Левиафан

Пролог

Замок д'Иф, Франция, 1802 год

Три года во тьме. Родерик Деверу был заточен в замке д'Иф со времени наполеоновского переворота в 1799 году за отказ выдать секреты магических и таинственных планов морского оружия. Без суда, да что там, без единого слова со стороны арестовавших его и тюремщиков его швырнули в темницу замка вместе с прочими якобы врагами Франции. Участь его молодой жены и отца была для него столь же темна, как и собственное будущее.

Три года назад сам новый император вопрошал Деверу о планах, чертежах и расчетах его новейших кораблей. Сперва император просил, потом умолял и, наконец, угрожал, но Деверу отказался дать жестокому коротышке вожделенное — планы изрыгающего нефть корабля, который мог стереть с лица морей самую могущественную силу на свете — беспощадный британский флот.

Лежа у студеной стены темницы, Деверу прислушивался к грохоту воли, сокрушающихся о скалы крохотного островка. Родерик сознавал, что стены узилища вот-вот доведут его до умопомешательства.

Дверца у пола его камеры открылась, и сквозь нее просунули дневную пайку мяса и хлеба на ржавой тарелке. Мясо было свежим, сочным и нежным: Наполеон был бы очень недоволен, если бы его ценнейший трофей скончался от недоедания прежде, чем император получит дар, который гарантирует ему роль владыки мира.

Процедура доставки трапезы шла, как всегда, и Деверу не трогался с места, ожидая, пока тюремщик захлопнет дверцу. Однако на сей раз она осталась открытой. Родерик позволил взгляду пропутешествовать к двери и недвижной тени по ту сторону.

— Доктор, есть новости с воли. Быть может, услыхав их, вы наконец предоставите императору то, чего он жаждет.

Деверу даже не шелохнулся в своем сыром, замшелом углу камеры, продолжая наблюдать и ждать.

— Вашего отца казнили за монархистские симпатии. Казнь совершили публично в Париже.

Понурив голову, Деверу попытался мысленно увидеть лицо отца, но память подвела его. Хотел сглотнуть, но горло не повиновалось. Глаза застлали слезы, и он поднес руку к заросшему бородой лицу, зажав рот ладонью и закусив губу, чтобы тюремщики не расслышали рвущийся из груди стон. И тут мысль, внезапно пришедшая на ум, сорвалась с губ вопросом, прежде чем он успел этому помешать.

— А моя… моя жена… она… — прохрипел он первые слова более чем за полгода.

— Твоя женушка? Дурак, она наложила на себя руки в прошлом году, потому как не смогла снести унижения от твоей измены.

Деверу хотелось завопить, но позволить им увидеть, что он сломлен, было никак нельзя. Вместо того он снова закусил нижнюю губу так, что изо рта потекла кровь, и спрятал лицо в ладонях. «Они же говорили, что она умерла вместе с моим нерожденным ребенком», — вспомнилось ему.

Теперь выбор прост. Уж лучше умереть, чем влачить жизнь без семьи. Слезы высохли, и глаза пекло как огнем. Буркнув нечто невнятное, чтобы дать стражникам понять, что он здесь и слышит, после чего перекатился на бок и медленно, осторожно подтянул тарелку с мясом к себе. Смахнув хлеб и мясо с тарелки, он торопливо ощупал в темноте пальцами края толстой жестянки. Испугался было, что не найдет, но тут дрожащие пальцы наткнулись на искомое — край тарелки, истертый до остроты клинка.

— Новый император просит моих знаний… до сих пор? — спросил он.

— Просит?! Да он их требует, дурачина, — заявил голос по ту сторону двери темницы.

Пальцем трясущейся руки Родерик еще раз скользнул по отточенному краю тарелки, вызвав желанное ощущение — ощущение разрезанной плоти.

Подобравшись поближе к железной двери, Деверу поднял тарелку и резанул по единственному месту, которое могло излить довольно крови, чтобы убедить капитана стражи, — собственной голове. Делая глубокий, длинный надрез между сбившимися в колтуны волосами, он морщился оттого, что край тарелки пропахал глубокую борозду по скальпу. Вскоре он ощутил, что по лбу струится вполне удовлетворительный поток крови, и надавил на острый край еще сильнее. Крови должно быть довольно, чтобы убедить тюремщиков, что драгоценный пленник Наполеона отважился на немыслимое.

Оторвав тарелку от головы, Деверу увидел, что кровь даже не струится, а бьет ключом, потому что край тарелки перерезал какой-то сосудик. Не выпуская тарелки из рук, он прошелся заостренным краем с другой стороны, после чего улегся у лючка для еды. Позволил крови брызнуть на железо двери, а затем перевел дух и задышал короткими, захлебывающимися вздохами. Вытянув свободную руку, шлепнул ладонью по растущей луже крови так, чтобы брызги наверняка вылетели в коридор за дверью.

— Что за?..

— Это кровь, капитан. Этот придурок перерезал себе горло.

Капитан стражи сделал именно то, на что Деверу и надеялся: запаниковал, решив, что лишился узника, покончившего с собой. Перед императором ему нипочем за это не отчитаться. Послышался звон ключей, которые надзиратель выхватил в попытке открыть дверь. Итак, момент смерти настал.

Деверу вовсе не строил планов бегства, но и покончить с собственной жизнью ему духу не хватало, так что он попросту заставит тюремщиков сделать это за него. Довольная улыбка искривила его черты.

— Пошевеливайся, неуклюжий болван, он истечет кровью!

Наконец, Деверу услышал, как ключ вошел в скважину ржавого замка. Со скрежетом провернулся, лязгнула откинутая дужка, и послышалось кряхтение человека, изо всех сил пытавшегося открыть дверь. Впервые за два года узник почуял и ощутил кожей дуновение свежего воздуха, вдохнув его всей грудью, чтобы собрать все силы для следующей пары секунд — последних мгновений его жизни. Позволил своим векам приоткрыться, и тут же сияние свечей в коридоре по ту сторону больно резануло по глазам.

Он ощутил, как чьи-то руки переворачивают его на спину, и тут же, не давая тюремщику опомниться, взмахнул жестяной плошкой, вложив в удар всю силу, на какую были способны его атрофированные мышцы. Острый край врезался прямо в шею.

Капитан охнул, увидев, как надзиратель, перевернувший узника, получил удар в горло. Выпрямившись, он хотел было кликнуть подмогу, но Деверу молниеносно выбросил босую ногу, попав капитану в левое колено, и тот рухнул на неровный каменный пол. Прежде чем он успел опомниться, Деверу вслепую наскочил на него со спины, обрушив жестяную тарелку капитану на голову, вонзив острый край глубоко в череп.

Со всхлипом скатившись с капитана, Деверу распростерся без движения, слухом ловя шаги, предвещающие его смерть. Пытаясь успокоить дыхание, он открыл глаза, зажмуренные от сияния свечей. Попытался сфокусировать взгляд на дальней стене, и боль мало-помалу отступила. Сглотнув, он попытался сдержать слезы, но обнаружил, что это не в его власти. Протянул руку к студеному камню под собой, чтобы убедиться в реальности мира, но наткнулся на ключи, оброненные тюремщиком, который как раз в этот миг испустил последний, порывистый вздох.

Сжав большую связку ключей обеими руками, Родерик поднес ее к груди. Наткнувшись блуждающим взглядом на другие камеры по соседству с его собственной, задумался, не полнится ли каждая из них страданиями и муками, перенесенными им самим за последние три года. Неужели за каждой дверью находится человек, подвергающийся такому же ужасному обращению, как и вынесенное им? Рассудок отказался дать ответ. Деверу перекатился на колени. Кровь капитана вязко растекалась лужей по каменному полу коридора. Пошатываясь, цепляясь за стену, Родерик кое-как вскарабкался на ноги. Голова закружилась, желудок скрутило узлом, и он фонтаном изверг целый поток желчи. По-прежнему запинаясь, падая, вставая и съезжая по стене, Деверу продвигался вперед, пока не нашел лестницу, ведущую вверх.

Медленно двинулся по каменным ступеням, постоянно сознавая, что о его расправе над тюремщиками вот-вот станет известно с другой стороны, о которой он не ведает. И продолжал взбираться, все так же прижимая ключи к груди, будто распятие.

Услышав звук, остановился. Открылась дверь — судя по звуку, железная. Вглядевшись во тьму перед собой, он различил сумрачный коридор, изгибающийся направо и ведущий на следующий этаж. Парой этажей выше слышался шум, издаваемый людьми. Не страшась смерти, Деверу двинулся на следующий этаж. И тут почуял запах. То единственное, что удерживало его на этом свете последние два года. Аромат моря. Теперь грохот прибоя был слышен куда лучше, чем когда-либо прежде. И как только Деверу достиг следующей лестничной площадки, сразу же двинулся вперед. И тут сверху донесся крик:

— Стоять!

Деверу услышал приказ и топот множества бегущих ног, уже ковыляя навстречу запаху и звуку моря. Упал, вскрикнув и почувствовал, что ноги не повинуются ему. И тут наконец сквозь застилающие глаза слезы разглядел дверь — деревянную, а не железную. Топот становился все громче, уже на этом этаже крепости. Узник встал и отодвинул засов. Дверь тут же распахнулась, и сияющий шар клонящегося к закату солнца, пылающий будто бы за самым окном, ослепил его.

Под вскрики нескольких женщин Родерик с воплем боли вслепую ввалился в кухню. Теперь ароматы моря перебивали вульгарные запахи жарящегося мяса, рыбы и чеснока. Деверу почти на ощупь двинулся навстречу свежему воздуху, струившемуся сквозь открытое окно. Послышались новые крики, грохот распахнувшейся двери и топот ног вбежавших в кухню солдат.

Ощутив прилив неведомо откуда взявшихся сил, Деверу бросился к распахнутому окну. Перед пылающими, едва видящими глазами далеко внизу замаячило море. Теперь уж никто не сумеет помешать ему броситься в это море, навстречу распахнутым объятиям смерти. И когда чья-то рука схватилась за ветхое полотно его рубашки, Деверу прыгнул.

Под женский визг тюремщик подбежал к зияющему окну и увидел, как тощий человек рухнул с высоты полутора сотен футов в буруны, с грохотом разбивающиеся о скалы далеко внизу.

Узник Наполеона с наслаждением позволил океану принять свое тело. Сокрушительная ласка воды оглушила его, когда он врезался в нее, упав с головокружительной высоты. Открыв саднящие от соли глаза, он увидел, что валы несут его к иззубренным скалам, составляющим остров, на котором возведен Шато д'Иф. Утонуть или позволить прибою разбить себя о скалы? Выбор не заботил его, а вот мысль о том, что тюремщики, наверняка спешащие выудить его труп, могут спасти его от смерти, ужаснула.

И эта мысль привела Деверу к решению. Открыв рот, он втянул в себя сколько мог тяжелой от соли воды, чтобы лишить Наполеона желанного трофея. И уже на краю гибели ощутил резкий толчок в левый бок и скользнувшую по нему кожу какой-то твари — может, акулы. Потом еще толчок, и еще один. Открыв глаза, обнаружил себя посреди стайки дельфинов, игравших с ним, толкая то туда, то сюда. И вдруг понял, что его толкают туда, куда он совсем не хотел, — к поверхности. Родерик принялся лягаться и пинаться, чтобы игривые животные дали ему умереть с миром, но они упорно толкали его твердыми носами к свету дня.

— Будьте вы прокляты, — шепнул он, и вода хлынула ему в рот. И тут бред и галлюцинации унесли его куда-то вдаль: он почувствовал, как крохотные, мягкие, чуть ли не студенистые ладошки хватают его за лохмотья, поддерживая на плаву, а вокруг стрекочут дельфины.

Волна накрыла его с головой, и Деверу принялся лихорадочно хватать воздух ртом. Странные, призрачные ладони ангелов с шелковистыми волосами и нежными мягкими телами выталкивали его обратно на поверхность. Неужели это русалки из древних преданий, которые он слышал еще мальчишкой?

