Личный досмотр

Глава 14

К тому времени, как Багор миновал пост дорожной милиции на въезде в город, ему позвонили и продиктовали адрес какого-то Андрея Подберезского. Кто такой этот Подберезский, Багор не знал и знать не хотел, но, судя по тому, во что он превратил троих вооруженных милиционеров, был он парнем крутым и непредсказуемым. Багор в свое время отправил в лучший мир немало крутых парней и был не прочь поразмяться, но ситуация складывалась такая, что он не имел права даже на минимальный риск. Махать руками и ногами — дело увлекательное, но положение обязывает, и Багор решил, что будет наилучшим образом соответствовать своему положению, если вызовет подкрепление.

Джип с охранниками присоединился к нему на полпути, вывернувшись из бокового проезда и сразу же мертво зависнув на хвосте. Сидевший за рулем джипа Рыло два раза мигнул фарами, давая хозяину знать, что все в порядке, и Багор в ответ помахал выставленной в окошко рукой.

Этот обмен условными сигналами не ускользнул от внимания пассажиров следовавшего за машиной Багра «чероки».

— Ночь нежна, — сказал Быстрый Стас, мечтательно улыбаясь.

— До хрена их там, — откликнулся сидевший слева от него водитель.

— Пятеро в джипе и один в легковушке, — презрительно произнес один из профессионалов с заднего сиденья. — Пара пустяков.

Мурашов промолчал, любовно поглаживая в кармане рукоять армейского «кольта». Он подумал, что можно было бы попросить помощи у Аркаши, но посвящать старого паука в подробности дела не хотелось: старик славился непредсказуемостью и вполне мог надумать разыграть собственную партию, заодно избавившись от человека, много лет державшего его за горло. И потом, подумал Мурашов, шесть человек — это и в самом деле не слишком много для профессионала, и уж тем более для четырех профессионалов.

— По полтора человека на нес, — сказал он. — Ерунда.

Багор свернул в междворовый проезд и с черепашьей скоростью повел машину дворами, высматривая нужный номер дома. Однако раньше, чем коряво выведенные на углу дома цифры, в глаза ему бросилась стоявшая напротив одного из подъездов машина, марка и номер которой полностью совпадали с теми, которые назвала глазастая Андреевна. Багор мрачно улыбнулся, поняв, что птичка в клетке.

Он почти не волновался по поводу исхода операции: все поведение человека, в руках которого находился сейчас кейс Постышева, говорило о том, что человек этот совершенно случайный и понятия не имеет о том, во что ввязался. Из рассказа лейтенанта Углова Багор уяснил, что неизвестного больше интересовал незнакомец с баулами, не ко времени притащившийся в дежурку и схлопотавший случайную пулю, чем хитроумный майор с его взрывоопасным чемоданом. Впрочем, вся эта история выглядела настолько дико, что Багор не рискнул бы ручаться за что бы то ни было, предпочитая готовиться к худшему.

Он остановил машину, намертво заблокировав автомобиль Подберезского спереди. Понятливый Рыло сделал то же самое, лишив Подберезского возможности выбраться со стоянки задним ходом. Отрезав таким образом потенциальному противнику все пути отступления, Багор вышел из машины и поманил за собой своих людей.

Водитель стоявшего поодаль с потушенными огнями «чероки» беспокойно завозился на сиденье.

— Мать твою, — сказал он, — автоматы.

— Какая разница? — пожал плечами Мурашов. — Деваться все равно некуда. Теперь так. Нам нужен кейс — черный пластиковый кейс с кодовыми замками. От стрельбы лучше всего воздержаться, но при этом желательно, чтобы оттуда ушли только мы. Это что-то вроде задачки про волка, козу и капусту, только немного сложнее. Главное — кейс. Все ясно? Вопросы есть?

Ему никто не ответил.

— Значит, вопросов нет, — удовлетворенно констатировал Мурашов. — Тогда вперед.

В это время несколькими этажами выше Рыло, который был не только профессиональным водителем и любителем-водолазом, но и признанным авторитетом по части замков, дверных цепочек и прочих хитроумных запоров, беззвучно насвистывая сквозь зубы, ковырялся в замке указанной Багром квартиры. Его спутники теснились вдоль стен, наведя на дверь автоматы: Багор не хотел никаких неожиданностей, они ему до смерти надоели, и он собирался покончить с этим делом быстро и эффективно.

Замок щелкнул.

— Оба-на, — одними губами прошептал Рыло и сделал приглашающий жест в сторону двери.

Люди майора Багрянцева один за другим тенями скользнули в квартиру. Багор поймал последнего за плечо и жестом приказал ему остаться на стреме. Тот кивнул, взял автомат под мышку, вынул из кармана пружинный нож и принялся деловито перепиливать телефонные провода. Убедившись, что здесь полный порядок. Багор бесшумно шагнул в квартиру.

