днотомники

ЛАССИЧЕСКОЙ

ИТЕРАТУРЫ

W

/МОСКОВСКИЙ РАБОЧИЙ 1986

„НЕТ

У ЛЮБВИ БЕССЛЕДНО СГИНУТЬ

права.::

ЛЕГЕНДЫ О ЛЮБВИ И ДРУЖБЕ

С61

Н57

Составление, предисловие и примечания Р. Г. Подольного

„ 4701000000-187

М172(03)—86 176 86

© Составление, предисловие, примечания, оформление издательства «Московский рабочий», 1986 г.

«ТО, ЧТО НАДЛЕЖИТ ПРОЧИТАТЬ» (От составителя)

Слова, ставшие названием этого короткого введения к сборнику,— точный перевод с латыни самого слова «легенда».

Сегодня для нас легенда — передававшееся когда-то из уст в уста и окрашенное творческой фантазией народа предание об удивительном событии или необыкновенном человеке; но мы называем легендарными и такие события, о которых знаем много и . точно, и таких людей, чья жизнь детально отражена в не вызывающих сомнения документах,— называем, если смысл происшедшего, случившегося глубок и важен, если духовный облик человека высок и поучителен для новых и новых поколений.

Героями легенд становились издавна те, кто в чем-то оказыв. с,я впереди других, был сильнее всех, как Геракл; глубоко проникал в суть вещей ак Сократ; исследовал тайны природы, как Ньютон и Ломоносов; служил Родине, как Евпатий Коловрат. И те, кто умел преданно, беззаветно, ярко любить, верно и благородно дружить.

Память человечества бережно хранит подвиги, совершенные во имя любви и дружбы, а имена Ромео и Джульетты, Игоря и Ярославны не меньше говорят нашим мыслям и чувствам, чем имена великих поэтов или естествоиспытателей.

Историки и философы, психологи и социологи немало потрудились, выясняя, насколько же отличны от наших те же чувства любви и дружбы в разные исторические эпохи.

Различий тут действительно можно найти много, но в легендах, сложенных разными народами мира на протяжении пяти тысячелетий, хорошо видны общечеловеческие духовные свойства, роднящие нас с предками, нашими предшественниками на земле, жили ли они в Месопотамии пятьдесят веков назад, в Греции трехтысячелетней давности или в России прошлого столетия.

Любовь и дружба и в прошлом были необходимой частью человеческого существования. Иначе не воспевали бы эги чувства в песнях и сказках, сагах и былинах, иначе не посвятила бы им столько пламенных слов мировая литература.

Конечно, далеко не все способны любить и дружить так полно, как те. кого прославили бессмертные предания веков. Но легенды были нужны как благородные примеры, показывающие, какой высоты и силы чувств способен достичь человек. И все новые и новые поколения слушали рассказы о великой любви, о исполненной смысла и благородства дружбе, слушали, проникаясь уважением к героям сказаний и восхищением ими. Судьбы героев легенд становились частью духовного мира все большего числа людей, влияли на собственные их чувства и судьбы, делали тоньше мировосприятие, отточеннее чувства, богаче оттенками переживания.

И нам следует воздать должное героям этих легенд, как и неведомым сказителям и прославленным поэтам, что донесли до нас из прошлого их образы. Образы, остающиеся непременной, ничем не заменимой частью нашего бесконечно сложного мира.

Горюющая о муже Ярославна из поэмы XII в. на все времена стала символом любящей русской женщины. Мы повторяем слова любви, сложенные Петраркой для Лауры, клянемся в дружбе, как Герцен и Огарев, отзываемся на горе Андромахи, теряющей Гектора.

Поэтому такие легенды и для нашего времени — «то, что надлежит прочитать». Надлежит тем более, что и в мировой и в русской литературе многого попросту не поймет человек, для которого остаются пустым звуком имена Орфея и Евридики, Пигмалиона и Галатеи, Лейли и Меджнуна, Петра и Февронии. Ведь каждое такое имя — цельный образ для писателя, чьи персонажи вспоминают героев сказаний. Образ, в чью суть не помогут проникнуть даже самые лучшие комментарии... Нужны обращения к «первоисточникам» и к тем художественным произведениям, в которых эти образы воплотились наиболее ярко.

