Объявление в газете было самым обычным, если не обращать внимания на детали. Коллектив Спецмонтажстроя сообщал о безвременной кончине ушедшей на пенсию уборщицы Марфы Изральевны Браун-Михайловской 1850 года рождения. Прощание должно было состоятся в ближайшую среду в 21 час 15 минут… И никто это, обведенное траурной рамочкой, объявление не читал. Кроме тех, кто должен был.
– Он?
– Если Марфа Изральевна Браун – то Он. В среду. В 21.15.
Время было определено.
– Пойдешь?
– Пойду, коли назначено. Уговор дороже денег.
– Может, кто-то другой?
– Нет, я там уже был. Зачем отсвечивать новыми физиономиями. Мы с Ним уже почти приятели после последних посиделок.
– А если тебя?.. Как в прошлый раз. Тогда они не готовы были, а теперь батальон нагонят. С танками.
– На этот случай передислоцируйте личный состав на дальний объект.
– На какой?
– На новый, о котором я не знаю. Подыщите что-нибудь. Время есть. Если я не вернусь через три часа, рубите все концы. Три часа я продержусь, а потом меня «развяжут».
Командиры согласно кивнули.
Здесь никто не играл в героев-молчунов, понимая, что языка «развяжут» в любом случае, вопрос лишь времени. Три часа срок серьезный, не всякий выдержит. Там, на фронте пленные фрицы, даже самые упертые, начинали болтать через час, а за линией фронта ломались в минуты, не чтобы жизнь спасти, чтобы умереть комфортно.
– Добро. Среда 21.15, контрольный срок три часа.