Легионер. Пять лет во Французском Иностранном легионе

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ В ШКОЛЕ КАПРАЛОВ

За восемь дней, что мы здесь провели, мои предчувствия относительно этой школы вполне оправдались. Это концлагерь. Маскара по сравнению с ним была курортом. Наш день начинается в пять утра с пятимильного галопа по пересеченной местности. Затем строевой смотр и утренняя проверка казарм. Повторная проверка производится в полдень, ну а вечером, как полагается, аппель. Как правило, состояние казармы и нашего имущества не отвечает установленным стандартам, и следует наказание — либо индивидуально для провинившихся, либо для всего взвода в виде дополнительной проверки в полночь, в четыре часа ночи или в любое другое время, когда это придет в голову дежурному сержанту. Главная цель здешних сержантов — оставить нам как можно меньше времени для сна. Это самый верный способ задушить в зародыше всякую попытку сопротивления, и они твердо намерены исключить малейшую возможность этого.

Каждый из нас по очереди назначается дежурным капралом. В обязанности дежурного капрала входит составление списка наряда, построение пелотона (взвода) на плацу и подготовка казармы к аппель. Накануне вечером он должен составить распорядок следующего дня, расписание караулов и тому подобные документы и представить их Дельгадо после аппель. Эти документы должны служить образцом графического искусства, где расстояние между строчками, ширина полей и все прочее соблюдено с точностью до миллиметра. Дельгадо следит за тем, чтобы человеку хватило этой работы часов до трех ночи; очень немногие справляются с ней раньше.

Сами занятия практически не отличаются от того, что мы делали в Маскаре. Разница лишь в том, что там мы впервые занимались этим, а теперь мы учимся передавать свой опыт другим.

Весь день мы проводим в горах. Профилирующими предметами считаются боевая подготовка и ориентирование по карте. Вечером мы возвращаемся в казармы форсированным маршем. Если ты не сможешь идти на марше лучше своих подчиненных, ты не заслужишь их уважения и командир из тебя будет никакой.

Кроме Ноэля, я почти никого во взводе не знаю. Отношения между нами довольно прохладные: как и в первые дни в легионе, все держатся поначалу отчужденно, изучая других, прежде чем сблизиться с ними.

В течение четырех месяцев наши знания и умения в самых разных областях будут неоднократно проверяться, нам предстоит сдать две промежуточные экзаменационные сессии и одну заключительную. Очень важно занять в итоге первое место: во-первых, это престижно — что-то вроде получения «Меча почета» в Сандхерсте,[87] во-вторых, сулит немалые материальные выгоды. Курсанту, занявшему первое место, — только ему одному — может быть присвоено звание старшего капрала, вслед за чем он поднимется до звания младшего сержанта и будет носить уже не белое кепи, а черное. Жалованье старшего капрала вдвое выше, чем у остальных капралов, обитает он в элитном обществе себе подобных. Кроме того, ему предоставляется отдельная комната и выделяется в помощь ординарец, который содержит в порядке его форму и имущество, да и вся его жизнь намного увлекательнее. Так, в его обязанности входят периодические дежурства по борделю, что несравненно приятнее, чем собирать камни в горах. Поэтому в пелотоне ожидается неуклонная борьба за первое место — здесь немало парней, обладающих необходимыми для этого мозгами и способностями.

Один из них — француз Виньяга, который даже на этой начальной стадии выделяется на общем фоне как потенциальный претендент на первенство. Голова у него работает очень хорошо, да и по натуре он прирожденный лидер. Сильные соперники — немцы Калушке и Питцер. Калушке находится в отличной форме и вообще очень гармоничная личность: способный, добродушный, здравомыслящий. У Питцера более сложный характер и, пожалуй, самая ясная голова; он целиком сосредоточен на достижении цели, никаких эмоций, ни капли юмора. Он старше большинства других, и ему трудно будет состязаться с нами в физической силе и выносливости, но то, что находится у него под черепушкой, с лихвой это компенсирует. Среди испанцев признанный лидер — Эдуардо де Сото. По складу характера он похож на Калушке, но более открыт. Его преданность делу так же неколебима, как испанская гордость. Интересно будет посмотреть, как будут развиваться его отношения с Дельгадо. Разумеется, сержант не будет делать ему никаких поблажек, но у испанцев гораздо сильнее, чем у других этнических групп, развита склонность держаться вместе.

Помимо зачетов по спортивной подготовке и экзаменов по различным предметам, нам в течение всего периода обучения будут насчитываться очки за стрельбу и усердие. Усердию и моральному духу придается первостепенное значение. Это, возможно, будет мешать Питцеру — он ходит по большей части как в воду опущенный.

Итак, все готово к битве, которая обещает быть нелегкой и очень увлекательной. Все понимают, что даже с матеральной точки зрения ставки высоки: деньги, престиж, лучшие условия жизни. Мы как-никак наемники и прибыли сюда не для того, чтобы валять дурака. Мысли о беззаботном существовании давным-давно похоронены.

Тяжелее всего дается борьба с усталостью. Крутимся безостановочно, ни минуты покоя. Утром бегали на время пять миль с полной выкладкой — вещмешки, винтовки. Вернувшись в полдень в казарму, обнаружили там невообразимый хаос. Все содержимое наших тумбочек валялось кучей посреди комнаты: наша форма, рубашки, обувь, шлемы. Туда же было брошено постельное белье, а койки были разобраны на части и разбросаны по всем направлениям. Затем куча была засыпана двадцатью пакетами мыльного порошка и обильно полита водой из шланга, так что все это выглядело как последствия землетрясения с последующим наводнением.

Мы добрались до лагеря совершенно измотанными после кросса, и представшее перед нами зрелище было последней каплей. Так у нас развлекается Винтер. Он отличается от других сержантов, Шмидта и Дельгадо, — это парочка дюжих головорезов, но у них есть хотя бы нормальное чувство юмора. Винтер же — худосочный альбинос с бледным лицом, бледно-голубыми водянистыми глазами, длинным носом и слабым женственным ртом, и при этом он настоящий садист, находящий удовольствие в том, чтобы доставлять неприятности другим. В Бельзене или Аушвице[88] он сделал бы головокружительную карьеру.

Между тем в два часа ожидалась очередная проверка, и все должно было находиться в полном порядке. Бог знает как, но мы с этим справились. Стирать и сушить вещи было некогда, мы просто сложили их мокрыми и скользкими от мыла в шкафчики, а вечером после аппель у нас была большая стирка, затянувшаяся далеко за полночь. Обычное дело.

За две недели, что мы здесь находимся, мне пять раз доставалось теню кампань, которое заканчивается не раньше часа ночи.

Здешние сержанты придумали еще одно наказание для нас. После аппель ты должен пойти на берег моря, наполнить флягу морской водой и принести ее сержанту, чтобы он мог убедиться, что ты там был. До моря пять миль, и ночью эта прогулка занимает пять часов. Возвращаешься с нее уже в три часа ночи. Мне пока приходилось делать это только один раз, но и этого мне хватило.

