Леди на монете

Глава 24

В течение всего того лета, которое Двор провел в Виндзоре, Фрэнсис по возможности старалась не грустить и чувствовать себя счастливой. Ей казалось, что именно так она и обязана себя вести, потому что Леннокс в письмах просил ее оставаться веселой. Он писал ей, что они оба молоды и что впереди у них длинная жизнь, вскоре разлука кончится, и наступит время, когда она будет казаться им дурным сном.

Фрэнсис верила ему.

– О, зачем, зачем я верила ему? – рыдала она спустя менее чем год.

Почему она хотя бы инстинктивно не чувствовала, что длинная совместная жизнь – всего лишь миф, и что его дни сочтены? Тогда, несмотря ни на какие обязанности при Дворе, она поехала бы к нему, мужественно перенесла бы длинное путешествие, не обращая никакого внимания ни на головные боли, ни на усталость, которые она всегда испытывала во время поездок.

Не имея никаких дурных предчувствий, она считала самым главным для себя запастись терпением и надеялась, что каждый прожитый день приближает их встречу. Она радовалась тому, что Леннокс, несмотря на свою неприязнь к Дании, сумел добиться прекрасных успехов на дипломатических переговорах.

Она ни на минуту не сомневалась в его верности, но считала, что в жизни таких мужчин, как Леннокс, женщины никогда не играют главную роль, в то время как для нее самой без него жизнь стала ненужной и бессмысленной. Но больше всего она хотела, чтобы король мог гордиться ее мужем.

И так оно и было, потому что депеши из Копенгагена приносили известия об успехах, достигнутых Ленноксом.

Если уж Ленноксу удавалось добиться чьей бы то ни было дружбы, этот человек оставался верен ему. Именно так случилось и с Хеншау, который в своих письмах прекрасно отзывался о Ленноксе и уверял лорда Арлингтона, министра, в том, что герцог настолько компетентен, что ему, Хеншау, почти нечего делать. Именно Леннокс сам вел переговоры с датским правительством и произвел сильное впечатление своей эрудицией и способностями.

Карл, будучи великодушным человеком, не упускал случая порадовать Фрэнсис высокой оценкой заслуг ее мужа. Королева, которая всегда относилась к Фрэнсис с большой симпатией, старалась запомнить каждое хвалебное слово, сказанное ее супругом.

– Теперь Его Величество знает, что был не прав и что вы сделали очень мудрый выбор. Когда Леннокс вернется, они станут настоящими друзьями, и его заслуги как посла не будут забыты.

У Фрэнсис было немало своих дел и забот, и она очень усердно старалась действовать в интересах мужа и отчитывалась ему за все деньги, которые попадали к ней.

Роджер Пэйн, который был очень предан Ленноксу, с восхищением писал ему о Фрэнсис: «Герцогиня – единственный человек, который может устранить все трудности, возникающие с Вашими делами здесь, и бдительно стоит на страже Ваших интересов».

Фрэнсис делила свое время между Уайтхоллом и Кобхемом, каждое письмо Леннокса было свидетельством его любви к ней – «его бесценной возлюбленной».

Леннокс приказал Джервису Маплсдену отдать в полное распоряжение Фрэнсис его собственную карету и лошадей, потому что ему казалось, что лошади Фрэнсис должны быть совсем измучены и нуждаются в хорошем отдыхе. Маплсден в ответном письме заверил Леннокса в том, что после последнего посещения Кобхема герцогиня уехала в карете, запряженной шестеркой прекрасно отдохнувших лошадей.

Узнав о том, что Фрэнсис решила обновить интерьеры Павильона, Леннокс прислал распоряжение передать ей для этих целей пятьсот фунтов, однако Фрэнсис знала, что ей будет вполне достаточно и половины этой суммы, а то и меньше.

Позднее, возвращаясь мыслями к этим месяцам, Фрэнсис вынуждена была признать, что в них не было ничего интересного и что она жила вполне буднично и заурядно.

В Виндзоре устраивались балы, маскарады, Двор выезжал на охоту. Порой Фрэнсис испытывала угрызения совести, потому что в ее жизни было гораздо больше развлечений, чем в жизни ее мужа, который считал и климат в Дании, и саму страну малопривлекательными. «Никогда никому ничто так не надоедало, как мне надоело здесь, – жаловался он, – одно из самых тоскливых мест, где смертным доводилось когда-либо тратить свое драгоценное время». Однако дела шли успешно, и они оба надеялись завершить свою миссию к весне.