Сами слова «легенда», «предание», «сказание» предполагают, как уже говорилось, повествование о необыкновенном, но случившемся в действительности. И в основе даже самых древних легенд о любви и дружбе лежат по большей части факты, вдохновившие сказителя, певца, писателя и вместе с песнью, былиной, поэмой или рассказом ставшие достоянием сменяющихся поколений. Только вот века, а то и тысячелетия наложили свою печать на такие рассказы...

Можно быть уверенным, что даже если жил когда-то и любил Евридику великий фракийский певец Орфей, то не спускался он в подземный Аид, царство мертвых, пытаясь вывести оттуда умершую жену. Не оживала по воле Афродиты мраморная статуя, изваянная кипрским царем Пигмалионом.

И никто не знает точно, правда ли, что новгородского боярина Ставра, брошенного в тюрьму киевским князем, хитростью и отвагой вызволила его жена Васи-листа.

Но ведь тысячи и тысячи раз спасали мужей самоотверженные жены, и мужья боролись за жизнь любимых, и любовь снова и снова одерживала победы над холодностью, бесстрастием и равнодушием. Факт жизни часто преображается, становясь фактом искусства, но не перестает быть правдой.

Снова и снова творцы разных времен вслушивались и вчитывались в старые предания — и перелагали их по-своему, отражая собственное время. Сколько разных стихотворений, поэм, пьес написано об «одних и тех же» Фархаде и Ширин, Тристане и Изольде, Ромео и Джульетте, Игоре и Ярославне!

И прочнее ощущается связь времен, ближе становятся народы, роднее и понятнее люди, когда яснее видны пролегающие через века и страны пути «вечных сюжетов» .

Вы прочтете здесь разные рассказы разных поэтов разного времени о скорби и боли Ярославны, о тревоге ее за Игоря; немецкий поэт Генрих Гейне и французский драматург Эдмон Ростан поведают об одной из самых романтических историй XII столетия вслед за ее героем и певцом провансальским поэтом Джауфре Рюде-лем... Размеры книги позволили дать совсем немного примеров обращения к одному сюжету нескольких писателей; между тем почти каждая из легенд породила тома, а то и целые библиотеки вариантов, вариаций, переложений, принципиально новых художественных творений на старые, но неистощимые темы.

Конечно, охватить все мировое богатство сказаний о любви и дружбе просто невозможно в одном сборнике. И сюда вошли прежде всего те легенды, которые в наибольшей степени стали неотъемлемой частью современной русской и мировой литературы. Хотя, поневоле, далеко не все. Жаль было оставлять, например, за пределами книги легенду о Джиневре и Ланселоте, замечательную, поистине легендарную дружбу декабристов Сергея Муравьева-Апостола и Михаила Бестужева-Рюмина и многое, многое другое. Но нельзя объять необъятное.

А порою и то, без чего такую книгу легенд просто невозможно было бы вообразить, не могло поместиться в ней целиком, ведь книга в отличие от своей темы не безгранична. (Полный текст поэмы Навои «Фархад и Ширин» уже занял бы чуть ли не все пространство между обложками, и не многим меньше места потребовала бы себе «Песнь о Нибелунгах», как и поэма Низами «Лейли и Меджнун».) Поэтому часть произведений дана в сильном сокращении *; при этом всякий раз мы старались сохранить сюжетность рассказа, дать читателю возможность оценить, несмотря на вынужденные пробелы, красоту каждой легенды, представить себе тот особый, незаменимый вклад, который она вносит во всемирную историю человеческих чувств.

Отдельные произведения пришлось ввести в сборник лишь в отрывках, позволяющих увидеть хотя бы важные художественные черты главных образов легенды.

* * *

Книга состоит из четырех разделов.

Первый представляет наследие древней Месопотамии, античного Средиземноморья, Причерноморья.

Во втором объединены более поздние сказания Востока — Индии, Аравии, Ирана, Закавказья, Средней Азии.

Третий посвящен средневековым легендам Западной Европы (точнее, Европы за современными границами СССР).

В четвертый вошли предания и рассказы о подвигах любви и дружбы на Руси и в России — вплоть до XIX столетия.

1 Сокращения в текстах обозначены многоточиями.

С обстоятельствами и временем возникновения произведений, вошедших в каждый раздел, читателя познакомят краткие введения.

