Лето Святого Мартина

Глава XX. ФЛОРИМОН ДЕ КОНДИЛЬЯК

Назавтра, в полдень, двое всадников достигли холма, с которого был виден весь Ла-Рошет, и остановились, чтобы дать передохнуть своим лошадям и обозреть маленький городок, лежащий в долине у их ног. Одним из всадников был господин де Гарнаш, другим — его слуга Рабек. Но это была уже не пародия на Гарнаша, известная в Кондильяке в последние дни как Баттиста. Он выглядел сейчас точно так, как в тот раз, когда впервые появился в замке. Рабек побрил его и с помощью некоторых косметических ухищрений очистил кожу и волосы от краски, которой он покрыл их несколько дней тому назад.

Этой метаморфозы оказалось достаточно, чтобы привести Гарнаша в хорошее расположение духа; он вновь почувствовал себя в своей тарелке, к нему вернулась его прежняя уверенность. Его усы топорщились, как и раньше, кожа была чистой и здоровой, а темно-каштановые виски слегка серебрила седина. На нем было платье из коричневой ткани, с рядами частых золотых пуговиц на свободных рукавах, на ногах — высокие сапоги; изящество его костюма скрывал кожаный жилет, надетый поверх него. Коричневая шляпа с высокой тульей и красным пером довершала наряд, а Рабек вез еще плащ, который Гарнаш снял, поскольку, хотя и был ноябрь, погода в тот день напоминала раннюю осень.

Стояло лето Святого Мартина; с безоблачного неба потоки солнечных лучей заливали все вокруг, а листва деревьев была лишь слегка тронута увяданием.

Они немного помедлили на холме, потом Гарнаш слегка пришпорил лошадь, и они устремились вниз по извилистой дороге, ведущей к Ла-Рошету. Примерно через полчаса они въехали в ворота гостиницы «Черный Кабан». У конюха, поспешившего принять поводья, господин Гарнаш поинтересовался, здесь ли остановился маркиз де Кондильяк. Получив утвердительный ответ, он тут же спрыгнул с седла. Однако Гарнаш мог бы и не задавать этот вопрос, во дворе бездельничали два десятка молодцов, выглядевших и одетых, как солдаты. Нетрудно было догадаться, что это были люди маркиза, — все, что осталось от небольшого войска, последовавшего на войну за молодым сеньором из Кондильяка три года тому назад.

Гарнаш распорядился, чтобы присмотрели за лошадьми, и велел Рабеку обедать в общей комнате. Затем в сопровождении хозяина парижанин поднялся по лестнице.

Хозяин провел его к лучшим апартаментам гостиницы, повернул ручку двери и, распахнув ее настежь, встал в сторону, давая проход господину Гарнашу.

Из комнаты доносились звуки борьбы, негромкий мужской смех и приглушенные протесты девушки.

— Позвольте мне уйти, месье! Пожалуйста, позвольте мне уйти. Кто-то идет.

— Ну и пусть, какая мне разница? — ответил мужской голос, казалось, давящийся от смеха.

Большими шагами Гарнаш прошел в комнату — просторную и хорошо обставленную, как и подобало лучшей комнате гостиницы «Черный Кабан»,

— и обнаружил накрытый для обеда стол, уставленный вкусно пахнущими, дымящимися блюдами, и постояльца, пренебрегшего кушаньями ради хорошенькой молоденькой служанки, чью талию он крепко обнимал. Но когда перед ним замаячила высокая фигура Гарнаша, он отпустил девушку и обратил недовольный взгляд на вошедшего.

— Черт побери, кто вы? — спросил он, и его удивленные карие глаза молниеносно оглядели незваного гостя, в то время как Гарнаш в тех же выражениях мысленно ответил на приветствие и молча разглядывал этого крепкого белокурого молодого человека с правильными чертами лица.

