Летописный замок

Глава шестая, в которой демон стреляет из камнемёта и встречается с призраком

Вода бежала по каменному жёлобу и срывалась вниз звонкой струёй. Стёпка хорошенько вымыл руки, потом, помедлив, плеснул холодной водой в лицо. У-ух! Ему понравилось и он повторил, смывая остатки сна. Полотенце, естественно, с собой прихватить не сообразил, побрёл мокрый назад и чуть не заблудился. Казалось бы, отошёл-то всего ничего — на три шага и два поворота, зато потом минут десять во все углы тыкался, пока нужную дверь под лестницей отыскал. Даже заподозрил, что на гоблинскую каморку заклятие какое-нибудь наложено от чужих глаз. Оказалось, что просто свернул не в то крыло и искал нужную дверь совсем в другом месте.

Замок не спал уже давно и пробудился он, само собой, намного раньше Стёпки. Засветло ещё пробудился. Звенел где-то за стеной кузнечный молот, доносились издалека чьи-то властные крики и беззаботный девичий смех. Мычали коровы, гомонили гуси — или это утки? — мальчишки заливисто свистели… Обычное утро в обычном магическом мире. Упыри и вурдалаки отсыпаются после кровавых ночных трудов, заспанные кентавры скачут на водопой, драконы чистят чешую, русалки выглядывают из колодцев. А коварные гномы пробираются тесными норами с острыми кирками наготове.

Пойти, что ли, прогуляться? На людей посмотреть, себя показать, свежим воздухом подышать и вообще — оглядеться. Бояться, вроде бы, пока некого, Серафиан ни о чём таком не предупреждал, а Смакла, если надо, сам его отыщет. Стёпка, надо признаться, чувствовал себя не очень уверенно. Всё-таки, что ни говори, а вокруг был совсем чужой мир, совершенно незнакомые люди, которые неизвестно ещё как к нему отнесутся… С одной стороны это приятно волновало, как всегда волнует новое и таинственное. С другой стороны — было боязно. Как перед прыжком в воду.

Стёпка сделал глубокий вдох, закрыл глаза, настроил себя не решительность и отвагу и — пошёл тихонько по коридору, ведя рукой по шершавым каменным стенам. И почти сразу же навстречу ему вышел из-за поворота высокий мужчина. Не дракон, не упырь и не вурдалак. Нормальный человеческий мужчина. Длиннополое чёрное одеяние делало его похожим на монаха. Под мышкой он нёс небольшой деревянный сундучок окованный медью.

Стёпка замедлил шаг, вдруг оробев. Это был первый встреченный им здесь человек (весич, вспомнилось ему), не посвящённый в тайну появления мальчишек. Подлый гном, разумеется, не в счёт. И поди угадай, что этот монах сейчас сделает. Может, у Стёпки на лбу написано, что он — незаконный пришелец из иного мира, и его немедля следует хватать и волочить в темницу на разборки. Может, монахи здесь демонов вообще не любят и враждуют с ними по-чёрному.

Впрочем, тут же выяснилось, что испугался Стёпка напрасно. Монах остановился перед ним и дружелюбно сказал:

— Здрав будь, отрок. Ты не Серафиана ли почтенного племянник?

Стёпка растерялся, хотел сказать, что да, мол, племянник и есть, из каких-то там МедведЕй, но сумел лишь молча кивнуть. Даже поздороваться забыл.

— Примечаю я, ты в праздности пребываешь?

Стёпка к стыду своему даже не сразу понял, о чём его спросили, но на всякий случай ещё раз кивнул. Имелась у него такая дурацкая привычка, много раз ставившая его в неловкое положение. Кивнёт не зная чему, а потом ломает голову, как выпутаться, чтобы совсем уж глупым не посчитали. Потому что вроде бы согласился, а лучше было бы сказать «нет». Но на этот раз он, похоже, кивнул правильно.

— Вот и славно! — обрадовался монах. У него было приятное, слегка вытянутое лицо с усами и бородкой, глубоко посаженные тёмные глаза и перехваченные кожаным ремешком длинные русые волосы. Если бы не ряса, его можно было бы принять за слегка странноватого художника из обыкновенного, не магического мира. Монах взял сундучок в обе руки, и Стёпка увидел, что почти все пальцы у него перевязаны, и сквозь белые тряпицы кое-где проступает кровь.

— Сделай милость, снеси ларец наверх, на дозорную башню. Я бы и сам, да меня отец-заклинатель к себе требует. Несподручно с ларцем к нему являться, и без того персты покалечены, — он выразительно пошевелил перебинтованными пальцами.

Стёпка взял ларец за ручку:

— Ладно, снесу. А что мне там с ним делать?

— Отдай его камнеметателю Гвоздыре. Ему ведомо, для чего. Он там один сейчас службу исполняет, утром заступил. Скажешь, что Купыря, мол, передал и вскорости сам к нему подымется. Исполнишь?

— Исполню, — пожал плечами Стёпка. — А как мне туда попасть?

— По лестнице, — удивился монах. — Вот же она, у тебя за спиной. Взбирайся до самого верха, Гвоздырю там и найдёшь. А я побежал… Премного благодарен за помощь! Ларец сам не открывай! — последние слова он прокричал уже на бегу, исчезая за поворотом, только ряса за спиной чёрным крылом взметнулась.

Ларец был не сказать чтобы очень тяжёлый. Стёпка покачал его в руке, раздумывая, нет ли в просьбе монаха какого-либо подвоха, не розыгрыш ли это. На розыгрыш было не похоже. Да и к чему? Монах совсем не походил на человека, способного устроить подлянку племяннику чародея.

Ладно, исполним, сказал Стёпка сам себе, мне не трудно. У него даже этакая уверенность в себе появилась, словно ему разрешение дали или пропуск, и он теперь может по замку ходить на совершенно законных основаниях. Спросит кто «Ты что тут, демон, делаешь? По какому такому праву туда-сюда шастаешь?» А он в ответ «Ларец на дозорную башню несу. Купыря попросил». И всё — вопросов больше нет. Свободны.

Ему страшно хотелось открыть ларец и посмотреть что там внутри. Не потому хотелось, что он страдал чрезмерным любопытством, а потому, что монах просил не открывать. Как Синяя Борода своих несчастных жён. Стёпка помнил, какая участь постигла чересчур любопытных женщин, и героическим усилием воли удержался от соблазна, хотя руки так и тянулись к замочку. Простенький, между прочим, замочек был, обычная пружинная защёлка. Открыть ничего не стоило. Но Стёпка помнил ещё и о том, что случилось с Ванькой, который открыл не то, что надо, и не тогда, когда надо. Нет уж, лучше этот ларец не трогать, то есть, не открывать.

