Лето Святого Мартина

Глава III. ВДОВА УСТУПАЕТ

На другой день, ровно в полдень, Гарнаш опять появился во дворце сенешала, на этот раз со своим слугой Рабеком, худощавым, смуглым, остролицым человеком, выглядевшим чуть моложе своего господина.

Ансельм, тучный мажордом де Трессана, встретил их, всем своим видом выражая глубокое почтение, и провел парижанина наверх, к своему хозяину.

На лестнице они встретили спускающегося капитана д'Обрана. Капитан был явно не в лучшем расположении духа. В течение двадцати четырех часов он держал под ружьем две сотни своих людей, готовых выступить по приказу сенешала, но этот приказ так и не поступил. И его опять ни с чем послали прочь.

После вчерашней беседы с сенешалом у Гарнаша зародились серьезные сомнения относительно того, что мадемуазель де Ла Воврэ доставят в его распоряжение, как было условлено. Поэтому он испытал огромное облегчение, когда, поднявшись к господину Трессану, он нашел там даму, сидящую в кресле у огромного камина, в шляпе и дорожном плаще.

Трессан сердечно улыбнулся ему, и они поклонились друг другу.

— Вот видите, месье, — сказал сенешал, показав пухлой рукой в сторону дамы, — распоряжение королевы исполнено. Вот ваша подопечная.

А даме он сказал:

— Это месье де Гарнаш, о котором я уже говорил вам. По приказу ее величества он будет сопровождать вас в Париж.

— А теперь, мой дорогой друг, — он повернулся снова к Гарнашу, — каким бы приятным ни было ваше общество, я ничего не буду иметь против, если вы без промедления отправитесь в путь, поскольку у меня скопилось весьма много дел.

Гарнаш поклонился даме. Она ответила на его приветствие легким кивком. Он окинул ее быстрым взглядом: бесцветное дитя с пухлым личиком, светлыми волосами и бледно-голубыми глазами, девушка, судя по всему, флегматичная и робкая.

— Я готова, месье, — сказала она, поднимаясь и подбирая свой плащ, и Гарнаш заметил, что ее голос звучит по-южному протяжно, со слабым местным акцентом. Удивительно, как могла столь деградировать в захолустье Дофинэ воспитанная и благородная девица. У него не было сомнений, что компанию ей составляли, главным образом, коровы да свиньи. Тем не менее, думал он, она могла бы быть чуть-чуть разговорчивее и сказать хоть что-то, помимо слов, выражающих ее готовность к путешествию. Он ожидал слов благодарности в адрес королевы или свой собственный, удивления по поводу того, как скоро ей была оказана помощь. Он был разочарован, хотя и не подал виду, а только молча кивнул ей.

— Хорошо, — сказал он, — поскольку вы готовы и месье сенешалу не терпится избавиться от нас, давайте отправляться. Мадемуазель, вас ожидает длинное и скучное путешествие.

— Я… я готова к этому, — нерешительно произнесла она.

Он отступил в сторону и, низко поклонившись, сделал жест в направлении двери, держа шляпу в руке. Она с готовностью также поклонилась сенешалу и направилась к двери.

Гарнаш неотрывно, слегка прищурившись, смотрел на нее.

Внезапно он бросил тревожный взгляд на Трессана, и уголок его кошачьих усов дернулся. Он выпрямился и резко окликнул ее:

— Мадемуазель!

Она остановилась и обернулась, однако сковывающая ее робость, казалось, заставляла ее избегать его взгляда.

— Без сомнения, месье сенешал говорил вам что-то о моей персоне. Но прежде чем оказаться, как вы собираетесь, полностью на моем попечении, советую вам лично убедиться в том, что я и в самом деле посланник ее величества. Не соизволите ли взглянуть?

Говоря это, он вытащил письмо, написанное рукой королевы, перевернул его вверх ногами и таким образом вручил ей. Стоя в нескольких шагах, сенешал тупо глядел на происходящее.

— Ну, конечно, мадемуазель, убедитесь сами, именно об этом господине я говорил вам.

Повинуясь, она взяла письмо. На мгновение ее глаза встретились со сверкающим взглядом Гарнаша, и она вздрогнула. Затем наклонилась к письму и секунду рассматривала написанное, в то время как парижанин пристально глядел на нее.

Вскоре она вернула документ.

— Благодарю вас, месье, — только и произнесла она.

— Вы убедились, мадемуазель, что все в порядке? — поинтересовался он, и в его вопросе прозвучала насмешка, но слишком глубоко запрятанная, чтобы кто-либо из присутствующих мог уловить ее.

— Да, вполне.

Гарнаш повернулся к Трессану. Его глаза холодно улыбались, а когда он заговорил, в голосе звучало нечто похожее на отдаленные раскаты грома, предвещающие надвигающуюся грозу.

— Мадемуазель получила странное образование, — сказал он.

— Э-э? — озадаченно откликнулся Трессан.