Как-то в начале этой недели во время аппель Шмидт нашел в моем шлеме комара. После этого шестеро из нас изображали похоронную процессию: мы несли растянутое одеяло, на котором лежал труп комара. Я должен был вырыть могилу глубиной пять футов, похоронить комара в ней и установить крест с надписью: «TOM DOOLEY EST MORT».[89] Шмидт катался от хохота. Я, возможно, разделил бы его веселье, если бы это было не в час ночи. Мы тут находимся во власти сумасшедших.

Наше физическое развитие достигло небывалых высот, и одновременно мы подыхаем от усталости и бессонницы. Надвигается первая сессия зачетов и экзаменов. На следующей неделе будут проверять, что мы успели выучить и узнать и каких успехов достигли в физической подготовке. Две последние недели по ночам мы только и делали, что мотались по горам. Согласно плану, мы, разделившись на небольшие группы, ориентируясь по компасу и измеряя расстояние шагами, должны пройти десять миль и выйти к какому-нибудь перекрестку, реке или другому пункту, где нас будет ждать машина, чтобы отвезти нас обратно в лагерь. На деле же мы никогда не выходим к этому пункту, не находим машины и возвращаемся в лагерь пешком уже на рассвете. За это в виде наказания с самого утра нас заставляют проделывать физические упражнения по интенсивной программе. И несмотря на это, мы действительно делаем успехи. Нас разбрасывают ночью на парашютах по всей округе, и, пройдя миль двадцать по азимуту и иногда прибегая к помощи аэрофотоснимков, наутро мы собираемся в назначенном месте. А это нелегкая задача среди голых холмов, где практически нет никаких ориентиров. Используя карту, мы находим дорогу в любое время суток с такой же легкостью, с какой ходим по казарме. Маскаро может ткнуть пальцем в какое-либо место на карте в двадцати милях от Лендлесса и сказать: «На рассвете вы должны быть вот здесь» — и мы будем.

Мы становимся компетентными инструкторами по строевой подготовке. Мы умеем обращаться с радиоаппаратурой, минами и взрывчатыми веществами, бронетехникой, разными видами стрелкового оружия и гранатами, в том числе советскими, американскими и немецкими. Мы можем наводить мосты и переправы через реки, способны провести несколько дней в горах без продовольствия, на одном лишь подножном корме. Мы можем наложить товарищу шину на ногу и спуститься с ним на руках в ущелье глубиной сотню футов; прожить пять недель, уделяя сну три часа в сутки; пробежать пять миль с полной выкладкой за сорок пять минут; подняться по канату на высоту тридцать футов, захватывая его голенями, но не ступнями; и наконец, мы можем петь всю ночь напролет. Слаженность наших движений в строю сразила бы наповал лучших строевиков Колдстримского гвардейского полка, а если бы на марше нам пришлось состязаться с мулом в выносливости, мул свалился бы первым.

И несмотря на все это, Дельгадо, Шмидт и Винтер полагают, что мы позорим честь полка и всего легиона, и намерены срочно спасать ее, загоняв нас до полусмерти. В результате моральный дух достиг рекордного минимума, и многие говорят, что откажутся участвовать в предстоящих нам испытаниях, надеясь, что их отошлют обратно в полк. Но немало и таких, кому гордость и целеустремленность не позволяют сдаться, они полны решимости выдержать все. Среди них Питцер, Сото, Калушке, Манбар, Виньяга и даже наш прославленный матадор Нальда, который тоже здесь с нами. Что касается меня, то я не собираюсь ломаться первым, что бы со мной ни случилось.

И вот сегодня мы с удвоенной энергией накинулись на возведенные сержантами рогатки и препоны, и, хотя усталость въелась в наши лица, как застарелая грязь, мы откуда-то черпали силы и пробегали дистанцию за рекордное время, забирались по канату, прыгали далеко, как никогда, отжимались и выполняли упражнения для брюшного пресса черт знает сколько раз. Мы прекрасно помнили все инструкции и изученный нами материал: тактико-технические данные стрелкового оружия, включая размеры и вес всех его деталей, скорость, с какой вылетают пули из разных видов оружия, и расстояние, которое они могут пролететь; различные виды мин, танков и прочего вооружения. Короче говоря, мы приготовили домашнее задание, хотя где мы нашли для этого время — никому не известно.

За небольшим исключением, в этом пелотоне собрались легионеры, обладающие очень высокими воинскими качествами, и как группа они представляют собой нечто такое, с чем я ни разу не сталкивался за все три года в легионе. И что бы там ни говорили Дельгадо и прочие, я думаю, сегодня мы произвели на них впечатление. Я думаю, они не ожидали этого от нас.

Экзамены сданы. Нас отпустили в Бу-Сфер, чтобы мы могли отпраздновать это событие и перевести дух впервые за целую вечность. Я встретился с Бобом и Кенни и излил им душу, рассказав о том, как тяжко живется в Лендлессе. Они не поверили мне.

По результатам экзаменов первое место занимает Виньяга. Я неожиданно вышел на второе, а Питцер отстает от меня на одно очко. Пива четвертый, за ним идут Сото и Калушке. В таком распределении мест нет ничего удивительного (я говорю не о себе). Но впереди у нас еще много всякого, и все может измениться. Восемь человек не дотянули до установленного минимального уровня и будут отправлены обратно в полк.

Все вернулось на круги своя. Носились сегодня по горам с тяжелым грузом за плечами. Винтер, у которого, разумеется, не было никакого груза, все время нас подгонял. Я, помимо всего прочего, тащил радиостанцию весом двадцать шесть фунтов и перенес марш, наверное, хуже всех. Винтер шагал во главе колонны, и все более громкие стоны и проклятия позади заставили его в конце концов остановиться. Он дал приказ передвигаться ползком. В первый момент я подумал, что на этот раз народ взбунтуется. Винтер издевался над нами как хотел; все были сыты его штучками по горло и ненавидели его. Он играл с огнем — какую-то секунду казалось, что может произойти все что угодно. Среди нас есть экземпляры, с которыми опасно заходить слишком далеко. Но все обошлось, все покорно ползли.

Радиостанция натерла мне спину до крови, и возникает чувство, что позвоночник сломан. Аппель сегодня прошел кошмарно. Шмидт опять неистовствовал в связи с состоянием нашего имущества, разбросал его по казарме и объявил, что в полночь состоится повторный аппель, на строевом плацу. Хочешь не хочешь, пришлось тащить на плац наши койки, тумбочки и все прочее и расставлять там это в таком же порядке, как в казарме. В полночь Шмидт скрупулезно осмотрел все с фонариком, снова был не удовлетворен и назначил еще одну проверку в казарме на пять часов утра. А это значит, что вставать придется в четыре. Я не вижу никакой логики в действиях сержантов. Они совершенно бессмысленны и неразумны.