В прихожей было темно, свет пробивался лишь с лестничной площадки да сквозь матовое стекло закрытой двери, которая вела в гостиную. Оттуда доносились неразборчивые голоса: похоже, хозяин был не один. Прислушавшись, Багор понял, что так оно и есть: в гостиной беседовали двое мужчин. Багрянцев пожал плечами: трупом больше, трупом меньше — и взмахнул рукой, посылая своих людей вперед.

Стеклянная дверь с грохотом распахнулась, и автоматчики ворвались в комнату, держа пальцы на спусковых крючках. Сгрудившись посреди гостиной, они растерянно остановились: комната была пуста, лишь динамики дорогой стереосистемы продолжали приглушенно бормотать мужскими голосами.

— Никого, — упавшим голосом сказал Рыло, констатируя очевидный факт. — Вот сука!

Коротко размахнувшись, он обрушил приклад автомата на переднюю панель музыкального центра.

— Что ты делаешь, дурак, — остановил его Багор, успевший разобрать пару фраз и понявший, что это за разговор. — Прошмонать квартиру, — приказал он, — эта сволочь где-то здесь!

Автоматчики приступили к обыску, а сам Багор, осторожно покопавшись в обломках, извлек целую и невредимую кассету. Позади него с треском лопнул кинескоп мимоходом сброшенного на пол телевизора, — Ну что за козлы, — тихо сказал Подберезский, стоя на балконе и осторожно заглядывая в окно. — Я не прибедняюсь, но нельзя же, в самом деле, каждый день менять в квартире всю обстановку!

— Не бойся, — ответил Комбат, — что-нибудь останется. Давай полезли.

Он потянул Подберезского к пожарному люку в полу лоджии, но тот вырвался.

— Погоди, Иваныч, — сказал он, — давай им рыла набьем! Не могу смотреть, как они в моей квартире хозяйничают!

— Какие рыла, — зашипел на него Комбат, — ты что, ополоумел? Четыре автомата! Они же нас так по стенкам размажут, что легче будет обоями заклеить, чем соскрести! Пошли, чудак, успеешь еще руками поработать. Сейчас ногами надо, ногами!

Подберезский вздохнул. Как бы ни хотелось ему с ревом ворваться в квартиру и повыкидывать незваных гостей в окошко, он понимал, что Комбат прав: с автоматами не поспоришь, особенно когда по тебе почти в упор бьют из четырех стволов. Он шагнул к люку, и тут дверь, которая вела с лоджии в кухню, отворилась, и сообразительный Рыло навел на них автомат.

— Привет, мужики, — сказал он. — Чемодан отдайте, а то как бы не попортить.

— На, — сказал Комбат, протягивая ему кейс, — подавись, приятель.

— Не умничай, — усмехнулся Рыло. — Поставь на пол и сделай шаг назад. Эй, — не оборачиваясь, крикнул он своим товарищам, — эти клоуны здесь!

— Мебель тебе, — едва слышно проворчал Комбат, адресуясь к Подберезскому. — Жадность фраера сгубила.

— Факт, — хохотнул Рыло и сделал повелительное движение автоматным стволом. — Ставь, ставь чемодан, а то я нервный.

Комбат неохотно поставил кейс на бетонный пол лоджии и сделал шаг назад. Внимательно наблюдавший за ним Подберезский заметил, что шаг этот был очень маленьким, и понял, что его командир вовсе не собирается сдаваться. В этом Андрей был полностью согласен с Борисом Ивановичем, поскольку сдаться означало неминуемо погибнуть, в то время как сопротивление дарило им пусть ничтожный, но все-таки шанс.

Рыло не спешил поднимать чемодан.

— Ну где вы там? — снова крикнул он, держа своих пленников под прицелом. — Говорю же, здесь они!

— Ты чего орешь? — спросил его другой охранник, открывая дверь, которая вела в лоджию из гостиной. — А, вот вы где, голуби! — воскликнул он, увидев Комбата и Подберезского.

— Наконец-то, — сказал Рыло и, опустив автомат, наклонился за кейсом.

— Давай, Андрюха! — крикнул Комбат и ударил Рыло ногой. Профессиональный водитель и взломщик-виртуоз отлетел назад, ударился спиной о стену, оттолкнулся от нее и бросился навстречу второму удару, который бросил его на перила лоджии и дальше, вниз, в зиявшую за перилами пропасть.

Подберезский не видел всего этого, занятый вторым охранником. Тот стоял совсем рядом и слишком поздно понял свою ошибку: Андрей ухватился за ствол автомата и крепко рванул его на себя. Охранник рефлекторно вцепился в оружие, словно собрался играть в перетягивание каната, и тогда Подберезский, снова рванув автомат на себя, выдернул охранника из дверного проема и столкнул его в люк. Коротко заорав, охранник выпустил автомат и обрушился вниз, и Андрей немедленно прыгнул следом, свалившись охраннику на плечи и едва успев отскочить в сторону, чтобы упавший сверху Комбат не сломал ему шею. В руке у Бориса Ивановича был чемодан майора Постышева, и Подберезский только покрутил головой, оттаскивая с крышки люка бесчувственное тело охранника.