Сумев открыть глаза, Деверу увидел, что его унесло почти на милю от того места, где он рухнул в море у Шато д'Иф. Вяло барахтаясь, он видел людей у подножия крепости, обыскивающих море у того места, где он нырнул. И тут Деверу рассмеялся — впервые за два года, хрипло и с горестным надрывом. Дельфины вторили ему своим диковинным щебетом, плавая вокруг, как будто принимали участие в извращенном, исковерканном розыгрыше. Но ни окутанных сиянием русалок с мягкими ладонями, ни ангелов он не узрел.

Отлив уносил его прочь от суши, и берег уже скрылся вдали. Даже пугающая, ненавистная крепость превратилась в крохотное пятнышко на горизонте.

Умиротворенно плавая на поверхности в ожидании своей новой участи, Родерик вдруг снова почувствовал боль от удара в бок. Повернув свое исхудавшее тело в ожидании увидеть своих игривых спасителей, он наткнулся на толстый ствол дерева, унесенный морем. Несколько дельфинов подталкивали его к человеку. Деверу решил подождать, пока дружелюбные создания уплывут прочь, а после предоставить все на волю моря. По каким-то непостижимым причинам умнейшие животные океана хотят, чтобы он жил.

Без усилий держась на плаву час за часом, Деверу ломал голову, почему Бог решил пощадить его. Он послал свои чудесные творения, о которых Деверу по-прежнему думал как об ангелах, дабы отсрочить смерть несчастного ученого мужа с каким-то намерением. С приходом сумерек в голове зароились мысли и воспоминания о семье. Луна взошла и вновь закатилась, зарделся рассвет, а его уносило все дальше и дальше в море.

От бредового сна, преисполненного кошмарами, Деверу пробудил рокот прибоя и холод воды. Ему спились не убийства его жены и отца, а негодяи, отнявшие их у него. Сон бурлил ненавистью и жаждой мести этим людям и их господину. Только эти кошмары и заставляли его сердце биться в эту холодную ночь и наступившее за ней туманное утро. Два дня и две ночи носили его по волнам неспешные спасительные течения.

Теперь на смену стенаниям неправедных пыток пришли реальные звуки. Планируя к самой воде, чтобы разглядеть плывущее бревно, чайки издавали пронзительные крики, странным образом напоминавшие вопли отца и жены из его кошмаров. Стрекот неизменных спутников — дельфинов — заставил его обернуться на звук. И увидеть в какой-то сотне метров перед собой островок. Однообразие скалистого берега, видом своим на какой-то ужасающий миг внушившего мысль, что его принесло обратно в цепкие объятия Шато д'Иф, нарушали только чахлые деревца.

Крупный вал подхватил бревно, помчав Деверу навстречу погибели — иззубренные скалы, выстроившиеся у берега, надвигались с головокружительной скоростью. Но тут разыгралось нечто необычайное: дельфины оседлали волну и устремились вперед вместе с ним, выпрыгивая из воды и стрекоча. И когда валы уже вспенились, руки его соскользнули с бревна, и он почувствовал, как течение затягивает его между скал в устье пещеры, открывшееся при отливе в утренние часы и совершенно незаметное из-за пенистых гребней. Внутри оказалось холодно, сыро и темно, почти как в его прежнем каземате. Дельфины вытолкнули его на крохотный песчаный пляжик и уплыли, довольно стрекоча, будто радуясь достойно выполненному поручению. Деверу перекатился на спину, ощутив сквозь лохмотья благословенную землю под собой. После чего распростерся без сил и провалился в сон без сновидений.

Пробудившись, Родерик с трудом сел. Солнце за устьем опускалось за горизонт, но его умирающий свет еще просачивался в пещеру. Бывший узник Наполеона поднялся на трясущиеся ноги, но тут же рухнул. Потом снова встал, уже помедленнее, собрался с силами и огляделся.

Заметив что-то знакомое, он прищурил стянутые коркой соли глаза и склонил голову к плечу. Вдоль стен тянулись цепочки факелов. Споткнувшись, Родерик восстановил равновесие и подошел поближе. Факелы были старыми, очень старыми. Вынув один из дыры, вырубленной в стене, Деверу взвесил его на руке. Понюхав обгорелый конец, ощутил запах масла — старого, высохшего, но все-таки масла. Когда же повернулся к выходу из пещеры, босая нога наступила на что-то острое. Наклонившись, он обшарил сухой песок. Прочесывая его пальцами, наткнулся на какой-то предмет и поднял его к рассеянному свету. Это оказался кремень, которым когда-то зажигали эти самые факелы вдоль стены. Не выпуская кремня, Деверу провел ладонью по концу факела, обернутого пропитанной маслом тряпкой, присел на корточки и принялся бить кремнем по каменной стене.

Родерик потратил более получаса и разбил в кровь все пять пальцев, но факел в конце концов зачадил, а там и понемногу разгорелся. Отвратив взор от яркого пламени, Деверу вдруг заметил в песке кости человеческой ноги. Отступив, опустил факел пониже и прошел с ним вдоль ноги, к человеческим останкам, привязанным веревкой к колышкам, вбитым в ту самую стену, где Деверу взял факел. Древняя одежда скелета истлела и рассыпалась в прах. Череп скалился несколькими золотыми зубами, но куда больше зубов ему недоставало. Впрочем, вздрогнуть и тревожно оглянуться заставило Деверу не это, а факт, что череп был раскроен клинком от макушки до каверны, зиявшей на месте носа.

Тряхнув головой, Родерик обеспокоенно отступил. Остаткам лет сто, никак не меньше. Шаровары, изодранный жилет и красная рубаха придавали скелету сходство с цыганом, вроде бродяг, встречавшихся ему в прошлом на улицах Парижа. На костяных пальцах сверкали кольца — на каждом, даже на больших.

Приподняв факел, Деверу вгляделся в глубь пещеры. Труп сидел на небольшом уступе, будто бы охватывавшем всю пещеру по периметру. Вода, заполнившая пещеру с приливом, образовала бухточку, и человек осторожно двинулся вдоль стены, держась над водой повыше.

Беглец прошагал, как ему казалось, добрых полмили в недра пещеры, когда пришел к огромным воротам. Поднеся к ней факел, Деверу увидел, что это не ворота, а кое-как слаженная деревянная стена, а затем хрипло вскрикнул и отшатнулся, обнаружив еще два трупа. В отличие от первого, которого связали и казнили, эти скелеты лежали под заостренными бревнами основания стены, вонзившимися в их торсы, сокрушив ребра и хребты.

Осматривая западню, Деверу обнаружил, что эту деревянную конструкцию пристроили в естественную расщелину в потолке пещеры. Эти несчастные каким-то образом привели ловушку в действие, и рухнувшая сверху стена пронзила их своим заостренным основанием. Разглядывая жуткую картину, Деверу поморщился. Погибшие были одеты так же, как и первый, и украшены разнообразными драгоценностями, но с одним крупным отличием: эти были вооружены. Один по-прежнему сжимал рукоять сабли; ею он, скорее всего, и прикончил безоружного, которого Деверу обнаружил привязанным к степе пещеры.

Осмотрев деревянную западню, Родерик заключил, что больше никому она вреда не причинит, и мягко толкнул ворота. Те со скрипом прогнулись, но с места не стронулись. Деверу с загоревшимся взором понял, что просто-таки обязан узнать, что уж такого важного таится в глубине пещеры, чтобы люди навлекли на соплеменников такую жуткую погибель.

Посветив себе факелом, он огляделся, наклонился и отобрал из костлявой хватки скелета саблю, испуганно вздрогнув, когда три пальца с хрустом отломились. Устремив взгляд на скелет, Деверу какое-то мгновение вглядывался в давным-давно опустевшие глазницы черепа, затем поднял саблю и, по-прежнему глядя на покойника, несильно рубанул по дереву. Лезвие рассекло сгнившую веревку в том месте, где она скрепляла бревна с перекладиной. Дерево заскрипело, а Деверу рухнул на песок — от одного-единственного взмаха тяжелой саблей мышцы скрутило судорогой. Вскрикнув от боли, он поднялся на колени, пытаясь справиться с собственным телом, но вдруг замер и огляделся, словно за ним следили. Чувствуя пульсирующую боль в правой руке, Родерик поворачивал факел левой рукой туда-сюда, пытаясь рассмотреть направленные на него глаза. Но всюду царила лишь непроглядная тьма. Кроме него, свидетелей его кощунства не обнаружилось.

Перехватив факел правой рукой, со слезами боли на глазах Деверу взмахнул саблей еще раз, перерубив другую веревку, и тут же испуганно вскрикнул, когда рухнувшая перекладина ворот едва не задела его. За первой перекладиной последовала вторая, третья, а там и небольшой обвал, когда уцелевшие веревки не выдержали навалившегося на них веса. Перекладины ссыпались вниз, окончательно погребая под собой потерянные души, угодившие в западню бог весть когда. Когда пыль рассеялась, а Деверу перестал трястись от страха, он увидел, что ворота не выдержали его ничтожного напора — прежде всего благодаря тому, что державшие их веревки давно истлели.

Поднявшись с сырой земли, он на трясущихся ногах ступил в проем и плавно повел факелом вперед. Поначалу ничего было не разобрать, но потом свет выхватил из темноты какие-то предметы, сложенные у стен. Три сотни больших и малых сундуков — и деревянных, и железных, запертых и развалившихся от времени и разрушительного действия воды.

Подойдя к одному из разбитых, Деверу поднес огонь поближе к рассыпавшемуся содержимому сундука. Отблески яркого пламени засверкали в гранях каких-то камней — наверное, бриллиантов. Тысяча переливающихся радужными отблесками камней размером с голубиное яйцо, вырванных из недр земли, возможно, столетия назад.

Развернув факел назад, Деверу еще раз взглянул на скелеты, снова осмотрел их одежду и подытожил про себя: пираты! Корсары, джентльмены удачи. Он нашел то, что они прятали и за что наверняка и были убиты.

Вернувшись к сундукам, Родерик приступил к более тщательному осмотру. Золото из Сирии, Вавилона и Аравии, алмазы из Африки. Арабские монеты, на которых ремесленники отчеканили профили людей, живших сотни лет назад. Поднеся факел к замку одного из больших сундуков, до сих пор противостоявших времени, он увидел печать Англии — голову льва и три короны Ричарда I.

Пав на колени, Деверу опустил факел и перекрестился. Слухи не врали. Он нашел сокровища крестоносцев, утраченные более шестисот лет назад. Золото, бриллианты и прочие богатства, награбленные и украденные в Святой земле. Поговаривали, что король Ричард вторгся в Иерусалим только ради мародерства, а вовсе не ее освобождения. Король скончался вскоре по возвращении на родину, а сокровища то ли потерялись, то ли были спрятаны от его соотечественников, а после на них наткнулась эта шайка головорезов.

И в этом сокровище Деверу узрел способ и средство отмщения Наполеону. По оценке на глазок, не переводя это в денежное исчисление фунтов, шекелей или каратов, здесь свыше пятнадцати тонн драгоценностей. Одних лишь бриллиантов и изумрудов на миллиарды и миллиарды франков. А золота и вовсе не счесть.

Вид этого воздаяния исторг из его груди вопль. Он осуществит месть за смерть жены и убийство отца, переполняющую его душу.

Эти богатства пойдут на продолжение начатой работы. Он сделает мир лучше и в конце концов убедит человечество, что оно вовсе не нуждается в алчности, плоды коей представлены сейчас перед ним.

Солнце уже наверняка закатилось. Шагая обратно ко входу в пещеру, Деверу начал строить планы. К его блестящему уму вернулась былая острота, он вновь заработал на полную мощь, без труда выстраивая сложнейшие конструкции. Его мысли отряхивали с себя шелуху мира, посягавшего на владычество над морем, доступное ему.

