Линии

XVI Минако

Сонода скоро должно было исполниться двадцать лет. Он занимался боксом без малого полгода. Обычно он складывал рубашку, свитер и брюки в рюкзак и бежал до дома все шесть остановок. Теперь, на бегу, он думал о человеке с собакой. Лучше бы этому извращенцу больше не показываться в магазине. Кажется, этот парень жил совсем один в доме неподалеку. Там у входа еще были установлены красно-коричневые львы. Каждую ночь, а иногда и ранним утром он приходил в магазин со своим псом купить банку собачьих консервов, электрическую лампочку или пучок сельдерея. Он никогда не покупал больше трех наименований сразу, но вечно околачивался в магазине по два-три часа, пока ему не попадался какой-нибудь покупатель, с которым он тотчас же завязывал беседу. Раз в неделю продавцы, включая тех, кто работал полсмены, собирались вместе, чтобы обсудить вопрос о закупке партии какого-то товара. Но помимо хорошо продаваемых галет из пророщенных рисовых зерен неизменно возникала еще одна проблема: что делать с этим типом, который успел всем порядком поднадоесть. Спорили долго и горячо, но решение оставалось одним и тем же: ничего не делать, так как он хоть и извращенец, но прежде всего — клиент.

Заниматься боксом Сонода стал при довольно-таки странных обстоятельствах. Недавно его научили технике применения апперкота, и теперь ему не терпелось испытать ее на этом рыхлом сыночке-захребетнике. Должно быть, у него богатенький папаша… После этого Сонода наверняка выгонят с работы и уж тем более предложат покинуть клуб. Вообще-то Сонода было наплевать на последствия, но все же он сдерживался. Работа в магазине ему нравилась, да и боксом еще охота позаниматься… Парень заходил в магазин обычно глубокой ночью или рано утром, когда покупателей почти не было. Поэтому оправдать мордобой тем, что он якобы распугивает посетителей, представлялось весьма затруднительным. Правда, в магазине работал продавец, с которым Сонода сошелся достаточно близко. Это был нелепый добряк с татуировкой клуба «Семь-Одиннадцать», в котором он раньше работал. Если бы Сонода убедил его, то за последствия было бы трудно ручаться.

Насколько богат человек с собакой, Сонода не знал. Татуированный продавец рассказывал ему, что как-то видел этого парня вместе с его матерью в сером «бентли». Про его собаку он говорил, что, судя по длине шерсти, это довольно редкий вид фокстерьера, который разводят только на севере Англии, а стоит такой песик по меньшей мере шестьсот тысяч иен.

Хотя человек с собакой жил в доме, расположенном в тридцати метрах от магазина, он всегда ходил за покупками в костюме. И костюм, и рубашки были итальянского производства. Мало того, от парня пахло одеколоном, причем каждый раз новым, но так, что неосторожно приблизившись к нему, нормальный человек рисковал упасть в обморок. Никто не мог понять, что можно делать в магазине столько времени; ясно было одно: этот тип ни за что не уйдет, пока с кем-нибудь не побеседует.

Сонода не любил бегать. Однако и его напарник из спортивного клуба, и приятель из магазина советовали бегать и тренироваться как можно больше, поэтому на бегу он еще и молотил кулаками воздух. Человек с собакой теперь занимал все его воображение. Еще вчера он не мог сконцентрироваться на его образе, так как думал только о девице, с которой последние две недели трахался через день. Но, думая о ее сиськах и заднице, он совершенно забывал о тренировке. Лучше подумать об этом придурке с собакой, который основательно его достал.

Человек с собакой никогда не подходил к обычным покупателям. Как правило, он выбирал бомжей, старичков из провинции, изъяснявшихся только на своем диалекте, инвалидов, старых пердунов, подойти к которым никто другой ни за что не решился бы, латиноамериканцев и китайцев. Одним словом, его жертвами были калеки и иностранцы. Но та девушка не была уродиной. Просто ее друг — человек, наверное, очень жестокий — немного перестарался… Поэтому, думал Сонода, он и подошел к ней.