— Я слышал, месье, что где-то на Востоке люди читают и пишут справа налево, но я никогда не слышал, особенно во Франции, чтобы кто-то мог бы читать текст вверх ногами.

Трессан наконец уловил, куда клонит гость. Он слегка побледнел и пожевал свою губу, глаза его остановились на девушке, совершенно не понимающей, о чем идет речь.

— Неужели она так и сделала? — спросил Трессан, едва ли отдавая себе отчет в том, что говорит. Сейчас он сознавал только одно: надо как-то объяснить случившееся. — Образованием мадемуазель пренебрегли, что не так уж редко в наших краях. Она знает о своем недостатке и старается скрывать его.

И тут разразилась буря, гремевшая и грохотавшая над их головами в течение нескольких последующих минут.

— О лжец! Нахальный обманщик! — взревел Гарнаш, приблизившись на шаг к сенешалу и угрожающе потрясая письмом перед самым его лицом, как если бы оно было орудием оскорбления. — Это якобы ею было послано королеве письмо на нескольких страницах? Кто она?

Палец, указующий на девушку, дрожал от ярости.

Трессан попробовал принять позу оскорбленного достоинства: втянул живот, вскинул голову и яростно уставился в глаза парижанина.

— Поскольку вы взяли со мной такой тон, месье…

— Я взял с вами — как беру с любым другим — тон, который мне кажется наиболее подходящим. Несчастный глупец! Вы поплатитесь своим местом, и это так же верно, как и то, что вы — жулик! Здесь, в Дофинэ, вы только жирели. Но пока ваше брюхо отрастало, ваши мозги, очевидно, хирели, иначе вы никогда не решились бы одурачить меня таким глупым способом.

Вы что, решили, что я не умнее обычной деревенщины, свинопас, которого можно обхитрить, заставив поверить, что это нелепое создание и есть мадемуазель де Ла Воврэ? У нее физиономия крестьянки, от которой разит чесноком, как из третьесортного трактира, и походка женщины, никогда до сего момента не знавшей обуви! Отвечайте, сударь, с какой стати вы решили меня принять за дурака?

Сенешал, бледный, с разинутым ртом, был жалок, весь его недавний апломб был обращен в пепел гневом этого худощавого человека.

Однако Гарнаш уже не обращал на него никакого внимания. Он подошел к девушке и грубо взял ее за подбородок так, что она была вынуждена посмотреть ему в лицо.

— Как тебя зовут, девка? — спросил он.

— Марго, — пробормотала она, заливаясь слезами.

Он выпустил ее подбородок и с отвращением отвернулся.

— Убирайся, — грубо приказал ей он. — Возвращайся на кухню или луковое поле, туда, где тебя подобрали.

И девушка, едва веря своему счастью, убежала с молниеносной быстротой. У Трессана не нашлось слов, чтобы ее остановить: притворяться, понимал он, было бесполезно.

— А теперь, господин сенешал, — проговорил Гарнаш, встав подбоченясь, широко расставив ноги и глядя прямо в лицо несчастному, — что вы можете сказать мне в свое оправдание?

Трессан завозился в кресле, избегая вопрошающего взгляда парижанина; он заметно дрожал и в конце концов пролепетал заплетающимся языком:

— Похоже… Похоже, месье, что… я… что я сам стал жертвой обмана.

— А мне показалось, что в жертву скорее всего предназначался я.

— Значит, мы оба стали жертвами, — подхватил сенешал. — Вчера я был в Кондильяке, как вы того хотели, и после бурного разговора с маркизой увез от нее — в чем я был уверен — саму мадемуазель де Ла Воврэ. Видите ли, я никогда не был лично знаком с этой девицей.

Гарнаш посмотрел на него. Он не верил ни единому его слову. Теперь он страшно сожалел, что не задал этой лжемадемуазель еще несколько вопросов. Но кто знает, размышлял он, возможно, разумнее сделать вид, что поверил сенешалу. Однако следует быть внимательным и остерегаться других подвохов.

— Месье сенешал, — сказал он уже более спокойным тоном, — в лучшем случае вы слепец и осел, в худшем — предатель. Я не хочу разбираться, кто именно, я не желаю это уточнять.

— Месье, эти оскорбления… — начал сенешал, призвав на помощь чувство собственного достоинства. Но Гарнаш оборвал его:

— Ну-ну! Я говорю от имени королевы. Вам вздумалось помочь вдове Кондильяк сопротивляться королевской воле, поэтому позволю себе дать вам совет: если вы цените свой пост сенешала и саму вашу жизнь — откажитесь от этой мысли.

В конце концов, видимо, мне придется взять все в свои руки. Я сам поеду в Кондильяк. Если там мне окажут сопротивление, я обращусь к вам за помощью. И имейте в виду: остается открытым вопрос о вашем участии в попытке обмануть королеву и меня, ее полномочного представителя. В моей власти решить этот вопрос — так, как я захочу. Если только, месье, я в дальнейшем не смогу убедиться, что вы — как хотелось бы верить — действуете с непреклонной лояльностью, я объявлю вас предателем и как такового арестую и отправлю в Париж. Имею честь откланяться, месье сенешал!

