Лебединая песня: Несобранное и неизданное

Под зыбкой дымкою жары

Я видел лес и три горы.

Взглянул назад я, – там, дремлив,

Качал три острова залив.

От них, по тонкой грани той,

Где небо чистою чертой

С землей сливалось, я свой взгляд

Повел медлительно назад,

И вновь под дымкою жары

Увидел лес и три горы.

Закрыв всю даль, они стеной

Вздымались близко предо мной, –

Казалось, с места не сходя,

Рукою мог их тронуть я.

И так стал тесен мир кругом,

Что грудь дышать могла с трудом.

Но – помнил я – ведь свод живой

Высок, глубок над головой:

Не лучше ль навзничь лечь в траву

И пить глазами синеву.

Я лег… смотрел… В конце концов,

Не так высок уж неба кров…

И где-то небу есть предел…

Едва подумал, – вдруг осел

Небесный купол, как шатер…

Я руку к своду вверх простер,

В надежде, что лишь греза он, –

Но вскрикнул, тронув небосклон.

А крикнув, сам себе прозрел

Я Беспредельности предел.

В мозгу Безобразного лик,

Подобный образу, возник;

Я сквозь него, как сквозь кристалл,

Всю Бесконечность созерцал,

Где бездна Вечности несла

Миры без счета и числа.

И Чей-то голос там шепнул

Одно лишь Слово. Сразу гул

Пространств затих: в мирах легло

Безмолвья тихое крыло.

И было слуху моему

Дано в молчаньи слушать тьму:

Мне вдруг стал внятен неба треск,

Пучин бессветных мертвый плеск,

И говор горних голосов,

И, точно мерный стук часов,

Эонов ход… И все уму

Открылись «Как» и «Почему»

От века и на век веков…

Так пал с вселенной тайн покров

И жуткой раною до дна

Ее зияла глубина.

Над ней томилась мысль моя…

Страшась загадок бытия,

Я отвращал глаза мои…

Но, словно смертный яд змеи

Из раны высосать спеша,

Познанья дар пила душа,

Как чаша, полнясь по края

Отравой страшного питья:

И я Всеведенье купил

Ценою страшной, свыше сил.

Все бремя жизни мировой

Я поднял ношей роковой:

Проклятья, ропот, плач, мольбы,

Ожесточение борьбы,

Тысячеликий грех мирской,

Терзанья совести людской,

Тоска раскаянья и стыд,

Все слезы боли и обид,

И бушеванье всех страстей,

И темный ужас всех смертей, –

Вся бездна горя, мук и зла

Моею чашею была.

Как человек, за всех и вся

Один все муки вынося,

Объят, как Бог, я вместе с тем

Был состраданием ко всем…

И, как ни ждал, ни жаждал я,

На миг не ведал забытья,

И каждый миг в немой тиши

Был истязанием души…

Так Вечность мстила мне, давя

Меня, минутного червя.

Я изнывал… Мой стон был глух…

Как птица пленная, мой дух

Уже рвался из бренных уз…

Но роковой незримый груз

Душил, как гроб… стеклянный гроб…

Горя в огне, терпя озноб

До мозга ноющих костей,

Я вынес тысячи смертей,

Но, ад их заживо испив,

Был всё для новой пытки жив.

Так долго я лежал, моля

О смерти жданной; вдруг земля

Разверзлась: слишком тяжела

Ей ноша Вечности была.

И за вершком вершок, сходил

Всё вглубь я… Там жильца могил

От пытки спас с землей союз, –

Там власть свою утратил груз:

Свалилось бремя… Я легко

Вздохнул всей грудью глубоко.

Но в жадном вздохе, как струна,

Порвалось сердце… Тишина

Меня объяла. Свет потух.

А истомившийся мой дух

На волю из тюрьмы плотской

Рванулся с силою такой,

Что надо мною в головах

Столбом взвился могильный прах.

Теперь, недвижный и немой,

Я почивал в земле сырой.

Вокруг — таинственная мгла;

Отрадна свежесть для чела,

Благая тишь покоит слух,

А грудь земли нежней, чем пух,

И люб, как отдых, смертный сон

Тому, кто рад, что умер он.

Но – чу. Вверху, в стране живых,

Веселых капель дождевых

Звучит так четко частый стук…

Как будто пальцы милых рук

Ко мне стучат, меня будя…

И поступь легкую дождя

По кровле кельи гробовой

Я слушал четко, как живой.

О, никогда при свете дня

Так дождь не радовал меня:

Он, милосердный, вновь, как друг,

О жизни мне напомнил вдруг.

Ах, жить бы… Жить, чтоб в мир войдя,

Мне пальцы целовать дождя,

Дышать дождем, и лишний раз

Насытить взоры алчных глаз

Сверканьем серебристых струй…

Благоуханий поцелуй

Сорвать у ветра на лету…

Увидеть яблони в цвету,

Когда, в алмазы их рядя,

По ним бегут струи дождя.