Похвалив себя за честность и осторожность, Стёпка начал восхождение к дозорной башне. Сначала было легко и даже интересно. Таинственная лестница, загадочный ларец, Гвоздыря какой-то, что исполняет службу в одиночестве наверху… Интересно, в общем. На приключение похоже. Только вот лестница уж больно крутая и длинная… Когда же она кончится-то? Устанешь по такой подниматься.

Стёпка сначала смотрел вверх, а потом стал смотреть под ноги. Каменные ступеньки были стёрты великим множеством прошедших здесь до него людей, не совсем людей и, вероятно, совсем не людей. Поднимались по этим ступеням вурдалаки, спускались, гремя оружием, гоблины, шаркали почтенные чародеи, когда появлялась у них потребность взглянуть с дозорной башни на окрестности замка либо на подступившее к стенам вражеское войско… Носились сломя голову мальчишки-посыльные, крались пробравшиеся тайком соглядатаи, мчались, вопя и размахивая мечами, свирепые враги, сумевшие ворваться на стены… И арбалетные болты пробивали насквозь щиты и кольчуги, и скрежетали мечи, царапая камень, и ступеньки становились скользкими от струящейся по ним крови… Прошмыгивал иногда и свой брат демон, вызванный и посланный что-нибудь добыть, а возможно, и кого-нибудь убить.

Стёпка присел отдохнуть. Было такое или не было, ему узнать не дано. А нафантазировать можно чего угодно. Даже дракона, сползающего вниз по лестнице, чтобы устроить в тесных коридорах безжалостную охоту на ничего не подозревающих служанок. Вон какие на ступенях борозды и царапины — не иначе следы крепких драконьих когтей.

Лестница казалась бесконечной, она всё вилась и вилась, вкручиваясь в каменную толщу замковых стен, минуя этаж за этажом, и чем выше, тем круче становились ступеньки, словно их нарочно так сделали, чтобы затруднить подъём. По почти такой же лестнице Стёпка два года назад поднимался с папой в Питере на колоннаду Исаакиевского собора. Только там было, кажется, триста ступеней, а здесь — все пятьсот, если не больше. Понятно теперь с какого перепугу монах попросил незнакомого отрока об одолжении: ноги свои утруждать не хотел, а наивный и доверчивый Стёпка тут ему как раз и подвернись!..

К тому времени, когда надоевшая лестница кончилась тесной площадкой, Стёпка уже основательно выдохся. Выбравшись наружу на подгибающихся от непривычного напряжения ногах, он выволок заметно потяжелевший ларец и присел на него, переводя дух и щурясь от яркого солнца.

Над его головой раскинулось во всю свою неохватную ширь ясное, пронзительно-голубое небо, до которого, казалось, отсюда — рукой подать. А прямо перед ним громоздилась большая деревянная катапульта, почти точь-в-точь такая, как на рисунках в учебнике истории. Возможно, это была не катапульта, а баллиста. Стёпка плохо разбирался в древних метательных орудиях и не помнил, чем они друг от друга отличаются. Может быть, это даже был какой-нибудь требушет.

На массивной станине сидел закованный в кольчужную броню широкоплечий воин — камнеметатель Гвоздыря. Он держал на коленях длинный прямой меч и любовно водил по отсверкивающему лезвию точильным бруском.

Гвоздыря был несомненный вурдалак. У него было грубое, но не страшное лицо кирпичного цвета, крупный нос картошкой, широко расставленные голубые глаза и густые пшеничные усы, из-под которых выглядывали два ослепительно белых клыка. Клыки были острые.

Вурдалак — это тот же вампир, вспомнил Стёпка, но не ощутил ни малейшего испуга. Не похож был большой добродушный Гвоздыря на кровожадного, унылого и уже изрядно поднадоевшего киношного Дракулу. Невозможно было представить его тоскливо завывающим по ночам или жадно и неопрятно сосущим кровь из беззащитной жертвы. Зато легко представлялось, как он врубается во вражеские ряды, неукротимый и неостановимый, и враги разлетаются от него во все стороны, и меч его разит и разит без устали, и победа уже близка, и наши, как всегда, победят, потому что они наши, потому что они за правду и они самые крутые…

Вурдалак с усмешкой глянул на взъерошенного Стёпку из-под низко надвинутого круглого шлема:

— Ты, паря, кто таков будешь?

Голос у него был низкий, хриплый, похожий на медвежий рык.

Стёпка поднялся и подвинул ларец к ногам вурдалака:

— Степаном меня зовут. Я… племянник чародея Серафиана. А это вам Купыря просил передать. Он скоро сам сюда поднимется. Он к отцу-заклинателю пошёл.

Гвоздыря отложил меч в сторону, щёлкнул замком, приподнял крышку ларца — что же там, интересно, лежит? — и довольно вспушил усы.

— Ясно-понятно, паря. Однако же придётся разок-другой стрельнуть.

Стрелять? Из катапульты? Здорово! Выходит, в ларце лежат снаряды. А не маловаты ли они для такого большого орудия? Вон ковш какой здоровенный, да и снарядов своих у Гвоздыри достаточно: булыжников вокруг навалено не на одну сотню выстрелов, и горшки ещё какие-то запечатанные, с торчащими из крышек фитилями, не иначе, бомбы! И в кого, спрашивается, сейчас нужно стрелять? Войны, вроде бы, никакой нет, если верить Смакле.

Гвоздырю подобные вопросы не занимали. Он хорошо знал, зачем, куда и в кого стрелять. Он отодвинул ларец в сторону, обошёл своё орудие — ух, до чего же он большой и широкоплечий! — и принялся дёргать ремни, проверяя, очевидно, их натяжение.

Пока вурдалак возился с катапультой, Стёпка разглядывал лежащий на станине меч. Он как его увидел, так сразу обо всём остальном забыл, даже о том, что Гвоздыря — вурдалак и его на всякий случай следует опасаться. Меч был такой… это был настоящий боевой меч, меч-ветеран, побывавший во многих сечах и отрубивший, несомненно, тьму-тьмущую вражьих голов. Честное оружие, не отягощённое дорогими и совершенно бесполезными в бою украшениями, не испорченное продажным золотом, не тронутое ни единым пятнышком ржавчины, отточенное до убийственной остроты и сверкающее на солнце полосой жидкой ртути. Хотелось взять его в руки, ощутить его надёжную уверенную тяжесть и приятное тепло шершавой рукояти, хотелось занести его на головой, рассечь со свистом воздух, поймать отражённый от клинка солнечный луч…

Стёпка мысленно примерился — меч вурдалака был ему, мягко говоря, великоват. И тяжеловат. Таким не взмахнёшь играючи, как делал это у себя во дворе плохо оструганной деревяшкой. А если таким мечом рубанёт вдруг тебя какой-нибудь враг, мало не покажется. Ничего уже не покажется. Развалит надвое, как арбуз. Стёпка представил, как его разваливает, и поёжился, ощутив вдруг очень отчётливо все свои такие хрупкие косточки. Да-а, весёлые мысли лезут в голову с утра, нечего сказать. Лучше уж думать о чем-нибудь хорошем. О том, например, что ему в дороге тоже не помешает оружие. Не такой, конечно, здоровенный меч, а что-нибудь поудобнее и попроще. Кинжал там какой-нибудь или топорик. Хотя меч, что ни говори, лучше, намного лучше. Почему-то Серафиан об оружии не позаботился, даже обычного ножа в котомку не положил. Или демонам оружие не нужно? В кармане ножик перочинный лежит, но на оружие он всяко не тянет, разве что против гадских гномов.

