Лев в долине

I

Солнце уже стояло почти в зените, когда мы сели в поезд, проходивший через Дахшур. Эмерсон кипел, как вулкан перед извержением, однако обвинить в задержке меня он не мог при всем желании. Случившееся смешало планы всех постояльцев отеля. Многих, в том числе и нас, допрашивала полиция.

– Напрасно ты согласилась разговаривать с этими остолопами! – бурчал Эмерсон. – Полицейские могли бы оставить гостей в покое, убийца все равно испарился из отеля задолго до того, как обнаружили тело.

– Если ты намекаешь на мисс Дебенхэм, то напрасно: она ни при чем. Я сочла своим долгом втолковать эту истину полицейскому.

– И зачем, скажи на милость, невиновной прятаться?

– Господи, ну и недогадлив же ты! Бедняжку похитили убийцы Каленищеффа!

Эмерсон устроился поудобнее на потертом кожаном сиденье вагона. Справа высились пирамиды, но в данный момент ему было не до них. Мой ненаглядный супруг всегда делает вид, что ему очень досаждают убийства и прочие мелкие помехи, то и дело прерывающие нашу работу, но я-то знаю, что у него чутье настоящего сыщика. После отправления поезда у нас впервые появилась возможность обсудить убийство. В синих глазах Эмерсона светился жгучий интерес.

– Если согласиться с твоей теорией, Пибоди, то Каленищефф погиб, защищая свою пассию. Нет уж, геройство – это совсем не то, чего я от него ожидал.

Я кивнула:

– Да, есть тут небольшое противоречие. Каленищефф был кем угодно, только не героем.

– Этот господин сам мог быть участником заговора, направленного против молодой леди, – подсказал Рамсес в своей витиеватой манере. – Предположим, целью заговорщиков были деньги, но Каленищефф предал своих сообщников и решил жениться на мисс Дебенхэм. Так он избежал бы необходимости делиться с...

– Я как раз собиралась предложить ту же версию, – перебила я недовольно. – А ты, Рамсес, лучше смотри в окно. Видишь ступенчатую пирамиду Саккары?

– Смотрю и вижу. Бастет тоже положительно оценивает открывающийся из окна вид, однако это нисколько не мешает мне участвовать в ваших...

Я повысила голос:

– Наверное, мисс Дебенхэм увели силой! Воспитанная англичанка никогда бы не сбежала.

– Ага, вот только ее поведение доказывает, что воспитания ей как раз и не хватает, – брякнул Эмерсон.

Я предпочла пропустить эти слова мимо ушей.

– Будь ее воля, несчастная девушка набралась бы храбрости и осталась. Уверена, что она пришла бы ко мне. Наверняка мисс Дебенхэм прочла мое письмо: оно лежало раскрытым на ее туалетном столике.

– Это свидетельствует не в ее пользу, – упорствовал Эмерсон. – Получается, что вечером она побывала в номере, то есть на месте преступления, а потом исчезла. Полиция утверждает, что девица нашла время переодеться.

– Откуда им знать, что исчезло из ее шкафа, а? Представь, что ее уволокли прямо в ночной рубашке... Ужас!

– И протащили в таком виде по коридору, по лестнице, по вестибюлю, вниз с крыльца? – Эмерсон усмехнулся и покачал головой. – Нет, Амелия. Даже твой хваленый Гений Преступлений...

Он осекся.

– Вот видишь! – вскричала я. – Ты стремишься обвинить мисс Дебенхэм в преступлении, которого она не совершала, потому что не желаешь посмотреть правде в глаза. Откуда такое упрямство, когда ты сам сталкивался с этим человеком...

– Поберегись, Пибоди! – тихо пригрозил он.

– И не подумаю! Кто напал на нас в прошлом году в Мазгунахе? Кто сколотил из жалких могильных воришек засекреченную профессиональную банду? Кто достиг совершенства в изменении своей внешности, представ в роли отца Гиргиса, священника церкви в Мазгунахе?

Эмерсон отделался гневным сопением.

– Гений Преступлений! – пискнул Рамсес.

Эмерсон едва не испепелил родного сына негодующим взглядом, однако тот продолжил как ни в чем не бывало:

– Полностью разделяю твое неодобрение по поводу этого громкого прозвища, папа, но вынужден согласиться с мамой: трудно назвать его как-то иначе. У нас есть все основания предполагать, что князь Каленищефф порвал со своим хозяином: на это указывает его решение внезапно и тайком покинуть Египет. Я склонен согласиться с мамой и в том, что за попыткой похитить меня стоит все тот же загадочный персонаж. Преступный ум – интереснейший объект для изучения. Не исключено, что этот человек затаил на меня злобу за то, что я – с вашей помощью, конечно, – помешал ему похитить дахшурское сокровище...

Эмерсон чертыхнулся – в знак согласия с Рамсесом. Пока сын не обрушил на наши головы очередную тираду, я быстро заговорила:

– Да, Рамсес прав! Его провожатые сказали, что их отпустил американец. Вчера на вершине пирамиды находилось немало туристов. Вполне возможно, что я даже разговаривала с этим американцем! Кто это был, если не сообщник Гения Преступлений?

– Почему не сам Гений? – Эмерсон собирался съязвить, но перед моей логикой он был бессилен: на лице его отчетливо проступила растерянность.

– Потому что сам Гений Преступлений притаился у подножия Великой пирамиды! Я даже знаю, кто это. Мы давно решили, что он англичанин...

– Это уж слишком, Амелия! Даже от тебя я такого не ожидал! – взорвался Эмерсон. – Объясни, зачем ему было устраивать похищение мальчика, а потом его спасать?