Однако Ленноксу не суждено было дожить до той весны: 12 декабря, в Эльсиноре, куда он прибыл в связи с приходом английской флотилии, с ним неожиданно случился удар, и он скончался.

Фрэнсис узнала об этом, будучи в Уайтхолле, и в течение нескольких дней она была не в состоянии интересоваться какими бы то ни было подробностями. Она понимала только одно: ее жизнь потеряла смысл, свет для нее померк и никогда не загорится вновь.

Немного окрепнув и придя в себя, Фрэнсис отправилась в Кобхем в сопровождении матери и миссис Харвест, хотя обе с грустью понимали, что они мало чем могут помочь Фрэнсис, которая больше всего хотела быть одна.

Однако она нашла в себе силы расспросить слугу Леннокса, Флексни, который вернулся из Дании, и лорда Эссекса, состоявшего в переписке с сэром Джоном Полом, английским консулом, который был с Ленноксом в тот момент, когда с ним случился удар, унесший его жизнь.

– Он совсем не много пил, хотя именно так пытались объяснить его смерть, когда сообщали о ней сюда, – сказал лорд Эссекс.

Услышав это, Фрэнсис впервые попыталась выйти из состояния заторможенности, в котором пребывала все это время.

– Вы можете не говорить мне об этом, – ответила она. – Он дал мне слово. Не больше двух бутылок в день, как всегда. Это же для него ничто.

– Пол подтверждает, что герцог был всего лишь в хорошем настроении. Флотилии в тот день устроили банкет, и многие из тех, кто вместе с ним были на этом банкете, пили гораздо больше Леннокса. Его убил климат. Он никогда не писал об этом открыто, потому что боялся, как бы его не отозвали прежде, чем он завершит свою миссию. И в то же время доктор свидетельствует, что у него и раньше были доводы беспокоиться о здоровье герцога.

– Мой супруг не подозревал этого, иначе он предпочел бы вернуться, бросив все, чтобы не оставлять меня одну с разбитым сердцем.

Фрэнсис рыдала, хотя за минувшие недели никто не видел ее слез.

– Какому тридцатилетнему мужчине придет в голову мысль о смерти? – спросил Эссекс. – Хотя его здоровье и было разрушено давно, еще до того, как он встретил Ваше Высочество.

– После того, как мы поженились, он был совершенно здоров. Он часами ездил верхом, и никто не мог тягаться с ним на теннисном корте.

– Это климат, – повторил Эссекс. – Джон Пол говорит, что в Эльсиноре ветрено и много снега. Флотилия даже получила приказ выйти из узкого пролива Эресун, чтобы не оказаться во льдах. Мы живем в более мягком климате и не имеем представления о том, насколько он суров в Скандинавии. Для тех, кто не привык к нему, холод может оказаться убийцей.

– Мой супруг писал, что там не выжить без меховой одежды, – в отчаянии сказала Фрэнсис. – Правда я не восприняла его слова буквально… Но все-таки сразу же отправила ему шерстяные одеяла, соболью муфту и теплое пальто на беличьем меху. О, если бы я поехала к нему сама… Я могла бы заботиться о нем лучше, чем доктора, лучше, чем кто бы то ни было другой… и он, и он мог бы быть счастлив.

Глядя на прекрасную, убитую горем женщину, тоненькую, как тростинка, с огромными глазами на печальном лице, Эссекс покачал головой.

– Вы сами могли бы умереть там, – сказал он.

– Ну и что? По крайней мере, мы были бы вместе. Зачем мне жить теперь? Он был моей жизнью.

Эссекс, который был немного влюблен во Фрэнсис, как и большинство мужчин, которым приходилось общаться с ней, и очень ее жалел, сочувственно произнес:

– Ему очень повезло. В течение пяти лет вы были для него самой большой радостью.

Но эти пять лет так быстро прошли, подумала Фрэнсис. Если бы только она знала, как будет вспоминать каждый прожитый с ним день… И она мало давала ему, говорила она себе, как это уже случалось и раньше. Она отдала ему все, что имела, но это все-таки малость… Она относилась к нему с уважением и любила его, но понять ее любовь могла только женщина с таким же темпераментом.

