Лиса. Личные хроники русской смуты

Глава 7 Поздний звонок

Массивные настенные часы гулко пробили десять вечера, и сразу же, вслед за ними, как оглашенный зазвонил телефон.

«Поздновато для звонков», – отметила Лиса.

Трубку в такое время обычно снимала мама, но сейчас она подойти к телефону не могла – была на кухне и занималась там чем-то совершенно серьезным и не терпящим отлагательства. Делать было нечего: мысленно попеняв звонившему в такое неудобное время человеку, Лиса вышла в коридор, где на высокой узкой подставке стоял телефонный аппарат, и подняла трубку.

Ещё минуту назад она, уютно подобрав под себя ноги, сидела в своей комнате на диване и увлечённо читала подшивку фантастики. Более двадцати рассказов из нескольких различных распространявшихся по дефицитной подписке журналов были кропотливо собраны, сшиты вместе и помещены под твёрдую картонную обложку кем-то наверняка очень сообразительным и терпеливым. Такие журналы (если на них удавалось подписаться) приносили раз в месяц, и Лису жутко раздражал тот факт, что печатаемые в них рассказы всегда и неизменно обрывались на самом интересном месте. В многозначительно-таинственной фразе «Продолжение следует» она небезосновательно подозревала изощрённое циничное издевательство. Слава богу, что в её нынешнем случае нашелся добрый и аккуратный человек, который собрал всю подборку воедино. Журналы давались для прочтения под честное слово и лишь на несколько дней – срок уже истекал и Лиса решила в этот вечер непременно дочитать всю подшивку. Но ведь не дают, отвлекают…

– Да? Вам кого?.. – холодно спросила она.

На том конце телефонной линии заплакали. Вскоре всхлипывания перешли в рыдания, а затем к ним и вовсе добавились упрёки, смысл которых разобрать и понять было совершенно невозможно. Лиса отчего-то испугалась и рефлекторно положила извергавшую несуразности трубку на рычаги. Телефон тут же зазвонил снова. Звонивший, судя по всему, понял свою ошибку и на этот раз приложил нешуточные усилия, чтобы говорить более внятно:

– Не бросай трубку!.. Это я… Света… – запинаясь, выдавил совершенно незнакомый женский голос.

Светка… Со Светкой они когда-то ходили в одни ясли, затем в садик, потом восемь лет проучились в одном классе, пока Лиса не перешла в другую школу. Несмотря на то, что они года полтора не общались, подружкин голос она бы непременно узнала. Должна была узнать… Но голос звонившей полуночницы явно принадлежал вполне сформировавшейся женщине, поэтому Лиса снова промолчала. На всякий случай.

Собеседница что-то такое в этом молчании поняла и почувствовала. Рыдания возобновились, да с такой силой, что Лисе сразу же стало ясно: даже если это не Светка, то у звонившей женщины произошло что-то крайне нехорошее и неприятное. Пересилив себя, Лиса крепко прижала трубку к щеке, прикрыла ладонью губы и микрофон, и тихо, чтобы не привлекать внимания мамы, уточнила:

– Света, Светочка… Это ты? Что случилось, Света?..

Кухонная дверь немедленно приоткрылась и в образовавшемся просвете появилась бдительная мама:

– Кто это там так поздно звонит?

Лиса, успокаивающе помахала ей ладонью, затем ею же плотно зажала прорези микрофона и, стараясь держаться как можно независимее и спокойнее, приглушив голос, ответила:

– Это Светка звонит. Помнишь – подружка из старой школы? Просто так звонит. Соскучилась, наверное… Я пойду, в комнате с ней поговорю, – и уже в трубку попросила: – Свет, ты подожди. Я сейчас в комнату шнур протяну.

Лиса тщетно пыталась подавить неизвестно по какой причине возникшее волнение, непроизвольно оттягивая начало предстоящего разговора. Она аккуратно прикрыла дверь своей комнаты, затем долго устраивалась на диване и лишь потом установила телефонный аппарат рядом с собой, на узорчатую вышитую подушечку. С минуту она сидела молча, приходила в себя. Наконец, решилась поднести трубку к уху:

– Да, Света. Привет. Что у тебя случилось? И почему ты плачешь?