– Не забывай, что Рамсеса спасло мое вмешательство. И мое первое впечатление, что этот человек куда-то его тащит, было правильным. Но, даже будучи поверженным (о своем непобедимом оружии я предпочла умолчать), он нашел убедительную отговорку, проявив недюжинный ум. А вот тебе и главное доказательство, Эмерсон: твой протеже не сдержал обещание и не появился утром!

Отсутствие таинственного мистера Немо испортило Эмерсону настроение даже сильнее, чем убийство в гостинице. Привычка помыкать окружающими давно превратилась в его вторую натуру. Я вела с ней упорную борьбу, твердо помня, что именно в борьбе обретается счастье.

– Наверное, его спугнула полиция. При его-то биографии...

– Дорогой мой Эмерсон, – сказала я снисходительно, – где твоя хваленая логика? Разве ты не видишь, что все факты указывают на мою правоту?

Супруг мой не нашелся что ответить. Не то что Рамсес. Тот откашлялся и заявил:

– Прошу прощения, мама, но это не совсем верно. Некоторые факты противоречат твоим утверждениям, а один с ними вообще несовместим...

Эмерсон с надеждой вскинул голову:

– Так-так, сынок. Ты что-то заметил, пока находился с тем человеком наедине?

– Вы с мамой тоже это заметили. Не буду говорить о драке мистера Немо с похитителями – она вполне могла быть разыграна, хотя, должен признать, выглядела очень убедительно, так что если эти люди притворялись, то они талантливые актеры. Могу предложить на выбор несколько причин, зачем Гений Преступлений стал бы устраивать такое представление...

– Рамсес! – не выдержала я.

– Хорошо, мама. Как ни занятна твоя версия, ее перечеркивает внешний облик моего спасителя. На человека, известного нам как отец Гиргис, он совершенно не похож...

– Не забывай, что это непревзойденный мастер менять свою личину, – сказала я. – Достаточно избавиться от черной бороды и парика, чтобы...

– Но как быть с цветом глаз? – возразил Рамсес. – По-моему, цвет глаз вчерашнего англичанина – вернее, как справедливо уточнил папа, шотландца – не вызывает у нас ни малейшего сомнения. Они у него синие.

Удар был жесток. Я, правда, попыталась его парировать:

– Профессиональные преступники добились успехов, какие не снились самым дерзким ученым. Способ менять цвет радужной оболочки...

– ...существует, боюсь, только в книжках, – закончил за меня неумолимый сын. – Я специально исследовал этот вопрос и не знаю, как можно перекрасить радужную оболочку.

Эмерсон злорадно захохотал.

– Один – ноль в его пользу, Пибоди. Посмотрим, как ты теперь выкрутишься.

Но признания поражения они от меня не дождались. Я допускала, что пренебрегла такой малостью, как цвет глаз, но это не опровергает главного – невиновности молодой англичанки. Что же до англичанина, предавшего свою веру, то если он и не был самим Гением Преступлений, то уж точно его подручным. Интуиция мне подсказывала: подозрительный тип участвовал в похищении нашего сына и мы никогда больше его не увидим – мистера Немо, конечно, а не Рамсеса, пыжившегося перед очередной нескончаемой тирадой.

II

В Дахшуре нет железнодорожной станции, однако Эмерсон организовал короткую стоянку поезда посреди пустыни, иначе пришлось бы перевозить наш багаж на ослах. Должна признаться, что никому, кроме моего супруга, машинист не пошел бы навстречу. Только Эмерсон пользуется таким авторитетом: его силе убеждения, увесистым кулакам и мощным голосовым связкам стоит уступить хотя бы из чувства самосохранения. Другие пассажиры, разумеется, принялись жаловаться, но проводники оставили их недовольство без внимания.

У путей нас уже поджидали. Наши помощники провели на солнцепеке целых пять часов, так как мы не могли их предупредить, что не успели на более ранний поезд. Впрочем, ожидание их нисколько не огорчило – устроившись в крохотной тени, они покуривали и лениво болтали. Типичный египтянин легко мирится с любыми задержками, объясняя их волей Аллаха. Это свойство национального характера выводит из себя европейцев и американцев, особенно последних: они слезно жалуются, что самое распространенное арабское слово – «бокра» (завтра). Зато Эмерсон считает, что восточное отношение к жизни куда разумнее нашей вечной суеты. Казалось бы, верное суждение, но сам он почему-то начинает просто выходить из себя, когда рушатся его планы.

В общем, состав затормозил, и наши славные работники неспешно поднялись на ноги. Стоило им увидеть спускающегося с подножки вагона Эмерсона, как тишину пустыни нарушили пронзительные приветственные вопли, сопровождаемые бурной жестикуляцией. В толпе выделялся ростом и благородной осанкой неизменный «раис» – наш верный помощник Абдулла. Он заключил Эмерсона в дружеские объятия, и его просторный халат затрепетал вокруг моего мужа на ветру, как тайфун. Эмерсон терпеливо выдержал этот натиск и приказал остальным забрать из вагона наш багаж.

Лично я приняла почтительные приветствия Абдуллы довольно рассеянно, поскольку именно в этот момент углядела в толпе работников человека, назвавшегося накануне мистером Немо, то есть Никем.

Молодой человек не пытался скрыться. Все в том же рваном халате, он наблюдал за нами, с невозмутимым видом сложив руки на груди. Правда, голова его сегодня была обнажена и на солнце пылала золотом.

Заметив мой интерес к рыжему новичку, Абдулла сказал:

– Надеюсь, я не совершил оплошность, позволив этому человеку здесь находиться, госпожа? Выглядит он как последний бродяга, но утверждает, что его нанял Эмерсон. Потом мы поняли, что это англичанин, так что...

– Все в порядке, Абдулла, – успокоила я его. Так вот зачем молодой человек снял тюрбан! Иначе наши верные люди прогнали бы его в шею. Я испытала облегчение, потому что сперва представила себе более варварскую процедуру опознания немусульманина.