Итак, его интересовали лишь ущербные люди, живо отзывавшиеся на мало-мальски ласковое слово. И он предлагал им странные вещи, причем всегда громким голосом, так, чтобы его было слышно даже на кассе. Например, он звал посмотреть вместе с ним фотографии самоубийц или погибших на войне. Он говорил, что знает химическую формулу газа зарин, и предлагал распылить его на улице. Иногда он представлялся тренером одного инвалида, которого якобы сделал профессиональным спортсменом, или признавался, что нуждается в помощи, чтобы отправить в Северную Корею человека, которого он же и похитил. Некоторым он предлагал переспать с семидесятилетней бабулей, которая была готова отвалить за такое удовольствие семь тысяч иен. Но главным номером его программы был рассказ про безногую и безрукую женщину, которая жила у него на правах домашнего животного и была готова перепихнуться с каждым, кто только захочет.

«Однажды, — рассказывал татуированный продавец, — он явился в магазин вместе со своей мамашей. Представляешь, он называл ее „мама“, а под мышкой держал учебник для поступающих в университет! Если бы этот хмырь учился в простой школе, ему бы там в два счета вправили мозги. С таким поведением он бы и дня не выдержал…»

Сонода бросил лицей после летних каникул, на втором году обучения. Он предпочел бы скорее умереть, чем продолжать посещать это заведение. Это была подготовительная школа — уровень преподавания был невысок, — расположенная на границе префектуры Токио и Саитама. Хотя скорее ее можно было бы назвать лагерем, где царил закон молчания, насилия и неотвратимости наказания. Сонода был вторым ребенком в семье, его родители работали в торговле. Несмотря на то что он провел все свое детство в постоянных стычках и драках со своим старшим братом и несмотря на все перенесенные побои и унижения, он так и не смог привыкнуть к порядкам, принятым в этой школе. Закон выживания гласил: «Никому не показывай спину». В течение одного месяца этот принцип настолько впитался в плоть и кровь, что любой из учеников согласился бы скорее лишиться жизни, нежели оказаться в центре чьего-нибудь внимания.

У Соноды был товарищ, который ушел из школы годом раньше. Спустя некоторое время его поместили в психиатрическую больницу. Когда этот парень не пришел на второе занятие, преподаватель попросил Соноду навестить своего друга. Сонода долго не мог забыть выражение ужаса, которое он увидел на лице бывшего одноклассника. Он зашел к нему где-то после полудня. Приятель еще спал, и мама отправилась его будить. Наконец он вышел встречать гостя как был, в пижаме, и Сонода поразился, насколько его друг похудел за последние два месяца. Они уселись играть в «Derby Stalion II». Часа через два друг неожиданно отвлекся и сказал: «Слушай, Сонода! А ты знаешь, что если долго валять дурака, в конце концов действительно станешь сумасшедшим?» Он рассмеялся, но смех показался Соноде каким-то неестественным. Приятель смеялся добрых две минуты, и его смех напоминал больше скрежет колес резко затормозившего автомобиля.

— А сам-то ты что думаешь, Сонода? Ты знаешь, мне кажется, что у каждого на лице надета маска.

В это время на экране замигало сообщение, что лошадь может умереть от потери сил, если не дать ей немного отдохнуть. Но друг продолжал играть… Раньше ему не были свойственны подобные речи, да и когда им случалось сразиться в «Derby Stalion I», он не загонял насмерть лошадей.