Оказалось, что на том конце трубку не положили, но уже успокоились. Голос подруги звучал неприветливо и гневно:

– Сейчас ты узнаешь, почему я звоню! Всё узнаешь!.. Кто тебе дал право говорить обо мне всякие гадости? Мне всё рассказали! Теперь мой парень с тобой серьёзно разберётся. Завтра в школе он всем расскажет, какой ты отвратительный человек!

Лиса опешила. Как остановить обрушившийся на неё поток брани и нешуточных угроз она нашлась не сразу.

– Света, милая… подожди… не ругайся, пожалуйста… что и кому я сказала?

– Как кому?.. Ты сказала Карине, что я легкомысленная, и что у меня всегда было много парней! А это ложь!!! И теперь Вугар тебя за неё изобьёт! Так что в школу завтра лучше не ходи!

– Света, но я никогда не говорила о тебе ничего такого…

– Не ври! Говорила! Карине рассказала Вугару, а он по секрету мне, – голос Светы дрогнул. Теперь в нём не было злости. Одна обида: – Вот скажи, скажи… Зачем ты это сделала? Я тебе хоть раз сделала что-нибудь плохое? – собеседница на том конце линии хлюпнула носом и, не удержавшись, разрыдалась с новой силой.

Образовавшаяся пауза наконец-то дала возможность Лисе вклиниться в непрерывные и, что особенно обидно, абсолютно беспочвенные обвинения в её адрес.

Со Светкой они не общались уже полтора года. Такое бывает не только у девочек, но и у вполне взрослых женщин. Расставшись в силу тех или иных жизненных обстоятельств, они, безо всякой на то причины, могут не только не здороваться при случайной встрече, но и, совершенно не сговариваясь, делать вид, что и вовсе друг дружку не знают.

Лиса знала: Вугар – парень из параллельного класса её новой школы – ухаживает за Светкой. В том, что местный мальчик ухаживает за русской девочкой, не было ничего странного. К такому в Баку уже привыкли. Удивительным было то, что выросшая в отличавшейся строгими нравами набожной семье Светка ответила на ухаживания мальчика-азербайджанца.

Лиса несколько раз видела их прогуливающимися в парке, они заходили в её новую школу, и даже во двор, где она жила. Не заходили Светка и Вугар лишь к ней, хотя частенько бывали у других девочек – помладше, с которыми Вугар водил какую-то непонятную дружбу.

С этими девочками Лиса теперь близко не зналась. Разница в возрасте и связанное с ней взросление вывели их за круг близкого общения. Кроме того, ей уже второй год было не до дворовых игр и посиделок. В новой школе требования были куда жестче, и она, бывшая признанная отличница, скатилась на шаткие четвёрки… Для неё это было настоящей трагедией. Отставать от новых одноклассников было стыдно.

Интенсивные занятия отнимали у Лисы всё свободное время. Вернувшись из школы и едва перекусив, она тут же усаживалась за учебники и тетради, корпела над ними до позднего вечера и лишь потом, совершенно обессилевшая, проваливалась в беспокойный сон. Но уже в половину шестого утра снова была на ногах и повторяла, повторяла, повторяла учебный материал до самого выхода из дома. Частенько, уже по дороге в школу, она доставала одну из тетрадок и пыталась повторить уже вызубренный наизусть материал и найти в нём что-то, как ей мнилось, не совсем понятое.

Так прошел год.

Только ко второй четверти десятого класса Лиса поняла, что сравнялась с ведущими учениками. Теперь можно было расслабиться: и кино посмотреть, и книжку почитать.

За время этой гонки трудно вступавшая в доверительные дружеские отношения Лиса и вовсе отдалилась от дворовых затей и от сверстников, фактически ни с кем не общалась, но всё же, более-менее, была в курсе основных местных новостей и сплетен.

Во всяком случае – про Вугара и Светку она знала.

Впрочем, если быть справедливыми, причиной натянутых отношений Лисы с её бывшей подругой был вовсе не её перевод в новую школу.

Из всех одноклассниц Светка первой как-то вдруг разом повзрослела и оформилась в писаную красавицу. Заметно это стало ещё в пятом классе.

