Ледяная арфа гангаридов

IX

Судно разворачивалось носом к волне. От порыва ветра оно резко завалилось набок, и перехлестнувшая через палубу волна сбросила Гэтана в воду. Вынырнув и отдышавшись, он увидел, что корабль уже далеко, и его относило все дальше и дальше. Плыть вдогонку было бессмысленно, поэтому Гэтан сбросил башмаки и куртку и поплыл по направлению к берегу. Штаны и рубашку он решил скинуть только в крайнем случае – ему не улыбалась мысль остаться нагишом на пустынном саристанском берегу.

Гэтану еще не приходилось плавать по морю в бурю. Но прежде он нередко купался на большой волне, поэтому сейчас он благополучно достиг берега. Вздыбившаяся волна выплеснула его на сушу, там он поспешно откатился подальше, пока не пришла следующая, и пополз вверх по крутой и короткой прибрежной полосе. Дальше начинался обрывистый подъем, волны колотили в него, подмывая кручу. При каждой набегающей волне Гэтан накрепко вцеплялся в камни и задерживал дыхание, дожидаясь, пока она схлынет. Труднее всего оказалось взобраться по мокрым скалам на обрыв, но он справился и с этим. Наверху он отыскал ложбинку, в которой укрылся от ветра, и стал пережидать бурю.

К вечеру ветер стих, хотя волнение на море было еще сильным. Гэтан до заката всматривался в горизонт, надеясь увидеть корабль. Устав сидеть, он свернулся в ложбинке в комок и уснул.

Он проснулся рано утром. Горизонт оставался чистым и пустынным. Вчера Гэтан забыл о еде, но сегодня с утра почувствовал, что голоден – он не ел почти сутки. Однако, он еще в Илорне привык обходиться малым – он часто на целый день уходил из дома к морю или в холмы, приглушая голод съедобными ракушками, о которых узнал у знакомого рыбака, или травками, которые ему показывал дворцовый садовник. Гэтан знал, что буря нередко выбрасывает на берег съедобные и даже вкусные вещи, поэтому полез вниз с обрыва. Там, действительно, нашлись рачки, морские ежи и даже двустворчатые ракушки, мясо которых считалось деликатесом. Он умело расколол их камнями и наелся розового сладковатого мяса.

Кроме еды, ему нужна была вода для питья. Гэтан набил карманы штанов ракушками, влез на обрыв и огляделся. Вокруг расстилалась плоская засушливая равнина, покрытая жесткой осокой. Было ясно, что пресной воды поблизости нет, но далеко на востоке вилась полоска невысокого леса, растущего вдоль русла реки. Там могли оказаться люди и в любом случае была вода.

Он бросил последний взгляд на пустынное море и зашагал к pеке. Наверное, в его положении было бы разумным чувствовать страх или хотя бы тревогу. Но Гэтан не боялся мира, давно привыкнув оставаться наедине с ним. Он воспринял свое новое положение, как человек, проснувшийся утром после полной сновидений ночи, воспринимает стены своей комнаты. Гэтан беспечно шагал сквозь мир, а мир не спеша двигался навстречу ему и сквозь него, вокруг так же беспечно раскачивалась под ветром пожухлая от зноя трава, жужжали насекомые, посвистывали степные птицы, шуршали ящерицы. Его босые ноги легко ступали по слежавшейся, нехоженой земле, взгляд блуждал по равнине, устремляясь к полоске леса у горизонта и выше, к небу, где изредка проносились пухлые облака, предвещавшие ясную погоду. Полоска леса медленно приближалась, и к полудню Гэтан вышел на берег реки.

Это была мелкая речушка, обросшая вдоль поймы невысоким леском. Люди здесь не жили, но вода была, свежая и чистая, хотя и теплая. Гэтан напился, искупался, прополоскал жесткую после морского купания одежду и пошел вверх по течению, рассудив, что людей скорее всего можно найти у воды.