Прыгали с парашютом в дюнах на мысе Фалькон. Песок очень обманчив: сверху кажется, что почва мягкая, но в некоторых местах она тверже бетона. У Гассе при приземлении произошло смещение позвонков, а Дюфур сломал ногу. Из учебного взвода их отчислили. Отсеялось уже десять человек, осталось тридцать.

У меня на спине, там, где ее натерла радиостанция, вздулся огромный волдырь. Такое ощущение, будто таскаешь пузырь с водой, который подвешен на гвозде, вбитом в позвоночник. Придется завтра идти в полк на большое вскрытие. Надеюсь, в санчасти теперь работает кто-нибудь другой вместо бельгийца Фарука. Я встречи с ним не выдержу.

Забавный инцидент произошел сегодня во время аппель. Шмидт взял наугад для проверки одну из винтовок со стеллажа, заглянул в ствол, заявил, что он грязный, и велел владельцу винтовки сделать шаг вперед. Владельцем оказался Педро Родригес. У Педро явно не все дома, хотя солдат он хороший. Мне он нравится. Но психика у него совершенно неуправляемая, и под горячую руку ему лучше не попадаться. Шмидт бросил ему винтовку, велел представить ее на повторный осмотр в полночь и, повернувшись, направился к дверям.

Но прежде чем он дошел до них, Педро взорвался. Издав долгий мучительный вопль, напоминающий рык умирающего льва, он схватил винтовку за дуло и стал бешено крутить ее над головой, как спортсмен, собирающийся бросить молот. Он таки бросил винтовку в Шмидта, и она врезалась в дверной косяк в дюйме от головы сержанта. Все это произошло за какие-нибудь две секунды, после чего в казарме целую минуту стояла мертвая тишина. Все застыли, включая Шмидта и самого Педро. Редкостная по напряженности сцена.

Затем Шмидт медленно поднял винтовку и, подойдя к Родригесу, очень тихо и спокойно произнес: «En prison — allez!»[90] Педро с одеялом под мышкой торжественно направился на «губу» под конвоем сержанта.

Пива доказал, что он не случайно занял четвертое место. Он очень изобретателен, а сегодня превзошел самого себя. Во время аппель Винтер обнаружил на подметках его ботинок пыль и послал его за морской водой, приказав разбудить его по возвращении.

Пива растаял в темноте с флягой, но через десять минут вернулся и сказал, что пусть он будет проклят, но не побежит на берег. Вместо этого он помочился во флягу, добавил холодной водопроводной воды, завел будильник на два часа и улегся спать. В два часа он отправился докладывать Винтеру. Тот сунул во флягу палец, облизал его и пришел к выводу, что это морская вода. Таким образом Пива заставил сержанта выпить его мочу и навечно вошел в анналы легиона. Это была настолько потрясающая хохма, что моральный дух в пелотоне разом подскочил до рекордной высоты.

Если произойдет невероятное и этот дневник попадет когда-нибудь в руки Винтера, то все, что я могу ему сказать: «Prost».[91]

У нас новый командир, лейтенант Лоридон. С Маскаро мы расстались без слез. Лоридон держится спокойно, но чувствуется, что характер у него твердый. Он целый день жует шик и время от времени сплевывает его. По-видимому, он перенял эту привычку у арабов, когда был у них в плену три года назад. Сегодня он проверял состояние оружия, остался им недоволен и объявил нам всем теню кампань на три дня и по два часа дополнительной строевой муштры во время обеда также в течение трех дней. На оружии не было ни пятнышка — просто он, по-видимому, хочет показать, что с ним шутки плохи.

Педро вышел с гауптвахты, его сменил там Гарбу, который отказался выполнить приказ Винтера. Гарбу был старшим наряда по уборке умывален и туалетов. Во время аппель сержант заявил, что их работа никуда не годится, и велел вычистить туалеты зубной щеткой и в полночь доложить. Гарбу послал его подальше.

На утреннем построении Гарбу вывели перед всем пелотоном, и Дельгадо прочел нам лекцию о том, что недопустимо не выполнить приказ командира. Гарбу же обладает строптивым нравом и упрям, как тысяча мулов. Закончив свою речь, Дельгадо повторил приказ, данный Винтером накануне, — идти чистить туалеты зубной щеткой.

Перед нами разворачивалась драма столкновения не только двух военнослужащих разного положения, но и двух людей с характером. Мы с интересом наблюдали за этим спектаклем и чуть ли не кожей ощущали напряжение между двумя силами, не желавшими уступать друг другу. Наверное, Дельгадо и сам был не рад, что дело зашло так далеко, потому что, я думаю, он, подобно всем нам, уважает Гарбу как сильную личность, но у него не было выхода. А Гарбу глядел на нас с гордостью и, зная, что все поддерживают его, не хотел сдаваться.

Это была настоящая трагедия, разыгравшаяся на пустом месте из-за этого ничтожного подонка Винтера. Мне хотелось выйти вперед и сказать: «Послушайте, эту проблему можно разрешить по-другому», но я и сам понимал, что по-другому ничего сделать нельзя. Гарбу повторно не подчинился приказу и в результате был изгнан не только из пелотона, но и из легиона и переведен в пехоту регулярных войск.

Весь пелотон притих. Все мы пережили потрясение, и, я думаю, что-то в нас умерло. Нет, мы не сломлены, у большинства из нас достаточно внутренних сил, чтобы выдержать подобное обращение. Но мы не можем смириться с тем, что произошло сегодня. Этот случай не испугал нас, но ранил нашу психику, и шрам остался. Мы больше не видим смысла в том, что мы делаем. А бессмысленный труд не вызывает побуждения заниматься им и не дает никаких результатов. У нас нет ни желания, ни сил продолжать работу. Все погрузились в угрюмые размышления, и я думаю, потенциально мы представляем большую опасность. Наши мысли текут по одному и тому же руслу, нами владеют одни и те же чувства. Нас легко было бы спровоцировать на демонстративное неповиновение, но никто нас не провоцирует, так что все хмуро замкнулись в своем озлоблении. Бунтарский дух бурлит у самой поверхности, грозя вырваться на свободу, но к утру он испарится.

Пожалуй, Лоридон мне нравится. В нем меньше настырности, чем в Маскаро. Когда он собирает нас для того, чтобы поговорить с нами, то позволяет нам курить, а Маскаро такое и в голову не пришло бы. Говорит Лоридон так тихо, что иногда его плохо слышно даже на расстоянии одного-двух футов. Но под внешним спокойствием кроется что-то очень жесткое. Не вредное или подлое, а скорее беспощадное; чувствуется, что он способен почти на все. По крайней мере, я не удивился бы никаким чудачествам с его стороны. Он совершенно не похож ни на кого из известных мне людей.