— Уходят! — закричал кто-то наверху. — Через подъезд давай, внизу их встретим!

В люке над головой Подберезского возник автоматный ствол, и Андрей, вскинув отобранный им у охранника автомат, дал короткую очередь. Пули скрежетнули по откинутой крышке люка, высекая длинные белые искры, и просунутый в люк ствол мгновенно исчез. Свет, горевший за окном лоджии, в которой сидели Подберезский и Комбат, так же мгновенно погас.

— Ты что, охренел?! — крикнул Комбат. — Брось эту железяку, люди же кругом!

Он нырнул в люк, спускаясь этажом ниже, и тут где-то наверху, но не в лоджии и даже не в квартире Подберезского длинно загрохотал автомат. К нему тут же присоединился второй, а в ответ часто, как новогодние петарды, захлопали пистолетные выстрелы.

— Это еще что такое? — спросил Комбат у спустившегося вслед за ним Подберезского.

Тот не успел ответить: наверху раздался шорох, и оба метнулись в сторону за долю секунды до того, как вертикально выпущенная из верхнего люка автоматная очередь прошила жестяную крышку у них под ногами. Ржавая железная лестница завибрировала под весом торопливо спускавшегося по ней человека, и Подберезский снова дал короткую очередь из автомата, который он и не подумал никуда выбрасывать.

В ответ раздался короткий стон и тяжелый шум падения. Подняв голову, Борис Иванович увидел свесившуюся из люка руку и залитое кровью лицо.

— Готов, — сказал он, сражаясь с приржавевшим запором, которым предусмотрительный жилец оснастил крышку люка, опасаясь воров. — Охота тебе с этим дерьмом таскаться... Говорю же, брось...

Подберезский отодвинул его в сторону и коротко ударил по запору прикладом. Запор отскочил, и Андрей со скрежетом откинул крышку.

— Это не дерьмо, — сказал он, делая приглашающий жест в сторону люка. — Это очень хорошая вещь.

— Вот подстрелишь кого-нибудь из соседей, тогда узнаешь, какая это вещь, — проворчал Комбат, спускаясь вниз. — Мебельный магнат, еж твою двадцать...

Перестрелка над их головами, начавшая было утихать, вдруг вспыхнула с новой силой. Комбат остановился и прислушался.

— Конкуренты, — сказал он. — Как ты полагаешь, Андрюха?

— Полагаю, что да, — согласился Подберезский, протискиваясь мимо него. — Пошли, пошли, Иваныч, не стой столбом.

— Что это ты вдруг заторопился? — удивился Комбат. — Ты же так хотел остаться, за мебелью присмотреть... Может, вернемся?

— За мебелью менты присмотрят, — сказал Подберезский. — Вернее, за тем, что от нее осталось. — Он остановился, набрал в легкие побольше воздуха и длинно выругался. — В следующий раз закажу себе чугунные стулья и шкафы из оружейной стали, — пообещал он.

— Брось, Андрюха, — возобновляя казавшийся бесконечным спуск, сказал Комбат. — Это же случайность, а чугунные стулья тебе весь пол исцарапают.

— Повторяющаяся случайность — это уже закономерность, — ответил Андрей. — Что я, нанялся на мебельный магазин работать? Или, скажем, на торговцев телевизорами?

Где-то в железобетонных недрах дома глухо ахнула «лимонка», и оконные стекла отозвались испуганным дребезжанием, — Вот твари, — пробормотал Подберезский. — Перед людьми же неудобно. Весь подъезд разворотят, козлы.

— Правильно, — сказал Комбат. — А соседи скажут, что у Подберезского разборка была.

— Скажут, скажут, — согласился Подберезский. — А почему мы стоим?

— Так лестница кончилась, — объяснил Борис Иванович. — Второй этаж. Бросай свою берданку, прыгать надо.

Подберезский перегнулся через перила, осмотрелся и аккуратно бросил автомат вниз. Не мешкая, он перекинул через ограждение ноги и спрыгнул следом. Едва коснувшись земли, он получил сокрушительный удар в голову и растянулся на газоне. Ствол автомата, который он только что сбросил с балкона, уперся ему в лоб.

— Эй, ты, наверху, — сказал Быстрый Стас, — бросай кейс, или твоему приятелю кранты.

— Ну и что? — спросил Комбат, отступая от перил. — Можно подумать, что тебе от этого полегчает.

— Еще как полегчает, — ответил Мурашов. — Кончу его, а потом возьмусь за тебя. «Калашников» — страшная штука. Мне почему-то кажется, что тебе это должно быть известно.

— Известно, известно, — сказал Комбат, пытаясь сообразить, что же теперь делать.

— Ну, стреляй! Стреляй, падла, плевать я на тебя хотел! — каким-то не своим, истеричным голосом вдруг завопил Подберезский.