– Доброе утро, миссис Эмерсон, – сказал Немо, подойдя ко мне. – Вернее, добрый день. Я как-то отвык от английской вежливости.

Он еще позволял себе сарказм! Его безупречное произношение и поклон (так как снять с головы было уже нечего) свидетельствовали о знакомстве с хорошими манерами. Немо даже побрился. Признаться, в выбритом состоянии его физиономия вызывала симпатию, но я, конечно, не забыла, что подозреваю его в преступном двуличии. Неудивительно, что поначалу я приняла мистера Немо за бербера: высокие скулы, ястребиный нос, широкий лоб и тонкие губы – типичные признаки коренных жителей Северной Африки. Впрочем, такой тип встречается где угодно...

– Как ваша рука?

– Лучше не вспоминать. – Ответ прозвучал вполне вежливо, но лицо молодого человека тотчас замкнулось. Он явно не желал обсуждать эту тему.

– Я вынуждена помнить о вчерашнем, чтобы разобраться, годитесь ли вы для исполнения обязанностей, которые вам собираются поручить, – возразила я. – Никто в моей экспедиции не вправе страдать от недуга, который я не в силах исцелить. Это относится и к ослам, Абдулла.

– Конечно, госпожа, – почтительно отозвался Абдулла. – Мы вымыли ослов.

– Прекрасно. Как видите, мистер Немо, я забочусь о вас так же, как заботилась бы об осле, тем более что вы изрядно напоминаете это животное. Если вы не готовы к такому обращению, ступайте себе подобру-поздорову.

В синих глазах Немо что-то мелькнуло – то ли веселье, то ли обида. Наверное, он с самого утра воздерживался от наркотиков, иначе его глаза не были бы такими незамутненными.

– Хорошо, миссис Эмерсон, я докажу, что справлюсь со своими обязанностями. Думаю, лучше приступить к ним немедля. Как я погляжу, юный Рамсес вот-вот будет расплющен ящиком, который пытается тащить. Ноша для него слишком велика.

С этими словами Немо ретировался. Казалось, что он вышагивает не спеша, но на самом деле передвигался молодой человек с удивительной стремительностью. К Рамсесу он подоспел очень вовремя: тот уже собирался рухнуть на песок под тяжестью непосильного груза.

– Ну, что ты о нем думаешь, Абдулла? – спросила я.

Я знаю Абдуллу много лет и очень уважаю. Мужчина он видный, ростом почти с Эмерсона. Несмотря на совершенно белую бороду, сил у него, как не у всякого молодого. Эмерсон лично обучил Абдуллу и его людей методам раскопок, так что многие из них заткнули бы за пояс иных европейских археологов. Бригаду Абдуллы кое-кто с радостью переманил бы к себе, но работники слишком преданы Эмерсону – надеюсь, и мне тоже. Абдулле я без раздумий доверю свою жизнь. Эмерсон доверял ему нечто еще более ценное – свои раскопки. Доказательство большего уважения трудно вообразить.

Единственной слабостью славного Абдуллы, не считая внушительной коллекции жен, является неистребимое суеверие. Он свято верит в ифритов и демонов, хотя мы неустанно ему доказываем, что за сверхъестественными явлениями обычно стоят простые двуногие, склонные к негодяйству.

Главный предмет гордости Абдуллы – непроницаемость, никогда не покидающая его физиономию. В тот день он будто специально демонстрировал нам эту свою особенность. Едва шевеля тонкими губами, Абдулла важно ответил на мой вопрос:

– Я не позволяю себе думать, достопочтенная госпожа, пока это не потребуется мне самому или Эмерсону.

Сообразив, что гордость нашего друга задета, я мягко сказала:

– Мы поручили англичанину приглядывать за Рамсесом не потому, что нас не устраивает твой сын Селим. Просто Селим – слишком ценный работник, чтобы превращать его в няньку. К тому же англичанин нуждался в помощи.

Абдулла улыбнулся:

– Понимаю, госпожа. Помощь ближнему – дело, угодное Аллаху. Все знают, какое у вас доброе сердце. Только известно ли госпоже, что этот человек – курильщик опиума?

– Я собираюсь случить его от этой недостойной привычки.

Абдулла разгладил свою шелковистую бороду.

– Сделать это непросто. Но если кто и способен исправить неисправимого, так это вы, госпожа.

– Спасибо, Абдулла. Ты уж объясни все Селиму, чтобы не расстраивался.

– Нет, госпожа, – сказал Абдулла задумчиво, – Селим не расстраивается.

– Вот и славно. Я хотела узнать, не встречал ли ты этого англичанина раньше. Подумай хорошенько.

Но от Эмерсона приказа думать не поступало, а сам Абдулла не собирался себя утруждать, поэтому ответ прозвучал незамедлительно:

– Нет, госпожа, не встречал.

Вспомнив события не такого уж далекого прошлого, я сообразила, что Абдулла не мог созерцать Гения Преступлений в его последней ипостаси, ибо был усыплен и пропустил самое интересное. Зато он неоднократно наблюдал Гения Преступлений в облике отца Гиргиса.

– Ты уверен, Абдулла? Помнишь священника из Дронкеха?

– Как же мне его забыть! Ведь он...

И Абдулла застыл с разинутым ртом и вытаращенными глазами. Потом его плечи задергались, из горла вырвалось клокотание, словно на него накинули удавку. Не будь у меня опыта, я бы приняла это за приступ веселья. Но опыт у меня был, и богатый. Поэтому я поспешила его успокоить:

– Тревожиться пока не о чем, Абдулла. Но я рада, что ты тоже проявил проницательность и разглядел негодяя, как он ни старался замаскироваться...

– Нет-нет! – Абдулла пришел в себя. – Вы неправильно меня поняли, госпожа. Просто я закашлялся, – наверное, пыль попала в горло. Неужели меня подводит слух или с возрастом начинает хуже соображать голова? Уж не хотите ли вы сказать, что этот англичанин – тот самый человек, который...

