Леший и Кикимора

3

Подарок? А если этот подарок Лешего означает «спасибо за все»? — с тревогой думала Катерина Николаевна. Значит, конец двойной жизни? Тогда что ей делать с собой?

С тех пор, как она встретила Лешего в Сиднее четыре года назад, она жила внутри круга, очерченного им. Впрочем, сказать точнее, это произошло раньше, в его круг она попала в детстве и не выходила из него, сама о том не подозревая. Ее жизнь сложилась так, будто на самом деле Алексей Соболев, он же Леший, определил ее жизнь навсегда.

Так что же будет с ней, если это последний привет от Лешего?

Катерина Николаевна оглядела свой кабинет — как много в нем переменилось. Поддавшись общему настроению, она унесла домой все, что считала ценным для себя. Ценность вещей измерялась не их стоимостью, а градусом любви, с которой дарили ей подарки «дорогие подруги».

Она работала в самом главном женском комитете страны, который называла комитетом ВИП-Дам. Она сама придумала это название, по созвучию с именем популярного в ту пору актера — Ван Дамма. От неистовых побед крутого супермена захватывало дух.

Но лингвистическая сущность названия была более осмысленной. Оказавшись за мраморным порогом старого особняка в тихом переулке в центре Москвы, Катерина Николаевна Лосева почувствовала, что у нее тоже захватило дух. Правда, никто не махал кулаками, но гордая осанка начальниц, их тихие голоса, прямые спины, классические дорогие костюмы — все дышало мощью и силой. Это были ВИП-Дамы. Каждая.

Коллега Галия, которой Катерина изложила свои умозаключения, оценила находку:

— Комитет ВИП-Дам — классно. Но только не говори, даже своей начальнице, кто первый навел тебя на эту мысль.

Она и не говорила. Потом Ван Дамм вылетел из обоймы идолов, но придуманное название прижилось, она сама слышала, как начальница говорила кому-то по телефону:

— Нас называют комитетом ВИП-Дам, я полагаю, здесь нет ошибки…

Катерина Николаевна встала из-за стола, подошла к окну. За двойными рамами лежал серый снег, дул ветер, голые деревья колебались, терлись друг о друга ветками, словно пытались согреться.

Она поморщилась. Согреть друг друга… Смешно — эти параллели… А что смешного? На самом деле два полена горят ярче, чем одно. Она помнит, как в детстве Леший разжигал костер. А потом они прыгали через него в костюмах: он — Лешего, а она — Кикиморы.

Такое она видела еще раз, далеко отсюда, в другом полушарии, где люди ходят вверх ногами. Наверное, поэтому все там и произошло.

Обхватив себя руками за плечи, она смотрела вниз с третьего этажа. Особняк старинный, поэтому третий этаж все равно что пятый в современных домах. Тополя и липы стоят в кружок, они оголились, между ними образовался колодец. Надо же, никогда раньше не замечала, удивилась она. А когда ей замечать? Работала, не поднимая головы, это сейчас и телефон молчит, и гостей в особняке почти нет. Как сказала Галия, они живут в режиме ожидания, словно включенный компьютер, на котором никто не работает.

Катерина Николаевна не сводила глаз с колодца — похож на ее собственную жизнь? Пожалуй. В глубине — то, что было с ней, начиная с того момента, как она помнит себя. Детство в компании Лешего, университет, работа, а потом поездки… к Лешему.

Поездки к Лешему — звучит забавно.

Она подняла голову и взглянула вверх. Серое небо не собиралось обнадеживать светлым и ясным будущим. Неизвестность такого же цвета. Катерина Николаевна почувствовала, что руки занемели — она слишком крепко охватила себя за плечи. Такую позу она называла «держать себя в руках». Пальцы побелели, а плечи напряглись, казалось, они никогда не обмякнут и не станут податливыми.

Податливыми? — усмехнулась она. Они такими никогда не были. Кроме как под руками одного человека.

Она поморщилась. Да, забавная игра, вместо обычной жизни ждать командировок, а в них — встреч с Алексеем Соболевым, то есть Лешим.

Отвернувшись от окна, снова обвела глазами комнату — что еще забрать домой? На память?