Стёпка отошёл в сторонку, чтобы не смущать больше свою душу несбыточными мечтами, вспомнил, где находится, вздохнул полной грудью пахнущий летом воздух и уже внимательнее посмотрел по сторонам. Посмотреть, прямо скажем, было на что. Очень даже было. Честно говоря, ничего подобного Стёпка ещё не видел и увидеть не ожидал. Он думал, ну замок и замок, стены там, башни с зубцами, бойницы, всё, в общем, как полагается…

А оказалось — ого!

«Летописный замок шибко высокий». Ещё как шибко! Стёпка ощутил себя мелкой букашкой, невесть как заброшенной на вершину великанского утёса. Конечно, с дозорной башни он мог видеть только малую часть замка, всего лишь верхние этажи бастиона и уступ крепостной стены. Но какого, простите, бастиона! Какой, извините, стены!

Замок подавлял своей мощью. Он был огромен, он был велик. Именно такие сооружения по праву называются циклопическими. Да при одном лишь взгляде на эти стены у любого врага начисто пропадёт всякое желание идти на штурм. Увидев такой замок, любой, даже самый свирепый и упёртый враг спрячет свой меч, отзовёт свои полки, свернёт свои знамёна и пройдёт себе тихонечко стороной, благоразумно сделав вид, что оказался под этими стенами совершенно случайно, и ничего такого не хотел и не замышлял, и уберётся сейчас в свои вражеские страны, и никогда больше сюда не придёт, ну, разве что по делам каким-нибудь торговым или просто поглядеть.

Однако, нельзя сказать, что Стёпка был поражён до глубины души. Он-то ведь всегда знал, что в таком мире, как этот, замки должны выглядеть именно так и никак иначе. Он это знал и он не удивлялся. Почти. Стоял просто с открытым ртом и смотрел во все глаза. И душа его что-то этакое пела от восторга. Это было здорово! Это было прекрасно! Это было круто! Он лишний раз убедился, что судьба забросила его именно туда, куда нужно. В общем, повезло. Потому что обидно было бы очутиться в каком-нибудь задрипанном, полуразвалившемся замке с подгнившими бревенчатыми стенами, покосившимися воротами и большой кучей навоза посреди двора. Вот это был бы облом из обломов. Нет, всё равно, конечно, интересно, но как-то уже не так.

Дозорная башня была двухъярусной. Внизу, там, где стоял Стёпка, на небольшом открытом пятачке возвышалась катапульта. Над ней нависала собственно сама башня — полукруглое каменное сооружение с узкими окнами. Туда вела крутая лестница, там, в этой башне, дозорные прятались от дождя, ветра и снега. Стёпка сначала хотел взобраться туда, но не решился. Вдруг Гвоздыре такое самоуправство не понравится. И вообще, пора уже вниз спускаться. Смакла, наверное, уже рвёт и мечет. Но спускаться не хотелось. Хотелось ещё немного посмотреть. На то, например, куда и чем будет стрелять вурдалак. Ваньку, конечно, надо поскорее спасать, кто бы спорил, но если только на дорогу может уйти более недели, то несколько минут промедления ничего не решат. (Слышал бы бедный Ванес эти рассуждения, то-то взбесился бы в своём плену.)

Довольно легко уговорив себя задержаться на башне, Стёпка лёг животом на каменный порог меж высоких, в рост взрослого человека, зубцов и посмотрел вниз.

Ого!!!

Как он и полагал, до земли было очень далеко, так далеко, что захватывало дух. Вот это высота так высота! Да на такие стены ни один захватчик не взберётся просто потому, что никаких лестниц не хватит. Правда, есть ещё магия, драконы опять же…

Вокруг замка на сколько хватало взгляда простирался безбрежный вековой лес, пологими волнами уходящий к горизонту. Кое-где серыми пятнами замшелых скал выделялись невысокие горбатые сопки. И ни дорог, ни просек, ни деревень, ни дымков. Дремучая, однообразная и на первый взгляд совершенно непроходимая глухомань. Вот уж действительно — Таёжный улус! О том, кому и ради чего в этой непроходимой глухомани понадобилось строить такой огромный замок, он как-то не задумывался. Стоит посреди тайги замок, возвышается над лесом, значит, так надо. Может быть, этот замок маги какие-нибудь древние строили, которым виднее было, где и что строить.

Над горизонтом, растворяясь в голубом мареве, плыли едва очерченные горные вершины. Не те ли это Закатные горы, за которые запузырило несчастного Ванеса неловкое заклинание младшего слуги? Если это они, то как же до них далеко! Стёпка долго смотрел на горы, представляя себе, что пережил Ванька, улетая в этакую даль, сквозь ночь, сквозь мрак, один, совсем один… Наверное, опять орал.

Неподалёку, почти вровень с дозорной башней парили, описывая широкие круги, два коршуна. Стёпка заметил их, и его мысли потекли в другом направлении. Он снова вспомнил о драконах. Где же они, куда все подевались? Почему не летают, отчего не кружатся в вышине? Напрасно вглядывался он в небесную даль и ширь, напрасно скользил ищущим взглядом по зелёному пологу тайги. Не было ни в воздухе, ни на земле ни одного дракона. Ни единого. Странно. Они, конечно, не обязаны летать стаями, как вороны, но хотя бы один, пусть самый захудалый, мог бы и промчаться для разнообразия где-нибудь поблизости. Огнём там пыхнуть или просто пыль крыльями взметнуть.

Гвоздыря, шурша и позвякивая тяжёлой кольчугой, всё ещё возился в катапультой. Что-то там в ней смазывал и подтягивал.

Лёгкий ветерок приятно освежал Стёпкино лицо, солнце грело спину. Стёпка лежал на тёплом камне и смотрел вниз.