Общие комментарии помещены в конце книги; подстрочные примечания, если они не оговорены специально, принадлежат авторам; примечания переводчиков оговариваются; в подстрочные примечания вводятся без оговорок и переводы иноязычных выражений в тексте.

Р. Г. ПО ДОЛЬНЫЙ

ДРЕВНИЕ МЕСОПОТАМИЯ, СРЕДИЗЕМНОМОРЬЕ, ПРИЧЕРНОМОРЬЕ

Раздел и книгу открывают отрывки из древнейшей среди ныне известных поэм — «Эпоса о Гильгамеше». «Эпос о Гильгамеше» — высший взлет поэтического творчества и философской мысли Ближнего Востока в древности, высочайшее художественное достижение одной из самых ранних цивилизаций планеты. Сказание было сложено там, где лежали самые, возможно, древние государства нашей планеты — на землях между могучими реками Тигром и Евфратом, в Месопотамии. Еще пять-шесть тысяч лет назад общество живших здесь тогда шумеров разделилось на классы, тут возникла письменность, появились города. В одном из них, Уруке, почти пятьдесят веков назад, в начале III тысячелетия до н. э., вождем-царем был Бильгамес-Гильгамеш, прославившийся дальними походами и боевыми подвигами, о которых складывали песнопения и легенды. Шло время. Новые народы приходили в Месопотамию, смешиваясь с ее старыми обитателями, шумерский язык вытеснялся языком пришельцев, аккадским, а слава Гильгамеша со временем только росла. «Эпос о Гильгамеше» слагался, дополнялся и изменялся на протяжении многих столетий, став уже в той далекой, глубочайшей древности своим, близким для нескольких народов. Записи его, выцарапанные клинописью на обожженных глиняных плитках, нашли при раскопках в разных местах Передней Азии, и сделаны эти записи на четырех разных языках: шумерском (родственные связи его не установлены), аккадском (одном из семитских языков), языке державы хеттов (принадлежавшем к индо-европейской языковой семье) и языке хурритском (его относят к кавказским языкам; на близком к хурритскому языку говорили в Урарту — древнейшем государстве на территории нашей родины).

Один из важнейших мотивов «Эпоса о Гильгамеше» — дружба между главным героем поэмы и Энкиду, могучим дикарем, которого правитель Урука приобщает к цивилизации. В мире, где лишь недавно появились угнетатели и угнетенные, цари и подданные, жизнь стала куда беспокойней, чем в родовом обществе, подчинявшемся утвердившимся за многие тысячелетия нормам и традициям. Даже на безусловную недавно верность родича нельзя положиться. В древнейших мифах классовых обществ сами боги низлагают отцов, убивают сыновей, сокрушают братьев — потому что подобное происходило с людьми. А ведь каждому нужен человек, которому абсолютно доверяешь. И юный Гильгамеш, пугающий буйством своих сограждан, страстно мечтает о друге, прежде чем находит его. Он заклинает:

«Пусть падет на меня великое горе,

Лишь бы сильного друга себе нашел».

Обретя Энкиду, Гильгамеш вместе с ним уничтожает чудовищ, побеждает ужасного быка, посланного против героев богиней Иштар, чью любовь царь Урука отверг. Но — приходит и великое горе. За участие в совместных с Гильгамешем подвигах Энкиду обречен богами на смерть. В сборник включены отрывки из эпоса, посвященные скорби Гильгамеша, потерявшего друга. А дальше? Оплакав Энкиду, царь Урука отправляется на поиски бессмертия, добывает цветок, возвращающий молодость, но на обратном пути этот цветок у него похищает змея...

Ту же потребность в дружбе, ту же верность друзьям мы видим в древнегреческих сказаниях. Дружба Кастора и Полидевка (один из них в мифе сын бога, а другой — обычный смертный), Ореста и Пилада (первый — царевич) соединяет на жизнь и на смерть разных, но одинаково сильно любящих людей. Символически звучат для нас их имена; приключения героев этих сказаний стали сюжетами античных трагедий и поэм, а потом средневековых романов, стихов XIX в. и пьес нашего столетия. Своим Орестом называет Пушкина Дельвиг в стихотворном послании, эти имена вы найдете у Гете и Пушкина...

С Кастором и Полидевком познакомит здесь читателя пересказ мифа, сделанный более полувека назад советским историком и писателем Н. А. Куном.