Мурашов невольно опустил на него взгляд, и Комбат, сильно размахнувшись, швырнул в него кейсом.

В последнюю секунду Быстрый Стас заметил его движение и успел отскочить. Едва автоматный ствол убрался от головы Подберезского, он выбросил вперед ногу, вложив в удар все, что мог. Мурашов выронил автомат и схватился за низ живота, и тут сверху на него обрушился Комбат.

— А ты, однако, здоров орать, — сказал он Андрею, поднимаясь с земли и оглядываясь в поисках кейса.

Быстрый Стас остался лежать на газоне вниз лицом.

— Психическая атака, — сказал Андрей, подбирая кейс, валявшийся в двух шагах от Комбата. Крышка чемодана раскрылась от удара о землю, и он не глядя захлопнул ее. — Ходу, Иваныч!

Комбат медлил.

— Слушай, Андрюха, — сказал он, глядя в сторону подъезда, — неужели они все друг друга перестреляли?

— Что с идиотов возьмешь, — ответил Подберезский. — И потом, какая разница? По мне, так туда им и дорога. Давай побежали!

Они бросились в темноту, но не успели пробежать и десятка метров, как позади них распахнулась дверь подъезда, и на крыльце появился Багор. Майор Багрянцев нетвердо стоял на ногах, его качало, и левая его рука свисала плетью, но правая крепко сжимала рукоятку пистолета. Он сразу заметил убегавших по освещенному одиноким фонарем двору людей, один из которых уносил кейс, и, вскинув сделавшийся вдруг непомерно тяжелым пистолет, выстрелил им вслед.

— Стойте, суки! — хрипло выкрикнул он, увидев, что пуля прошла мимо цели. — Стоять, я сказал!!!

Он снова нажал на спуск, но курок лишь сухо щелкнул по пустому патроннику. Нечленораздельно зарычав. Багор из последних сил бросился к машине, надеясь, что пешком беглецы от него не уйдут. Двигатель завелся с пол-оборота, и автомобиль круто развернулся, запрыгнув на тротуар и задев бампером стоявшую у подъезда скамейку. Взревев мотором, машина устремилась в темную глубину двора, нащупывая фарами беглецов.

Когда машина Багра скрылась из виду, Быстрый Стас с некоторым усилием поднял голову и огляделся.

В окнах уже начал снова загораться свет, погасший было с началом перестрелки. Загорелся он и на первом этаже, и в легшем на сырую траву желтом прямоугольнике Мурашов разглядел валявшуюся в каком-нибудь метре от его головы видеокассету. В ушах у него все еще звенело, и все время хотелось просто уткнуться лицом в холодную землю и лежать неподвижно, но Мурашов сообразил, что это может быть за кассета и выдавил из себя кривую улыбку, больше похожую на болезненную гримасу.

— Ночь нежна, — снова пробормотал он, неуверенным движением пряча кассету за пазуху.

Он встал, подобрал забытый Подберезским автомат и, шатаясь и опираясь на оружие, как на костыль, добрел до «чероки». Джип заурчал и скрылся в темноте прежде, чем во двор въехала первая милицейская машина.

Пока скучающие омоновцы собирали по всей лестнице трупы и оружие и выслушивали жалобы перепуганных жильцов, виновники погрома, как два зайца, петляли по темному лабиринту дворов, пытаясь скрыться от преследовавшего их с тупым упорством автомобиля.

— Брось железяку, брось железяку, — сердито пыхтел Подберезский, перепрыгивая через скамейки и уклоняясь от натянутых между деревьями бельевых веревок. — Вот и бросил... Сейчас дал бы ему в лобовик, чтоб брызги полетели, и все дела...

— Давай, давай, бизнесмен, — подбадривал его Комбат, — растрясай жирок. И побереги дыхание: черт его знает сколько у него бензина.

— Ты что, всю ночь от него бегать собираешься?! — одышливо завопил Подберезский. — Ну нет уж! Налево сворачивай, там забор! Посмотрим, как он на машине через него перелезет!

Они дружно свернули налево, и Багор, которому приходилось вести машину одной рукой, едва успел повторить их маневр, разбросав при этом стоявшие у края тротуара бачки для пищевых отходов. Увернувшись от метнувшегося навстречу дерева, он ударил по тормозам, чтобы с разгону не протаранить внезапно выросшую у него на пути сложенную из железобетонных плит стену. Автомобиль замер в полуметре от стены, и в свете фар Багор разглядел тех, за кем он так упорно гнался: оба сидели на гребне забора, как шкодливые пацаны, и выжидательно смотрели на него.

— Слезайте, козлы, — сказал Багор, выходя из машины и наводя на них пистолет. — Стрелять буду.

— А патроны? — без намека на одышку спросил тот, что был постарше.

— Залезай к нам, мужик, — дружелюбно предложил молодой и похлопал ладонью по кейсу, который держал в руках. — Побазарим за бананы. Умираю люблю бананы, а тут целых два вагона.