Сегодня нас выбросили на парашютах в лесу около Мсилы. Удивительное ощущение, когда опускаешься прямо на деревья. Сначала лес выглядит сверху как толстый мягкий ковер, но, приблизившись к нему, понимаешь, что это кошмар. Управлять спуском, чтобы не впилиться в дерево, ты практически не в состоянии, потому что тебя все время раскачивает взад и вперед, как маятник, да еще сносит ветром в сторону. Единственное, что ты можешь, — защитить рукой свои гениталии и положиться на милость Господа.

Все прошло благополучно. Асебаль, правда, угодил-таки прямо на дерево и беспомощно повис на ветвях, как ощипанный гусь. После прыжка Лоридон разделил нас на группы и пообещал той, которая первой доберется в полном составе до лагеря, дать пасс де нюи в бордель.

Никогда еще мы не проходили десять миль с такой скоростью. Наша группа (Манбар, Вилле и я) опередила других всего на несколько минут. Правда, самым первым был Штробендер, но его товарищи отстали. Итак, на следующей неделе идем в город. Авторитет Лоридона сразу возрос, но я уверен, что он устроил гонку не ради этого.

Мой волдырь опять оживился и разросся до размеров мячика для гольфа. Мы рыли траншеи в горах, и в какой-то момент боль стала настолько нестерпимой, что я попросил находящегося рядом Ноэля вскрыть волдырь охотничьим ножом. Тут разыгралась забавная сцена: в тот самый момент, когда Ноэль стоял у меня за спиной с ножом наготове, неожиданно появился Лоридон. Он, очевидно, решил, что Ноэль собирается меня заколоть, и завопил: «Arretez-ca! Arretez-ca!»[92]

Я объяснил Лоридону, в чем дело, и, увидев волдырь, он тут же посадил меня в джип и отвез в лагерь. Там повторилась старая история: я жевал берет, пока мне выдавливали гной. Когда операция закончилась, я был с головы до ног в поту, но чувствовал, будто у меня со спины сняли целую тонну груза. В образовавшийся на спине кратер влили пинту пенициллина и запихнули туда пучок корпии, пропитанный йодом; я воскрес и был готов снова приступить к работе.

Ничто так не сближает людей, как перенесенные вместе испытания. Так постепенно и практически неизбежно произошло за последние недели у нас с Виньягой и Сото. Мы подружились, и, я думаю, надолго. Разговаривая с ними во время наших длительных переходов, я убедился, что мы на многое смотрим одинаково и ценим в жизни и в людях примерно одно и то же. Думаю, это началось, когда нас сбросили на парашютах в лесу за Мсилой и мы должны были вернуться в Лендлесс к семи утра.

Мы пробирались в лагерь сквозь ночной лес поодиночке, а между нами и конечной целью находились пять рот с заданием перехватить нас. У них были джипы, грузовики и вертолеты. Лоридон предупредил нас, что, если кто-либо из нас окажется таким остолопом, что его поймают, он автоматически выбывает из пелотона. На рассвете я был в двух милях от лагеря, и мне оставалось пересечь всего одну дорогу, но на ней растянулась цепь перехватчиков численностью не меньше половины полка. На то, чтобы обойти их с фланга, ушло бы по крайней мере три часа, а я и так всю ночь топал вверх и вниз по холмам, переходя вброд ручьи, продираясь сквозь кусты и спотыкаясь о пни. Я был вконец измотан, и ничто не могло меня заставить делать большой крюк.

И тут в кустах рядом со мной раздался шорох и шепот. Оказалось, что там в небольшом углублении прячутся Виньяга и Сото. Они угостили меня кофе, за что я был очень им благодарен. Лица у обоих осунулись до невозможности; оба они были похожи на ходячие скелеты. Наверное, и у меня вид был не лучше. Мы просидели в этих кустах два часа, пока не появилась возможность прорваться, и за эти два часа мы переговорили обо всем на свете. Помню, когда взошло солнце, мы заметили в кустах паутину, сверкавшую на солнце, как жемчужное ожерелье. А в углу паутины сидел черный монстр с желтыми полосками вокруг брюшка и такими волосатыми лапами, что им позавидовала бы и горилла. Какая-то оса села на паутину, и паук тут же стрелой кинулся к ней и в считаные секунды так плотно обмотал ее своей нитью, что она даже глазом моргнуть была не в состоянии. Мы завороженно наблюдали за этим. Что касается меня, то я никогда раньше не видел паука на охоте. И почему-то именно эта сцена побудила нас заговорить о таких вещах, которых в легионе мы никогда не касались.

Тогда же мы постановили, что обязательно встретимся после дембеля, вспомним наше житье-бытье в легионе и посмеемся над всем тем, от чего нам пока не до смеха. Мы решили, что произойдет это в Бельгии в новогоднюю ночь с 1965 на 1966 год. У Сото срок службы истекал в 1964 году, мне предстояло ждать до февраля 1965-го, а Виньяге еще восемь месяцев. Встречу мы назначили в центре Брюсселя, рядом с Большим дворцом, у фонтана «Писающий мальчик». Но произойдет это еще не скоро, если произойдет вообще. До Лендлесса мы добрались за шесть минут до назначенного срока.

Сегодня вечером вернулись в лагерь после двух суток хождения по горам, и произошло нечто, для легиона крайне редкое. Одно из любимых развлечений Дельгадо — построить нас на плацу по возвращении с марша и в течение получаса заставлять нас поочередно принимать стойку «смирно» и «вольно». Вытягиваясь по стойке «смирно», мы должны громко хлопнуть левой рукой по бедру. Если мы делаем это слаженно, раздается звук, похожий на одиночный выстрел из винтовки. Когда же мы настолько устали, что нам на все наплевать, слаженность нарушается и хлопки больше напоминают пулеметную очередь. Дельгадо заставляет повторять нас это снова и снова до посинения.

Сегодня он в очередной раз затеял это представление, но мы и без того были измучены. Мы чувствовали себя как загнанные лошади, и у нас не было никакого желания потакать затеям сержанта. К тому же и ели мы в последний раз накануне в полдень. И вот минут через пятнадцать после того, как Дельгадо построил нас, Ноэль крикнул во весь голос: «J'ai plein les couilles!» — что можно перевести как: «Я сыт этим по горло!» В темноте сержанту было не видно, кто кричал, но он, я думаю, догадался. Мы молча ждали возмездия. И тут Дельгадо поступил очень умно. Он наверняка понимал, что мы уже на пределе, и, не побоявшись рискнуть своим авторитетом — ибо кое-кто мог подумать, что он испугался, — распустил нас.

Ноэлю тоже надо отдать должное. Не всякий решится так поступить. Он многим рисковал. И сегодня же вечером сорвался Боде, маленький француз. Во время аппель Винтер объявил ему теню кампань. А Боде настолько устал, что потерял уже всякое соображение. Когда Винтер вышел, Боде неожиданно схватил гранату и ринулся с ней в сержантскую палатку. Сержанты пили «Кроненбург» и как раз пошли по второму кругу, когда к ним ворвался Боде, вытащил из гранаты чеку и отвел душу, высказав им все, что в нем накопилось против них за последние недели. Я отдал бы свою руку за то, чтобы оказаться в этот момент мухой в их палатке и понаблюдать за тем, как они потеют от страха.

