Лесные братья

ЭПИЛОГ

Иван Давыдов в перестрелке был тяжело ранен. Семь суток пролежал он в лесу, не решаясь выбраться.

Наконец жажда и голод измучили его, он выполз на дорогу и попался в руки жандармам.

Его отвезли в заводскую больницу и поставили около него сильный конвой. Сначала он был без памяти, потом начал приходить в себя.

— Доктор, — сказал он однажды, — скажите правду, зачем вы меня лечите, разве только затем, чтобы передать здоровым в руки палачам? Доктор, — еще тише сказал он, — если вы по ошибке вместо лекарства дали бы рюмку яда?..

Доктор посмотрел на него и пожал ему руку.

Просьбу доктор выполнил. В этот же вечер Иван умер…[4]

По указанию провокатора жандармы возле Чермоза схватили боевиков и отправили их на пароходе в Пермь[5].

На каждой новой пристани пароход наполнялся пассажи рами, и боевиков перевели на корму. Пассажиров оттуда повыгоняли.

Никогда, вероятно, Пермь не видела такого судебного процесса. Улицы были запружены народом. Конные жандармы густыми шпалерами оцепили здание, где заседала выездная сессия Казанского суда.

Боевики держались спокойно. Алексей выгораживал всех, сваливая всю вину на себя.

Его же вместе с Чудиновым и еще Безгодовым приговорили к смертной казни. Последний был арестован по подо — зрению в убийстве старика часовщика. Лавочник, у которого Штейников покупал махорку, в сумерки принял его за Безголова и донес на совершенно непричастного к деда человека.

Когда закованных в кандалы смертников, окруженных двумя рядами конвойных, вывели на улицу, то раздался общий приветственный гул. Окна были распахнуты. Балконы усыпаны народом. Кто — то крикнул:

— Да здравствует революция!..

Откуда — то донеслись граммофонные звуки « Марсельезы».

— Умирать, так с музыкой! — улыбнувшись, сказал товарищам Алексей.

Распахнулись ворота тюрьмы, и каменная одиночка поглотила приговоренных.

…Наступила ночь.

Провалами темных пятен мерцала пустота серых каменных углов тюрьмы. Алексей подошел к окну и, прислонившись к стенке, долго и жадно всматривался в небо…

Во дворе замелькали факелы. Один, другой… Они кружились, дымили — казалось, что безумные черные тени жандармов и палачей толкутся и носятся в каком — то диком торжествующем танце.

Потом стало тихо, тихо.

И на дворе раздался стук, — стук топора о дерево, как будто бы кто — то колол дрова.

И осужденные поняли, что это палачи вышли на работу. Палачи готовят виселицу.

Ночью всех осужденных повесили…

(1927)