Орест и Пилад — в числе героев диалога «Токсарид, или Дружба» крупнейшего античного прозаика Лукиана, жившего во II веке н. э. Здесь же Лукиан рассказывает и о других примерах беззаветной дружбы среди греков и живших на юге европейской части нашей родины скифов.

Идеал супружеской любви древние греки находили в союзе Гектора и Андромахи — союзе, о котором немало говорится в «Илиаде» Гомера и других сказаниях о Троянской войне. В страсти Париса к Елене в этих сказаниях главное — увлечение телесной красотой, в любви Пенелопы к Одиссею подчеркивается верность; брак же Гектора, отважного защитника родного города, и бесконечно преданной ему Андромахи на протяжении тысячелетий привлекает своей гармоничностью. Это отразилось и в помещаемых в сборнике стихотворении великого немецкого поэта Фридриха Шиллера «Прощание Гектора» и отрывках из пьесы крупнейшего французского драматурга XX в. Жана Жироду «Троянской войны не будет».

А самое, может быть, тяжелое испытание для любви — долгая, трудная жизнь вдвоем в бедности. Древнеримский поэт Овидий воистину обожествил чету добрых стариков — Филемона и Бавкиду, нашедших еще в юности счастье друг в друге. В сборник включен посвященный им отрывок из знаменитой поэмы Овидия «Метаморфозы». Другой отрывок из той же поэмы рассказывает о путешествии певца Орфея в царство мертвых за погибшей женой его — Евридикой. Третий же — о кипрском царе и скульпторе Пигмалионе, любовь которого обратила изваянную им статую в девушку Галатею.

Эти символические подвиги любви стали излюбленными сюжетами в искусстве последующих эпох. Стихотворение «Галатея» русского поэта XIX в. JI. А. Мея — одно из многих произведений, вдохновленных древней легендой; свой вариант «Орфея и Евридики» создал в XX столетии В. Я. Црюсов. Надо сказать, что в творчестве Брюсова особенно широко оказались представлены «легенды веков», поэтому в сборник кроме его «Орфея и Эвридики» вошли еще стихотворения, по-своему передающие древнегреческие сказания об афинском царевиче Тезее (Тесее, Фес-сее) и критской царевне Ариадне, о погубленных судьбой Геро и Леандре, а также трагическую историю римского полководца Марка Антония и египетской царицы Клеопатры.

Замечательную повесть о любви царя Соломона и девушки с виноградника создал на взятый из Библии сюжет А. И. Куприн.

ИЗ «ЭПОСА О ГИЛЬГАМЕШЕ»

(«О все видавшем») ТАБЛИЦА VIII

два занялось сияние утра \ Тилътвмеш уста открыл и молвит:

«Энкиду, друг мой, твоя мать антилопа

И онагр, отец твой, тебя породили,

Тебя воспитали хвостатые твари

И скот в степи и на пастбищах дальних!

Стези Энкиду в лесу кедровом

По тебе да плачут день и ночь неумолчно,

Да плачут старейшины огражденного Урука,

Да плачет руку нам вслед простиравший,

Да плачут уступы гор лесистых,

По которым с тобою мы взбирались,

Да рыдает пажить, как мать родная,

Да плачут соком кипарисы и кедры,

Средь которых мы пробирались во гневе,

Да плачут медведи, гиены, барсы и тигры,

Козероги и рыси, львы и туры,

Олени и серны, скот и зверье степное,

Да плачет бурный Евлей, где мы ходили по брегу,

1 Из комментария о воспроизведении текста в переводе: «Пробел между полустишиями, в соответствии с обыкновением вавилонских писцов, означает цезуру.

Текст перевода следует читать так, чтобы на каждое полустишие падало во всяком случае два ударения, ускоряя или замедляя темп чтения, в зависимости от длины строки; отдельные слова могут произноситься бегло, без ударения; в некоторых случаях на одно длинное слово может падать два ударения. В длинных (шестиударных) стихах и в ряде случаев в стихах, содержащих собственные имена, на полустишие падает по три ударения. Стихи, не делящиеся на полустишия, имеют также по три ударения.

Слова, выделенные курсивом, в оригинале не сохранились; они либо восстановлены на основании эпических повторов или по смыслу, либо представляют домыслы переводчика или предшествующих исследователей».

