Личный досмотр

Глава 17

Человек в штатском, представившийся Комбату Иваном Андреевичем, был примерно одного с ним возраста, но на этом сходство заканчивалось: сидя друг против друга за широким, как танковый полигон, девственно чистым столом, они составляли разительный контраст.

В противоположность Рублеву, Иван Андреевич не носил усов и не отличался атлетическим телосложением, хотя его худоба, как показалось Борису Ивановичу, была сродни скорее спортивной жилистости легкоатлета, чем дистрофичной изнеженности кабинетного пожирателя пророщенного овса. Аккуратная, уложенная волосок к волоску прическа была совершенно белой, а вот брови седина почти не затронула, и они странно контрастировали с шапкой белоснежных волос.

До блеска выбритую длинноватую верхнюю губу Ивана Андреевича пересекал короткий, тоже какой-то очень аккуратный шрам. Щеки у Ивана Андреевича были впалые и даже, казалось, лоснились от бритвы, подбородок внушал невольное уважение твердыми и правильными очертаниями, темные глаза смотрели прямо и проницательно, и вообще Иван Андреевич был очень похож на знаменитого артиста Василия Ланового в роли Ивана Андреевича, сотрудника ФСБ, переодетого в штатское.

«Полковник, никак не меньше», — на глаз оценив начальственные складки на лице собеседника, решил Борис Иванович. Он ошибся, хотя и совсем немного:

Иван Андреевич вот уже год как ходил в генерал-майорах.

Выключив телевизор, Иван Андреевич некоторое время сидел молча, задумчиво глядя в потухший экран, потом медленно вынул из кармана потертый старомодный кожаный портсигар со съемной крышкой, вынул длинную сигарету с золотым ободком и закурил, выпустив дым из ноздрей.

«Вот те раз, — подумал Борис Иванович. — Полковник, а сигареты как у шлюхи».

Словно перехватив отголосок этой мысли, Иван Андреевич встрепенулся и через стол протянул портсигар Комбату.

— Благодарю вас, — вежливо отказался Борис Иванович. В этом просторном кабинете с мягко лоснящимся дубовым паркетом и тяжелыми портьерами на высоких окнах почему-то хотелось разговаривать негромко и вежливо, чистым литературным языком, без междометий и жаргонных словечек, и, уж конечно — боже сохрани! — без каких бы то ни было намеков, двусмысленностей и туманных сравнений. — Не употребляю, бросил.

— А я вот, представьте, не могу, — посетовал Иван Андреевич. Посетовал без горечи или иных ненужных эмоций — просто констатировал факт. — Что ж, — продолжал он, вставая, и Комбат поразился тому, какой он, оказывается, высоченный, тонкий и гибкий, как кавалерийская пика, — давайте подведем черту.

Он прошелся по кабинету, ступая бесшумно и мягко, как крупный хищник, и Борис Иванович порадовался тому, что с этим человеком ему драться не придется, Борис Иванович не боялся хищников — ни крупных, ни мелких, но этот лощеный Иван Андреевич наверняка был бы серьезным соперником. Рублев сразу же проникся к нему неосознанной симпатией: сильные люди Комбату импонировали.

Иван Андреевич в два шага вернулся к столу и точным экономным движением сбил наросший на сигарете столбик пепла в массивную черную пепельницу. Борису Ивановичу показалось, что пепельница выточена из куска черного мрамора, но в минералогии он разбирался слабо и решил считать пепельницу просто каменной — так, на всякий случай.

— Вы даже не представляете себе, что вы сделали, — неожиданно горячо сказал Иван Андреевич.

— Почему же не представляю? — удивился Комбат. — Очень даже хорошо представляю. Два вагона оружия — это два эшелона костей. Арифметика простая.

— Да, вы правы, — сказал Иван Андреевич, снова принимаясь мерить шагами кабинет. — Но в политическом смысле...

«Конечно, — устало подумал Борис Иванович, — в политическом. В каком же, черт подери, еще? Кости — они и есть кости, только на удобрение и годятся. Ну еще, может быть, на клей да на собачий корм. А вот в политическом смысле.., это, конечно, да. В политическом смысле я, можно сказать, освободил для кого-то теплое местечко и способствовал некоторым ведомственным перемещениям. А ведомственные перемещения на уровне генерал-полковников — это уже, товарищи, политика. В таком вот смысле... В таком, значит, ракурсе.»