Внизу было красиво. По заросшему можжевельником склону сопки, на которой стоял замок, сбегала мощёная камнем дорога. По дороге к замку взбирались гружёные брёвнами конные повозки. Много повозок — целый караван. Узкая лента реки огибала сопку плавной дугой. По реке плыли длинные плоты. Перекинутый через реку мост сверху казался игрушечным. В деревеньке у моста заметно было оживление: сновали мелкие фигурки людей, скакали верховые, разворачивались повозки…

За рекой дорога ныряла в лес и исчезала без следа в его непроглядной дремучести. Куда она ведёт? Не по ней ли придётся вскоре шагать? Хотя, лучше было бы не шагать, а, например, скакать на коне. Хорошо бы и вправду конём обзавестись. Стёпка с обычной мальчишеской самоуверенностью полагал, что запросто сумеет ехать верхом или даже скакать во весь опор, как скачут в фильмах ковбои или индейцы. Главное, вскарабкаться бы в седло.

Дозорная башня, между тем, была не просто местом, с которого стоящие на страже вурдалаки наблюдали за окрестностями. Знай Стёпка нужное заклинание да пожелай его применить, увидел бы он намного больше того, чем видел сейчас обычным взором. И тайные лесные тропы, и спрятавшиеся в тайге хутора, и деревни, и дорогу, ведущую к Закатным горам, и даже лица суетящихся в Предмостье — так называлась деревенька — людей. Причём, не прилагая ни малейшего усилия, потому что сторожевые заклинания были оплачены чародеями на много лет вперёд. Но ему, разумеется, даже и в голову ничего подобного не пришло.

За спиной надрывно заскрипела катапульта или, правильнее говоря, камнемёт. Стёпка отполз от края и оглянулся.

Гвоздыря двумя руками вращал ворот. Большое трёхметровое бревно с ковшом на конце рывками отклонялось назад. Деревянные суставы недовольно кряхтели, ремни натягивались до звона. Гвоздыря, помогая себе, приговаривал:

— И взял! И взял! И взя-а-ал!

Оттянув бревно до упора, до сухого щелчка стопора, от выбрал из груды булыжников один, не самый крупный, но почему-то ему приглянувшийся, уложил его аккуратно в ковш и, подмигнув Стёпке, нажал ногой в грубом рыжем сапоге на рычаг:

— Хоп!

Освободившееся бревно с яростным треском врезалось в обшитую кожами перекладину. Камнемёт тяжело подпрыгнул.

Гвоздыря, приложив руку козырьком ко лбу, следил за полётом снаряда. Стёпка ничего не увидел, хотя тоже честно таращился вдаль. Зато коршуны вдруг разом сломали свой полёт и испуганно скользнули вниз, поближе к земле.

Наверху, в бойницах бастиона показались две головы в шлемах — посмотреть кто стрелял.

— Славно, — сказал вурдалак, вновь берясь за отполированные рукояти ворота. — Но надо бы чуток повыше взять.

Мерцающая воронёная кольчуга на его широких плечах переливалась, словно чешуя на спине дракона. Головы наверху исчезли, ничего интересного для них не было.

— Ну что, племяш, шмальнуть хочешь? — спросил Гвоздыря, зарядив своё орудие ещё одним снарядом.

— Хочу, — обрадовался Стёпка. — А можно?

— Знамо, можно, — вурдалак раза два крутанул винт, очевидно, поправляя прицел, сам себе кивнул и показал Стёпке, куда нажимать.

Стёпка встал рядом с ним и с силой надавил ногой на деревянную плаху рычага, думая только о том, как бы не оплошать.

Тр-р-р-рах! Звон, треск, тяжёлый прыжок камнемёта. Как он не разваливается от таких ударов?

Булыжник со свистом унёсся в небо. Теперь Стёпка видел его полёт. Он был поражён. Примитивное на первый взгляд орудие шутя зашвырнуло тяжеленный булыжник аж на ту сторону реки. С такой высоты, конечно, стрелять легче, но всё равно… Выросший в ином мире и насмотревшийся фильмов про войну, Стёпка невольно ожидал взрыва на месте падения камня. Взрыва, разумеется, не было. Понятно, что вурдалак пристреливается, понятно, что самое главное произойдёт, когда сюда поднимется Купыря… И всё же, что лежит в ларце?

— Вот таперича в самый раз, — довольно выдохнул Гвоздыря. — В самую, понимашь, болотину.

Он привычно взвёл камнемёт в боевое положение, но заряжать его не стал, а уселся на станину и вновь принялся править меч. На лбу у вурдалака, прямо под шлемом, белела длинная полоска шрама. В шрамах были и запястья сильных волосатых рук. Гвоздыря, как видно, участвовал во многих войнах и был опытным рубакой, если сумел во всех этих войнах уцелеть. С кем он воевал, кого рубил на куски своим мечом, кто чуть не снёс ему полголовы, в каком сражении? Стёпку так и подмывало расспросить вурдалака обо всём: о врагах, о битвах, о победах… Но он не решался. Не привык ещё со взрослыми вурдалаками разговаривать, побаивался.

Гвоздыря сам завёл беседу:

— А ты, паря, значить, Серафианов племяш будешь. Зовёшься-то каким именем? Не уразумел я поперву-то.

— Степаном кличут, — ответил Стёпка и сам удивился, как у него ловко получилось говорить «по-здешнему».

— А проживаешь в каких краях?

— Из Дремучих МедведЕй я, — уверенно соврал Стёпка, понятия не имея ни что такое эти МедведИ, ни где они находятся. В тайге, вероятно, не зря же они Дремучие.

— Знатное городище, — кивнул вурдалак. — Далёконько тебя, однако занесло, паря, даже я там не бывал. Не довелось ещё.

И слава богу, порадовался Стёпка про себя, а то взялся бы сейчас общих знакомых вспоминать до о родичах распрашивать. Разговор с вурдалаком начал вдруг его тяготить. Не пора ли уже вниз спускаться?

— Как там у вас жисть? — поинтересовался Гвоздыря.

— Здеся веселее, — вывернулся Стёпка. Откуда он, скажите на милость, мог знать, как идёт жисть в неведомом ему самому знатном городище?

— Знамо дело, — ухмыльнулся в пышные усы вурдалак. — То — ваша глушь непролазная, а то — замок Летописный. Да ить по нынешним-то временам мальцам навроде тебя в МедведЯх поспокойнее будет. До вас, поди, и элль-финги ни разу не добирались, хутора не зОрили…

Стёпка хотел пожать плечами, но вурдалак, забыв о мече, смотрел поверх зубцов башни куда-то вдаль:

— Помяни моё слово, племяш, недолго нам осталось в спокое жить. Гномов-то неспроста ловить спохватились. Зачесались кое у кого грабки на наши земли за Верхней Окаянью.