Да плачет светлый Евфрат, где мы черпали воду, Да плачут мужи огражденного Урука

И жены, что видали, как быка мы убили,

Да плачет жрец Эреду, твое славивший имя,

Да плачет мудрец, который пред Эа твое славил

имя.

Да плачет тот, кто кормил тебя хлебом,

Да плачет тот, кто умастил твои ноги,

Да плачет тот, кто вина тебе подал,

Да плачет блудница, тебя умастившая добрым

елеем,

Да плачет в свадебный покой вступивший,

Супругу обретший твоим мудрым советом,

Братья да плачут по тебе, как сестры,

В скорби да рвут власы над тобою!

Как отец и мать в его дальних кочевьях,

Я об Энкиду буду плакать.

Внимайте же вы, мужи, внимайте,

Внимайте, старейшины огражденного Урука!

Я об Энкиду, моем друге, плачу,

Словно плакальщица, горько рыдаю:

Мощный топор мой, сильный оплот мой,

Верный кинжал мой, надежный щит мой,

Праздничный плащ мой, пышный убор мой,—

Демон злой у меня его отнял!

Младший мой брат, гонитель онагров горных, пантер

пустыни!

Энкиду, младший мой брат, гонитель онагров

горных, пантер пустыни! С кем мы все побеждали, поднимались в горы,

Схвативши вместе, быка убили,

Погубили Хумбабу, что жил в лесу кедровом!

Что за сон теперь овладел тобою?

Стал ты темен и меня не слышишь!»

А тот головы поднять не может.

Тронул он сердце — оно не бьется.

Закрыл он другу лицо, как невесте,

Сам, как орел, над ним кружит он,

Точно львица, чьи львята в ловушке,

Мечется грозно взад и вперед он,

Словно кудель, раздирает власы он,

Словно как скверну, срывает одежды.

it

Едва занялось сияние утра,—

Гильгамеш по стране созывает кличем

Ваятелей, медников, кузнецов, камнерезов.

«Друг мой, сделаю кумир твой,

Какого никто не делал другу:

Друга рост и облик в нем будет явлен,

Подножье из камня, власы из лазури,

Лицо из алебастра, из золота — тело»...

ТАБЛИЦА IX

Гильгамеш об Энкиду, своем друге,

Горько плачет и бежит в пустыню:

«И сам я не так ли умру, как Энкиду?

Тоска в утробу мне проникла,

Смерти страшусь и бегу в пустыню.

Под власть Утнапйшти, сына Убар-Туту,

Путь я предпринял, иду поспешно. Перевалов горных достигнув ночью,

Львов я видал и бывало мне страшно,—

Главу подымая, молюсь я Сину,

И к владыкам-богам идут мои молитвы:

Как прежде бывало, меня сохраните!»

Ночью он лег, от сна пробудившись,

Видит — львы резвятся, радуясь жизни.

Боевой топор он поднял рукою,

Выхватил из-за пояса меч свой,—

Словно стрела, упал между ними,

Ударял, повергал, убивал и рубил он.

*

Он слыхал о горах, чье имя — Машу;

Как только к этим горам подошел он,

Что вое ход и закат стерегут ежедневно,

Наверху небосвода достигают,

Внизу — преисподней их грудь достигает,

Люди-скорпионы стерегут их ворота:

Грозен их вид, их взоры — гибель,

Их мерцающий блеск повергает горы —

При восходе и закате Солнца они охраняют Солнце, Как только их Гильгамеш увидел,

Ужас и страх его лицо помрачили!

С духом собрался, направился к ним он.

Человек-скорпион жене своей крикнул:

«Тот, кто подходит к нам,— плоть богов — его тело!» Человеку-скорпиону жена отвечает:

«На две трети он бог, на одну — человек он!»

Человек-скорпион Гильгамешу крикнул,

Потомку богов вещает слово:

«Почему идешь ты путем далеким,

Какою дорогой меня достиг ты,

Переплыл моря, где трудна переправа?

Зачем ты пришел, хочу узнать я,

Куда путь твой лежит, хочу узнать я».