Выпустив пар, Боде успокоился настолько, что Дельгадо смог уговорить его отдать ему гранату. Чеку вставили на место, Боде засадили за решетку. Завтра его отправят в полк, где ему предстоит наряд на тяжелые работы суток на тридцать. С капральскими нашивками он распростился, но я не уверен, что ему сейчас хуже, чем нам тут.

Сегодня Лоридон проявил свою склонность играть с огнем. Мы тренировались в бросании гранат на полигоне. Он стоял за защитным валом из мешков с песком, мы по очереди выходили на позицию в десяти ярдах перед валом, и он кидал нам гранаты, которые мы должны были поймать и бросить. Все бы ничего, если бы он не вытаскивал из гранаты чеку, прежде чем кинуть ее нам. Когда из гранаты этого типа вытаскивают чеку, через семь секунд она взрывается. Поймав ее, ты мгновенно бросаешь ее, не особенно прицеливаясь. Если же ты случайно выронишь гранату, то остается только ласточкой нырять за вал. Ловить гранату без чеки — упражнение похитрее, чем пытаться поймать на лету мяч в крикете.

Мы приближаемся к середине учебного периода, на носу очередная сессия. Сержанты усиливают давление. До окончания периода им надо отсеять еще девять человек.

Три дня назад мы совершали ночной прыжок на мысе Фалькон, после чего должны были к утру добраться по азимуту до определенного пункта. Наша группа — Виньяга, Калушке, Манбар, Нальда и я — не нашла этот пункт. Мы не спали всю ночь, протопали двадцать миль, но безрезультатно. Ничего не оставалось, как улечься около дороги и отдыхать, подкрепляясь кофе.

Не успели мы заварить его, как откуда ни возьмись выскочил сержант Дадон, которого прислали в пелотон совсем недавно. Ему поручили отыскать нас, и он возмущенно спросил, какого черта мы прохлаждаемся тут на обочине дороги. Он распалялся все сильнее, стал орать на нас, заставляя подняться. Мы же в ответ упирались, как мулы. Виньяга не тронулся с места и продолжал, развалившись, пить кофе. Это окончательно вывело Дадона из себя: он подскочил к Виньяге и влепил ему затрещину. Это было уже лишнее. Виньяга тут же вскочил на ноги, схватил автомат, передернул затвор и, дрожа от ярости, направил ствол сержанту в живот. Тот застыл на месте с раскрытым ртом. Сказались недели усталости и напряжения, в которых Даниэль пребывал в течение нескольких недель, и жизнь Дадона поистине висела на волоске. Даниэль едва слышно прошипел, что если сержант еще когда-нибудь тронет его хоть пальцем, то распростится с жизнью. По его голосу было ясно, что говорит он вполне искренне.

Постепенно, очень медленно Виньяга остыл и убрал автомат, обстановка разрядилась. Мы молча собрали свои вещи. Дадон велел нам идти на берег моря, в Мадах, где находился весь пелотон, и укатил на своем джипе. Нам предстояло пройти пять миль. Мы в мрачном настроении двинулись в путь. Все понимали, что Виньягу не ждет ничего хорошего. Взошло солнце, напоминавшее шипящий на сковородке яичный желток. День обещал быть жарким и длинным.

Через два часа мы были в Мадахе, куда тысячу лет назад я ездил на пикники с Жаклин и Фонфоном. Нас встретил Дельгадо, приказавший Виньяге немедленно рыть себе томбо прямо на пляже.

Мы провели на пляже весь день, отдыхали и купались, но все время бросали взгляды на могилу в песке. Яма была тесной, Виньяга лежал на спине и не мог даже повернуться. Поверх ямы, вровень с поверхностью песка, натянули брезент, который за весь день ни разу не шевельнулся, как будто под ним была пустота. Это было, наверное, все равно что лежать в печи. Солнце палило нещадно.

Наступил вечер, и всех, кроме заблудившейся утром группы, отвезли в Лендлесс на машинах. Мы же должны были добираться на своих двоих.

В лагере мы были уже за полночь. Виньягу заперли в каталажке, остальные завалились на свои койки, но сон не шел к нам. Мы были выбиты из колеи — и телесно, и духовно.

Виньяге дали пятнадцать суток ареста и пелот по четыре часа каждый день. Если бы взводом по-прежнему командовал Маскаро, он наверняка выпер бы Даниэля из школы, но Лоридон умнее. Я думаю, он понимает, насколько ценный кадр Виньяга.

Началась вторая экзаменационная сессия. Даниэль тоже сдает ее в промежутках между сеансами пелот. Инцидент с Дадоном, конечно, сыграет против него. За усердие ему поставят жирный ноль, это уж точно. Даниэль во многих отношениях на голову выше всех других, но после того, что случилось, первого места ему не видать. У остальных дух соперничества разыгрался даже сильнее, чем во время первой сессии, — и не столько благодаря тому, что убрали с пути основного соперника, сколько из-за того, что нам пришлось перенести. В эти недели мы навидались столько всякого дерьма, что нашивки капрала сами по себе ничего на этом фоне не значат. Только первое место может компенсировать моральный ущерб, нанесенный нам Дельгадо и его подручными.

Лидирует Питцер. Я опять занял второе место, Сото третий. Даниэлю пришлось довольствоваться седьмым. Но мы только на середине пути, так что главные сражения впереди. Четверых отослали обратно в полк.

За последние недели было много разного. После экзаменов атмосфера в школе изменилась, и мы приступили к тому, ради чего приехали сюда, — приобретению навыков обучения рядовых. Занимались мы этим под руководством Лоридона. Сержанты по-прежнему гоняют нас, но постоянное целенаправленное давление на психику отошло на второй план. Один раз, правда, они снова взялись за старое и заставили нас чистить туалеты зубными щетками, проверяя результаты каждые пять часов в течение трех дней, но в конце концов это им надоело, и больше они нас не трогали.

Много времени проводим на полевых учениях, отрабатывая нападение на вражеские форпосты. Мы по очереди должны тщательно продумать всю операцию, и, признаюсь, я делал это с большим увлечением. Наверное, это похоже на детскую игру в войну, поскольку противника на самом деле нет, но разыгрываем операции мы вполне реалистично.

Моральный дух на должной высоте. Коллектив у нас, за немногими исключениями, вполне сплоченный. Питцер по-прежнему рвется к победе во всех аспектах подготовки, что, естественно, раздражает Даниэля, Сото и меня. Не хотелось бы, чтобы на первое место вышел именно Питцер, но следует признать, что он этого достоин, и, боюсь, так и произойдет.

Мы находимся в хорошей форме и преодолеваем большие расстояния в горах с поразительной скоростью. Прежде, когда мы гонялись за партизанами, мы тоже были в форме, но тогда условия были другие. Теперь мы меньше едим и очень мало пьем.