Первой отметила эту перемену мама Лисы.

В январе выпал редкий для тёплой бакинской зимы снег. Детвора с восторженным визгом носилась по окрестным дворам, в поисках тех мест, где его окажется на сантиметр-другой больше и можно будет всласть поиграть в снежки или даже слепить снеговика. Лиса сидела дома, виноватая.

Проситься на улицу в её положении было никак нельзя.

Такая спокойная и размеренная жизнь дала трещину.

Накануне приходила мама другой её школьной подружки – Инки. Едва в прихожей прозвенел короткий требовательный звонок, Лиса, интуитивно почувствовав приближение чего-то тревожного и неприятного, тихой тенью проскочила в туалет и теперь сидела там и не знала, куда деться от страха. В дверь несколько раз стучали и просили выйти, но она затаилась и молчала, мечтая лишь об одном – провалиться сквозь землю и исчезнуть навсегда. Всё, о чем говорилось в коридоре, ей было прекрасно слышно.

У Лисы с детства была репутация покладистой и послушной девочки, у Инки – плохой, склонной к проказам и непредсказуемым поступкам. Инкину мать это несправедливое, как ей казалось, положение дел раздражало. Пожалуй, даже злило, причём злило всерьёз. Уже несколько лет она безуспешно пыталась доказать обратное, и тут такой случай…

Мы уже говорили – в Баку второй месяц стояла зима.

Ночью резко похолодало и выпал первый снег. Свежий, искристый, первые несколько часов он не тая лежал на тротуарах и на проезжей части, на подоконниках, и на деревьях – везде.

Учившаяся во вторую смену Инка проснулась как-то вдруг. У неё возникло ощущение, словно её, выспавшуюся, кто-то легонько толкнул в бок или осторожно подул в освещённый солнечным зайчиком лоб. Инка выглянула в окно и задохнулась от счастья. Не раздумывая ни минуты, она привела себя в порядок, наскоро позавтракала, оделась, схватила портфель и помчалась к Лисе.

Открывать дверь кому-либо до прихода родителей с работы Лисе строго запрещалось. Но за дверью была Инка!

Девочки здорово провели время.

Они сняли со стоявшей в углу магнитолы тяжелую хрустальную вазу и ажурную вязанную салфетку, достали из серванта пластинки и началось… Для разминки подружки потанцевали под песни Юрия Антонова и Мирей Матье, затем прошли на балкон, достали из лежавшей в шкафу аптечки таблетки, мази и микстуры, выложили их во взятую на кухне эмалированную кастрюльку и тщательно всё перемешали.

Девочки были уверены, что изобрели новый чудодейственный препарат – панацею от всех мыслимых болезней, до зарезу необходимую страждущему исцеления человечеству. Слава богу, они не додумались его на себе испробовать, решив, что раз сами здоровы, то и проку в том нет. Затем мелом на дверцах стоявшего на балконе старого платяного шкафа порешали примеры, и пришли к выводу, что сегодня позанимались вполне достаточно и в школу можно не ходить. Они так и так отличницы! Да и кто узнает? Опять же – когда ещё в Баку дождёшься столько самого настоящего, белоснежного, взаправдашнего снега?

С совершенно чистой совестью подружки оделись потеплее, и вышли на улицу. Несколько раз они возвращались домой, чтобы наскоро просушить промокшие насквозь вещи, да отогреть озябшие ладошки – снежки лепились и голыми руками тоже, потому как оставленные на батарее рукавички просто не успевали высохнуть. Впрочем, даже если бы и успевали – как можно было не побаловать руки такими редкими для южного города ощущениями?

Когда стало темнеть, Инка нехотя собрала портфель, и девочки, совершенно довольные собой и тем, как прошел день, расстались.

И тут вдруг приходит Инкина мама…

Совершенно растерявшаяся Лиса недоумевала: что такого могло произойти? Неужели Инку замучили угрызения совести, и она сама решила во всем сознаться?

