Ленинград – Иерусалим с долгой пересадкой

16

С момента создания организации прошло уже три с половиной года. Организация подросла количественно и качественно, а программа и устав оставались неизменными. Поэтому Комитет решил созвать представительную конференцию организации. На обсуждение выносились два вопроса: программа (докладчик Могилевер) и устав (докладчик Черноглаз). Моя группа была ответственна за организационно-техническую сторону дела. Нормы представительства – один делегат от каждых трех членов группы. Члены Комитета присутствовали на конференции независимо от того, были ли они избраны на своих группах. Кроме того, на конференцию персонально пригласили нескольких членов организации.

Организацию конференции я начал с подбора квартиры. Как минимум, квартира должна была отвечать следующим требованиям: ее хозяин не должен был вызывать подозрение у чекистов, а сама квартира должна была быть достаточно просторной, удобной и отвечать минимальным требованиям безопасности.

Такая квартира нашлась у Миши Коренблита. Среди его подруг была русская женщина, работавшая в столовой Аэрофлота. У нее не было детей и была отдельная квартира в новом доме на проспекте Славы.

Миша сказал ей, что хочет устроить в субботу «мальчишник» со своими друзьями, чтобы тетка не знала. Валя дала ему ключи, не спрашивая ничего, – она ни в чем никогда ему не отказывала. Теперь можно было назначить дату конференции: суббота, 4 апреля 1970 года.

Поскольку в нашей группе, состоящей из восьми человек, было две полных тройки, она избрала на конференцию двух человек: Мишу Коренблита и меня. Мы пришли в квартиру Вали Смирновой на проспекте Славы задолго до начала конференции и подготовили тринадцать мест для участников. На каждое место положили карандаш и лист чистой бумаги. Собрали для камуфляжа несколько пустых и полупустых бутылок вина. Владик Кнопов и Виктор Штильбане из нашей группы побежали в магазин: конференция грозила затянуться на целый день и ребят надо будет кормить. Они же должны были нести охрану конференции.

Я заранее предупредил членов Комитета, что представители их групп должны прийти вовремя, заходить по одному, на лестнице и во дворе ни с кем не разговаривать. Действительно, ребята собрались дисциплинированно. В подъезде каждого встречали. Когда он выходил из лифта на этаж, ему тоже не приходилось звонить – дверь открывалась перед ним сама.

Вскоре все были в сборе. Кроме двух представителей от нашей группы, на конференцию пришли Соломон Дрейзнер и Лассаль Каминский (группа Дрейзнера), Владик Могилевер и Гилель Шур (группа Могилевера), Давид Черноглаз и Бен Товбин (группа Черноглаза), Толя Гольдфельд и Веня Гроссман (группа Гольдфельда) и Лев Коренблит, представлявший группу из трех человек. Двое были приглашены персонально: Гриша Вертлиб и Лева Ягман, которого между собой мы звали «Лева с бородкой». От имени Комитета я поприветствовал всех, рассказал о порядке работы конференции и попросил всех говорить как можно короче: квартира в нашем распоряжении только на один день. В крайнем случае мы сможем взять ключи и на воскресенье, но это нежелательно. В заключение я предупредил о правилах безопасности. В случае тревоги все бумаги сдаются секретарю конференции, и он запирается с ними в туалете, при явке «незванных гостей» – уничтожает. Легенда конференции – «обмывали» рождение Давида Дрейзнера. (Маленькому Давидке было три недели и, естественно, мы с Евой были здесь квотерами тоже). Закончив вступление, я передал слово Владику для доклада по программе организации.

Доклад и прения по первому пункту повестки дня были краткими. Владик сказал, что программу менять не надо. Все согласились. Таким образом, программа вновь осталась в той редакции, в какой я предложил ее осенью 1966 года. Запомнить ее было легко. Необходимости записывать не было.

Прения по уставу заняли все остальное время до глубокой ночи. Каждый пункт устава считался принятым, если за него голосовало квалифицированное большинство. Собрать девять голосов по каждому пункту было нелегким делом, тем более что проект устава Давида Черноглаза, который был принят за основу при обсуждении, неожиданно заполучил конкурента в виде проекта Бена Товбина.

Первая острая полемика возникла по вопросу, кто может быть членом организации, ибо этот вопрос упирался в другой: кого считать евреем. Дискуссия по этому вопросу была отголоском общеизраильской войны мнений на эту же тему. Однако наше решение было более либеральным. Если любой из твоих родителей – еврей и ты осознаешь себя евреем, ты можешь быть членом нашей организации, независимо от своего членства в других организациях и партиях. Таким образом, не требовалось покидать ни комсомол, ни партию Ленина, если кого-то в нее уже занесло – подача заявления об исключении была бы чрезвычайным происшествием и вызвала бы ненужные трудности.

Новый устав организации значительно отличался от старого. Конференция отныне превращалась в верховный орган, созывающийся периодически и определяющий общую стратегию организации. Комитет становился главным исполнительным органом организации. Отныне он не просто координировал деятельность независимых групп, но и руководил ими теоретически и практически. Решения Комитета, принятые простым большинством голосов, становились обязательными для всех групп. Этот пункт нового устава был направлен против операции «Свадьба», но понял я это не сразу, а только после того, как на конференции неожиданно возник «нулевой» вопрос, непредусмотренный предварительной повесткой дня конференции. Однако перед «нулевым» вопросом возник вопрос, будет ли продолжаться конференция вообще.