Тусклый свет догорающего факела выхватил в воде какое-то движение. Вдруг его глаза округлились от безумной паники — Деверу вдруг показалось, что жуткие воспоминания прошлых лет вернулись в облике людей, чтобы предъявить права на его душу. И уже медленно опускаясь на мягкий песок, он впервые узрел истинное волшебство, настоящие сокровища океана — и они были прекрасны.

Деверу взирал на волшебных существ, а те, в свою очередь, наблюдали за ним из-под кристально прозрачных вод пещеры. Золото, бриллианты и изумруды меркли в сравнении с чудесами, на которые сейчас взирали его глаза. Фантазии мешались с реальностью, библейские сказания со сказками. Вот они, в воде перед ним — легенды, мифы и морские побасенки. Реальность, неподдельность происходящего притягивали его. А затем вдруг сияющие, ангелоподобные русалки с прозрачной кожей исчезли, как не были. Тьма, морской бриз и звуки мира понемногу достигли его сознания, в котором начал выстраиваться план мести, снова возвращая ему цель, ради которой стоит жить дальше.

Теперь море станет его владениями.

Университет Осло, Норвегия

1829 год

Старый профессор склонился к измерительному прибору, собранному на скорую руку. Стрелка колебалась у отметки 98 процентов. Отметив этот факт в дневнике, он поднял взгляд и снова постучал по прибору, заставив стрелку едва заметно подпрыгнуть, после чего она снова вернулась к прежним показаниям. Профессор улыбнулся: заряд оставался высоким даже спустя двадцать семь часов.

Вложив ручку в дневник, он захлопнул его, потянулся, и его взгляд упал на сынишку — двенадцатилетнего Октавиана, мирно спавшего на импровизированной постели в углу лаборатории. Профессор Эрталль — человек, некогда известный как Родерик Деверу, — извлек карманные часы и увидел, что уже почти половина третьего ночи. Покачав головой, он решил проверить контакты еще разок напоследок.

Половину обширной лаборатории занимали три сотни кубиков, смахивающих на коробки, сложенные на металлических стеллажах, высившихся от пола до потолка, отбрасывая глубокие тени в сумраке лаборатории, освещенной масляными лампами и газовыми рожками. Профессор двинулся вдоль главного кабеля, ощупывая изоляцию. Быстро поднял руку, извлек дневник и посмотрел на термометр, прикрепленный к толстому медному кабелю, после чего сличил показания с последней записью. Со времени прошлой проверки два часа назад температура выросла на 16 градусов, подобравшись к отметке 120 градусов. Это проблема. Кабель долго не выдержит под нагрузкой. Либо придется сделать кабель еще толще, что невыгодно скажется на окончательном результате, либо надо найти способ не давать металлу в кожаной изоляции так нагреваться.

— Батюшка, а вы не думали о том, чтобы позволить морю охлаждать ваши провода от батарей?

Профессор обернулся к сыну, присевшему в постели, опираясь на локоть и зевая.

— Морю? То есть вывести кабели наружу корпуса?

Опустив ноги на пол, мальчик накинул одеяло на плечи, встал и неторопливо прошаркал к отцу.

— Нет, сэр, — ответил он, подавляя зевок. — Я понимаю, что морская вода пропитает скрученную медную проволоку даже в изоляции и разъест ее. Однако не остудится ли проволока, если будет под слоем каучука, того же материала, что в ваших батареях и внутри металлической защиты, в каких-то дюймах от прохладных вод моря?

— Ты хочешь сказать, как вены в человеческой руке — под самой поверхностью?

В ответ подросток кивнул, снова зевнув.

— Должно быть, ты унаследовал разум своей матери, ибо я то и дело не замечаю очевидного. — Профессор взлохматил черные волосы паренька. — В твоей голове искрится незаурядный интеллект.

Восхищение и любовь мальчика к отцу светились у него во взгляде. Сын проводил с ним лето, да и сейчас оставался с ним вместо того, чтобы наслаждаться рождественскими каникулами. Он был рядом с отцом с того самого момента весной, когда в исследованиях произошел перелом и революционная система хранения электричества стала показывать многообещающие результаты, отказавшись даже от более теплого общества матери — Александрии.

Мальчику было всего десять лет, когда профессор закончил сборку двигателя внутреннего сгорания. Мотор, переделанный из парового поршневого двигателя, тоже был революционным и очень-очень секретным. Однако Октавиан даже в столь юном возрасте догадался, что насос, закачивающий то иливо в камеру сгорания, неэффективен, попросту наблюдая за его работой. Он принялся возиться с конструкцией отца и всего за три месяца, пользуясь только деталями, выуженными из металлолома, сумел соорудить насос, назвав его инжекторным насосом дистиллята керосина, использовавший для приведения в движение сам же двигатель. Керосин получили из сырой нефти благодаря открытию, недавно сделанному в Америке. Первые три раза двигатель глох, но с тех пор, как они вдвоем придумали способ фильтровать мелкие брызги керосина, устранив из дистиллята нефти все загрязнения, мотор не отказал ни разу.

Улыбнувшись сыну, профессор Эрталль снова достал часы из кармана белого халата и поглядел на циферблат:

— Почти три часа утра, Октавиан; твоя матушка за такое бросит меня во фьорд.

— Если кто и ведает, что вы попросту забылись за работой, так это матушка. Она преспокойно и крепко почивает.

— Да, полагаю, что так, но тем не менее я вызову карету и велю отвезти тебя домой.

— Отец, дома я лишь теряю время попусту. Матушка лишь толкует о том, каким великим человеком я стану в один прекрасный день.

Убрав дневник, профессор улыбнулся:

— Часть ее, которая в том нуждается, никогда больше не ощутит соленые брызги или прикосновение моря. Это печальный факт для нее, сынок. Твоя мать, э-э… отчасти… совершенно особенная женщина, вышедшая из совершенно особенного народа. А раз они были особенными — и остаются такими, мы и устроили все это, — он обвел жестом лабораторию. — Все это для них. Мы преданы морю, Октавиан, оно у нас в крови — в самом буквальном смысле. Без этой своей особой части твоя матушка умерла бы давным-давно.

Но мальчик уже не слушал, стоя перед горой заключенных в каучуковую оболочку батарей. Запахнув одеяло поплотнее, он ушел в собственные мысли.

— Октавиан, тебе слона снятся твои подводные сны?

Обернувшись к отцу, мальчик смущенно улыбнулся:

— А это правда… я хочу сказать, то, что люди толкуют о вас?

Внезапная смена темы застала Эрталля врасплох.

— Ты имеешь в виду мою волшебную морскую эскападу или то, что я был узником Наполеона? Да, все это правда. Что же до сокровищ короля Ричарда — нет, увы, наши богатства достались нам по наследству. Пожалуй, ничего общего с несусветными россказнями из Франции или прочими небылицами, ходящими в других странах.

Эрталль понимал, что Октавиана ему не провести. Мальчишка чересчур умен, себе на беду. Не раз и не два донимал отца расспросами о фамильных портретах с обеих сторон, хотя и знал, что они есть и у других богатых семей. Да, мальчик знает, что рассказы правдивы, но истинные тайны рода Эрталль ему только предстоит разгадать. Тут нужен деликатный подход.

Деверу повстречал Александрию после бегства и мести Наполеону. Она была юной и жизнерадостной и полюбила его с первого же взгляда. Но после рождения Октавиана занемогла и уже не могла встать с постели. Чахотка, сказали доктора. Только вмешательство ангелов Деверу поддерживало в ней жизнь все эти годы. Но теперь даже их разрешение от смерти подходит к концу. Само средство против болезни стало ее убийцей. И теперь профессор опасался, что Октавиана, их драгоценного отпрыска, может постичь та же прискорбная участь, что и мать. От природы он слабосилен, и в жилах его течет много материнской крови.

И тут сквозь толстые двустворчатые двери донесся громкий топот — вероятно, нескольких человек. Профессор прижал указательный палец к губам, чтобы заставить Октавиана замолчать, торопливо взял его за плечи и подтолкнул к койке. Завернув сына в одеяло поплотнее, толкнул его на пол и заглянул на самое дно глубоких, прекрасных синих глаз:

— Оставайся там и не вылезай ни в коем случае. Я понятно говорю, сын мой?

— Отец, что это за люди?

— Не знаю, но заметил, что по университету разгуливают чужаки, и несколько из них преследовали меня последние пару месяцев. Теперь отвечай, Октавиан: ты меня понял?

— Да, батюшка. — Мальчик поглядел на усталое лицо отца. — Я могу помочь.

— Знаю, что можешь, но порой в союзники следует брать молчание, а не силу. Пойми меня, сынок, и оставайся под койкой.

Мальчик кивнул.

Получив ответ, Эрталль помог мальчику забраться как можно глубже, встал и повернулся лицом к дверям. Коридор за окошком, врезанным в одну из створок, оставался темным, что не мешало разглядеть там движущиеся тени. Послышался громкий стук.

— Профессор Эрталль, это доктор Хансонн. Позвольте войти?

Подойдя к двери, Эрталль взялся было за щеколду, но тут же отдернул руку.

— Что это декану биологического факультета делать здесь в сей час, доктор? — крикнул он сквозь толстые доски. — И почему он пришел не один?

— Со мной друг, желающий поговорить с вами.

— Мою работу не смеет осматривать никто, и вы в том числе. А теперь, будьте любезны, забирайте своих друзей и ступайте прочь. Я хочу…

— Профессор Эрталль, уверяю вас, это не связано с вашей фантастической мечтой о подводных судах, это насчет вашего ископаемого.

— С той поры, когда вы в последний раз осведомлялись о них, ископаемое было утеряно. Не вижу причины…

Тут двери с грохотом распахнулись от удара. В лабораторию влетели два здоровяка, за ними еще трое. Позади них стоял доктор Хансонн, а рядом с ним — человек, лицо которого Эрталль сразу узнал.

— Зачем вы провели и мою лабораторию этого барышника от истории?

Сняв свой цилиндр, толстяк оттолкнул норвежского декана факультета биологии в сторону.

— На этот вопрос с радостью отвечу я. — Он отдал цилиндр более крупному из двоих силачей. — Профессор, нам нет дела до ваших мечтаний о подводных фантазиях, сэр; мы пришли купить у вас ископаемое. Уверяю вас, я с охотой щедро заплачу за него.

— Вы уже объявили его мистификацией. Зачем же она вам, если никто не верит, что она настоящая?

Пришелец повернулся и отошел на пару шагов, в глубоком раздумье прижав правую руку к губам.

— Я должен ее получить, профессор. Не затем, чтобы выставить на публичное обозрение; чтобы дурачить публику, побрякушек у меня хватает. Уникальный образчик, находящийся в вашем распоряжении, предназначается для меня одного, дабы дивиться достойной изумления природе сего мира. Я не причиню ему вреда и не буду его выставлять, а буду только любить.

— Повторяю, мистер Барнум, я утратил образчик. А теперь попрошу забрать ваших людей и удалиться.

Ф. Т. Барнум[2] прямо-таки сдулся на глазах у Эрталля.

— Умоляю, профессор, я единственный, кто хочет постичь окружающий меня мир, — вымолвил он, заметив, что декан Хансонн двинулся к дальней стене.

Подойдя к одной из ламп, Хансонн задул пламя, снял лампу со стены и разбил ее об пол. По лаборатории растекся запах ворвани.

— Ну, профессор, у нас остались считанные минуты до того, как один из моих товарищей подожжет масло. Так что будьте любезны — ископаемое.

Эрталль поглядел на норвежского коллегу. Тот сердито сверкнул глазами в ответ.

— Как вы можете? Это научное исследование служит всеобщему благу, а вы хотите уничтожить его ради сказки?

Ф. Т. Барнум переводил взгляд с Эрталля на человека, которого считал всего лишь помощником в приобретении ископаемого.

— Нет нужды угрожать насилием. Профессор Эрталль чересчур важный человек, чтобы идти ва-банк. — С этими словами он взялся за тряпку, чтобы вытереть разлитую ворвань.

Декан кивнул одному из здоровяков, и тот остановил Барнума, собиравшегося опуститься на колени, чтобы вытереть лужу.