– Напомни мне, чтобы я дала тебе микстуру от кашля. Но уши у тебя, Абдулла, в порядке, как и голова. Не то что у этого зарвавшегося субъекта, потерявшего всякую осторожность... Заметь, Абдулла, я не называю имен.

– Невозможно, госпожа! Это совершенно разные люди.

– Огромная черная борода и длинные черные волосы были фальшивыми...

– А глаза, госпожа? Священник был черноглазым, а этот голубоглазый.

Напрасно я понадеялась на проницательность Абдуллы. Да и что взять с мужчины?

– Сейчас у меня нет времени на подробные объяснения. Просто понаблюдай за ним, Абдулла. Лучше пусть он останется с нами, под присмотром, чем исчезнет в пустыне и снова начнет плести против нас заговоры. Главное, не доверяй ему.

– Слушаю и повинуюсь, госпожа, – ответил Абдулла, недоверчиво кривя рот.

– Я на тебя полагаюсь, Абдулла. Прости, не могу больше стоять без дела.

Ослы уже были навьючены, но перед отправлением нужно поприветствовать каждого работника отдельно, чтобы никто не обиделся. Все они были нашими старыми знакомыми, в большинстве – сыновьями Абдуллы (я уже упоминала о его редкостной плодовитости). Самый юный его отпрыск – пятнадцатилетний Селим, ни дать ни взять древнегреческий красавец на вид. Я поздравила юнца с недавней женитьбой, хоть и не одобряю восточный обычай столь рано подвергать молодежь невзгодам супружества. После поздравлений я объяснила Селиму, что нашла для Рамсеса другого телохранителя.

Селим отвечал, что совсем не возражает против этой замены. Возможно, он и огорчился, но заметить это было трудно. Юноша помог мне забраться в седло и некоторое время шел рядом, со смехом вспоминая Джона – нашего лакея, сопровождавшего нас годом раньше. Джон был тогда самым популярным персонажем в экспедиции, и Селим порадовался за него, узнав, что и он успел жениться. Не исключено, что я спутала радость со злорадством собрата по несчастью.

Наш маленький караван устремился по тропе, ведущей в западном направлении. После разлива Нила на полях лежала смрадная, зато чрезвычайно плодородная черная грязь, из которой уже проглядывали зеленые росточки. Путь лежал вдоль насыпи, ограждающей поля, в направлении деревни Меньят-Дахшур – туда, где обрабатываемые земли резко сменяются безжизненными песками.

Возглавлял караван, как водится, Эмерсон, взгромоздившийся на крохотного ослика. Если бы он выпрямил ноги и встал, они с осликом вышагивали бы на пару. Но Эмерсон не замечал этой вопиющей несообразности: в такие минуты он воображает себя рыцарем на могучем скакуне, ведущим в бой несокрушимое войско. Было бы попросту бесчеловечно портить ему удовольствие замечанием, что мужчина шести футов ростом выглядит верхом на осле на редкость потешно.

Следом за предводителем ехал Рамсес, оживленно болтавший с Немо. Тот отказался от скакуна и просто шагал рядом, то и дело забегая вперед и останавливаясь. Я была бы не прочь узнать, о чем они беседуют, хотя для Рамсеса обычно важна не тема, а сами разглагольствования.

Впрочем, караван привлекал мое внимание недолго: вскоре я увлеклась открывшейся взору картиной. На горизонте высились две огромные каменные пирамиды. Лучи полуденного солнца отражались от их известковых граней, так что пирамиды казались облитыми жидким серебром. Обе принадлежат к числу древнейших погребальных сооружений Египта, построенных даже раньше прославленных пирамид Гизы. Та, что повыше, уступает в высоте только пирамиде Хеопса. Раскопки мсье де Моргана доказали, что ее возвел фараон Четвертой династии Снефру. Мы с Эмерсоном давно об этом догадывались.

Что до второй каменной пирамиды, то имя ее строителя до сих пор неизвестно. Это как раз та загадка, которую мы намеревались разрешить предстоящей зимой. Но, помимо этой загадки, вторая каменная пирамида таит множество других. Слишком велико ее отличие от всех прочих пирамид. Взять хотя бы своеобразие очертаний. Угол наклона ее граней непостоянен: в нижней части он равен приблизительно пятидесяти четырем градусам, а в верхней, если меня не подводит память, – сорока двум градусам пятидесяти девяти минутам. Поэтому пирамида наречена «Ломаной». Чем объяснить эту странность? И в чем причина зловещих сквозняков, которые свищут в ее темных и душных коридорах?

Но еще сильнее меня завораживают внутренние казематы пирамид. Непроглядная тьма, безмолвие, духота, хлопанье крыльев летучих мышей – все это приводит меня в восторг, который нельзя сравнить ни с чем. Я поклялась, что проведу внутри Ломаной пирамиды много блаженных часов, чтобы найти источник то и дело возникающих в ее проходах порывов ветра.

Увы, на помощь Эмерсона рассчитывать не приходилось. Он понимает мою страсть к пирамидам, но не разделяет ее и пренебрежительно относится к теории о потайных отверстиях и камерах внутри Ломаной пирамиды. И не обращает внимания на мои уверения, что я сама чувствовала загадочные сквозняки.

«Это все летучие мыши, Пибоди! – твердит он. – Стая летучих мышей дружно хлопает крылышками и гасит твою свечку. Хорошо, что у тебя такое богатое воображение, это одно из твоих наиболее симпатичных качеств. Но...»

Эмерсон – чрезвычайно упрямый египтолог: если что-то вобьет себе в голову, то его абсолютно бесполезно переубеждать. Оставалось надеяться, что он почувствует открытый мною феномен на собственной шкуре. Ради этого я даже была готова надолго – пока не потянет сквозняком – сделать его узником пирамиды.