Эссекс попытался убедить Фрэнсис в том, что она еще очень молода – ей нет еще двадцати шести лет, – и со временем к ней вернутся силы и интерес к жизни. И у нее не будет недостатка в поклонниках, которые захотят ее утешить. Только сама Фрэнсис знала, что она никогда не забудет Леннокса, и никогда никто другой не займет его места. Нерешительно, запинаясь, она задала самый трудный и страшный вопрос:

– Мне сказали… Моя мать говорила мне, что уже решено… что моего супруга привезут домой, в Англию. Но когда? Ведь уже прошло много недель…

Эссекс постарался избежать пересказа всех подробностей. Он только сказал, что тело Леннокса забальзамировано и помещено в специальный цинковый гроб, который стоит в большом обитом бархатом саркофаге. Сейчас тело находится в доме сэра Джона Пола в Эльсиноре, откуда и будет отправлено в Англию.

– Король Дании, – сказал Эссекс, – приказал отправить Его Высочество на датском судне, хотя сперва собирались прислать за ним «Короля Карла». Окончательное решение еще не принято, но само путешествие займет несколько недель.

– Он добирался до Дании шесть недель, – напомнила Эссексу Фрэнсис.

Трудно представить себе это, но из-за всевозможных проволочек траурное судно прибыло из Дании только в сентябре. В начале августа Хеншау сообщил, что оно готовится к отплытию, и когда Фрэнсис узнала, что судно должно прийти в Грейвсенд, она решила отправиться туда.

Фрэнсис была мужественным человеком, ее не сломили даже месяцы горя и уединения, и сейчас ей понадобилось все ее умение владеть собой.

Стоя на берегу во вдовьем траурном платье, окруженная друзьями и высокопоставленными государственными деятелями, посланными министром иностранных дел и королем, она напряженно рассматривала судно в траурном убранстве, которое привезло на родину тело Чрезвычайного посла Его Величества короля Великобритании.

Несмотря на переживаемое ею горе, Фрэнсис подумала о том, что Леннокс, который любил пышные зрелища и церемонии, был бы польщен великолепием своих запоздалых похорон. Позднее Фрэнсис узнала, что по приказу Карла тело Леннокса должно быть предано земле с почестями, которые обычно оказывались членам королевской фамилии. Одаренный богатым воображением, Карл решил, что Леннокс вполне заслужил эту честь и был бы доволен, к тому же это поможет Фрэнсис справиться с ее горем. Карл оказался прав, потому что, по его собственным словам, смерть его кузена – большая потеря для страны, которой он служил.

Ничто не могло бы наполнить сердце Фрэнсис большей гордостью, чем приказ Карла похоронить Леннокса в Вестминстерском аббатстве. Именно там осенним вечером, при свете сотен свечей, прорезавших мрак, царивший под сводами старого здания, тело Леннокса было предано земле. Едва ли кто-нибудь из знати не принял участие в этой скорбной процедуре; отдать последний долг Ленноксу пришли и рыцари Ордена Подвязки в высоких воротниках.

Любопытные глаза рассматривали Фрэнсис, и она не могла не чувствовать этого. Мстительный Букингем, конечно же, испытывает радость, потому что Фрэнсис так и не простила его. Но разве могло это трогать ее?

Глава Геральдической палаты Ордена Подвязки перечислял титулы покойного, но Фрэнсис слышала совсем другое: в ее душе звучали стихи о бренности жизни, о том, что все живое превращается в прах, которые она когда-то читала и запомнила.

Когда все закончилось, герцогиня Букингемская, которая, в отличие от своего супруга, любила Фрэнсис и сочувствовала ей, вместе с другими друзьями проводила ее в Павильон и осталась там на ночь.

Карл был очень внимателен к Фрэнсис и ласков. Он приказал, чтобы все вещи Леннокса были привезены из Дании и возвращены ей. Кроме того, в качестве подарка она получила золотое блюдо, которое хранилось в английском посольстве в Дании.

И это был только первый подарок, который получила Фрэнсис.

Король Дании прислал ей собственный миниатюрный портрет, украшенный бриллиантами, которые он предполагал подарить Ленноксу по завершении его миссии. Карл принял капитана датского траурного судна и вручил ему от своего имени золотую цепь и медаль, а от имени Фрэнсис, которая была не совсем здорова, – красивый, нарядный пояс и золотой меч.