— Профессор, нам нет нужды в ваших изумительных механических аппаратах. Только ископаемое, пожалуйста, — настаивал Хансонн.

Когда же Эрталль не выказал ни малейшего намерения достать ископаемое, Хансонн кивнул подручным. Один из них схватил Эрталля, а остальные принялись громить лабораторию, как только доктор Хансонн ступил вперед.

— Джентльмены, заклинаю вас остановить это безумие. Ради ископаемого не стоит губить труды этого человека! — крикнул Барнум Хансонну. — Вы и цента медного не получите, уверяю вас. Так не годится!

Хансонн указал на большой деревянный сейф у противоположной стены, зажимая рот и нос белым платком.

Увидев, как громилы прорубают толстые доски сейфа и вытаскивают заключенный в стекло заспиртованный образчик, Эрталль принялся рваться из рук силача. Барнум совершенно оцепенел в руках наймитов Хансонна, глядя, как декан подходит к склянке и любовным движением кладет на нее ладонь, увидев, что находится внутри.

— Воистину Бог есть, — возгласил Хансонн. — Заберите это отсюда и доставьте на корабль. Мы уходим с отливом. — Он обернулся к Барнуму: — И уверяю вас, мистер Барнум, вы заплатите мне все, что должны.

— Если вы причините профессору хоть малейший вред, шиш вы от меня получите. Мы так не договаривались!

— Мы вас остановим. Мир может никогда не узнать, что представляет собой этот образчик, — обронил Эрталль, продолжая рваться из рук громилы.

— Либо это ископаемое, либо ваша жена, профессор. Вижу, вас шокирует, что мне ведомо о медицинской процедуре, которую вы проделали над ней несколько лет назад. Я знаю о ее недуге и как вы приостановили его. Так что либо это ископаемое, либо ваша жена… Итак, ваш выбор?

— Негодяй, вы не посмеете причинить вред моей жене!

— Да-да, нам известно, что ваше имение тщательно охраняется, вот почему мы вынуждены были прийти сюда. Мы же не варвары, профессор, имеющегося морского ангела вполне довольно, — заверил Хансонн, кивнув человеку, державшему Эрталля.

Тот молниеносным, почти незаметным движением поднес нож к горлу профессора и аккуратно перерезал его.

— Мне искрение жаль, но я не могу позволить, чтобы власти гонялись за мной до скончания века. В конце концов, отныне я буду очень богатым человеком. — Хансонн уставился на Барнума остекленевшим взором. — Ну-ка, разлейте по полу побольше масла: у профессора в лаборатории вот-вот произойдет жуткий несчастный случай.

Происходящее исторгло у Барнума из груди вопль ужаса.

— Ублюдок, ничто не стоит такой цены! Я… позабочусь, чтобы вас повесили, сэр!

— Тогда вас повесят рядышком со мной, мой американский друг. Как ни крути, вы будете обладателем самого уникального ископаемого в мировой истории. Так что, мистер Барнум, я уж позабочусь, чтобы на эшафоте в тот день привязали две веревки.

Как только этот злобный план стал ясен, Барнум рухнул на колени. Мир ни за что не поверит, что велеречивый импресарио не замешан в этом убийстве. Он обречен стать соучастником.

Медленно поднимая голову, он увидел мальчика под койкой. Взгляды их встретились, и в этот миг Барнум узнал о себе куда больше, чем мог предполагать. Покачав головой и сплюнув, он одними губами, так что увидеть это мог только ребенок, выразил свои сожаления.

Октавиан перевел взгляд темно-синих глаз с Барнума на тело отца, простершееся в каких-то дюймах от койки. Попытался закричать, заплакать — сделать хоть что-нибудь, — но не издал ни звука. Он слышал, как головорезы удаляются со своей добычей, и тогда-то увидел глаза умирающего отца. Родерик Деверу, ныне известный под фамилией Эрталль, глядел на своего сына, прекрасно сознавая, что вот-вот умрет. Шаги удалились за дверь, после чего, перед тем как двери закрылись, в комнату влетела горящая спичка.

Огонь начал стремительно распространяться по загроможденной лаборатории, подбираясь к взрывоопасным батареям. Эрталль не давал глазам закрыться, а кровь его струилась к забившемуся под койку сыну. Профессор попытался поднять руку, вытянув указательный палец, но тут же уронил ее в лужу собственной крови. Веки его смежились, и Октавиан протянул дрожащую ладонь, попытавшись прикоснуться к умирающему отцу. Глаза Эрталля распахнулись в последний раз. Вместо того чтобы поднять руку и знаком велеть мальчику бежать, он позволил пальцу говорить вместо него. И сумел вывести лишь три буквы: ХЕН.

Он велел Октавиану воспользоваться помощью Хендриксона — американского дворецкого семьи. По мальчик лишь дотянулся и сжал недвижную руку отца. Эрталль, не открывая глаз, попытался стряхнуть руку сына, но не нашел сил. Пытался заговорить, но лишь разомкнул губы, как изо рта хлынула кровь.

Больше снести Октавиан не мог. Огонь распространялся и вздымался все выше. Мальчик выбрался из-под койки, скользя по теплой крови собственного отца. Тогда-то Октавиан Эрталль и пролил слезы в первый и в последний раз. Вставая, он поскользнулся и упал и гневно вскрикнул, почувствовав, что тело ему не повинуется. Рука его наткнулась на дневник, выпавший из кармана отца. Схватив тетрадь, Октавиан пополз к дверям, когда огонь добрался до батарей. Ухватившись за ручку двери, мальчик сумел открыть ее и уже выползал на четвереньках, когда мир вокруг него взорвался.

Мексиканский залив,

тридцать четыре года спустя

23 сентября 1863 года

В жаркий день корабль Ее Величества «Полководец» бороздил спокойную гладь вод залива в 120 милях от побережья Техаса, направляясь к Галвестону. В тысяче ярдов по штирборту следовал корабль «Элизабет»; на таком же удалении по левому борту — «Порт-Ройял». Два небольших фрегата Адмиралтейство отрядило для защиты «Полководца» — 175-футового крейсера Военно-морского флота Ее Величества.

На его тиковой палубе стояли два пассажира в цивильном платье. Тот, что пониже, отвечал за безопасность и благополучие высокого, представляющего собой куда более яркую личность. Этот долговязый мужчина имел громадное значение для правительства Ее Величества, потому что и он, и юная нация, которую он представлял, стали новейшими союзниками Британской империи. Человек, спокойно, молча взиравший на скользящую мимо воду залива, был дипломатическим курьером Конфедеративных Штатов Америки.

Едва оперившаяся нация балансировала на грани краха. Армия Союза Авраама Линкольна недавно развеяла миф о непобедимости южан, устроив в Теннесси стремительный прорыв бородатого коротышки-генерала по фамилии Грант в местечке, прозванном газетенками северян Молитвенным домом Шайло. Вдобавок почти одновременно генерал Роберт Э. Ли был ошеломлен, двинувшись на север через Мэриленд в Пенсильванию, где наткнулся на небольшой отряд спешившейся кавалерии, оказавшийся авангардом всей Потомакской армии. Роберт Э. Ли, Северовирджинская армия, сама история — никто не забудет названия городишки, где встретились две величайшие армии, когда-либо собранные людьми на лике земном, — Геттисберг.

Специальный помощник Томас Энгерсолл, близкий друг и советник Стивена Р. Мэллори, министра Военно-морских сил Конфедерации, стоял на кормовом подзоре «Полководца», наблюдая за водной рябью и слетающимися птицами, свидетельствующими, как он знал, о близости побережья Техаса и успешного завершения его отчаянной, совершенно секретной миссии. Глядя поверх планшира на морскую гладь, он прищурился, заметив появление чего-то вроде медузы. Животное, вовсе не встревоженное взглядом тощего человека, почти без труда поспевало за кораблем, подгоняемым ветром. Он уж совсем было собрался окликнуть матроса, чтобы расспросить об этом экзотическом животном, когда ход его мыслей прервали:

— Что ж, мистер Энгерсолл, вы вот-вот вновь ступите на родную почву. Что думаете, сэр?

Обернувшись, тощий пристально поглядел на посланника Ее Величества сэра Лайонела Гаусса, когда тот с улыбкой протянул свою маленькую ладонь и положил ее Энгерсоллу на плечо. Американец хотел было сказать о странной твари с голубыми глазами, но передумал.

Не ответив на улыбку коротышки, Томас Энгерсолл лишь кивнул в знак приветствия. Он устал и отчаянно старался сдержаться, чтобы губы не дрожали.

— Вид родины — несомненно, благословенное зрелище для глаз, но вещью крайней важности для моей страны является подписанное письмо и сопроводительные документы, запертые в сейфе капитана. Они, и только они, сэр, отчаянно нужны на берегу, а не я, — совершенно бесстрастно произнес Энгерсолл.

Упитанный посланник королевы Виктории со смехом похлопал его по руке.

— А с мощью Королевского Военно-морского флота в вашем распоряжении, Томас, уверяю, документы будут переданы в руки вашего президента Дэвиса очень скоро. И оружие, боеприпасы, медикаменты и провизия, находящиеся в трюмах этих кораблей, — лишь залог пашей материальной дружбы с вашей юной нацией.

Энгерсолл ответил легким изгибом губ, но даже эти прискорбные потуги на улыбку не коснулись его глаз. Он знал, что на более высокий пост в правительстве Конфедерации ему уже не взойти. И на Юге, и на Севере прекрасно знают, что он был против войны в годы, предшествующие этому безрассудству, и теперь именно он заправляет махинациями, необходимыми, чтобы продолжать кровавую баню, сводящую с ума его соотечественников по обе стороны линии Мейсона — Диксона.[3] Он знал, что в сейфе капитана спрятан ключ к победе Юга, но это не вселяло в его душу ни счастья, ни гордости.

Тщательно охраняемый дар — знак признания, политический акт, который наконец-то вгонит клин между Севером и Югом. Теперь в его памяти зазвучали слова людей, давным-давно ставших бесплотными духами: «Разделяй и властвуй». Его перо скрепило одну из двух уступок, с которой никогда не смирится ни один из американцев — ни северян, ни южан: Королевский ВМФ будет навеки располагать восемью военно-морскими базами в Мексиканском заливе и Южной Америке — сделка с дьяволом, которая вечно будет бельмом на глазу юной нации.

Впрочем, возможно, только возможно, эта миссия станет ответом на его молитвы, положив конец массовому убийству его сограждан — и северян, и южан. С божьей помощью, может быть, раскол удастся завершить, хотя бы не теряя больше ни одной человеческой жизни.

Отвернувшись к морю, он снова устремил взгляд на птиц, с пронзительными криками пикирующих к гребням волн и снова взмывающим к небесам.

Больше никакого рабства; единственный важнейший фактор, повлекший войну, теперь навсегда ушел в прошлое. Единственное препятствие, стоявшее на пути легитимизации и признания другими странами — рабство, — было вычеркнуто единым росчерком его пера, принеся Югу самого могущественного союзника в мире.

Когда в море вокруг трех боевых кораблей вдруг воцарилась тишина, Энгерсолл поднял глаза к небу, совершенно очистившемуся от круживших птиц, и с удивлением увидел, что они стаями устремились прочь.

— Это еще что такое? — громко вопросил сэр Лайонел.

В тысяче ярдов от них фрегат Ее Величества «Порт-Ройял» поднял цепочку сигнальных флагов. Затем вдруг барабанный бой погнал экипаж «Полководца» на боевые посты. Восемь морских пехотинцев поспешно окружили двоих сановников; со всех сторон слышался топот бегущих ног; рокот барабана стал громче, как и крики матросов, готовящихся к бою.

— Боевой корабль Союза? — осведомился Энгерсолл.

— Не знаю, но меня должны известить о нашей ситуации!

Разгневанный посланник протиснулся мимо вооруженного часового. Приказ Адмиралтейства предписывает им любой ценой избегать контакта с американскими судами, держащими блокаду. Гаусс знал, что доставить договор и войска на сушу надо именно сегодня.

