Леди, леди, это я!

Глава 11

Труп — это не человек. У трупа нет прав. С ним можно не церемониться.

Если ты труп, то тебя могут фотографировать с самых невыгодных ракурсов, пока ты лежишь, уставившись мертвыми стеклянными глазами в объективы их фотокамер. Им будет все равно, что у тебя задрана юбка, что ноги твои испачканы сгустками запекшейся крови, и поздние осенние мухи роем летают вокруг твоего раскрытого рта. Они будут лезть тебе в глаза пальцами, чтобы закрыть веки, потом они одернут вниз юбку, чтобы прикрыть колени, и обрисуют на земле силуэт твоего распростертого безжизненного тела. Они вкатят тебя бревном на носилки и отнесут в ожидающую машину скорой помощи. Понесут тебя кое-как: зачем заботиться о комфорте тела, которое уже лишилось всяких ощущений? Они могут грохнуть носилки об пол санитарной машины, а потом могут накрыть тебя простыней: твои юные груди, шею, талию и лицо. Теперь прав у тебя никаких нет.

Если ты труп, то с тебя можно снять одежду, упаковать ее в пластиковый мешок, повесить на него бирку и отправить в криминологическую лабораторию. Твое холодное обнаженное тело могут положить на стальной стол и препарировать скальпелем сколько угодно в поисках причины смерти. Никаких прав у тебя нет. Ты — труп. Окоченевший сосуд, где, возможно, хранятся улики преступления. Ты уже больше не личность; ты лишился своих прав — смерть присвоила твои права.

Если же ты наркоман, то прав у тебя, конечно, больше, чем у трупа, но не намного.

Ты, разумеется, можешь прогуливаться, дышать свежим воздухом, спать, смеяться и плакать, что само по себе уже кое-что. Все эти вещи составляют понятие жизни, и с ними нельзя не считаться, поскольку ты все еще способен пользоваться этими удовольствиями. Но если ты наркоман, то ты идешь к смерти по собственной дорожке и, по сути дела, ты мало чем отличаешься от обыкновенного трупа. Просто смерть твоя это более продолжительный, хотя и неотвратимый, процесс. Твой путь к смерти начинается прямо с утра, когда ты просыпаешься и делаешь себе первый укол, потом он продолжается днем, который ты проводишь в поисках новой дозы героина, прерываясь лишь для других смертоносных уколов. Иногда эта гонка переносится и на ночь вплоть до самого утра, а там начинается все с начала. Твоя жизнь проигрывает одну и ту же мелодию подобно иголке на заезженной пластинке, которая все время перескакивает на старое надоевшее место. А игла застряла навсегда, застряла в твоей вене. И сам ты знаешь, что ты — труп, и другие тоже это знают.

Полицейские знают это особенно хорошо.

В то время пока труп по имени Эйлин Гленнон раздевали и препарировали, законченный наркоман по имени Майкл Пайн сидел в 87-ом полицейском участке и отвечал на вопросы. Вопросы ему задавал детектив Хол Уиллис, который, сталкиваясь с выбором задержать наркомана или оставить его в покое, обычно предпочитал оставить беднягу в покое. О психологии наркомана написаны многие тома, но Хол Уиллис не был психологом, он был простым полицейским. Он был дисциплинированным полицейским и в свое время выучил борьбу дзюдо, потому что ростом был чуть выше метра семьдесят и еще потому, что с раннего детства усвоил одну непреложную истину — что старшие всегда будут обижать маленьких, если только маленькие не научатся защищаться. Дзюдо, как точна наука, требовала особенной дисциплинированности. А наркомания, по его разумению, отличалась, как раз наоборот, либо пренебрежением к дисциплине, либо ее полным отсутствием. Он был терпим и не любил наркоманов только по одной причине: их никто не заставлял быть наркоманами. Он был уверен, что случись ему вдруг сесть на иглу с героином, — он бы отделался от этой привычки за неделю. Он попросту заперся бы в какой-нибудь комнате и пусть выблевал бы наружу все свои кишки, но все равно разделался бы с этим пороком. Это дисциплина. Он не ненавидел наркоманов, но и не жалел их; он просто сознавал, что это — слабаки. Этим людям недоставало самоконтроля, и это Уиллис считал непростительным для мужчины пороком.

— Значит, ты знал Ла-Скалу? — спросил он Пайна.

— Ага, — ответил Пайн. Он выговорил это слово быстро и резко. Никакого умничанья или энтузиазма — просто «ага», как резкий удар пальцем по столу.

— Давно с ним знаком?

— Ага.

— Как давно?

— Два года.

— Он уже тогда был наркоманом?

— Ага.

— Ты знаешь, что он погиб?

— Ага.

— Ты знаешь, как он погиб?

— Ага.