Все, кто любили Фрэнсис, пытались напомнить ей, что она молода и должна вернуться к жизни, что она по-прежнему прекрасна и что природа наделила ее бесценным даром – жизнерадостностью.

– Разве не это было бы самым большим его желанием? – спросила у нее королева во время первой встречи после похорон.

– О мадам, откуда я знаю? Он никогда не думал о смерти, – ответила Фрэнсис.

– Моя дорогая Фрэнсис, мне кажется, он думал об этом. Потому и сделал все, чтобы обеспечить вас. Если бы Леннокс не сделал необходимых распоряжений, Кобхемхолл отошел бы к его сестре, а теперь он остается вашим.

– И это вызвало ее негодование, – ответила Фрэнсис. – У нее хватило дерзости написать милорду Эссексу, что она опасается за дом и за парк, которые уже сильно пострадали от того, что мы сделали и что я могу продолжать разрушать их Я не собираюсь ничего больше делать. Пусть все остается, как есть. Нужно рассчитаться с долгами.

– Меня это тоже волнует, – сказала Екатерина. – Но у вас хватит денег, чтобы не нуждаться ни в чем, дорогая Фрэнсис. Король сам позаботится об этом. Он считает – и в этом он совершенно прав, – что он обязан вам жизнью. Так же, как если бы герцог погиб на поле битвы.

– Он говорил мне… – ответила Фрэнсис. – Может быть, это и не совсем так… Но я точно знаю, что Леннокс был горд и счастлив, когда получил возможность послужить Его Величеству. Хотя они такие разные…

– И вам не следует прятаться в Кобхеме, – настаивала королева. – Здесь вы нужны ничуть не меньше, чем там, вы слишком молоды, чтобы заточить себя там в одиночестве.

– Я не уверена, что смогу жить в одиночестве после всего, что мне пришлось пережить, – призналась Фрэнсис, которая впервые за все это время попыталась улыбнуться. – Я совсем не плачущая горлица по своему характеру.

– Плачущая горлица? – переспросила удивленная королева и к своей радости услышала знакомый смех Фрэнсис.

– Это были стихи, написанные к похоронам моего супруга, – объяснила она. – Понятия не имею, кто их автор. Но их продавали на улицах Лондона, и одна из моих горничных купила экземпляр. Она находит их очень трогательными. Думая, что это доставит мне удовольствие, она отдала их мне. Это очень плохие стихи, я не могла их запомнить, но там говорится примерно так: оставьте ее в покое, пусть горлица плачет в одиночестве. И что-то про взгляд, исполненный ненависти, и про грудь, которая похожа на птицу в гнезде… Наверное, король посмеялся бы от души…

– Я должна сказать ему об этом, – улыбнулась Екатерина. – Прекрасно, если можно и вздыхать о прошлом, и смеяться. Карл умеет это делать. Даже когда он вспоминает свою незабвенную сестру, он смеется иногда, потому что ему на ум приходят разные смешные слова, которые она говорила. Нужно стараться помнить счастливое время.

– Вся наша совместная жизнь была счастливой, – сказала Фрэнсис. – Я была счастлива и благодарна судьбе за то, что я это понимала. Но это было так недолго. Для меня невыносима мысль о том, что это был сон, и когда я умру, никто не будет вспоминать о нем. Если бы у меня был сын, все было бы по-другому…

– Никто не может понять ваших сожалений лучше, чем я, – ответила ей королева.

Однако, по мере того как проходило время, мысль о том, чтобы сохранить память о Ленноксе для грядущих поколений, стала для Фрэнсис навязчивой идеей.

Благодаря заботам короля, она ни в чем не нуждалась, и ей не приходилось думать о деньгах, но, если она действительно хотела реализовать план, который все больше и больше овладевал ее мыслями, ей следовало быть очень экономной. Это было не трудно, потому что Фрэнсис никогда не сорила деньгами, а своими прекрасными туалетами была обязана собственному вкусу и умению, а вовсе не транжирству.

Большую часть времени Фрэнсис проводила при Дворе, где она по-прежнему была одним из самых ярких украшений. Но, когда она приезжала в Кобхем, в тишине огромного дома ее снова одолевали мысли. Леннокс сказал ей как-то, что даже смерть не может разлучить тех, кто любит душой и телом, и порой Фрэнсис начинала в это верить. Она любила его всем сердцем и хотела, чтобы память об этой любви сохранилась и чтобы мир увидел – любовь может быть сильнее смерти.