Лоридон ввел новый курс обучения — боевое многоборье. Нас вывозят в море на вертолетах, и на скорости тридцать пять миль в час мы должны спрыгнуть в воду с высоты тридцати пяти футов. Затем, если ты уцелел, надо во всей амуниции и ботинках доплыть до берега, где тебя ожидает твоя винтовка, сак и шлем, напялить это все на себя и пробежать восемь километров. Отсчет времени начинается с того момента, когда ты выпрыгиваешь из вертолета.

Прыжок из летящего вертолета без парашюта вызывает трепет и неплохо взбадривает. На груди и на спине у тебя привязаны резиновые подушки, которые должны продержать тебя на плаву до прибытия спасательной шлюпки, в том случае, если ты отключишься после прыжка. Когда врезаешься в воду, упав с высоты тридцати пяти футов, ощущение такое, будто приземляешься на бетон.

Завтра мы должны пробраться в лагерь регулярных войск. Последние два дня мы тайком вели наблюдение за ним, изучили расположение мин и расстановку часовых и составили детальный план лагеря, включая склады, столовые и казармы. Личный состав предупрежден о нашей акции, но когда именно она будет осуществлена, они не знают. Количество часовых удвоено, лагерь обнесен таким количеством дополнительных проволочных заграждений, что не всякий танк решится штурмовать их.

Прошлой ночью нас сбросили на парашютах в горах милях в четырех от армейского лагеря. Всего нас было десятеро, мы разделились на группы по два-три человека. Я был вдвоем с Дельгадо. Каждая группа имела свое задание, но прежде всего надо было добраться до лагеря. Мы были там около часа ночи и обнаружили столько прожекторов, что вокруг лагеря было светло, как днем, а внутри проволочных заграждений прохаживалась добрая сотня часовых. Они явно ждали нас.

У нас были с собой карточки с эмблемой нашего полка, и в нашу задачу входило незаметно проникнуть на максимальное количество объектов и оставить там эти сувениры. Лоридон поспорил с командиром армейского полка на пять ящиков шампанского, что мы проберемся в лагерь и нас не засекут. Нам с Дельгадо достались офицерская казарма и караульное помещение. Целый час мы пролезали сквозь проволочные заграждения. Затем нам предстояло проползти двести ярдов по открытому пространству. Часовые ходили толпами, но нас не видели. Четверо прошли мимо нас, болтая, а мы лежали в тени в двух футах от них. Мы решили, что при таком количестве болтающихся по территории людей лучшая тактика — наглость. Если мы будем идти открыто и спокойно, нас примут за своих, а крадущийся человек сразу вызовет подозрения. Тем не менее я, конечно, все время ожидал, что поднимется тревога.

Мы зашли в караульное помещение. Трое солдат отдыхали на койках, за столом сидел сержант, читавший какой-то комикс. За ним стояла незапертая пирамида с винтовками. Я абсолютно хладнокровно и бесшумно прошел у него за спиной. Дельгадо остался в дверях, готовый в любой момент прыгнуть на сержанта, если тот всполошится. Однако сержант продолжал читать, я спокойно взял одну из винтовок и вышел из помещения.

На очереди была офицерская казарма. На одной из дверей в коридоре висела табличка с именем командира полка, — очевидно, это была его спальня, и по доносившемуся из-за двери храпу было ясно, что он находится в неведении относительно вторжения «противника» в его часть, как и проигранных пяти ящиках шампанского, не говоря уже о других потерях. В коридор выходило еще несколько дверей, и под каждую из них мы просунули свои визитные карточки, на которых написали: «Le deuxieme R.E.P. vous souhaite bonne nuit».[93] Утром офицеров ожидает большой сюрприз.

В буфете мы позаимствовали три бутылки виски, бутылку «Перно» и столько пива, сколько влезло в мой сак. Количество часовых к этому времени заметно уменьшилось — было уже четыре часа утра. Мы выбрались из лагеря без помех и направились к условленному месту встречи с другими «диверсантами» в четырех милях от лагеря. Все остальные тоже справились со своей задачей. Стопроцентный успех. Все устали, но настроение было приподнятое.

Лоридон и Дельгадо поехали вперед на джипе, мы вслед за ними на грузовике. И тут разыгрался захватывающий спектакль. Мы давно не ели, потратили много сил за последние шесть часов, в наших телах не осталось никаких продовольственных запасов, и в алкоголе они совсем не нуждались. Однако на радостях мы открыли виски и выпили его из горла, как и «Перно».

Результаты не замедлили сказаться. Педро Родригес совершенно потерял голову и потряс нас всех, когда откусил горлышко бутылки, запивая большими глотками виски. Кровью залило все вокруг, Педро же был абсолютно невменяем: он вопил и рычал и продолжал поедать бутылку. В жизни не видел ничего подобного. Мне приходилось слышать, что русские казаки, прикончив пару бутылок водки, закусывают ее стаканами, но тут была целая бутылка! В общем, это был не грузовик, а сумасшедший дом на колесах. Не помню уже, как мы доехали до Лендлесса.

По прибытии все завалились в койки и проспали до полудня — все, кроме Педро. Зайдя утром в рефектуар, я увидел, что сумасшедший дом переместился сюда. Педро стоял на столе, был весь покрыт кровью, хлеставшей из большой раны на его руке, и требовал, чтобы окружающие, будучи его братьями по оружию, стали также его братьями по крови и для этого выпили ее. Окружающие вопили и кричали. Некоторые пытались утихомирить Педро, другие хохотали и приветствовали его как сногсшибательного парня. Короче, ад кромешный. А Педро между тем выкинул бутылку из окна, схватил другую и отбил горлышко о край металлического стола. Все это не предвещало ничего хорошего. Никто не решался приблизиться к Педро, потому что он не соображал ровным счетом ничего. Но тут вошел Дельгадо с тремя караульными. Одним махом винтовки Педро сшибли с ног на землю и одним ударом по шее угомонили его. Затем его раздели, сунули под душ и отнесли в санчасть.

Согласно последним известиям, Педро зашили и вогнали в него солидную порцию транквилизатора, так что он более или менее успокоился. Через пару дней он вернется в строй и начнет с восьмисуточного пребывания на гауптвахте за порчу имущества легиона.

Лоридон в восторге от наших подвигов в лагере регулярных войск, но их командир собирается представить жалобу полковнику Кайу на то, что мы умыкнули его спиртное. Кайу, я думаю, это ни капли не волнует. Лоридону уж точно наплевать. Единственное, что обидно, — их полковник из-за этого вроде бы отказывается ставить проигранное шампанское. Вот уж поистине мелочная душонка!