Когда он ушел, господин де Трессан отшвырнул парик, вытер пот со лба и принялся лихорадочно расхаживать по комнате. Его бросало то в жар, то в холод. Никогда за все пятнадцать лет, проведенных в кресле сенешала провинции, с ним не разговаривали подобным образом и не обращались к нему в таких выражениях.

Подумать только: его называли предателем и лжецом, дураком и мошенником, ему угрожали, его запугивали, а он все это проглотил и почти что лобызал руку, отхлеставшую его. Darnel14 Что за плебеем он стал! А виновник всего этого — грубый выскочка из Парижа, воняющий кожей и казармой, — до сих пор еще жив!

Кровь бросилась Трессану в голову, соблазн убийства замаячил перед ним. Но как ни был взбешен Трессан, он отогнал эту мысль прочь, решив, что будет сражаться с этим плутом другим оружием: он расстроит его миссию и отправит с пустыми руками назад, в Париж, сделав посмешищем в глазах королевы.

— Бабилас! — выкрикнул он.

Секретарь мгновенно откликнулся.

— Как насчет дела капитана д'Обрана? — нетерпеливо спросил его Трессан.

— Месье, я размышлял об этом все утро.

— Ну? И что же ты надумал?

— Helas, месье, ничего.

Трессан ударил по столу, за которым сидел, с такой силой, что с бумаг, громоздившихся на нем, взвился столб пыли, и заревел:

— Ventregris! Как мне служат?! Я плачу тебе, кормлю тебя и даю тебе жилище, ничтожество, а ты подводишь меня всегда, когда мне требуется то, что ты называешь своими мозгами. Разве у тебя нет никаких мыслей, воображения? Неужели нельзя придумать правдоподобный предлог: какое-то восстание, какие-то беспорядки, все что угодно, лишь бы это послужило мне оправданием для посылки д'Обрана и его людей в Монтелимар — да хоть к самому дьяволу?

Секретарь дрожал всем телом, его взгляд избегал встречаться со взглядом своего господина точно так же, как совсем недавно глаза того избегали взгляда Гарнаша. Сенешал наслаждался властью над этим человеком. Пусть его самого только что запугивали и устрашали, теперь его черед испытать свою власть на других; и было, по крайней мере, на ком.

— Жалкий, ленивый глупец, — бушевал сенешал. — От деревянного истукана было бы больше пользы. Убирайся! Похоже, я могу полагаться только на самого себя, как и всегда. Подожди! — остановил он секретаря, который уже добрался до двери, охотно повинуясь последнему распоряжению Трессана. — Скажи Ансельму, чтобы капитан немедленно прибыл ко мне.

Бабилас поклонился и отправился выполнять поручение.

Дав отчасти выход своей накопившейся ярости, Трессан сделал усилие, чтобы восстановить утерянное равновесие. В последний раз он утер платком лицо и лысину и вновь надел парик.

Когда вошел д'Обран, сенешал уже успокоился и вернулся к своей обычной манере держаться с достоинством.

— А, д'Обран, — сказал он, — ваши люди готовы?

— Они были готовы все эти двадцать четыре часа, месье.

— Хорошо. Вы исполнительный солдат, д'Обран. На вас можно положиться.

Д'Обран поклонился. Это был энергичный молодой человек, высокого роста, с приятным лицом и острым взглядом черных глаз.

— Месье сенешал очень добр.

Взмахом руки сенещал несколько преуменьшил свою собственную доброту.

— Вы выступаете из Гренобля в течение ближайшего часа, капитан, и поведете своих людей в Монтелимар. Там вы будете ожидать моих распоряжений. Бабилас даст вам письмо к местным, предписывающее предоставить вам подходящее помещение, Находясь там, д'Обран, используйте ваше время для выяснения настроений в этом горном районе до тех пор, пока не получите от меня дальнейших указаний. Вы все поняли?

— Не совсем, — признался д'Обран.

— Вы поймете лучше, когда пробудете в Монтелимаре неделю-другую. Конечно, все это может оказаться ложной тревогой. Тем не менее мы должны быть готовы охранять интересы короля. Впоследствии нас, возможно, обвинят в том, что мы шарахаемся от теней, но лучше быть наготове, когда появляется тень, чем ждать, пока она обретет плоть, чтобы раздавить нас.

Все это звучало так, будто слова сенешала содержали какой-то скрытый смысл; и д'Обран, хотя и не был доволен поручением, по крайней мере, утешился необходимостью повиновения наконец-то полученному приказу. И через полчаса его солдаты под барабанный бой выступили из Гренобля, начав двухдневный марш к Монтелимару.