Стоя на квартердеке, капитан Майлз Пиви вглядывался в море, наблюдая, как фрегаты «Элизабет» и «Порт-Ройял» закладывают резкий разворот.

— Мне нужно больше парусов! Поднять паруса! — приказал он, направляя подзорную трубу от южного горизонта к судам эскорта «Полководца», ложащимся на новый галс.

— Я требую, чтобы мне сообщили, что происходит, капитан, — заявил сэр Лайонел, надменно вставая у Пиви прямо перед глазами.

— Не сейчас, сэр! — огрызнулся тот, не слишком деликатно отталкивая того в сторону.

— Я доложу о вашем вопиющем поведении, уверяю…

— Уберите этого человека с моего боевого мостика! — приказал капитан, не отрывая подзорной трубы от глаза.

— Да что такое, я ни за что…

— Живо! — гаркнул капитан, отворачиваясь от кораблей эскорта, пытавшихся заслонить собой больший корабль.

Морской пехотинец в красном мундире силой увел сэра Лайонела от капитана. Энгерсолл, не терпящий грубого обхождения, уклонился от конфликта, молча и спокойно присоединившись к остальным. Подошел первый помощник «Полководца» и, склонившись поближе, прошептал:

«Порт Ройял» засек в пяти милях судно. Это… этот корабль был замечен за последние два дня несколько раз и теперь, похоже, выдвигается в нашу сторону.

— Одно-единственное судно? — недоверчиво переспросил сэр Лайонел. — Это Королевский военный флот, сэр, и ни один корабль, будь то даже один из их могучих броненосцев, не может помешать нам достичь цели!

Офицер ответил не сразу, сперва бросив взгляд на капитана, стоявшего прямо, будто аршин проглотил, озирая воды залива на юге.

— Судно, преследующее нас, не похоже ни на одно из виденных прежде. Мы даже не уверены, корабль ли это вообще, — не без стеснения признался он наконец. — Ходят нелепые слухи, что это какое-то морское…

— Мистер Рэнд, «Порт-Ройял» атакует с максимальной дальности. Доложите о готовности корабля! — громко сказал капитан, не сводя глаз с горизонта.

Молча бросив взгляд на двух политиков, старпом «Полководца» подошел к своему командиру.

— Все посты докладывают о полной боевой готовности, капитан! — сообщил он, буквально минуту назад получив доклад, что все семнадцать тридцатидвухфунтовых орудий крейсера готовы к бою.

— Очень хорошо. Хотя здесь не помешали бы наши винтовые и колесные паровые собратья. Полагаю, добрые старые парусники дадут американскому флоту жару, а, мистер Рэнд? — на мгновение опустив подзорную трубу, капитан подмигнул.

— Да, сэр, мы им покажем, на что способен Королевский военный флот.

— Скажите гостящим у нас джентльменам, что они могут встать у кормового фальшборта и полюбоваться, как «Порт-Ройял» и «Элизабет» вступят в бой с нашим новым противником. Он будет изрядно потрясен, узнав, что в открытом море у Конфедерации появился новый друг.

— Есть, сэр, — без энтузиазма проронил Рэнд и, без дальнейших комментариев, направился обратно к сэру Лайонелу и Энгерсоллу.

Подойдя к планширу, все трое увидели вспышку пушечного выстрела задолго до того, как до них докатился звук больших орудий «Элизабет» и «Порт-Ройяла». Потом до слуха Энгерсолла через воды залива донеслись громкие хлопки. Он представлял себе пушечную канонаду в море вовсе не такой, пусть даже с такого большого расстояния.

— Оба фрегата открыли огонь с левого борта. Это означает, что они застанут противника врасплох и совершат маневр по сосредоточению огня, наведя на него орудия обоих кораблей, — пояснил Рэнд. — Американцы, если это они, совершили фатальную ошибку.

— Но почему мы не видим американский корабль? — осведомился сэр Лайонел.

— Ну, скорее всего, он за горизонтом. Мы сможем его увидеть…

И вдруг грандиозный взрыв озарил голубые южные небеса, и боевой корабль ВМФ Ее Величества «Элизабет» за долю секунды превратился в сплошную стену огня и дыма. Все трое все еще потрясенно таращились на нее, когда грохот докатился до них. Почувствовав, как вздрогнула палуба «Полководца» под ногами, Рэнд начал выкрикивать приказы, бросив взгляд на капитана Пиви, неколебимо стоявшего на месте, медленно опуская руку с подзорной трубой к боку.

Услышав, что лейтенант Рэнд отдал приказ разворачивать судно, Пиви наконец очнулся и гневно обернулся к своему заместителю:

— Приказ отменяется. Поворачивайте к берегу на предельной скорости. Мы должны…

Тут ударная волна второго взрыва, катастрофических последствий которого он даже не видел, едва не сбила Пиви с ног. Восстановив равновесие, капитан стремительно обернулся. На месте, где всего мгновение назад был «Порт-Ройял», возносилось красно-черное грибовидное облако. Всего за два мимолетных мгновения два фрегата Военно-морского флота Великобритании исчезли без следа, не успев даже перезарядить орудия. Поднеся трубу к глазу, Пиви не разглядел и следа обоих кораблей — лишь обломки и дым, все еще возносящийся к ясному небу.

— Движение по корме — пять тысяч ярдов, и сокращается! — донесся крик с вантов.

Энгерсолл отчаянно пытался высмотреть вражеское судно, но поначалу тщетно. Ухватившись за планшир, он поднес правую ладонь ко лбу козырьком, напрягая взор.

Пиви выкрикивал приказания, отменив свое предыдущее распоряжение направляться к берегу.

— Бог мой! — воскликнул сэр Лайонел. — Поглядите-ка на это!

Энгерсолл обернулся в ту сторону, куда указывал сэр Лайонел, а «Полководец» тем временем круто лег на левый борт, чтобы сориентировать главные калибры на внезапно появившуюся мишень.

В миле от «Полководца» Энгерсолл наконец углядел врага, только что за считанные секунды обратившего в пепел три сотни человек. Вот уж воистину морское чудовище! Поднятая им волна, покатившаяся в сторону британского боевого корабля, являла собой впечатляющее зрелище. Вспучившись на три сотни футов, вода уступала выталкивающей силе, представить мощь которой человеческому уму было не под силу.

— Давай, давай, поворачивай, проклятье, поворачивай! — умолял капитан Пиви неспешно движущийся «Полководец», сонно наклоняющийся, чтобы направить свою главную артиллерию на надвигающийся Джаггернаут.

— Господь наш небесный, — выдохнул Энгерсолл, когда из моря вознеслась мощная серая башня, вспоров океан, будто острый нож, вздымая пену и брызги на сотни футов ввысь.

На глазах у застывших на квартердеке людей сверкающая башня поднялась на всю свою высоту. Стиснув зубы, Энгерсолл увидел два огромных полусферически выпученных окна, появившиеся по обе стороны громадной конструкции. Затем с всколыхнувшимся ужасом узрел, что от самого верха обтекаемой башни, спускаясь к чудовищному круглому носу судна, идут громадные сверкающие шипы, ощетинившиеся, как громадные зубы исполинского змея, тремя длинными рядами от носа до башни. И тотчас перед их изумленными взорами чудище развило невероятную скорость.

Моряки Королевского флота с разинутыми ртами смотрели, как диковинное видение уходит обратно в морские глубины.

Рэнд оглянулся на капитана, буквально окаменевшего от потрясения. Подзорная труба выскользнула из ослабевших пальцев, и ее линзы разбились о палубу.

— Огонь, как только орудия окажутся на линии выстрела! — крикнул Рэнд, тотчас приняв командование на себя.

Массивные тридцатидвухфунтовые нарезные орудия начали стрелять, как только странный монстр показался в прицелах. Рэнд с удовольствием отметил, что первые три снаряда угодили в чудище еще до того, как оно успело погрузиться достаточно глубоко. Однако радость его оказалась мимолетной — этот морской кошмар все набирал скорость, даже не дрогнув от сокрушительных ударов самых могучих орудий британского флота. Предстоящее нарисовалось Рэнду настолько явственно, будто оно уже стало достоянием прошлого. Развернувшись, он ухватился за штурвал, чтобы помочь рулевому.

— Лево, лево руля! — рявкнул он.

Но выполнить этот приказ было уже не суждено.

С приближением подводной твари океан вздымался вокруг нее, подхватив громадный боевой крейсер так высоко в воздух, что чудище могло безобидно проскользнуть под ним. Но вместо этого 175-футовый «Полководец» яростно содрогнулся от удара снизу — настолько сильного, что грот-мачта раскололась, тяжко рухнув всем своим весом на палубу и погребая под собой капитана Пиви.

Отпрянув, Рэнд увидел, как грандиозный фонтан воды срывает крышки четырех главных люков ниже квартердека — сила столкновения вспорола днище исполинского судна, сокрушив его могучий киль, будто хворостину. Тяжелый крейсер завалился на левый борт, все еще повинуясь повернутому туда штурвалу. Лейтенант Рэнд с трудом поднялся на ноги, чувствуя, как грандиозный корабль проигрывает сражение за жизнь.

Энгерсолл с ужасом узрел, как толчок соударения бросил сэра Лайонела навстречу смерти, когда корма «Полководца» взмыла в воздух. Корабль вдруг содрогнулся, когда порох в крюйт-камере взорвался, обращая дубовые шпаногоуты судна в щепу и неистово круша все на пути взрыва и швырнув Энгерсолла в бурлящее море.

Он нырнул, пытаясь уклониться от корабельного бруса, рухнувшего в море. Вокруг моряки отчаянно старались удержаться на плаву, а «Полководец» с переломленным хребтом, с предсмертным стоном, от которого содрогнется душа любого моряка, раскололся надвое, как картонный, и стал стремительно погружаться, увлекая в пучину еще полсотни человек.

Энгерсолл почувствовал, как чья-то рука ухватила его за длинный сюртук, выхватив из пасти смерти, с которой он уже было смирился. Выплевывая заполнившую рот теплую воду, он увидел, что из объятий моря его вырвал лейтенант Рэнд.

Развернувшись, чтобы ухватиться за плавающий обломок судна, Энгерсолл буквально оцепенел: в каких-то двухстах футах от него скользил громадный металлический монстр, вынырнувший с громогласным шипением исторгаемого воздуха и стремительно извергаемой воды, взмывшей к небесам, породив чарующую и в то же время ужасающую радугу.

Когда металлический корабль оказался посреди плавающих по воде обломков и трупов, Энгерсолл был потрясен, осознав, что гигантская башня установлена на обширной поверхности невообразимо грандиозного стального корпуса. Прямо перед ним оказалось выпуклое окно, напоминающее око демона, и, подняв глаза к небу, он увидел человека, стоящего за стеклом, рама которого смахивала на паутину. Длинные черные волосы незнакомца были всклокочены, глаза пылали безумным огнем. Семисотфутовый монстр медленно перевел дух, и на поверхности моря забурлили огромные пузыри, когда человек и его металлическое чудовище скрылись под водой.

Энгерсолл почувствовал, как его засасывает в глубь залива, и последним видением, которое он унес с собой на тот свет, стал этот взгляд — этот ужасающий, пылающий ненавистью взгляд.

Река Пенобскот,

штат Мэн 25 апреля 1865 года

Туман стелился над водой, на четверть скрывая низко посаженный корпус стоявшего на якоре речного судна, и тишину нарушал лишь плеск волн о его борта. В сгущающемся тумане многочисленные огни, ярко сиявшие внутри и снаружи судна, окутывал радужный ореол. Капитан «Мэри Линкольн» поглядел вперед с левого крыла мостика, но увидел лишь поднимающуюся белую пелену.

— Будь оно все проклято, сэр, это уж чересчур опасно. Какой дурак будет настолько безумен, чтобы идти по реке в таком месиве?

