Лемнер

Глава четвёртая

Ночью Михаил Соломонович просыпался, слыша, как звенит в нём таинственный родничок и в запястье дрожит тончайшая струнка, продёрнутая колдуньей. Вскочил рано и помчался на Патриаршьи пруды в конспиративную квартиру, извлекать видеозапись. Так охотник торопится осмотреть поставленный накануне капкан.

Пруд был солнечный, с зелёными отражениями. Плыл лебедь, оставляя на воде серебряный клин. Утренняя дама выгуливала на газоне моську. Жужжала косилка, пахло свежей травой. Михаил Соломонович взметнулся на лифте, отомкнул высокую старинную дверь и вошёл в квартиру. На него пахнуло духотой, духами и парным, как пахнут мясные прилавки. В комнате был разгром. Постель раскрыта, подушки сброшены на пол. Штора содрана. Осколки чашки. Распущенный, кинутый на пол мужской галстук. Мерцала бриллиантиком оброненная серёжка. Казалось, по комнате носился косматый вихрь, круша мебель, обдирая стены, и унесся, оставив разоренье.

Михаил Соломонович встал на стул, потянулся к канделябре, в которой прятался глазок видеокамеры. Извлек флэшку. В маленьком пластмассовом пенале поместилась безумная ночь, и Михаилу Соломоновичу не терпелось увидеть хронику прошедшей ночи. Подобрал бриллиантовую серёжку, переступил брошенный галстук. Заторопился домой, где был компьютер. Прежде, чем начать просмотр, сделал копию и спрятал в ящик, ещё не зная, как может воспользоваться записью. Запись таила в себе силу взрыва. Теперь в ящике стола хранился динамит, способный разнести вдребезги всю его благополучную жизнь.

Он уселся перед компьютером, готовясь нажать клавишу. Зазвонил телефон.

– Михаил Соломонович, говорят из секретариата Антона Ростиславовича Светлова. Антон Ростиславович просит вас немедленно прибыть в Кремль.

– Как? Сию минуту?

– Машина вас ждёт у подъезда.

Светоч незамедлительно принял его. Протянул руку, Михаил Соломонович кинулся её пожимать, но ладонь руки смотрела вверх, и Михаил Соломонович торопливо вложил в неё флэшку. Оба уселись перед широким экраном, и Светоч запустил просмотр.

В обзор попадала вся комната. Широкая, с полосатыми подушками, кровать. Туалетный столик с трюмо. Множество флакончиков, коробочек, пудрениц. Картина на стене с обнажённой купальщицей. Алла появилась бурно, путаясь в вечернем платье, отвела назад руку приглашающим жестом, и к этой руке протянулась другая рука. Чулаки возник и стал целовать приглашающую руку, от пальцев к запястью, к локтю. Алла чудесно улыбнулась, размахнулась и ударила Чулаки в лицо. Тот отпрянул. Она ударила ещё и ещё. Он закрывался ладонями. Она сильно, вытянутой ногой нанесла удар в пах. Чулаки согнулся, а она била его ребром ладони по шее, исполняя боевой приём, коему Михаил Соломонович обучал проституток, отправляя в рискованные туры.

Запись была немой, не фиксировала звук, и всё происходило, как в немом кино. Резкие жесты, открытые в крике рты.

Избиение продолжалось. Этим избиением смирялась гордыня Чулаки, ломалась его надменная воля, привычка повелевать. Его рот раскрывался, губы беззвучно шлепали. Он умолял. Алла милостиво протянула ему обе руки. Чулаки, страшась этих рук, прильнул к ним и стал не целовать, а лизать, высовывал жадный псиный язык, виляя задом. Алла сволокла с него парадный пиджак, развязала галстук. Чулаки, голый, с толстым животиком, скакал перед ней, сложив по-собачьи лапки, а она, сбросив своё тёмно-зелёное платье, держала высоко носовой платочек, и Чулаки подпрыгивал, скалил зубы, стараясь его ухватить.

Михаил Соломонович наблюдал за Светочем. Хрустальный глаз колюче мерцал. Здоровый глаз смотрел с холодным презрением.

Чулаки превратился в собаку, шла дрессировка. Алла кидала туфлю в дальний угол, Чулаки на четвереньках подбегал к туфле, хватал зубами и приносил Алле. Алла повелительно указывала пальцем на пол, и Чулаки послушно ложился, вытягивал руки, клал на них голову, похожий на покорного мопса. Алла подняла брошенный галстук, распустила узел, набросила петлю на шею Чулаки и водила его на поводке, заставляя перепрыгивать опрокинутый стул. Чулаки скакал, застревал в стуле, Алла била его ногой, понуждая продолжить прыжки. Чулаки ложился на спину, задирая ноги и руки, прося пощады. Брал с пола и поедал комочки мусора. Обнюхивал ноги Аллы и заискивающе, снизу вверх, смотрел, облизываясь. Она садилась на него верхом, и он катал её по квартире, а она била его голыми пятками. Чулаки лаял, кусал ей ноги, грыз пол. Зверь, спрятанный в нём глубоко, был извлечён наружу. Чулаки оброс шерстью. У него вылезли клыки и когти. Он огрызался на Аллу, кусал, гонялся за ней по квартире. В ярости схватил зубами и сорвал занавеску. Сбросил со стены картину с купальщицей. Подбежал на четвереньках к кровати, задрал ногу и сделал лужу. Алла сердилась, кричала, схватила Чулаки за загривок, нагнула и возила носом по луже. Чулаки фыркал, высовывал язык и облизывался.