В разделявшем ванную комнату и туалет окошке проявилась голова старшего брата. Происходящее его явно веселило: он подмигивал, строил рожицы и заговорщицки улыбался, но затем, исчерпав соответствующий моменту мимический запас, всё же с явным удивлением в голосе поинтересовался:

– Слушай, пимпа… Вы с Инкой что – в школе не были что ли?

Это был крах. Полнейший. Лиса потерянно села на крышку унитаза и сжалась на ней в крошечный комочек, совершенно не понимая – чему он так радуется, когда жизнь закончена.

Между тем стоявшая за дверью Инкина мама эмоционально продолжала:

– …да, да, именно так! Мне моя Инночка рассказала, что ваша Наташка закрыла дверь на ключ, спрятала его и не выпускала её из квартиры! И как Инночка ни просила, как ни плакала – выйти и пойти на занятия в школу не могла! Вот что ей еще оставалось делать?

– Да быть такого не может! – оскорблённо возмутилась мама. Она подошла к двери туалета и грозно в неё постучалась.

Лисе ничего иного не оставалось, как выйти.

Мама смотрела требовательно и строго:

– Ну-ка, солнышко моё, расскажи мне и Вере Матвеевне, как всё было на самом деле!

Выдавать близкую подружку не хотелось – это раз. Да и, чего греха таить, виноваты они были в равной степени – это два. То, что постоянно доставалось Инке, а она всегда выходила сухой из воды – тоже было не совсем справедливо – это три. Но мама…Если промолчать, то как потом смотреть в глаза маме?.. – и это уже все остальные числа мира…

Дилемма.

Лиса крепко сжала губы и опустила голову как можно ниже.

Она не умела врать. Особенно маме. Оставалось просто молчать. Пока хватит сил.

Краем виноватого глаза Лиса отметила, что Вера Матвеевна смотрит возмущенно и настороженно. В сторону требовательных маминых глаз лучше было не смотреть вообще.

Решившись, Лиса подняла на обеих родительниц честные глаза и сказала правду:

– Посмотрите на дверь… Изнутри ключ вставлять некуда. Есть ручка на замке, и есть щеколда. Инка в любое время могла их открыть и выйти. Если бы, конечно, захотела… – последние слова Лиса произнесла совсем тихо.

Мама удовлетворенно выдохнула, а Инкина мать засмущалась и стала прощаться. Напоследок она с досадой заметила:

– Вот же паршивка! А мне-то что наплела?.. Пришла домой уставшая, отец только из рейса вернулся, лежал в кровати. Юркнула к нему под одеяло, холодная, как ледышка, и весь вечер жаловалась, как было холодно в школе, и как она там намёрзлась. Уж он её так жалел, так жалел… Ну ничего, она у меня теперь месяц без телевизора жить будет! Паршивка!

И вот тут Лиса испугалась по-настоящему. Чуть ли не до полусмерти. «Бедная Инка… Месяц без телевизора… Бедная Инка!»

– Так, а всё-таки, как стало известно, что они не были в школе? – этим вопросом и тоном, которым он был задан, мама выбила последнюю почву из-под ног.

– Да обыкновенно, – пожала плечами Инкина мать. – С час назад примерно слышу, стучатся. Пошла открывать, а там Светка и Юлька. Краснощекие такие, радостные. Видать по пути в снежки играли. Короче, пришли эти пигалицы и спрашивают, что случилось с Инной? Отвечаю: ничего. Она замерзла и спит с отцом. А те не унимаются: …а-а-а-а потому что она сегодня в школе не была? А я им: как это не была?! Она только что из школы! А они: не была! Не была! Вот! Сейчас они, наверно, и к вам придут, раз уже у нас побывали.

«Вот ведь Светка и Юлька предательницы какие… – мысленно отметила Лиса. – Когда сами прогуливают, то к ним домой никто не ходит. А мы один только разик всего пропустили! И вот на тебе, пожалуйста… Предательницы… А завтра к тому же о них с Инкой вся школа узнает! Позору не оберёшься! И все-все будут считать их прогульщицами. Мамочка моя родная, какой же это позор… А ведь о Светкиной тайне про крестик и Бога я так никогда и никому не говорила…»

Уже переступив порог, Вера Матвеевна нашлась. Сделав вид, будто вспомнила о чём-то очень важном, она вернулась. Обида жгла ей душу. Чувствовать себя неправой было неприятно и несправедливо, и она решила ужалить на прощанье. Кого угодно и как угодно, но ужалить.