— Война будет? — тихонько спросил Стёпка.

— Знамо, будет, — легко согласился Гвоздыря. — Куды мы без её? Она, правду сказать, вовсе и не кончалась. Всю жисть воюем, туды твою и растуды. То они с нами, то мы с ними… Морошанка ваша не пересохла ещё? Не обмелела?

Морошанка — это, скорее всего, речка, что в МедведЯх протекает, догадался Стёпка и мотнул головой:

— Не, не пересохла. Течёт еще, — И чего это вурдалака опять на этих дурацких МедведЕй потянуло? Рассказывал бы лучше о войне.

Гвоздыря не унимался:

— Слыхал я, в МедведЯх вурдалачьих семей немало поселилось. Какого роду ихняя мать-верховодица? Какого колена?

На этот скользкий вопрос Стёпке отвечать не пришлось — да и что бы он, интересно, ответил? — потому что в дверях появился Купыря. Очень вовремя появился. Спас, сам того не зная, от позора.

— Изготовили камнемёт? — спросил он, переводя дух, — Славно! А я уж боялся, что ты, Гвоздыря, не дождёшься меня, не утерпишь.

— А ничё, — прогудел вурдалак. — Мы терпеливые, верно, паря?

И Стёпка кивнул, хотя, признаться, понятия не имел, о чём идёт речь.

Под мышкой Купыря держал ладный деревянный бочонок, стянутый кованными обручами. Поставив этот бочонок на станину рядом с ковшом, он растопырил перебинтованные пальцы и показал их вурдалаку:

— Он мне, глянь, едва не все персты перекалечил. Насилу выловил поганца. Хитёр и изворотлив. Весь в деда.

— Он хитёр, а мы хитрее, — засмеялся Гвоздыря.

Купыря встал за камнемётом, прищурился, прикинул что-то:

— Угодит ли, куда я просил?

— Прямёхонько в Отхожую топь головёнкой воткнётся, — заверил вурдалак. — Моё слово верное.

— Приступим, благословясь, — деловито предложил Купыря и кивнул Степану. — Вымай из ларца что в нём лежит.

Стёпка щёлкнул замочком, откинул крышку, заглянул в ларец и замер в немом изумлении, не веря своим глазам. В ларце лежал туго спелёнутый верёвками гном, до жути похожий на кукарекавшего под лежанкой обидчика. Только этот гном был без малахая и совсем седой. И он не смеялся. Связанный по рукам и ногам так, что виднелась одна голова со встопорщенной бородой, багровый от бессильного гнева, он сверлил опешившего Стёпку злым взглядом:

— Чего уставился, дурень долговязый? Гнома никогда не видел? Ишь, зенки-то вылупил, словно сродственника встренул! А я тебя не знаю и знать не желаю! Мразь ты сопливая, вот и весь сказ!

Стёпка растерянно оглянулся на Купырю.

— Не боись! — подбодрил тот. — Вымай подлюгу из ларца, разговор у меня к нему есть задушевный.

— Шевелись, орясина! — рявкнул гном. — Али не пробудился ещё?

И когда Стёпка осторожно извлёк его из ларца, он проворно извернулся, словно червяк, и укусил Стёпку за большой палец, на этот раз уже правой руки. Челюсти у него были, как клещи.

— Блин! — Стёпка выронил гнома, и тот, врезавшись плешивой головой сначала в станину, а затем в каменный пол, разразился отчаянной бранью:

— Олух из олухов! Бестолочь сухорукая! Недоносок лупоглазый! Чтобы тебя в тухлом болоте утопили! Чтоб тебя веником поганым приложило из-за угла! Чтоб тебе во веки веков пусто было, дрянное отродье дрянных родителей!..

— Ты с этой гнидой поосторожнее, — запоздало предупредил Купыря. — Палец-то цел?

— Вроде цел.

— Давай-ка подлюгу сюда.

Стёпка подобрал примолкшего гнома, опасливо ухватив его за ноги. Гном разразился было очередной порцией брани, но вдруг на полуслове замолчал и хищно повёл носом, словно кошка, учуявшая рыбку. Его глаза алчно заблестели.

Стёпка не обратил на это внимания. Его занимало другое, ему было интересно: о чём Купыря будет беседовать с пленным гномом и при чём здесь взведённый камнемёт? Уж не собираются ли они?..

— Ну вот, Зебур, один ты остался, — проникновенно сказал Купыря, присев перед гномом на корточки. — Всю твою пакостную семейку мы отловили… И собирать тебе её теперь по всему улусу не пересобирать. За год, пожалуй, не управишься. И этак, знаешь, у меня на душе легко, что и не высказать. Два месяца, почитай, на вас угробил.

Связанный гном стоял, задрав голову и глядя в небо нарочито отсутствующим взглядом. И молчал. Как партизан на допросе у фашистов. Только время от времени ненавидяще косился в Стёпкину сторону и скрипел при этом зубами. Жалел, наверное, что не смог отгрызть Стёпкин палец.

— А знаешь, что я тебе ещё скажу, — улыбнулся Купыря. — Я ведь казну-то твою, Зебур, отыскал. Так что возвращаться тебе сюда вроде как бы и не за чем. А?

Гном дёрнулся, свирепо закусил губу, но опять смолчал.

— Не веришь? Вот и напрасно. Нет у тебя больше золота, Зебурушка, ни единого драка не осталось, всё в замковое хранилище пошло. Да и не твоё то золото было. Ворованное да награбленное. И беден ты теперь, как самый последний упырельский голодранец.

— Не пойдёт моё золото вам впрок, — огрызнулся Зебур, глядя почему-то только на Стёпку. — Узнаете ишшо, как честных гномов разорять. Слезами умоетесь, стервозники.

Вурдалак раскатисто расхохотался:

— Всю жисть хотел на честного гнома хоть одним глазком взглянуть! Вот и дождался! Ха-ха-ха!

— Проще говоря, Зебур, вот тебе честный выбор, — заключил Купыря. — Либо ты поведаешь, кто вас в замок провёз, и мы зарядим тобой камнемёт, либо… Либо ты молчишь, и я засажу тебя в этот бочонок, и сидеть тебе в нём даже я не знаю до каких пор. Отец-заклинатель своей печатью его отметил, угодишь туда — не выберешься, да ты и сам о том ведаешь не хуже моего. Тебе решать, как надумаешь, так и будет.