Своей задачей на предстоящий сезон он поставил узнать имя строителя Ломаной пирамиды. В пирамидах Шестой династии погребальные камеры покрыты надписями, позволяющими идентифицировать их владельцев, однако более ранние захоронения почему-то напрочь лишены надписей как снаружи, так и внутри. Узнать имена царей, для которых эти пирамиды возводились, можно только из находок в окрестных развалинах.

Путь наш лежал мимо деревни – домиков с плоскими крышами, мечети с минаретом, пальм и тамарисков. Мне не терпелось увидеть жилище, которое подобрал для нас Абдулла. Я готовила себя к худшему. Когда я познакомилась с Эмерсоном, он проживал в каменной гробнице. Опыт доказывает, что мужской пол вообще придерживается своеобразных стандартов по части удобств и чистоты. Зато в прошлом сезоне наше жилище в Мазгунахе – заброшенный древний монастырь – заслуживало всяческих похвал. Я сумела создать там необходимый уют. Увы, хотя Мазгунах и находится всего в нескольких милях к югу, мы не могли себе позволить дважды в день преодолевать это расстояние, теряя драгоценное время и силы.

Но как ни умеренны были мои ожидания, прибыв на место, я испытала разочарование. Жить нам предстояло на краю деревни, можно сказать уже в пустыне. Утоптанный двор окружала глинобитная стена. Во дворе теснились постройки, достойные именоваться в лучшем случае хижинами и сараями. Одна из них как будто претендовала на звание дома, хотя это, конечно, чересчур громко сказано. Стены одноэтажного строения были сложены из «кирпичей», вылепленных (лучше не гадать из чего) прямо на месте строительства и скрепленных грязью вместо раствора. На плоской крыше громоздилась какая-то рухлядь, – скорее всего, сгнившие ширмы. Судя по состоянию окружающей двор стены, ее пытались впопыхах подновить, причем не успевшая высохнуть штукатурка свидетельствовала, что эти тщетные попытки были предприняты совсем недавно.

Абдулла оказался на месте раньше меня. Я застала его за беседой с Эмерсоном, но египтянин притворился, будто не замечает меня. Пришлось похлопать его по плечу.

– Вы уже здесь, госпожа? – удивился Абдулла, словно надеялся, что я потеряюсь по пути. – Видите, какой хороший дом? Я даже велел подмести все комнаты.

Да, за такой подвиг полагается орден – не знаю уж, какими орденами награждают в этой стране самоотверженных подметальщиков. Упрекать Абдуллу было бессмысленно: он сделал все, что мог, хотя, по моим понятиям, не сделал почти ничего. Эмерсон вряд ли его превзошел бы.

Я заранее знала, что мне придется в буквальном смысле засучить рукава. Работа нашлась всем. Одни натаскали воду из колодца, благо он оказался совсем рядом; другие продолжили штукатурить самые безобразные участки стены, третьи щедро посыпали помещения порошком Китинга – самым сильным из всех дезинфицирующих средств.

Дом был разделен на четыре комнатушки, но мне хватило одного взгляда на узкие высокие окна и земляные полы, чтобы убедиться, что на роль спальни не годится ни одна. Это означало, что нам придется ночевать на крыше. После того как оттуда были сброшены остатки старых ширм, крыша приобрела довольно симпатичный вид, не то что тюремные камеры, почему-то именуемые комнатами.

Двум камерам все-таки нашлось применение: там предстояло жить Рамсесу и мистеру Немо. Последний мигом перестал ухмыляться, получив от меня швабру.

К вечеру дом стал более или менее пригоден для жилья. В деревне были приобретены новые ширмы для крыши и прочие необходимые мелочи. Но передохнуть было некогда: к нам шли и шли гости с «подарками» – яйцами, молоком, хлебом, цыплятами, – за которые почему-то ожидали платы.

В сумерках я наконец велела затворить тяжелые деревянные ворота и впервые за день перевела дух. Любопытство деревенских жителей – понятная вещь, но постоянное хождение взад-вперед могло впоследствии привести к исчезновению ценных археологических находок, ждать которые оставалось уже недолго.

Одним все же дом был хорош: с веранды открывался вид на пирамиды. За ужином мы наслаждались их силуэтами на фоне волшебного заката – одной из главных приманок этих мест. Трапеза происходила на свежем воздухе. Свежим его, конечно, можно было назвать только с большой натяжкой из-за сильного аромата, издаваемого незаменимой вьючной скотиной, то есть ослами, но в доме воняло еще сильнее – чудодейственным порошком Китинга.

Немо принял мое приглашение поужинать с нами, но не потому, что ему нравилась наша компания, просто египтяне дали понять, что возражают против его присутствия. За стол он все же не сел, устроился прямо на земле, подоткнув под себя полы измызганного халата. Ел не вилкой, а руками, а потом вытер их о собственное одеяние. На первый раз я смолчала, хотя уверена, что мистер Немо проделал все это намеренно – чтобы меня позлить.

Сперва разговор не клеился. Эмерсон строил планы на завтрашний день. Немо старательно скрывал от нас остатки воспитанности, даже я от утомления больше помалкивала. За всех разглагольствовал Рамсес. Наш сын – неугомонный говорун, предпочитающий именно монологи. Сначала он в красках описал повседневную жизнь наших работников: свадьбу Селима, развод Абдуллы, рождение близнецов у Юсуфа и появление трехголового козленка в соседней деревне (такие чудеса всегда случаются в соседней деревне, а рассказывают о них надежные люди, с которыми, увы, никто лично не знаком).