— Ну, и что ты думаешь по этому поводу?

Пайн с сомнением пожал плечами. Пайну было двадцать три года. У него были светлые волосы и голубые глаза, которые казались большими и внимательными, что в значительной степени объяснялось тем, что он успел уколоться перед тем, как его забрали в участок. Темные болезненные круги под глазами придавали его зрачкам странный вид и поразительным образом усиливали их голубой цвет.

— Кто-нибудь имел на него зуб?

— Лжешь, — сказал Уиллис. — Небось, та же гнида, что и тебя снабжает.

Пайн продолжал молчать.

— Ну, правильно, — сказал Уиллис, — давай, защищай барыгу. Странные вы люди. Выгребаете свои последние гроши и несете им. Ну, валяйте. Обогащайте барыг — пусть жиреют. Давай, продолжай защищать этого изувера, чтобы он мог и дальше сосать вашу кровь. Ну, дурак набитый, кто ваш толкач?

Пайн ничего не отвечал.

— Хорошо. Ла-Скала задолжал ему?

— Нет.

— Ты уверен?

— Вы — коп, — сказал Пайн, — и сами, должно быть, знаете, как работают эти жирные деляги? Наверняка вы знаете, что работают они только за наличные, и деньги вперед. Поэтому, насколько я знаю, Тони ничего не задолжал поставщику.

— У тебя нет мыслей на тот счет, кто бы мог его убить?

— У меня нет никаких мыслей на этот счет, — сказал Пайн.

— Ты сейчас под кайфом?

— Нет, просто немножко в сон клонит, и все, — сказал Пайн.

— Ты когда последний раз кололся?

— Что-то около часа назад.

— Кто поставляет тебе наркоту, Пайн?

— Ой, да бросьте, коп, — сказал Пайн. — Какой смысл кому-то убивать такого парня как Тони? Себе дороже. Это же полная глупость, разве не так? Зачем кто-то будет избавляться от собственного покупателя?

— А как плотно Тони сидел на игле?

— Кололся без остановки.

— И сколько у него уходило в день на наркотики?

— Двадцать пять — тридцать баксов, а может и больше. Точно не знаю. Да сколько б он ни тратил, его толкач никогда б не отказался от его денег — незачем ему было убивать Тони. В чем смысл? — Пайн горько усмехнулся. — Барыги любят наркоманов, разве вы не знаете?

— Знаем, знаем, еще как любят, — сухо заметил Уиллис. — Ну, ладно, расскажи-ка мне все, что тебе известно о Ла-Скале. Сколько ему было лет?

— Примерно как мне — Двадцать три — двадцать четыре года.

— Женат? Холост?

— Холост.

— Родители живы?

— Думаю, что живы, но живут не здесь.

— А где?

— Где-то на западном побережье. Кажется, его папаша крутится в киноиндустрии.

— Что ты имеешь в виду? Кем в киноиндустрии? Что, отец Ла-Скалы — кинозвезда?

— Во-во, ага, кинозвезда. Прямо как мой папашка, — сказал Пайн. — Вы знаете, кто мой папашка? Сам Кэри Грант. А вы что, разве не знали?

— Хватит острить, — сказал Уиллис. — Чем занимается отец Ла-Скалы?

— Работает кем-то в съемочной группе. Кажется, на подхвате: пойди — принеси — отнеси, но точно не знаю. В общем, работает в съемочной группе.

— Ему не известно, что его сын погиб?

— Сомневаюсь, чтоб он знал. В Лос-Анджелесе никто газет не читает.

— Откуда ты, черт возьми, это знаешь?

— Я был на Западе.

— Наверное, проезжал мимо, когда ездил в Мексику за наркотой?

— Какая разница, куда я ездил? Я был на Западе и видел, что в Лос-Анджелесе никто газет не читает. В Лос-Анджелесе все только тем и занимаются, что жалуются на смог, и ищут глазами Лану Тернер: вдруг она остановится рядом на красный сигнал светофора. Больше они там ничего не делают.

— Ты тут у нас первый наркоман с серьезной общественной позицией, — заявил Уиллис.

— Что ж, наркоманы всякие нужны, наркоманы всякие важны, — философствовал Пайн.

— Так значит, Ла-Скала проживал один, так?

— Ага, — подтвердил Пайн.

— А девушка у него была?

— Нет.

— Помимо родителей, у него были родственники?

— Есть сестра, да. Но она тоже живет на западном побережье. В Сан-Франциско.

— Как ты думаешь, Пайн, а в Сан-Франциско они газеты читают?

— Может, и читают. Все, что я знаю о Сан-Франциско, так это то, что все дамы там носят шляпки.

— Как ты думаешь, его сестра знает, что он погиб?

— Не имею ни малейшего понятия. Возьмите и позвоните ей. У вас полно денег налогоплательщиков, так возьмите и позвоните.

