Лемнер

Глава восьмая

Михаил Соломонович Лемнер провёл детство в пятиэтажном кирпичном доме на Сущевском Валу. Окна дома смотрели на Миусское кладбище, уже закрытое. Чёрный мрамор памятников, колючий блеск оградок. В доме был подвал, куда вело несколько тёмных ступенек. Попадая в подъезд, маленький Миша устремлялся на этажи, торопясь промчаться мимо подвала, ужасаясь его сырого мрака. В подвале обитало мерзкое, липкое. Оно подстерегало Мишу, пучилось, тянуло скользкие щупальца, мерцало множеством жутких глаз. Миша на маленьких ножках взлетал по лестнице, слыша погоню, готовый орать. Клубки слизи мчатся за ним, хотели облепить, всосать, утянуть в смрадную глубину. Страх умерялся, когда на втором этаже он достигал квартиры с табличкой «Блюменфельд». Чудище отставало, возвращалось в подвал, пряталось в липкую темень. Караулило Мишино возвращение.

Ему казалось, что от Миусского кладбища под улицей прорыт ход, соединявший подвал дома с могилами. Мертвецы покидают могилы и приходят в подвал, чтобы утянуть Мишу в свои старые склепы.

Этот ужас длился несколько лет. Тьма подвала преследовала, жалила, впрыскивала яды гниения. Эти яды растекались в крови, оседали на стенках сосудов, рождали кошмарные сны. Когда кошмары кончились, он решился спуститься в подвал. Дверь была заперта, валялось сырое тряпье, пахло плесенью и кошачьей мочой.

Яды, отравившие кровь, иногда давали о себе знать. Его охватывал озноб, колотун, судорога била во все части тела, и он сотрясался, не согреваясь под несколькими одеялами, боясь умереть.

Однажды он испытал подобие детского ужаса, когда учился в университете на филфаке. Изучал пушкинского «Евгения Онегина», читал «сон Татьяны». Его посетил кошмар и бил колотун. «Младая дева» в окружении нечисти напомнила о подвале, набитом мертвецами, которые гнались за ним по лестнице до дверей с табличкой «Блюменфельд». Видимо, Пушкину был ведом этот кошмар. Быть может, этот кошмар и вложил ему в руку дуэльный пистолет.

Миша Лемнер был сыном интеллигентных родителей, смиренно преподававших иностранные языки. С детства свободно говорил по-французски, знал английский, коверкая, изъяснялся по-немецки.

В соседних домах жил его сверстник по фамилии Стуков с редким именем Вавила. «Вава», как его звали дворовые. Его отец работал слесарем в автобусном парке, а мать была уборщицей в магазине. Иногда Михаил и Вава встречались в проходных дворах, и Михаил ловил злой взгляд Вавилы и старался расслышать слова, которые бормотали узкие губы Вавы. Однажды удалось расслышать. Они встретились у домов на асфальтовой дорожке. В доме шёл ремонт, и валялись разбитые отбойными молотками куски асфальта. Им было трудно разминуться, и Михаил задел Ваву плечом. Тот блеснул круглыми рыжими глазами и сказал: «Жид!» Как моментально собираются в целое рассыпанные детали оружия, так сложились в Михаиле все его мышцы и хрящи и превратились в удар, который он направил в рыжие ненавидящие глаза Вавы. Удар пришёлся в костяное надбровье, Михаил костяшками кулака ощутил твёрдость чужого черепа. Вава ударил его в ухо, и Михаилу показалось, что ухо срезали. Они вертелись на глыбах асфальта, ударяя друг друга. Из окон домов выглядывали люди, кричали: «Бей! Бей!» Они били ногами, хрипели, харкали. Раздирали друг другу куртки. Вава ногтями соскрёб с лица Михаила кожу, и глаза ослепли от крови. Набрякшая, с синей веной, шея Вавы давила ему на лицо, и он рванул её зубами, стараясь перекусить вену. Над ними плясало и жгло слово «Жид», обладавшее чудовищной разрушительной силой. Люди в окнах кричали: «Давай! Давай!» Оба упали, катались. Вавила оседлал Михаила, сверху бил кулаком в лицо, ещё и ещё. Из разбитых губ летели красные брызги, а из глаз огненные длинные искры. Слабея, зная, что его убивают, Михаил собрал для рывка все ослабевшие мускулы, крутанулся, спихнул Ваву, навалился, шаря вокруг рукой. Нащупал кусок асфальта. Видя сквозь кровь голову Вавы с завитком волос на макушке, со всей силы ударил асфальтом. В этом ударе была свистящая беспощадность, желание убить. Ничего, кроме желания убить. Чёрный огрызок асфальта приближался к макушке, и что-то на лету задержало руку, словно кто-то перехватил запястье. Удар оказался слабее смертельного. Было слышно, как зубец асфальта погрузился в кость головы, Вава обмяк, стал рыхлым. В нём опали все бурлящие мышцы. Просипев «Хорош!», Михаил сполз с Вавы, отшвырнул ломоть асфальта. Стоял на коленях над поверженным Вавой, а люди из окон свистели: «Добей! Добей!»