Девушка смутилась и пулей вылетела прочь из комнаты, ловко увернувшись от оплеухи хозяина, когда пробегала мимо него. Парижанин почувствовал в горле комок. Не эта ли «лихорадка» задержала господина маркиза в Ла-Рошете, пока мадемуазель Валери страдала в заточении в Кондильяке? По крайней мере, прошлой ночью в своих мучительных размышлениях Гарнаш был близок к истине, хотя вовсе не знал этого человека. Он обнаружил его в точности таким, каким рисовал себе: ветреным любителем легких наслаждений, не думающим ни о чем, кроме сиюминутных удовольствий.

Скривив губы, Гарнаш чопорно поклонился и сухим, официальным тоном произнес:

— Мое имя Мартин Мария Ригобер де Гарнаш. Я имею поручение ее величества освободить мадемуазель де Ла Воврэ из заключения, в котором ее содержит ваша мачеха.

Красивые брови Флоримона поползли вверх, и почти оскорбительная улыбка появилась на его лице.

— Если это так, месье, какого черта вы делаете здесь?

— Я здесь, месье, — ответил ему Гарнаш, откинув назад голову, и его ноздри затрепетали, — потому что вы не в Кондильяке.

Его голос был вызывающе резок. Несмотря на принятое прошлой ночью твердое решение сдерживать свой темперамент, самообладание вновь начало потихоньку покидать Гарнаша.

Маркиза покоробил его тон, и он еще раз осмотрел незваного гостя. И тот ему отчасти даже понравился, но лишь отчасти. Флоримон понял: если он хочет избежать неприятностей, то с этим вспыльчивым господином надо обращаться более почтительно. Он сделал рукой изящный жест в сторону стола, где посреди тарелок с дымящимися кушаньями стояли графины с вином.

— Не присоединитесь ли, месье? — спросил он, и теперь его слова звучали галантно. — Как я понимаю, вы прибыли сюда в поисках меня, и вам, видимо, есть что сообщить мне. Может быть, мы поговорим за столом. Я ненавижу обедать в одиночестве.

Голос и хорошие манеры молодого человека сразу смягчили раздражение Гарнаша, а аромат пищи обострил его и без того неплохой аппетит; кроме того, если ему и Флоримону предстояло быть союзниками, им не стоило бы начинать со ссоры.

Он поклонился уже менее чопорно, поблагодарив, положил в сторону шляпу, плащ и хлыст и сел за стол на то место, которое указал маркиз.

Гарнаш более внимательно пригляделся к Флоримону. Его лицо вызвало у парижанина безотчетную симпатию. Это было открытое и веселое лицо, очевидно, лицо сластолюбца, но честного, что существенно меняло дело. Он был одет во все черное, как и подобало человеку, оплакивающему своего отца, однако ткань камзола поражала своей роскошью, а широкий воротник из тонких кружев и шелковые манжеты делали его просто щегольским.

Пока они с аппетитом поглощали пищу, господин Гарнаш успел рассказать о своем путешествии из Парижа, об отношениях с Трессаном и последующих приключениях в Кондильяке. Он лишь мимоходом коснулся того, как с ним там обошлись, и с трудом смог мотивировать свое намерение вернуться в замок, разыгрывая странствующего рыцаря. Затем он перешел к рассказу о событиях прошлой ночи и о своем побеге. Это повествование маркиз выслушал с серьезным выражением лица, сохраняя спокойный и заинтересованный взгляд. Однако, когда Гарнаш закончил, на его чувственных губах заиграла улыбка.

— Письмо, полученное мною в Милане, подготовило меня к подобным неприятностям, — произнес он, и Гарнаш был изумлен беспечностью тона своего собеседника, равно как и тем, что он не изменил выражения своего лица, узнав, в каком бедственном положении находится мадемуазель. — Я догадывался, что моя красавица мачеха готовит мне какую-то подлость, иначе она не оставила бы меня в неведении относительно смерти моего отца. Но, честно говоря, месье, ваш рассказ превосходит самые смелые мой предположения. В этом деле вы вели себя в высшей степени благородно. Вы, кажется, проявили куда больше участия в освобождении мадемуазель де Ла Воврэ, чем королева могла бы требовать от вас.