Гном долго смотрел на бочонок, затем скосил глаза на ковш камнемёта. Ясно было, что ему не нравится ни то ни это. Да и кому бы понравилось выбирать из таких двух зол меньшее, когда сразу и не определишь, что здесь меньшее. Стёпка, например, окажись он на месте гнома, вряд ли сумел бы сделать выбор. Ему даже стало слегка жаль Зебура. Он не знал, чем гном провинился перед чародеями, и не испытывал поэтому к нему тех недобрых чувств, какие испытывали вурдалак и Купыря. Понятно было, что что-то очень нехорошее он натворил, этот гном, иначе не стоял бы сейчас между бочонком и камнемётом.

Зебур скрежетнул ещё раз зубами и выдавил через силу:

— Видно по всему, придётся мне на старости лет маненько полетать.

Стёпка про себя присвистнул: ого! Выходит, заключение в бочонке страшнее жуткого полёта в никуда. Или это гном просто такой безрассудный.

— Ну что ж. Ты выбрал, — Купыря склонился к Зебуру. — Говори.

— Морох нас провёз, — обречённо признался гном. — Колдунец бродячий из Беловражья. Золотом взял за услугу, стервец, да едва и не выдал нас на въезде стражникам. Чудом убереглись.

— Чудом, говоришь, — усмехнулся Купыря. — А не из Оркланда ли вы то чудо в своих котомках притащили? Молчишь? Ну, ладно. Я своё слово держу: лети на все четыре стороны и на глаза мне больше не попадайся. В другой раз так легко не отделаешься.

— В другой раз ты меня не изловишь, — мрачно пообещал гном.

— Лож супостата в ковш, — сказал Стёпке вурдалак.

Стёпка аккуратно уложил гнома головой к камнемёту.

— Переверни! — потребовал гном.

Стёпка послушно перевернул его головой назад.

— Гниляк ты вонючий и больше никто! — вместо благодарности рявкнул гном. — Руки бы тебе пооторвать по самые уши, ворюга!

— Счастливого полёта, Зебур, — прогудел Гвоздыря. — Желаю тебе угодить в навозную кучу. — он заговорщически подмигнул Стёпке. — Думаю, мы больше не свидимся.

- Попусту надеешься, — прохрипел гном, скосив глаза на вурдалака. — Дважды мы возвертались, а где два раза — там и третий. Не один Морох на золото падок.

— Ну-ну! — ухмыльнулся Гвоздыря. — Будем, значить, со всем нашим нетерпением вас в гости поджидать. Гномоловок наготовим побольше. Стреляй, паря!

— А тебя, гниляк из гниляков, я запомнил, — гном обратил сумрачный взор на Стёпку. — Крепко запомнил, так и знай. Никуда ты от нас не утаишься. Мы тебя вскорости отыщем, и ты пожалеешь, ты страшно пожа…

Подавив сомнения, Стёпка топнул по рычагу.

Бум-м-м!!!

Злобный Зебур унёсся в «мировое пространство», и его последнее «…леешь!» унеслось вместе с ним, перелетело за реку и упало куда-то в дремучую таёжную зелень… а хоть бы и в навозную кучу. Неужели эти подлые гномы ухитряются выживать после такого выстреливания?

— А ничего ему не содеется, — словно бы прочитав его мысли, сказал Купыря. — Лбы у них, поганцев, крепкие что твоя наковальня. Мне бы такой. Да и Отхожая топь — место шибко мягкое.

— Мягкое и смердящее, — хохотнул Гвоздыря. — Долгонько ему отмываться будет после купания. А и то: напакостил — получай!

Он ослабил ремни камнемёта, опустил уже безвольный ковш на упор и присел рядом с Купырей. Стёпка тоже сел.

— Однако, мы теперь долго их не увидим, — расслабленно сказал Купыря голосом вполне счастливого человека. — Ни одного тварёныша в замке не осталось. Сам не единожды проверил. И кладовую их велел замуровать.

— А я сегодня утром ещё одного гнома видел, — сообщил Стёпка, поразмыслив. — Он меня разбудил.

— Быть этакого не может! — всполошился Купыря. — Где? Когда?

— Как раз перед тем, как вы мне ларец отдали. У Смаклы в каморке, под лежанкой. Я в него кросс… сапогом швырнул, а он в нору удрал.

— Серафианова младшего слуги каморка? Сколько раз ему говорил: попроси у хозяина оберег от гномьего племени… Ай-яй-яй! Опять придётся по подвалам шарить, — Купыря ожесточённо подёргал себя за бородку. — А ты не брешешь?

— Нет, — обиделся Стёпка. — Он мне своей мотыгой чуть палец не отрубил. Вот — ноготь почернел уже. Кукарекал ещё гад. Издевался.

— Это Хамсай, — совсем закручинился монашек. — Обманул, поганец, обвёл вокруг пальца. А я-то думал, что Зебур его всерьёз изгнал. Нелады у них промеж собой вышли, золото награбленное поделить миром не смогли… А он, гляди-ка, не ушел. Сокровища вернуть надеется, не иначе. Я же его тайничок-то давеча тоже отыскал. Худо дело.

— Ты, Купыря, слишком шибко-то не переживай, — сказал вурдалак. — Уж на что наши чародеи в магии сильны, а и то не могут извести под корень подлое гномье племя. Ну и леший с ними. От Зебуровой семейки избавились — уже хорошо.

Купыря посмотрел на свои перевязанные пальцы, вздохнул и сказал, подставляя солнцу загорелое, без единой морщины лицо:

— Отец-заклинатель меня живьём съест. Поторопился я похвастать ему… Обрадовать старика хотел.

— Нынче поутру гонца видел, — сообщил не в тему Гвоздыря. — Вести важные, никак, получили?

— Получили, — кивнул Купыря.

— Торопился гонец очень, — добавил вурдалак. — Коня мало не загнал.

— Служба такая, — протянул монах. — Не все магическим умением владеют, потому и гонцы порой надобны.

Они помолчали несколько минут. Стёпка всё никак не мог решить, уйти ему или побыть ещё немного на башне. Что-то его словно удерживало здесь, как будто он ещё не всё выполнил. Хотя, что он мог здесь выполнять?

— Недобрые, поди, вести? — не выдержал вурдалак.

— Невесёлые, — согласился Купыря. — Того и гляди навалятся.

Откровенничать он явно не стремился.

— Да мы уж глядим, — вздохнул Гвоздыря. — Все гляделки наскрозь проглядели.

— Недолго ждать осталось, помяни моё слово.

— А ничё. Отобъёмся, — вурдалак подмигнул Стёпке и выразительно огладил рукоять меча. — Не в первый раз. Пущай хоть сам Сиятельный Д'Орк явится под эти стены. Пообломаем ему рога-то. Вон и племяш нам подмогнёт.