Вон ту картину — танцующая индианка знаменитой художницы Амриты Шергил, подлинник. Она не оставит здесь и бумажных японских журавликов, которые разноцветными гирляндами висят в простенке между окнами, — подарок женщин из Хиросимы. Под ними — широкоспинный глиняный слон, покрашенный в серо-зеленый цвет. Этого здоровяка, размером с табуретку, она тащила из Хошимина.

Всем вещам она найдет место дома, хотя у нее, как говорит племянница Саша, не дом, а музей мирового искусства. И хорошо, будет на что посмотреть, когда станет старой и одинокой.

Одинокой? Конечно, одинокой, ей не с кем заводить собственных детей. Ни в одном мужчине не встретила возможного отца. Те, кто попадался, казались… Катерина Николаевна поискала подходящее слово, чтобы с наибольшей глубиной выразить недовольство возможными претендентами на высокую должность отца ее детей. Малозначительными, вот оно, это слово.

Собственная жизнь проходила в иной плоскости, где нет места обычному мужчине с его обыденными потребностями — яичница на завтрак, кофе, чистая рубашка, газета, телевизор… Она жила в этом особняке, а не дома. Из него вылетала в другую жизнь, где говорила на другом языке. Она питалась нектаром восторгов, причиной которых являлась страна, откуда она явилась, и, смела надеяться Катерина Николаевна, она сама тоже была причиной, в какой-то мере. А когда в одном из таких «вылетов» встретилась — снова — с Лешим, о каких мужчинах она могла думать?

Но в общем-то, признавала она, все люди малозначительны, если не пытаться узнать их по-настоящему. А узнать — это тяжелый труд. Для нее — никчемный.

Что ж, она отошла от окна, если Леший делает ей прощальный подарок, следует задуматься о будущем.

Сосредоточиться на племяннице Саше? Предложить ей из Дома студентов переселиться к ней, чтобы они привыкли друг к другу? Чтобы Саша для нее стала больше, чем племянница, а она для нее — больше; чем тетя? А потом, через много лет, Саша станет ее… кем? Компаньонкой? Опекуном?

Но она привыкла жить одна. Трудно представить, что кто-то будет дышать через стенку, ходить по коридору, хлопать дверью ванной, включать воду. Произносить слова, на которые надо отвечать.

Катерина Николаевна почувствовала, как заныло внизу живота. Так вот она, истинная причина ее нынешней тоски, — физиология. Она прислушалась к себе, тянущая боль повторилась — предвестница ежемесячного неудобства.

Она усмехнулась. После возвращения из поездок, точнее, после встреч с Лешим она ловила себя на странном желании — однажды не обнаружить такой боли. Не знать ее ровно девять месяцев. Она рисковала, заметив, что Леший не беспокоился ни о чем с самой первой встречи, не обременял себя ничем…

Но фокус, как насмешливо говорила себе Катерина Николаевна, не удался. Боль приходила без задержки, словно подчиняясь бою курантов. Почему? — с досадой спрашивала она себя, когда надежда в очередной раз утекала… А потом задавала себе другой вопрос: разве бывают дети у Лешего и Кикиморы? Нет.

Леший ответил ей точно так же, когда она спросила его, есть ли у него дети.

— Ты слышала когда-нибудь, чтобы у леших были дети? Я — нет.

— У кикимор тоже, — пробормотала она. — Им не за кого выходить замуж.

Они болтали в ту ночь в его домохаусе, как он называл прицеп к «лендроверу». Она уперлась локтем ему в грудь, он поморщился:

— Между прочим, у тебя очень острый локоть, почти как нос у Кикиморы. Ты не думаешь, что между ребрами просверлишь дырку? — Он поерзал. — Прямо над сердцем.

— Тогда через нее я загляну тебе прямо в сердце, — сказала она, не убирая локоть.

— Что ты хочешь там увидеть? — спросил Леший, приглаживая ее жесткие светло-рыжие кудри.

— Какое место я занимаю.

Кудри не поддавались, они падали ему на лицо. Он ухватил губами один завиток и потянул, распрямляя. Потом отпустил, и тот, словно пружина, подпрыгнул вверх.

— Ты устроилась в моем сердце с самого рождения, — пробормотал Леший.

— Но я родилась, когда тебе было семь лет. У тебя было тогда совсе-ем маленькое сердце…

— …но уже готовое тебя принять. — Он произнес это с таким чувством, что Катерина засмеялась.