— Тебе не кажется, что ты перегибаешь палку, Пайн. Что-то ты стал много острить.

— Ну, хочется иногда какого-то разнообразия в жизни, знаете?

— Не знаю. Другими словами, Пайн, Ла-Скала проживал в этом городе один, да? Вы никого не знаете из тех, кто бы мог его убить?

— Нет. Зачем им это надо? Он никому не мешал.

— А все его родственники живут в Калифорнии, правильно?

— Верно.

— Значит, плакать о нем здесь некому, — сказал Уиллис.

— Хочу вам по секрету, как полицейскому, сказать, — ответил Пайн. — Что если бы все его родственники жили здесь — они бы все равно по нему плакать не стали.

Пол Блейни служил младшим экспертом судебно-медицинской экспертизы. Он был человеком маленького роста с фиолетовыми глазами и жалкими усиками под носом. По твердому убеждению Блейни, ему, как младшему эксперту, на вскрытие и экспертизу попадали самые жуткие трупы, и он был несказанно удивлен и обрадован, когда ему досталось тело Эйлин Гленнон. Труп девушки не был расчленен, признаков немотивированного насилия на теле не было, колотых ран не было, огнестрельных ран не было, череп был цел. Блейни был убежден, что тот, кто распределял трупы на экспертизу, ошибся и отправил ему такой хороший труп случайно, но, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят, и он принялся за работу без промедления, немного опасаясь, по правде сказать, только одного — что они передумают и пригонят ему на экспертизу другой труп прежде чем он успеет закончить с этим.

Он позвонил в дежурную комнату 87-го полицейского участка во вторник в половине второго дня в полной готовности доложить о результатах вскрытия и экспертизы любому, кто вел это дело. На звонок ответил Стив Карелла. Он уже много раз общался с Блейни, и Блейни был доволен тем, что именно Карелла, а никто либо другой из 87-го участка, снял трубку. Карелла был человеком, который хорошо понимал проблемы судебно-медицинской экспертизы. С Кареллой можно было разговаривать.

Джентльмены обменялись любезными приветствиями, и далее Блейни сказал:

— Я по поводу этой юной девушки, которую нам прислали. Как мне дали понять, ее тело было обнаружено в Маджесте, но этот случай каким-то образом связан с делом, которое расследуете вы, поэтому мне было сказано доложить обо всем вам. Отпечатанный текст экспертизы я пошлю вам чуть позже, но мне кажется, Карелла, что вы хотели бы получить интересующие вас сведения безотлагательно.

— Да. Я рад, что вы позвонили.

— Ее зовут, если не ошибаюсь, Эйлин Гленнон, так? — спросил Блейни.

— Да. Верно.

— Я просто хотел удостовериться, что мы будем разговаривать об одном и том же лице.

— Да. Конечно, — сказал Карелла.

— Это интересный случай, знаете ли, — сказал Блейни. — У нее на теле нет ни одного повреждения. Она потеряла много крови, но никаких видимых внешних ран не обнаружено. По моему мнению, она была мертва уже довольно давно. Я считаю, что смерть наступила где-то вечером или ночью в воскресенье. А где обнаружили ее тело, если точнее?

— В небольшом парке.

— Труп был спрятан?

— Не совсем. Но в парке бывает не так много людей.

— Ну, тогда это, возможно, все объясняет. В любом случае, я установил, что она пролежала неподвижно с ночи воскресенья до тех самых пор, пока ее ни обнаружили, если вам это поможет.

— Может быть, и поможет, — сказал Карелла. — Как она умерла?

— Ну, да. Вот, именно это и представляет интерес в данном случае. Она проживала в Маджесте?

— Нет. Она жила со своей матерью в Айсоле.

— Ну, в этом тоже есть свой смысл. Но тогда я не могу понять, почему она хотя бы не попыталась добраться до дома. Конечно, учитывая те обстоятельства, которые были обнаружены мной, она, вероятно, почувствовала некоторые болезненные симптомы, которые привели ее в замешательство. Особенно после всего того, что ей пришлось пережить.

— Что за симптомы, Блейни?

— Озноб, повышение температуры, возможно, тошнота и рвота, потом — слабость и обморок, и наконец, — помрачение сознания и впадение в беспамятство.

— Понятно, — сказал Карелла.

— Вскрытие показало легкое растяжение шейки матки, мягкость стенок нижней части живота, выделения внешней кости и метки, оставленные тенаклем.

— Понятно, — сказал Карелла, ничего не поняв.

— Короче — сепсис… инфекционное заражение, — пояснил Блейни. — И поначалу я так и подумал, что это является причиной смерти, но это было не так. Хотя, конечно, связь с тем, что ее в действительности убило, — прямая.