— ..трудно переоценить, — продолжал между тем Иван Андреевич, расхаживая по кабинету. — Честно говоря, на такое способен далеко не каждый, и даже, признаюсь вам по секрету, далеко не каждый из наших сотрудников...

— Кстати, о ваших сотрудниках, — вклинившись в паузу, вежливо перебил его Рублев. — Я ведь уже почти неделю дома не был.., да что там «почти» — как раз неделю!

— А, вы о том инциденте, — слегка поморщился Иван Андреевич. — Наши люди сами виноваты. Мы стараемся отбирать лучших из лучших, но сами понимаете... В общем, выговоры с понижением в звании им гарантированы.., если, конечно, вы не захотите подать в суд.

— Я что, похож на психа? — забыв о вежливости и правильности речи, спросил Комбат. — Судиться с вашей конторой? Увольте, полковник.

— Генерал, — мимоходом поправил его Иван Андреевич.

— Тем более, — сказал Комбат.

Иван Андреевич некоторое время озадаченно смотрел на Рублева, пытаясь, видимо, понять, что должна была означать последняя фраза, не понял и продолжал, плавным жестом стряхивая пепел в мраморную пепельницу:

— Напрасно вы так отзываетесь о нашей.., э.., организации. Мы не меньше всех прочих заинтересованы в построении правового общества. Россия устала от беспредела, а каждый из нас в отдельности — это часть России. Каждый в отдельности и все вместе — только так можно что-то изменить, Борис Иванович. Я, конечно, далек от того, чтобы давать вам советы, тем более идущие вразрез с интересами моего ведомства, но на вашем месте я бы именно так и поступил.

— Как?

— Подал бы в суд.

Комбат озадаченно почесал бровь, пытаясь сообразить, говорит генерал всерьез или просто валяет дурака с умным видом, тоже ничего не понял и сказал:

— Бросьте, полковник.., то есть, виноват, генерал.

Вы же прекрасно видите, что ни в какой суд я обращаться не стану, потому и советуете. И потом, зачем это мне? В больницу-то попали они, а не я, так что, на мой взгляд, все в полном порядке.

— Вот, — по-прежнему вежливо, но с оттенком сожаления сказал Иван Андреевич. — Вот с этого и начинается беспредел, вы не находите?

— Беспредел начинается, когда наглец, вор, грабитель или убийца не встречает сопротивления и чувствует себя безнаказанным, — ответил Борис Иванович. — Особенно когда он облечен властью, — добавил он, помолчав.

— Да, в этом есть доля правды, — вздохнул генерал и задавил окурок в пепельнице. — Но, согласитесь, если каждый начнет подменять собой органы правосудия, то через месяц у нас не останется никакого правосудия вообще.

— Лучше уж никакого, чем... — Борис Иванович понял, что купился и сболтнул лишнего, и замолчал.

— Чем такое, как наше? — закончил за него генерал и рассмеялся. — Право же, Борис Иванович, вы заблуждаетесь. Это революция, а мировой и, в частности, наш, российский опыт показывает, что революции ни к чему хорошему не приводят.

— И то верно, — сказал Комбат. — В следующий раз, когда ко мне пристанут хулиганы или я опять споткнусь о два вагона оружия, я подниму руки и буду кричать: «Караул!» до тех пор, пока в России не будет построено правовое общество.

Генерал хмыкнул.

— А вы, однако, мастер ставить все с ног на голову, — заметил он.

— Всю жизнь в армии, — скромно ответил Комбат.

— А армия — модель общества, — опять договорил за него генерал и задумчиво покачал головой. — Интересный у нас с вами получился разговор, — сказал он, — содержательный.

— А вы сходите разок в общественную баню, — посоветовал Комбат. — Париться любите? Вот прямо в парилку и ступайте, там каждый день с утра до вечера политклуб не закрывается. Вас там подкуют по всем вопросам — и по политическим, и по экономическим, и по правовым тоже.

— Н-да? — со странной интонацией переспросил генерал. Он как-то сразу подсох, сделавшись, казалось, еще выше: похоже, упоминание об общественной бане ему почему-то не понравилось. — Непременно воспользуюсь вашим советом. Но мы с вами как-то отвлеклись от основной темы разговора...

— Да, — сказал Борис Иванович. — Так что будет с нашим генералом?