Корпулентный мужчина слева от него не обмолвился ни словом, прекрасно зная, что за человек отважится бороздить Пенобскот после наступления сумерек, да еще и в тумане, но к чему говорить, пока не припекло? В конце концов, капитан напуган и без того.

Поджав губы, молчаливый пассажир погладил свою седую бороду и свежевыбритую верхнюю губу. Его шинель недавно была вычищена и отглажена, а цилиндр надвинут на лоб, так что большинство беседовавших с ним не видели его темных глаз. Оно и к лучшему, ведь изрядная часть экипажа и не догадывалась, кто он такой.

Военный министр Соединенных Штатов Эдвин М. Стэнтон смотрел, как палубные матросы выбирают слабину якорных тросов судна, вставшего в самой глубокой части устья реки у выхода ее в море.

Вглядывавшемуся в туман Стэнтону послышался крик с той стороны. Поморщившись, он тряхнул головой. Всем участвующим в этой миссии строго-настрого приказано не издавать никакого шума. Напрягая слух, он поворачивал голову налево-направо, по больше ничего не услышал. Этот чертов туман действует как рупор и может погубить их всех.

— Похоже, течение меняется, — сообщил капитан, как только министр вернулся обратно в рубку.

Стэнтон почувствовал, как пароход понесло вправо, и желудок на мгновение скрутило, будто «Мэри Линкольн» всколыхнулась на вол не.

— Это не течение, капитан; скорректировать положение. Наш гость внесет необходимые изменения курса, учитывая положение вашего судна, — оценив ситуацию, произнес Стэнтон.

— Какой еще гость? Туман настолько плотный, что я ничего не вижу, сэр. Мы должны…

Капитан осекся, когда «Мэри Линкольн» начала возноситься вместе с рекой Пенобскот под ее килем — на десять, пятнадцать, двадцать футов выше, чем всего секунду назад.

— Боже мой…

Ухватившись за широкие перила, Эдвин Стэнтон невозмутимо ждал, пока качка утихнет.

— Успокойтесь, капитан Смит; вы чувствуете лишь волнение воды, поднятой приближением судна.

— Воды, поднятой судном? — переспросил Смит, возвращаясь на крыло и оглядывая успокаивающуюся реку. — На реке никакого движения, это я вижу даже сквозь туман! Да и какое судно может поднять столько воды, чтобы корабль такого водоизмещения, как наш, едва не опрокинулся?

Тут тронулся со своего места в ходовой рубке невысокий мужчина, стоявший до той поры недвижно, и осторожно приблизился к еще более низкорослому Стэнтону.

— Он прибыл, мсье Стэнтон? — осведомился он по-английски с сильным акцентом.

Военный министр сердито обернулся к французу:

— Ваше дело только наблюдать. Не раскрывайте рта и не приближайтесь к этому человеку. Я просто отвечаю любезностью на любезность вашего правительства. А вы, сэр, для меня — пустое место. А теперь отойдите подальше вглубь и нишникните, и вам может повезти лицезреть одно из величайших достижений человечества.

Нахлобучив свою шерстяную шапку, француз попятился от толстого министра, понимая, что и находиться здесь, на реке Пенобскот, — большая удача для него. Впрочем, удача или нет, а он располагает сведениями, которые могут поставить правительство США в очень неловкое положение, и если бы он не попал на борт «Мэри Линкольн», то представил бы свои свидетельства очевидца перед столицами всей Европы. И тем не менее осмотрительность не повредит. Надо ведь выяснить, существует ли этот изумительный корабль на самом деле.

— Эй, на палубе, держите глаза нараспашку! Я слышу движение на реке, — окликнул капитан, поднявшись на крыло и встав рядом с министром.

Стэнтон кивнул, увидев, как в воздух взмыли гигантские фонтаны воды, заставив туман закружиться, свиваясь спиралями, и, наконец, расступиться. И на глазах у обоих из глубин всплыл огромный корабль. Воды реки расступились, давая дорогу гигантской башне, возносящейся, будто нарождающаяся посреди Пенобскота гора. Исполинские стеклянные глаза чудища сияли зеленым и красным огнем, без труда пробивая туман.

— Святая Мария, Матерь…

— Подобные сантименты не уберегут от гнева этого человека, капитан. Он не один из сынов Божьих, а дьявол в человечьем обличье.

— Что это за… штука?

Подойдя к самому краю крыла мостика, Стэнтон окинул взором верхнюю выпуклость колоссального стального чудовища, покачивающегося на поверхности Пенобскота. И в этот миг вытолкнутая им вода покатилась к «Мэри Линкольн», заставив ее взмыть на волне еще раз, захлестнув судно выше планшира. Громовый плеск фонтанов стих, и река успокоилась. Стэнтону послышался отдаленный звон колоколов и выкрикиваемые команды. А затем пелена тумана сомкнулась, скрыв огромную черную субмарину от взоров.

— Эта штука называется «Левиафан», капитан Смит, и что бы ни случилось здесь сегодня ночью, вы не должны проронить об этом ни слова ни одной живой душе, даже собственной жене. Полагаю, мне незачем прибегать к излишним угрозам, не так ли, сэр?

Не обращая внимания на шокированное выражение лица Смита, Стэнтон вслушивался в ночь и плеск воды о сталь. Воцарилась мертвая тишина, будто сама ночь ожидала ответа на вопрос, что это за странный объект. Тогда Стэнтон обернулся к человеку, незаметно для всех стоявшему в дверном проеме рубки, и кивнул. Тот скрылся, незамеченный никем, кроме француза, которого он бесцеремонно оттолкнул с дороги.

Собрав пятерку отборных военных моряков США, человек Стэнтона выдал каждому по куску проолифленного брезента, весившему добрых фунтов тридцать, после чего проследил, как они перешли на шлюпочную палубу по другому борту «Мэри Линкольн» и соскользнули за борт.

— Эй, на судне! — Шестеро матросов перебежали на штирборт, прислушиваясь и вглядываясь в туман. Потом зов с реки повторился: — Эй, на «Мэри Линкольн», прошу разрешения пришвартоваться и подняться на борт! — Голос был низкий, гулкий, с командными нотками.

Первый офицер поднял взгляд к мостику, ожидая разрешения капитана пустить невидимого пришельца на борт. Смит кивнул:

— Разрешается! Сколько вас?

— Один, — раздался краткий ответ, и одновременно длинная веревка вылетела из тумана, будто ниоткуда, шлепнувшись на мокрую палубу. Матросы привязали ее, и тут же раздались тяжелые шаги по спущенному ранее трапу.

Капитан Смит увидел, как его палубная команда оцепенела, когда невидимые шаги неторопливо приблизились и остановились. Туман у борта заклубился, затем влажная пелена разошлась, открыв взорам человека — великана добрых шести футов пяти дюймов росту. Его темные волосы были всклокочены в буйном беспорядке. На его синем морском кителе не было никаких украшений и знаков различия, не считая четырех золотых полосок на каждом обшлаге. Его сапоги высотой по колено сверкали, как полированная палуба.

— «Левиафан» просит разрешения подняться на борт, — пророкотал низкий голос.

— Разрешение дано. Можно узнать ваше имя, сэр? — осведомился первый помощник «Мэри Линкольн».

Пришелец неподвижно застыл у трапа, безмолвно окидывая взглядом темных глаз замерший перед ним экипаж судна и сжимая в руке старую, потрепанную Библию.

— Передайте мои приветствия министру Стэнтону и скажите ему, что человек, с которым он хотел встретиться, капитан Октавиан Эрталль, прибыл, дабы окончить отношения с правительством США и потребовать вернуть свою семью.

Первый офицер в замешательстве переводил взгляд с фигуры на верху трапа, окутанной туманом, на капитана и его гостя, взиравших с мостика вниз, и обратно. Послышались шаги, и один человек спустился на главную палубу.

Опираясь на трость, Эдвин Стэнтон осторожно приблизился к фальшборту, не сводя глаз с высящейся над ним импозантной фигуры и чувствуя себя, будто мышь, следящая за изголодавшейся совой. Словно прожигающий туман взгляд синих глаз чужака сцепился с его собственным. Стэнтон попятился на десяток футов перед человеком, известным очень немногим, — капитаном Октавианом Эрталлем.

— Пожалуйста, поднимайтесь на борт, капитан, — пригласил Стэнтон, глядя снизу вверх.

— Моя жена и дети на борту?

— Капитан, прошу вас, присоединяйтесь ко мне на палубе. Разговаривать с вами, пока вы не займете место ниже меня, как минимум неудобно, — ответил Стэнтон, пустив в ход всю свою отвагу, какую мог при данных обстоятельствах.

— Лично я полагаю, что ниже вас, сэр, места нет, кроме лишь одного, а сие есть ад, куда вы будете посланы по своей бессмысленной смерти. Моя жена, мой сын и мои пять дочерей должны быть здесь, или, клянусь вам, мистер министр, вы рухнете так далеко и жестко, впадете в такую немилость, что одно лишь ваше имя будет тошнотворно для того, кто его произнесет. Я уже отправил депешу президенту Линкольну с моим корабельным курьером. Если мою семью не доставят сюда сегодня же ночью, курьеру велено доставить письмо, какие бы это ни сулило последствия для моих детей и жены.

— Простите, капитан, вы были в море, так что, разумеется, не слыхали последние новости. Президент Линкольн погиб одиннадцать дней назад в Вашингтоне от выстрела убийцы.

Богатырь будто сдулся у Стэнтона на глазах. Пошатнулся, ухватился за веревочные перила трапа, с первой попытки промахнувшись, затем вцепился в них слабой рукой, будто умирающий.

— Понимаю, новость ужасная.

— Он… он был… он был единственным человеком чести из всех, кого я знал, — промолвил Эрталль, медленно сходя с трапа на палубу. — А как насчет обещания, данного мне президентом за оборону залива… и его обитателей?

— Теперь вы понимаете, что от курьера вам толку не будет. — Стэнтон намеренно проигнорировал вопрос капитана. — Ваши угрозы прозвучат мне в ухо, которое к ним глухо — или, следует сказать, «смертельно глухо», мой добрый капитан.

Эрталль вцепился в Библию обеими руками, но это прикосновение утешения ему не принесло. Его горящий взор обратился к реке, плечи развернулись. И он медленно повернулся лицом к Стэнтону:

— Я богобоязненный человек. Я выразился грубо, посему спрошу вас снова. Пожалуйста, сэр, ответьте, моя жена и дети в безопасности?.. И клятва президента помочь мне с… моим открытием, эта клятва нерушима по-прежнему? Я исполнил то, что вы просили.

— Позвольте напомнить вам, капитан, это вы пришли к нам за защитой вод залива. Лишь по чистейшему совпадению наши шпионы в Англии узнали об этом грязном договоре между Англией и мятежными штатами. Если бы они придали сему презренному документу законную силу, эти базы стали бы погибелью для вашего изумительного открытия, не так ли?

— Вы не имели права забирать мою семью с моего острова в Тихом океане. Я исполнил бы свою часть сделки и без необходимости для вас давать волю своей явно порочной натуре, мистер министр.

Эрталль вспомнил истории, которые рассказывал ему давным-давно покойный отец. Как Наполеон точно так же поступил с членами его семьи, погубив их, чтобы добраться до семейных знаний. Жуткая история повторяется.

Стэнтон понурил голову, уклоняясь от умоляющего взгляда синих глаз, не в силах посмотреть капитану в лицо в то время, пока произносил следующие слова:

— Ваш сын умер. Чахотка, как мне сказали. Искренне соболезную.

Вопль великана пронзил ночную тьму. Он вечно будет возвращаться к тем, кто его слышал, в кошмарных снах. Подобный звук попросту не мог издать такой могучий человек, как Эрталль. Пав на колени, он закрыл лицо Библией.

Мелкорослый француз, наблюдавший сверху, с крыла мостика, почувствовал, что сердце у него разрывается от сочувствия к этому незнакомому человеку — такое отчаяние леденит кровь. И вдруг понял, что хочет быть подальше отсюда, пусть даже это и будет означать, что не удастся подтвердить то, что довелось увидеть за пару лет до того в море, — вид громадного металлического монстра.