Дело в том, что вечером, когда обсуждение устава подходило к концу, вдруг раздался пронзительный звонок в дверь. Как-то я смотрел фильм об Анне Франк – режиссер фильма ввел там такой же душераздирающий звонок в сцену ареста скрывающейся еврейской семьи сотрудниками гестапо. Я не пошел открывать дверь: если к Вале пришла подруга или соседка, она позвонит и уйдет. Однако звонки продолжались, становясь настойчивее и длиннее. Ну, что ж, легенда у нас есть. Толя Гольдфельд, секретарь конференции, собрал у всех записи и записные книжки и заперся в туалете. Я открыл дверь. На лестнице никого не было. Лифт стоял неподвижно. Шагов не было слышно.

Владик Кнопов и Витя Штильбанс спустились вниз, обошли двор, вышли на улицу. Как будто бы все в порядке. Правда, возле нашего подъезда стояла легковая машина с антенной, но машины с антеннами и без них стояли чуть ли не у каждого подъезда. Конференция продолжалась. И тут всплыл «нулевой» вопрос.

Его поднял Давид при поддержке Владика:

– Организация стоит сейчас на краю гибели. Если мы не примем сегодня решительных мер, организации осталось недолго жить. Причина – сепаратная деятельность члена Комитета Гилеля Бутмана. Он готовит сейчас акцию, результатом которой будут аресты членов организации, обыски, фактическое прекращение деятельности организации. Гилель взял с нас слово никому не говорить об этой акции. Поэтому выход один: он должен сейчас отказаться от проведения этой губительной операции и повлиять в этом же духе на своих сторонников. В противном случае нас ждет катастрофа.

Конференция, которая шла к благополучному завершению, приняла от такого удара совсем другое направление. Многие из участников, с которыми я предварительно разговаривал, были связаны словом не говорить нигде об операции без моего согласия. Они молчали. А заволновались те, кто не знал ничего. И их можно было понять. Достаточно вечного напряжения членства в нелегальной организации, а тут кто-то из членов Комитета затевает авантюру, которая грозит верным разгромом. Пока не поздно, парня надо схватить за руки.

Бен Товбин закипел первым:

– Если Бутман не прекратит, я иду в КГБ…

Все мы давно знали Бена и понимали, что его угроза стоит недорого, однако обстановку тревоги на конференции она сгустила.

И в это время прибежала Ева. Она так запыхалась, что долго не могла начать говорить.

– Как ты узнала адрес? Кто остался с Лилешкой? Что вообще случилось?

– Звонил Соломон, он дал мне адрес. Он сказал, что, кажется, отравился консервами. Он просил вас быть осторожными, иначе вы можете отравиться тоже. Понимаешь?

– Понимаю. Подожди меня на кухне вместе с Владиком Кноповым. Скоро пойдем домой вместе.

Я ставлю в известность ребят: за Соломоном, который ушел домой раньше остальных (дома трехнедельный сын, жена в больнице), – по-видимому была слежка. Может быть, показалось, но очень похоже, что да. Иначе он бы не стал поднимать Еву. Что будем делать? Я думаю, что сейчас уже поздно что-либо менять, в обоих случаях есть смысл продолжать работу и закончить конференцию нормально.

Решили: работу продолжить, ликвидировать все компрометирующие бумаги. По окончании выходить по одному, по два и идти в разные стороны: при слежке пойдут только за первыми. Еще раз уговорились: справляли день рождения сына Соломона. Если будут допросы – не отвечать.

Мне предоставили слово.

– Да, действительно, мы готовили операцию, цель которой стронуть дело алии с мертвой точки. То, что у нас записано в программе. Говорить что-либо об операции здесь я не буду. Текущая работа и планирование операций – дело Комитета, а не конференции. В свое время операция обсуждалась на Комитете и против нее в принципе не было возражений. Это верно, что тогда Комитет дал согласие только на проведение предварительной работы по выяснению технической возможности проведения операции и по ее подготовке. Но Комитет до сегодняшнего дня только координировал деятельность групп и его решения обязательной силы не имели. Если с сегодняшнего дня действует новый устав и с нас категорически потребуют отказаться от проведения операции, то я и мои сторонники выйдем из организации и доведем дело до конца.

– Правильно! Выйдем, и все, – поддержал Миша Коренблит.

Повеяло опасностью раскола организации. Этого не хотел никто. Выступили Лев Львович и Лассаль: прения закончить, «нулевой вопрос», который был внесен на конференцию без предварительного обсуждения, вернуть назад в Комитет. На этом и порешили.

Мы с Евой и с Мишей уходили последними, после того, как привели квартиру в относительный порядок. Все было спокойно. Как будто бы. Правда, мне показалось, что конференция слегка погнула Мишу Коренблита. Да, сегодня была нешуточная трепка нервов. Но большинство молчало. Что бы сказали Гриша Вертлиб, Лассаль Каминский, Лев Львович, Гилель Шур, если бы не были связаны обещанием молчать? Когда они впервые услышали от меня о «Свадьбе», все загорелись надеждой на счастливый исход. Лишь практичный Лассаль сказал: «Собьют». Об опасности для организации не говорил никто. Это подразумевалось само собой. Если пойдут эшелоны, они оправдают наши жертвы.

Надо идти прежним курсом навстречу судьбе и 2 мая. Будущее покажет, кто прав.

А.Галич