– Инке, как вернусь домой, конечно же, достанется… Но завтра им обеим перед всем классом-то стоять придётся: и старосте, – она сделала особый акцент на этом слове и выразительно посмотрела на явно не заслуживающую этой должности Лису, – и звеньевой… – об Инке Вера Матвеевна вспомнила тоном пониже и как бы между прочим, – Стыда ведь не оберётесь!

– Ладно уж, Вера, иди… – как-то вдруг потеряв интерес к происходящему, мама шагнула в направлении к двери, выпроваживая назойливую гостью.

Дождавшись, когда Инкина мама уйдёт, но, так и не дождавшись выволочки, Лиса прошла в свою комнату и встала вблизи холодного окна, чтобы простудиться и умереть. Минут через десять (Лиса даже не успела заболеть) в дверь постучали. Это, разумеется, пришли Светка и Юлька. Веселые, раскрасневшиеся, с налипшей на сапогах снежной кашею, они весело шумели в прихожей:

– А ты чего в школе не была сегодня? И Инка тоже не была! А мы у нее уже были! А тебе нужно домашнее задание? Мы принесли!

– Да тише вы… – сделала им выразительные глаза Лиса.

– А чего тише? – вышла в коридор мама. – Конечно, дайте ей задание. Настоящие подруги непременно должны друг дружку выручать! – и, как бы между делом, заметила, – Ой, Света, какая ж ты стала красавица! И эта меховая шапочка тебе очень идёт!

Зардевшаяся Светка стояла счастливая и от этого казалась еще краше. Ёе глаза лучились так ярко, что Лиса невольно отвела взгляд.

Когда девочки ушли, мама еще раз строго взглянула на Лису и безжалостно повторила:

– Надо же какой Светка стала красавицей! Она точно из всей вашей компании будет самая красивая!

Приговор был подписан…

Лиса бросилась к зеркалу, но оно, словно сговорившись с мамой, особой красоты не отразило.

«Ну конечно… меховой шапочки у меня нет, а без неё никогда и нипочём не быть такой красивой, как Светка!»

Прошли годы.

Светка выросла из своей шапочки, но, между тем, стала еще краше.

Кроме того, по ходу дела, выяснилось, что Светкин головной убор был в этом деле совершенно ни при чём. И вот теперь эта выросшая из шапочки красавица отчаянно рыдала, то успокаиваясь, то расходясь пуще прежнего.

– Света, пойми… Я ничего не говорила о тебе ни Карине, ни кому-либо другому! Тем более не говорила ничего плохого или обидного!

– Как не говорила! Говорила! Просто боишься сознаться! Не подумала, что я об этом узнаю. Думала, всё сойдет с рук! – чеканила слова Светка. – Ты очень нехороший человек! Очень… И-и-и… что я тебе такого плохого сделала-а-а?.. – запричитала она и снова расплакалась.

И тут Лиса вспомнила, как несколько месяцев назад, выглянув со своего балкона, этажом ниже увидела Карину. Они немного поболтали о чем-то простом и пустячном, а потом Карина сделала серьезное лицо и спросила:

– Ты, Наташа, мне вот что скажи – я красивая? Или Света лучше меня?

– Ты это к чему?

– Нет, ты честно скажи! Вот чем Света лучше меня, а? Вот чем?!!

Лиса моментально догадалась, куда та клонит и в чем тут дело, а потому и медлила с ответом:

– Да ничем она не лучше тебя… С чего ты взяла?

– А почему… почему Вугар тогда дружит с ней, а не со мной?!!

– Да я и сама не понимаю, для чего такой красивой девочке с ним встречаться, когда вокруг столько русских ребят…

Карина не ответила, но как-то по-особенному на неё тогда посмотрела. И вот, получается, эта история всплыла. Да ещё вот в таком неприятном виде… Оправдываться теперь можно сколько угодно, но вот поверит ли ей Светка?