Если бы знал Гвоздыря, насколько пророческими окажутся эти его сказанные в шутку слова насчёт помощи от племянника! Если бы знал об этом сам Стёпка!

— А к тому оно идёт, друг ты мой клыкастый, что и впрямь явится. И не один. Серафиан на совете давеча обмолвился… — Купыря посмотрел на изо всех сил прислушивающегося Стёпку. — Не буду мальца пугать.

А малец этот, промежду прочим, очень даже хотел, чтобы его испугали. В смысле, чтобы рассказали поподробнее, кто такой Сиятельный Д'Орк, вправду ли у него есть рога, скоро ли он явится под стены замка, и с кем, и как с ним собираются воевать, и вообще всё о приближающейся войне, которую здесь, похоже, не слишком боятся.

Но Купыря, понятное дело, не собирался посвящать лжеплемянника во все эти столь волнующие тайны, и Стёпка, в оба уха слушавший полный недомолвок разговор, поскучнел. Никому он здесь был не нужен и всем он здесь был чужой. Кроме Ванеса, конечно, но где он сейчас — Ванес? За какими-то горами, у каких-то элль-фингов. Дёрнул же его чёрт ссориться со Смаклой! До утра не мог потерпеть, экскурсант конопатый! Тащись теперь за ним неведомо куда в то время, как самые интересные события, судя по всему, будут происходить именно здесь, в Летописном замке!

От таких мыслей и от отчётливого понимания того, что изменить ничего нельзя, настроение у Стёпки заметно испортилось. Даже в таком мире нельзя почему-то поступать так, как хочется! Это несправедливо! Разве о таком он мечтал? Ну, Ванёк!..

Монах с вурдалаком завели речь о скорой выплате жалованья и о возможном увеличении оного за доблестное участие в обороне замка, ежели таковая состоится. Вурдалачье жалованье Стёпку мало интересовало. Это было как-то не волшебно, не магически. Дома папа с мамой тоже часто говорили о деньгах, о зарплате… Скучно. Говорили бы лучше о войне, о рогатых орках или о гномах хотя бы.

Стёпка задрал голову, проверить, не дракон ли пролетает в вышине, притворившись безобидным облачком? К сожалению, это было всего лишь лёгкое безобидное облачко, притворившееся драконом.

Что-то заставило его оглянуться. Какое-то словно бы дуновение или отблеск. Он повернул голову и замер.

Правее камнемёта, над ступеньками в воздухе дрожали зыбкие очертания движущейся человеческой фигуры — смутный размазанный силуэт на фоне светлого неба.

У Стёпки внутри тоже всё задрожало. Привидение! Настоящее! А Смакла, глупый, уверял, что всех давно вывели. Не всех!

Разглядеть привидение подробно он не успел, потому что оно почти в ту же самую секунду растворилось в воздухе. Ему даже показалось, что ничего там и не было, что это у него с глазами что-то такое случилось… Он посмотрел на Купырю с вурдалаком. Те преспокойно беседовали, не подозревая о привидении… Которого, впрочем, возможно, и не было…

Нет, было! Вот оно снова появилось, но уже чуть пониже, у самого камнемёта.

Стёпка вцепился изо всех сил в деревянную поперечину, так что пальцы побелели, и смотрел, смотрел на постепенно проявляющийся силуэт.

Фигура постепенно потеряла прозрачность, и Стёпка очень отчётливо увидел высокого широкоплечего воина в пластинчатых доспехах. Воин был без шлема, зато в каждой руке держал по мечу. Он сражался с невидимым Стёпке врагом, тесня его к краю башни. Мечи в его руках казались живыми — они отбивали удары, взлетали и рубили, защищали и неутомимо нащупывали слабое место в обороне врага. Или даже двух врагов. Или трёх. Всё происходило в полнейшей тишине, и Стёпка понял, что видит не привидение, а ожившую картинку из прошлого. Или из будущего. Нет, видимо, всё-таки из прошлого.

Воин разделался с врагами, оглянулся, крикнул что-то неслышное и стал выцветать, растворяясь в воздухе. Вот он обратил к Стёпке прозрачное до неразличимости лицо… И в его грудь вонзилась невесть откуда прилетевшая призрачная же стрела с белым разлохмаченным оперением. Она словно выросла из груди — раз! — и уже не вырвать её и не изменить ничего, потому что угодила она почти точнёхонько в сердце. Воин качнулся, выронил меч из правой руки, рванул ворот… Вторая стрела вонзилась рядом с первой, на удивление легко пробив кольчугу…

У Стёпки отчего-то пронзительно заломило в висках, ему захотелось закрыть глаза и ничего больше не видеть. Словно это могло спасти раненного воина. С трудом он заставил себя смотреть. Почему-то казалось, что это очень важно.

Воин тяжело опирался на меч, пытаясь устоять, но уже было ясно, что жить ему осталось считанные мгновения. О том, что перед ним призрак давным-давно умершего человека, Стёпка не думал, он переживал за воина, ему хотелось, чтобы тот всё-таки выжил…

Воин посмотрел ему прямо в глаза, и у Стёпки появилось отчётливое ощущение, что призрак увидел его сквозь прозрачную толщу прошедших лет или даже столетий. Этого не могло быть, но воин кивнул чуть заметно и с трудом протянул руку. В широкой окровавленной ладони лежало что-то похожее на медальон или иконку. И такая требовательность была в призрачном взгляде, что Стёпка шагнул вперёд и протянул руку навстречу. Медальон упал в его ладонь и, неощутимо провалившись сквозь руку, канул в вечность. Не Степану он был предназначен, и не Степана видел умирающий воин перед смертью…

— Что с тобой, отрок? Опомнись! — встревоженный Купыря тряс Стёпку за плечи. — Да слышишь ли ты меня?

Стёпка с трудом отвёл взгляд от почти полностью растворившегося в воздухе воина и растерянно оглянулся.

— На тебе лица нет, — сказал Купыря. — Что стряслось?

— Я… привидение видел, — Стёпка показал рукой. — Вот здесь стояло… стоял. С двумя мечами.

Купыря как открыл рот, так и замер. Вурдалак медленно встал:

— Каков он был из себя?

Стёпка, запинаясь, описал, как мог, привидевшегося ему воина.

— А рубец?.. Шрам у него был на лице?

Стёпка прикрыл глаза, вспоминая, потом нерешительно кивнул и провёл указательным пальцем наискось по переносице и правой щеке.

Купыря с вурдалаком понимающе переглянулись:

— Это он…

— Кто «он»? — тут же спросил Стёпка, ожидая и страшась услышать какую-нибудь леденящую историю про призрака, появляющегося время от времени на дозорной башне и предвещающего скорую гибель тому, кто его увидел.