— Я вовсе не хотел, чтобы это печальное событие произошло. Но вы должны понять мое положение, сэр, вы должны продолжить свою добрую работу в море. Мы не можем вам позволить отступить от нее. Ваша страна нуждается в вас сильнее, нежели когда-либо прежде. Низкие поползновения британцев на власть в этом полушарии будут повторяться снова и снова, и, может быть, Мексиканский залив уже не будет тихой гаванью для вашего открытия.

Капитан Октавиан Эрталль, длинные черные волосы которого укрыли всю Библию, прижатую к лицу, медленно поднял глаза на Стэнтона. Опустив книгу, он снова поднялся на ноги, возвысившись над министром, и расправил китель, одернув его за полы.

Узрев свою участь, написанную в глубине этих пылающих синих глаз, Стэнтон ни секунды не колебался. Щелкнул пальцами — и из-за рулевой рубки мигом появились два десятка морских пехотинцев, нацелив винтовки на стоявшего перед ними человека. Эрталль никак не отреагировал, и это озадачило министра.

— Пока вы не сделали что-нибудь глупое, я должен сообщить вам, что вашу семью разделили. Ваша жена и четыре дочери поблизости, но пятую — очень и очень особенную, по природе своей близкую к вашей матери, — держат в арсенале в Вашингтоне. Она станет жертвенным агнцем, так что хорошенько подумайте, капитан, прежде чем следующие слова сорвутся с ваших уст.

Эрталль ощутил, как от этого описания его участи сдавило грудь. Он угодил в ту же западню, что и отец. Но вместо Наполеона за ниточки его наивности дергает Стэнтон. Октавиан вдруг принял решение, но на лице это никак не отразилось.

— Нам нужны лишь ваши великолепные научные достижения, сэр, подробности каковых вы передадите департаменту Военного флота. Ваше судно будет реквизировано. Его разберут деталь за деталью, проанализируют и отстроят снова. Далее вы представите знания о морях, которыми располагаете лишь вы один. Ваше сотрудничество необходимо ради безопасности младшей из ваших дочерей. Когда я сочту, что вы исполнили мои условия, вы воссоединитесь со своей семьей в целости и сохранности. Вам понятно?

— А президент Линкольн… он знал об этой низости?

Отрицательно покачав головой, Стэнтон отступил за спины ближайших из морских пехотинцев.

— Мистер Линкольн никогда не понимал ничего, кроме того, что у него прямо под носом. Как страна, мы вступили в новый мир — глобальное общество, где диктовать свою волю будет сильный. Эта нация нуждается в том, чем вы располагаете; ваш друг, мистер Линкольн, никогда этого не понимал. Он принял ваше решение не предлагать нам свои познания как орудие войны; я же, сэр, не приму. Ваша миссия для президента помешать альянсу Британии и предателей-южан — лишь начало. В будущем вас ждет еще много подобных заданий, и вы их исполните. Если же пренебрежете, я предам гласности ваше открытие в заливе, в Средиземноморье и Антарктике… Нет нужды говорить, что это поставит крест на вашей мечте вкупе с вашим семейством.

Мгновенное просветление потрясло Эрталля, как ослепительная вспышка молнии. С расширившимися глазами он сделал угрожающий шаг к министру:

— Верните мою дочь к матери и сестрам, или вас ждет такое воздаяние, что вы поверите, что сам Сатана поднялся, дабы пожрать и вас, и ваше семя. Знавал я людишек вроде вас. Люди — сущие ваши близнецы — убили моего отца, чтобы завладеть великой тайной моря. Некогда я с гордостью взирал на приютившую меня страну, пока безумие не охватило эти берега, как и многие другие. — Эрталль сделал еще угрожающий шаг вперед и пустил в ход свой повелительный бас: — Мою жену и детей сюда — или пожните горький урожай!

Стэнтон сглотнул, но не тронулся со своего места за спинами морских пехотинцев.

— Пока мы беседуем, ваше судно, ваш грандиозный «Левиафан», минируют. Если будете спорить и лезть в драку, то потеряете куда больше, нежели своего старшего ребенка.

Это сломило Эрталля. Слишком уж многое обрушилось на его рассудок и сердце за последние три года. Предательство, долгая разлука с детьми и женой, убиение в море невинных и виновных без разбору оказались непосильны для его некогда великого ума. Отшвырнув свою черную Библию к кордону морских пехотинцев, он оборотился к борту парохода. Когда его ладони коснулись мокрых досок и веревок, прогремело несколько выстрелов. Две винтовочные пули впились ему в спину. Одна угодила в печень, а вторая — в грудную клетку. Октавиан пошатнулся, но сумел устоять на ногах. Рванувшись изо всех сил, он сумел перевалиться через планшир в реку.

— Идиоты, что вы наделали?! — вскричал Стэнтон. — Вот вы, — он указал на четверых пехотинцев, едва не застреливших Эрталля перед прыжком. — В реку! Доставить капитана ко мне. Он не мог далеко уйти!

Побросав винтовки, пехотинцы ринулись к планширу, но так и не успели перевалить через него. В густом тумане раздался громкий хлопок, и сотни пуль срезали людей. Орудийный огонь со скоростью, неслыханной в истории огнестрельного оружия, начал дырявить большой корабль. Пули с визгом прорывались сквозь туман, щепки летели во все стороны. Ныряя за штабель бочек, Стэнтон понял, что стал свидетелем использования чего-то сродни пулемету Гатлинга, но куда быстрее, куда смертоноснее. У оставшихся морских пехотинцев не было ни единого шанса перезарядить оружие, прежде чем крупнокалиберные пули разнесли их в куски.

Они испытали на себе очередное чудесное оружие Октавиана Эрталля.

Раны капитана оказались смертельными. Барахтаясь ногами, он изо всех сил старался удержать голову над водой. Туман и автоматическое оружие «Левиафана» удерживали морских пехотинцев парохода, но Эрталль знал, что министр не мог ограничиться лишь одной коварной западней.

Вдруг чьи-то руки вытащили его из холодной реки. Капитан почувствовал холодную сталь «Левиафана», прижимающуюся к его мокрой одежде. В невнятных голосах экипажа Октавиан угадал страх и ярость. С трудом поднявшись на ноги, он наконец смог различить перед собой первого помощника мистера Мериуэзера, стоящего рядом.

— Командуй погружение, Томас, мы преданы.

— Капитан, ваши раны…

— Вниз, опускай «Левиафан», курс вверх по реке. — Эрталль из последних сил добрался до гигантской башни, где привалился к стальному люку. Медленно, но гневно встал, навалившись на корпус, и вошел в корабль.

— Все вниз! По местам стоять, к погружению! — рявкнул Мериуэзер, увидев широкую полосу крови, запятнавшую палубу и уплотнитель люка, и последовал за Эрталлем внутрь.

— С берега заходят два корабля. Наш эхоуловитель сообщает, что это броненосцы, — услышал он, чуть не кубарем спускаясь по лестнице в рубку.

И едва прозвучало это сообщение, как взрыв под носом потряс «Левиафан», и тут же почти сразу за ним — еще один, за кормой.

— Это не выстрелы броненосцев, это заложенные заряды. Доложите о повреждениях.

Тут Мериуэзер опустил капитана в большое кресло, размещенное на возвышении в центре рубки. Отпустив его, он взглянул на свои руки и увидел, что они покрыты густой бурой кровью.

— Доложить о глубине под килем! — распорядился Мериуэзер, все еще разглядывая свои руки.

— Под килем всего тридцать футов! — откликнулся рулевой из передней части рубки.

— Разворот, полный вперед! — проговорил Эрталль полным боли голосом.

Мериуэзер обернулся к нему:

— Капитан, мы должны вырваться в море, пока нам не перекрыли путь.

— Мой сын мертв, моя семья в заложниках, а… а президент… погиб, — проронил Эрталль, зажмурив глаза от боли.

Мериуэзер видел его отчаяние, разделяя гнев человека, которого любил больше, чем отца.

— Что прикажете, сэр?

Эрталль приподнялся, изо всех сил опираясь на кресло, отмахнувшись от Мериуэзера, когда тот бросился ему помогать.

— Лейтенант Уоллес… он мне нужен.

Юноша, едва ли двадцати лет от роду, покинул свой пост у пульта управления балластом судна.

— Командир поста погружения-всплытия Уоллес по вашему приказанию прибыл, сэр!

Эрталль махнул ему рукой, даже не открывая глаз. Протянул руку, отыскивая юношу, пока, наконец, не ощутил прикосновение.

— У меня… есть задание… для тебя, мальчик, — произнес он, пытаясь скрыть боль в голосе.

По обшивке «Левиафана» грохнуло ядро. Эхо было почти оглушительным. Экипажу субмарины впервые довелось услышать выстрел другого корабля по их судну в упор.

— Броненосцы открыли огонь, капитан.

Веки Эрталля затрепетали, открываясь, взгляд его уперся в Уоллеса. Капитан знал, что парнишка влюблен в его младшую дочь Оливию. Ему доносили, что они вдвоем проводили вместе уйму времени, читая и беседуя. Эрталль не хотел жертвовать этим мальчишкой, он хотел лишь использовать его чувства во благо родной дочери.

— Мистер Уоллес, когда мы… развернемся, сделаем последний рывок к морю, вы… вас на борту не будет.

— Капитан? — переспросил Питер Уоллес, переводя взгляд с Эрталля на Мериуэзера и обратно.

— Возьмите… людей… моя… дочь в Вашингтоне… в арсенале. Пожалуйста, найдите мою Оливию, а затем… мою жену и дочерей… Пожалуйста, сынок. — Он снова сморщился. — Ты самый юный и подающий надежды… лучший из нас всех. Если понадобится ради безопасности моего ребенка, убивай всех на своем пути.

Уоллес оглядел рубку; до всех присутствующих мало-помалу доходило понимание, как жестоко их предали. Молодой человек, со строгими чертами лица, вытянулся во фрунт и отсалютовал Эрталлю. Увидев, что капитан чересчур слаб, чтобы ответить на его жест уважения, он медленно опустил руку.

— Возьмите палубную вахту, это шестеро, — распорядился Мериуэзер, не отводя глаз от умирающего Эрталля. — Мне надо дать вам еще кое-что. С вашего позволения, капитан?

Эрталль сумел лишь раз кивнуть.

Мериуэзер удалился из рубки в сторону кормы. Вернувшись через две минуты, он нес кожаный саквояж и сумку. Саквояж он вручил Уоллесу.

— Внутри довольно золота, чтобы вы, ваши люди, Оливия и остальные члены семьи смогли добраться домой. Довольно, чтобы купить корабль, буде понадобится.

Парнишка кивнул, виновато озирая остальных членов экипажа в рубке. У него было такое чувство, будто, покидая людей, которых успел полюбить, он предает их.

— Попрошу внимания, лейтенант. — Мериуэзер вручил ему сумку. Когда юноша взял ее, первый помощник открыл клапан и извлек какой-то старинный, сильно истрепанный манускрипт. — Доставив дитя домой, вы должны оберегать ее ценой своей жизни. Вы будете командовать базой, как единственный оставшийся офицер. Люди верны капитану по гроб жизни и будут так же подчиняться вам, юноша, и девушке, если ее мать и сестер выручить не удастся.

Сглотнув, Уоллес поглядел на капитана, но Мериуэзер дал ему легкую пощечину.

— Это, — он приподнял пожелтевшие листки, — ее фамильное наследие, это ее родословная, рассказывающая, откуда она пришла. — Он вынул еще одну книгу. — Это бортовой журнал «Левиафана». Он тоже для нее. Последнюю запись должны сделать вы. Планы и характеристики «Левиафана» находятся на острове вместе с результатами всех исследований капитана. В один прекрасный день Оливия будет знать, как с ними поступить. Последние страницы о форме жизни ни в коем случае не должны попасть в руки наших американских собратьев. Это ясно?