Лисе пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить подругу в том, что она и в самом деле ни в чём не виновата. От отчаяния она даже расплакалась. Светка же то ли поверила ей, то ли сделала вид, что поверила, но заверила Лису, что её даже пальцем не тронут. Но той от этих слов стало ещё обиднее. Оговорили, а теперь попробуй докажи, что невиновна… Она разревелась ещё больше. Тут уже Светка сама принялась её утешать и уверять, что теперь бояться нечего и что она, Светка, её защитит.

– Да не боюсь я ничего! – возмутилась Лиса. – Вот только бок отчего-то разболелся…

Бок схватило всерьёз, резко и сильно. Было больно сидеть. Но это были пустяки, главное, что они со Светкой снова подружки.

Как только Лиса положила трубку и вытерла слёзы, в комнату заглянула мама:

– Что-то случилось?

– Нет, ничего… Вот только бок что-то разболелся, – ответила Лиса, удерживая ладошкой правую сторону и попыталась встать.

– Боль тянущая и в ноге отдаётся?

– Немножко…

– Так… а здесь больно? – мама резко вдавила сложенную лодочкой ладонь в правый бок Лисы, где-то в области талии.

– Ой!

– Похоже, что аппендицит… До утра потерпишь? Ну и хорошо! Выспишься, и поедем проверяться в больницу.

– Не хочу в больницу, – расплакалась Лиса. – Я лучше пойду в школу!

Обида на Светку ещё не прошла, кроме того, если она завтра не придёт, то все решат, что она действительно виновата и испугалась Вугара.

– Мне завтра очень нужно в школу!

– Вот завтра всё и решим…

С утра Лису рвало. Умывшись и заглянув в зеркало, она себя не узнала. Кожа стала землисто-бледной, местами почти прозрачной, глаза ввалились. Бок уже не болел, а тянул и непрерывно покалывал.

– Я иду в школу, – заявила Лиса маме и, пошатываясь, принялась надевать форму.

– Сдурела?!! На себя посмотри – зелёная совсем… Никакой школы! Сейчас же едем в больницу. Причём срочно!

В приёмном отделении у Лисы тут же взяли кровь на экспресс-анализ. Через пару минут появился встревоженный хирург.

– Быстренько на каталку и в операционную! И поживее, поживее! – сестры засуетились вокруг моментально впавшей в апатию девочки, а врач, обернувшись к маме, уточнил: – Боли давно начались?

– Вчера вечером…

– Однако… – покачал он головой. – Надо было сразу везти! Боюсь, дотянули до перитонита.

Медсестры Лису раздели, заставив снять даже трусики, облачили в ветхую больничную сорочку, положили на каталку, накрыли усеянной множеством размытых печатей простынёй и, вытолкнув каталку в коридор, куда-то повезли. Лиса завертела головой – её охватили неприятные предчувствия, хотелось в последний раз увидеть маму.

Та, неуверенно улыбаясь, стояла в самом конце коридора, махала ей рукой и становилась всё меньше и меньше, пока каталка не свернула в какую-то боковую галерею. От страха у Лисы отнялся язык, в голове вертелась одно: «В школу я не пошла. Теперь точно все подумают, что я струсила, и решат, что и в самом деле оболгала Светку… Ну и пусть! Так мне и надо! Вот умру, и всё кончится…»

Как раз на этой мысли её схватили за бока и переложили на узкий и до безобразия холодный операционный стол. Лиса судорожно ухватилась за его обитые толстой алюминиевой полосой края. Ей показалось, что после того, как её усыпят, она непременно соскользнёт и упадёт на ещё более холодный кафельный пол и разобьёт себе голову.

– Я упаду! Я уже падаю! – как заведенная повторяла она, но медсёстры почему-то не хотели её слушать.

– Не волнуйся, миленькая, не упадешь! Сейчас мы тебя привяжем. Ремнями, – это пришел доктор, и его слова не разошлись с делом.

Лиса лишь обречённо ойкнула.

Засыпая, она подумала, что доктор – совершенно несимпатичный мужчина, хотя и из очень знаменитой (так сказала мама) династии врачей. Да и в самой Шаумяновской больнице, несомненно, было слишком мало торжественности.

Лисе совершенно расхотелось умирать в таком месте.