как в мире…

В нем двух естеств союз – в гармонии и мире,

В нем страсти царственной неистощим потир.

И, как хрусталь сквозной, вокруг него эфир.

Куда ни взглянет он – как в зеркале, в эфире

Родятся от него, как вздохи струн на лире,

Ему подобные: в единстве двух – весь мир.

Он — и отец, и мать рожденных без зачатья,

Он – мир, творец миров, свободных от проклятья,

Он – путь и цель… Он – жизнь, бессмертия залог.

И всеблаженство в нем – не внешность восприятья,

А основная суть его души. – «Я – бог!..»

И вечность приняла его в свои объятья.