Вспоминая драку, Михаил старался повторить в себе эту свистящую ненависть, летящую не из него, а сквозь него, из тьмы. Это чувство было упоительно, как безумье, было свободой, когда исчезали все препоны, и осталось огненное неодолимое стремленье убить.

Вава с забинтованной головой попадался ему во дворах, но уклонялся от встречи, увиливал в проулок. Скоро и вовсе съехал, и Михаил почти забыл о нём. Но иногда вспоминал жуткое и сладкое освобождение, летящий к голове кусок асфальта, ликующих в окнах людей и чью-то незримую руку, перехватившую запястье.

Их встреча случилась через десять лет, в дешёвом баре. За столиками напивались неопрятные шумные мужики. Женщины с припудренными лицами хохотали, открывая зубы, розовые от помады. Михаил Лемнер, безработный, с пустым бумажником, после неудачного дня забрёл в дешёвый бар и попросил у бармена водки и томатного сока. Рядом, боком, сидел человек в камуфляже, без погон, уперев в стойку грязный солдатский башмак. Лемнер опустил в стакан с соком нож и лил на лезвие водку из рюмки, наблюдая, как над красной мякотью копится прозрачный слой водки.

– А просто нельзя? Хряп, и хорош!

Рюмка в руке дрогнула, водка пролилась и смешалась с соком. Лемнер зло повернулся и увидел синеватые желваки, узкие стальные губы и рыжие волчьи глаза.

– Вава, ты?

– Михась!

Секунду смотрели один на другого, стараясь вспомнить ярость и ненависть, с какими расстались. Но ярость и ненависть не вспоминались, а вернулись весёлость и лёгкость давнишних лет, когда кружили по дворам, как кружат по тропам молодые лесные звери, и в соседней бане в окне появлялась распаренная розовая женщина, моргала мокрыми глазами, а в тире хлопали духовые винтовки и звякали перевёрнутые мишени, и кладбище, колючее, сухое, вдруг превращалось весной в душистое изумрудное облако, и через дворы каждый раз в одно время проходил высокий старик с усами, опираясь на палку, уходил в одну сторону и не возвращался обратно. Это весёлое время вернулось к обоим, и они ударили друг друга, ладонь о ладонь, и Лемнер почувствовал дружелюбную силу удара.

– Как ты? Что? Откуда?

Вава отвоевал Вторую чеченскую в разведроте. Вываливался из люка подбитой боевой машины. Соскребал с брони красные кишки командира роты. Рыхлил снарядами сёла, вытаскивая из ям пленных с обрубками пальцев. Допрашивал бородачей, втыкая им в зад телефонный провод. Поднимал на вертолёте полевых командиров и выталкивал в открытую дверь, видя, как удаляется чёрная борода и беззвучно орущий рот. Увозил с войны вещевой мешок с медной трофейной вазой и цветную колодку ордена, которая ярко горела на поношенном камуфляже. Лемнер, не сведущий в орденах, не спрашивал за что и какая награда.

– Ни разу не зацепило?

– Ни царапины.

– Ни осколок, ни пуля?

– Только кусок асфальта.

Вава наклонил голову, и Лемнер увидел макушку с завитком волос и вмятину, оставленную ударом асфальта. Оба засмеялись и снова хлопнули по рукам.

– Чем думаешь заняться? – оба пили, поочередно угощая друг друга.

– Не знаю. Может, водилой в такси. Может, к братве подгребу. Зовут.

– Там уж точно башку пробьют. Есть план.

– Говори.