С утра нас возили в полк делать прививки от холеры и разрешили нам провести там весь день. В 7.30 вечера в Лендлесс шел наш транспорт, но я пропустил его, так что пришлось добираться самостоятельно. В 9.00 был аппель, и успеть к нему я мог только в том случае, если бы поймал попутку на шоссе, которое тянется по берегу от Бу-Сфера до Лес-Анделуза, находящегося на полпути до Лендлесса. Оттуда в горы отходит грунтовая дорога; по ней никто не ездит, кроме машин, направляющихся в наш лагерь, так что последние две мили мне надо было идти пешком.

И тут я попал в переплет. Я шел по дороге к Лес-Анделузу и услышал, что меня нагоняет какой-то автомобиль. Я поднял руку, автомобиль остановился. В нем было четыре араба, они сказали, что подвезут меня. Внутри было темно, и я не мог толком разглядеть их лица, иначе я вряд ли стал бы к ним садиться. Но я забрался на заднее сиденье, и это было ошибкой, которая едва не стоила мне жизни. На заднем сиденье, кроме меня, сидели два араба. Когда мы тронулись с места, один из них перегнулся через меня и запер дверцу на замок. Они стали разговаривать по-арабски и время от времени чему-то смеяться. Мне не понравилось, как они смеялись.

У меня в мозгу прозвучал сигнал тревоги, я понял, что положение у меня хуже некуда. Все мои инстинкты говорили о том, что арабы строят в отношении меня планы, которые меня никоим образом не устраивают. Вид у арабов был бандитский, а международные отношения, сложившиеся во время войны, еще не отошли в прошлое. Легионер, попавший к ним в лапы, не мог ожидать ничего хорошего.

Несколько минут я пребывал в панике, но затем взял себя в руки и стал думать, как мне спастись. Пытаться выпрыгнуть на ходу не имело смысла. Машина ехала со скоростью пятьдесят миль в час, и они набросились бы на меня, пока я вожусь с замком. Я просил их подбросить меня до Лес-Анделуза, а они, если им можно было верить, ехали по основной дороге дальше и не собирались сворачивать к Лендлессу у въезда в поселок. Так что этот поворот должен был стать проверкой. Если они продолжат путь по главной дороге и остановятся в Лес-Анделузе, значит, мои инстинкты всполошились напрасно. Если же свернут на боковую дорогу, где им совершенно нечего делать, тогда я и вправду в западне.

Перед поворотом я попросил водителя остановиться, но он ответил, что не понимает меня. Я повторил просьбу, он повторил ответ. Затем он притормозил и свернул на боковую дорогу, где сразу стало темнее. Я как ни в чем не бывало снова спокойно попросил высадить меня, повторив просьбу несколько раз. Водитель стал замедлять ход, делая вид, что теперь понял меня и хочет остановиться, но что-то случилось с тормозами.

И тут страх у меня пропал, я взял себя в руки. Я понял, что надо делать, — выскочить из машины, пока она на ходу. Я стал благодарить их за то, что они подвезли меня и даже свернули с дороги, чтобы подбросить поближе, и спокойно, самым естественным образом отпер замок. Выждав пять секунд, я ударил сидевшего передо мной водителя ребром ладони по шее и распахнул дверцу. Водитель, получив удар, сразу налег на тормоза, арабов бросило вперед, а я выскочил из машины и понесся по дороге как на крыльях. До меня донесся разъяренный крик арабов, дверца захлопнулась, мотор взревел, и они кинулись в погоню. Я немедленно бросился в канаву, они пронеслись мимо. Меня трясло. Было ясно, что пройдет всего несколько секунд и они повернут обратно. Бежать в Лес-Анделуз не было смысла. Поселок уже погрузился в сон, да и защищать меня никто из местных жителей не стал бы. Поэтому, вскочив на ноги, я кинулся прочь от дороги, где у них на автомобиле было несомненное преимущество. Тут я с испугом увидел, что автомобиль продолжает взбираться на холм по извилистой дороге по направлению к Лендлессу. Они, должно быть, поняли, что именно туда мне надо, и решили перехватить меня ближе к лагерю. Однако я знаю каждый дюйм местности вокруг Лендлесса, как и точное расположение мин, так что я пробрался в лагерь, не выходя на дорогу, и успел на аппель за несколько секунд до начала. Впервые я почувствовал себя здесь как дома.

Завтра в шесть утра выходим в двухдневный марш до Сасселя и обратно. Марш долгий, и по результатам будут начисляться зачетные очки. Нам предстоит преодолеть 90 миль, и тот, кто пройдет эту дистанцию нормально, может считать себя не мальчиком, но мужем.

Вышли утром из лагеря в приподнятом настроении, перебрасываясь шутками. К полудню нам было уже не до шуток. Мы успели пройти двадцать четыре мили, и наши ноги и спины уже ощущали нагрузку. Сделав привал на час, мы продолжили путь. Мне вспомнился наш долгий марш в Сюлли. Господи, как давно это было! Постепенно я втянулся в ритм. В этом весь фокус — подчиниться ритму и не думать о ходьбе, о своих ногах и спине, шагать и шагать, как в трансе. До Сасселя мы добрались к семи часам вечера. Уже перед самым финишем свалился Вилле — он был первым, выбывшим из строя.

Прошлой ночью я был в карауле и, когда я поднялся на свою смену, почувствовал резкую боль под правым коленом, нога двигалась с большим трудом. Я с испугом думал о том, что я буду делать утром. Однако, после того как я прохромал первые пять миль, боль уменьшилась и я шел уже нормально. К этому моменту весь пелотон разделился на две основные группы. Шестеро самых выносливых, включая Лоридона, ушли далеко вперед, а все остальные, включая меня, образовали второй эшелон, растянувшийся на несколько миль. Самые последние едва волочили ноги и готовы были сойти с дистанции.

К четырем часам дня я оставил второй эшелон далеко позади и шел в одиночестве. Впереди тоже никого не было видно. Но когда до финиша оставалось миль семь, я увидел за поворотом дороги поникшую фигуру Сото. Бедняга выдохся вконец: ноги его были в волдырях и крови, он дергался так, словно шел по раскаленным углям. Я пошел рядом, пытаясь подбодрить его, он же уговаривал меня прибавить шагу и перегнать Питцера.

— Никто, кроме тебя, не может тягаться с ним, — говорил Сото. — Давай двигай, ты должен опередить его.

Я возразил, что насчет этого он может не беспокоиться: Питцер тащится в нескольких милях позади нас, так что мы оба будем на финише раньше его. Однако я жестоко ошибался. Проходя через деревню, мы остановились выпить воды и не успели двинуться дальше, как в двухстах ярдах позади нас появился не кто иной, как Питцер.

Я мог бы прибавить шагу и оставить Сото, но боялся, что в этом случае он свалится совсем. А он при этом продолжал долдонить, чтобы я шел вперед, и это было с его стороны, конечно, очень благородно. В конце концов Питцер поравнялся с нами и молча обогнал. Видно было, что ему тоже несладко. Мне в тот момент было наплевать, кто придет первым. В том, что я остался с Сото, не было ничего героического. Я тоже еле держался на ногах, и это был лишь повод для того, чтобы не гнать из последних сил. Так что, как ни жаль было, мы плюнули на Питцера и ввалились в лагерь около одиннадцати часов вечера, преодолев без малого сотню миль. Это и само по себе было достижением, независимо от того, кто прошел дистанцию быстрее.