Когда стемнело, он устроился на привал на берегу речки. Он съел мясо ракушек, которые нес с собой – все равно к утру протухнут – затем напился и опустил в воду горящие ступни, не привыкшие к ходьбе босиком. Ветер затих, вода текла медленно и беззвучно, с неба мерцали звезды. Казалось, было слышно, как вокруг трава растет. Гэтан с удовольствием вслушивался в мир, тишина не пугала его, а вызывала восторженное, умиротворенное чувство. Затем он подумал, что не сможет завтра идти, если не вылечит ноги – и мир незамедлительно дал ответ. Откуда-то возникло точное знание, что если взять вон те круглые темно-зеленые лопушки, растереть и приложить к пяткам… Он растер их в ладонях, положил на лист покрупнее и длинной травинкой привязал к ступням.

Когда он проснулся на рассвете, ноги уже не болели. Он снова пошел вдоль реки, по кромке леса и луга, продолжая бессловесный, нескончаемый разговор с миром. Он различал лечебные, съедобные, опасные травы, чувствовал скрывающуюся в них мелкую живность. Не глядя, он знал, где поблизости есть мышиные норы и птичьи гнезда, слышал испуганный стук сердца тушканчика, прячущегося за кустиком осоки.

Он шел, увлекшись этим разговором, не считая ни дней, ни ночей. Проголодавшись, он выкапывал корешок и не спеша прожевывал на ходу жестковатую мучнистую мякоть. Ему казалось, что в мире нет ничего, кроме этого пути, что он может вечно идти так. Ему не хотелось никуда приходить. Как-то вечером во время умывания он вдруг заметил, что его ладони выглядят непривычно, и присмотрелся к ним.

Линии на его руках изменились.

Недели две спустя он набрел на человеческое жилье. На холме в излучине реки стоял небольшой домик с сараем, с огородом, с полем из двух делянок, на одной из которых зеленела молодая пшеница, а на другой розовел цветущий волоконник. Ближе к речке располагалась луговина с высокой и сочной травой. Девушка, ровесница Гэтана, косила на ней траву.

Гэтан подошел ближе. Девушка перестала косить и уставилась на странного незнакомца, хрупкого и загорелого, почти бесплотного, словно лесной дух. Тот тоже рассматривал ее, молодую, свежую, румяную, в светлом платье из ткани в мелкий цветочек и розовой косынке, из-под которой выбивалась темная прядь волос, прилипших к вспотевшему лбу. Затем он опустил взгляд вниз, на острую косу, на сочные свежескошенные стебли, еще не сознающие своей смерти. На его лице появилось недоуменное выражение.

– Ты что, никогда не видел, как косят траву? – не выдержала девушка.

– Наверное, не видел. – Он поднял на нее взгляд: – Зачем ты ее косишь?

– Как зачем? – удивилась она. – На сено, чтобы зимой кормить скотину. И откуда ты такой взялся?

– С корабля. Меня смыло волной в бурю.

– Значит, ты идешь сюда от самого берега моря? Это же далеко! Ты давно идешь?

– Не знаю.

– Ну и чудной же ты. – Девушка оглядела его с головы до ног и заметила, что его потрепанная одежда сшита из хорошей ткани, а руки не знакомы с тяжелым трудом. – Ты, наверное, из богатых.

– Трудно сказать. Мой отец никогда не стремился быть богатым.

– А как тебя зовут?

– Гэтан.

– Гэтан? – фыркнула девушка. – Чудное имя.

– Вообще-то мое имя – Гаэтан, но в детстве я его не выговаривал, так оно и пристало.

– А мое – Лувинда. Дедушка зовет меня Луви. Мы живем вон там, – она кивнула на дом, – вдвоем, своим хозяйством.

Гэтан ничего не сказал. Некоторое время они молча рассматривали друг друга.

– Ты, наверное, хочешь есть, – догадалась девушка и, не дожидаясь ответа, пошла к оставленному под кустом узелку. Она вернулась к Гэтану с большим ломтем черного хлеба. – Вот, возьми. Я с собой прихватила, чтобы домой не бегать.

Она ожидала, что странный паренек набросится на хлеб, но тот почему-то держал его на ладонях, пристально разглядывая ломоть.

– Ты что, и хлеба никогда не видел? – изумилась девушка.