— Не волнуйтесь, — заверил его Иван Андреевич, — теперь это дело в надежных руках, Я возьму его под свой личный контроль и прослежу за тем, чтобы расследование было объективным и полным. Если виноват — никуда не денется.

— Что значит — «если»? — удивился Рублев. — По-моему, все ясно.

— Это по-вашему, — ответил генерал. — У нас, знаете ли, своя специфика, в которой масса незаметных для постороннего взгляда тонкостей и нюансов.

То есть вы, конечно, правы, случай довольно ясный, но его еще нужно как следует разработать, отследить все связи, чтобы разом накрыть все это гнездо, выжечь его, чтобы не смердело...

— Жалко, — вздохнул Борис Иванович. — Кремля жалко, — ответил он на удивленный взгляд генерала. — Красивая постройка, памятник архитектуры.

— Гм, — сказал генерал. — Вы бы как-то.., поаккуратнее, что ли. Здесь все-таки не общественная баня.

— Виноват, — вставая, сказал Борис Иванович. — Действительно, да что это я? Простите, товарищ генерал...

— Иван Андреевич, — мягко напомнил генерал-майор.

— Да, Иван Андреевич... Что ж, Иван Андреевич, если я вам больше не нужен, то я, пожалуй, пойду.

Спать хочется просто до умопомрачения. У нас в СИЗО, знаете ли, шконок не хватает, народ в очередь кемарит.

Два часа покемарил — слезай, дай другому полежать.

А кругом, знаете ли, шум, гвалт: кто-то в карты режется, кому-то морду бьют, а кого и вовсе.., как это?., опускают. Какой уж тут сон...

— Гм, — снова повторил генерал. — Н-да... До правового государства нам еще, конечно, далековато... Вы свободны, Борис Иванович. Спокойно идите домой, спокойно живите и постарайтесь больше не ломать носы офицерам госбезопасности — это подрывает их авторитет и снижает общий моральный уровень. Разрешите еще раз поблагодарить — от лица, так сказать, службы и от себя лично.

Они обменялись рукопожатием, и Комбат шагнул к выходу.

— Одну секунду, Борис Иванович, — окликнул генерал. — Вы забыли пропуск, без него вас просто не выпустят... И еще... Не пытайтесь довести это дело до конца самостоятельно. Я имею в виду — никаких самосудов! Вам ясно? Если вы вдруг решили сами наказать генерала Шарова, то имейте в виду, что это будет предумышленное убийство со всеми вытекающими из этого печального факта последствиями.

Предоставьте это нам. Так сказать, Богу — богово, а кесарю — кесарево...

— Вот теперь вижу, что вы генерал, — сказал Борис Иванович, забирая пропуск. — В натуральную величину... Не беспокойтесь. Стану я об эту мразь руки пачкать... Вам за это деньги платят, а мне — уголовная ответственность. Хватит, поработал за ваших гавриков, пока они друг за дружкой шпионили.

— Разумное решение, — похвалил генерал, снова усаживаясь за стол и доставая из ящика какую-то папку.

— Всего хорошего, — попрощался Комбат.

— До свидания, — рассеянно ответил Иван Андреевич, углубляясь в чтение.

Когда за посетителем закрылась тяжелая, матово поблескивающая дубовая дверь в такой же матово поблескивающей, обшитой дубовыми панелями стене, генерал выждал еще две минуты, рассеянно бегая невидящим взглядом по строчкам, а потом швырнул папку на стол так, что из нее во все стороны брызнули какие-то густо исписанные на машинке листки, и схватился за трубку телефона. Он набрал номер по памяти, дождался ответа и начальственным тоном приказал:

— Соедините меня с генерал-полковником... Да, срочно! Передайте, что звонит Смелков по интересующему его делу... Послушайте, майор, вы что, соскучились по капитанским погонам? Нет, не я, а ваш шеф, когда узнает, что вы не соединили... Да, черт возьми, прямо! Прямо с совещания, и немедленно... Вот именно: по интересующему его делу. Да, жду...

Ждать ему пришлось совсем недолго.

— Здравствуйте, товарищ генерал, — совершенно другим голосом приветствовал он старшего по званию. — Мне тут принесли кое-какие материалы... Так точно, те самые. Некто Рублев, Борис Иванович. Адрес? Сейчас... Есть, записывайте...

Инструктаж подходил к концу. В тесной комнатушке было накурено, хоть топор вешай, и до истомы жарко — душный жар волнами разливался от установленного в углу электрического обогревателя.