— Я помню твои пышные светлые волосы. — Она прошлась рукой по голой голове Лешего. — Ты так коротко стрижешься, чтобы голова не потела?

— Чтобы здешние насекомые не перепутали мою шевелюру с бушем, с кустами и зарослями.

— Ты говоришь прямо как англичанин, — засмеялась она. — Мои «дорогие подруги» из Британии больше всего боятся жуков и пауков. Даже сильнее, чем безработицы и террористов. — Она засмеялась, а ее рука замерла на темени. — Ты знал, что мы с тобой встретимся? — тихо спросила она.

— Конечно. Я ждал. Ты сама сказала, помнишь? Ты удивила меня — какая мудрая малышка, которая еще не носила… лифчик…

Она отдернула руку и отстранилась от него.

— Никогда не думала, что ты замечал такое. — Катерина покраснела, как могла покраснеть малышка Кикимора, если бы знала, на что он обратил внимание.

— Заметил. Ты сняла футболку, когда наряжалась в костюм Кикиморы. Такая бесстыжая… Фу. — Он приподнялся и поцеловал ее в щеку. — Ты сама-то помнишь, что напророчила? Что тебе будет тридцать шесть лет…

— А мне сейчас почти столько.

— Значит, ты настоящая Кикимора. Ты не выходила замуж, правда?

— Нет, — сказала она. — Разве кикиморы выходят замуж? А лешие? — Она напряглась.

— Ты красивая Кикимора. — Он не ответил.

— Все кикиморы красивые, — сказала она. — Только им нет пары. — Она забарабанила пальцами по его ключице. — Но это не важно. Я независимая женщина. Я летаю над миром…

— На помеле? — полюбопытствовал он.

— Кикиморы не летают на помеле. Они не ведьмы…

То была их первая встреча во взрослой жизни, а потом — другие. В разных странах, разных городах. В прошлом сентябре в парижском кафе они ели воздушные пирожные и слушали, как тихо падают листья с каштанов. А весной, тоже прошлой, в апреле, пили кофе на берегу озера Серпентайн в Гайд-парке, в Лондоне. Их веселили нахальные воробьи — налетали на недоеденную картошку на соседних столиках и истошно чирикали: «Мое! Мое!» Ей вдруг померещилось, что она тоже может превратиться в воробья, сядет на плечо Лешему и чирикнет: «Мое!» А что удивительного — Кикимора может…

Катерина Николаевна гордилась собой — до сих пор никто из коллег и начальниц не заподозрил ее, как она называла это, в отклонении от маршрута. Приходилось хитрить, если ехала не одна, а с делегацией. «Отстегнуть» коллег помогал Леший. У него везде находились знакомые, он присылал машину, дам везли на сезонную распродажу, подальше…

Она вздохнула, но с некоторым облегчением. Хорошо, что этого все-таки не случилось, выхватила она главную мысль из всех, которые только что прокрутились в голове. Родить ребенка, не спрашивая мужчину, хочет ли он стать отцом, — безумие. И хорошо, что ноющая боль внизу живота совершенно точно дала ей понять: на этот раз тоже ничего не получилось.

Она ведь не глупая девочка, а взрослая женщина и понимает, что Леший не просто бизнесмен. Вся его жизнь подчинена работе, о которой он не говорит. Это письмо о подарке — не сигнал ли ей? Он может исчезнуть снова — лет на сто.

Боль отпустила, значит, она снова способна рассуждать здраво, похвалила себя Катерина Николаевна, настроение поднялось. Она не сомневалась в истинной причине своей угнетенности — в отличие от многих женщин она хорошо знает, что такое ПМС. На Западе давно изучили предменструальный синдром и объявили болезнью не только из-за сильных физических страданий. Главная опасность — в депрессии, она охватывает многих, она способна подтолкнуть к непоправимым поступкам, даже к самоубийству. Особенно если погода похожа на сегодняшнюю — мрачное небо, нет намека на солнце, резкий, холодный ветер.

Катерина Николаевна, ощутив временную легкость в теле и в уме, быстро подошла к столу. Да о чем она думает? О том, что может случиться через тридцать лет? О старости? Кто сказал, что она столько проживет? А если ей на голову свалится цветочный горшок с чужого балкона или сосулька с крыши? Зачем морочить себе голову? Что надо сделать, так это выполнить волю Лешего. Если ты, дорогая подруга, попала в его круг на столько лет — не дергайся.