– Может, и не видел, – рассеянно отозвался Гэтан. За эти дни он научился оценивать пищу и теперь удивлялся тому, сколько жизненной силы в лежащем на ладонях куске по сравнению с корешками и прочей мелочью, которой он питался в пути. – Как это, оказывается, много – кусок хлеба.

Он наконец отщипнул от ломтя небольшой кусочек и неторопливо прожевал. Затем отломил еще немного, а остаток убрал в карман. Девушка с любопытством наблюдала за ним, словно за забавным зверьком.

– Ты уже наелся? – снова удивилась она.

– Отвык, – коротко пояснил Гэтан.

– А куда ты идешь?

– Не знаю.

– От нашего дома вдоль реки идет дорога, – стала она объяснять, хотя Гэтан ни о чем ее не спрашивал. – За день ты дойдешь до Сейта. Это город – мы с дедом продаем там корзины и покупаем товары. – Видя, что Гэтан молчит, она спросила: – А дальше ты куда пойдешь?

– Не знаю.

– Беда с тобой… – Девушка сочувственно вздохнула. – Оставайся, что ли, у нас – здесь скучно, а ты все-таки новый человек, да и помощник нам нужен.

– Я ничего не умею.

– Научишься. Идем, я покажу тебя дедушке.

Она вскинула косу на плечо и направилась к дому. Гэтан безропотно пошел за ней, предоставив Великой Ткачихе распоряжаться нитью его жизни. Дом был обнесен невысоким плетнем, служившим оградой не столько от чужих людей, сколько от скотины, которая паслась на берегу реки – лошадь, две козы и поросенок, с довольным видом развалившийся в прибрежной грязи. Девушка распахнула калитку и пропустила Гэтана вперед.

Стены крытого соломой дома были сделаны из двойного ряда переплетенных и обмазанных глиной жердей – обычный способ постройки стен в этой части Триморья, где почти не рос строевой лес. На дворе стояла телега, вдоль стены сарая возвышались остатки поленницы, в углу темнела старая покосившаяся бочка со стоялой водой. На жердях плетня сохло несколько глиняных горшков. Дверь в дом была распахнута, у невысокого крыльца стояла скамья, рядом с которой лежала куча зеленых прутьев и недоплетенная корзина. Из-под скамьи вылез огромный лохматый пес, прятавшийся там от жары, и молча потрусил к Гэтану.

– Цыц, Тапа! – предостерегающе окликнула девушка, но пес был настроен миролюбиво. Он не стал лаять на незнакомца, а только не спеша обнюхал его ноги. – Дедуля! – крикнула она в дверь.

– Что? – раздался оттуда громкий, густой старческий голос.

– Ты посмотри, кого я привела!

– Что?

В дверном проеме показался кряжистый старик, еще лет десять назад, наверное, бывший сильным мужчиной. Было ясно, что он переспросил девушку не из-за глухоты, а скорее по привычке, потому что в его прищуренном взгляде, брошенном на Гэтана, вспыхнуло не удивление, а внимание.

– Нищий? Далеконько зашел.

– Нет, дедуля, он с корабля упал в море.

– Ну, подай ему, да покажи дорогу.

– Дедуль, ему некуда идти. Пусть он у нас останется помогать по хозяйству.

Старик с сомнением взглянул на Гэтана.

– Больно хлипок, – заключил он, хотя не спешил с отказом. – Ты чего умеешь, парень?

– Ничего, – ответил Гэтан.

– Дрова рубить ты не сможешь, пахать ты не годишься, – оценивающе оглядел его старик. – А корзины плести, пожалуй, научишься. Ладно уж, оставайся. Только запомни, я дармоедов не люблю. Заходи, что ли, в дом.

Гэтан зашел в крохотные сени, где едва умещался огромный сундук для старья, стоявший вплотную к ведущей на чердак лестнице, и сколоченная из досок кровать, с которой только что встал дед. Старик открыл внутреннюю дверь и, пригнувшись, вошел в комнату, сделав Гэтану знак следовать за собой. За Гэтаном вошла Лувинда, закрыв дверь перед носом у пса.