— Князь Крутомир, — негромко и с отчётливым почтением произнёс Купыря. — Он погиб на этой башне двадцать с лишком лет тому назад во времена Чёрного нашествия.

— Крутомир Косая Сажень, — поправил вурдалак с неменьшим почтением. — Мало кому, паря, довелось видеть его образ. Да, почитай, что и никому, окромя двух чародеев. И подвезло же тебе, ежели ты не соврал.

— Нет, — сказал Стёпка. — Я его взаправду видел. Прямо тут он сто…

Князь лежал, неловко подломив руки, и призрачный ветер прошлого шевелил оперение на стрелах, и призрачная лужица крови уже натекла на вполне осязаемые камни дозорной башни. Князь умер. Но это было не та красивая смерть в бою, какой её часто показывают в исторических фильмах. Здесь всё было проще и страшнее. Чья-то невидимая рука обломила стрелу, дёрнула ворот кольчуги, зашарила в поисках… Стёпка, кажется, знал, что надеялся найти невидимый владелец невидимой руки, надеялся и не нашёл. Голова мёртвого князя мотнулась в сторону, словно на неё наступили сапогом, затем… Стёпка закрыл глаза, а когда решился открыть их, призрачного видения уже не было.

Купыря с вурдалаком не мешали, ждали молча. Они-то не видели ровным счётом ничего.

— Так он и погиб, — глухо промолвил Гвоздыря, выслушав Стёпкин рассказ. — Стрелы были, понятно, отравлены. Обычные нашего князя не взяли бы. Элль-финги умеют варить неотразимые яды… Да и дозорная башня в ту пору гораздо ближе к земле была. Понесло же князя на неё тем утром…

Стёпка не понял, каким это образом башня раньше была к земле ближе, а теперь вон на какой высоте. Это что же, получается, что за прошедшие двадцать лет замок основательно подрос? Это что же, он как дерево растёт, да?

— Мёртвого, говоришь, обыскивали, — Купыря смотрел на Стёпку, но взгляд его витал где-то далеко. — Знаю я, что они искали, убийцы. Искали да не нашли. До сей поры никто найти не может. Пропала вещица, сгинула без следа. Словно он её с собой в небесный чертог унёс.

— Что? — спросил Стёпка.

— Княжий оберег, передаваемый из поколения в поколение. Нет его больше, и князей таёжных никто признавать не хочет. Ты последнего видел. Покажи, где он лежал.

Стёпка подошёл к ТОМУ месту, хотел показать и замер. На камнях был виден довольно чёткий силуэт лежащего безголового тела. И как он его раньше не заметил! Посмотрев на Купырю, он понял, что тот ничего не видит. Тогда он пальцем осторожно обвёл силуэт:

— Здесь. Вот так он лежал. Я его… Я очертания вижу, очень хорошо. Только он, кажется, без головы.

Купыря кивнул:

— Верно. Серафиан тоже говорил мне, что князя… здесь. А голову его в подарок кагану забрали.

— А кто его? С кем он сражался?

— С ворогами сражался. Оркландские рыцари ходили войной на Великую Весь. А дорога туда у них одна, через Таёжный улус. Крутомир задержать хотел — и ему за малым не удалось. Он великий воин был и очень мудрый князь. Кабы не погиб тогда, многое сегодня в нашей земле по инакому повернулося бы… Элль-фийский каган Ширбаза, будь проклято его имя по обе стороны гор, с Оркландом сговорился, ну и привёл своих ханов к замку. С гибелью князя, почитай, и Княжество Таёжное кончилось. Остались от него ныне только улусы… Да воеводы, коих весский царь разве что не с руки кормит.

Купыря замолчал, глядя под ноги, словно надеялся разглядеть недоступное ему. Молчал и Стёпка. Теперь, после того, как он своими глазами видел последние минуты жизни князя, он чувствовал себя как бы причастным ко всему, что творилось здесь, в этом мире.

Тишину нарушил вурдалак:

— А ты, паря, того… в дядю, говорю, пошёл. У вас в Медведях все, поди, магией промышляют?

И опять Стёпку выручил Купыря.

— Ну, племянничек, пошли, покажешь мне, куда гном утёк, — сказал он, возвращаясь к повседневным заботам. — Попробую изловить поганца. Я как чуял, гномоловки убирать не торопился.

Стёпка покидал дозорную башню с облегчением. Он боялся, что Гвоздыря начнёт распрашивать его о вурдалачьих родах. Уже перешагнув порог, он оглянулся. Бравый камнеметатель стоял у ТОГО места. Тоже, наверное, хотел увидеть невидимое.

Стёпка видел, и его это как-то не слишком радовало. Мир сказки оказался вовсе не сказочным. Понятно, конечно, что если здесь все воюют, сражаются, с оружием ходят, то и убивать должны, и погибать, и от ран страшных страдать… И жестокости в этом мире хватает с избытком, и врагов подлых и свирепых. Но одно дело об этом в книге читать, и совсем другое — вот так вот своими глазами увидеть, как ещё живому человеку… Нет, лучше не вспоминать!

Вниз по лестнице идти было намного легче и веселее. Купыря шагал через две ступеньки, Стёпка не отставал — под конец у него даже голова слегка закружилась.

Смаклы в каморке не было. Котомка висела на крюке.

— Вот, — показал Стёпка под лежанку. — Там в углу дырка, он в неё и удрал. Веника испугался.

Купыря заглянул под лежанку, шумно втянул воздух, принюхиваясь (по запаху он, что ли, гномов находит?), потом лёг на живот и пополз в глубину.

— Ещё бы ему не испугаться, — пыхтел он, протискиваясь в узкое пространство. — Это подлое племя веника пуще чумы боится. Они детей своих Большой Метлой пугают.

— А зачем вы их ловите? — задал Стёпка вопрос, терзавший его с того момента, как он отправил Зебура в свободный полёт.

— Затем и ловим, дабы избавиться от них.

— Они что, все такие вредные?

— Все до единого, — заверил Купыря. — У-у-у, какой у нас здесь пролаз, ты погляди! Оплошал Смакла… Гномам дай волю, они и в мирное время камня на камне от замка не оставят. Порушат до основания и позволения не испросят.

— Выходит, они вредители?

— Они хуже вредителей, они лазутчики вражьи. Тому же кагану Ширбазе кто ворота тайком отворил? Родной Зебуров дед Бадуй, чтоб ему и на том свете покоя не обрести! Потому и ловим их без устали… Нет, гномоловка-таки надобна… А ты иди-иди, коли куда торопишься. Я тут и сам управлюсь. Никуда этот Хамсай от нас не денется.