— Козлы, — процедил Багор, отступая к машине. — Суки рваные, педрилы...

— Слушай, Андрюха, — сказал Комбат, — а давай правда слезем. Он нам поподробнее растолкует насчет козлов, а заодно расскажет, на кого работает. А?

Багор поспешно упал на сиденье и дал задний ход.

— Пишите завещания, козлы! — крикнул он в открытое окошко.

— Тьфу на тебя, — сказал вслед Подберезский.

— Какой неприятный грубиян, — добавил Комбат, ерничая.

Ладогин задумчиво сложил трубку мобильного телефона и медленно убрал в карман. Костырев бросил на него любопытный и одновременно испуганный взгляд: философ чувствовал себя не в своей тарелке и вздрагивал от каждого звука. Перехватив его трусливый взгляд, Ладогин поморщился: то, что велел ему сделать Аркаша, бабнику активно не нравилось, а тут еще этот придурок смотрит, как юная девственница на пьяного матроса... Ладогин вздохнул и посмотрел на часы. Скоро, подумал он. Уже совсем скоро... И ослушаться нельзя, с Аркашей такие номера не пролазят.

По тону, каким говорил старик, Игорь понял, что тот и сам не в восторге от этой затеи, и от этого неудовольствие только возросло. Похоже, что на Аркашу кто-то сильно надавил, хотя Ладогин, сколько ни ломал над этим голову, никак не мог сообразить, кто мог давить на такого человека, как Аркаша. Неужели тот весельчак, который недавно заходил в аппаратную? По всему получалось, что это именно он, но тогда это был человек такого масштаба, что у Ладогина захватывало дух, когда он пытался вообразить себе, кем мог оказаться этот тип. Насколько было известно Ладогину, Аркаша сроду не боялся никого и ничего и делал только то, что выгодно. Какую выгоду старик мог извлечь из этого своего поручения, Игорь Ладогин решительно не понимал.

"К черту, — решил он наконец. — Кто много знает, тот мало живет, а я хочу жить долго. И вообще, сказавши "а", надо говорить «бэ» независимо от того, нравится тебе это или нет. Говорила мне мама, что дурные знакомства до добра не доведут... А что знакомства?

Машина, квартира, дача, кое-какие сбережения — это все откуда? От Аркаши, мамуля, от него, родимого. Если бы не он, жил бы я с чистой совестью и с пустым кошельком, так что не надо говорить мне про дурные знакомства. Дурных знакомств не бывает, а бывают дураки, которые плохо их используют."

Он понял, что тянет время, всеми силами отдаляя тот момент, когда ему придется думать о главном, и, резко тряхнув головой, отогнал посторонние мысли.

Собственно, думать было не о чем, старик придумал все за него, и придумал так, что сам он не додумался бы до такого и за сто лет. Нужно было только действовать по плану и стараться выглядеть как всегда.

— Ну что, юниор, — сказал он, с веселым любопытством глядя на Костырева, — набедокурил?

Веселое любопытство давалось ему с большим трудом, но он не позволял себе расслабляться, и это помогло: неприятное чувство стало постепенно ослабевать и вскоре почти совсем исчезло. В конце концов, сказал он себе, может быть, ничего и не будет. Аркаша передумает, или окажется, что его звонок вообще почудился... Главное, нужно верить, что все обойдется, и тогда все действительно обойдется.

Костырев тяжело, покаянно вздохнул и не ответил на вопрос напарника.

— Не вздыхай, не вздыхай, — сказал ему Ладогин. — Все обойдется, С кем не бывает? Я, помнится, один раз такое отмочил, что вспомнить жутко. Навел Векшу на депутата, представляешь? Давно было, его тогда еще не все узнавали, вот и я, грешным делом, не узнал. Что было... Векша до сих пор синеет, как упырь, когда мы про тот случай вспоминаем.

— А что за депутат? — заинтересовался Костырев, пораженный тем фактом, что его напарник, оказывается, тоже допускал в свое время ошибки.

— Подонки! — вместо ответа выкрикнул Ладогин до боли знакомым голосом. — Мерзавцы! Скоты! Вы все будете сидеть за решеткой, все! Однозначно сидеть!

— Не может быть, — ахнул Костырев, сраженный наповал этим беспардонным враньем. — Бедный Векша...

— Да уж, — вздохнул Ладогин, — шума было до потолка и выше. Но, как видишь, все живы и до сих пор находятся на свободе, так что не отчаивайся.

— Ну да, — снова загрустил Костырев. — Тот в Думе хулиганит, а мой-то копыта откинул...

— Ну и что? — пожал плечами Игорь. — Ты-то тут при чем? Он показался тебе подозрительным, ты сообщил дежурному сержанту... Откуда ты знал, что у него больное сердце и что этот отморозок из Старого Оскола станет распускать руки?

— Да он их всегда распускает, — резонно ответил Костырев.