– Налей, что ли, ему молока, пока обед не наступил, – приказал старик внучке. – Жить, говоришь, тебе негде?

– Негде, – согласился Гэтан.

– У тебя, что, совсем дома нет?

– Есть, но далеко, в Лимерии. Я поехал мир посмотреть, а вон как получилось…

– Значит, денег нет домой ехать?

– Нет. Но я и не хочу возвращаться.

– С родней, что ли, не поладил? – догадался старик.

Гэтан промолчал. Он не знал, как объяснить, что можно не хотеть возвращаться домой, даже если ладишь с родней. Дед принял его молчание за согласие.

– Ладно, живи у нас, – разрешил он. – Корзины плести будешь. Меня с детства Рохом кличут – так и зови, а это внучка моя – Луви, а пса зовут Тапком. Когда я его из города привез, он с тапок мой величиной был, – дед шевельнул тапкой, надетой на здоровенную ножищу, раза в два большую, чем узкая ступня Гэтана. – А тебя как зовут?

Гэтан назвал себя, вспомнив заодно, что «рох» переводится на лимерийский как «драчун».

– Спать будешь на чердаке – днем там, правда, жарко, да днем там и делать нечего. Я в сенях сплю, а девка здесь, в избе. Да не думай, что за нее постоять некому – я мужик еще крепкий, так что если будешь распускать руки… – Гэтан с таким удивлением взглянул на старика, что тот не договорил фразу. – Ты как, устал с дороги?

– Нет.

– Вот и ладно. Выпьешь молока, и пойдем корзины плести. Дело нехитрое, дня за два научишься. Расскажешь, как там, в других местах, люди живут.

Лувинда подала Гэтану кружку с козьим молоком. Тот отпил половину, вернул кружку и поблагодарил.

– Хилой ты едок, – заметил Рох. – Работник из тебя не выйдет, но не объешь – и то хорошо. Ну, пошли работать.

Скамья, на которой старик плел корзины, тянулась от крыльца до угла дома, на ней свободно могли разместиться несколько человек. Рох усадил Гэтана рядом с собой. Пес Тапок, крутившийся под дверью в ожидании хозяев, развалился у ног нового жильца.

– Ишь где лег! – подивился старик. – Быстро он тебя признал.

Отодвинув незаконченную корзину, он взял горсть зеленых прутьев.

– Значит, донце надо начинать так…

Назвав плетение корзин нехитрым делом, Рох преувеличил его простоту – корзины бывали большие и маленькие, с одной ручкой и с двумя, для ягод и для уборки овощей, для хождения на рынок и для торговли на том же рынке, с крышкой и без крышки, с ивовым и с тростниковым донцем, из зеленых прутьев, из очищенных от коры, с разноцветным узором, с фигурно оплетенным краем. Старик и не думал, что Гэтан за два дня освоит всю науку плетения, он имел в виду, что парнишка сумеет сам сплести хоть какую-то корзину. Однако, предсказав, что Гэтану хватит двух дней, чтобы выучиться плести корзины, он не ошибся. Ему ничего не пришлось ни говорить, ни показывать дважды.

Первая корзина Гэтана вышла кособокой. Вторая получилась лучше, третьей старый Рох был уже доволен. Тем не менее, следующие корзины получались еще лучше, одна лучше другой. Несколько дней спустя, когда Лувинда послала Гэтана принести воды с речки, старик взял в руки только что сделанную им корзину и принялся недоверчиво рассматривать ее. Все было сделано точно так, как он объяснял, но все-таки присутствовала незаметная, неуловимая разница. Корзины самого Роха были неплохими, крепкими, аккуратными, их хорошо раскупали на сейтском рынке, но эту хотелось взять в руки и больше не выпускать из них. Что же в ней было не так – может, чуть-чуть иной изгиб стенки, наклон плетения прутьев, или чуть-чуть иначе обвита высокая дужка ручки? Старик вертел корзину в руках, но не мог уловить секрета – у него самого не получалось так, хотя он уже четырнадцать лет плел корзины, с тех пор, как вернулся с военной службы и навсегда осел здесь, под Сейтом. А, может, ему просто кажется, что эта лучше, потому что к своим он уже привык?