— Выключите кто-нибудь эту хреновину, — приказал Багор. — И откройте форточку, дышать же нечем...

Один из охранников поспешно выдернул шнур обогревателя из розетки, а другой не менее поспешно кинулся открывать форточку. Лица у них были новые, еще не вполне знакомые и привычные. В комнате вообще было много новых лиц — опасно много, подумалось Багру. Когда охрана набирается в такой спешке — жди беды. Честно говоря, почти все подчиненные Багра, которых он инструктировал в этот день, были новичками. Сколько их осталось, проверенных? Раз, два... Вот именно, с внезапной вспышкой раздражения подумал Багор, раз, два — и обчелся. Надо же было так влипнуть...

А теперь — проблемы. Заказчик недоволен. Поставщик тоже недоволен, но поставщик — дурак, трус и трепло, он обгадился и молчит в тряпочку, а вот эти чернозадые могут попытаться сорвать злость на том, кто поближе. Им-то, нерусским, наплевать, генерал-полковник, майор или вовсе бригадир полеводческой бригады, они слушать ничего не желают. «Игыдэ гыруз? Дэнги наши игыдэ? Дэнги отдай, ара, э?» Тьфу ты, сучье племя! Сколько их перебили на станции, скольких замели сразу же после перестрелки по горячим следам, а их все равно полна Москва, словно и не Москва это вовсе, а какой-нибудь передолбанный Гудермес или где они еще там живут. И у каждого — ствол. У них стволы, а у меня эти сопляки, половине из которых кажется, что они попали в рай, где ни хрена не надо делать, только раскатывать с деловой мордой на переднем сиденье лимузина и огребать баксы совковой лопатой... «И слушай, дарагой, давай и разберемся...» С этими, что ли, на разборку идти?

— И последнее, — слегка сдавленным от духоты и тщательно подавляемого раздражения голосом продолжал он. — Сейчас хозяин на совещании, сразу после которого намерен отправиться в свой загородный особняк. Первая группа должна выехать на место через десять минут и тщательно все проверить. Все проверить, вам ясно? Чтобы не было сюрпризов... Вторая группа отправится непосредственно с хозяином, возглавлять ее буду сам. Напоминаю всем, что обстановка довольно напряженная, возможны инциденты, так что природой полюбуетесь как-нибудь в другой раз.

Он обвел аудиторию тяжелым взглядом, проверяя, до всех ли дошло. Морды были в основном равнодушные, а на паре физиономий майор Багрянцев без труда .различил самый обыкновенный испуг. Беда, подумал он. Хоть беги на все четыре стороны! Как выскочат эти джигиты из леса, как выпрыгнут — пойдут клочки по закоулочкам...

Да, думал он, провожая взглядом выходивших из комнаты людей, присаживаясь на край стола и закуривая. Да... Это, конечно, мой прокол, мой от начала и до конца, и удивительно еще, как это хозяин меня не закопал. Впрочем, что ж тут удивительного? Новый человек когда еще войдет в курс дела, а не ошибается тот, кто ничего не делает. Любимая, между прочим, присказка хозяина. Он весь набит этой так называемой .народной мудростью, она из него сыплется, как из худого мешка. Такое впечатление, что он полжизни зазубривал все это дерьмо наизусть, а теперь демонстрирует глубину своих познаний...

Он без удовольствия курил, сидя на столе и глядя в грязное окно, за которым тоже было серо, грязно и четвертые сутки подряд лил дождь, то ослабевая, то усиливаясь, но никогда не прекращаясь совсем. Думалось обо всем понемногу, но все это были мимолетные, случайные, фоновые мысли, они приходили и уходили, снова оставляя майора наедине с вопросом: что он еще проглядел? Он честно взвешивал возможности и просчитывал варианты, но каждый проведенный в томительном ожидании внезапного удара в спину день все больше убеждал его в том, что все вернулось на круги своя: прорыв был ликвидирован, брешь заделана, а что до кавказцев, так ведь не впервой же!

И каждый раз, помнится, он вот так же сомневался в способности своих подчиненных отличить приклад от дула, и каждый раз оказывалось, что сомневался он зря, напрасно сомневался, и гордые сыны разных братских республик и регионов отправлялись по домам несолоно хлебавши, и, как правило, — в неполном составе.

Главное, подумал он в который уже раз, что я уговорил тех двух козлов, земля им пухом пополам с битым стеклом... Козлы вонючие, чемоданные воришки...

