Лист на ветру

Глава 3

Лондон, два года спустя

От работы до дома оставалось идти не больше, чем пять минут. Как раз вовремя, чтобы застать обезумевшего от радости Роджера, бегущего к ней через всю комнату с воплем «Мамочка!» — и притвориться, что не может устоять на ногах от его наскоков, и даже не очень-то притвориться; ведь он уже становился большим. Как раз вовремя, чтобы воззвать к собственной маме, услышать ее приглушенный ответ из кухни, с надеждой принюхаться к доносившемуся оттуда утешительному запаху чая, и поймать в воздухе дразнящий аромат консервированных сардин, от которых у нее рот наполнялся слюной — редкое нынче удовольствие.

Как раз вовремя, чтобы присесть — казалось, в первый раз за день — и снять туфли на высоком каблуке, и расслабиться, с наслаждением ополоснув ноги, и представляя, что это морская вода во время прилива. Тут она с тревогой заметила дырочку на пятке чулка. Ее последняя пара, и вот — туда же…

Она как раз снимала подвязку, размышляя, не стоит ли ей начинать пользоваться искусственным загаром для ног — как Мэйзи, тщательно вырисовывая карандашом для бровей шов сзади, на каждой ноге — когда раздался стук в дверь.

— Миссис МакКензи?

Человек, стоявший в дверях материнской квартиры, был высок, и хотя в полумраке прихожей маячил только его темный силуэт, она почему-то сразу поняла, что это военный.

— Да? Она не смогла удержать скачка сердца, от ужаса стиснуло желудок.

Она отчаянно пыталась заглушить его слова, пыталась все отрицать, надежда то вспыхивала, то гасла, как будто она все время чиркала отсыревшей спичкой.

Ошибка. Это должно быть ошибкой. Он не убит, он каким-то образом потерялся, пропал без вести, быть может, в плену, и теперь они его нашли… Потом она увидела в руке у офицера маленькую коробочку — и ноги у нее подкосились.

В глазах, по краям, что-то засверкало, и только лицо незнакомца смутно плавало над ней, расплывчатое и озабоченное.

Хотя она еще что-то слышала — слышала, как мама бросилась к ней через всю кухню, шлепая в спешке тапочками, и что-то выкрикивая в тревоге. Слышала имя человека — капитан Рэндалл, Фрэнк Рэндалл.

Слышала детский, сразу как будто охрипший голосок Роджера — он тепло дышал ей в ухо, приговаривая в замешательстве: «Мама? Мамочка?»

Потом она лежала на раскладном диване, держа в руках чашку с горячей водой, которая пахла чаем — обновить заварку они могли только раз в неделю… это будет уже пятница, подумала она невпопад. Он должен был приехать в воскресенье, мама говорила, что тогда они смогли бы угостить его чашкой вполне приличного чая. Возможно, они просто работают по воскресеньям?

Мама усадила капитана Рэндалла в лучшее кресло, рядом с электрокамином, и переключилa его на два деления, в знак гостеприимства.

Ее мать о чем-то болтала с капитаном, удерживая Роджера у себя на коленях. Ее сына больше всего интересовала маленькая коробочка, стоявшая на крохотном инкрустированном столике; он все время к ней тянулся, но бабушка не позволяла ему брать ее в в руки.

Марджори узнала этот пристальный взгляд на его личике. Истерику он не закатит: такого не бывало почти никогда, но сдаваться он тоже не собирался.

Он был не слишком похож на своего отца — только когда чего-нибудь отчаянно хотел. Она немного подтянулась на тахте, и помотала головой, чтобы избавиться от головокружения, и Роджер посмотрел на нее — ее движение его отвлекло. На мгновение она увидела, как в его рожице проглядывают черты Джерри, и мир снова куда-то поплыл.

Она прикрыла глаза, но чай выпила, весь — хотя он был просто обжигающим.

Мама и капитан Рэндалл вежливо беседовали между собой, давая ей время прийти в себя. Есть ли у него собственные дети? — спрашивала мама.

— Нет, — сказал он, бросив, как ей показалось, тоскливый взгляд на маленького Роджера. — Еще нет. Я не видел своей жены уже два года.