– Ой, дедуля, какую ты сделал! – Лувинда выхватила корзину у него из рук. – Давай не будем ее продавать – я возьму ее себе вместо старой.

– Понравилась? – усмехнулся Рох. – А ведь ее он сделал. – Он кивнул на Гэтана у калитки, пошатывающегося под тяжестью ведра с водой. – Хлипкий парень, но пальцы-то какие сноровистые.

Вслед за Гэтаном в калитку протиснулся пес Тапок, с первого дня не отходивший от нового жильца. Гэтан подошел и с заметным облегчением поставил ведро на землю.

– Чем ты его приворожил? – спросил старик. – Так все время за тобой и ходит. Ладно бы гладил или по имени называл – а то молчишь все время, а он все равно около тебя вертится.

Гэтан улыбнулся и пожал плечами, взглянув на пса. Тот вильнул хвостом в ответ.

– Тапуля, иди сюда, – позвала Лувинда. Когда пес подошел, она обняла его за шею, запустив руки в густую шерсть. – Присматривает, наверное – все-таки новый человек в доме. Умница Тапа, умница.

Она взяла ведро и пошла разводить мучную болтушку для поросенка. Гэтан сел на скамью и начал следующую корзину. Старый Рох скосил глаза на его руки – пальцы Гэтана то сновали между прутьями основы, укладывая рядок за рядком, то тянулись в кучу лежащих рядом прутьев, наощупь выбирая самый подходящий. Гэтан не замечал его взгляда – он так увлекался работой, что порой даже не слышал, как к нему обращаются. Вдруг он вздрогнул и сунул палец в рот.

– Что там у тебя? – спросил старик, невольно выдавая, что наблюдал за ним.

– Да так… – пробормотал Гэтан. – Мозоль лопнула.

Рох взял Гэтана за руку и повернул ее ладонью к себе. До чего же мягкая у этого парня на руках кожа – как у девчонки. Нет, даже мягче. Разве сравнишь эти руки хотя бы с крепкими, трудовыми руками Лувинды – они никогда не знали тяжелой работы. Теперь на этой младенчески-нежной коже красовались прозрачные, а кое-где и красные волдыри мозолей. Старик хотел было презрительно сплюнуть, но, вспомнив сделанные Гэтаном корзины, передумал.

– Ладно, кончай на сегодня, – сказал он, отпуская руку Гэтана. – А то всю работу кровью перемажешь.

Гэтан послушно отложил начатую корзину и снова стал зализывать палец.

– Ничего, еще огрубеют, – утешил его Рох. – Посиди тут, расскажи что-нибудь, чтобы веселее работалось.

– Я не умею рассказывать.

Старый Рох уже знал, что из Гэтана слова не вытянешь. Тот ничего не скрывал, но все на вопросы отвечал односложно. Узнав, что Гэтан – сын придворного мага, Рох так до конца и не поверил в это. В его представлении о жизни считалось, что придворные должны быть богатыми, а богатые должны быть важными и заносчивыми. Этот парнишка выглядел слишком обыкновенным, если не считать его рук и того, что он казался значительно моложе своих неполных двадцати лет. Сам Рох таким был лет в шестнадцать – нет, таким он не был и в шестнадцать. В эти годы он уже колачивал ровесников, да и парням постарше от него доставалось – не зря заслужил свое прозвище – и вовсю прижимал соседских девчонок. Да, он умел постоять за себя, не то, что этот тихоня… и слова поперек не скажет, и на Лувинду не заглядывается, а ведь девка видная. Нет, таким старый Рох не был никогда.

Рох мало расспрашивал Гэтана – какой интерес вести беседу, которая сама не льется? Однако, тот умел слушать, поэтому старик, начав разговор с расспросов, мало-помалу втягивался в долгие рассказы о своем прошлом. Как и любому старику, ему было приятнее рассказывать о собственной жизни, чем слушать о чужой.

– Ладно, сиди так, – разрешил он. – Ничего, дня за два заживет. Мои-то руки давно привычные – пятнадцатый год плету корзины, с тех пор, как поселился здесь.