Насколько все было бы проще, если бы не эти двое!

Одно слово — десантура, афганцы, мать их так и не так. Жалко, подумал Багор, что нельзя убить их еще раз — с чувством, с толком, с расстановкой, без этой спешки, без суеты, без посторонних в бронежилетах"

Это же они нас ментам сдали, больше некому! Ладно, туда им и дорога. Собакам — собачья смерть. Вот только куда же они чемоданчик подевали? Если отдали тем же ментам или, скажем, эфэсбэшникам, то почему до сих пор все тихо? Неужели припрятали до лучших времен? Что ж, вот они и наступили, эти лучшие времена, только нашим бравым десантникам их уже не увидеть...

Кривясь и обжигая губы, он сделал последнюю затяжку и выбросил окурок в дождь через форточку.

Выпить бы сейчас, подумалось ему. Да не просто выпить, чтобы горло промочить, а хорошенько, по-нашему, по-русски, как положено, — до полной потери пульсации. Хозяин это дело тоже очень уважает, но он может себе позволить, потому что — хозяин, а ты, майор, подожди выходного. Чтобы, значит, хозяин мог спокойно надраться до поросячьего визга и полночи хватать баб за всякие места — на большее-то он в пьяном виде не способен. Кабы не «личный досмотр», совсем пропали бы девки без мужской ласки...

Он лениво, боком, сполз со стола и вышел в гараж, чтобы проводить первую группу. В общем-то, это была пустая формальность, которой он частенько пренебрегал, но кто знает, чего можно ждать от этих новичков...

Он взглянул на машину и взялся за голову: вот тебе и формальность! Один из этих недоумком расселся на заднем сиденье, поставив автомат торчком между ног — не на пол даже, а на самое сиденье! — так что вороненый ствол «Калашникова» просматривался в окошко со всех сторон, как на витрине. Ну как же: личная охрана генерал-полковника Шарова, не урки какие-нибудь!

Сдерживаясь, чтобы не подбежать, Багор подошел к машине и несильно стукнул в дверцу согнутым пальцем. Стекло плавно поехало вниз, и к нему повернулись внимательные рыла — все пять штук одновременно, словно ими управлял тот же серводвигатель, что поднимал и опускал стекло.

— Никита, — с трудом припомнив кличку и изо всех сил стараясь говорить ровно и спокойно, сказал Багор, — у тебя разрешение на пушку есть?

— А? Да, есть. На газовую, — ответил охранник, даже не подумав убрать автомат.

— А удостоверение сотрудника ФСБ? — сам умиляясь своей ангельской кротости, продолжал спрашивать Багор.

— Н-нет, — промычал совершенно сбитый с толку Никита.

— А ментовские корочки? А членский билет общества охотников и рыболовов? Хоть что-нибудь у тебя есть, мудак?!

Перестав наконец сдерживаться. Багор заорал так, что запершило в горле, а несчастный Никита позеленел и стремительно спрятал автомат под сиденье.

— Нет, — массируя двумя пальцами саднящее горло, сказал Багор, обращаясь уже ко всем, — если кто-то соскучился по баланде, я не против. Делайте что хотите, только не в машине хозяина. Теперь все ясно?

Рыла послушно закивали, как китайские болванчики, и автомобиль наконец выехал из гаража.

— Сучье племя, — проворчал Багор и зашагал наверх, в свою каморку, которую все здесь почему-то повадились называть кабинетом, хотя самому Багру она больше напоминала собачью конуру или, в крайнем случае, сортир в крупнопанельном доме для плебеев.

С трудом протиснувшись между столом и стенкой, он упал в кресло и закурил. Курить не хотелось вовсе, но до возвращения хозяина делать было совершенно нечего. Как пес, подумал он. Как трижды долбаный шелудивый кобель, сижу в конуре и жду хозяина. Хозяин придет и угостит конфеткой.., а может быть, наоборот, дубиной по хребту, это у нас зависит от настроения.., нальет в миску помоев, потреплет по холке, а потом покажет на кого-нибудь пальцем и скажет: фас! Ох, не завидую я тому, на кого он покажет... А себе, спросил он себя, ты завидуешь? Конечно! Здесь такие густые помои, и даже шкурки от сала попадаются, не то что у овчарок в собачьем питомнике...

Телефон на столе коротко звякнул и вдруг залился пронзительной трелью.