— Вот пускай он и отвечает! — воскликнул Ладогин. — Он, а не ты, ясно? И нечего сидеть тут с похоронным видом, у меня от твоей уксусной рожи меланхолия. Слетай-ка лучше в буфет, возьми нам кофейку.

Надо мировую выпить, а то я вроде бы наговорил тут тебе чего-то сгоряча...

— Ничего, — вставая, сказал Костырев. — Я сам виноват. Поставил тебя в дурацкое положение...

— В самое дурацкое положение ты поставил Шестакова, — ответил Ладогин. — Вернее, положил.

Он кивнул на один из мониторов. На экране было видно, как деловитые санитары выносят из дежурки двое носилок. Лейтенант Углов с несчастным видом стоял в дверях, провожая подчиненных. Ладогин вздрогнул и до боли в глазах уставился в монитор. Один из санитаров показался ему знакомым. Через несколько секунд догадка превратилась в уверенность, и он отвернулся от экрана, точно зная, что никогда больше не увидит ни сержанта Шестакова, ни его смуглолицего смазливого напарника, имя которого все время забывал: Рашид?

Рустам? Да черт с ним, подумал Ладогин, слегка дрожащей рукой потирая висок. Теперь уже неважно, как его зовут.., точнее, звали.

— Ну что стоишь? — севшим голосом спросил он у Костырева. — Иди, иди, кофе хочется — просто сил нет терпеть...

Костырев ушел, и Ладогин снова взглянул на экран, но главный порученец Аркаши, мокрушник с двадцатилетним стажем по кличке Малявка, нелепо и смешно выглядевший в белом халате с завязками на спине, уже скрылся из поля зрения следящей телекамеры. Смешно тебе, подумал Ладогин, снова болезненно морщась и опять принимаясь тереть висок. Это, братец ты мой, не смешно, это страшно... Кассету надо будет стереть, решил он, но махнул рукой: такого распоряжения от Аркаши не поступало, и нечего задницу рвать по собственной инициативе... И потом, когда следствие наконец установит, что сержанты отправились в свой последний путь на машине «скорой помощи», непременно встанет вопрос: а где же кассета с субботней записью? Хорошо, если ее успеют до этого переписать обычным порядком.., ну а если менты проявят оперативность и обнаружат, что запись стерта раньше времени? Нет, решил Ладогин, Аркаша не дурак, потому и не сказал ничего насчет кассеты. А Малявку все равно не найдут, он и так третий год в бегах, и ничего, не жалуется...

Игорь посмотрел на дверь дежурки. Дверь была плотно закрыта, и оставалось только гадать, как себя чувствует и о чем думает оставшийся в одиночестве лейтенант Углов в ожидании следственной группы.

...Лейтенант Углов в этот момент меньше всего волновался по поводу грозившего ему служебного расследования. Он лежал на полу сразу за запертой на ключ последним из уходивших санитаров дверью и, судорожно хватая воздух широко открытым ртом, смотрел, как растет, расползаясь по светлым плиткам пола, темно-красная лужа. Думалось почему-то о разной ерунде: о недочитанной книге, о том, как жаль, что последний в своей жизни отпуск он провел по колено в навозе и по уши в земле, и о том, что приговоренным к смерти напоследок предлагают выкурить сигарету, а ему вот ничего не предложили, даже не спросили ни о чем...

Боли почти не было: обескровленное тело на глазах теряло чувствительность, у него уже не осталось сил на то, чтобы, чувствовать боль, и Углов уже не мог бы с уверенностью сказать, продолжает он зажимать руками свой вспоротый, как у выпотрошенной рыбы, живот или это только кажется.

— Да какая.., на хрен.., разница? — с пьяным смешком выговорил он прямо в кровавую лужу и закрыл глаза, перестав ощущать что бы то ни было.

Через пять минут он был уже мертв, а еще через двадцать прибыла следственная группа.

Ладогин и Костырев успели дать показания следователю еще до того, как их смена закончилась, и вместе вышли в ночь. С неба сеялся мелкий неприятный дождик, которого и в помине не было в Москве, и, поднимая воротник куртки, Ладогин подумал, что умирать в такую погоду врагу не пожелаешь. Что уж говорить о напарнике...

— Ну что это за дерьмо? — недовольно сказал напарник, напоминая о себе, и, вынув из сумки, нахлобучил на макушку свою дурацкую кожаную кепку, делавшую его похожим на полного дегенерата.

— Осень, — пожав плечами, ответил Ладогин. — Не горюй, философ, скоро лето! Знаешь, как цыгане месяцы считают?

— Ну? — спросил Костырев, пряча лицо от ветра, швырявшегося водяной пылью.

— Они люди кочевые, — неторопливо объяснил Ладогин, поворачиваясь спиной к ветру и прикуривая, — им зима, сам понимаешь, не в жилу. Поэтому они так считают: август, сентяп, тяп-тяп и — май...

Костырев фыркнул.

— Жалко, что мы не цыгане, — сказал он.