– Разве это не ваш родной дом? – спросил Гэтан.

– Нет, это родной дом зятя. Сам я родился в Сейте, на окраине. Почитай, та же деревня – поле было у родителей, скотина. Сейчас там брат живет, в родительском доме. А у меня вот – до седых волос не было ни кола ни двора.

– Где же вы жили? – Гэтан чувствовал, каких вопросов ждет от него старик, и задавал их для поддержания беседы.

– Я был моложе тебя, когда ушел из дома, – в голосе Роха прозвучало превосходство. – К нам в Сейт тогда приезжал вербовщик от Дакана, тогдашнего хар-наирского правителя. Он набирал наемников в войско – так я одним из первых записался. Тридцать лет с хвостиком прослужил, пока стар не стал. Семьи, можно сказать, не было – перед отъездом на соседской девке женился, чтобы свой грех покрыть, а после раз в год, в два бывал у нее наездом. Троих детей прижили, а там она померла, когда хворь ходила. Остались два сына и дочь, их тесть с тещей воспитывали. Один сын, старший, тоже служил наемником – под Ар-Бейтом погиб, вместе с зятем – а второй до сих пор живет в Сейте. Как еду продавать корзины, у него останавливаюсь.

– А почему вы у него не живете?

– Там сын – хозяин, а здесь я сам себе хозяин. Не привык я к чужой воле. После ар-бейтской битвы я ушел со службы – зять тогда погиб, а дочь с Лувиндой одна осталась, ну, я и поселился с ними. Дочь три года как померла – зимой простыла. С тех пор мы вдвоем и живем. Я корзины плету, Луви хозяйство ведет – ничего, жить можно.

Гэтан уже успел заметить, что Лувинда с утра до вечера возится с хозяйственными делами. Старик выполнял только ту работу, которую считал мужской, но такой работы было мало. Он либо плел корзины, либо дремал на кровати в сенях, поэтому девушка постоянно заставляла Гэтана помогать ей по хозяйству. Сейчас она вынесла из дома горячую мучную болтушку для поросенка, заправленную помоями с кухни, и, увидев, что Гэтан сидит без дела, поставила ведро перед ним.

– Вот, возьми, – подала она ему палку. – Все равно бездельничаешь – помешивай помои, чтобы скорее остыли, пока я загоню скотину.

Гэтан поставил ведро между ног и стал размешивать горячую жижу, одновременно слушая рассказы деда о сейтской родне и глядя, как девушка загоняет скотину. Сначала она завела в сарай мерина, затем, чередуя уговоры с длинной хворостиной, загнала в хлев обеих коз, упрямых и бодливых тварей. Последним она привела поросенка, подманивая его хлебной корочкой. Тот уткнулся рылом в пустое корыто и недовольно хрюкнул.

– Гэтан, помои остыли? – крикнула Лувинда от корыта.

– Нет еще.

– Ладно, лей сюда, здесь быстрее остынет. – Она присела рядом с корытом и обняла кабанчика за шею. – Я подержу поросенка.

Гэтан взял ведро, подошел к корыту и вылил туда помои. Лувинда стала почесывать поросенка за ухом, приговаривая: «хороший мальчик, хороший». Кабанчик зажмурился от удовольствия, забыв про еду.

– Размешивай, размешивай, – кивнула она на корыто Гэтану. – Если он сожжет себе рот, то хуже есть будет, а он ведь толстеть должен, славный мальчик, – последние слова были обращены уже к поросенку.

– Зачем он у вас? – спросил Гэтан, разглядывая их обоих.

– Как зачем? – изумилась Лувинда. – На мясо, конечно. Ты что, не знаешь, что поросят растят на мясо?

– Значит, ты его зарежешь?

– Ну почему я? Дед зарежет, а я только связать его помогу.

– Ты его так ласкаешь… тебе не будет жалко?

– Поросенка-то? Чего его жалеть?

– Но я подумал, что ты его любишь… ведь коз ты стегаешь хворостиной, а его никогда.

– Глупенький! – рассмеялась Лувинда. – Поросенка надо ласкать, чтобы он привык ко мне и дал себя связать, когда его будут резать. Иначе за ним не угонишься – они, когда вырастают, знаешь какие сильные бывают! Понял?