Вчера я исполнял обязанности дежурного капрала и не сумел вовремя подготовить пелотон к аппель. В наказание меня заставили провести одну ночь в томбо. В жизни не спал лучше!

Сегодня в лесу около Мсилы мы устроили засаду и напали на подразделение регулярных войск, стреляя холостыми патронами и бросая по сторонам гранаты. Мы напугали бедняг до смерти. В конце концов мы бросились врукопашную, дико вопя и угрожая им беспощадной расправой. Они в панике кинулись наутек, но мы окружили их. Похоже, они поверили, что мы собираемся избить их до полусмерти и оторвать им уши. Мне было даже немного жаль их, хотя забава была что надо.

Мы вызубрили весь материал, который нам полагается знать по программе, так что можем без запинок ответить его с начала до конца и с конца до начала. Приближаются выпускные экзамены, и они покажут, кто в какой степени усвоил пройденное. В ближайшие четыре дня будут проверять, кто из нас лучше умеет руководить людьми, лучше командует в бою, лучше знает оружие, танки, мины и взрывчатые вещества, лучше проявляет себя в строевой подготовке и справляется с оказанием первой помощи. Кроме того, мы будем состязаться в беге, прыжках, лазании по канату, плавании, отжимании и прочих аспектах физического мастерства, пока не будет проверено все, чему нас обучали за эти четыре месяца. На этом испытания закончатся, и мы сможем вернуться к спокойному, размеренному существованию в полку.

Пока трудно предсказать окончательный результат, поскольку мы знаем лишь собственные ошибки. Я не очень хорошо выступил в спортивных состязаниях — очевидно, старею — и допустил непростительный ляп в вопросе о взрывчатых веществах. Лоридон хлопочет с нами как взбудораженная наседка с цыплятами, следит за нашими выступлениями и ответами и делает пометки в записной книжке. В лагере царит серьезная, напряженная атмосфера. На карту поставлено многое. По вечерам в рефектуар все жалуются на совершенные промахи и с облегчением узнают, что и у других не лучше. Сото и Виньяга пристают ко мне с просьбой поднажать и обставить Питцера. Наши букмекеры ставят на Питцера чуть больше, чем на остальных. Я думаю, это объясняется тем, что его поддерживает многочисленный немецкий контингент. Меня по инициативе Сото поддерживают все испанцы. Но вполне может оказаться, что нас с Питцером обойдет кто-нибудь другой — например, Манбар или Калушке. Калушке выступил лучше меня в спортивных состязаниях, он в отличной форме и уверен в себе.

Ну, вот и все. Мы чувствуем огромное облегчение и, конечно, удовлетворение. Нас тут основательно перемололи, и мы изменились. В себе особой перемены не ощущаешь, но замечаешь ее в других. Мы прошли испытания, которые либо ломают человека, либо создают новую личность. И то, что мы выдержали их, прибавляет у каждого из нас уверенности в себе. Она основывается прежде всего на том, что нам теперь не страшны никакие экзекуции, мы сознаем свою жизнеспособность. Я только сейчас понял все это, когда все испытания остались позади.

Но силы нам придает даже не столько осознание собственных способностей, сколько то, что их признают другие. Нет ни одного человека из тех, кто прошел до конца, кого я не уважал бы и не ценил бы очень высоко. Я уверен, все они станут отличными командирами. Я восхищаюсь ими и с радостью пошел бы в бой под начатом любого из них.

Мы испытали предельные физические нагрузки и стали благодаря этому сильнее. Аналогичную трансформацию претерпели и наши умственные способности. Наши чувства обострились, мы теперь более восприимчивы, сообразительны и расторопны, исчезло то отупение, в котором мы пребывали прежде, когда нам ни о чем не надо было думать. Тогда мы подчинялись командам как автоматы, теперь нам самим предстоит командовать, а значит, включать мозги.

Вечером в рефектуар состоялся большой банкет. Все, включая Лоридона и Дельгадо, надрались от души, радуясь, что все кончилось. Все обиды были забыты, все грехи прощены. Это был настоящий взрыв энергии и эмоций. Мы разнесли в пух и прах рефектуар, выбили оконные стекла в казарме, разбросали столы и стулья по всему лагерю. Бутылки и тарелки летали по воздуху, как перья из вспоротой подушки. Не было никаких драк. Просто у тридцати человек произошла разрядка напряжения, которое нагнеталось в течение многих недель. Это было очень эффектное средство психологического воздействия, благодаря ему мы почувствовали себя гораздо лучше.

Завтра приедет полковник, состоится торжественная церемония объявления результатов и раздачи наград. Мне, пожалуй, уже все равно, кто займет первое место. Я испытываю главным образом облегчение оттого, что этот груз свалился с плеч. А Питцер все-таки неплохой парень, у него есть чувство юмора. Да и все остальные — отличные ребята.

Мы постарались, как могли, привести к приезду полковника лагерь в порядок или, по крайней мере, скрыть следы учиненного разгрома. Но это было все равно что делать вид, будто взрыва в Хиросиме никогда не было. В три часа мы должны были построиться на плацу в парадной форме, блистая красными эполетами, синими поясами и собственным безупречным видом. Нам все-таки удалось навести порядок — мы навострились делать это после стольких погромов, учиненных Дельгадо и другими сержантами с нашими вещами.

В половине третьего мы собрались, и нам зачитали очередность, в которой мы должны были промаршировать перед полковником. Она зависела от того, какое место ты занял по итогам всего курса обучения.

Первым оказался я. Ну, что тут сказать? Я был потрясен, страшно рад и беззастенчиво возгордился. Это был праздник всех англичан. Знай наших. Второе место занял Питцер, отставший от меня всего на пол-очка. Он воспринял свое поражение с достоинством и пожал мне руку; в этот момент я понял, что приобрел еще одного друга. Сото был четвертым, Виньяга седьмым, Калушке пятым, Манбар восьмым, а Нальда предпоследним.

Мы прошли парадным маршем перед полковником Кайу и по очереди подходили к нему, чтобы получить галон (нашивки) капрала. Присутствовало все командование роты и половина офицеров и сержантов полка, и после торжественной церемонии состоялся еще один банкет с участием полковника и остального начальства, закончившийся на этот раз вполне благопристойно. Среди приезжих был и Лафон, вне себя от радости. Он приписывал все заслуги своей воспитательной работе. Я был тоже очень рад видеть его. Это было немного похоже на то, как если бы на вручении наград в школьном актовом зале присутствовал твой отец. Поздравления сыпались на меня со всех сторон, как конфетти, но наиболее ценными из них были поздравления тех, кто окончил пелотон вместе со мной. Я думаю, они все желали мне победы. Они подталкивали меня к ней.