— А хорошо бы, правда? — подхватил Ладогин. — Мохнатый шмель на какой-то там хмель... Чавелла, в общем. Ладно, ром Костырев, пошли посмотрим, не угнал ли какой-нибудь конокрад нашу кибитку. Эх, прокачу!

Они прошли сто метров до служебной стоянки и сели в зеленую «шестерку» Ладогина. Костырев поерзал, устраиваясь на сиденье, и дисциплинированно потянулся за ремнем безопасности.

— Погоди, — сказал ему Ладогин. — Посидим, докурим. Надо маленько передохнуть. У меня, например, до сих пор руки трясутся. А у тебя?

— Я крови не боюсь, — равнодушно ответил Костырев.

— Как это у тебя получается? — с уважением спросил Ладогин. Сейчас ему было в высшей степени наплевать и на кровь, которой в дежурке действительно было очень много, и на железный желудок Костырева, но он тянул время, давая возможность нужному человеку прибыть на место в условленное время.

— Генетическое, наверное, — ответил на его вопрос Костырев и тоже закурил.

Ладогин смотрел, как он прикуривает, и думал о том, что жизнь — паршивая штука. Вот человек закуривает сигарету и не знает, что эта сигарета — последняя в жизни. Вот он есть, а вот его нет — словно лампочку выключили... Сегодня практически на глазах у Игоря Ладогина выключили целых три таких лампочки, и вот-вот должны были выключить четвертую.

— Да, — вслух сказал он, — все под Богом ходим.

— Бога нет, — ляпнул Костырев.

Все-таки он был круглый дурак, и от этого Ладогину стало немного легче. Он всегда считал, что людей с пониженным уровнем интеллекта следует если не убивать, то хотя бы кастрировать, как шелудивых котов, — чтобы не плодились. Аркаша, похоже, придерживался на этот счет иного мнения, и Игорь Ладогин не собирался с ним спорить: жираф большой, ему видней...

— Да воздается каждому по вере его, — сказал он, запуская двигатель. Ехать было еще рановато, но и сидеть, ничего не делая, в компании этого идиота стало вдруг невмоготу.

Он вырулил со стоянки, спохватившись, зажег фары и повел машину в сторону Москвы с черепашьей скоростью.

— Что ты тащишься, как вошь по мокрому месту? — не выдержал наконец Костырев.

— На тот свет торопишься? — спросил у него Ладогин и испугался сказанного. — Дорога скользкая, — торопливо пояснил он, — а резина лысая. Вылетим в кювет — костей не соберем. Да и машины, знаешь ли, с неба не падают.

— Да ладно тебе, — сказал Костырев. — Нормальная у тебя резина, я же видел. Да и дождик почти перестал.

Ладогин украдкой взглянул на часы.

— Да, — сказал он, плавно увеличивая скорость, — ты прав, конечно. Просто я еще не отошел. Как вспомню эту лужу, пот прошибает и колени дрожат. Кошмар, правда?

— Да ладно, — повторил Костырев, — нашел кошмар. Вот если бы тебя запороли или, к примеру, меня, — он поплевал через плечо, — вот это да, это был бы кошмар. А у ментов работа такая, им за это бабки платят.

— А ты крутой парень, — с непонятной интонацией сказал Ладогин.

"Говори, говори, — думал он, ведя машину сквозь моросящий дождь и до боли в глазах вглядываясь в таблички на проносящихся мимо километровых столбах. — Еще пять минут такого разговора, и я удавлю тебя сам, без посторонней помощи. Надо же, какой сверхчеловек с крепким желудком и стальными нервами... Небось как получил подзатыльник, так сразу и обгадился, а туда же... Правильно старик решил, нечего этой гниде на свете делать. Он же в мокрушники не идет только потому, что за шкуру свою дрожит, а на людей ему плевать: что есть они, что нету их вовсе.

Вот же сволочь какая!"

— Ты крутой парень, — повторил он вслух. — Просто ковбой. Почему бы тебе не сменить специальность?

Киллерам платят больше.

— Киллер — это, как ты верно заметил, специальность, — снова беря ненавистный Ладогину менторский тон провинциального философа, выступающего перед овечьими пастухами, ответил Костырев. — Это профессия, это квалификация, это, наконец, талант... А без всего этого меня сразу же сцапают и упекут пожизненно без права апелляции, а то и шлепнут втихаря, пока Совет Европы будет в носу ковырять.

— Ну, — сказал Ладогин, — талант у тебя, насколько я понимаю, есть.., ты у нас вообще парень разносторонний. А навыки — дело наживное. Не боги горшки обжигают. Подумай. Деньги-то большие...

Ему было абсолютно все равно, что говорить. Условленное место приближалось с каждым оборотом колеса, а выйти из машины Костырев не рискнул бы, даже будучи смертельно обиженным: ночь, дождь, до аэропорта десять километров, до города чуть больше, водитель нынче пошел грамотный, ночью на пустой дороге попутчиков не берет, особенно молодых мужиков, а вон и последняя электричка на Москву пошла, сверкнула и рассыпалась далеко по левую руку цепочкой желтых квадратных огоньков, и теперь деваться философу точно было некуда...