— Лучше поздно, чем никогда, — произнес чей-то скрипучий голос, и она удивилась, догадавшись, что он ее собственный.

Она поставила чашку, подтянула сползший чулок, который некрасиво закрутился вокруг лодыжки, и сфокусировала взгляд на капитане Рэндалле.

— Так что вы мне там привезли? — сказала она, пытаясь произнести это тоном спокойного достоинства. Не сработало; голос прозвучал надтреснуто, даже в ее собственных ушах — как будто в нем звенели осколки стекла.

Капитан Рэндалл опасливо на нее посмотрел, но взял коробочку, и протянул ей.

— Это принадлежит лейтенанту МакКензи, — сказал он. — Знак отличия: Дубового листа, бронзовый, II степени. Награжден посмертно, за…

С усилием она откинулась обратно, на подушки, и покачала головой.

— Я его не хочу.

— Ты же это не на самом деле, Марджори! — ее мать была в шоке.

— И я не хочу слышать этого слова. Пос… посмер… больше при мне этого не говорите.

Она никак не могла побороть ощущения, что Джерри каким-то чудом вдруг оказался внутри коробки — ощущения, которое в первое мгновение показалось ей ужасным, а уже в следующее утешительным.

Капитан Рэндалл опустил его обратно в коробку, очень медленно, как будто та могла взорваться у него в руках.

— Я не стану этого говорить, — сказал он мягко. — Но все же хочу сказать… Я его знал. Вашего мужа. Очень недолго, но я его знал. Я пришел к вам сам, потому, что хотел сказать вам, каким храбрым человеком он был.

«Храбрым». Слово было как камешек во рту. Ей захотелось им в него плюнуть.

— Конечно, он был, — твердо сказала ее мать. — Ты слышишь, Роджер? Твой отец был хорошим человеком, и он был храбрым. Не забывай об этом.

Роджер, не обращая на нее никакого внимания, изо всех сил пытался сползти вниз. Бабушка неохотно поставила его на пол, и он рванулся к капитану Рэндаллу, крепко вцепившись в свеженаглаженные брюки капитана обеими руками — руки были жирные, она видела, перепачканные маслом от сардин и хлебными крошками.

Губы у капитана дернулись, но отцепить от себя Роджера он не пытался, только погладил его по голове.

— Кто тут хороший мальчик? — спросил он.

— Иба, — твердо сказал Роджер. — Иба!

Марджори вдруг неудержимо захотелось посмеяться над озадаченным капитаном. Но желание было неуместное, и камня в ее сердце оно с места не сдвинуло.

— Это его новое слово, — сказала она. — Рыба. Он не может сказать «сардина».

— Тар… ДИИМ! — сказал Роджер, глядя на нее. — Иииииба!

Капитан громко расхохотался, и, вытащив носовой платок, тщательно вытер с личика Роджера слюни, а заодно, как бы случайно, и его маленькие грязные лапки.

— Конечно, это рыба, — заверил он Роджера. — Ты умный парень. И будешь своей маме хорошим помощником, я уверен. Вот, я тут кое-что принес тебе к чаю. Он нащупал что-то в кармане пальто, и вытащил маленький горшочек джема.

Клубничного джема. Слюнные железы у Марджори болезненно сократились. С этими рационами и нормами на сахар она не пробовала варенья уже…

— Он нам великая помощь, — мужественно вставила ее мать, решив поддержать разговор в должной плоскости, несмотря на особенности поведения дочери. Она избегала смотреть Марджори в глаза. — Прекрасный мальчик. Его зовут Роджер.

— Да, я знаю. — Он посмотрел на Марджори, которая невольно подалась вперед. — Ваш муж говорил мне. Он был…

— Храбрый. Вы мне уже сказали.

На ее одежде вдруг что-то сломалось. Это был крючок от ее полурасстегнутой подвязки, и резкий хлопок заставил ее сесть попрямее, зажав в кулачки тонкую ткань юбки.

— Храбрый, — повторила она. — Они ведь все очень храбрые, правда? Все и каждый. Даже вы — или вы не?..