Подарок следует забрать. И жить дальше. Если комитет ВИП-Дам останется в этом новом мире, значит, она должна будет говорить с «дорогими подругами» об экологии, об опасности озоновых дыр для жизни человечества, о проблеме терроризма, а не о страхе перед термоядерной войной, как прежде. А может быть, она снова поморщилась, даже обсуждать, что лучше всего помогает при ПМС. Но главное в другом — она снова будет ждать командировок, в которых… кто знает, может быть, снова встретит Лешего.

Катерина Николаевна давно поняла: заморским гостьям все равно, что обсуждать. Большинство из них участвуют в женском движении, в разных акциях, чтобы занять себя делом и найти способ общения. В западной жизни мало бытовых проблем у женщин среднего класса, но есть деньги, время. В мозгах остается много свободных клеток. Чтобы они не закисли, иностранные дамы становятся активистками.

К тому же, подумала Катерина Николаевна, ей следует заняться собой. Гостья из Индии подарила книгу, автор которой обещает научить ее, как помолодеть на пятнадцать лет. Если она начнет грамотно питаться, делать нехитрые регулярные упражнения, правильно мыслить, это возможно, уверяет он. Почему бы не попробовать? Сегодня же, как только приедет домой, сразу откроет книжку и приступит.

Потом… перекладывая на столе папки с бумагами, подумала она, можно наконец сдаться и подружиться по-настоящему с Галией Сейдашевой, которая давно этого хочет.

Галия, между прочим, своим примером утвердила в ней мысль, что надо обратить внимание на племянницу сейчас. Действительно, все, что у нее есть, останется Саше. Галия совершенно права, Сашу следует научить многому, чтобы она умело распорядилась тем, что получит от тетки. Галия занимается своими племянниками вплотную. И вообще, может быть, написать завещание уже сейчас?

Катерина Николаевна снова поморщилась и сняла сумочку с ручки кресла — без спазгана не обойтись. Она вынула бордовую косметичку, порылась в ней и выдавила таблетку из пластикового гнезда. Бросила в рот, подняла чайник, покачала. Пусто. Она проглотила лекарство, стараясь не ощущать горечь.

А не напоминает ли тело этой болью, что пока рано писать завещание? Что все еще возможно, она в полном расцвете сил?..

Катерина Николаевна почувствовала, что боль отступает, и облегченно улыбнулась. Нет уж, все равно напишет, потому что у Саши есть брат и сестра. Саша ее девочка, по духу. Они понимают друг друга.

Перед глазами возникла идиллическая картинка: у Саши и Миши — а она наверняка выйдет замуж за нынешнего бойфренда — огромная пасека. Ряды ульев тянутся через васильковое поле до самого бора. Рыжеволосые мальчики и девочки — сколько? Катерина Николаевна сощурилась — не сосчитать, они же носятся, как… лешие, в широкополых шляпах с сеткой от пчел, играют среди цветов. Она переводит взгляд, полный неги, вправо — там белеет клеверное поле, потом влево — розовое кипрейное. А где-то в дальней дали, но тоже на землях Саши и Миши, цветет фацелия, которую она никогда не видела. Но она вот-вот расцветет, и Катерина Николаевна поедет туда… верхом. На серой, в яблоках, лошади…

Она засмеялась и покрутила головой. Особенно здорово про лошадь. Никогда в жизни не сидела в седле. Только в повозке, в давнем детстве. С Лешим.

Она прислушалась. При мысли о Лешем сердце не дернулось в печали. Значит, все нормально в организме и в голове.

«Да, ты забыла еще об одном счастливом видении, — напомнила она себе, — в Мишину клинику, в которой лечат пчелоужаливанием, стоит очередь…»

Катерина Николаевна тихо засмеялась. Вот это и есть маниловщина, все как у классика русской литературы. Когда работала в Институте русского языка имени Пушкина, она долго втолковывала одному филиппинскому юноше, что значит слово маниловщина. И только когда перечислила несколько однокоренных слов — подманивать, приманивать, он сообразил и сказал:

— Обманывать.

Это точно. Но обман, как говорят поэты, бывает сладостным. Поэтому чай, который она сейчас выпьет, будет без сахара. Сладости и так достаточно.