— Забыл его имя… Ну, в общем, был такой актер… он недавно умер, и по спутниковому каналу показывали фильмы с его участием. Я посмотрел один — «Флейтист» называется. Там есть сцена — это что-то! Так вот, этот самый актер играет там одного человека, которого изловила банда каких-то злодеев, и они надели ему на лицо маску, от которой он никак не мог избавиться. Как он ни отбивался, ничего у него не выходило. И вот каждый раз, когда злодеи видели его в маске, они начинали громко ржать. Меня аж мороз по коже продрал! И теперь я постоянно об этом думаю. А вдруг кто-то тоже надел мне маску, которую невозможно снять? Дело в том, что с тех пор у меня такое ощущение, будто на меня все пялятся. Мать показывала меня врачу, и он сказал, что у меня нервное расстройство. Типа боязни чужих взглядов или что-то вроде этого. Даже в игровом зале, где все смотрят только на экраны, мне кажется, что все взоры обращены на меня. Куда бы я ни пошел, все одно и то же: мне представляется, что надо мной все смеются. А знаешь, почему они смеются? Да из-за той самой маски! Потом я стал размышлять о том, кто бы это мог ее надеть на меня? Кто-то из моей семьи, больше некому. Эта маска не похожа на ту, из фильма. Там была старая маска… а теперь, ну, ты понимаешь, новые технологии и все такое, силикон или что-то в этом духе. Такие штуки так хорошо прилипают к лицу, что их и не замечаешь. Наверняка эти маски полностью прозрачные… Но с тех пор, как мне надели эту маску, я и сам не могу удержаться от смеха, даже если нет ничего смешного. Стоит кому-нибудь улыбнуться, как я сразу же начинаю ржать, хотя смеяться-то не над чем. Тебе это не кажется странным? Я всегда делал то, что хотел, а если я чего-то не хочу делать, то никто не может меня заставить. Если меня зовет мать, стоит мне задуматься перед тем, как ей ответить: а не потому ли я отвечаю, что мне хочется ответить? И это всегда бесит меня! У меня случались даже приступы. При этом я не могу сказать, что родители плохо ко мне относятся, я ничего не имею против отца и матери… Мне бы очень хотелось опять пойти в школу, но о маске я никому так и не сказал. Я решил косить под придурка, иначе предки очень огорчились бы, узнав, что я не хочу учиться. Поэтому я стал говорить им такие вещи: «Ах, я больше не пойду в школу, так как мне постоянно слышатся какие-то шумы и мне страшно». «Что за шумы?» — спрашивали они. Я им объяснял, что это похоже на телепередачу, когда толпа взрывается аплодисментами при выходе на сцену специально приглашенной звезды. Ну, примерно то же я сообщил и врачу, когда меня отвезли в больницу. Доктор выслушал и объявил, что это, несомненно, одна из форм шизофрении. Мать мне ничего не сказала об этом… зато отец уведомил. Он был очень недоволен. Ложиться в больницу не было особой необходимости, но, с другой стороны, мне не хотелось идти в школу. В какой-то момент я обрадовался, что так ловко провел всех… но потом действительно стал слышать голоса. Видишь ли, я прошел все уровни «F.F. Five» и в самом конце… Короче, я обзвонил тьму народу, чтобы проверить. Да, я мог бы позвонить и тебе, ты парень что надо. Ну так вот, смех и шум, что я слышал в конце последнего уровня, — не из игры! И не из телевизора. Это раздается или позади меня, или откуда-то с потолка. Вот так вот я облажался. Теперь поздно сожалеть: остается только продолжать валять дурака. Сейчас я принимаю таблетки, и пока все нормально. Но стоит мне прекратить курс лечения, как я снова начинаю слышать смех и шум.

Сонода вспомнил своего друга, когда сам решил бросить школу. Тогда он был убежден, что с ним обязательно случится что-нибудь подобное. Все началось с того, что он проболел три дня, а когда снова пришел на занятия, ему показалось, что у всех учеников и преподавателей на лицах прозрачные маски. Его охватил панический страх, а сердце забилось так сильно, что едва не выскочило из горла. Он выдержал один день, но после этого слег в постель, как тот парень. В школу он так и не вернулся. Сонода был уверен, что его довел до такого состояния давнишний разговор о масках. Его отправили в Нагано к родственникам, где он помогал работать на огороде. Там же он стал посещать занятия для подростков, которые так же, как и он, бросили учебу. Полгода он провел у дядюшки со стороны матери в Миннеаполисе, штат Миннесота, пока не увидел телерепортаж о человеке, который открыл боксерский клуб.