Она услышала вздох матери, но все равно продолжала, уже совсем безрассудно.

— Вы все должны быть очень смелыми и благородными… и… и совершенными, не так ли? Потому что, если вы окажетесь слабы, если есть в вас какие-то трещины, если хоть кто-то будет выглядеть не совсем так, как положено… ну, вы знаете — тогда все это может развалиться, да? И тогда никто из вас… да? Или, если кто-то один сделал что-то не то, остальные будут его покрывать? Вы никогда не будете делать что-то не то — все равно, что бы это ни было — потому что вы просто не можете этого делать; все остальные парни станут думать о вас хуже, это точно — и тогда мы этого не переживем…. ох, нет, мы просто не сможем этого вынести!

Капитан Рэндалл смотрел на нее пристально, глаза у него потемнели от беспокойства. Может, она просто психопатка — вероятно, так оно и было, но какое это теперь имело значение?

Чувствуя ужасную неловкость, мать пробормотала:

— Maрджи, Maрджи, любовь моя… Тебе не следовало говорить такие вещи…

— Это вы заставили его сделать это, не правда ли?

Теперь она была уже на ногах, нависая над капитаном, вынуждая его смотреть на нее снизу вверх.

— Он говорил мне. Он рассказал мне о вас. Вы пришли, и попросили его — все равно что, но это было именно то, из-за этого его убили. О, не беспокойтесь, он ничего не рассказал мне про ваши кровавые драгоценные секреты — нет, он просто не мог этого сделать. Он же был летчиком.

Она задыхалась от ярости, и должна была остановиться, чтобы перевести дыхание.

Она смутно увидела, как Роджер сжался в комок, и еле стоит, цепляясь за ноги капитана; Рэндалл автоматически приобнял мальчика рукой, как будто пытаясь уберечь и его, и себя от гнева его матери.

С усилием она заставила себя перестать кричать, и, к своему ужасу, почувствовала, как слезы потекли по ее лицу.

— А теперь вы приходите, и приносите мне… и приносите мне…

— Maрджи.

Ее мать подошла к ней, прижалась к ней теплым, мягким телом, таким утешительным и уютным в этом изношенном старом передничке. Она сунула в руки Марджори кухонное полотенце, а затем встала между дочерью и врагом, неколебимая, как броненосец.

Марджори услышала ее слова:

— Было весьма любезно с вашей стороны принести нам его, капитан, — и почувствовала, как та отошла, чтобы забрать коробочку.

Марджори села почти вслепую, прижав кухонное полотенце к лицу, пытаясь ото всех скрыться.

— Вот, Роджер, посмотри. Посмотри, как она открывается? Посмотри, как красиво? Она называется — повторите это снова, капитан — как она называется? О, медаль Дубового Листа. Да, все верно. Можешь сказать «медаль», Роджер? Me-даль. Это медаль твоего отца.

Роджер не сказал ничего. Наверное, страшо испугался, бедный, бедный малыш.

Она должна была взять себя в руки. Но она зашла слишком далеко. Она не могла остановиться.

— Он плакал, когда со мной расставался. — Она пробормотала этот секрет в складки полотенца. — Он не хотел уходить.

Ее плечи тяжело сотряслись от внезапного судорожного рыдания, и она крепко прижала полотенце к глазам, шепча про себя: «Ты сказал, что вернешься, Джерри, ты же сказал, что вернешься…»

Она продолжала скрываться в своей обсыпанной мукой холстинковой крепости, пока ей снова не стали предлагать чаю, и она, к ее собственному удивлению, рассеянно приняла предложение.

Она думала, что капитан Рэндалл мог бы ухватиться за шанс, предложенный ее отступлением, чтобы совершить свое собственное. Но он остался, и спокойно продолжал беседовать с ее матерью, и медленно и неторопливо говорил что-то Роджеру, пока ее мать не принесла чай — совершенно не обращая внимания на общее смущение и неловкость от ее поступка, и поддерживая тихое, товарищеское присутствие в их убогой комнатенке.