Михаил Соломонович видел на своём веку извращенцев. Но Чулаки был символом власти, учреждал институты, назначал министров, вёл отсталую, сумрачную в невежестве Россию к европейскому просвещению. Слыл просвещённым европейцем. И теперь оказывалось, что все эти благие деяния совершала собака, задравшая заднюю лапу и напрудившая мерзкую лужу.

Светоч холодно смотрел представление и не выказывал отвращения. Смотрел деловито, зорко. Так опытные собаководы наблюдают собачью случку.

Алла исчезла и вернулась, несла чашку. Поднесла Чулаки, и тот стал жадно лакать. Должно быть это был настой из лесных колокольчиков, ввергавший мужчин в безумие. Алла села на кровать, бесстыдно распахнула лоно. Опоенный отваром Чулаки впал в галлюцинации. Ему чудилась огненная пещера, куда он прянул. Двигался в лабиринте, попадал в тупики и ловушки, кружил в подземелье. Чулаки схватывался с невидимыми врагами, катался по полу. На него налетали огромные чёрные пауки, и он, махая руками, отбивался. Его обвивали змеи, и он сдирал с себя их скользкие жалящие тела. Он подпрыгивал, словно ступал по гвоздям. Закрывал ладонями темя, будто на него лился расплавленный свинец. Выбрался из лабиринта и увидел перед собой громадную, до неба, женщину. Она подняла его и сжала коленями. Алла душила Чулаки галстуком. Они рвали простыни, расшвыривали подушки, а потом отпали, как две пиявки. Алла откинулась, свесив с кровати ногу. Чулаки лежал на полу, прижимая к волосатой груди женскую туфлю.

Съёмка оборвалась. Экран погас. В кабинете было душно, пахло мясным прилавком. Михаил Соломонович не знал, чему стал свидетелем. Светоч молчал, словно давал остыть раскалённому воздуху.

– Что мне напоминает всё это? – задумчиво произнёс Светоч. – Что-то очень знакомое.

– Это похоже на «Сон Татьяны» из спектакля режиссёра Серебряковского «Евгений Онегин». Очень спорная постановка.

– Сталин вбивал им в колени гвозди и расстреливал в Бутово. Андропов насильно выталкивал их за границу. Эти уедут сами.

Михаил Соломонович ждал пояснений этой загадочной фразы. В ней таилось грозное содержание, чудились глухие гулы близких перемен, трясения, сулившие множество бед. Беды коснутся всех и Михаила Соломоновича. Он ждал, что Светоч продолжит, но тот молча мерцал хрусталём.

– Вы, Михаил Соломонович, оказали большую услугу государству. Государство умеет ценить такие услуги.

Михаил Соломонович скромно опустил глаза.

– Мы окружены предателями и изменниками. Скоро они себя обнаружат. Государство нуждается в преданных гражданах.

– Я всегда был и остаюсь русским государственником. Мне отвратительны все эти «западники», предающие Родину за «чечевичную похлебку», – Михаил Соломонович плохо сознавал, кого он называл «западниками», продающими Россию за «чечевичную похлебку». Но замечание было уместно.

– Вам не нужно напоминать, Михаил Соломонович, что теперь вы владеете государственным секретом. Его разглашение является преступлением.

– Для меня это очевидно, Антон Ростиславович.

Светоч открыл красную папочку, извлёк листок бумаги, протянул Михаилу Соломоновичу.

– Вот список персон, с кем должна встретиться ваша подопечная. Надеюсь, у них у всех отрастёт шерсть. Передайте своей подопечной, что она своей жертвенностью заслуживает орден.

– Передам непременно. Она, как и я, государственница.

Михаил Соломонович рассматривал список персон. Это был поразительный список. Здесь значились ректор Высшей школы экономики Лео, режиссёр модного театра Серебряковский, видный публицист Формер, вице-премьер правительства Аполинарьев. И, что самое пугающее, в списке находился всемогущий заместитель главы Президентской администрации Иван Артакович Сюрлёнис. Перед ним, как и перед Чулаки, заискивали и трепетали губернаторы и чиновники высочайшего ранга.

– Все они должны покрыться шерстью? – робко спросил Михаил Соломонович.

– Можно и чешуёй, – холодно ответил Светоч. – Обдумайте и доложите последовательность проводимой операции.

Слово «операция» делало Михаила Соломоновича тайным агентом секретной службы, которую возглавлял Светоч, а быть может, и Президент. Говорили, что у Президента есть личная разведка, именуемая группой «К», то есть «Кобра». Теперь, возможно, Михаил Соломонович становился агентом «Кобры».

– Доложу о проведении операции, Антон Ростиславович.

Михаил Соломонович покидал Кремль в предчувствии грозных перемен. Под куполом колокольни Ивана Великого бежала золотая строка: «И он промчался пред полками, могущ и радостен, как бой!»

«Что-то украинское», – подумал Михаил Соломонович, садясь в машину.