— Легок на помине, — непочтительно сказал Багор и взял трубку.

Хозяин был краток: просто спросил, на месте ли Багор, как будто это вызывало у него какие-то сомнения, и сообщил, что сейчас приедет. Еще он сообщил, что у него есть к Багру разговор, и по тону его голоса Багор понял, что никакими конфетками тут, похоже, и не пахнет.

Шаров прибыл в рекордно короткий срок и сразу же вызвал майора Багрянцева к себе. Он так и сказал по внутреннему телефону — майор Багрянцев, и у Багра окончательно испортилось настроение. Сейчас, думал он, торопливо поднимаясь на второй этаж, сейчас он мне вломит. Сейчас завинтит такой фитиль, что глаза на лоб полезут... Только вот с чего бы это вдруг?

Живот у него, что ли, разболелся? Сейчас... Сейчас мы все узнаем...

Хозяин, против обыкновения, не сидел развалясь за своим огромным столом, старомодно обтянутым зеленым сукном, как какой-нибудь трахнутый бильярд, и не стоял у полукруглого, от пола до потолка, окна в позе глубокого раздумья, а поджидал Багра прямо за дверью кабинета, как засевший в тростниках голодный тигр-людоед. Он и прыгнул в точности, как тигр из засады, и Багор, готовый, казалось бы, ко всему, в первый момент даже растерялся: ему показалось, что хозяин хочет вцепиться ему в глотку своими фарфоровыми зубами.

— Ты, — прошипел генерал-полковник Шаров, обильно брызгая слюной, как взбесившийся пес, — ты, недоумок!

Он схватил Багра за отвороты пиджака и с размаху припечатал к стенке. Именно в этот момент майору почудилось, что ему хотят перегрызть горло.

— Виноват, — прохрипел он, пытаясь встать по стойке «смирно», — боюсь, я не совсем понял...

— Он не совсем понял! — повторил генерал-полковник Шаров, оторвал начальника своей охраны от стены и снова с силой припечатал его спиной к темным ореховым панелям. Теперь он уже не шипел, а рычал. — Ты совсем ничего не понял, дерьмец, поганец, сморчок недоделанный! Ты все поймешь, когда тебя возьмут за твою тощую задницу и повесят на солнышко для просушки! А вместе с тобой и меня, быдло ты, петух барачный!

Он с неожиданной в его почтенном возрасте силой отшвырнул Багра в сторону, как грязное полотенце, и, отдуваясь, прошел к столу. С трудом удержавшийся на ногах Багор смотрел, как он усаживается на свое место и ерзает в кресле. Он и сидел-то сегодня не так, как всегда, а так, словно ему в задницу всадили штык-нож. Геморрой? Сроду у него не было никакого геморроя... И потом, не из-за геморроя же он так бесится. Ну все, уселся. Теперь, кажется, все, сейчас начнет говорить...

— Я вами недоволен, майор, — лязгающим голосом сказал хозяин, и Багор понял, что его дела совсем плохи: обращение на «вы» означало у Шарова высшую степень раздражения. Хотя чего там, уныло подумал Багор, и так видно, что старик не в себе... — Я вами категорически недоволен. Имя Рублева Бориса Ивановича вам что-нибудь говорит?

— Рублев? — переспросил Багор. — Нет, впервые слышу...

Догадка вдруг продрала майора до самого нутра, до кишок, словно он хватил полстакана купороса.

— Не может быть, — почти прошептал он. — Тот?

— Тот! — грохнув кулаком по столу, выкрикнул генерал. — Почему вы меня спрашиваете, тот это или не тот?! Я не знаю и знать не хочу ни тех, ни этих! Почему эта сволочь до сих пор жива?! Почему эта сволочь свободно разгуливает по городу с тем самым кейсом, который, по вашим словам, сгорел вместе с этой сволочью?! Почему?! Я вас об этом должен спрашивать или вы меня?!

Багор гордился своим умением падать, как кошка, на четыре лапы, не расшибаясь при этом в лепешку.

С другой стороны, подумал он, молча и с уставной стойкостью выдерживая шквал риторических вопросов, кошка — тоже не эталон. Если кошку выбросить, к примеру, из самолета...

— Итак, — внезапно переходя на холодный, но вполне деловой тон, спросил хозяин, — что вы намерены делать?

Он неторопливо закурил и откинулся на спинку кресла.