Питер Уоллес посмотрел на манускрипт, а затем на судовой журнал. От осознания ответственности брови его сдвинулись еще ближе.

— Вы поведаете ей о том, что случилось тут нынче ночью. Пусть предательство, случившееся здесь, отпечатается на ее душе каленым железом. Со временем она поймет, что делать. Разработки ее отца и деда надежно заперты. Она должна учиться… постигать науку и море, где она откроет, кто она такая на самом деле и почему ее семья такова, как есть… Понимаешь, мальчик?

— Я не подведу капитана, сэр.

— Знаю, парень. — «Левиафан» содрогнулся от взрыва, и Мериуэзер оглянулся. — Бог в помощь, сынок, ступай. Прыгайте за борт, когда будем разворачиваться. Береги Оливию, мальчик, люби ее, как уже любишь, я знаю.

Развернувшись, восемнадцатилетний Уоллес направился к люку рубки, на ходу убирая листы и журнал в сумку. И не оглянулся.

— Идем на шестнадцати узлах и трехстах ярдах, мистер Мериуэзер! — выкрикнул рулевой.

— Капитан, что прикажете, сэр? — спросил Мериуэзер.

— Отведите меня в… башню, — приказал Эрталль и тут же рухнул на колени. Увидев, что капитан упал, несколько человек кинулись к нему со своих постов.

— Все по местам!

Все взоры обратились к лысому мистеру Мериуэзеру, стоявшему рядом с Эрталлем, как скала.

— Мы должны исполнить для нашего капитана последнюю миссию. И исполним ее правильно! — крикнул он со своим бостонским акцентом в тот миг, когда в корпус ударило очередное ядро.

Мериуэзер помог Эрталлю подняться на ноги, и они медленно двинулись по спиральной лестнице в зеленоватую башню. Первый помощник подвел капитана к вспомогательному рулю корабля, оставаясь рядом достаточно долго, чтобы убедиться, что тот стоит крепко.

— Благодарю вас, мистер Мериуэзер, — промолвил Эрталль, тяжело опираясь на штурвал из красного дерева. — Известите экипаж, что все желающие могут покинуть «Левиафан». — И зажмурился от боли.

Мериуэзер увидел большую лужу крови, растекающуюся по палубе, и изумился тому, что потеря такого количества крови не повлекла быстрой смерти.

— Есть, капитан! — Он развернулся и двинулся обратно в рубку управления.

Эрталль уже почти проиграл борьбу против обморока, когда голос Мериуэзера долетел из переговорной трубки над головой. Когда головокружение схлынуло, он оглядел знакомое окружение. Легонько коснулся рукоятей штурвала, погладив их, как некогда свою прекрасную жену. Пот и слезы утраты заливали ему глаза, и он яростно утер их рукавом. Потом поднял взгляд и постарался выпрямиться во весь рост, потому что Мериуэзер вернулся. Болванка снова громыхнула об открытую башню «Левиафана», заставив первого помощника болезненно сморщиться.

— Экипаж проинформирован, капитан. Броненосцы Штатов приближаются, а туман, боюсь, рассеется с рассветом.

— У нас достаточно людей, чтобы отправить «Левиафан» в последнюю миссию? — справился Эрталль, встретившись с Мериуэзером взглядом.

— Да, капитан, полный комплект — не считая семерых, которых вы отправили прочь.

Октавиан расслышал слова, но как-то не мог им поверить.

— Они…

— …следуют вашим последним приказам, капитан. Это ваши люди.

Эрталль постарался выпрямиться, ухватившись за штурвал.

— Прикажите самый полный, мистер Мериуэзер. Когда мы будем в сотне ярдов от «Мэри Линкольн», пусть днище «Левиафана»… скребет по дну реки. — Эрталль понурил голову. — Никогда не хотел этого… Они… вынудили меня.

— А броненосцы?

— Нацельте в этих дураков две новых торпеды на сжатом воздухе. — По его левой щеке медленно скатилась слеза. — И еще, мистер Мериуэзер, не поблагодарите ли людей за…

— Нет, сэр, не стану. Не следует благодарить за исполнение долга тому, кто то и дело спасал их собственные жизни. Тому, кто наделил их жизнь смыслом.

Обернувшись, Мериуэзер крикнул вниз по спиральной лестнице:

— Самый полный вперед, подготовить оба носовых торпедных аппарата, торпеды с новыми магнитными взрывателями, цель — вражеские броненосцы!

Внизу началась лихорадочная деятельность, и гигантская субмарина накренилась вперед. Нос опустился настолько низко, что главный центральный винт начал взбивать речной ил, вздымая фонтан черной грязи в воздух на сотню футов и объявляя о ее намерениях всем, кто находился на реке в то роковое утро.

— Бог мой, этот безумец нас атакует! — воскликнул на мостике капитан.

Стэнтон подбежал к кормовому планширу в тот миг, когда река в тысяче ярдов выше по течению буквально взорвалась. Два броненосца Союза открыли опустошительный огонь из поворотных башен, и министр зажал уши ладонями. Попытки попасть в стремительную субмарину, начавшую погружение, были тщетны. Теперь только гигантская башня и тройной ряд выгнутых шипов над водой выдавали, что «Левиафан» устремился вперед, приближаясь на скорости более пятидесяти узлов. Огромные выпуклые окна по бокам башни горели яростным сине-зеленым огнем, будто глаза самого Эрталля.

Стэнтон попятился, а морские пехотинцы на палубе открыли огонь по надвигающейся цели. Затем два взрыва потрясли «Мэри Линкольн» от киля до верхушек мачт. Обернувшись к источнику грохота, Стэнтон в ужасе узрел, как два громадных броненосца разлетаются на куски.

— Что за лихо тут творится?! — завопил он, в ярости обернувшись. — Лейтенант, ведите их на палубу и постройте на корме у перил. Да так, чтобы этот чокнутый идиот разглядел их наверняка!

Молодой офицер бросился в трюм и скоро вернулся с четырьмя детьми и женой капитана Октавиана Эрталля. Женщина сохраняла невозмутимость, но девочки были явно напуганы.

Низкорослый француз подскочил к Стэнтону сбоку, дернув его за рукав и порвав его.

— Это варварство! Вы не смеете так поступать! Отошлите детей!

Стэнтон злобно отпихнул француза.

— Быстрей, пускай-ка капитан полюбуется, чего он лишается из-за своего идиотизма. Мистер Верн, можете удирать, если хотите, но «Мэри Линкольн» с места не стронется!

Офицер нехотя с помощью винтовки подталкивал плачущих девочек и безмолвную женщину к планширу. А затем Элизабет Эрталль, небрежно отодвинув винтовочный штык, прижала детей к себе, увидев, что грандиозный «Левиафан» не сходит со своего курса. Обернулась взглянуть на Стэнтона, и улыбка понимания медленно озарила ее лицо. Покачав головой, она лишь теснее обняла дочерей.

— О броненосцах можно больше не тревожиться, капитан, — доложил Мериуэзер, разглядывая в бинокль место, где два боевых корабля погружались в пенобскотский ил. — «Мэри Линкольн» подымает пары, но ускользнуть не сможет. Идет примерно на двух узлах и… — Мериуэзер вдруг осекся, торопливо подстраивая резкость. — Нет, нет, нет! — Слова его более походили на стон.

Хоть Эрталль и с трудом удерживался от обморока, но страх в голосе первого помощника расслышал. Лицо его уже приобрело землисто-серый оттенок: кожа и сосуды слишком долго оставались без крови. Он сумел приподнять голову, но взор его был замутнен.

— Дети… капитан, этот варвар вывел вашу жену и детей на палубу!

Эрталль очнулся окончательно, но, не удержав штурвал, рухнул на колени. Попытался встать и с благодарностью ощутил, что Мериуэзер снова поднял его на ноги. Отпустив его, помощник подбежал к штурвалу и попытался повернуть гигантский корабль, но руль, волочившийся в густом иле по дну, не отзывался. Моряк вложил в поворот все свои немалые силы, но преодолеть сопротивление не смог. Пробоины от мин, заложенных под «Левиафан» по приказу Стэнтона, в сочетании с весом балласта увлекали корму на дно.

— Не реагирует, капитан! — воскликнул Мериуэзер.

Эрталль тяжело привалился к толстому хрусталю иллюминатора. Взор его был пуст, тело его умирало, но он по-прежнему не нуждался в бинокле, чтобы разглядеть свою семью, стоящую на корме парохода.

— Элизабет… — слабо вскрикнул он, и тут его тело не выдержало, опустившись на пол, и густая кровь заструилась изо рта.

— Капитан! — окликнул Мериуэзер рухнувшего Эрталля.

— Чем навлек я гнев Твой? — едва слышно выдохнул Октавиан.

Подбежав к планширу, Стэнтон выпрыгнул за борт. Ни экипаж парохода, ни морские пехотинцы не заметили, как его тяжелое тело плюхнулось в холодную воду. Французский газетчик не тронулся с места, когда огромная субмарина устремилась в его сторону. Затем вдруг бросился к женщине с детьми, но оскользнулся на мокрой палубе и упал, сильно ударившись, в тот самый миг, когда «Мэри Линкольн» начала разворачиваться. Инерция большого судна сбросила молодого Жюля Верна в реку. Как только холодная вода сомкнулась над ним, француз услышал вой трех винтов «Левиафана», толкающих огромную стальную массу сквозь воду, и изо всех сил забил ногами, поплыв к скалистому берегу Пенобскота, по пути оплакивая безжалостный рок, ожидающий эту женщину и ее детей.

Тройной нос «Левиафана» чисто разрезал воды Пенобскота, и его башня величественно возносилась над обреченным пароходом. Казалось, что Эрталль нацелил смертоносный аппарат прямо на жену и детей, аккуратно вспоров корму «Мэри Линкольн». Башня «Левиафана» продолжила разрез выпуклым обтекателем. Если внутри диковинного судна были живые, чтобы видеть, глазам их открылось странное зрелище — как первый помощник закрывает капитана своим телом.

Войдя в соприкосновение с деревом, сталью и бронзой парохода, «Левиафан» шел на пятидесяти восьми узлах с лишним, раскроив его от кормы до носа менее чем за три секунды, и это соударение затормозило его всего узлов на шесть.

«Мэри Линкольн» просто развалилась надвое и затонула, словно ее не было, а «Левиафан» продолжил путь в широкое устье Пенобскот и дальше — в глубокие океанские воды. Мериуэзер помог Эрталлю встать к штурвалу своего корабля. Исполинская подводная лодка погибала. Струи воды врывались в башню через трещины в почти несокрушимом хрустале иллюминаторов. Снизу доносились звуки борьбы людей с течами, возникшими, когда стальные заклепки субмарины вылетели от удара о сталь и железо двигателя парохода.

— Я убил то, что любил больше всего, я…

— Не вы, капитан, а разжигатели войны, типы вроде Стэнтона. В этом повинны они.

Поднатужившись, Эрталль ухватился за штурвал. Теперь, когда руль оторвался от речного дна, лодка повернула без труда. Она добралась до моря — вернулась в родной дом.

— Дотяните ее… до континентального… шельфа, мистер Мериуэзер. Пусть она погибнет в глубоких водах, — приказал капитан. Подбородок его опускался все ниже, пока не уперся в стойку штурвала.

Свет мигнул и погас, когда «Левиафан» пошел вглубь в последний раз за свою краткую жизнь. Когда загорелось красное аварийное освещение, работающее от батарей, Октавиан Эрталль был уже мертв.

Когда глубины сжали «Левиафан» в своих сокрушительных любящих объятиях, Мериуэзер и команда не питали никаких иллюзий о своей участи.

Тщательно выделанные хрустальные окна лопнули, трещины зазмеились по поверхности, как невидимая ладонь, и Мериуэзер зажмурился. Затем с громким хлопком, от разрушительного давления извне, вогнулся внутрь люк.

— Уходим в глубины моря с тяжелым сердцем, следом за своим капитаном. Идем домой.