И он многозначительно улыбнулся. Гарнаш откинулся в своем кресле и посмотрел на него с некоторым недоумением.

— Ваше легкомыслие, месье, поражает меня, — наконец произнес он.

— Ладно, ладно! — рассмеялся маркиз. — После всех ваших злоключений вы склонны видеть все пережитое в трагическом свете. Простите, если меня более поразила забавная сторона этой ситуации.

— Забавная сторона?! — Гарнаш чуть не задохнулся от возмущения.

Кровь ударила ему в голову так же внезапно, как прыгает разгоряченная гончая, спущенная с поводка. Он обрушил на стол свой сжатый кулак, зацепив при этом графин, который разлетелся на мелкие кусочки по полу. Гарнаш частенько вымещал свой гнев на столах, случайно оказавшихся поблизости.

— Месье, вам смешно? А как насчет бедной девочки, страдающей в заключении из-за своей верности обещанию, данному вам?

Это утверждение вряд ли было достаточно точным. Но оно оказало должное воздействие. Лицо маркиза сразу же сделалось серьезным.

— Месье, успокойтесь, прошу вас, — сказал он. — Я, очевидно, невольно чем-то задел вас. Но здесь мне не все ясно. Вы говорите, Валери страдает из-за обещания, данного мне? Что вы имеете в виду?

— Они держат ее в заточении, месье, потому что хотят выдать замуж за Мариуса, — ответил Гарнаш, отчаянно пытаясь сдержать свой гаев.

— Это понятно.

— Но, месье, разве остальное не очевидно? Она обручена с вами… — Он запнулся. А его собеседник буквально упал в кресло, корчась от хохота.

В висках Гарнаша опять зашумела кровь, пока он, стиснув зубы, наблюдал этот приступ веселья и ждал, когда маркиз успокоится.

Он так закатывался, что Гарнаш стал молить Бога, чтобы маркиз не задохнулся от приступов хохота, разносившегося, несомненно, по всей гостинице.

— Месье, — язвительно сказал Гарнаш, — есть такая пословица: смех без причины — признак дурачины. Не о вас ли она?

Тот на секунду посерьезнел, а затем вновь захохотал.

— Месье, месье, — ловя ртом воздух, повторял он, — вы меня доконаете! Ради Бога, не глядите так люто. Разве моя вина, что я не могу остановиться? Комизм всей этой истории невероятен. Три года вдали от дома, и вот надо же, оказывается, девушка все еще хранит тебе верность и держится за обещание, когда-то данное ею. Послушайте, месье, вы наверняка многое повидали на своем веку и должны согласиться: в этом есть нечто противоестественное и до нелепого смешное.

— Моя бедная маленькая Валери! — брызгал он слюной, пытаясь удержаться от смеха. — Неужели она еще ждет меня, неужели все еще считает своим женихом? И поэтому отказывает братцу Мариусу! Смертоубийство! Этого я не переживу!

— Что ж, вполне возможно, месье, — прохрипел Гарнаш.

Он поднялся и встал лицом к лицу с этим не в меру веселым малым. Щеки его были бледны, а глаза яростно сверкали.

— А-а? — у маркиза от изумления открылся рот, и он наконец пришел в себя и сообразил, что дело принимает серьезный оборот.

— Месье, — холодно произнес Гарнаш, — правильно ли я понял, что вы не намерены быть верным вашему слову и жениться на мадемуазель де Ла Воврэ?

Маркиз слегка покраснел. Он тоже поднялся и посмотрел в упор на своего гостя. Лицо его приобрело высокомерное выражение, а глаза смотрели повелительно.

— Я думал, месье, — с достоинством протянул он, — я думал, когда приглашал вас за свой стол, что вы намерены быть полезным мне, хотя не знаю, чем я заслужил эту честь. Но вместо этого вы, кажется, явились сюда оскорблять меня. Вы мой гость, месье. Я прошу вас удалиться, прежде чем меня выведут из себя вопросы о вещах, касающихся только меня одного.