Багор заметил, что товарищ генерал вовсе не так взволнован, как могло бы показаться вначале: руки у него не дрожали, и поза снова сделалась прежней, лениво-вальяжной, хозяйской. Он был взбешен, но не напуган. Побесился, сорвал злость и успокоился... Ну не совсем успокоился, конечно, но почти.

— Виноват, товарищ генерал, — по возможности спокойно и ровно сказал Багор. — Из того, что вы мне сейчас сказали, следует, что я плохой начальник охраны.

— Очень плохой, — подтвердил генерал-полковник Шаров, затягиваясь и с любопытством разглядывая Багра сквозь дымовую завесу как некое редкое и довольно неумное животное.

— ..Поэтому я прошу вас понизить меня в должности или вообще уволить — по вашему усмотрению, — продолжал Багор. Это было рискованное заявление: его действительно могли уволить, и не только с занимаемой должности, но и из жизни вообще. Посмотрим, подумал он. Я тебе еще нужен, приятель, так что посмотрим, как ты меня уволишь. — Независимо от того, что вы решите, — снова заговорил он, — я считаю своим долгом по возможности исправить допущенную мной ошибку.

— Как же это ты собираешься ее исправить? — проворчал генерал, снова переходя на «ты».

Ага, подумал Багор, добрый знак. Еще не все потеряно...

— Этот человек умрет, — ответил Багор. — Я считаю его смерть своим личным делом, — совершенно искренне добавил он. — Вот только я не совсем понял, что там с чемоданом...

— О чемодане не беспокойся, — ответил Шаров. — Чемодан находится в руках у моего человека, его сейчас, наверное, уже везут сюда... А этого мерзавца действительно надо убрать. Он слишком шустрый, мне такая резвость не нравится. Прямо как колобок — от бабушки ушел, от дедушки ушел...

— От меня не уйдет, — пообещал Багор. — Я разыщу его сегодня же.

— Не надо его искать, — сказал генерал. Он протянул Багру какую-то карточку. — Возьми, майор. Это адрес твоего приятеля. Сходи к нему в гости, чайку попей... Только я бы на твоем месте был предельно осторожен.

Багор взял карточку, прочел адрес и спрятал карточку в карман. Золотые твои слова, подумал он. Ни за какие деньги я бы не стал вступать с этой усатой сволочью в личный контакт. Мне еще жить не надоело...

Майор Багрянцев боялся Рублева и совершенно не стеснялся своего страха. Если человек считает нужным посторониться перед тепловозом и не сует пальцы под диск циркулярной пилы, перед вами не трус. Перед вами, подумал Багор, просто умный человек.

— Да, — сказал он, — конечно. Все будет в порядке сегодня же.., ну, максимум, завтра.

— Максимум, — подчеркнуто повторил генерал. — Вот тогда и посмотрим, что с тобой делать. Свободен.

Багор вышел из кабинета. Сделав первый шаг, он понял, что получил-таки основательную встряску: ноги стали ватными и слушались плохо. Окончательно он пришел в себя уже за дверью кабинета. Хотелось немедленно действовать, но он сдерживал себя: нужно было еще провести повторный инструктаж, назначить кого-то вместо себя старшим группы, которая будет сопровождать хозяина... Эти рутинные дела воспринимались сейчас как досадная помеха.

Есть такие вещества: адреналин и норадреналин, размышлял Багор, спускаясь на первый этаж и привычно не замечая развешанных вдоль лестницы приторно-красивых, в высшей степени патриотичных и наиболее соответствующих вкусам хозяина пейзажей с березками, водоемами и свекольно-красными закатами. Норадреналин в моменты стресса вырабатывается организмом хищника и делает того вдесятеро сильнее, быстрее, злее и вообще, так сказать, боеспособнее. Адреналин — гормон испуга, заставляющий жертву впадать в панику, бестолково метаться или бежать по прямой куда глаза глядят, пока сердце не разорвется. Так выпьем же за норадреналин, подумал майор Багрянцев, входя в гараж и направляясь к комнате охраны.

Выпьем же за то, чтобы это чудесное вещество вообще не уходило из нашей крови, делая жизнь прекрасной и, черт возьми, полной побед.