— И что ее, в конце концов, убило, — спросил Карелла, стараясь удержать самообладание.

— Потеря крови. Кровотечение.

— Но вы же сказали, что на теле не было никаких ран.

— Если быть точным, то я сказал «видимых внешних ран не обнаружено». Но само собой, ключом к разгадке послужил тенакль, который оставил маленькие ранки.

— А что такое ранки от тенакля? — спросил Карелла.

— Тенакль — есть производное от латинского tenaculum, пояснил Блейни. — Тенакль представляет собой хирургический инструмент в виде маленького заостренного крючка с ручкой. Мы, медики, используем его для извлечения мелких частиц тела во время операции или при вскрытии.

Карелла вдруг вспомнил, что часто не любил разговаривать с Блейни. Он попытался придать разговору более ясный ход и поскорее получить необходимые факты без неприятных лишних подробностей.

— Ну, и где же вы обнаружили эти ранки от тенакля? — спросил он, подводя собеседника к сути дела.

— На шейке матки, — пояснил Блейни. — У девушки открылось сильное кровотечение из канала матки. Я также обнаружил кусочки пла…

— От чего она умерла, Блейни? — в нетерпении спросил Карелла.

— Я к этому и веду. Я же говорю вам, что я обнаружил кусочки пла…

— Как она умерла?

— Она умерла от маточного кровотечения… осложненного сепсисом.

— Я не понимаю. Что вызвало это кровотечение?

— Карелла, я же пытаюсь вам это объяснить. Я ведь еще обнаружил кусочки ткани плаценты в шейке матки.

— Плаценты…

— По моему мнению, операцию провели либо в субботу, либо в воскресенье. И девушка, видимо, бродила и бродила до тех пор, пока…

— Какая операция? О чем ты говоришь, Блейни?

— Я говорю об аборте, — скучным голосом объявил Блейни. — Бедняжка перенесла операцию аборта в эти выходные. Вы хотели узнать, что ее убило? Вот это ее и убило!

Кому-то придется рассказать Клингу о том, к каким выводам пришли детективы участка к концу рабочего дня во вторник. Кто-то должен будет рассказать Клингу, но сейчас Клинг был на похоронах. Поэтому вместо пустых обсуждений, вместо обрушивания на голову бедного парня разных гипотез, вместо речей о том, что «вот, наконец, и открылся один из потайных чуланчиков, о которых мы тебя предупреждали, когда говорили, что во время расследования убийства все тайное становится явным», вместо всего остального, что они узнали о Клэр и чему Берт никогда не поверит, они решили воспользоваться временем, чтобы копнуть это дело поглубже. С этой целью Карелла и Мейер отправились снова к матери девочки миссис Гленнон, оставив пока Клинга в покое.

Бабье лето выглядело как-то не к месту на кладбище.

О, да! У этой хитрой бабы есть свое очарование! Деревья, выстроившиеся вдоль дорожки к погосту, были наряжены в ослепительно кричащие цвета и блистали великолепием: красные, оранжевые, темно-желтые, коричневые и масса других невообразимых оттенков, которые смешались, как на палитре художника эпохи Возрождения. Наверху листочки под жарким солнцем танцевали и перешептывались с нежным октябрьским ветерком. В это время внизу, под стволами и сучьями, за безликим черным гробом следовала скорбная процессия людей с опущенными головами. Их ноги медленно ступали по опавшим листьям, и этот звук тоже напоминал тихое перешептывание.

Яма в земле напоминала открытую рану.

В воздухе носился приятный аромат свежевскопанной земли. Слегка влажные бурые комки лежали на зеленой траве. Могила была длинная и глубокая. Гроб поддерживался над могилой брезентовыми лямками при помощи особого механизма, который через несколько минут плавно опустит его вглубь могилы.

Небо над кладбищем было необыкновенно голубым.

На фоне безбрежного простора неба и броских красок осенних деревьев в неловких позах стояли тени скорбящих. Они стояли с поникшими головами. Гроб вот-вот должен был отправиться в сырую землю.

Он посмотрел, как блестит черный лак гроба, потом перевел взгляд на человека, который ожидал команды, чтобы опустить гроб. Все вокруг вдруг заблестело разными красками — его глаза наполнились слезами. Кто-то коснулся его руки. Он обернулся и сквозь дымку слез увидел отца Клэр Ральфа Таунсенда. Тот еще крепче пожал его руку. Он кивнул в ответ и попытался вслушаться в слова священника.

— …и прежде всего, — говорил священник, — уходит она к Господу нашему такой же, какой и пришла в мир сей по воле его: с открытым сердцем и чистой душой, честной и бесстрашной пред Его безграничным милосердием. Мир праху твоему, Клэр Таунсенд, покойся с миром.

— Аминь, — сказали хором все собравшиеся.