Гильгамеш ему вещает, человеку-скорпиону:

«Младший мой брат, гонитель онагров горных, пантер

пустыни,

Энкиду, младший мой брат, гонитель онагров

горных, пантер пустыни, С кем мы всё побеждали, поднимались в горы,

Схвативши вместе, быка убили,

Погубили Хумбабу, что жил в лесу кедровом,

Друг мой, которого так любил я,

С которым мы все труды делили,

Энкиду, друг мой, которого так любил я,

С которым мы все труды делили,—

Его постигла судьба человека!

Дни и ночи над ним я плакал,

Не предавая его могиле,—

Не встанет ли друг мой в ответ на мой голос?

Шесть ночей миновало, семь дней миновало,

Пока в его нос не проникли черви.

Устрашился я смерти, не найти мне жизни,

Словно разбойник, брожу в пустыне:

Мысль о герое не дает мне покоя —

Дальней дорогой бегу в пустыне:

Мысль об Энкиду, герое, не дает мне покоя — Дальним путем скитаюсь в пустыне!

Как же смолчу я, как успокоюсь?

Друг мой любимый стал землею!

Энкиду, друг мой любимый, стал землею!

Так же, как он, и я не лягу ль,

Чтоб не встать во веки веков?

Теперь же, скорпион, тебя я встретил,—

Смерти, что страшусь я, пусть не увижу!

К Утнапишти, отцу моему, иду я поспешно,

К тому, кто, выжив, в собранье богов был принят

и жизнь обрел в нем. Я спрошу у него о жизни и смерти!»

ДИОСКУРЫ - КАСТОР И ПОЛИДЕВК

(По Н. А. Куну)

Женой царя Спарты Тиндарея была прекрасная Леда, дочь царя Этолии Фестия. По всей Греции славилась Леда своей дивной красотой. Стала женой Зевса Леда, и было у нее от него двое детей: прекрасная, как богиня, дочь Елена и сын, великий герой Полидевк. От Тиндарея у Леды было тоже двое детей: дочь Клитемнестра и сын Кастор.

Полидевк получил от отца своего бессмертие, а брат его Кастор был смертным. Оба брата были великими героями Греции. Никто не мог превзойти Кастора в искусстве править колесницей, он смирял самых неукротимых коней. Полидевк же был искуснейшим кулачным бойцом, не знавшим равных себе. Во многих подвигах героев Греции участвовали братья Диоскуры. Всегда были они вместе, самая искренняя любовь связывала братьев.

У Диоскуров было два двоюродных брата, Линкей и Идас,— сыновья мессенского царя Афарея. Могучим бойцом был Идас; брат же его Линкей обладал таким острым зрением, что оно проникало даже в недра земли; ничто не могло скрыться от Линкея. Однажды угнали Диоскуры и их двоюродные братья стадо быков из Аркадии и решили поделить между собой добычу. Делить стадо должен был Идас. Захотел Идас завладеть с братом всей добычей и решил прибегнуть к хитрости. Разрезал Идас быка на четыре равные части, разделил их между собой, братом и Диоскурами и предложил отдать одну половину стада тому, кто съест свою часть первым, а другую половину — тому, кто съест вторым. Быстро съел Идас свою часть и помог брату Линкею съесть его часть.

Разгневались Кастор и Полидевк, увидав, что Идас обманул их, и решили отомстить своим двоюродным братьям, с которыми их связывала до этого неразрывная дружба. Вторглись Кастор и Полидевк в Мессению и похитили не только стадо, угнанное из Аркадии, но и часть стада Идаса и Линкея. Они похитили также невест своих двоюродных братьев.

Знали Диоскуры, что не простят им этого Идас и Линкей, и решили спрятаться в дупле большого дерева и ждать, когда начнут преследовать их двоюродные братья. Диоскуры хотели врасплох напасть на них, так как опасались вступать в бой с могучим Идасом, который однажды отважился на борьбу с самим Аполлоном, когда среброрукий бог спорил с ним из-за прекрасной Марпессы *. Но не могли скрыться Диоскуры от зорких глаз Линкея. С высокого Тайгета увидал Линкей братьев в дупле дерева. Напали на Диоскуров Идас и Линкей. Прежде чем они успели выйти из засады, Идас ударил своим копьем в дерево и пронзил грудь Кастора. Бросился на них Полидевк. Не выдержали его натиска Афареиды и обратились в бегство. У могилы их отца настиг их Полидевк. Он убил Линкея и начал смертный бой с Идасом. Но Зевс прекратил этот поединок, он бросил сверкающую молнию и ею испепелил и Идаса, и труп Линкея.