Сонода бежал, размышляя, почему вот таких типов, как тот с собакой, никто даже не трогает, а его в свое время фактически заставили уйти из школы. Он бежал, и облачка белого пара отмечали его путь. Не прошло и пяти минут, а он уже начал ощущать боль в ногах. В спортивном журнале он вычитал, что усталость обусловливается химическими процессами, протекающими в организме. Он начал понимать, что это означает, когда почувствовал в своих икрах и лодыжках жжение, как от красного перца. Приближался рассвет, и дороги были пусты. Хотя Сонода и не любил бегать, он испытывал удовольствие от того, как его тело превозмогает усталость простым усилием воли. Город еще спал… Благодаря работе в «Фэмили-Март» и ранним пробежкам он наконец смог своими глазами увидеть, как уходит ночь, уступая место первым лучам солнца. Новый день проявлялся не сразу, был некий промежуточный момент, когда тьма еще таилась по закоулкам… В английском языке для обозначения этого времени есть очень красивое слово, которое он выучил, гостя у дяди в Миннеаполисе, но сейчас забыл. Теперь Сонода бежал в восточном направлении. Вдали уже был виден силуэт небоскреба Ниси-Синдзюку. Внизу, у самой земли можно было различить только черный и серый оттенки, но над крышами высотных зданий небо прорезала розовая полоса, которая медленно расширялась, прогоняя мрак. Наконец на стекле и металле небоскребов засверкали первые лучи. Облака зарделись, словно охваченные пламенем. Все стало приобретать свои естественные цвета. Сонода поднял голову и увидел, что ночь медленно уходит на запад. Небо сделалось светло-голубым, почти прозрачным. В голубой цвет окрасились даже облачка пара, которые вырывались изо рта Соноды…

Недавно он слышал, что четверо из его одноклассников оказались членами секты «Аум Сенрикё». Наверное, потому, подумал Сонода, что они вовремя не оставили этот проклятый лицей. Конечно, после такого и в «Аум» побежишь. Иначе они могли бы поступить в университет, а потом найти работу на каком-нибудь предприятии, и если бы не заболели, то /наверняка превратились бы в очень черствых и непробиваемых людей. А ведь именно таким и нужно быть, чтобы не рехнуться. Вот, например, его друг, тот, который слышал голоса и смех… Он сдал экзамены и поступил в университет, находясь на излечении в психиатрической клинике. И теперь специализировался по истории Балкан. Вот кто был непробиваемым, так это он.

Сонода заметил красный «скайлайн», который остановился в трех метрах от него.

— Где выезд на магистраль?

За рулем сидела женщина. Чтобы опустить стекло, ей пришлось перегнуться через пассажирское сиденье. Несмотря на столь ранний час, на носу у нее были темные очки. Волосы у женщины были как-то странно растрепаны. Продолжая бег на месте, Сонода осведомился:

— Выезд? Какой вам нужен выезд?

— Да самый ближайший. Любой. Так где?

Голос ее звучал спокойно, но по всему было видно, что она на взводе. На машине он заметил номера префектуры Гунма. Значит, нездешняя.

— Ну-у-у, здесь целая куча выездов и масса автострад, ведущих в любом направлении… Если вы не скажете точно, куда едете, я, чего доброго, подскажу вам неправильный путь. Будете потом мотаться тут по кругу…

Куда же она едет? Этого Минако не знала. По большому счету ехать ей было некуда. Она еще не успела прийти в себя. Ей нужно было обязательно поговорить с кем угодно, иначе ее голова раскололась бы на части. Минако подумала и выключила мотор. С этим парнем, кажется, лучше не болтать попусту. «Надо быть полным кретином, чтобы так рано бегать трусцой. Но, с другой стороны, он не производит впечатления глупого человека. Нет, лучше помолчать. Он может что-то заподозрить. И хотя я все проверила, это еще не означает, что на багажнике не осталось крови».

— Ну ладно, хорошо… Я еду в Синдзюку. — проговорила Минако, отпуская ручной тормоз.

— В Синдзюку? Так это и есть Синдзюку! Вы туда, что ли, выезд ищете?

Минако ничего не ответила, только вежливо поклонилась и повернула ключ зажигания. Этот парень просто придурок. И еще она подумала, что везти труп в багажнике машины было серьезной ошибкой. «Если поспешить, то еще можно успеть довезти его до дома. Лучше всего разрезать его на мелкие части и спустить в унитаз», — лихорадочно соображала она.