Затем Рамсес перешел от частностей к обобщениям и вкратце, то есть за какой-то час, поведал о деятельности Абдуллы и его бригады в Дахшуре на протяжении лета. Обычно я спешу заткнуть Рамсесу рот, но сейчас не стала его перебивать, потому что увлеклась возней в доме и пропустила все новости.

Мы бы не удивились, если бы узнали, что на нашем участке успели порыться воры. Прошлой зимой банда профессиональных грабителей под предводительством загадочного субъекта, которого я то и дело поминаю, попыталась было обчистить захоронения рядом с пирамидами. Мы сорвали их замысел, но я опасалась, как бы в наше отсутствие мошенники снова не нагрянули. Схожие замыслы вынашивали и деревенские воры-любители – если только можно назвать любителем египетского кладбищенского вора. Крестьяне промышляли этим делом из поколения в поколение с самых фараоновых времен, так что многие из них дадут фору по части нюха на потайные склепы иному археологу-профессионалу. Из-за бедности и отсутствия национальной гордости после многовекового турецкого господства египтяне считают себя вправе поживиться за счет сокровищ предков.

Тем не менее Абдулла утверждал, что на нашем участке обошлось без незаконных раскопок. Он и сыновья по очереди несли караул, специально наведываясь сюда из родной деревни к югу от Каира.

Рассказу Рамсеса не было видно конца, но Немо, как я заметила, слушал его с возрастающим интересом, не то что предшествовавшую хронику феллахской жизни. Наконец я решила вмешаться:

– Вижу, вас заинтересовала деятельность грабителей гробниц, мистер Немо. Разве вы не знали, что в Египте это распространенный промысел?

– Об этом узнаешь, даже если провел в Каире пару дней, – ответил он безмятежно. – Там все торговцы древностями продают краденое.

– А сами вы не испытывали соблазна этим заняться?

Улыбка Немо была такой же нахальной, как и его ответ.

– Чтобы копать, надо прикладывать усилия, миссис Эмерсон, а я принципиальный противник физического труда. Что касается подделок, то я загнал невежественным туристам уйму фальшивых скарабеев. Их изготовлял один мой знакомый умелец.

Упоминание о скарабеях вывело Эмерсона из задумчивости. Я думала, он заклеймит нахала позором, но он лишь сказал:

– Мне фальшивок лучше не подбрасывать, Немо. Не пакостите на моем участке! Меня не проведешь.

– Я бы и не стал рисковать, профессор.

– Так-то лучше. Кстати, об участке: я бы не прочь прогуляться и освежить в памяти, где тут... Словом, что здесь к чему. Составишь мне компанию, Пибоди?

Причин согласиться было предостаточно, хотя хватило бы и одной многозначительной улыбки Эмерсона. Совсем скоро пустыню должна была осветить луна, а каждый грамотный британец помнит учение национального поэта Шекспира о том, зачем нужны лунные ночи. Однако я знала, что даже самое верное учение не всегда применимо. За нами обязательно увязался бы Рамсес, а у меня не было повода ему отказать – не загонять же его в постель в такую рань? Компания же нашего сына лишала прогулку смысла.

Конечно, я не могла привести свои доводы вслух, поэтому воспользовалась другим, совершенно несокрушимым:

– Как ты можешь предаваться праздности, Эмерсон, когда у нас впереди столько дел? Надо еще распаковать вещи, привести в порядок твои бумаги, собрать аптечку...

– Проклятье! – закончил за меня Эмерсон. – Что ж, полагаю, ты обойдешься без меня.

– Мне как раз очень помогло бы твое...

– Нет, я лучше прогуляюсь. Идем, Рамсес.

– Спасибо, папа. Я надеялся, что ты меня позовешь, но собирался попросить разрешения, даже если бы ты не нашел нужным...

– Твои надежды оправдались, – подытожил Эмерсон.

Немо встал с земли.

– Вы нам без надобности, – сказал ему мой учтивый муж. – Я сам пригляжу за Рамсесом.

– Я бы предпочел... – начал Немо.

– Зато мне вы нужны позарез, – встряла я.

– Но, профессор...

– Миссис Эмерсон, в отличие от меня, готова найти вам применение, молодой человек. «Делу время, потехе час» – вот ее девиз. – И Эмерсон прожег меня взглядом.

Немо снова шлепнулся на землю и сердито насупился. Я дождалась, пока мое семейство скроется за глинобитной стеной, и сказала с задумчивым видом:

– Я бы не отказалась от глоточка виски, а вы, мистер Немо?

От неожиданности он разинул рот.

– Прошу прощения?

– Загляните в дом. На столе найдете бутылку и рюмки. Принесите, будьте так добры.

Он послушался. Я наполнила рюмки, чувствуя его удивленный взгляд.

– За Ее Величество! – сказала я, поднимая рюмку. – Храни ее Господь!

– За королеву... – отозвался он растерянно и тоже поднял рюмку.

Курильщики опиума обычно не могут похвастать аппетитом. Съел Немо очень мало, и спиртное подействовало на него почти мгновенно. Как я и надеялась, ритуал, которому привержены англичане обоих полов, сказался на нем благотворно: ему сразу опротивело сидеть на земле, и он взгромоздился на стул.

– Я не пробовал виски уже много месяцев, – пробормотал он.

– Хорошее виски – лучшее лекарство! – заявила я. – Ничто так не лечит усталость и легкие нервные расстройства. Разумеется, неумеренные возлияния я не одобряю, но почему не выпить немного в приятной обстановке? Разве это сравнится, например, с опиумом?

Немо опустил голову:

– Так я и знал! Избавьте меня, пожалуйста, от нотаций, миссис Эмерсон. Не надо зря тратить свое и мое время.

– Мы еще не обсудили условия вашего найма. Не надейтесь, что я позволю вам услаждать себя наркотиками во время работы. Охрана Рамсеса требует неусыпного внимания и неутомимой энергии.