Гэтан молча кивнул.

– Остыло? – Лувинда сунула палец в жижу и подтолкнула поросенка к еде. – Давай, мой мальчик, кушай!

Поросенок жадно зачавкал помоями. Гэтан вернулся на скамью, где старый Рох прилаживал к корзине ручку, и снова сел рядом с ним. Тот одобрительно глянул на нового жильца, довольный его прилежанием. Ничего не умеет, но смекалистый, быстро научится. А что маленький да тощий – не беда, были бы кости, а мясо нарастет.

– Как наплетем воз корзин, поедем торговать в Сейт, – сообщил он Гэтану. – Я думал через месяц ехать, но вдвоем мы их недели за две наделаем. После праздников туда поедем, в праздники корзины плохо идут – товар не тот. Со мной поедешь – я тебя одного с девкой, само собой, не оставлю.

– Само собой, – согласился Гэтан. – До Сейта отсюда день пути?

– Это пешком, а на телеге быстрее. Если с зарей выехать, в полдень уже в Сейте будем.

– А вы всегда только в Сейте торгуете? – в голосе Гэтана звучала уже не вежливость, а настоящий интерес.

– А куда еще корзины повезешь? Такой товар далеко возить невыгодно.

– Может, поблизости есть другие города…

– Как не быть, есть. Столица наша, Ширан, недалеко отсюда. Два дня пути от Сейта по восточной дороге. Но другие города далеконько будут – места здесь сухие, людей мало. Если от Ширана пойти вверх по Синде, то через три недели будет Сигра, а еще через две – Ас-Вейр, он был свободным городом, пока отец Тубала не привел его под свое начало. А если от Шиpана перейти по мосту да идти через степь на восток недели три, выйдешь к речке Тильбе на Кай-Кенор – сторожевую крепость Хар-Наира. Там всегда большой гарнизон, хотя Хар-Наир со времен империи не воевал с Саристаном. А дальше пойдешь – в Тахор, столицу Хар-Наира, придешь. Дорога туда одна, с пути не собьешься. Я те места хорошо знаю, все дороги там исходил, пока в наемниках служил.

– А на западе какое жилье есть?

– Те места я хуже знаю, не бывал. Если от Сейта на северо-запад вдоль нашей речки податься, там в двух днях пути Далаим будет. По западной дороге неделя пути до Канона, а дальше, говорят, будет Мелдан. Вдоль морского берега больших городов нет до самого устья Исмы, где стоит Шелот, а там уже лимерийские земли. Те места ты должен лучше знать – ближе живешь. Я, кроме востока, только на севере отсюда бывал. До самых Северных Гор доходил, уже при Дахате, в его войсках.

– А там что? – не прекращал допытываться Гэтан.

– Там? – повторил старик. – Да везде помаленьку люди живут – селения есть, но городов нет. С тех пор, как мы повоевали Ар-Бейт, нет там городов. Ты слышал об ар-бейтской битве?

– Слышал. Но мне всегда было непонятно, почему город был разрушен полностью. Разве это было нужно Дахату?

– Ясное дело, нет. Правитель хотел привести его к повиновению да брать налог, как водится. До этого мы завоевали Киклин – тоже свободный город, в верховьях Тильбы. Там мы долго не возились – подошли, встали под городом лагерем, местные с неделю посмотрели на нас, затем вступили в переговоры и подписали союзную грамоту. Дахат тогда доволен был, всем нам хорошие деньги дал. Да, водились у меня деньги, но у наемников они подолгу не держатся – кто знает, что с тобой завтра будет? Дахат тогда сразу же крепость новую, Кай-Дамар, под Киклином заложил, чтобы гарнизон там держать для присмотра за городом. С такими мыслями мы и подошли к Ар-Бейту – постоим, постращаем, а потом деньги разделим. Да только ар-бейтские жители не захотели идти под начало к Дахату.

– Мне рассказывали, что битва там была тяжелая.