Разобравшись с повседневными делами, он вывел из гаража свою вторую машину, которую до происшествия на станции берег, холил и лелеял, — темно-вишневый «ягуар-император» — и отправился домой. Дома все было, как всегда: скудный минимум ветхой мебели, криво обвисшие горизонтальные жалюзи на давно нуждавшихся в мыльной воде и тряпке окнах, протертый и во многих местах прожженный ковер в гостиной, пустая ржавая мойка и полупустой холодильник — типичное жилище одинокого пенсионера-отставника, неуютная берлога, служащая только местом ночлега, да и то далеко не всегда. Приезжая сюда на «ягуаре», майор всегда оставлял машину в двух кварталах от дома: нечего соседям трепать языками и строить версии. Здесь, по месту своей постоянной прописки, проживал полунищий военный пенсионер, любитель рыбалки и прогулок на свежем воздухе, шутник и балагур, которого как облупленного знали все соседи, все до единой продавщицы из ближайшего гастронома и даже участковый мент. Здесь он был не Багром, а Валерием Дмитриевичем Багрянцевым, и это было очень хорошо, хотя и доставляло порой мелкие бытовые неудобства.

Он открыл холодильник и некоторое время с сомнением разглядывал скудное содержимое. Аппетита не было, а то, что хранилось в холодильнике, вряд ли могло его возбудить. Багор взял с полочки на дверце початую бутылку водки и задумчиво покачал ее из стороны в сторону, держа за горлышко. Вот выпить ему хотелось, и даже не просто хотелось, а требовалось, но... Успеется, решил Багор, возвращая бутылку на место и закрывая холодильник. Сначала дело.

Скрипя отставшими от лаг половицами, он вернулся в прихожую, открыл стенной шкаф и раздвинул в сторону висевшую в нем одежду. Шкаф был мелковат, распяленные на плечиках плащи и куртки висели боком и терлись о стенки, но Багор не сетовал на это: он сам модернизировал шкаф таким образом, что для одежды в нем осталось маловато места.

Потянув на себя штырек скрытого запора, майор сдвинул влево фальшивую заднюю стенку и, позвенев ключами, отпер показавшуюся железную дверцу. Оружейный шкафчик был совсем плоским, никак не более пятнадцати сантиметров в глубину, но в нем вполне хватало места для трех пистолетов, укороченного автомата «Калашникова», тупорылого израильского «узи» и дальнобойной снайперской винтовки с оптическим прицелом. Картонные коробки с патронами и несколько гранат лежали на дне тайника.

Тайник был примитивный, но Багра это не огорчало: личность военного пенсионера Багрянцева была такой незначительной и потертой, что вряд ли кому-то могло бы прийти в голову подозревать его в незаконном хранении огнестрельного оружия. Случайного обыска он не боялся, а неслучайного... Когда дело дойдет до обыска, связанного с его профессиональной деятельностью, майору Багрянцеву будет уже все равно. Все под Богом ходим, подумал Багор, разглядывая оружие.

Со стороны могло бы показаться, что он озадачен выбором, но это было не так: Багру просто доставляло удовольствие созерцание маслянисто поблескивающего вороненого железа и любовно обработанного гладкого дерева. В этих предметах была заключена мощь, ибо что на свете может быть сильнее смерти? Багор отлично знал за собой эту почти детскую слабость к оружию и относился к ней снисходительно: в конце концов, эти предметы были, помимо всего прочего, просто красивы, как бывают красивы крупные хищники.

Налюбовавшись всласть, Багор вынул из тайника винтовку, проверил обойму и закрыл шкаф. С легким сожалением он подумал о том, что винтовку скорее всего придется бросить, но таковы были правила игры, или вендетты, если говорить о данном конкретном случае.

Он сноровисто разобрал оружие, засунул ствол в чехол с удочкой, а то, что не поместилось в чехол, аккуратно сложил в сумку, с которой периодически уходил из дома, чтобы поддержать свою репутацию заядлого рыболова. Потом он заметил, что чуть было не отправился «на рыбалку» прямо в деловом костюме, и переоделся. Ему пришло в голову, что в этом растянутом свитере, линялых джинсах и потертой летной кожанке он будет странновато смотреться за рулем вишневого «ягуара», и майор решил как можно скорее подобрать себе вторую машину, поскромнее.

Подхватив чехол с удочкой и старенькую сумку, военный пенсионер Багрянцев отправился на рыбалку, едва заметно улыбаясь краешком губ: ему предстояло выловить здоровенного сома, и он уже предвкушал удовольствие, которое получит, влепив пулю в ненавистную усатую физиономию.