— Не пойму, — надувшись, сказал Костырев, — ты что, издеваешься?

— Ага, — ответил Ладогин, начиная понемногу сбрасывать скорость, чтобы не проскочить место, — издеваюсь. Не нравится мне, как ты о чужой смерти рассуждаешь.

— Тоже мне, моралист, — окончательно надулся Костырев.

— Да уж какой есть, — отрезал Игорь и затормозил, потому что с темной, мокро поблескивавшей в свете фар лохматой обочины шагнул навстречу машине сгорбленный человек в кожаной куртке с поднятым воротником, а поодаль блеснул отражателями грязный белый микроавтобус, криво и сиротливо стоявший у самого кювета.

— Ты что? — мгновенно забыв о своей обиде, всполошился Костырев. — Ты что, взять его собираешься?

А вдруг бандит?

— Да не пузырись ты, супермен, — презрительно сказал ему Игорь. — Не видишь разве, поломка у человека. Что ему, ночевать на дороге?

Он плавно остановил машину возле терпящего бедствие и, перегнувшись через Костырева, опустил стекло с его стороны.

— Мужики, е-н-ть, — горячо забубнил тот, просовывая в окошко голову, с которой обильно капало, — вот спасибо, что остановились! А у меня, вишь, движок заклинило к такой-то матери! Все, думаю, до утра, е-н-ть, загорать придется... Ох, молодцы, е-н-ть! Остались еще в Москве этой вашей русские люди.., мало, но остались, е-н-ть!

— Давай, — сказал Ладогин, — залезай, чего мокнешь-то? До метро подброшу, а дальше как знаешь, я не такси.

— Вот спасибо-то, — бормотал мужик, ворочаясь на заднем сиденье и бестолково хлопая дверцей, — вот выручили, ребята, молодцы вы мои...

Не прерывая бормотания, он вдруг сделал странный жест, словно одновременно забрасывал сразу две удочки, держа по одной в каждой руке, и тут же резко подался назад. Сидевший впереди него Костырев захрипел и забился, молотя ногами по полу и царапая горло скрюченными пальцами. Когда из-под перехватившей его шею проволочной удавки выступила кровь, Ладогин поспешно отвернулся и выбрался из машины, жадно глотая сырой ветер и борясь с подкатившей к горлу тошнотой. Он облокотился о верхний край дверцы, но машина позади него ходила ходуном, словно душили не Костырева, а ее самое, и дверца тоже беспорядочно дергалась вверх-вниз, и Ладогин отошел от машины на два шага. Тут его все-таки вывернуло наизнанку, и, когда он выпрямился, брезгливо отирая испачканный рот, все уже было кончено. С трудом переставляя непослушные ноги, он вернулся к машине и заглянул в салон.

Костырева он не разглядел: его загораживал новый пассажир, успевший уже, оказывается, перебраться за руль.

— Ничего, е-н-ть, — добродушно сказал убийца, — впервой многие травят. Я, например, тоже травил.

— Действуем, как договорились? — борясь с новым приступом тошноты, сдавленно спросил Ладогин.

— Ну натурально, — кивнул его собеседник. — Тачку я брошу на кольцевой вместе со жмуриком, а тебя Леха подвезет до самой ментовки, — он кивнул в сторону стоявшего с покинутым видом микроавтобуса. — Как пострадавшего, значит, е-н-ть... Только вы меня не забудьте подобрать, а то я вам потом яйца поотрываю, артистам.

Он снова запустил заглохший было двигатель — «шестерка» Ладогина в последнее время стала глохнуть на холостом ходу — и взялся за ручку дверцы.

— Погоди, — вспомнил Ладогин, — а телесные повреждения?

— Е-н-ть, — сказал киллер, — как же это я забыл?

Нагнись-ка. Да не бойся, е-н-ть, я аккуратно...

— Слушай, — сказал Ладогин, наклоняясь к открытой дверце, — ты, кроме «е-н-ть», какие-нибудь слова знаешь?

— Конечно, е-н-ть, — ответил киллер. — Но мне нравится это.

Он взмахнул рукой. В последний момент Ладогин испугался и попытался отскочить, но опоздал: голубоватое лезвие ножа, тускло блеснув, прошло через его горло, почти не задерживаясь, как сквозь мягкое масло, издав на выходе отвратительный чмокающий звук, Игорь Ладогин беззвучно повалился на мокрую землю обочины, два раза вздрогнул и затих.

— Вот тебе телесные повреждения, е-н-ть, — сказал убийца. — Ты меня еще поучи...

Он выбрался из машины, равнодушно перешагнул через труп и вразвалочку зашагал к микроавтобусу, который при его приближении, словно проснувшись, заурчал двигателем и выбросил из выхлопной трубы облачко дыма, казавшееся в свете фар «шестерки» густым и очень белым.