И Лемнер поведал Ваве проект, который созревал в нём во время неудачных коммерческих начинаний. Окончив филфак, не найдя работы, пробовал торговать батарейками, доставлял покупателям пылесосы, лепил глиняные кружки с портретом царя и двуглавым орлом. Поработал официантом в плохеньком ресторане. Послужил ходячей рекламой, таская на себе вывеску с нарисованной женской туфлей. Всё было мелко, временно, безденежно.

Он замыслил стать сутенёром, отлавливать на вокзалах приезжих провинциальных красоток, запускать их в московские подворотни, обеспечивая им защиту, собрав команду из неприкаянных безработных военных. Таким неприкаянным, безработным был Вава.

– Согласен?

– Ну, у тебя еврейская голова!

– Еврейская, не пробитая! – и они в третий раз стукнули кулак о кулак.

Так, в безумные «девяностые» зародилось агентство «Лоск», поставляющее элитных проституток, и частное охранное предприятие «Волк», обслуживающее малый и средний бизнес.

В охранное предприятие «Волк» за услугами обращались мелкие торговые фирмы, держатели складов, хозяева магазинов. Среди них объявился симпатичный торговец краснодарскими яблоками, потомственный кубанский казак Гульченко. Он угощал охранников душистыми краснобокими яблоками. Когда в них вонзались зубы, они вскипали медовым соком. Гульченко выкупил местечко на Даниловском рынке и торговал плодами благодатных кубанских садов. Но торговле наступил конец, когда к Гульченке подошёл азербайджанец Фуат и велел убираться с рынка, где каждое торговое место принадлежало азербайджанским торговцам. Они торговали виноградом, гранатами, апельсинами, ананасами, бананами, арбузами, дынями, а ещё осетрами и сёмгой. Краснобоким кубанским яблокам было среди райских плодов не место. Гульченко пробовал возражать, но Фуат откинул фартук, испачканный кровавым гранатовым соком, и показал нож с костяной узорной ручкой.

– Разрежу тебя, как яблоко, на четыре ровные части!

Это были времена, когда на рынках шла стрельба и гремели взрывы. Гульченке стало горько за казачий род, усмирявший Кавказ. Но в его роду давно уже не махали шашкой и не сшибали пулей абреков. Он отправился в охранное подразделение «Волк» искать защиту.

Лемнер сам отправился на Даниловский рынок, бродил среди прилавков, дивился сказочным райским плодам. Заговаривал с черноусыми белозубыми торговцами, отщипывал сладкую виноградину, клал под язык медовый ломтик дыни. Любовался апельсиновыми пирамидами, полосатыми арбузами с алой хохочущей сердцевиной. Высматривал Фуата. Азербайджанец был с жирными плечами, синими щеками, маслеными волосами и голыми, покрытыми шерстью, руками. В толстых пальцах качались чётки. К нему подходили торговцы, кланялись, прижимали руки к груди. Фуат раздавал указания, и торговцы смиренно уходили. Яркий пример восточного деспотизма.

Лемнер не стал приближаться к Фуату, послал к нему двух охранников, чтоб те урезонили кавказца.

Лемнеру не сказали, как проходил разговор. Охранников привезли со множеством переломов, с пробитыми головами и следами ранений, нанесённых ножом с костяной узорной ручкой.

Лемнер приказал начштаба Ваве собирать подразделение «Волк». Они негромко пропели гимн со словами «У каждой пули есть своя улыбка» и «Несу на блюде голову врага». На трёх машинах приехали на Даниловский рынок. Двинулись сквозь ряды к закутку, где обосновался Фуат. По пути опрокидывали горы апельсинов, расшвыривали ананасы, пинали арбузы, которые взрывались от ударов красной мякотью. Лемнер крушил неистово, испытывая хмельное веселье. Видел, как комья красной икры липнут к испуганным лицам торговцев, как валится гора персиков, как чавкает под ногами фиолетовый виноград. Это было восхитительное, неудержимое побоище. Хотелось крушить рынок, окрестные дома, город, весь мир, готовый разлететься вдребезги, как перезрелый арбуз.

Фуат сидел в закутке и пил из пиалки чай, хватал пальцами сладкие орешки. Когда Лемнер всаживал пулю в его синие щёки и полезшие на лоб глаза, тот всё ещё жевал орешек и нёс к губам восточную пиалку.