Ведь дождь промчится. Солнца шар,

Смеясь, прольет, как светлый дар,

С небес опять живящий свет, –

И засмеется мир в ответ,

Свои мечты омолодя

Студеной влагою дождя.

Поля и лес вольней вздохнут,

В траву деревья отряхнут

Шумливо ливня жемчуга,

Чтоб их дрожащая серьга

На каждом тоненьком стебле

Зажглась, как солнце… на земле.

И вдруг… не жить… не быть… Но знать,

Что вечной жизни благодать

Везде кипит, и бьет во всем

Неиссякающим ключом,

И что, рядясь во все цвета,

Природы пышной красота

Дарит земле о счастьи сны…

Наряд серебряной весны,

Осенний золотой убор, –

О, неужели, с этих пор

Для глаз моих ваш блеск угас,

И буду я, вблизи от вас,

Здесь, замурован в тесный склеп,

Лежать, бесстрастен, глух и слеп…

Я жить хочу. Отдай, отдай

Мне, Боже, жизнь… В Твой мир, как в рай,

Позволь опять вернуться мне.

Сбери в небесной вышине

Все тучи сонмом… Надо мной

Пусть дождь могучий, проливной

Потоком хлынет, и сорвет

С меня земли могильной гнет.

Я смолк. И в мертвой тишине,

Кругом царившей, ясно мне

Моя мольба слышна была:

Казалось, звонких два крыла

Ее умчали от земли,

И обещаньем принесли

Назад, с небесной вышины,

Как звон трепещущей струны.

И вмиг, пугая свистом слух,

Внезапный ветер, как пастух,

Бичом сгоняющий стада,

Хлестнул по тучам. Их орда,

Теснясь, идя в смятеньи вспять

Обволокла весь мир опять,

И хлынул дождь, струясь сплошной

Непроницаемой стеной.

Поток потряс мою тюрьму…

И, как случилось – не пойму,

Но в мертвый мир, в мой мир утрат,

Такой проникнул аромат,

Какой лишь редко, лишь тайком

Живым и радостным знаком.

И чудилось так сладко мне,

Что песнь я слышу в полусне:

Так эльф беспечный, жизнь любя,

Поет бездумно, про себя…

Еще мгновенье, – и постиг

Я пробужденья светлый миг.

Уж въявь, у самой головы

Я слышал тихий шум травы;

Персты прохладные дождя,

Сухие губы холодя,

Снимали с них запретный знак

Печати смертной… Тяжкий мрак

Упал с очей… И, как мечту,

Я видел яблони в цвету,

Сверканье капель дождевых,

И трепет пятен световых,

И высь, синее бирюзы;

Вдали терялся гул грозы;

И орошенный ливнем сад

Свой благовонный вздох был рад

Прислать к надгробью моему…

И, как случилось, – не пойму, –

Но я, вдохнув тот аромат,

Души почувствовал возврат.

Вскочил я… Крикнул… Страстно дик

Был голос мой. Подобный клик

Мог кинуть в дали, до небес

Лишь тот, кто умер… и воскрес.

Я, как безумный, ликовал:

Руками страстно обвивал

Стволы деревьев; бархат трав

Лелеял, вновь к земле припав;

Опять поднявшись, вновь ласкал

Листву кустов и камни скал,

И, руки к небу вознося,

Смеялся я, смеялся я.

Смеялся я, пока прилив

Рыданий, горло захватив.

Не стиснул груди. Перебой

Мне сердце сжал… И сам собой

Нежданно хлынул из очей

Горячих слез живой ручей…

А с ним безудержна была

Молитвы пламенной хвала.

Ты, Боже, славен и велик.

Ты в жизни мира – многолик, –

Но Образ Твой я обрету

Везде, как свет и красоту.

Пройдешь ли, над травой скользя,

Мне в ней сверкнет Твоя стезя;

На самый тихий шепот

Твой Я отзовусь мечтой живой;

В глухой ночи и светлым днем,

Идя всегда Твоим путем,

Везде я к сердцу Твоему

Уста молитвенно прижму.

Ведь если мир Твой и широк,

Не шире сердца он; высок

Небесный купол, но и тот

Не выше, чем души полет.

И сердце чуткое, горя,

Раздвинет сушу и моря,

А бездну неба рассечет

Души дерзающей полет,

И явит миру – Лик Творца…

Тому ж, кто Божьего Лица

Не отразил, – беда тому…

И сердце тусклое ему,

Соединясь в урочный срок,

Расплющат Запад и Восток,

Его задавит свод небес

За то, что в мире, средь чудес,

Душою мелкой не умел

Постичь он чуда Божьих дел.