Молодой человек опустил голову еще ниже:

– У меня не осталось ни того, ни другого.

– Глупости! Вчера вечером эти качества у вас еще были. Когда вы успели их растерять? Я ведь не требую от вас полного отказа от пагубного пристрастия. Просто воздерживайтесь от наркотиков, пока сторожите Рамсеса. Или это невозможно?

Немо промолчал, но мне показалось, что он подобрался. Я продолжила убедительным тоном:

– Один день в неделю вы будете свободны. Это, конечно, неслыханный либерализм, но я известна своей щедростью. В выходной можете хоть целый день пребывать в трансе, хоть мычать, уподобившись животному, если иначе вам нельзя, но в остальное время извольте оставаться человеком. Я с радостью выделю любое количество виски, если это...

Я не договорила: его плечи задергались, в горле клокотало рыдание. Как трогательно! Выходит, я разбудила в этом бродяге чувство собственного достоинства. Он пал не так низко, как я опасалась, и его еще можно возродить, отучить от губительной привычки и вытащить из сетей Гения Преступлений! Это было бы замечательным достижением, настоящим подвигом. А на подвиг я готова денно и нощно.

Пока я предвкушала подвиг, Немо поднял голову. Лучи заходящего солнца еще больше заострили его черты, на щеках блестели слезы.

– Миссис Эмерсон... – Он так расчувствовался, что больше ничего не смог сказать, только сделал глубокий вдох. Не знала, что в такую худосочную грудь может поместиться столько воздуха. Вот как я действую на людей!

– Я все понимаю, мистер Немо! Больше ничего не говорите. Вернее, скажите одно: что постараетесь.

Он молча кивнул.

– Может, еще виски? – предложила я, берясь за бутылку.

Такого великодушия мой пациент не ожидал. Вскочив с протяжным стоном, он скрылся в доме.

Пришлось мне выпить еще рюмочку в одиночестве. Согласитесь, я заслужила награду: сеанс внушения прошел лучше, чем можно было предположить. Размышляя о судьбе молодого человека, я упустила из виду повадки крупных преступников: они завлекают в свои подлые сети богатых и бедняков, грешников и праведников. Неискушенный Немо совершил, как видно, какой-то вполне невинный проступок и стал жертвой шантажа ГП (не твердить же все время «Гений Преступлений», тем более что я не слишком верю в его гениальность!). Теперь цель бедолаги Немо – вырваться из капкана и вернуться в порядочное общество.

Увлекшись этими приятными размышлениями, я не заметила, как короткие сумерки сменила лунная ночь. Из хижины, где обитали наши работники, доносился смех. Я вспомнила, что меня ждут дела. Что ни говори, а мечтать о спасении заблудших куда интереснее, чем хлопотать по хозяйству...

Комнату попросторнее я превратила в гостиную и одновременно в кабинет. Поставила в ней раскладные кресла, печурку, пол застелила разноцветными восточными ковриками. Оставалась сущая мелочь: распаковать полдюжины ящиков. Начать следовало со своей аптечки, так как уже на заре к нашим дверям потянутся страждущие. В этом краю, вдалеке от больших городов, с докторами знакомы смутно, а о больницах вообще не слыхивали, поэтому в деревне любого европейца принимают за врача. Этой деревне повезло: сюда нагрянула я.

Вскоре с прогулки вернулись Эмерсон с Рамсесом и стали наперебой рассказывать об участке. Я быстро прервала их словоизвержение, не найдя в нем никакого смысла, и отправила Рамсеса спать. Бастет засыпать не собиралась, но не стала возражать, когда Рамсес снял ее с ящика, который она обнюхивала, и унес к себе.

– Опять виски, Пибоди? – свирепо вопросил Эмерсон. На дне бутылки действительно еще осталось примерно на полрюмки. – Сколько ни пугай тебя вредом спиртного, все как об стену горох!

– На сей раз не стану винить тебя за попреки. Ты ведь не знаешь, что я проводила эксперимент. Между прочим, результаты самые утешительные! Наш Немо – разжалованный офицер. Раньше он состоял на службе Ее Величества, но потом...

– Сделай милость, Пибоди, уймись! Ты что, напоила бедолагу и вытянула признание?

Я объяснила, что к чему. У Эмерсона было хорошее настроение, и он, вопреки привычке, выслушал меня, ни разу не перебив. Затем насмешливо спросил:

– Значит, реакции на один-единственный банальный тост тебе достаточно, чтобы сочинить целый послужной список?

– Нет, это стало последней каплей. По всему видно, что он офицер: осанка, манеры, речь.

– А что, вполне возможно... У меня самого брезжили такие подозрения.

– Кто бы сомневался!

– Знаю, знаю, я всегда предвосхищаю твои догадки, – сказал Эмерсон добродушно. – Но ты, Пибоди, отвечаешь мне тем же, признайся! На этот раз я не стал тебе мешать, но вывод напрашивался с самого начала. К сожалению, так случается сплошь и рядом, и что тут удивляться. Забрось неопытного юнца в чужие края, полные экзотических соблазнов, внуши ему, что он – высшее существо, повелитель аборигенов, что все женщины будут принадлежать ему, – а потом пусть задыхается среди мужчин своей расы, да еще затянутых в форму...

Эмерсона хватило надолго. Он постоянно размышляет на эту тему и слишком часто донимает меня своими умозаключениями. На сей раз я позволила ему выговориться, поскольку, промучавшись часок, могла рассчитывать потом на долгий перерыв. Хотя тема занимала Эмерсона всерьез: он даже отказался отдать Рамсеса в школу. Тут я с ним согласна, мне тоже не нравится образовательная система, основанная на разделении полов и недооценке умственных способностей женщины.

Наконец оратор утер пот со лба:

– Я рад, Пибоди, что ты избавилась от своих дурацких страхов и больше не считаешь Немо пособником Гения... словом, преступником.