Погром был молниеносный, возмездие праведное. Честь подразделения «Волк» восстановлена. Уходя с рынка, охранники отыскали уцелевшее блюдо, положили на него отсечённую баранью голову и поставили на толстый живот Фуата.

Через день состоялось шествие азербайджанцев, торговавших на московских рынках. Тёмная толпа, шаркая тысячью ног, валила по Садовой. Несли на кушетке тело убитого Фуата. Его живот выступал под белой пеленой. Азербайджанцы выкрикивали угрозы, требовали расправы над русскими фашистами. Лемнер и Вава сидели в кафе, на открытой веранде, пили лёгкое французское вино, созерцая мутное шествие.

Погром на Даниловском рынке и резня в Свиристелово были для Лемнера драгоценным опытом боевых операций. Теперь, обладая этим опытом, в новые времена, он действовал столь же решительно и жестоко.

Совершив ледокольный поход на Северный полюс, оставив на льдине Аллу с букетом красных роз, Лемнер обратился к охранному предприятию «Волк». Он приехал в офис по срочному вызову своего заместителя Вавы, «начальника штаба», и беседовал с ним в кабинете. На стене красовались наглядные пособиями, пояснявшие устройство американской винтовки М-16, израильского пулемёта «Галиль», немецкого танка «Леопард». Таковы были интересы Вавы, разброс которых вызывал у Лемнера уважение.

Вавила был в модной кожаной куртке, джинсах, с золотым браслетом на запястье. От него пахло дорогим одеколоном. В нём присутствовала молодцеватость и изящество профессионала, чувствующего красоту и осмысленность работы. Не осталось синеватых желваков, искусанных губ, натёртого железом лица. Оставались глаза, рыжие, волчьи, с жадным блеском ненасытного хищника.

– Что звал?

– Тут такое дело, командир, нарисовалось стрёмное. Нужно решение.

– Сам не можешь решить?

– Стрёмное, говорю.

– Излагай.

– Докладываю.

Вава кратко, по-военному, излагал. В офис явился завскладом древесных изделий. Положил ридикюль со ста тысячами долларов. Просил взять под охрану склад. Прежняя охрана снялась и ушла. Поступил сигнал, что ночью готовится нападение. Хозяин просит взять склад под защиту. Платит сразу.

– Завскладом здесь?

– В коридоре.

– Зови.

Завскладом был кругленький человек. похожий на шарик для игры в пинг-понг. Целлулоидная лысинка, масленые лампадки глаз, пирожок подбородка. На пухлых пальчиках перстень. В кулачке кожаный ридикюль. Лиловый шёлковый шарф лежал на плечах элегантно, как у директора «Эрмитажа».

– Что можем сделать для вас? – Лемнер был любезен, заметив испуг человека.

– Понимаете, господин Лемнер, охрана склада была полностью обеспечена. Фронтовики, как говорится, с военным опытом. Платили им регулярно, сверх таксы. А тут вдруг снялись и ушли. Мы им говорим: «Останьтесь! Есть договор!» Ни в какую! Их командир отозвал меня: «Мы вам, Аркадий Францевич, благодарны. Но дело такое, что мы уходим». – «Да в чём вопрос?» – «Скажу по секрету, потому что уважаю. К вам ночью такие люди придут, что или мы их пропустим, или от нас фарш останется». И ушли. К вам обращаюсь, господин Лемнер. Услугу оплатим, – завскладом поставил на стол ридикюль, щёлкнул запором, и пахнуло тиной болот. Ридикюль был полон долларов.

– Что на складе?

– Древесина. Вагонка, фанера, мебель, кухни, паркет.

– Зачем всё это брать с боем? Может, кухни из африканских пород? Красное дерево, баобаб, эвкалипт?

– Да нет! – завскладом нервно оглаживал ниспадавший по плечам лиловый шарф. – Береза, сосна, ясень!

– Кто хозяин склада?

– Вы слышали. Известная фирма «Орион», русский партнер «Икеи».

– Ну что, начштаба, берёмся? – Лемнер обратился к Ваве.

– Из уважения к «Икее».

– Тогда поезжай с завскладом на местность. Осмотри объект. Вернёшься, доложишь. Выезжаем на четырёх машинах.

– Большие стволы берём?

– Большие деньги, большие стволы.

Лемнер кинул ридикюль в сейф. Человечек с перстнем радостно гладил шёлковый шарф.