Он был прав, а Гарнаш — нет. Он не имел права влезать в личные дела мадемуазель де Ла Воврэ. Но к тому времени Гарнаш уже потерял способность рассуждать, и, кроме того, он был не тот человек, который мог бы вынести чужое высокомерие, даже в самой вежливой форме. Он пристально посмотрел через стол на вспыхнувшее лицо Флоримона, и его губы дрогнули.

— Месье, — проговорил он, — я вполне понял, что вы хотите сказать. Мне достаточно полуслова, как другому — целой фразы. Вы, хотя и в учтивых выражениях, но фактически назвали меня наглецом, и мне это не нравится.

— Вот как! — усмехнувшись и пожав плечами, произнес маркиз. — Ну, если вы так негодуете… — Его улыбка и жест дополнили смысл сказанного.

— Именно так, месье, — ответил Гарнаш. — Но я не дерусь с больными.

Флоримон наморщил лоб и озадаченно взглянул на него.

— С больными? — переспросил он. — Месье, не кажется ли вам, что вы похожи на пьяницу, который думает, что все вокруг пьяны, кроме него?

Гарнаш смотрел на него во все глаза. Сомнение, зародившееся в начале их встречи, стало медленно обращаться в уверенность.

— Я не знаю, отчего вы столь невоздержанны на язык, не от лихорадки ли? .. — начал было он, но маркиз прервал его.

— Вы ошибаетесь! — закричал он. — Нет у меня никакой лихорадки.

— Но как понимать тогда ваше письмо в Кондильяк? — спросил Гарнаш, от изумления не зная, что и думать.

— Письмо? Клянусь, я никогда не писал, что у меня лихорадка.

— А я клянусь, что писали.

— Значит, вы обвиняете меня во лжи?

Но Гарнаш сделал жест, призывающий маркиза прекратить взаимные оскорбления. Очевидно, произошло какое-то недоразумение, и от этой мысли гнев его остыл. Сейчас его единственным желанием было скорее все прояснить.

— Нет-нет, — воскликнул он. — Я только пытаюсь установить истину.

Флоримон улыбнулся.

— Я мог написать, что нас задержала лихорадка, но никогда не говорил, что больной — это я.

— Кто тогда? Кто еще? — выпалил Гарнаш.

— Ну, теперь мне все ясно, месье! Лихорадка у моей жены.

— Вашей? .. — Гарнаш не поверил своим ушам.

— У моей жены, месье, — повторил маркиз. — Путешествие оказалось слишком утомительным для нее, да еще при такой спешке.

Наступило молчание. Гарнаш с тоской думал о бедной невинной девочке, хранившей верность и преданность своему жениху, который вернулся из Италии… с женой.

Пока он так стоял, а Флоримон с любопытством разглядывал его, дверь открылась, и появился хозяин гостиницы.

— Месье маркиз, — сказал он, — прибыли два господина, которые хотят видеть вас. Один из них — месье Мариус де Кондильяк.

— Мариус? — удивился маркиз и свел брови на переносице.

— Мариус? — выдохнул Гарнаш, а затем, осознав, что убийцы наступают ему на пятки, выбросил из головы все лишнее. Ему самому надо было свести с ними счеты. Время пришло. Он повернулся на каблуках и выпалил, прежде чем успел все обдумать:

— Просите их наверх.

Флоримон удивленно взглянул на него.

— О, конечно, если месье угодно, — попытался сыронизировать он.

Гарнаш взглянул на него, а затем вновь на хозяина, стоящего в нерешительности.

— Вы слышали? — жестко сказал он. — Просите их наверх.

— Хорошо, месье, — ответил хозяин, закрывая за собой дверь.

— Ваше вмешательство в мои дела становится и в самом деле забавным, месье, — язвительно сказал маркиз.

— Когда вы узнаете, с какой целью я вмешиваюсь, вам это, возможно, не покажется таким уж забавным, — последовал столь же язвительный ответ. — В нашем распоряжении несколько минут, месье. Слушайте, я расскажу вам, зачем они прибыли сюда.