Вернулся Полидевк туда, где лежал смертельно раненный Кастор. Горько плакал он, видя, что смерть разлучает его с братом. Взмолился тогда Полидевк к отцу своему Зевсу и просил дать и ему умереть вместе с братом. Явился громовержец своему сыну и предложил ему или жить вечно юным в сонме богов на Олимпе, или же жить вместе с братом один день в мрачном царстве Аида, другой — на светлом Олимпе. Не захотел Полидевк расстаться с братом и выбрал общую с ним долю. С тех пор братья один день блуждают по мрачным полям царства теней умерших, а другой день живут вместе с богами во дворце эгидодержавного Зевса. Чтут греки братьев Диоскуров, как богов. Они защитники во всех опасностях, они защищают людей во время пути как на чужбине, так и на родине.

Овидий
ПИГМАЛИОН

(Из «Метаморфоз»)

...Оскорбясь на пороки, которых природа Женской душе в изобилье дала, холостой, одинокий Жил он, и ложе его лишено было долго подруги.

А меж тем белоснежную он с неизменным искусством Резал слоновую кость. И создал он образ — подобной

1 Идас похитил Марпессу на крылатой колеснице, данной ему Посейдоном. Аполлон хотел отнять Марпессу у Идаса и вступил с ним в бой. Зевс прекратил этот бой и повелел Марпессе самой выбрать себе мужа. Марпесса выбрала Идаса: она знала, что бог Аполлон не будет долго любить ее, что забудет ее бессмертный бог, когда она состарится.

Женщины свет не видал — и свое полюбил он созданье! Девушки было лицо у нее; совсем как живая,

Будто бы с места сойти она хочет, да только страшится. Вот до чего было скрыто самим же искусством искусство! Диву дивится творец и пылает к подобию тела.

Часто протягивал он к изваянию руки, пытая,

Тело ли это иль кость? Нет, это не кость! — признается, Деву целует и мнит, что взаимно; к ней речь обращает. Держит — и верит, что в плоть при касании пальцы уходят. Страшно ему, что синяк на тронутом выступит теле.

То он ласкает ее, то для девушек милые вещи Дарит; иль раковин ей принесет, иль камешков мелких, Маленьких птиц иль цветов с лепестками о тысяче красок. Лилий, иль пестрых шаров, иль с дерева павших слезинок Дев Гелиад. Он ее украшает одеждой. В каменья Ей убирает персты, в ожерелья — длинную шею.

Легкие серьги в ушах, на грудь упадают подвески.

Все ей к лицу. Но не меньше она и нагая красива.

На покрывала кладет, что от раковин алы сидонских,

Ложа, подругой ее называет, склоненную шею Нежит на мягком пуху, как будто та чувствовать может! Праздник Венеры настал, по всему прославляемый Кипру. Возле святых алтарей с наведенными златом рогами Падали туши телиц, в белоснежную закланы шею.

Ладан курился. И вот, на алтарь совершив приношенье, Робко ваятель сказал: «Коль все вам доступно, о боги, Дайте, молю, мне жену (не решился ту деву из кости Упомянуть), чтоб была на мою, что из кости, похожа!»

На торжествах золотая сама находилась Венера И поняла, что таится в мольбе; и, являя богини Дружество, трижды огонь запылал и взвился языками.

В дом возвратившись, бежит он к желанному образу девы И, над постелью склоняясь, целует,— тепла она будто... Снова целует ее и руками касается грудей,—

И под рукой умягчается кость; утрачена твердость,

Вот поддается перстам, уступает... Гиметтский на солнце Так размягчается воск, под пальцем большим получает Разные формы и, так примененный, пригоден для дела.

Стал он и, робости полн и веселья, ошибки боится;

Снова, любя, он к желаньям своим прикасается, снова Тело пред ним,— под перстом нажимающим жилы трепещут. Тут лишь пафосский герой полноценные речи находит,

Чтоб Венере излить благодарность. Уста прижимает Он, наконец, к неподдельным устам,— и чует лобзанья

Дева; краснеет она и, подняв свои робкие очи Светлые к свету, зараз небеса и любимого видит. Гостьей богиня сидит на устроенной ею же свадьбе.

Загрузка...