Дребезжание и суета вокруг торжественно прибывшего подноса с чаем позволили ей уронить свой тряпичный фасад, и она покорно приняла кусочек тоста с размазанным по нему тончайшим слоем маргарина, и восхитительной ложкой клубничного варенья.

— Ну, наконец-то, — сказала мать, глядя на нее с одобрением. — Ты же ничего не ела с самого завтрака, я уверена. Достаточно, чтобы все время урчать нам животом.

Марджори метнула на мать отчаянный взгляд, но на самом деле это была сущая правда; она ведь так и не пообедала, потому что Мейзи снова отсутствовала, по причине очередного женского недомогания — оно настигало ее примерно через каждую неделю — и ей пришлось одной провозиться в магазине весь день.

Беседа уютно обтекала ее кругом, словно умиротворяющий поток, текущий мимо неподвижной скалы. Даже Роджер угомонился, когда ему предложили варенья. Он никогда его раньше не пробовал, и с любопытством обнюхав, сначала осторожно лизнул, а потом взял огромный кусок, который оставил ярко-красный мазок у него на носу — и его зеленые глаза цвета мха округлились от удивления и восторга.

Маленькая коробочка, в настоящее время открытая, стояла посреди чайного столика, с резьбой в виде корочки пирога по краям, но никто больше о ней не говорил, и даже ни разу не взглянул в этом направлении.

После благопристойной паузы капитан Рэндалл встал, чтобы откланяться и уйти, и на прощание дал Роджеру блестящий шестипенсовик.

Чувствуя, что это меньшее, что она могла бы сейчас сделать, Марджори тоже встала, чтобы взглянуть.

Чулки у нее закрутились вокруг икр спиралью, и она их презрительно сбросила, и с голыми ногами направилась к двери.

Она слышала, как ее мать тяжело вздыхает у нее за спиной.

— Спасибо, — сказала она, открывая для него дверь. — Я… ценю…

К ее удивлению, он ее остановил, положив руку ей на плечо.

— У меня нет особого права говорить это вам, но я скажу, — произнес он, понизив голос. — Вы правы; они далеко не все храбрецы. Большинство из них — из нас — мы просто… там, и мы делаем все, что в наших силах. Почти всегда, — добавил он, и уголок рта у него слегка вздернулся… хотя она не могла сказать точно, было это подобие улыбки, или от горечи.

— Но ваш муж… — он на мгновение прикрыл глаза, и продолжал: — Самые смелые, безусловно, те, кто ясно видит то, что им предстоит — славу, или опасности, все равно — и все же, несмотря ни на что, идут им навстречу. Он это делал каждый день, в течение долгого, долгого времени.

— Но это вы его туда послали, — сказала она. Ее голос прозвучал так же тихо, как и его. — Вы это сделали.

Он как-то бесцветно улыбнулся в ответ.

— Я делаю это каждый день… уже очень давно.

Дверь за ним тихонько закрылась, а она все стояла, покачиваясь из стороны в сторону, с закрытыми глазами, прислушиваясь к тому, как снизу веет сквозняком, и стынут босые ноги.

Стояла глубокая осень, и по окнам расползалась темнота, хотя время вечернего чая только что наступило.

«Я тоже делала то, что делаю, каждый день, в течение долгого времени… слишком долгого, — думала она. Но они никогда не называют это храбростью, если у вас просто нет выбора».

Ее мать продолжала сновать по квартире, и что-то про себя бормотала, задергивая шторы. Даже не то, чтобы про себя.

— Она ему понравилась… Любой бы заметил. Такой добрый, сам приехал, и привез ей медаль, и все такое… И как же она действует? Как кошка, которой на хвост наступили — все когти выпустила, и ну завывать, кошачий концерт устроила, вот как. И как она может после этого ожидать от мужчины…

— Я не хочу никакого мужчину, — громко сказала Марджори.

Мать повернулась к ней, приземистая, твердая, неумолимая.

— Тебе нужен муж, Марджори. А маленькому Роджу нужен отец.

— У него уже есть отец, — сказала она сквозь зубы. — А у капитана Рэндалла есть жена. И я никому не нужна.

Никому, кроме Джерри.