Я усмехнулась про себя, но ничего не ответила. Эмерсон обожает скандалить, и я, признаться, тоже. У меня даже есть на этот счет свежая метафора: споры – это перец в пресном супе супружества. По-моему, в самую точку.

Но хорошенького понемножку. После такого беспокойного вечера необходим полноценный отдых. Оказывается, эта же мысль пришла в голову и моему ненаглядному.

– Пибоди, – он понизил голос, – тут по соседству, в скале, есть симпатичное углубление. Если натянуть над ним брезент и немного прибраться – вы, женщины, без этого все равно не можете, – то лучшего места для... гм... сна нельзя представить.

– И кто же там будет спать?

Стоя к нему спиной, я услышала скрип кресла, потом слоновий топот: это Эмерсон решил подкрасться ко мне на цыпочках.

– А ты как думаешь? – прошипел он мне в ухо, обнимая за талию.

Он поцеловал меня в шею, потом чуть ниже, потом...

Как ни интересно было проследить, куда же приведет эта траектория, я сделала над собой усилие и сурово сказала:

– Всему свое время. У меня еще два нераспакованных ящика.

– Ящики подождут до утра.

– Вдруг в них как раз то, что нам понадобится утром? Чайник куда-то запропастился... Прекрати, Эмерсон! Ты меня отвлекаешь!..

Засим последовало длительное молчание. Потом моего слуха достиг какой-то звук: то ли скрип, то ли шорох. Эмерсон тоже встрепенулся и проворно отпустил меня. Я кое-как привела в порядок платье и оглянулась. В дверях никого не было, но это ничего не значило: Рамсес наверняка за нами подглядывал. Хорошо, что он всюду таскает с собой кошку. Бастет не очень разбирается, когда можно урчать, когда нет, поэтому выдала его с головой в самый ответственный момент и заставила улизнуть.

Ловить Рамсеса было бессмысленно, как и продолжать прерванное занятие, поэтому я молча вернулась к делам. Эмерсон, верный своей привычке, выместил раздражение не на истинном виновнике, а на первом, кто подвернулся под руку. Чаще всего мужу подворачивается под руку жена – не в этом ли суть супружества?

– Надо же столько возиться, Амелия!

– Если бы ты помог, дело пошло бы быстрее.

– Могла и попросить. Женщины всегда так: воображают, что у мужчины нет других забот, кроме как угадывать их глупые мысли.

– Не требуется большого ума, чтобы понять...

– А потом еще скулят и жалуются...

– Когда это ты слышал, чтобы я скулила?

– А потом устраивают крик...

– Крик?! Как ты смеешь, Эмерсон?!

– Нет, как ТЫ смеешь, Амелия?!

Выдохлись мы разом и замолчали, чтобы отдышаться.

– Ты права, Пибоди, – сказал Эмерсон как ни в чем не бывало. – А-а... узнаю этот пакет: в нем новый чайник, который я купил на каирском базаре. Старый-то я помял в прошлом году, когда треснул им кобру.

– Удивительно, но про случай с коброй я совершенно забыла. А что здесь?

– Понятия не имею. Наверное, Абдулла что-то привез из Мазгунаха.

Эмерсон вытащил из кармана складной нож и принялся перерезать веревки на пакете с чайником. Торговцы на базаре знакомы только с двумя способами упаковки: либо обходятся одной бумагой, так что сверток разваливается через минуту, либо усердно обматывают вашу покупку невероятным количеством веревок. Последнее происходит чаще всего в том случае, если торговец догадывается, что вы живете в двух шагах.

Пакет, который я осматривала, относился ко второй категории. Пришлось попросить у Эмерсона нож. Он как раз распаковал чайник и стопку кастрюль.

– Посмотри-ка!

Не знаю, как Эмерсон не уронил всю эту груду железа. Мгновение – и он уже стоял рядом со мной. Он знаком со всеми моими интонациями и знает, когда я шучу, а когда хрипну от удивления.

– Что там, Пибоди?

Он сунул нос в коробку. Я отодвинула верхний слой соломы. В мягком свете лампы блеснул изогнутый бок какого-то сосуда.

Эмерсон потянулся к нему, но я с криком оттолкнула его руку:

– Осторожно!

– Брось, Пибоди! Подумаешь, старый котелок... Правда, он из... – Эмерсон затаил дыхание. – Из серебра!

– Дело не в котелке, но вдруг в соломе прячется скорпион, змея или ядовитый паук? Где твои рабочие перчатки?

Как ни странно, перчатки нашлись там, где им полагалось быть, – в кармане плаща. Я хотела сама натянуть перчатки, но Эмерсон отнял их у меня. Я дрожала от волнения, пока он не извлек все предметы до последнего и не вытряс на пол всю солому.

– Ни пауков, ни змей! – Он разбросал солому носком сапога. – Наверное, ты знаешь что-то такое, чего не знаю я. Объясни, Пибоди, почему ты считаешь, что среди наших вещей обязательно должны ползать ядовитые гады, и откуда у тебя древние сосуды из... Нет, только не это! Не говори мне, что...

– Зачем говорить, раз ты сам понял?

Обычно я не реагирую на вспышки Эмерсона: лучше пускай вымещает свое раздражение на древних сосудах, чем на мне. Но на этот раз ситуация была слишком серьезной, чтобы разыгрывать театральные представления. Меня охватил страх, даже ужас, словно нас накрыла чья-то зловещая тень.

– Да, это чаши для причастия, похищенные из церкви Ситт Мириам в Дронкехе. И похитил их все тот же злодей, бессовестный негодяй...

Я ждала, что Эмерсон возмутится моей терминологией, но он лишился дара речи. Красный как рак, он не сводил с меня вытаращенных глаз.

– Гений Преступлений! – торжественно закончила я.