Никто никогда не догадался бы, что именно эти мысли неотступно преследуют молодую герцогиню, которая внешне была такой же, как и раньше – оживленной, веселой, окруженной толпой поклонников, не имеющих ни малейшей надежды на успех.

Самой Фрэнсис забвение не грозило: изображение на монетах обессмертило ее, грядущим поколениям будет знакомо ее лицо, и о ней будут помнить. Но кто будет помнить Леннокса?

Кобхемхолл больше не играл в жизни Фрэнсис той роли, которая принадлежала ему раньше. Кэтрин О'Брайен удалось внушить ей мысль о том, что она присвоила себе чужую собственность, и в конце концов Фрэнсис отказалась от своих прав на имение в пользу лорда О'Брайена, что положило конец многолетней вражде.

Примерно тогда же Фрэнсис поделилась своими планами с кузеном лордом Блантиром, с которым время от времени встречалась. Она сказала ему, что хотела бы видеть своим наследником его сына, Вальтера Стюарта, а в дальнейшем – его наследников по мужской линии. Но при этом Фрэнсис поставила одно условие: часть ее денег должна быть использована для сохранения в Шотландии памяти о ней и о ее супруге, их портретов и дорогих ее сердцу семейных реликвий. Те деньги, которые предназначались для этой цели, Фрэнсис преобразовала в фонд, названный ею «Любовь Леннокса».

Люди, с которыми она советовалась и к чьей помощи обращалась, заверили ее в том, что подобное пожелание может быть выполнено. И она успокоилась, удовлетворенная тем, что и второй дом, связанный с кланом Стюартов, не будет предан забвению и сохранит память о ее супруге, который был одним из его владельцев. Сколько бы ни было отпущено ей земной жизни, отныне у нее есть цель.

Фрэнсис, приняв это решение, чувствовала себя, как маленькая девочка, у которой есть тайна, известная только самым близким людям, однако ее планы, по мере того как шли годы, становились для нее все более и более реальными.

Кобхемхолл был для нее прекрасной игрушкой, которая потеряла половину своей привлекательности после того, как не стало Леннокса, но сейчас она почувствовала, что покойный супруг разделяет все ее заботы, связанные с фондом «Любовь Леннокса». Для Фрэнсис не имело никакого значения, как именно будут использованы деньги: будет ли построен новый большой дом или куплено имение, имеющее какую-то историческую ценность. Для нее было важным только одно: этот дом должен сохранить память о ее возлюбленном супруге и заменить то родовое гнездо, которое было разрушено во время правления Кромвеля.

То обстоятельство, что это желание было призрачно, почти символично, делало его еще более привлекательным для Фрэнсис, неисправимой мечтательницы, которая в жизни оказалась весьма практичной и разумной.

Временами королева, которая любила Фрэнсис больше всех окружавших ее женщин, не могла не думать о том, что эта веселая, жизнерадостная красавица – вовсе не вся Фрэнсис и что если бы ее жизнь не была так хорошо известна ей, Екатерине, вполне можно было бы предположить, что есть какой-то тайный возлюбленный, которому она отдает все свои чувства и мысли.

– Вы не замечали этого? – спросила она у короля. – Нет, я не могу этого описать. Такое впечатление, что по-настоящему она живет в каком-то другом мире. У нее отстраненное лицо. Может быть, она посвятила себя религии.

В голосе королевы чувствовалось сомнение. Карл пожал плечами.

– Может быть. Потому что ни один мужчина, кажется, не в состоянии произвести на нее впечатление.

В тот вечер во дворце было представление классических красавиц в виде парада tableaux.[49] И среди тех, кто прошел перед улыбающейся королевской четой, была и Фрэнсис – в образе Афины Паллады, как запечатлел ее Гаскар.

Как не похожа она на ту девочку, которую я когда-то так страстно желал, думал Карл. Он был совершенно равнодушен к этой статной женщине, хотя нежность к ней он сохранит на всю жизнь.

– Иногда она бывает еще прекраснее, чем прежде, – сказала королева.

И король улыбнулся, глядя на свою маленькую, смуглую жену, которая могла так искренне восхищаться другой женщиной.