– И какая тяжелая! – разгорячился старик. – Осаду мы не могли устроить – места у самых гор еще суше, чем здесь, воды не хватало, да и припасов негде было взять. Поэтому Дахат как понял, что те не уступят, дал приказ брать город. А город был хорошо укреплен – стены каменные, телега по ним проедет, ворота железные, двойные. Видно, там всегда о защите заботились. Три дня мы на стены лезли, сколько там наших полегло – но взяли город. Числом взяли, как бы там не хвалили Дахата. Было у них войско из знати – саи называются. Ты о них слышал?

– Да. Говорят, лучше их сражаются только Бесстрашные.

– Так вот, когда мы ворвались в город, нас там эти саи встретили. Не на жизнь, а на смерть с нами бились, пока все не полегли. Пленных было не больше десятка – только те, кто свалился без памяти от ран. И все – город был пустой, без людей.

– Пустой? – переспросил Гэтан, хотя и слышал об этом раньше.

– Совсем пустой – ни стариков, ни женщин, ни детей – все как сквозь землю провалились. Из города они выйти не могли – мы вокруг стояли. Дахат хотел переселить в Ар-Бейт народ из окрестных мест, но оказалось, что там пропала вода. Ни капли во всем городе не осталось – все колодцы, фонтаны, пруды как есть пересохли. Ушли мы оттуда, пошарили по домам и ушли, а город так и остался пустой.

– Так он и остался свободным…

– Кому нужна такая свобода? – проворчал старик. – Жили бы себе и жили – какая разница, кому налог платить.

Гэтан искоса взглянул на старика.

– А дальше, на севере, что там? – спросил он, словно вдруг забыв об Ар-Бейте.

– Горы одни, и все. Говорят, неприступные, да только мало было чудаков, чтобы проверить это. Что там делать, в этих горах?

– Но все-таки они были?

– Чудаки-то? Видать, были, потому что лет эдак пять назад я слышал странную песню. Бродячий певец пел ее на рынке, когда я корзины продавал в Сейте. В ней говорилось, что где-то там, за Северными Горами, за дикими лесами, за снежными пустынями есть ледяная арфа гангаридов. Если смертный услышит ее голос, то сравняется с богами, поэтому Гангар забросил ее на край света и поставил стражу. Нехорошо людям равняться с богами.

– Это певец так пел?

– Нет, это я так говорю. Он пел о том, что рано или поздно человек начинает искать ледяную арфу гангаридов, что голос этой арфы зовет его, что он становится ему дороже славы и богатства, ближе дома и семьи. Но только тот, кто в жажде своей сумеет дойти до края света, достоин слышать ее голос.

– Невероятно! – Гэтан закрыл глаза ладонями. – Неужели это правда?

– Вряд ли, – усмехнулся старый Рох. – Если бы это было правдой, среди нас ходили бы боги. Певцы тебе такого напоют – лишь бы деньги бросали.

– Где он теперь – этот певец?

– Да кто ж его знает – пять лет прошло с тех пор. Может, бродит где, а, может, и не выжил тогда. Здорово мы его тогда побили. Все разошлись, а он лежать остался.

– Как – побили? – вздрогнул Гэтан. – За что?

– А кто его за язык тянул петь про Ар-Бейт? В наемниках под Ар-Бейтом было немало сейтских – у одного меня там сын с зятем погибли, да и у многих кто-нибудь из родни там пропал. Ладно бы он пел про нас, как мы там воевали да сколько своих потеряли, а он запел о тех, о жителях Ар-Бейта, и в песне хвалил их мужество, а нас называл убийцами. Ну, мое сердце и не выдержало, я и кликнул – люди, да как же вы такое слушаете! Разве не ваши родные под Ар-Бейтом остались? Тут мы на него и кинулись – крепко били, а цитру в щепки растоптали.

Гэтан зябко поежился.

– Устал я сегодня, да и темнеет уже. Я, пожалуй, спать пойду. – Он встал со скамейки.

– А ужин?

– Не хочу.

Гэтан ушел в сени и поднялся по лестнице на чердак. Там он сел на пол перед чердачным окошком, обхватив колени руками, и смотрел на небо, пока розовый, оранжевый, лиловый цвет заката не сменился черным.